Прототип

Леонид Фульштинский
               



               


    В то время я был студентом первого курса ордена Ленина! политехнического института. Это сейчас анекдот на «школьную» тему звучит с издевательским подтекстом к профессии инженер:
      - Дети, назовите специальности своих родителей.
      - У меня папа менеджер…
      - У меня продюсер…
      - У меня финансист…
      - У меня диджей…
      - У меня инженер….
      - Ха-ха-ха…
      - Дети, не надо смеяться над чужим горем.
      Досмеялись. Правительство вынуждено было принимать специальное постановление об острой нехватке в стране работников технических профессий - инженеров, техников, мастеров, прорабов, без таких специалистов забуксует прогресс, на одних менеджерах далеко не уедешь, финансистам считать нечего будет, разве одни убытки. Но это сейчас. А тогда профессия инженер была востребованной, престижной, конкурсы на «технические» факультеты – механический, энергетический, радиотехнический и другие были весьма впечатляющими, не такими, конечно, как во ВГИК, или «Щуку», куда некоторых влечёт лишь одна преобладающая мысль в голове: «Сегодня я всего лишь никому не известный  студент, а завтра обо мне узнает весь мир»! Дай-то Бог.               
      Вступительные экзамены в наш ВУЗ охватывали широкий спектр знаний, набрать необходимое число баллов, чтобы добраться до «проходного», удавалось далеко не каждому. Мне удалось. О чём мама дала телеграмму, своей сестре, а моей второй маме,  в Молдавию. Оттуда пришёл ответ: «Поздравляем! Большим человеком будет. Инженером!» Так я стал студентом 1ГО курса энергетического факультета. Молодой ишшо. Зелёный.
      Как-то иду по коридору, а коридоры в институте широкие, просторные, как проспекты в Москве, есть свои «пятачки» и «площади» - «Красная», «Ивановская», «Манежная» – там всегда тусуется народ, всегда людно, там, как утверждают братья Вайнеры, «Место встречи изменить нельзя»,  - обязательно столкнёшься с кем-то знакомым. И я столкнулся. С Юркой Григорьевым.
      - А-а! О-о! Привет!
      - Привет!
      - А тебя чего сюда занесло?
      - Так я поступил.
      - Куда?
      - На энергетический.
      - Ну, поздравляю, коллега. Будем вместе штурмовать сияющие вершины знаний.
      Юрка тоже окончил нашу школу на год раньше меня, там мы с ним довольно часто пересекались – и он, и я были активными корреспондентами наших настенных СМИ. Потом он окончил школу, и я потерял его из виду. А он, оказывается, вот где. На радиофаке. По «табели о рангах», радиотехнический факультет котировался выше других, туда и конкурсы были больше, и специальность более «умная».  Юрка шёл туда по призванию: увлекался радиолюбительством, выписывал журнал «Радио», собирал разные схемы, его комната была завалена  разными проводами, сопротивлениями, катушками, конденсаторами. Факультет этот Юрка окончил, получил диплом, и отработал «обязаловку» - срок, который по закону должен был вернуть государству каждый молодой специалист за бесплатно полученное высшее образование.
      Но долго в инженерах Юрка не задержался. «Спелся». Не «спился», как, увы, это ещё бывает, а «спелся», что бывает гораздо реже. Ещё в школе Юрий Григорьев поражал всех своими вокальными данными. У него от природы был уникальный голос. Он часто выступал на школьных вечерах, и его ария «Карася» из оперы Гулака-Артемовского «Запорожец за Дунаем» пользовалась бешеным успехом. А когда его громоподобный бас объявлял по репродуктору школьной радиосети что «Сегодня в девятнадцать ноль-ноль в актовом зале состоятся танцы», казалось, что сам Юрий Левитан передал эстафету своему полномочному представителю и тёзке.
      В конце концов, этот талант не мог остаться незамеченным. Заметили. Его приняли в консерваторию, он окончил её, перешёл из любителей в профессионалы, а затем вокальная стезя довела его аж до Большого театра. Там он стал солистом, заслужил звание «Народного артиста СССР», его «выходные данные» частенько мелькали на театральных афишах. Лично я слышал в его исполнении арию князя Игоря, бурные овации напомнили мне наш школьный актовый зал и восторженные, сумасшедшие аплодисменты.
