В поезде7

                В ПОЕЗДЕ


- Лучше подоткните мне одеяло, - чуть сонно проговорила Алёна, повернувшись спиной к нему и лицом к стенке. - И не забудьте погасить большой свет, - попросила она.
  Вагон чуть покачивало от быстрого хода поезда. За окном с занавесками была ночь. Чуть слышно и привычно глухо стучали колёса. Впрочем, если их слушать, то не так уж и тихо. Вполне достаточно, чтобы отвлечься от других мыслей. Серёже нравился этот звук, хотя специально он его не слушал. Точнее, не имел такой привычки.
  Как и все нормальные люди.
  Да и вообще, ему нравилось быстрое движение скорого поезда дальнего следования с мелькающими за окном кустами и деревьями лесополосы и медленно проплывающими в отдалении огоньками невидимых сельских домов. То ли в посёлках, то ли на отшибе, какого-нибудь местного железнодорожного обходчика.
  Ночью...
  На ближние деревья и кустарник падал свет из окон купе, мелькая по тёмной зелени и изредка вырывая из темноты какую-нибудь старую телегу или сложенные брёвна, или маленькое болотце с кувшинками.
  Но сейчас его занимало не это.
  Уж слишком непривычно было для него это внезапное соседство. Конечно, в купе поезда дальнего следования всегда едут разные люди, и ничего особенного тут не было.
  Особенно для него.
  Он довольно часто ездил в поездах дальнего следования... иногда даже не один раз в год. Например, сначала в пионерлагерь в Сочи, а потом к дяде Пете в Тбилиси. Хотя это было только один раз, после шестого класса. И обычно его отправляли одного. Ведь родителям надо было работать. Да и от него отдохнуть... чего ему, правда, никогда не приходило в голову. 
  А сейчас он окончил восьмой класс.
  Он считал свой возраст не по годам, а по классам. Наверно, как и все его сверстники... а вообще ему было пятнадцать лет. И неожиданно остаться в четырёхместном купе одному с симпатичной и привлекательной девушкой было для него совсем непривычно.

                *********

  Они ехали уже целый день.
  Сначала он не обратил на это внимания, думая, что конечно скоро кто-нибудь придёт на оставшиеся места. Он вообще не помнил, чтобы в купе на скорых поездах были когда-нибудь пустые места. Но за весь день никто не пришёл. Хотя поезд делал три или четыре остановки.
  А может, пять или шесть... он их не считал.
  Хотя всегда выходил на нагретый солнцем перрон.
  Ему всегда нравился воздух неведомых перронов со спешащими незнакомыми людьми у безвестных вокзалов в чужедальних городках. Все города, кроме Москвы и Тбилиси, казались ему скорее городками.
  К вечеру он стал замечать своё положение.
  Точнее, создающееся положение...
  Днём он спокойно разговаривал с этой попутчицей, они познакомились как соседи по купе, один раз он даже купил ей бутылку лимонада на вокзале в каком-то городке. Она тогда ещё пошутила, что осталась бы одна, если бы он отстал от поезда.
  Но он был не такой дурак.
  Конечно, ему было приятно разговаривать с симпатичной и довольно приманчивой девушкой с хорошей фигурой. Как подросток, он всегда обращал внимание на фигуру женщины. Чаще даже в первую очередь. Хотя далеко не был испорченным или пошлым парнем. Наоборот, он был неисправимым романтиком, особенно в вопросах любви.
  И когда влюблялся в девочку, никогда не смел ей даже заикнуться об этом. Его любимым писателем был Грин, а теперь ещё и Гофман.
  Просто возраст... 

  И к вечеру его постепенно начало бросать то в жар, то в холод.
  Сначала скрылось за лесной полосой красноватое солнце. Потом за окном начали сгущаться сумерки. Серёжа иногда поглядывал на свою спутницу, но она не показывала никаких признаков, что вокруг происходит что-нибудь необычное.
  Да и что особенного?
  Как любой восьмиклассник, он более или менее представлял себе жизнь за пределами школы или дома. Ну, может быть, чуть меньше некоторых... в определённом отношении.
  Но не намного. 
  Чего ей?
  Небось едет сейчас к своему мужу...
  Или вообще... просто так.
  А он для неё просто мальчик, оказавшийся в одном купе... восьмиклассник. Конечно, восьмилассники бывают разные. И он это прекрасно знал... так ему казалось.
  Но какое до них дело взрослой девушке?
  У которой свои дела?
  У него было нижнее место напротив неё. Недоумевая, почему никто не занимает остальные места, и сидя за столиком у окна, Серёжа становился всё более немногословным по мере того, как снаружи всё больше опускалось красное солнце.

  А потом сумерки...
  Алёна сидела напротив и читала старый том «Виконта де Бражелона». Он не разглядел, какую часть. А спросить почему-то стеснялся. Наверно, чтобы не создавать впечатления, что ему чего-то надо. Ведь на самом деле он был совершенно смирным и деликатным человеком.
  В этом отношении.    
  Наконец она попросила его включить свет, не желая вставать с уже заранее постеленного дивана. Когда она принялась стелить постель уже часов в восемь, он только чуть удивлённо посмотрел на неё и остался сидеть на своём месте.
  Что ж... у каждого свои привычки.
  Он это понимал.
  Ему самому было тоже не свойственно стремление быть как все, и совсем не из желания выделиться. Он был равнодушен к моде совершенно искренне, без всякой рисовки. И даже не особенно замечал своего равнодушия.
  Из непривычки к саморефлексии.

  Вообще-то, у него тоже была книжка на дорогу. И весьма неплохая, «Мир приключений» за 1967 год. В серо-голубой обложке. Он начинал её читать несколько раз, но больше получаса за раз не получалось. Днём то были какие-то дела, то с ним заговаривала Алёна.
  Она была в короткой чёрной юбке и облегающем старом свитере. Сначала она расспрашивала у него, откуда он, и куда едет, и всё тому подобное. Правда, один раз спросила, есть ли у него знакомая девочка. Он подумал, что она над ним подрунивает, но смутился и пробормотал что-то о «своём классе». Oн не совсем понял, о чём она спрашивает.
  В каком смысле. 
 Потом Алёна ходила в вагон-ресторан, но и тогда он как-то не мог сосредоточиться, и прочитал лишь несколько страниц. Дело шло уже к вечеру.
  У неё с собой была коробка конфет, и один раз, ещё в самом начале, она его угостила. Он взял из вежливости одну штуку. А потом из той же вежливости больше не брал. Раз она больше не предлагала. Хотя она сказала, чтоб он не стеснялся и ел, сколько хочет. Вообще, он тоже любил ехать в купе на верхней полке, читать интересную книгу и есть конфеты.
  Сразу три удовольствия.

  Когда снаружи стало темно, она переоделась, попросив его выйти на минутку из купе. Минуты через три она открыла дверь и доброжелательно пригласила его обратно. Вместо короткой юбки с чулками телесного цвета и старого облегающего джемпера под горло девушка была в светлом ситцевом халатике с цветочками. Он не так подчёркивал её фигуру, но всё же...
  Халатик был тоже выше колен.
  И вообще...
  А сейчас он сидел, повернув голову к окну и весьма невнимательно всматривался в мелькавшие за тёмным стеклом листья с ветвями, уходящие в лес грязные колеи и изредка путевые будки со светлыми окошками. Наконец девушка в старом свитере под горло оторвалась от книги и чуть потянувшись, посмотрела на свои часы.
- Ой, уже спать пора, - спохватилась она, захлопывая толстую и потрёпанную зелёную книгу. - Вы будете ложиться? - спросила она, подняв на него зеленоватые глаза. - Уже без десяти десять.
  У неё было округлое лицо с чуть зеленоватыми глазами и зачёсанными назад волосами. В таких он обычно не влюблялся. Его идеалом была Лина Бракните из «Трёх толстяков». Весь фильм для него состоял только из неё. Остальные сцены были лишь необходимым соусом... хотя и высшего качества. Вот в кого он был по-настоящему влюблён.
  С начала прошлого года... на зимних каникулах.
  Хотя любовь понемногу таяла...
- М-м... да, - ответил он, чуть пожав плечами.
  Конечно, дома отец прогонял его спать даже раньше, в пол-десятого... но в принципе, это было детское время. Даже у них в лагере в Мамайке на окраине Сочи настоящий отбой был только в десять часов. Правда это был особый лагерь, апээновский. Такой, в котором были дети генералов, режиссёров и даже сын Ромма.
  Серёжина мама работала в АПН.
- Тогда выключайте свет, - посоветовала она.
  Собственно, для этого она его и спросила. Ей же не хотелось спать со светом. Ну, маленьий свет для чтения ещё можно было терпеть.
  Он не особенно мешал.

- Ладно, - ответил он, и стал готовить себе постель.
  И тут она чуть сонно сказала, повернувшись от него к стенке:
- Лучше подоткните мне одеяло... и не забудьте погасить большой свет.
  А чего тут забывать-то?..
  Но его слегка ошеломило не это... он уже смотрел фильм «Три дня Кузяева Валентина», и ему были близки переживания того парня, когда он попал за городом в дом молодой женщины, у которой вроде бы не было мужа, и она предложила ему переночевать. Просто потому, что поезда уже не ходили. Было поздно... Но потом появился с работы муж лет тридцати, и без дальних разговоров прогнал его из дома. То есть, этого парня, Кузяева.
  А теперь...
  После этой просьбы со стороны совершенно незнакомой девушки Серёже как-то сама собой пришла на ум эта сцена из фильма. Ночью в пригородном доме с одинокой молодой женщиной... которую он впервые видит.
  В смысле, этот Кузяев... 
  Ведь и Серёжа оказался сейчас в подобном положении. В чём-то... Конечно, сейчас никто не предлагал ему переночевать.
  У него было своё законное место в купе.
  Под номером тридцать шесть.
  Но всё же...    
  То есть, «совершенно незнакомой» эту девушку назвать было нельзя. Всё-таки уже целый день ехали в одном купе. Хотя он был от природы неразговорчив, но отнюдь не нелюдим, и она сумела его разговорить. Утром и днём, пока не настали тёмные сумерки... и за ними поздний вечер.

  Поезд отошёл с Курского вокзала в одиннадцать часов утра. Серёжа вспомнил провожавшую его маму, как она помахала ему рукой...

