Книгу "Все ее мужчины" можно купить здесь: http://www.labirint.ru/books/467835/
Предыдущая часть: http://www.proza.ru/2016/09/06/36
Да-а-а. Сколько с внуками хлопот! Вот и тогда, год назад в конце августа, в тот самый вечер, когда пьяная Наташа плясала Хабанеру, и в парке играл симфонический гастрольный оркестр, Акыш вернулся раньше обычного.
Ходили всей ватагой на соседнюю улицу, смотреть кино. Кинобудка приезжала по пятницам и субботам всегда в одно и тоже место в квартале. Место просмотра было на голой торцевой стене свеже побеленного дома у пожарной лестницы. Смотрели коллективно и взрослые, и дети. Все несли с собой стулья, табуретки, скамьи, кресла, а кому было далеко тащить, располагались на ветвях деревьев, на крышах сараев и гаражей.
Киномеханик Валера мальчишек, помогавших ему перетащить из машины банки с фильмом в кинобудку, пропускал на сеанс бесплатно, хотя билет стоил девяносто пять копеек.
Тогда Акыш кино до конца не досмотрел. Вернулся домой и, не раздеваясь, улегся на тахту.
Айша засуетилась:
– Что с тобой, сынок?
– Живот болит, – и молча отвернулся к стенке.
Живот болел уже несколько дней. Поболит – перестанет. Через час, к полуночи, Акыш горел сухим, жарким огнем, и стонал, разметавшись по тахте.
Айша плакала:
– Отец, в больницу надо... Доктора надо, отец!
Курбан и сам видел, дело плохо. Да, где его взять, доктора-то! В округе ни то что больницы, травмпункта нет. Вспомнил, что в здании бывшей царской “Почты”, недалеко от туркменаула, теперь работает ФАП.
В первое время ФАП был единственным больничным учреждением в окр;ге. Врачей не хватало – кто погиб под обломками, а кто уехал из разрушенного, опустевшего города искать лучшей доли. А тут в обычном ФАПе, кроме полагающихся по штату фельдшера, патронажной сестры, акушерки и санитарки, уже месяц работает врач, да не просто терапевт, а военный, практикующий хирург. Жена Рахима-татарина там рожала, очень доктора хвалила – чох якши доктор, якши больница!
С тех пор местные “туземцы” окрестили ФАП “больницей”.
Курбан взял со стола ключ от старенького М-72 и затянул на халате треугольный поясной платок:
– Айша, дочка, стели в коляску кошму, к доктору внука повезу.
По безлюдной, ночной улице добрались минут за пять. Курбан неистово зазвонил, срывая звонок, в больничные ворота:
– Откройте! Откройте!
В домике фельдшера, а затем на втором этаже больницы зажегся жёлтый свет, и в соседнем дворе хрипло забрехали собаки.
С Акышем на руках Курбан прошел мимо сверкающих белых шкафов в комнату, освещенную ровным электрическим светом, и там, рядом со смотровой его остановили.
Женщина-врач в бордовом креп-сатиновом столичном платье положила на стол серебряную театральную сумочку, похожую на золотую рыбку, сняла гипюровые перчатки, подошла и взглянула на ребенка.
Она быстро осмотрела мальчика, скользя и постукивая по животу белыми, как мрамор пальцами:
– Готовьте операционную, коллеги, – услышал Курбан сухие слова, и сердце его упало.
Курбан понимал, сердцем чувствовал, что приехал поздно. Раньше надо было, раньше! И от этого, от чувства вины перед внуком, от горя, от предчувствия беды, говорить уже не мог! Глаза заволокло слезами, они стояли глубоко и никак не хотели скатываться по щекам.
Курбан чужим, безжизненным голосом отвечал на вопросы, с ужасом слушая, как загудели в операционной краны с водой и зловеще, предвестниками беды, зазвенели на примусах боксы с инструментами:
– Когда Акыш пожаловался на боли? Позавчера… Вчера… Какая температура? Где же вы раньше были? Почему не вызвали “скорую“?
Курбан хотел ответить, что телефона дома нет, есть в ближайшем магазине – он уже закрыт. И здесь. Так он сюда и пришел... Но только виновато качал головой.
– Аппендицит… Вы согласны на операцию, Курбан Эмиро? Нужно спешить, может быть поздно.