      Вот какого «однополчанина» встретил я на «Красной» площади нашего политехнического института. Он сразу взял надо мной шефство.
      - Слушай, а свою журнальную профессию ты забыл?
      - М-м… Писать некуда.
      - Да?! А знаешь ли ты, щелкопёр несчастный, что многие великие писатели писали «в стол», когда их не хотели публиковать.
      - Наверное, слабенькие были произведения.
      - Да нет. Были как раз очень сильные. Но, то ли общество ещё не доросло до них, то ли препятствовали политические причины, и лишь после смерти автора выяснялось, что «в столе» у него хранится гениальное, или гениальные, произведения, что автор классик, светоч, к сожалению, уже мёртвый.
      - Ну, и перспективу ты мне, Юрка, нарисовал. Не дождётесь!
      - Не обижайся, речь ведь не о тебе, какой из тебя классик. Но протекцию я тебе устрою. В нашу институтскую многотиражку.
      - Устрой.
      Так «по блату» я попал в редакцию институтской многотиражки. Написал какую-то заметку. Её опубликовали. Проба пера оказалась удачной. Я, конечно, сразу задрал нос, шутка ли: только оперился, только выклюнулся из скорлупы, а меня  уже со всеми регалиями публикует официальная пресса, типографским шрифтом набирает мои имя и фамилию: «Студент первого курса энергетического факультета».
      Слава вскружила мне голову. Наверное, думалось, сейчас проходу не дадут, на каждом шагу будут просить автограф. Что ж, я человек не злой и не гордый, -этому дам, этому тоже дам, а этому - вернее этой, ещё подумаем, посмотрим на её поведение.
      Но странное дело: ко мне никто не подходил за автографом. Даже заметку мою читатели пропустили мимо ушей, то есть, глаз. А ведь я писал – старался, может не меньше, чем Лев Толстой, только от его стараний на свет появилась «Война и мир», а от моих – крохотная заметка «Как я провёл лето». И никто даже не попытался узнать у автора, то есть меня: «Ну, и как? Как ты провёл лето?». Да-а, трудна судьба настоящего писателя, нелегко даётся ему признание. Это я почувствовал на своей шкуре.
      Пережив первую эйфорию, я потихоньку втянулся в жизнь нашей многотиражки. Редакция – орган и рупор парткома, комитета комсомола, ректората, профкома, состояла из двух штатных сотрудников, редактора и «актива» - студентов и преподавателей, которые и представляли корреспондентскую сеть газеты. Был свой фотокорр, ему выделили клетушку, в которой он оборудовал лабораторию, там он и пропадал между «парами», а иногда и вместо них, проявлял плёнки, колдовал над снимками, снабжал газету фотоматериалами.
       Штатными были ответственный секретарь Слава Шерешков и Лидия Николаевна, пожилая женщина, её рабочее место, как правило, находилось за пишущей машинкой, принтеров, компьютеров, интернета и прочих благ цивилизации тогда ещё не было. Понятно, что ответственный секретарь – своего рода мозговой центр редакции, за содержание, когнитивную часть, художественное оформление и тысячу других характеристик газетного листа отвечает ответственный секретарь, на то он и ответственный, а всё остальное находилось на попечении Лидии Николаевны, она была и завхозом, и машинисткой, и корректором и, активным участником, а иногда и арбитром в дискуссиях,  когда схлёстывались в жарких спорах мнения и взгляды на различные аспекты внешней и внутренней жизни, достоинства и недостатки тех или иных художественных произведений.
      Как-то собрал нас редактор, рассадил веером, то есть, кто, где хотел и говорит:
       - Меня вчера пригласили в партком, гм-гм-гм.- Редактор выдержал театральную паузу, и продолжил, -  там считают, что мы уделяем недостаточное
внимание светлым сторонам нашей жизни. Именно светлым. Прессу часто ругают за беззубость и мягкотелость, у нас же всё наоборот. Да, материалы должны быть острыми, нелицеприятными, но надо же знать меру. И надо уметь замечать то хорошее, что есть в нашей институтской и не только институтской жизни.
      - Гм-гм-гм, - на этот раз закашлялся пятикурсник Драчук, бунтарь-одиночка, возмутитель спокойствия, вечный оппонент, когда все «за», а он один – и так бывало – «против».
      - В чём дело, Володя? - понял намёк редактор.