  Легко сказать, «подоткните»...
  А как, если это не не твоя бабушка, страдающая от ревматизма?.. Правда, его бабушка не страдала от ревматизма... у неё было давление.
- Как? - немного растерянно спросил он.
- Что как... - всё так же полусонно пробормотала девушка, не оборачиваясь. - Вы же знаете, там выключатель... 
- Да-а... а потом? - немного глуповато протянул он.
- Что потом? - спросила она, уже не так сонно.
- Э-э... ну... насчёт одеяла, - всё также невразумительно промямлил он.
  Он стоял между полками, не зная, что делать... и что ещё сказать. Чувствуя себя совсем не в своей тарелке, он немного покраснел.
- А что одеяла? - переспросила она, чуть повернувшись на постели в его сторону.
  Ещё вечером он заметил, как аккуратно она стелит постель, подворачивая ослепительно белый накрахмаленный пододеяльник ровной полоской вдоль зелёного шерстяного одеяла. И сейчас она чуть вопросительно посмотрела на него своими зелёноватыми глазами, слегка повернув голову на белой подушке. С такими же зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами...
  Она не стала особенно готовиться на ночь в скором поезде.
  Даже не стёрла вишнёвую губную помаду. 
- М-м... - неловко произнёс он. - Ну-у... не знаю. Вы же сказали...
  У него покраснели уши.
  Она посмотрела ему в глаза и с явным удовольствием повернулась на другой бок, чтобы лучше его видеть.
- Чего? - настойчиво спросила она.
- М-м... ну... это... - он совсем запутался в междометиях, и наконец выговорил:
- Подоткнуть...
- А что... вы не умеете? - невозмутимо спросила она.
- Не-ет... - протянул он, краснея как рак.
  И как у него обычно получалось, без всякой на то причины. Во всяком случае, уважительной... или хотя бы понятной.
  Со стороны.
- Что нет? - не совсем поняла она.
  У него был не такой уж убедительный тон. Так что понять можно было по-разному. В совершенно противоположном смысле.
- Э-э... умею, - выдавил он из себя, стараясь выйти из поля зрения девушки.
  Он чуть придвинулся к верхней полке на её стороне. Так, чтобы не было видно его головы. Точнее, залитого краской лица.
- А чего вы так смутились? - промолвила она. - Разве вас об этом никогда не просили?
- О чём? - туповато пробубнил он, прислонившись подбородком к верхней полке и смотря на бежевую стенку купе над диваном.
  Теперь она видела его снизу только до воротника сине-красной клетчатой рубашки. Но этого ей было мало.   
- Ох ты боже мой, - нетерпеливо произнесла она, чуть приподнявшись на локте. - Ну а о чём мы сейчас говорим, как по-вашему?
- Н-не знаю... - пробормотал он, незаметно для себя пожав плечами.
- Отойдите от полки, - приказала она.
  Но он этого даже не заметил.
  Что она собственно не его школьная учительница или родитель... разговор зашёл слишком далеко, и они оба не обратили на это внимания.
  Как что-то в купе переменилось...
  Ничего не говоря, он послушно отошёл от полки, и она увидела его красную физиономию со слегка взъерошенными волосами.
«Хорош...» - подумала она.
  Сама не зная о чём.
  Вообще, он был не очень выского мнения о своей внешности. Синие глаза и тёмные волосы... нос с почти незаметной горбинкой. В целом, заурядное зрелище...
  Но сейчас было гораздо хуже.
  Стесняясь оттого, что покраснел, он чуть отошёл в сторону закрытой двери с обычным зеркалом, как во всех купе. Он заставил себя посмотреть на девушку, накрытую до шеи зелёным шерстяным одеялом с белым пододеяльником, и у него ещё больше запылали уши.
- Сядьте, - приказала она, уже войдя в свою новую роль.
  Он покорно сел на своё место, только ближе к закрытой двери с зеркалом. Скорый поезд всё также нёсся сквозь ночь, постукивая колёсами на стыках. Серёжа повернул голову, начав смотреть в окно. За тёмным окном всё так же мелькало пятно света. Девушка чуть повернула на подушке голову, тоже посмотрев в окно. Что он там такое увидел... За окном было теперь не так светло, потому что большинство пассажиров в других купе уже потушили свет. Собственно, мелькал свет только из их окна. Mожет быть, ещё из одного... с её подушки это было видно.
  А с места Серёжи почти у самой двери нет.
- А вы дверь заперли? - вдруг вспомнила она.
  Ведь уже ночь...
- Не-ет... - протянул он, немного отходя. - А зачем? - случайно добавил он.
- Сам подумай, - наставительно пояснила она. - Мало ли что...
  Она и сама не знала, зачем это добавила. Ведь все запирают свои купе на ночь. В этом не было ничего необычного.
  Отнюдь.
- Ну запри, - сказала она.
  Видя, что он не особенно шевелится.
  Но в данный момент он переживал совсем другое. По правде сказать, его слух сильно кольнуло это её «сам подумай». И дальнейший переход на «ты»... которого он совсем не ожидал. То есть, он застал его врасплох. Как будто тебе дали подножку. Правда, в данном случае, совсем не обидную. Он сидел и переживал это со смешанными чувствами. Для него это было большое событие. Тем более в такой необычной обстановке. Ведь эта девушка с красивой фигурой совсем не была школьницей...
  Он вдруг почувствовал захватывающую дух романтику происходящего.
  Как будто всё вокруг было не наяву, а в одной из тех замысловатых историй, которые он обычно представлял себе перед сном. Или вообще, когда больше нечего было делать.
  А он был не так уж занят.
  В общем и целом.   

  На уроки у него уходило полчаса, не больше.
  Он не особенно старался, как отличники, но получал в основном четвёрки. По математике были чаще пятёрки. И все учителя его любили... в разной степени, конечно. Потому что он мог, но не стремился быть лучше всех... ему это было неважно.
  И в основном его понимали.
  Все одноклассники...
  И учителя.
- Ну? - напомнила она о себе. - Чего вы там задумались?
«Опять на «вы»...» - с удивлением подростка подумал он, не успев ничего ответить.
- Чего вы боитесь? - с подковыркой спросила она. - Думаете, я вас съем?
- А-а... - чуть осмелев, спросил он. - Почему вы сказали мне «ты»?
- Я? - удивилась она. - Когда это?
- Вот... недавно, - чуть развёл руками он.
- Случайно, - успокоила его она. - А вы что подумали?
- Я?... - ничего, - виновато сказал он, снова краснея.
- А надо всегда думать, - наставительно произнесла она. - А то попадёте в неловкое положение.
  Он промолчал, не зная, что сказать.
- Поняли? - спросила она.
  Он невольно кивнул.
- Вы наверно ещё стихи пишите, - почему-то добавила девушка. Она села, обнимая под одеялом колени. - Как все школьники... вроде вас.
- М-м... да, - зачем-то признался он.
  Хотя писал он в основном начало или отрывки одного давно задуманного им произведения. Про увлекательные, романтические и благородные приключения одной компании... в которую входил и он сам. Только под другим именем. Но получались только отрывки... а стихов он написал только штуки три, и то явно неудачных. Он ведь прекрасно это видел.
  Неудачных в смысле формы, конечно.
- Ну почитайте мне что-нибудь, - предложила она.
  Девушке и вправду хотелось узнать, насколько правильное она составила о нём мнение. Она сама не знала, зачем.
- Не... - смущённо отказался он.
  Это было для него слишком личное.
- Ну тогда заприте дверь, - невозмутимо предложила она.
- Ладно, - сказал он.
  Он встал, запер дверь, и снова сел на то же место. Его кожаная полка была по-прежнему голой. Он так и не успел постелить себе постель.
«Надо было раньше... когда она», - почему-то подумал он.
- А чего вы не стелите себе постель? - с подвохом спросила она. - Вы спать не собираетесь?
  Но его по-прежнему занимало совсем другое.
  У него была одна особенность. Он совсем не понимал женщин... не считая старых, вроде своей бабушки. Чего там понимать-то?.. И поэтому его особенно преследовали мысли о том, почему девушка то перешла на «ты», то вдруг снова на «вы».
  На минуту они полностью им овладели.
- Собираюсь, - сказал он, уже не такой красный.
  Он встал, начиная готовить себе постель.
  От свёрнутого матраса, который он достал с третьей полки, и до подушки, на которую он надел белую как снег наволочку. Неторопливо делая всё это, он чувствовал внутреннее облегчение от того, что она забыла про своё дурацкое одеяло... и слова. Всё это время девушка молча наблюдала за ним, накрывшись одеялом до подбородка. 
  Как будто никогда его не видела.
- Серёжа, - вдруг сказала она, когда он наконец уселся на приготовленное для сна одеяло с полоской белого пододеяльника возле подушки.
  Она замолчала.
- Чего? - спросил он.
- Вы что, на меня обиделись?
- За что? - спросил он.
  Вообще-то он не чувствовал никакой обиды... ведь её не было. Но с другой стороны, его покалывала какая-то досада. А почему?..
  Он и сам не знал.
- Ну, за то, что я перешла на «ты», - слегка виновато призналась она.       
- Н-не... -  пробормотал он, сидя на своём одеяле.
  Временный жар в голове прошёл, и стало немного прохладно. Вверху через щёлку чуть приоткрытого окна задувал прохладный ночной воздух. Отражаясь от стенки над верхней полкой, он слегка шевелил белую ситцевую занавеску на его стороне. А он сидел на одеяле в летней рубашке.
- А почему? - спросила она.
- Не знаю... - тихо сказал он.
  Не мог же он признаться ей в появившихся у него разнообразных чувствах... тем более, что он и сам не мог бы в них разобраться.
  Если бы захотел.
- А почему же вы не захотели подоткнуть мне одеяло? - не совсем логично спросила она.
  Впрочем, тут наверно и была какая-то связь... ведь всё в мире связано. А тем более слова человека в беседе с другим человеком.
  Только он не знал, какая.
  В отличие от неё.
- Ну-у... - сказал он, снова начиная краснеть. - Я не умею...
  Она чуть приподнялась, прислонив подушку к стенке и полусела в своей постели, опираясь спиной на подушку и накрывшись одеялом с белым пододеяльником. Только уже не до самого подбородка. Показался светлый халатик с открытой белой шеей... и чуть дальше.
  Просто там не хватало пуговицы.
- Да-а? - слегка иронически протянула она. - А кто говорил недавно, что умеет?
  В её тоне вновь проскользнули учительские нотки. Она посмотрела ему в глаза, чтобы увидеть, что он на это скажет. Он был всё ещё немного взъерошенный, но уже немного поостыл.
  Серёжа опустил глаза.
  Не оттого, что попал в неловкое положение, а просто постеснялся чуть насмешливого и одновременно манящего взгляда девушки. Но и от этого тоже... надо было выкручиваться.
  Она ждала его ответа.
- Ну-у... я пошутил, - придумал он.
  Она прыснула со смеху.
- А чего, - невозмутимо пожал плечами он.
  У себя в классе он не был первым комиком, но тоже иногда любил позабавить общество. Его номером было громкое чихание. Не нарочно, а просто когда нос чесался.
  Правда, учителя не очень обижались.
- Ты чего, двоечник? - с любопытством спросила она.
  За тёмным окном всё мелькало пятно света от их окна. Попадая то просто на неразличимую в темноте зелень, то на телеграфные столбы, то ещё на что-нибудь.
  Глухо стучали колёса.
- Почему? - удивился он.
  Уже почти не обратив внимания на это «ты». Граница была уже пройдена... и второй раз показалась не такой важной. Всё равно она годилась ему в учительницы. Недавно к ним как раз пришла новая математичка, только что из института.
  И ничего...
- Ну, шутишь так... - она не сказала «по-дурацки».
  Но это можно было понять.
  Ведь он не был двоечником... Он посмотрел в тёмное окно, и его вдруг снова охватило чувство чего-то неизведанного и захватыващего. Как порыв свежего полевого воздуха в деревенских просторах прохладным летним вечером. И как вообще часто бывает в юности... может быть, у всех.
  Она проследила его взгляд.
- Ну конечно, - поучительно произнесла она. - Свет так и забыли выключить?
- Ага, - сказал он, поднявшись.
  Стало совсем темно.
- Вот ещё, - сказала она, чуть надув губы. - Чего это так темно?..
  Он не видел, но это чувствовалось по её тону. 
- Сейчас, - пробормотал он, быстро нагнувшись к встроенной в стенку лампе у своего изголовья и щёлкнув выключателем.

  Его подушка осветилась, а на одеяло упал более рассеянный свет. Это были новые немецкие вагоны из ГДР. В чём-то более удобные... Но ему лично больше нравились старые, со старомодными плюшевыми занавесками малинового цвета и настольными лампочками с кружевными абажурами. Ведь он путешествовал на поездах дальнего следования с пяти лет. Тогда ещё в международном вагоне, со сдвоенными двухместными купе. В 1958 году, когда они поехали за границу.
  Сначала в Австрию.

- А теперь заприте дверь, - снова приказала она. - На защёлку.
  У него появилось чувство, что девушке с зеленоватыми глазами нравится им помыкать. Но в данном случае он ничего не имел против.
  Сам не зная, почему.
- Ладно, - протянул он, снова встав и подойдя к двери.
  В дверь постучались.
  Серёжа вмиг покраснел, как будто его застукали в одних трусах. Или у них тут было что-то неприличное. На пляже в трусах он конечно не стеснялся, но тут немного было.
  Всё-таки это не пляж... 
- Кто там? - спросил он, немного поколебавшись.
  Было уже совсем поздно, и он имел право задавать вопросы. Он оглянулся на полусидящую на подушке девушку. Она с любопытством смотрела на него.
  Как будто заранее знала, что сейчас будет.
  Ему вдруг пришла в голову неприятная мысль об отсутствующем попутчике. Пока что... как раз недавно вроде была остановка на каком-то полуосвещённом вокзальчике в стиле бело-розового барокко. Поезд был скорый, но кто их разберёт...
  Он слегка растерялся. 
- Проводница, - глухо донеслось из-за двери.
  Серёжа подвинул в сторону дверь, чуть мигая от света круглых потолочных ламп в коридоре. Он вообще быстро привыкал и к темноте, и  свету.
- Добрый вечер, - сказала полная пожилая проводница в синей форме, заглядывая в купе. - Вам ничего не нужно?
- Нет, - подала голос Алёна со своей постели. - Спасибо.
- Ну хорошо, - сказала проводница, чуть заметно хмыкнув.
  Проводнице было лет пятьдесят.
  Или немного побольше.
  Дверь задвинулась.
- Ну? - спросила Алёна.
- Чего? - спросил он.
- Довольны?
- Чем? - недоумевая, спросил он.
  Но она видела его насквозь.
  Да и не мудрено... ведь он был всего лишь подростком. Которому только кажется, что все его мысли и чувства скрыты за семью печатями.
  В данном случае, чувства. 
- Тем, - снова непонятно высказалась она.
  Но уже яснее.
  Не в смысле мыслей, а в смысле чувств. Поезд стал поворачивать, делая в темноте за окном длинную дугу, и Серёжа чуть покачнулся.
- Ну заприте дверь, - сказала она. - Больше никого не будет.
«Хм... откуда она знает», - скептически подумал он.
  Эти поезда всегда делают ночью две-три остановки. Хотя они и скорые... а ночью даже интересней. Почувствуешь, что поезд остановился, донесётся дальний крик проводника или дежурного по вокзалу, полупроснёшься, повернёшь голову к окну... и вот уже снова тихо лязгают колёса вагона где-то внизу, чуть прижимая тебя к стенке.
  Поезд тронулся.
- Откуда вы знаете, - сказал он, вдруг осмелев.
- Знаю, знаю, - беспечно сказала она.
- А если... - начал он.
- А если надо, снова откроете, - сказала Алёна, словно чуть спохватившись. - Сама проводница откроет... постучит и откроет, - снова добавила она, словно пожалев его.
  Он сел на своё место, только сейчас сообразив. Весь день в закрытом купе скорого поезда до самого затянувшегося вечера, плавно перешедшего в ночь, она была для него взрослой полузнакомой девушкой Алёной. Просто соседкой по купе... А сейчас, неожиданно для него, она стала для него просто Алёной.
  Как будто родственница.
  Вроде Наташи.
  Почти.
- Ну ладно, - снова вздохнул он.
  Поднявшись со своего одеяла, он подошёл к двери и запер её. Он так до сих пор и не переоделся. И теперь не был уверен, хочется ли ему переодеваться. При ней он чувствовал себя неудобно. В одних трусах и майке.
- И на задвижку, - сказала она хозяйским голосом.
- Зачем? - спросил он, чуть покраснев.
  В самой ситуации не было ничего такого... Все так делали, на ночь. Он смутился совсем по другой причине. А спросил просто так... что-нибудь сказать. Он ведь никогда еще не ездил ночью наедине в одном купе с девушкой, которая его сильно привлекала.
  Она была просто соблазнительна.
  Как дриада.