Врача, русскую женщину с несложным именем Дарья Петровна Полякова, Курбан видел впервые, хотя слышал за месяц, что она здесь, немало. Местные жители говорили о ней с почтением и с неким благоговейным ужасом, который внушал этим простым людям один только вид ее белого халата и блестящего фонендоскопа.
Курбан узнал в докторе незнакомку. Сегодня вечером, три часа назад она была у “Шашлычной” – “пешка f4 бьет e5”…
И все же Курбану показалось, что это лицо он видел когда-то раньше. В памяти, как проблески мелькнули забытые образы: метель, маленькая деревенская церковь, кресты на дороге, черные дыры окон в разоренном имении, глаза совсем близко… оренбургский платок…
Акыш застонал, и видения исчезли.
– Вы согласны на операцию, Курбан Эмиро?
Он невольно поразился царственному спокойствию доктора и необычайно живому, как у девушки, блеску зеленых глаз:
– А вы раньше делали подобные операции, Дарья Семеновна? – спросил он на отличном русском, но перепутав от волнения несложное отчество.
Она не поправила:
– Аппендицит? Раз сто двадцать, может, больше… Ну, так что? Вы согласны на операцию? Поймите же, уважаемый, если бы не ваше формальное согласие, я бы ее уже делала…
Курбан последний раз увидел Акыша, когда мальчика переложили на стол в операционной, залитой желтым светом двурогой лампы над ним. Оттуда тревожным сквозняком тянуло запахом лекарств, спирта, камфары и стерильной клеенки.
Мертвенно-бледное лицо внука стало узким, как серп молодой луны, беспомощным и величественно-спокойным одновременно, под глазами легли сизые тени, и кончик носа заострился.
Курбан знал, видел не раз в своей жизни, как незаметно, вот так, как сейчас, к человеку подкрадывается смерть. Он издал громкий, отчаянный, полный муки и невыразимого страха, стон. Санитар вывел его в приемную и закрыл дверь.
Три часа Курбан сидел в приемной, обняв голову, слушая, как в операционной тихо, как ему казалось из-за закрытых дверей, доверительно и тревожно переговариваются врачи.
Напротив стоял белый металлический шкаф, заполненный коробками с медикаментами, блестящими боксами, шприцами и скальпелями и прочими инструментами, от которых становилось не по себе. В стеклянных дверцах отражался весь Курбан, сгорбленный, постаревший, и окно над его головой с первыми росчерками птиц в еще по-ночному синем небе.
Он пытался молиться, но в голове звучали лишь первые слова молитвы, которые он без устали повторял про себя:
– Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим... Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим...15
Курбан ждал. Дверь распахнулась неожиданно, когда он на секунду прикрыл уставшие глаза. Женщина-врач вышла в приемную, снимая на ходу марлевую маску с лица и белый колпак с высокого, бледного лба:
– Все в порядке, Курбан Эмиро. Операция прошла удачно. Вы можете идти домой. Успокойте родных. Приходите утром вместе с матерью проведать сына.
Курбан поднялся навстречу. Он не верил своим ушам:
– Внука… Это мой внук… единственный… Он будет жить? Мой внук?
Доктор положила руку ему на плечо:
– Дай бог, лет девяносто еще проживет, дорогой Курбан Эмиро. Очень сильный, славный мальчуган...
Она не успела договорить – Курбан рухнул перед ней на колени:
– Спасибо, доктор! Храни тебя Аллах! Храни тебя Аллах! О, господи! Вот радость то! Теперь, что хочешь проси, все исполню! Рабом твоим буду до конца дней! Жизни не пожалею! – он ошалело бормотал, обнимая и целуя ее ноги в узких остроносых туфлях.
Она безмолвствовала, и Курбан успокоился и поднял глаза, все еще стоя на коленях и держа руками замшевые туфли. Женщина спокойно смотрела на него сверху вниз:
– Встаньте, Курбан Эмиро. Не надо… Еще зайдет кто… Неудобно будет.
Курбан хотел подняться, взглянул в лицо женщине-врачу ещё раз, и забытые образы вновь закружились отрывками воспоминаний: голубая вуаль… лошадь… Одесса… церковь, дом на Цветном бульваре в Москве… и эти глаза близко… очень близко…
Он вспомнил… Курбан с облегчением вздохнул, улыбнулся женщине просветленно, но на второй вздох воздуха почему-то не хватило. Курбан рванул ворот рубахи и, как подкошенный, повалился на холодный изразцовый пол коридора.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/09/06/76