      - Да нет, ничего, просто меня удивляет сама постановка вопроса: «светлые стороны нашей жизни».
      - А что же тут непонятного, - редактор встал в боевую стойку. – Нам указали, нам подсказали, что мы непропорционально много говорим об отрицательных явлениях и фактах, будто смакуем их, проще говоря, гоним чернуху.
      - Не чернуху, Эдуард Михайлович, - взвился Драчук, - а правду жизни. Чем собственно и должны заниматься средства массовой информации. И не смакуем мы их, а сообщаем с горечью в душе и болью в сердце. И не наша вина, что их набирается так много.
      - Что? Устроим философский диспут? – съязвил редактор.
      - Нет, зачем же, - сбавил обороты Драчук, - если в парткоме считают, что мы гоним чернуху, очерняем своими перьями нашу славную советскую действительность, значит, так оно и есть. В парткоме всегда правы.
      - Эдуард Михайлович, - подал тихий голос Алёша Дараган, - студент третьего курса механического факультета, - а где их брать эти светлые стороны, где черпать положительные примеры?
      - А где вы черпаете отрицательные?
      - О-о-о!–раздалось сразу с нескольких мест - да вот хотя бы из Де-Зе- Де.
      ДЗД – это был рукописный кусок ватмана, называемый «День за днём», своеобразный «боевой листок», приколотый к «Доске объявлений». Там каждый мог записать то, что считает сейчас самым важным, что «зацепило» его, что не помещается в оскорблённой душе и просит выход наружу.
      «Сегодня на экзамене по математике в группе ГФ-12 доцент Калиняк выставил двенадцать двоек. На вопрос: «Почему так много, он ответил, что формирует футбольную команду». Ему напомнили, что на геологическом факультете уже есть футбольная команда, он ответил, что это дублирующий состав».
     «В нашем буфете продавали подгоревшие пирожки. Третий день меня мучает изжога». Сверху кто-то карандашом написал: «Не мучает, а мучит. Стыдно не знать это будующему инженеру, студенту 2ГО курса». А кто-то другим карандашом перечеркнул букву «ю» в слове «будуЮщему», сверху написал
«будущему», и прокомментировал «А это ещё стыднее». И ещё одна приписка: «Грамотеи! Слова «стыднее» в русском языке нет».
      «Медперсонал в нашей студенческой поликлинике ведёт себя по-хамски. Когда я попросил у них освобождения от занятий на кафедре физо, они ответили, что я здоров, как бык. Куда катится наша медицина?»
      - ДЗД, - слегка поморщился редактор, - это источник для внутреннего потребления, и хотя мы порой черпаем оттуда информацию, нельзя допускать перебор, переходить красную черту, ибо основное предназначение печати – формирование личности, а для этого нужно искать и находить факты, мобилизующие народ, здесь важны положительные примеры, яркие личности, маяки, запевалы, заводилы, забияки, на кого можно равняться,
или, как писал Маяковский, «делать бы жизнь с кого».
      - С товарища Дзержинского, - вырвалось неожиданно у Валентина Троценко.
      Редактор проигнорировал реплику, а Володя Драчук уныло пробормотал: «И где их набрать столько икон, столько светлых личностей?»
      - Ищите, да обрящете.
      - Обрящим, конечно, но  «Настоящих людей очень мало,
                На планету всего ерунда,
                А на город одна только мама,
                Ну, а что она может одна»
      - Что это? – спросил редактор.
      - Это стихи Евтушенко.
      - Ну-у, Евтушенко поэт…
      - Великий поэт, - уточнил Володя,- и я ему верю.
      Но редактор не дал сбить себя с мысли: «…Евтушенко поэт, что с него возьмёшь, это он так образно выразился, ему простительны преувеличения. А вам надо искать среди своего окружения – друзей, знакомых, соседей, завести рубрику «Расскажу о хорошем человеке» и подавать в ней облик советского человека – студента, преподавателя, рабочего, колхозника, соседа, любого, кто может стать примером для подражания.
      - Ну, и где он прячется, этот «любой»? – хмыкнул наследник Дзержинского Валя Троценко.
      - А вы поищите прототип.
      Тут уже встрепенулся я:
      - Чего, чего? Какого такого типа надо искать?
      - Не знаешь?! – посыпались удивлённые возгласы сразу с нескольких сторон.