  Недавно он прочитал роман Роберта Янга «Срубить дерево», и там было немного про ускользающую в зелёной листве дриаду на огромном дереве на другой планете. Дриада была в полупрозрачной зелёной накидке из листьев.
  Как в сказке...

- Там видно будет, - непределённо сказала она.
  Она кинула быстрый взгляд, исподтишка посмотрев, как на него подействовали её слова. Но он ничего не заметил.
- А-а... - протянул он.
  У него снова покраснели уши.
- Серёжа, - промолвила она, чуть помолчав и мельком заглянув в тёмное окно.
  На этот раз там была полная темнота... непроницаемая, почти как в ночной деревне. Он знал, потому что пару раз ходил по деревне ночью со стукалкой. Вместе с Сашкой, своим двоюродным братом. Год назад тому было лет семнадцать... 
- Чего? - отозвался он.
  Он снова сел у столика возле своей стороны окна и сильнее подвинул занавеску, чтобы лучше видеть ночную тьму за окном. Иногда мелькали просветы, и в них одно горящее окошко невидимого дома.
  Какого-нибудь смотрителя...
  Стук колёс был привычен до незаметности. Но он завораживал, наполняя душу терпким запахом дальних странствий. Как от горящего ночью на поле костра с картошкой.
  У них в Ховрино.
- А почему вы меня никак не называете? - очнулась она от задумчивости.
- Я? - чуть удивился он.
  Он подумал и вспомнил, что и вправду ни разу не назвал её по имени. Даже днём, когда они разговаривали о всякой всячине. Вообще-то, он знал, почему.
  Но не стал говорить.
- Угу, - сказала она.
  Она тоже знала.
  Но хотела узнать, что он на это скажет. Ей совсем не хотелось спать... С ним было интересно... но не как с мужчиной, вроде Олега Янковского.
  А просто как с человеком.
  Восьмиклассником.
- А что?.. - наконец сказал он, вместо ответа.
- Ничего, - сказала она. - Я ведь вас называю по имени. А вы что, стесняетесь?
- Ну-у... почему, - пожал он плечами.
  Она попала в самую точку.
- А как вас называть? - выкрутился он.
- А вы не знаете? - чуть иронично спросила она.
- М-м... знаю... - он опустил глаза, посмотрев в стол.
  Для разнообразия.
- Ну говорите, - сказала она повелительным тоном.
- Чего? - снова спросил он.
  Немного глуповато...
  Но... что можно сделать, когда тебя нарочно ставят в глупое положение? Тем более, если ты об этом даже не догадываешься?
- Чего-нибудь, - сказала она, как учительница.
  У них была одна такая, Вера Васильевна. Учительница по английскому. Как кто-нибудь замнётся у доски, так она и скажет ему.
  «Чего-нибудь...».
  Он промолчал, не зная, что на это сказать. В отличие от английского языка, который ему давался без особых проблем.
- Вы что, ложиться так и не собираетесь? - поинтересовалась она.
  Видя, что он прочно замолчал.
  А у неё было своё понимание этого предмета. Не английского, конечно... а всего, что происходило вокруг. К тому же она была лишь двадцатипятилетней девчонкой.
  Это ему она казалась взрослой женщиной.
  Человеком совершенно непонятным.
  В основном.
  Почти.
- М-м... собираюсь, - ответил он.
  Недоумевая, что за этим последует.
  Просто, вообще... у него не было на этот счёт никаких особых мыслей. Если не считать невразумительных обрывков.
  Только чувства.
- Ну давайте, - посоветовала она.
- Чего? - снова глуповато повторил он.
- Чего, чего, - вышла она из терпения. - Ложитесь.
- М-м... а как? - спросил он.
  У него чуть не вылетело «куда?»
  Просто случайно... она его совсем заморочила своими полуночными разговорами. Он чуть покраснел, представив себе её возмущение.
  Как ему представлялось.
- Хм, - хмыкнула она.
  Она быстро взглянула на него из-под опущенных ресниц. Это было что-то новенькое... от такого простака. Но на этот раз она его неправильно поняла...
  Он имел в виду, что не очень хочет раздеваться при ней. А спать в одежде он пока не привык. Это было у него в далёком будущем... которого он не знал.
  Совсем.
- А как вы обычно ложитесь спать? - спросила она.
- Ну... как обычно, - пожал он плечами.
- Ну вот и начинайте, - сказала она.
- А-а... ну ладно, - смущённо протянул он, вставая.
  Ему было неловко просить её выйти. Тем более, когда она давно уже легла. Правда, она и не думала спать... но всё же.
  Неудобно.

  Он смущаясь начал снимать свои чёрные брюки, под внимательным взглядом полусидящей на подушке девушки с зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами.
  Волосы были не очень густые.
«Может, крашеные?» - подумал он, стягивая штанину.
  Хотя какое ему дело...
  Вообще-то краситься было не совсем в моде. Не общепринято... но некоторым нравилось. Как ихней Вере Васильевне по английскому. Он не знал, что у той просто разные парики.
  Про парики он даже и не слышал.
  Только теоретически.
  И в романах.

- Ну что ж... - чуть иронически протянула она. - Вот и дело в шляпе.
  Полусидящая в постели девушка поцокала языком. Она наклонила голову, придирчиво рассматривая Серёжу в чёрных трусах и белой майке.
  Он быстро лёг, накрывшись одеялом.
- Спокойной ночи, - сказал он.
  Протягивая руку к выключателю в стенке у себя над головой, он вдруг заметил, что она на него смотрит. Как-то не так...
  По-особому.
- Вам не нужен свет? - предупредительно спросил он.

  У него вообще был кроткий характер. Про которых говорят «и муху не обидит». Муха была конечно под вопросом, но человека он обидеть не мог. Во всяком случае, нарочно.
  Или даже нечаянно... 
  По причине особой чувствительности. Все люди способны воспринимать души людей, которые рядом с ними. Но не все в одинаковой степени. И в разных направлениях... ты можешь почувствовать, что человек голоден или стесняется, но не почувствовать его другие качества или переживания. Сейчас или вообще, кому как дано. Вообще у Серёжи была хорошая интуиция в отношении людей. За исключением одного... как к нему относится данная женщина.
  Женщина в широком смысле... начиная с девяти лет.
  Что она по его поводу чувствует.
  Или думает.

- А вы что, любите заниматься этим в темноте? - невозмутимо спросила Алёна.
- Э-э... чем? - пробормотал он, залившись предательской краской.
- Беседой, - пояснила она.
- А-а...
  Он немного отошёл.
«Нарочно...» - подумал он.
- А вы думали, чем? - безмятежно спросила она, пошевелившись.
  Она подняла подушку повыше, чтобы сесть поудобнее, протянув ноги под зелёным одеялом с белым пододеяльником. Тихо стучали колёса мчащегося в ночной тьме поезда. Точнее, не очень тихо... но этот звук был на краю сознания.
- Я?.. м-м... не знаю, - пожал он плечами.
  Раз она просто развлекается, ничего особенного нет. Шутки он понимал... Только не в таком щекотливом направлении...
  В данной обстановке.
- Ну тогда не выключайте, - сказала она.   
  Он положил руку на одеяло, и тоже подвинул подушку к самой стенке, чтобы сесть в постели, как Алёна.
- Мне надо у вас кое о чём спросить, - добавила она.
- О чём?
- Как вы ко мне относитесь?
  Этого он не ожидал.
  В самом вопросе не было ничего особенного... Но каждое слово имеет для человека свою цену, которая формируется окружающей обстановкой.
  В том числе.
- Ну-у... - протянул он со своего места.
  У него чуть покраснели уши.
- Ну? - спросила она, устав ждать.
  Он не мог ничего придумать.
- Хм... хорошо, - наконец выдавил он.
- В каком смысле? - не отстала она.
- Э-э... а в каком вы имеете виду? - додумался спросить он.
  Он догадался, что она снова подзуживает его, и уши стали быстро бледнеть. Но ей и этого было достаточно.
- В самом любимом для вас, - сказала она.
- Как это? - не совсем понял он, заглянув в тёмное окно.
  Чтобы отвлечься от её расспросов...
  В запертом на ночь купе с двумя случайными попутчиками было полутемно. Почти как снаружи... В чуть приоткрытое сверху окно слегка задувал зябкий ночной ветер.
  Чуть колыхалась ситцевая занавеска.
- Попробуйте догадаться, - снисходительно предложила она.
  Он вдруг догадался.
  И от этого немного покраснел... неизвестно почему. Ведь она не могла читать его мысли, как фокусник в цирке.
- Во всех смыслах, - смело заявил он.
  Он ничего не терял...
  Это было всё равно, что ничего не сказать. Он не был себе на уме... Но и душой нараспашку тоже. Ему было гораздо легче высказывать свои мысли, чем чувства.
  Как впрочем и любому другому.
- Ну ладно, - согласилась Алёна. - Обойдём этот вопрос... как вашу брестскую крепость.
  Он почувствовал, что она ещё к нему вернётся. И основательно... ведь у брестской крепости не было шансов. Она была обречена...
- А кто вам больше нравится, Безухов или Болконский? - спросила она.
- Где? - спросил он. - В «Войне и мире»?
- Ага.
- Болконский вроде ничего, а Безухов дурак.

  В его определении различных людей преобладала школьная или книжная лексика. На этот раз они совпали. А вообще в данный момент у них в Ховрино самое модное слово было «дурак». До того, что стало употребляться просто как звательное местоимение, между приятелями.
«Эй, дурак, пошли костёр жечь»...
  Но тут он имел в виду буквальное значение.
  И даже больше того.

- Сам ты дурак, - обиделась она.
  Она его серьёзно спрашивает, а он...
  Несколько разочаровавшись в своём юном собеседнике, она повернулась, собираясь положить подушку как следует и спать.
  Было уже поздно.
- А ты дура, - вырвалось у него.
  Он осёкся.
  Просто на секунду он представил её тоже школьницей... вроде Тани Мурашовой, с которой он сидел в шестом классе. Ведь сказать взрослому «ты» было немыслимо.
  Табу...

  Независимо от того, сколько лет этому взрослому.
  И не только для Серёжи... даже для последнего хулигана и шпаны. Серёжа этого никогда и не делал, всю свою длинную жизнь. Не считая своих ближайших родственников. 

