По утрам, странствуя на работу, бываю я, как правило, хмур. И встречные люди здороваются со мной с уважительной опаскою. Это они зря, опасности во мне нету утром никакой. Просто морда моя ещё на самом деле спит. Несмотря на то что шевелится, говорит и курит. Спит и видит тревожный предутренний сон про действительность.
Как будто действительность подступила близко-близко и вопрошает, и требует, и неприятно пыхтит. И кажется тогда, что всё это взаправду: засушливый пыльный сентябрь, выцветшая утренняя луна в небе, жухлые листья на липах и тополях, жухлый, колючий бурьян на пустырях, оцепеневший в дикой, страшной, невыносимой печали. И я – вот этот самый стареющий, тяжеловатый очкастый дядька, который прётся на работу, потому что вся эта херня вокруг – всерьёз. И люди, живые, тёплые люди думают, говорят и делают всю вот эту безумную херню – всерьёз, по-настоящему. Вот так поделают-поделают, а потом умирают, исчезают каким-то образом вообще насовсем. И мне почему-то тоже так надо.
Видя во сне такое дело, морда моя поневоле обретает довольно пугающий вид.
К счастью, почти каждый раз ей удаётся проснуться. Вот, скажем, сегодня. Сегодня встретилась мне одна полузнакомая собака, которую я до сих пор видел только анфас. А тут она повернулась боком и немножко даже задницей, и оказалось, что там у неё - смешнейшие в мире волосатые штанцы. Морда моя, само собой, немедленно хрюкнула и проснулась, и весь я тоже проснулся, и настал белый день, а дурное наважденье ушло.
Легко тогда поскакал я, легко! Чуть ли не вприпрыжку. Ибо лёгок стал, прямо как в детстве, почти невесом. Совсем чуть-чуть ещё невесомее стану и научусь наконец летать.