       -А-а! – вдруг вспомнил я слово, значения которого тоже не знал, но которое когда-то влетело мне в уши и застряло там. Сейчас пригодилось: «Простатит!»
      Редактор улыбнулся. А Лидия Николаевна почему-то покраснела.
      - Молодой ишшо, зелёный, - прокомментировал Володя Драчук, и я впервые услышал горькую правду о себе.
      - Прототип – объяснил редактор, - это абстрактный, а в нашем случае, конкретный образ человека, на которого надо равняться…               
      -  А-а!  - опять догадался я, - прототип – это прообраз. Мы это проходили: прообраз Павки Корчагина, прообраз Олега Кошевого, прообраз Алексея Маресьева…
      - Ну,да,- улыбнулся редактор, - эти  слова синонимы. Но оглянитесь вокруг. Посмотрите на мир незашоренным взглядом. Разглядите в вашем персонаже его высокие качества, привлекательные черты характера, скажите: «Вот он – герой нашего времени», вот на кого я хочу быть похожим.
      Я оглянулся. Взглянул незашоренным взглядом. Первый, кто попался мне на глаза, был редактор, Эдуард Михайлович. Подумал: сам-то он – как? Годится стать прообразом для подрастающего поколения. Меня, например. Готов ли я быть на него похожим?
       Эдуард Михайлович Милевский работал на кафедре технологии  металлов. Окончил аспирантуру и уже несколько лет трудился над кандидатской диссертацией. Кроме того, выпускникам, без пяти минут инженерам, читал специальный курс, загружен был по самое горло. Бесплатная общественная нагрузка и титул редактора институтской многотиражки были ему совершенно ни к чему. Но вызвали в партком, пожурили, что такой прогрессивный и перспективный молодой человек не несёт никаких общественных нагрузок и предложили возглавить студенческий печатный орган. Он отбивался, отнекивался, но ему намекнули, что скоро у него защита диссертации, и «технология металлов» совсем неплохо вяжется с приставкой «редактор газеты».
      Пришлось согласиться. Взвалить на свои плечи эту почётную обязанность. Он нёс этот крест с надеждой, что после защиты от него удастся избавиться. Нет, не годился он в прототипы. Личные интересы занимали у него преобладающее место. Не к такой жизненной позиции призывали нас партия и комсомол.
      Кто там ещё? Шерешков Слава. Ответственный секретарь газеты. Окончил институт физкультуры. К журналистике не имел никакого отношения. Но вырос  в хорошей интеллигентной семье, был начитан, эрудирован. Ему светила прямая дорога в гуманитарии. Но… Слава серьёзно занимался спортом. Лёгкой атлетикой. Бегал и на длинные, и на короткие дистанции. Такой вот универсал: стайер-спринтер. И там, и там показывал неплохие результаты. Легко поступил в институт физкультуры. Легко окончил его. Достиг каких-то вершин.
       Но тут случилась беда, которая сбила с ног не одного талантливого, умного, заслуженного, да и просто порядочного человека. К Славе незаметно подкрался «зелёный змий». Сперва – хороший парень Слава – шумно отмечал с друзьями победы, потом – тот же хороший парень – не столь шумно заливал горечь поражений, зализывал раны и обиды. Пришлось сказать спорту «Прощай», и в ответ спорт проводил его грустным взглядом.
      И повис Вячеслав Шерешков в безвоздушном пространстве, без точки опоры, без средств к существованию, без специальности. Друзья, окружавшие его, куда-то
исчезли, они знали его, как хорошего парня, но оказалось, что профессии «хороший парень» не существует. А другой он не приобрёл. Можно было
податься в тренеры, но спортсмен и тренер совсем не одно и то же. Классный спортсмен может оказаться никудышным тренером. И наоборот. Так что со спортом пришлось завязывать окончательно и бесповоротно.
       И тут на помощь сыну пришли родители. Они включили свои знакомства, связи, использовали свой авторитет и пристроили сына в «политех», взяв с него клятву, навсегда забыть дорогу к злодейке-рюмке. Поприщем деятельности Шерешкова-младшего стала институтская многотиражка, где ему предложили должность ответственного секретаря газеты. Должность была отнюдь не денежной, но Слава втянулся,  поступил на заочное отделение факультета журналистики и стал осваивать эту новую профессию. Нет, не тянуло меня как-то избрать своим прототипом Славу, и другим не стал бы я это советовать.