- Ты чего, рехнулся? - поинтересовалась она.
- Ой... я нечаянно, - извинился он, покраснев. - А чего... - начал было он.
  Но застывшая от удивления девушка успела его оборвать. Она быстро сообразила, что подвернулся удобный случай.
- Да ладно, - смилостивилась она. - Не обращай внимания... у тебя есть двоюродная сестра?
  Он удивился, как она угадала.
  Серёже было пятнадцать лет... и он о многом пока не думал. В том числе о том, что двоюродные сёстры есть почти у всех. 
  Или троюродные.
- Есть, - сказал он.
- А сколько ей лет?
- Семнадцать, - быстро подсчитал он.
  Ведь она была на два года старше него. Это была та самая Наташа, которая жила в Тбилиси, дочка его дяди Пети и тёти Ноны.
  Куда он и ехал.
- Ну а мне двадцать пять, - сказала Алёна. - Какая разница... представь себе, что я на её месте.
- Да?.. - он чуть приоткрыл рот.
  Ему почему-то казалось, что ей лет тридцать. Может быть, из-за её прельстительной фигуры... а может, из-за причёски с гладкими волосами.
  Кто его знает.
- А что, ты думал, я совсем старая? - догадалась она.
  Алёна прекрасно знала все их завихрения. Она уже третий год работала в школе учительницей русского языка и литературы.
  В восьмых классах.
- Н-нет... - сказал он, оправдываясь.
- А сколько ты бы мне дал? - с интересом спросила она.
  Не совсем бескорыстным.
- Тридцать, - сдуру сказал он.
  Не успев очухаться от такого быстрого темпа... своих мыслей, чувств и переживаний. Который она нарочно ему навязала.
  Но он этого не знал.
- Ну да?.. - немного огорчённо протянула она. - А почему?
- Э-э... - смущённо протянул он.
  Не зная, что ответить.
  Сразу ведь не придумаешь. А причину своей ошибки он вообще-то и сам не знал. И не думал, что узнает.
  Когда-нибудь.
- Ну ладно, хватит мекать, - сказала она. - В общем, представь на моём месте Наташу. И шпарь, что придёт в голову.
- А-а... - протянул он.
  Не зная, что сказать.
- Только без вольностей, - поправилась она.
  Мало ли что ему в голову придёт. Она примерно представляла, что он за тип. Но пока ещё не совсем полно.
- Угу, - кивнул он.
- Ну, спроси у меня чего-нибудь, - предложила она.
  Догадавшись, как трудно ему перешагнуть через этот невидимый барьер. Сейчас снова начнутся детские привычки. А в данный момент ей захотелось поговорить не со школьником, а просто с человеком. Она и сама не знала, почему.
  Но чувствовала.
- А чего? - спросил он.
- Что угодно... только не это, - сказала она.
  Последние два слова она произнесла медленно и чётко. Как будто учительница в классе. Ученику у своей парты с опущенной головой.
- Э-э... сколько времени? - спросил он.
- Ты что, издеваешься? - вскинулась она. - Спрашивай с местоимением второго лица в единственном числе... ну как, понял? - добавила она.
  Снова как учительница.
- Ага, - сказал он.
  Слишком фамильярное обращение девушки сдвинуло его с мёртвой точки. Помогло и их достаточно давнее знакомство.
  С самого утра.
- Вы... ты на море едешь? - наконец решился он.
- На море, на море, - пренебрежительно ответила она. - А почему тебе не нравится Безухов? Ты наверно и книгу-то не читал?
  Хотя она была уверена, что читал.
  Но напрасно.
- Ну и что, - сказал он. - В учебнике всё написано... всё, что надо.
- Что, даже не заглядывал? - удивилась она.
  С виду он был довольно интеллигентным и послушным мальчиком из хорошей семьи. Он и на самом деле им был. Только не таким, как все.
  В основном.
- Читал немного, - объяснил он. - Но неинтересно... в основном, ерунда. Есть только отрывки хорошие.  Более или менее, - добавил он.
- Да? - колко произнесла она. - А что ж тебе тогда нравится? Мир приключений?..
  Она кивнула на столик с лежащей на нём закрытой книгой.
  По тону девушки с зеленоватыми глазами было видно, что «Мир приключений» она ставит ниже романов Льва Толстого.
  Даже гораздо ниже.
- Ага, - сказал он.
  Он отнюдь не стеснялся своих вкусов. А наоборот, считал их образцом для подражания. Независимо от возраста.
- А кто у тебя любимый писатель? - зашла она с другой стороны.
- Грин, - сказал он. - Гофман... и другие, - добавил он, вспомнив об О.Генри, Стивенсоне и прочих.
- Хм... Грина я читала, в пятнадцать лет, - ехидно сказала она.
- И я, - сказал он.
  Она захлопала длинными ресницами. С виду он был довольно обычным парнем. Правда, он сразу ей понравился. Но теперь всё вдруг стало интересней.
- А в двадцать пять? - спросила она. - Что ты будешь читать?
- То же самое, - спокойно ответил он. - А-а... а ты?
- Что я? - посмотрела она на него.
- Чего читаешь... обычно?
- Сам видел, - ответила она. - Но не только это, как ты.
- А что ещё?
  Он явно перехватывал инициативу у неё из рук. Но это совсем не входило в её планы. Ни ближние, ни более дальние...
  Которые стали появляться.
  Незаметно для неё. 
- Мал ещё, - сказала она. - Много будешь знать, скоро состаришься. Лучше скажи, сколько у тебя троек за год... и по каким предметам.
- А тебе что? - сказал он, почему-то быстро войдя в свою роль.
  Точнее, в её... которую она ему подсунула.
  Кто знает, откуда берутся причудливые движения человеческой души? Да она и сама сказала... как с Наташей. Тем более, что этому способствовало полутёмное купе мчащегося ночного поезда, с полузнакомой и привлекательной девушкой.
  Под стук колёс... 
- А ты думаешь, кем я работаю? - колко спросила она.
- Откуда я знаю... - проворчал он.
- Учительницей в средней школе, - сказала она.
  Вообще-то школьные учителя были не в моде. Даже меньше, чем простые инженеры. Но она была воспитана совсем по-особому. И была довольна своей работой.
  Во всех отношениях.
- По-какому? - со знанием дела спросил он.
  Всё-таки он и сам был далеко не чужд обычной средней школе... Как школьник, каждый день проводящий там по четыре или пять часов.
  И уже не первый год.
  А целую жизнь.
- По русскому и литературе.
- А, - немного пренебрежительно сказал он.
  В его глазах настоящей наукой были только физика, химия и алгебра. Ну и отчасти всяческая биология.
- Ну так что же? - спросила она снова, как учительница на уроке.
- Чего? - не понял он.
- Сколько у тебя троек за год? - поинтересовалась она, чуть поджав в полутьме вишнёвые губы.
  С помадой.
- Да ну, - отмахнулся он.
- Говори, а то буду спать, - пригрозила она.
  Она прекрасно знала, чем его можно урезонить. И собиралась применять все средства. Как обычные, так и особые.
- Ну ладно, - протянул он. - Две...
- По-какому? - спросила она.
  Чуть быстрее, чем надо.
- По истории и физкультуре, - сказал он. - И ещё по труду...
- Ну да? - удивилась она. - А почему?
  Она уже знала, что в таких отвлечённых вещах он не врёт. Отвлечённых от его отношений к женскому полу. Вот тут он замолкнет, как пень.
  Видела она...
- Не знаю, - сказал он. - Всё время забываю чего-нибудь. А дома не читаю устных уроков.
- Почему? - снова спросила она. 
- Ну... неинтересно, - признался он. - Вот в пятом классе была история Древнего мира... интересная. Я даже учебник оставил... на память.
  Алёна понимающе кивнула.
  Она знала этот учебник. В своё время он наделал много шума... 1965 год, самое начало косыгинского времени. Только школьники об этом конечно не знали.
  Слишком мало идеологии...
- Ну ничего, - утешила она. - Вот поступишь в институт, и истории не будет.
  Она была уверена, что он будет поступать в технический... типа МИФИ. Конечно, там тоже была история Партии... куда от неё денешься.
  Но там это уже не главное.
- Да ну, - сказал он.
  С явной неохотой вступать во взрослую жизнь.
- Ты что? - удивилась она. - Не хочешь быть взрослым?
- Не, - сказал он. - Он помялся, ещё не совсем привыкнув к своей собеседнице.
  Далеко не так, как к Наташе. Но у себя дома он был довольно замкнут. Не то, что в школе. Или у себя во дворе.
- Ну говори, - подбодрила она, понимая его.
- Ну... один писатель сказал, что основная жизнь только до четырнадцати лет. А потом ерунда... новозеландский.
- Вот ещё, - недоверчиво сказала она. - Маори, что ли?
- Нет, - чуть обиделся он.

  За человека, которого уважал.
  Он и раньше не особенно уважал дикарей... мягко выражаясь. И тех, кто с ними церемонится... вроде Миклухо-Маклая. А совсем недавно, в конце восьмого класса, стал делать интересные открытия в сфере расовых вопросов. Все подростки делают для себя открытия.
  Но не все одинаковые.
  Во всех отношениях.

- Белый... - добавил он.
- А ты что, расист? - с интересом спросила она.
  Сознательных расистов она вообще никогда не встречала. Кроме своего папы... но это был особый случай.
- Да нет... - в сомнении ответил он. - Но вообще-то расы сильно отличаются...
- Чем? - поинтересовалась она.

  В последнее время он как раз об этом думал.
  Он хорошо помнил, как ещё летом прошлого года, когда в Москву приезжал их армянский родственник, переселившийся в СССР из-за границы, и останавливался в квартире у тёти Иры в Текстильщиках, один раз разговор коснулся негров. Каро сказал, что не сел бы за один стол с негром.
  Серёжа удивился.
  Он смутно понял, что это шло от несовесткого воспитания. Каро был из Ливана. Ни тётя Ира, ни Серёжа его не поняли. Они считали, что раса - это просто цвет кожи.
  Как и все нормальные советские люди.
  Точнее, обычные.

- Ну... наверно, всем, - сказал он. - Ведь не случайно только у европейцев есть великие люди... во всех областях.
- А как же Конфуций? - с интересом спросила она.
  Она-то знала ответ... но такой, в который бы он не поверил. Во всяком случае, пока не готов был  поверить.
  От неё.
- Ну, это мало, - не очень уверенно сказал он.
  Хотя этого действительно было мало. Если вспомнить даже обычную школьную программу. Даже советскую... которую нельзя было заподозрить в расизме.
  Так он думал.
- Так что, только умом? - догадалась она.
  Впрочем, так думали все, у кого были заметны начатки полусознательного, чисто советского  расизма. Все, с кем она разговаривала.
  Кроме своего папы.
- Ну да, - сказал он. - А чем ещё?
- Эх ты, - сказала она. - Философ...
- Подумаешь, - сказал он. - А ты учительница.
  Это было гораздо ниже философа.
  По его мнению... хотя в данном случае былa неувязка. Потому что она назвала его философом просто так.
  В насмешку.
«Опять осмелел», - отметила она про себя.
  Это было хорошо.
  Ей надоело возиться с детьми в школе. Не хватало ещё и в поезде... Тем более, в такой пронзительно щемящей обстановке ночного купе.
  Под тёмными небесами.
  Вдвоём...
- Конечно, - с готовностью согласилась она, чувствуя что-то необычное. - Вот я тебя и учу.
  Она почувствовала словно путник в дремучем лесу, попавший в очарованное место... на полянке с красной земляникой на пригорке среди вековых развесистых дубов.
- Чему? - спросил он.
- Уму-разуму, - сказала она.
- Подумаешь, - сказал он. - Научи чему-нибудь другому.

  Без всякой задней мысли.
  Он вообще говорил только то, что думал. И не скрывал от людей своих мыслей и поступков. Не считая одной тайны, которая его сильно смущала. В смысле самоуважения... хотя он и читал, что этим занимается десять процентов английских мальчиков. А англичан он уважал... правда, не до такой степени. Что же касается проступков, то папа был к нему равнодушен, но никогда не наказывал.
  Потому что было не за что...
  Но случилось один раз. 
  За всю его жизнь.
  Несправедливо.

- Например? - спросила она.
  Она помолчала секунду, думая, стоит ли это ему говорить. И решила, что не стоит. Ведь есть и профессиональная этика.
  И просто этика.
- Не знаю, - сказал он. - Сама придумай.
  Да-а...
  Серёжа и сам не заметил, как она ловко раскрепостила его от условностей. Мало того, что она была совсем взрослая, но к тому же призналась, что она учительница.
  А он спокойно говорил ей «ты».
- Сейчас, - пообещала она.
  Он промолчал.
  Он вообще был молчаливый. Пока его нарочно не разговоришь. Вот тогда он начинал высказывать свои мысли.
  И вкусы.
- Чему же тебя научить... - проговорила она в задумчивости. - Вообще, есть идея...
  Скорый поезд мчался в ночи, глухо постукивая колёсами. За окном проплывали залитые белой луной пейзажи.
- Да ну тебя, - сказал Серёжа.

