Дед вошел неожиданно, своей неспешной походкой. Как всегда не поздоровался, он этого никогда не делал, так же как не прощался, оставался элемент его постоянного присутствия: нет встречи – нет и прощания. Оглядел нас, дом, кивнул. Высокий, прямой в свои семьдесят пять, спокойный взгляд синих глаз, как говорили мы, его внуки – «глаза, цвета морской волны с морскими камушками», имея в виду маленькие коричневые точки в радужной оболочке. Только где-то, очень далеко, я почувствовала грустный, чуть виноватый оттенок. Виноватость за то, что обременял просьбой? Он не любил просить, все делал сам, сам за все отвечал. А тут…
- Аннушка, попроси бабку…
Он просил, просил обеих женщин, второй раз, вторая попытка. И опустил глаза.
Серпантинная дорога жизни кривляет, то вверх, то вниз, справа – скала, на которую могут взобраться лишь немногие, слева – пропасть, а глубоко внизу – бурная река, несущая все, что попадается ей на пути, без сожаления и раздумий, перемалывая своими белыми бурунами и вода, при всем этом, остается такой же чистой и прозрачной многие века. Лишь очень любопытный отважится заглянуть в ее глубину, где осела часть перемолотого этой рекой, затерявшегося в мелком речном песке.
За окном слышатся голоса, лает собака, кудахчет курица. Полдень. В доме прохладно, через закрытые ставнями и шторами окна не проникает июльская жара, только здесь, на кухне, где тюлевые занавески рассеивают солнечные лучи, светлее и немного жарко.
Мама, покорно кивнув, вышла. Ожидание затаилось в углах дома. Слышен звук тикающих часов, ничто не нарушает ход времени. Звук часов нарастает все громче, громче… Может остановить их? Бесполезно, жизнь будет продолжаться и без этих единственных ходиков.
Солнечный луч коснулся стола, стены и ушел куда-то вверх, в угол, осветив икону Николая Угодника. Темный лик святого стал светлее. Отстраненно – внимательный взгляд остановился на нас с дедом, святой, будто бы уже знал, не только историю деда, но и чего-то большего, только молчал.
Молчали и мы. Дед всегда был немногословен, и его молчание не было в тягость, это было спокойствие, это была надежность.
Но сейчас, тяжелая тишина повисла в комнате, пропитывая мебель, занавески, прилипла к волосам, одежде, и не часы, а надрывный метроном ритмично и гулко бьет в виски.
Небольшой дом деда и бабушки всего в каких-то двадцати – двадцати пяти метрах. Аккуратный, обложенный саманом белится ежегодно к Пасхе. Особенно красуется завалинка, окаймленная голубой полосой, и ставни с розовыми цветочками, любовно нарисованными бабушкой. Огромный двор с сараями и аккуратно сложенными дровами и кизяком, двор чистый, ухоженный. Порядок у деда везде: в доме, во дворе, на пасеке, кажется, ни один забитый гвоздь, ни одна соломинка не были лишними. Пегая с белыми пятнами Ласка, несколько овец и кур, пес Бублик с круглым коротким хвостом – это хозяйство деда. Они и по нраву как дед. Не слышно их гвалта, всегда сыты, ухожены.
Порядок и в доме у бабушки. Отливающие голубизной белые занавески на окнах, зеркале, чистая, без единого разреза и пятен клеенчатая скатерть на столе, белые с большими маками покрывала на кроватях и накрахмаленное белье, на земляном полу светло коричневые коврики. И пахнет чем-то вкусным; печеными пирогами, ватрушками, калачами. Все в их доме голубое, розовое и белое, как и их жизнь. Так мне кажется. Так я вижу. Получается, ошибалась.
Всегда ровный, спокойный, с неизменно ласковым взглядом, наш самый строгий, самый добрый дед. Бабушка… Бабушка иное дело. Быстрая, но несуетливая, серьезная, но внезапно рассмеется, отложит вязанье в сторону, споет частушку и спляшет. А вечером, усевшись на крыльцо, запоет «Потеряла я колечко…», присоединяются мама и тетя, вся деревня замрет, слушая их трехголосое пение, только дед, спокойно будет сидеть на своей маленькой табуреточке, да мы, внуки, вмиг затихнем, будто заколдованные.
Для меня было неожиданным, когда они расстались. Так почему же бабушка старела на глазах, а дед снова пришел к нам?
Мама вошла медленно, почти неуверенно. С болью взглянула заплаканными глазами на деда.
-Просит, чтобы ты пришел, отец.
Дед молчал. Он не пошевелился, не изменил позы, за все это время, не ссутулился, сидел спокойно, как будто и не ждал ничего вовсе. Седая голова. Крепкая шея. Широкие плечи. Высокий лоб. Правильный с горбинкой нос. Усы, прикрывающие углы рта… Глаза смотрели без грусти, без разочарования. Только лицо другое. Может, я не разглядела? Может, освещение на кухне стало другим?
Мне захотелось закричать, броситься к деду, бабушке…. Дед вздохнул, как будто проснулся. Встал, выпрямился, улыбнулся нам, обнял и поцеловал, щекоча колючими усами. И вышел, не прощаясь.
Зимой деда не стало, а через год не стало и бабушки. Расстояние между двумя деревенскими домами длиной в две человеческие жизни.