      А вот Лидию Николаевну стал бы. Если бы не одно «но». Опять это «но». А у кого, скажите, его нет?
       Ветеран труда, ветеран отечественной журналистики, Лидия Николаевна Коломиец, была уже женщиной в возрасте - «женщиной с прошлым», как говорят французы, но не в том смысле, который вкладывают они в эту метафору.
      Лидочка, родилась и выросла в небольшом городке, до которого докатились волны Великой Октябрьской социалистической революции, той, что сейчас называют октябрьским переворотом. Её детство и юность прошли в двадцатые годы с их лозунгами, воззваниями, транспарантами, свирепостью и нетерпимостью к инакомыслию. Борьба со старым миром за новый, который «мы построим» и «кто был никем, тот станет всем» была жестокой,  немилосердной, бескомпромиссной на всех фронтах, по всем направлениям. Особенно остро борьба эта велась с отрыжкой старого мира – религией, ей был поставлен медицинский диагноз: «опиум для народа», и народ активно вытравлял этот наркотик, не то, что в наши дни, когда наркомания стала едва ли не национальной болезнью, а здравоохранение, органы власти, средства массовой информации борются с ней, как мокрое горит, не так, как в двадцатые годы боролись с религией.
      Тогда юная Лидочка в компании подруг-единомышленниц лихо маршировала по улицам своего городка с плакатом в руках и задорной песней в зубах:
                Долой, долой монахов,
                Раввинов и попов,
                Да здравствует коммуна,
                Юный комсомол!
      Гремевший в те годы талантливейший писатель-острослов Юрий Вухналь так описывает стратегию и тактику непримиримого противостояния между новым, нарождающимся и старым, отживающим.
      «… А тут навстречу мне идёт поп в новой рясе. Не выдержал я… плюнул на его рясу и голосом полным пролетарского негодования:
      - Эх ты, опиум!
      А он:
      - Вы, товарищ Фёдор Гуска, поосторожнее, а то я за такую антирелигиозную пропаганду буду жаловаться.
      А я ему:
      - Цыть, не то подохнешь! Я за себя не ручаюсь».
      Но самым запавшим в душу Лидочки был день, когда через их городок проходил со своей конницей Григорий Иванович Котовский. Девочка Лида повстречалась ему на пути, он нагнулся с коня и погладил её по головке. Этот момент Лидия Николаевна запомнила на всю жизнь, в её биографии он был едва ли не самым знаменательным событием. Всем желающим она охотно наклоняла голову и показывала место, куда прикасался Котовский. Наша злоязычная молодёжь, для которой, как известно, нет ничего святого, шутила по этому поводу, что с тех пор Лидия Николаевна голову не мыла, вернее мыла, но осторожно, тщательно обходя место прикосновения, боясь уничтожить след от его ладони.
      Правда, однажды те же злые языки сделали неожиданный экспресс-экскурс в те времена и докопались до исторически достоверного факта, что Котовский со своим воинством вообще не мог проходить через городок Лидочки, его армия вела сражение в другом месте, а через Лидочкин городок проходил со своей шантрапой известный анархист батько Махно ("Батько" был его официальный, служебный титул, должность, которой он подписывал документы), человек-легенда времён Гражданской войны, вот он-то и погладил по головке девочку Лиду.
      Махно, конечно, не Котовский, но, между прочим, по образованию педагог, сельский учитель, сотрудничал какой-то период с Советской властью, даже с Лениным встречался, так что современное молодёжное патриотическое движение «Наши» вполне могло бы записать его в свои ряды.  А, кроме того, именно Нестору Ивановичу Махно наша армия обязана грозным оружием тех времён – тачанке, о которой композитор Константин Листов и поэт Михаил Рудерман написали прекрасную песню, она прошла сквозь года и сердца. Помните:
                Эх, тачанка - ростовчанка,
                Наша гордость и краса,
                Пулемётная тачанка,
                Все четыре колеса.