  У неё правда появилась идея...
  Но такая, в которой она пока не была уверена. Со всех сторон... а сторон было много. Вообще, она была воспитана в строгих правилах. Но с другой стороны, в духе вольности. Как это принято у духовной аристократии. К которой и принадлежал её отец.
  В том числе.
«Тоже мне... задача с тремя неизвестными», - слегка иронично подумала она про себя.
  Точнее, про своё положение.
  Ведь она совсем не случайно устроила себе такое путешествие. С помощью папы, разумеется. Мама имела свои сомнения на этот счёт. Но... ведь она и до этого уже начинала беспокоиться, что дочка не выходит замуж. Все её институтские подружки вышли.
  Кроме самых некрасивых.
  А теперь они оба восприняли то, что случилось, как семейную трагедию. Особенно мама... ведь Алёна была их единственная дочь. Поэтому отец скрепя сердце пошёл поговорить к своему начальнику.
  Начальнику Управления.
  У Сергея Мартыновича были хорошие отношения с начальством, включая самого Босса. Он был не только настоящим чекистом, о которых говорят «холодная голова, горячее сердце и чистые руки», но и очень способным человеком. Достигнув больших успехов по службе, он считал, что один раз в десять лет не грех обратиться и с личной просьбой. Пусть даже и немного эксцентричной. Но он родился двадцать третьего января, и в нём была приключенческая жилка.
  Как впрочем и у всех настоящих чекистов. Ведь именно их Бог с самого начала осенил Св.Духом, чтобы охранять Свой народ. А человек, ощущающий прикосновение Св.Духа, не может не ощущать бьющего в лицо свежего ветра Удачи с поросших хвойными лесами заснеженных гор Судьбы.   
  Под ослепительным солнцем.
  Тем более сейчас, после того, что случилось в ГДР. Первую неделю Алёна всё время плакала, и  её мама Аглая Петровна совсем упала духом. А потом Алёне приснился сон про поезд... и они с папой пересилили. Это было вроде игры в «чёт-нечёт». Или гадания... по воску в снегу. Как раньше на Рождество. Но сейчас Рождество не отмечали.
  О нём даже не все знали.
  Только старушки.
  Церковь ещё не вошла в моду. И никто не знал, что войдёт, года через два. А что будет потом... не знал совсем никто. Кроме чародеев.
  Никому неизвестных.
  Кроме КГБ.
  В СССР.

- Что, пора спать? - с плохо скрытым намёком спросила она.
- М-м... ну скажи, - снизошёл он.

  Как послушный и кроткий мальчик, он уважал всех взрослых. Просто потому, что они взрослые... кроме уголовников. Да и тем он не мог бы сказать «ты». Это было одно из табу данного общества... о которых он пока не слышал. Но примерно с конца седьмого класса он понял, что это уважение совсем не обязано распространяться на их умственные и прочие способности. Включая и давно умерших классиков. При этом он не считал себя лучше других, а просто трезво оценивал людей. И делал это прекрасно... лучше, чем большинство самих взрослых.
  Но пока больше сердцем, чем умом.
  Собственно, это и было той особенностью, которую она пока не могла в нём раскусить. Полная независимость мыслей и вкусов... но не от гордости, как бывает обычно, а совсем по другой причине. От высоты полёта. Совершенно объективно и без всякого самоудовлетворения.
  Он ожидающе посмотрел на задумчивую Алёну под одеялом.

- Потом, - задумчиво промолвила она. - Если...
- Чего? - спросил он.
- Там видно будет, - вздохнула она, задумавшись. - Ты ещё тут на мою голову... ничего ты не понимаешь.

  Она в задумчивости повертела радио.
  Как ни странно, оно работало... То есть шла передача. Явно из местного радиоузла. Это была песня «Красная Москва». Та самая, которую они учили со своей учительницей ещё в Турции. Когда он был в четвёртом классе... а во всей школе было десять человек, и помещалась она в двух комнатах за библиотекой и биллиардной, на верхней каменной площадке у ступенчатого четырёхэтажного дома на обширной территории посольства. А он сидел в самой библиотеке с высокими тёмными книжными полками до потолка.
  Песня ему нравилась... и в четвёртом классе, и сейчас. Кроме припева... он казался ему слишком самодовольным.
  Тогда.    

- Серёж... тебе нравится эта песня? - спросила она, снова задумавшись.
  Она подняла руку, посмотрев на часы.
  Серёжа тоже посмотрел на запястье девушки с часами. Она почему-то не удивилась, что радио работает в такой час. Ведь было уже около одиннадцати часов ночи. Даже больше...

  А Серёжа немного удивился.
  Он точно не знал, но было такое впечатление, что радио в поезде дальнего следования выключают часов в десять... или одиннадцать.
- Угу, - немногословно ответил он, чуть запнувшись.

  Для него это непринуждённое обращение было откровением. От девушки, в которую он уже сам незаметно для себя влюбился. Конечно, не такой небесной любовью, как в Лину Бракните...
  А более земной.
  Он, конечно, мало что понимал... но отлично чувствовал разницу между неземной любовью и необоримым влечением к обаятельной и притягательной девушке... то есть, женщине.
  Неважно, какого возраста.
  До тридцати лет.
  Или сорока.
  Поэтому он больше заглядывался на девушек с хорошей фигурой... и если бы ему предложили жениться на такой девушке, он бы согласился. По настроению, конечно... Потому что в таком случае слишком велико было искушение, для его почти полной мужской натуры. 
  Что не так уж часто встречается.
  Даже тогда. 
  Конечно, если у него возникало это желание, оно было чисто умозрительным... кто ему позволит. Да и кто согласится...
  Так он думал.
  Против девочек он тоже ничего не имел. Но их не было... Во всяком случае, в своей школе он ни одну не видел. Да и вообще, девочки вызывают чистую, бесплотную любовь. У нормальных людей...
  Если вызывают.
  При этом в подобных мыслях он совсем не думал о будущем. Он вообще не планировал своё будущее, как ступеньки лестницы. Ему это было не свойственно... но не по возрасту, а вообще.
  Всю жизнь...
  Как это и предписывается настоящим христианам. В которых Создатель всегда с раннего возраста показывает семя взросшей за одну ночь как таинственный красный цветок будущей Веры... неважно где и когда. Конечно, не всем заметное...
  Но ему было до этого ещё далеко.
  И он ничего об этом не знал. 
  Сейчас он знал две более или менее знакомых девушки, которые подходили по всем статьям. Одну звали Люда, и она работала лаборанткой у них в школе.
  Эту он знал только так, по имени.
  А другую звали тоже Люда, и она жила в его деревне, Трофимово. Обеим было лет по двадцать или двадцать пять. Он в этом плохо разбирался...
  Вторая была ему просто знакомой, через его двоюродного брата Сашку. Когда Серёжа жил в деревне у тёти Нюры летом  шестьдесят пятого года, и его впервые научили играть в «дурака». Эта девушка ему явно симпатизировала. Но в силу возраста просто как мальчику. Ему было тогда двенадцать лет... а потом тринадцать. А потом четырнадцать...
  А в этом году он в деревню не ездил.
  Пока что.
  Серёжа ездил в папину деревню почти каждый год, с самого малого возраста. У него были о ней совсем детские воспоминания... уже полностью отрывочные. Видимо, тогда ему было не больше двух лет... а то и меньше.
  Люду в деревне он знал гораздо лучше. Она была именно такой обаятельной и умной девушкой с чувством юмора, которая всегда привлекает мужественных и умных мужчин. То есть, духовную аристократию этого мира... ну и некоторых простых людей.
  Которые близко общались с детства с аристократией.
  Но всего этого он тоже пока не знал.
  Впереди была целая жизнь...
  До самого конца.

- А Битлз? - спросила Алёна, прервав его воспоминания.
- Ерунда, - сказал он.
- Ну да? - удивилась она.
  Она снова посмотрела на него, повернув прислонённую к стенке голову. Он явно не вписывался в несколько обычных стереотипов своих сверстников. Которые она знала по долгу учителя.
  Их было не так много.
  Семь-восемь.
  У мальчиков.
- Совсем? - спросила она, чуть помолчав.
  Не отводя глаз от лица парня через столик у окна. Он был ей виднее, потому что сидел под читальной лампочкой в стенке у себя над головой. А сама она была в тени. Она смотрела на него со своего места, ничего не говоря.
- Ну... - сказал он. - Я их вообще мало слышал... вроде есть одна хорошая песня. Более или менее... Но я люблю французские, - добавил он.
  У его отца на магнитофоне были только французские записи. Да и то всего две катушки. Не считая семейных записей, конечно. И ещё несколько пластинок, для которых не было проигрывателя. Поэтому они были у тёти Иры.
  В Текстильщиках.
- А какие? - спросила Алёна, пошевелившись и заглянув в тёмное окно.
  Под полом стучали колёса.
- Ну... Масьас, Азнавур, - сказал он. - И ещё там... я не знаю.
  Он не особенно интересовался именами.
  Так же, как именами актёров. Даже если они ему нравились. Вот писатели другое дело. Он невольно запоминал все фамилии писателей, которых читал.
  Без имени автора книга казалась неполной.
- А, - кивнула она. - А Адамо... или Мануэль, Брассанс, Далида, Рози Армен, Эдит Пиаф, Джонни Холлидэй... знаешь кого-нибудь?
- Далида ничего, - сказал он. - А Эдит Пиаф похуже. А Джонни Холидэй - наверно, английский... или американский.
- Много ты понимаешь, - снисходительно сказала она. - Он в Париже живёт...
  Серёжа промолчал.
- А другие? - спросила она.
- А больше не знаю... наверно, хорошие, - сказал он.

  У него в семье не очень рассуждали о культуре.
  Он об этом как-то не задумывался. Он не знал, что отец разговаривал не только о своей работе. Просто в основном Серёжа ему только мешался. Он предпочитал поскорее спровадить его спать, а потом сидел с мамой на кухне и разговаривал. Ну а на праздники или с дядей Петей - тоже без него. А вот дядя Петя любил с ним поговорить. Наверно потому, что у него не было сына.
  Но Серёжа об этом не думал.
  Он принимал всё окружащее как данность. А думал о своём... Не считая захватывающих историй, которые он придумывал. Рассказывая ребятам... или про себя, если никого не было. Например, дома после уроков, или перед сном.
  Или вообще...   

- Ты так думаешь? - серьёзно спросила она.
- Ага... а что?
- Но ведь Эдит Пиаф самая известная, - напомнила она.
- Подумаешь, - сказал он.
- Вот заладил, - сказала она с лёгкой досадой. - А других слов не знашь?
- Ну и что, - сказал он. - Какая разница...
  Она замолчала.
  У него не было почти никакого опыта беседы со взрослыми культурными людьми. Почти никакого... только в этом году он начал разговаривать на равных с тётей Ирой. А с ребятами разве такой разговор... даже из культурных семей. Он жил на самой окраине Москвы, и никогда не видел вблизи культурного еврейского мальчика. Сашка Рабинович из их класса не подходил. Он был умнее других, но драчун... из таких, которые сами ни к кому не пристают. Вторая белая каста... древняя военная аристократия, давно вмешанная в народ, как изюм в тесто. Достаточно редкая даже в Москве. Обычно один на весь класс...
  Хотя и о тех Серёжа имел представление.
  И не очень стремился.
- Ты же меня поняла, - сказал он, вдруг снова почувствовав себя с этой девушкой в своей тарелке.
  Всё же у неё был талант... и не один.
  Но он этого не знал.
  Пока.
- Угу, - чуть смеясь, сказала она. - И этого достаточно?
- Конечно, - сказал он, пожав плечами.
  Он относился к своему мнению как к последней инстанции. Но далеко не только из-за самоуверенности подростка. И собеседник это чувствовал.
  Потому что самоуверенности не было.
  Как таковой.
- А как же этикет? - поинтересовалась она, чуть отодвинув занавеску.
  Чтобы разговаривая, смотреть в тёмное окно. Хоть там почти ничего и не было видно. Но в этой завораживающей мелькающей темноте был манящий дух дальних странствй.
  Без которого она не могла жить.
- Ну... подумаешь, - сказал он.
- Да ладно тебе, - с досадой сказала она. - Придуриваться... что, все слова позабыл?
  Как у себя на уроке...
  Особенно двоечнику Гуркину... Она работала всего три года, но привычка обращения с классом уже въелась. И с отдельными индивидуумами.
  Остолопами.
- Да ну тебя, - сказал он. - Чего пристала?

  Он незаметно для себя перешёл на тот язык, которым общался со своими сверстницами. Точнее, одноклассницами. Других он почти и не знал.
  В отличие от ребят со своего двора.
  У тех был наставник в этом деле.
  Сашка Бадейкин... известный своими дикими драками, вместе со своим братом-близнецом Вовкой Бадейкиным. Тот был более культурный, и не так водился с мелюзгой. Но такой же хулиганистый. 
  И дрались они вместе. 
  В основном.
  К Серёже Сашка тоже относился хорошо. Так было принято... в своём дворе. Но не только поэтому. Он больше его уважал, чувствуя в нём особую культурность... совершенно непритязательного парня. Не отделяющего себя от своих дворовых товарищей. Не по каким-то соображениям, а по простоте.
  И поэтому к нему не подступал.
  По этому вопросу.

- Ну-ну, - сказала она, взглянув на него со своей постели из полутьмы под верхней полкой. - Поговори у меня ещё.
- А что? - с вызовом спросил он. - Из класса выгонишь?