      Поначалу тачанка была обыкновенной повозкой, на которой наряду с другим барахлом возили и пулемёт. Но однажды махновцы попали в засаду,  стали вовсю драпать от наступавших беляков, и хотя сзади на тарантасе было написано «хрен догонишь», ехавший на телеге боец решил подстраховаться, достал из-под кучи хлама пулемёт - «максим», развернул в сторону наступавших – догонявших и
применил по назначению. Таким образом махновцам удалось оторваться от погони, спастись и уйти от окончательного поражения. С тех пор пулемёт
навсегда занял место в хвосте телеги, превратился в грозное оружие – ДОТ долговременную огневую точку, а сама телега стала называться тачанкой.
      Вот что собой представляла Лидия Николаевна Коломиец. На первый взгляд – заслуженный человек, а на второй? Сложные отношения с религией, полный
сумбур в голове, абсолютный идейно-политический ералаш. Это ж надо – перепутать Котовского с Махно! Хорошо ещё, что на дворе не 37Й год, а то бы она со своими воспоминаниями на Соловки загремела. Так что оставим в покое Лидию Николаевну и перейдём к следующей кандидатуре.
      Профессор Вениамин Андреевич Волосович, интеллигент в первом поколении, был нашим соседом по этажу. Мы не раз встречались с ним в лифте, он никогда не забывал спросить меня: «Как дела?» и дать цеу: « Помни: ученье свет, а не ученье тьма». Он имел на это право, потому что сам был большой учёный. Работал в сельскохозяйственном институте, на кафедре  бахчевых культур, заведовал сектором арбузоведения. Считался крупнейшим знатоком страны по арбузам. Именно он в своей докторской диссертации теоретически обосновал, что советские арбузы, выращенные на колхозных полях, на 15,3% слаще американских, выращенных на плантациях. Тем самым он убедительно доказал преимущество социалистического метода ведения хозяйства над капиталистическим.
      Возможно, такой подход к решению сложнейшей политической и социально-экономической проблемы кому-то покажется полнейшим абсурдом, но давайте не будем торопиться с выводами. Мог же в конце 60Х годов Никита Сергеевич Хрущёв заявить, что каждая олимпийская медаль, завоёванная атлетом из стран СЭВ, доказывает преимущества социализма над капитализмом. (Для тех, кто забыл, или вообще не знал, СЭВ - страны экономической взаимопомощи, куда, кроме СССР, входили страны народной демократии). Сразу же возникает вопрос на засыпку: «А как быть с атлетом, скажем, из Японии, который тоже завоевал олимпийскую медаль?» Хороший вопрос. Но он так и повис в воздухе. Никто не задал его главе советского государства. Так что не бросайте камень в пианиста, он играет, как умеет.
      А может, наш «пианист» совсем не так простоват. Может, на арбузах он делал свой маленький гешефт. То есть за взятку рекламировал тот или иной сорт арбуза и получал за это калым. Способ отнюдь не новый. Финский писатель Мартти Ларни в своём всемирно известном романе «Четвёртый позвонок» рассказывает об одном профессоре – синоптике, который делал подобный бизнес на погоде. Казалось бы, какую материальную выгоду можно извлечь из прогноза погоды? Оказывается, на звёзды смотрят не только поэты и влюблённые. Профессор смотрел исключительно из практических соображений. С умным видом он предсказывал неутешительный недельный прогноз: дожди, дожди, дожди.
      Испуганные телезрители тут же бросались скупать зонты и плащи, фирма-
производитель получала солидную прибыль, а профессор-метеоролог заслуженный процент от неё.
      У физиков есть железное правило: любое теоретическое нововведение должно быть проверено экспериментом, то есть доказано на практике. Тогда оно
признаётся достоверным. Хорошо бы этот принцип внедрить в любую отрасль народного хозяйства, иначе  случится то, что случилось с нашим арбузом.
       Как-то отец принёс арбуз – крупный, полосатый, сам в рот просится. Торжественно поставил его на стол. Разрезали, продегустировали. Тут мама и говорит:
      - А знаете, дыня, которой мы наслаждались на прошлой неделе, была вкуснее. Ароматнее, мягче, слаще.
      -  Причём тут дыня? – не понял папа.
      - Ну как же, сосед наш, Вениамин Андреевич, на арбузах собаку съел, докторскую диссертацию защитил, теоретически обосновал, что наши арбузы – лучшие в мире, на пятнадцать процентов вкуснее американских, и вообще наше социалистическое сельское хозяйство заткнёт за пояс капиталистическое.
      - А-а, - дошло, наконец, до папы. – Глубоко, мать, копаешь. Вернее,подкапываешься. Под основы нашего мировоззрения.
      - Дыня – пример нестыковки теории с практикой.
       Так Вениамин Андреевич выпал в нерастворимый осадок из претендентов на звание прототип.
      Зато другой сосед дядя Ваня – «хороший и пригожий», ну тот, который «всех юношей моложе», вполне мог заполнить эту почётную вакансию, ибо заслуженно являлся кумиром всех ребят из нашего двора. Рабочая косточка. Золотые руки. Много хороших дел числилось за дядей Ваней. Скворечник сделал и сам повесил на дерево. Скамейку возле дома соорудил – старушки не нарадуются. И без всяких там ЖЭКов, жилконтор, домоуправ. От них дождёшься. Когда рак на горе свистнет. А от дяди Вани дождёшься. Только свистни, и он тут же озаботится возникшей проблемой.
      В отличие от булгаковского Ивана Васильевича, этот никогда не менял своей профессии. В трудовой книжке у дяди Вани была лишь одна запись, отражающая название завода, где он начинал свою трудовую деятельность и его должность – слесарь 5ГО разряда.  Выросший на песнях, пословицах, поговорках, радиопередачах и газетных публикациях Советского Союза, он искренне считал себя хозяином страны, верил, что слова популярной в то время песни: «И всё вокруг моё» имеют к нему самое прямое отношение. Он, можно сказать, сроднился с заводом и не считал чем-то предосудительным прихватить оттуда, проще говоря «стырить» всё, что плохо лежит. Что хорошо лежит, тоже прилипало к его умелым рукам по принципу "в хозяйстве всё пригодится». В его «хозяйстве» накопились всевозможные метизы, инструменты различного назначения, даже рулон мелкозернистой наждачной бумаги,
говорят, весьма дефицитной, вынес на себе дядя Ваня.  Обвязал вокруг торса, натянул рубаху, сверху надел свою рабочую телогрейку и,хоть транспарант
над ним вешай: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Таких мелких расхитителей даже ворами не называли, для них был придуман неологизм «несуны», созвучный со словом «грызуны», по смыслу что-то общее между ними действительно было.
      Этот дополнительный штрих к портрету передового рабочего вызывал неудобный вопрос: «А можно ли считать его прототипом, идеалом, которому следует подражать?» На этот прямой и нелицеприятный вопрос мог быть лишь один ответ: «Нет!». Так отпал ещё один конкурсант, претендующий на столь высокое звание.
      Кто же оставался ещё? Я прочесал мелкой гребёнкой список друзей и знакомых, из которого по разным причинам отпали по одному те или иные фигуранты. Разве вот Валик Финкевич, друг детства. Мы сидели с ним за одной партой, я знал всю его подноготную – за ним не числилось никаких предосудительных поступков. Вот кого бы я взял с собой в светлое будущее. Валик, Валентин, Валюха… как-то он  увидел у меня в руках любопытную штучку – многопрофильный финский нож. Это был антикварный  предмет, экспонат, музейная редкость. Не помню, как он достался мне, хорошо помню, как у Валика разгорелись глаза, когда он его увидел.
      - Дай мне его на пару часов, - попросил он.
      - Зачем он тебе?
      - Хочу пофорсить в одном месте. Зуб даю – завтра с утра верну.
      Ну как было ему отказать. Кому, кому, но Валику…
      С тех пор прошло много лет, но Валентин нож так и не вернул. Сперва кормил меня «завтраками», потом «ужинами», в конечном итоге зажилил мой экспонат.
      На всю оставшуюся жизнь я затаил глубокую обиду на бывшего друга детства, и теперь недрогнувшей рукой вычеркнул его из участников марафона на звание прототип. Впрочем, если он всё же вернёт мне мой эксклюзив, тогда посмотрим. Но я уже в это не верю.
      Всё - иссяк до конца мой список. Не нашёл я в нём прототипа – носителя высоких моральных качеств. Не с кого было мне писать портрет своего героя. Где же он – мой идеал? Может я плохо искал? Может, не дорос  ещё до таких серьёзных поисков? Мышление надо развивать, тренировать мозговые извилины.  Надо взрослеть, не мешало бы поумнеть. Что ж.  «Доживём до понедельника». Обязательно доживём!