  Да-а...
  Если бы только сейчас его мама или тётя Ира видели своего любимого сына и племянника. Они бы его совершенно не узнали. Они бы не узнали в нём того молчаливого, стеснительного и мечтательного подростка, к которому привыкли.
  За долгое время. 
  Алёна правильно выбрала профессию. В ней не пропала хорошая учительница. Даже бесподобная... которая вертит своими учениками как хочет.
  И не только.

- А если выгоню? - приторно спросила она. - Что тогда?
- Как это? - удивился он.
- Так... будешь сидеть в коридоре.
  Под полом глухо стучали колёса несущегося во тьме поезда. Прохладный ночной ветерок всё так же раздувал занавеску. Он не понял, что она имеет в виду. В переносном смысле, школьный коридор...
  Или тут за дверью.
- Очень просто, - сказала она. - А что, не пойдёшь?
- Да ну тебя, - сказал он. - Что я тебе, нанялся?
- А что? - с подвохом спросила она. - Нанялся бы?
  Он чуть растерянно посмотрел на неё. Время от времени она выдавала что-то такое... к чему он не привык. Особенно от учительницы.
- М-м... на что? - спросил он.
- Что на что? - спросила она.
- Ну, чего делать? - спросил он.
- По-русскому тебе надо тройку, - с убеждением сказала она. - Не умеешь выражать свои мысли. Надо говорить не «на что», а «кем».
- Сам знаю, - пробурчал он.
- Ну тогда спрашивай, - сказала она.
- Чего?
- Дуралей, - благосклонно сказала она. - Не «чего», а «кем».
- Ну... - немного отвлёкшись, повторил он. - Кем?..
- Чего ж ты... надо использовать свою фантазию, - поучительно сказала она, как на уроке. Ничего не ответив... - И воображение...
- Да ну тебя, - сказал он. - Сама используй...
  Она и так немного сбила его с толку своими поучениями по-русскому. И не только поучениями... а вообще. Поэтому он и отвлёкся, запутавшись в своих мыслях. Она умела поставить человека в неловкое положение. Особенно если ему пятнадцать лет.
  Всего.
- А я что делаю? - Алёна округлила глаза неразличимого в полутьме цвета, не отводя от него взгляда.
- Чего? - обескураженно спросил он.
- Ладно, - сказала она, вздохнув. - Тебе этого не понять.
- Чего? - искренне спросил он.
  Он как всегда воспринимал всё буквально. Ну, почти всё... он понимал иронию и всё такое, но всё же ожидал от человека его настоящих мыслей.
  А не притворства.
- Ничего особенного, - пояснила она. - Остальное оставим на завтра... если ты не возражаешь, - прибавила она.
  С непонятным выражением в голосе.
- Ладно, - послушно согласился он.
- Ну а теперь подоткни мне одеяло и давай спать, - вдруг добавила она, чуть зевнув.
- М-м... ладно, - нехотя согласился он.
  Конечно, он был полон подростковых чувств. Но он прекрасно знал, что она его просто дразнит. Только не знал, почему. Ведь женские мысли были для него тайной за семью печатями. Он даже и не знал, что их, собственно, не было. В полном смысле этого слова...
  В том смысле, который он ему придавал.
  Судя по себе самому.
- А свет выключать? - спросил он, сев на своём одеяле и чуть дрожа от ночной прохлады.
  Чтобы потянуть время.
- Ты что, белены объелся? - колко сказала она.
  Не уточняя.
  Но так, будто он предложил ей что-то неприличное. Уже... даже не понимая всей чистоты его намерений.
  Но не желаний.
  К сожалению.
  Его.
- Нет, - сказал он, оправдываясь.
- А как ты собирался это делать, - ядовито спросила она. - В темноте?
  Он не ответил, краснея.
  Она подчеркнула слово «это». Но от полного сумбура в голове он совершенно не мог понять, почему. То есть, в каком смысле.
  Как и она сама.
- Ну? - требовательно поторопила она.
  Как будто в классе...
- Сейчас... - вздохнул он.
  Он собирался с духом.
  Потом поднялся с места, подойдя к её полке. Алёна повернулась  нему спиной, чтобы ему было удобней. Была видна только тёмная голова девушки на белой подушке. С зачёсанными назад волосами.
- Ну что, сидишь? - едко спросила она.
- Нет... - чуть хрипло отозвался он.
  Нагнувшись, он начал осторожно подтыкать под неё одеяло, начиная с самого лёгкого. Снизу, где ноги... Поездное одеяло было не очень толстое. Не то, что набитые шерстью белые одеяла у него дома, в Ховрино. Почувствовав тело девушки, Серёжа снова слегка покраснел. Но он знал, что это всего лишь игра.
  С её стороны.
  Когда он почти дошёл до верха, она неожиданно повернулась, и он вдруг коснулся чего-то мягкого. Реакция была мгновенной... такой, какая и ожидается от подростка.
  Да и не только.
  Правда, до сих пор он держался. Каким-то образом... наверно, отвлекаясь на разговоры. Она его заговорила... своим притягательным голосом.
  Как у сирены.
- Ой... - он залился краской стыда в полутьме ночного купе, со светом у его изголовья.
  На той стороне от столика. 
  Сейчас она резко повернётся и уставится на него, открыв изумлённые зеленоватые глаза. А потом даст ему пощёчину. И после этого обольёт презрением его спину, когда он подойдёт к своей полке. С такой же белой подушкой и зелёным одеялом.
  С белым пододеяльником.
- Э-э... - неловко протянул он, разогнувшись в ожидании. 
  От этих мыслей у него живо всё прошло. В том числе некоторый жар в голове... и вообще. Ведь всё оно так и было... только без пощёчины.
  И без презрения.
- Ну? - ехидно спросила она. - Чего ж ты не извиняешься?
  В голосе девушки не было ни капли сна... как будто она и не зевала. Только что... ведь была уже глубокая ночь. Но парень не почувствовал подвоха. Он был занят собой...
  В основном.
- Извините... - виновато пробормотал он.
- За что? - тут же спросила она.
  Как будто заранее знала... что спросить.
- Э-э... - протянул он, в совершенной растерянности.
- Не знаешь, что ли? - съехидничала она.
- М-м... - протянул он с горящим лицом, в полутьме ночного купе. - Да ну, - добавил он, сообразив, что это явно очередная выходка.
  С её стороны.
  Потом ему пришло в голову, что в полутьме он не увидел бы, какого цвета у неё глаза. Словно только в этом и было всё дело.
- Ну ладно, - примирительно сказала она. - Не обижайся...
  Она ведь тоже не считала его дураком. До этого было достаточно далеко. Она прекрасно знала своих подопечных. А тут ей попался немного необычный тип...
  Она пока не поняла, чем.
- М-м...
  Он остановился, не зная, что сказать. Что вообще говорят люди в таком положении. Его жизненного опыта было для этого недостаточно.
  Явно.
- Ну чего ж ты... остановился, - пожурила его она. - Продолжай разговор, - по-свойски добавила она.
  Чтобы его подбодрить.
  Он не понял, о чём она. О том, чтобы подтыкать одеяло или чтобы он продолжил свою мысль. Пока неизвестную... и невысказанную.
  Никому.
- Чего? - спросил он в полутьме от маленькой лампочки у себя над изголовьем.
  На той стороне столика с белой скатертью, на которой стояли два пустых стакана и полупустая бутылка грушевого лимонада.
  С серебристой крышкой.
- Сам не знаешь? - спросила она.
- Не, - упрямо сказал он.
  Хоть и стесняясь этой девушки с гладкими, зачёсанными назад волосами. Ведь на самом деле она совсем не была его двоюродной сестрой Наташей. У него было две знакомых двоюродных сестры, и он относился к ним просто по-товарищески. Он знал их с самого детства.
  Обе жили в Тбилиси.   
- Ну подумай, - посоветовала она.
- Да ну вас, - сказал он.
- А почему это вдруг «вы»? - снисходительно спросила она. - С испугу, что ль?
- Не-е, - нехотя протянул он.
  Хотя так оно и было.
  Естественно.
- Тогда кончай свою баланду, - сказала она, посмотрев на него лицом с белеющей в полутьме подушки. В купе  мчащегося ночью поезда. - Нагибайся и подтыкай одеяло.
  Но... слишком приказным тоном.
  Серёжа хотел было сказать «нет», но не хватило решимости. Он вообще не любил конфликтов. К тому же ему совсем не хотелось идти спать.
  В данном случае.
- А вы повернитесь на бок, - подал он идею.
  Она нахально лежала почти на животе, под своим одеялом. И он отлично понимал, зачем. Но теперь его больше не проведёшь...
  Лицо уже не пылало.
- Да ну тебя, - сказала она. - Шуток не понимаешь.
«Тоже мне... шуточки», - подумал он.
  Она послушно повернулась спиной  нему. Он снова осторожно подоткнул краешек одеяла. Не очень сильно.
- Серёжа, - вдруг тихо сказала она.
- Чего? - остановился он... как вкопанный.
  Впрочем, дело было сделано.
  Общими усилиями.
- Нагнись на минутку, - попросила она.
  Он чуть нагнулся над лежащей под одеялом девушкой. Всё так же глухо стучали колёса. Вагон еле заметно покачивался, и скорый поезд плавно мчался во тьме ночных лесов, полей и перелесков. Звёзд уже не было, и поэтому машинисты видели по бокам от кабины полную темноту. В основном...
  Как ночью в деревне.
  Но пассажиры в своих купе об этом не думали. Даже те, кто не спал. Может, их и было-то всего два человека... на весь поезд.
  Поезд ехал сам по себе.
  Серёжа слегка наклонился над спящей девушкой. То есть, не спящей, а только собирающейся заснуть. По видимости...
- Нет, - сказала она. - Ещё ниже.
  Она повернулась на спину, смотря на него вверх с белеющей в полутьме подушки. Цвет круглых глаз девушки и правда было не различить. Но лицо было хорошо видно. В целом...
  Он послушно нагнулся ещё ниже.
- Да ну тебя, - сказала она нетерпеливо. - Совсем низко... я хочу тебе кое-что сказать.
  Она протянула к нему руку, вынув её из-под одеяла. Серёжу ошеломила эта просьба, но после недолгой борьбы он её исполнил. Ведь в ней не было ничего такого... в конце концов. Ну, скажет ему чего-то на ухо...
  Такого он совсем не ожидал.
  Но почему бы и нет...
  Он нагнулся почти к самому лицу девушки, она быстро притянула к себе его голову рукой в мягком халатике и шепнула ему на ухо, тут же отпустив его:
- Ты хороший...
  Он опешил, разогнувшись и не зная, что делать.
  Вот теперь пора было идти спать... наверно. Он посмотрел вниз на лежащую на спине девушку с одеялом до самого подбородка, и вдруг вспомнил, как она сидела за столиком в своей чёрной юбке и облегающем сером джемпере. У неё была тонкая талия и округлые бёдра. И всё остальное... что привлекает далеко не только подростков.

  Но не только это.
  Ему вдруг так захотелось настоящей человеческой теплоты... Не обычной душевной, а совершенно полной и такой недосягаемо осязаемой...
  И не просто человеческой...
  А этой симпатичной и привлекательной девушки, которую он встретил тут, в этом полупустом купе поезда дальнего следования. Но он вспомнил о чужом недоумённом взгляде, пощёчинах и душе холодного презрения.
  И повернулся.
  Совсем забыв, что ничего этого отнюдь не было. То есть, было... но только у него в смущённой голове. А в голову шло из сердца.
  Как оно всегда и бывает.
  У всех.

- Чего ж ты, Серёжа? - с непонятным упрёком произнесла Алёна, пошевелившись у себя на постели.
- А что? - спросил он, оглянувшись.
  С надеждой чистого как дитя подростка.
  Потому что святоши не могут понять человеческого сердца и его сокровенных желаний. Которые далеко не всегда так нечисты, как кажется окунувшимся в грязь.
  Впрочем, и не окунувшимся тоже.
  Хотя и не всем, в том почти уже утонувшем мире. Мире, пока ещё не знавшем ни полётов на Луну, ни компьютеров с человеческими голосами.
  Потому что каждому - своё.
  Внизу, под небесами.
  Как и вверху.
- Хм, - чуть слышно хмыкнула она. - Спокойной ночи, вот что.
  Он погасил свет.
  Поезд мчался в темноте, стуча колёсами. За окном немного разошлось, и в окно стала заглядывать сквозь облака жёлтая луна. Серёжа повернулся на бок, но долго лежал, не засыпая. Он думал о девушке, спящей на диване за еле видимым в темноте столиком у окна.
  Не в силах заснуть.

                ********

 
  Ночью он полупроснулся, сонно посмотрев на промелькнувшую за окном небольшую станцию с двумя фонарями и старым зданием полуосвещённого вокзальчика. Потом сразу снова стало темно. Только в потолке купе светился синий ночник. На столе дребезжала чайная ложечка в стакане. Стакан в подстаканнике был еле виден в темноте. У головы сквозил зябкий ночной ветерок из щели наверху, в чуть приоткрытом окне.
  Серёжа снова закрыл глаза. 

                *********

  Серёжа поморщился от солнца, открыв глаза. 
- Доброе утро, - сказала Алёна, входя в раздвинутую дверь купе. - Выспался?
  За окном с раздвинутыми занавесками был широкий перрон. На большом здании вокзала было написано «Харьков». На больших часах под надписью было пол-одиннадцатого. По перрону сновали и прохаживались люди в летней одежде с вещами и просто так.
  Народу было не очень много.
  Дверь снова задвинулась.
  Алёна повернулась к нему спиной, смотрясь в зеркало на двери. Серёже стало неудобно... не оттого, что он так долго проспал, а потому что надо было ещё вставать и одеваться.
  При ней.
- Ну вставай, - чуть толкнула она его в бок.
  У девушки в руке была сетка с завёрнутыми в серую бумагу покупками. Серёжа догадался, что она ходила за едой в вокзальный магазин.
- А-а... вы не выйдете? - смущаясь, спросил он.
- Не-е, - протянула она. - Сам выходи.
  Он промолчал, начиная нехотя вылезать из-под одеяла. Она нарочно повернулась от зеркала и положив свою сетку на столик у окна, села на своё место. Серёжа чуть покраснел, привстав и протянув руку за своими чёрными брюками. Они валялись у него в ногах, а рубашка в сетке над диваном.
  Поезд тронулся, и Серёжа чуть покачнулся.
- Ну что, - сказала Алёна. - Ты всегда так спишь?
  Она сидела и слегка иронически смотрела, как он пытается одеть брюки, не очень вылезая из-под одеяла.
- Не, - пробурчал он.
- Ври больше, - сказала она, протянув руку и чуть взъерошив ему волосы. - А во сколько встаёшь?
- Как обычно, - сказал он.
- То есть?
- Ну... у нас до школы семь минут.
- Подсчитал, - насмешливо сказала она. - Значит, встаёшь в восемь...
  Как ни странно, она угадала.
  В последнее время мама его только будила, а остальное оставляла на его совести. И он этим пользовался. Зачем вставать в пол-восьмого, когда можно в восемь?
- Угу, - пробормотал он, наконец сунув ногу в брюки.
  Присутствие весёлой, беззаботной и привлекательной девушки ему сильно мешало. Ему было неудобно одевать брюки так, как он привык. Сидя на кровати и надевая сразу две штанины. Даже сев на диван, девушка занимала место в маленьком купе. К тому же он стеснялся. Он не хотел случайно коснуться её голой ноги. Она была в той же чёрной юбке намного выше колен.
  И старом облегающем джемпере.
- Здоровый детский сон, - сочувственно прокомментировала она.
  Склонив набок голову с зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами, она наблюдала, как он одевается. От приставучего взгляда девушки Серёжа никак не мог просунуть ногу в штанину. От вчерашнего панибратства в нём не осталось и следа. Он хорошо помнил весь вчерашний день... и ночь. Ну, не всю ночь, а примерно до часу.
  Когда они стали спать.
  Точнее, она.
- Ну что, оделся? - спросила она, когда он быстро натянул на себя свою яркую клетчатую рубашку, торопливо застёгивая пуговицы.
  За окном проплывали обычные привокзальные пейзажи. Путаница сходящихся и расходящихся блестящих и ржавых путей с чахлой травкой, грузовые платформы, будки, тёмные от времени столбы с проводами, покосившиеся заборы.
  И прочее пыльное хозяйство.
- Да, - сказал он. - А почему меня не разбудили? - поинтересовался он.
  Он знал, что проводницы утром на поезде всегда разносят чай, стучась во все двери. Только не знал, зачем. А ему вроде не стучали...
- Кто? - спросила Алёна, склонив голову набок.
  Она чуть облизала недавно накрашенные губы.
  Девушка смотрела на него, ожидая, что он скажет... как он выкрутится. Она знала, что будет... но всё равно было интересно. Она любила детей... включая и подростков. Но только тех, кто пока не потерял своего детства. Правда, она знала, что и теряют далеко не все...
  Серёжа почувствовал, чего ей надо.
  Потому что это не касалось его «слепой точки», в отношении женских мыслей и чувств. Которая дана была ему, как дар от Бога.
  Но он этого не знал.
  Пока.
- Э-э... - сказал он. - Вообще...
- А я? - тут же спросила она.
- А... - запнулся он. - А-а...
  Серёже было знакомо это ощущение... как раз этим летом, когда дядя Петя приехал в Москву, Серёжа вдруг пришёл в замешательство. Ни с того и с сего... Он всегда был с дядей Петей на «ты», но тут на него что-то нашло, и он перестал понимать, как с ним следует говорить. Он сильно смущался и почти никак его не называл. Так было почти целый месяц... В конце концов, он всё-таки вернулся к прежнему обращению. Но его приводило в недоумение то, что при этом сам дядя Петя никак не помогал ему разобраться в своих сомнениях.
  Хотя явно видел, что происходит.
  Серёжа это прекрасно чувствовал. Ему это было видно, как на ладони. Он видел человека насквозь... сердцем. Но пока этого не понимал.
  По недостатку жизненного опыта.
  К сожалению.
  Своему.   
- Глубокая мысль, - заметила она. - Будешь есть?
- А-а...
  Он опять осёскя.
  Он хотел спросить, завтракала она сама или ещё нет. Но не мог облечь эту мысль в неопределённое местоимение.
- Чего «а»? - безмятежно поинтересовалась она, разворачивая свёртки.
- Ничего, - снова буркнул он.
- Тогда бери и ешь, - сказала она.
  На столе были куски сыра, колбасы, хлеба и пара красных помидоров. Всё это лежало на серой обёрточной бумаге. Серёжа уставился на две бутылки пива.
  Лимонада не было заметно.
«Ничего себе», - подумал он.
  Он никак не ожидал от полузнакомой девушки такой беспардонности. Это было не принято... даже от взрослых мужчин. Приносить пиво подростку...
  А тем более от девушки...
 - А лимонад? - спросил он, просто для приличия.
  Он же видел, что она нарочно купила пиво.
- Перебьёшься, - пренебрежительно сказала она, откусывая бутерброд с колбасой. - Только принеси мне чаю, - добавила она.
- А ты что, не пила? - вдруг вырвалось у него.
- О, - она сделала большие глаза. - Что... собрался с духом?
- А что? - спросил он, смутившись.
  Он не был уверен, что сказал правильно. Может быть, вчера была просто какая-то случайность... вроде наваждения. Правда, он не верил в наваждения. 
- Ничего, - сказала она. - Похвально...
  У него отлегло от души. Ему не очень-то хотелось ещё целый день сидеть с ней... не зная, как её называть. Он и отчества её не знал... в случае чего.
  Она не сказала.
 - Ну... ладно, - сказал он, нерешительно поднимаясь.
  Но она превосходно его понимала. Данный стреотип был ей не совсем знаком... но отчасти был похож на «интеллигентного и безобидного драчуна». В частности, в данном случае...
  Она ещё не знала, что он не драчун.
  А совсем наоборот.
- Топай, - сказала она, жуя свой бутерброд. - И не забудь про себя... я уже второй раз пью. По твоей милости.
  Как будто он заставлял её снова завтракать...
  Серёжа неуверенно подошёл к двери с зеркалом. Он просто стеснялся того, что подумает про них пожилая проводница в синей форме. Ведь вчера ночью он прекрасно заметил её неприметно поджатые губы. Насчёт их двусмысленного положения в запертом купе ночью.
  И она была права.
  Так он считал.

  Ночью Алёна тоже не сразу заснула.
  И подумав, решилась проверить судьбу... несмотря на все препятствия. Которые были почти непреодолимы.
  Но всё же...
  Такие девушки всегда с большей лёгкостью идут на приключения. Входящие в ту самую невидимую духовную аристократию мира. Тем более, что первый жребий решающий, согласно Арнольду де Вилланове. А она была немного суеверна... Как все умные люди, ожидающие подарков судьбы. Пора было попробовать то, что приготовил Случай.
  А там будь что будет...

- А, принёс, - одобрительно произнесла она с едой во рту. - Давай сюда.
  Второй бутерброд у неё был с сыром. Серёжа поставил свой стакан с чаем и стал мешать ложечкой сахар. Чай был довольно крепкий... но он не обратил на это внимания.  По своей простоте... Да и вообще, в поезде качество чая не очень заметно. Не то, что в столовой... впрочем, в столовой он наверняка был хуже. Серёжа об этом как-то не задумывался.
  Он привык думать о важном.
  Для него. 
- А зачем пиво? - спросил он.
  Снова не решаясь назвать девушку на «ты».
- Вот зюзя, - покачала она головой, посмотрев ему в лицо. - Ты чего, меня боишься?
- Не-е, - протянул он.
- А почему не называешь меня по имени? - поинтересовалась она, свободно откинувшись на спинку дивана у себя за спиной.
- Почему... называю, - соврал он, чуть покраснев.
- Ну назови, - приказала она.
  Да-а...
  Она не стеснялась пользоваться своими учительскими навыками. В любой момент... когда возникала необходимость.
- Алёна, - неожиданно легко произнёс он.
  Наверно, потому что предложение было слишком односложным. Как говорится, слово-предложение. Звательного типа.
- Чего? - тут же отозвалась она.
  Как будто только этого и ждала.
- М-м... - снова чуть покраснел он. - Ничего...
- А ты придумай что-нибудь, - посоветовала она, дожёвывая свой бутерброд и запивая его сладким чаем.
  В стакане с подстаканником.
- А чего?
- Ну, скажи, кого ты сейчас любишь, - невозмутимо произнесла она.
  Как будто спросила, что он ел на обед. Правда, обеда пока не было... но вчера был. Для него это было тяжким испытанием. Не обед, а вопрос... особенно от такой малознакомой персоны.
  Как эта девушка.

  Он вспомнил, как в третьем классе мама настойчиво допытывалась у него, любит ли он Милу Попову... он не хотел говорить, но мама была так настырна, что в конце концов он признался. Он отбивался так, что она загнала его в ванную...
  С этой девочкой он сидел за одной партой. И был в неё влюблён... поэтому и написал её имя в своём дневнике.
  А мама это заметила...
  Впрочем, он не знал, что наводка была с другой стороны. О которой он даже не думал... и не мог себе представить. И что его специально посадили с самой красивой девочкой в классе.
  Потому что сама учительница его не особенно любила... хотя и уважала. За быстрый ум. Что особенно проявлялось в арифметике. Где он был на две головы выше своих одноклассников.
  Всех. 
  Конечно, теперь он был несколько разумнее, чем тогда. Но нельзя сказать, что намного. Во всяком случае, в этом вопросе.

- Э-э... - промямлил он.
- Чего... стесняешься? - участливо спросила она, с высоты своих двадцати пяти лет.
  И трёх лет учительницей в школе.
  У таких разгильдяев и охламонов, как он. И потери того, что он пока не потерял. В двадцать лет, на третьем курсе в МПГИ... И недавней турпоездки в ГДР, где она влюбилась в простого немецкого парня... который был, как белокурый викинг на норвежском эсэсовском плакате времён войны. И того, что было потом, когда ей пришлось вернуться... всего месяц назад.
  Родители её не ругали... а наоборот, утешали.
  Но что они могли?
  Даже отец.
- Не-е, - сказал он, чуть глотнув своего чаю.
  Она его так отвлекала, что он так и не попробовал ни кусочка колбасы или сыра. И тем более помидоров. Чай с ложечкой в стакане почти не остыл.
  Но всё было впереди.
  Если так будет продолжаться... И она не даст ему спокойно позавтракать. Правда, ей самой эта беседа совсем не мешала.
  А наоборот.
- Ну расскажи мне что-нибудь, - предложила она.
- Да ну... - сказал он. - Я ничего не знаю...
  Как в «Трёх толстяках».
- А анекдоты любишь? - спросила она.
- Угу, - кивнул он.
- Ну расскажи, - попросила она, положив локти на стол и чуть подвинув замасленную бумагу с копчёной колбасой, корейкой и бужениной.
  Колбасу она вытащила из своей сумки под полкой.
  Серёжа покосился на её облегающий джемпер под горло... в серый рубчик, и довольно поношенный. Он был охвачен в талии красным ремешком, чуть выходя из-под него на очень короткую чёрную юбку. Они пока не знали, что в будущем году появятся вообще мини-юбки.
  Но ему хватало и этого.
- Не... у нас Паньшин хорошо рассказывает, - сказал он. - А я не умею...
- Ну ладно, - сказала она, допивая свой чай. - Ты чего не ешь? - вдруг заметила она. - Совсем аппетит потерял? - с намёком прибавила она.
- Не-е... - протянул он.
  Он не привык к таким летучим светским беседам, да ещё с девушками. Во всяком случае, в таком темпе...
  Да и вообще.
- Ну давай, я тебе расскажу, - предложила она. - А ты пока ешь... а то чай совсем остынет. А это на обед, - добавила она, заметив его взгляд на две бутылки жигулёвского пива у самого окна.
- Ладно, - согласился он.
- Слушай, - сказала она завлекающим голосом. - Можно ли построить коммунизм на Кавказе?
  Серёжа пожал плечами, подумав, что она спрашивает его.
- Нет, - продолжила Алёна таким же обаятельным голосом. - В программе партии ясно сказано, что коммунизм не за горами.
  Серёжа прыснул со смеху.
  Он любил юмор. Почти так же, как фантастику. Неважно, какой... лишь бы было смешно. Правда, похабные анекдоты ему казались не очень смешными.
  В основном.
  Она тоже рассмеялась.
- Слушай дальше, - сказала она с загадочным выражением. - Армянский радио спрашивают: хароший ли савецкий власт? Армянский  радио атвэчает: савецкий власт хароший, только очен длинный.
  Серёжа вообще расхохотался. Он никогда не стеснялся смеяться. Ему это не казалось плохим тоном. В силу простого воспитания.
  Скорее даже, никакого.
- Слушай ещё, - сказала она.
  Она рассказывала с таким виртуозным выражением, что получалось не хуже, чем у Паньшина у них в классе.
- Во время доклада Брежнева был арестован человек, сидевший в зале, - продолжила она уже без всякого вступления. - Он оказался шпионом. Как вам удалось распознать врага? - спросил Брежнев майора Пронина. - Я руководствовался высказанным вами в докладе указанием: "Враг не дремлет!"
  Серёжа хохотал до упаду.
  Алёна посмотрела на него чуть удивлёнными зеленоватыми глазами, полуоткрыв красный от вишнёвой помады рот. Она не ожидала от него такой непосредственности... почти детской.
  Ей это понравилось.
  Очень.
- Слушай дальше, - сказала девушка, смахнув со лба пару длинных каштановых волос. - Александр Македонский, Цезарь и Наполеон в качестве почетных гостей наблюдают парад войск на Красной площади. «Если бы у меня были советские танки, - говорит Александр, - я был бы непобедим!», «Если бы у меня были советские самолеты, - говорит Цезарь,- я завоевал бы весь мир!», «А если бы у меня была газета "Правда", - сказал Наполеон, - мир до  сих пор не узнал бы о Ватерлоо!»
Серёжа уже хохотал без умолку.
- Советский воробей перелетел на Запад, - сказала она. - Что, в России плохо с кормом? - спрашивает его западный воробей. - Сколько угодно! Нигде не рассыпают на землю столько зерна, сколько там.
- Так чего же ты там не остался?
- Почирикать захотелось!
- Чего не успел Хрущев в жилищном строительстве? - продолжала она без всякой остановки. - Не успел сделать уборную проходной, объединить унитаз с ванной и соединить пол с потолком.
  Серёжа чуть не захлебнулся от смеха, повалившись спиной на свою подушку. Алёна посмотрела на него с чувством глубокого удовлетворения. Как будто ей подарили чёрно-бурую лисью шубу.
  На день рождения.
- По случаю приезда Брежнева в одну из братских стран был устроен орудийный салют, - сообщила она, положив локти на столик и опираясь подбородком на кулаки. - После второго залпа старушка спрашивает милиционера, почему стреляют.
- Брежнев приехал, - отвечает тот.
- Не могли, что ли, попасть с первого разу?
  Она сложила рот в трубочку... с удовольствием глазея, как он хохочет. С таким осязаемым наслаждением, будто ест малиновое мороженое... итальянское. Серёжа поглядел на рот девушки с чуть припухлыми красными губами, и немного отвлёкся от анекдотов.
- Ладно, - сказала она. - Слушай дальше:
- Почему советские войска так долго находятся в Чехословакии?
- Они до сих пор ищут того, кто позвал их на помощь.
  Серёжа совсем не был антисоветчиком.
  Но он хорошо чувствовал юмор... И поэтому умел им наслаждаться. За это он и любил раннего Чехова, Ильфа и Петрова или хорошие анекдоты... но ещё больше Джерома Джерома.
  Ну и других...
- Где живет Иван Иванович? - спросила она, сделав большие глаза.
  Серёжа остановился в ожидании.
- Если вы имеете в виду того Ивана Ивановича, который жил напротив тюрьмы и к которому приезжали родственники из-за границы, так он теперь живет напротив своего дома.
  Серёжа снова прыснул.
- С кем граничит Советский Союз? - продолжала Алёна, словно неисчерпаемый источник. - С кем хочет, с тем и граничит.
  Серёжа залился смехом.
- Леня, я приказал открыть границу, - говорит Косыгин Брежневу.
- Ты что, с ума сошел?! Все удерут, вдвоем останемся!
- А кто второй?
  Серёжа взорвался от смеха, снова упав спиной на свою подушку. Вместо того, чтобы слушать и есть, он только хохотал.
- Ну ладно, - сказала она. - Кончай умирать со смеху. А то голодный останешься...
  Серёжа сел прямо, перестав смеяться. Он немного протёр глаза, посмотрев на столик с едой. Он и правда хотел есть.
- Только чай уже остыл, - предупредила она. 
  Она предупредительно стала делать ему бутерброд с копчёной колбасой. Серёжа немного удивлённо посмотрел на неё. Ему никогда никто ничего не делал. В смысле бутербродов и тому подобного.
  Даже мама.
- Бери, - заботливо сказала она. - Запивай чаем.
- Спасибо, - сказал он, отхлебнув свой чай.
  Чай действительно был уже тёплым.
  Но ему было всё равно... В своей жизни он не был избалован женским обществом, и сейчас Алёна отвлекала его от всякой еды... и питья.
  Конечно, не считая родственниц.
  Которые не в счёт.

  А эта девушка была совсем не такая простая, как он сперва подумал. То есть, фигуру он приметил сразу... естественно. Но лицо ему показалось сначала не таким уж красивым. Особенно причёска... ему больше нравились распущенные волосы. Которые как раз были в моде.
  По случаю.
  Только потом, поговорив с ней вчера, он почувствовал симпатию к этой девушке с правильным лицом, зеленоватыми глазами и гладко зачёсанными волосами.
  А потом и влюбился.
  Долго ли...
  Если есть в кого... а у этой девушки была та неизъяснимая женственность, против которой не имеет силы никакая внешняя красота.
  Малоодушевлённая.
  Но про это он пока не знал. Люди никогда сразу не догадываются о том, что влюбились в кого-то. Если влюбились по-настоящему.
  Так уж устроен этот мир.

- А что, вы только политические знаете? - поинтересовался он, вспомнив её анекдоты.
  Девушка округлила глаза, с деланным удивлением посмотрев на него, но не стала делать замечания. На этот раз...
- А тебе какие хочется? - с ехидством спросила она. - Скабрезные?
  Он стушевался, чуть поперхнувшись чаем.
- Н-не... - произнёс он, чуть краснея. - Просто...
  Вообще, она знала пару сальных анекдотов... смешных до упаду. В учительской всегда чего-нибудь да услышишь.
  В узкой компании.
- Ну, что будем делать? - спросила она, когда он покончил с едой.
  То есть, съел один бутерброд с колбасой и выпил чай в стакане с подстаканником. Утром он никогда много не ел. Не успевал проголодаться.
  И привык... 
  Поезд снова разогнался, и вдали под голубым небом медленно проплывали ещё не скошенные жёлтые поля, перемежаясь пробегающей мимо зелёной листвой лесополосы.
   Всё так же постукивали колёса на стыках.
- Не знаю... - неуверенно проговорил Серёжа. - А сколько я вам должен за еду? - на всякий случай спросил он.
- Два поцелуя, - небрежно сказала она.
  У него отнялся язык, и густо покраснели уши. Он не мог понять... почему она становилась всё более фамильярной.
  Даже слишком.
  Для шуток.
- М-м... в каком смысле? - глупо спросил он, опустив глаза в стол.
- А ты в каком хочешь? - поддела она его.
- Я?.. - чуть растерянно произнёс он.
  Сейчас он просто не мог понять, шутит она или нет. В отличие от всех остальных случаев. Как ему казалось.
- Ага, - нахально сказала она.
  Довольно глядя на его красные уши.
- Ну... ни в каком, - пробормотал он, смотря в сторону окна.
- Тогда нисколько, - простила она ему долг. - Но спрашивай поосторожнее... а то нарвёшься на что-нибудь.
- Что?.. - произнёс он.
  Просто так, по инерции.
- Так... вроде этого, - туманно объяснила она.
  Серёжа начал отходить.
  Что делать... если она так шутит. Вообще, он не любил распущенности и пошлостей. Он никогда не ругался матом, даже про себя.
  Вообще.
  Алёна наблюдала за ним, чуть приоткрыв рот. Он случайно оглянулся на закрытую дверь с зеркалом. Купе было по-прежнему полупустое.
  Она уловила его взгляд.
- Что, ждёшь попутчика? - с участием спросила девушка.
  Со вчерашнего дня многое изменилось...
  То, что она учительница, потеряло для него свою значительность. То ли он к ней привык, то ли сама обстановка путешествия в поезде была такой, что постепенно стирала формальности обычной жизни. Но о главной причине он так и не догадался.
  О том, что она делала.
- Да-а... нет, - сказал Серёжа... сам не зная, зачем посмотрел на дверь.
  Просто так... надо же куда-то смотреть.   
- Наоборот, - вдруг выскочило у него.
- Что наоборот? - уточнила она, забравшись с ногами на своё место у столика.
  Серёжа в смущении отвёл глаза.
  Постель она давно убрала... ещё когда он спал. Дрых без просыпу, как будто после тяжёлой физической работы.
  Да-а... законный вопрос.
- Непонятно... почему никто не приходит, - поделился он своей озадаченностью. - Всегда всё занято...
- Ты не ответил на мой вопрос, - напомнила она.
  Снова давая ему почувствовать, что он только школьник.

  А совсем не полноценный представитель мужского пола. Хотя и не нарочно... привычка давала себя знать. Ведь она работала именно с восьмыми классами. Иногда он напоминал ей парня из 8-го «Б» Киру Ершова. Конечно, Кирой она называла его только про себя... иначе он обижался.
  Правда, тот был меньше похож на еврея... особенно внешне.
  Но обычные еврейские мальчики почти никогда не бывают самостоятельными. Они впитывают окружающую культуру. Или советскую, или современную Западную... с европейским или американским уклоном. А этот был совершенно независим от моды.
  В любом её проявлении.
  Что было странным.
  В его возрасте.
  Очень.
«Как же его раскусить до конца...» - подумала она про себя, сидя с ногами на обтянутом кожей диване и задумчиво разглядывая его своими зеленоватыми глазами.
  Совершенно бесцеремонно.
«В зоопарке, что ли...» - подумал он, отвернувшись в окно.
  Такие взгляды его смущали.
  Если девушка ему нравилась... Если же она была как все, то он их даже не замечал. Не нарочно, а так получалось.

- Ну, - пояснил он. - Всё равно ты не поймёшь...
- Это почему же? - скептически поинтересовалась она.
- Сама подумай, - сказал он, применив её тактику. - У него два смысла... Что бы я ни ответил, ты не поймёшь, что я имею в виду.
- У кого? - поинтересовалась она.
- У вопроса, - пояснил он.
- Значит, ты не хочешь, чтобы пришёл попутчик? - совершенно нелогично заключила она.
  Он даже захлопал глазами.
  Не поняв, нарочно она придуряется или на самом деле не поняла того, что он сказал. Последнее допущение казалось ему глупым.
  Но зря.
- Почему? - обескураженно спросил он.
- Тебе лучше знать, - невозмутимо сказала она.
- Да ну тебя, - сказал он.
- Ну ладно препираться, - миролюбиво сказала она. - Лучше расскажи о себе, ладно?
- Чего? - спросил он.
- Всё, - сказала она.
- Хм... - произнёс он.
  Тоже мне, просьба... сама не умеет выражать свои мысли, а его учит. Ведь «всё» значит «ничего». Это он давно уже понимал.
  С весны.
- Ну ладно, - просто ответил он. Он подумал, как сказать... покороче. - Родился в 1953-ем году в Тбилиси. Отец работает в МИДе... жил с родителями за границей полтора года до семи лет, и один год в четвёртом классе. После интерната живу в Ховрино, на самой окраине. Брату шесть лет. Учусь в восьмом классе «Б» 251-ой школы.
  Пока он говорил, она внимательно слушала, обняв свои голые колени, в очень короткой чёрной юбке. Ему даже показалось, что слишком внимательно.
  Как будто на экзамене.
  Учительница.
- Ну хорошо, - согласилась она, чуть покусав губы, чтобы не засмеяться. - Это анкетные данные... они тоже пригодятся. А где суть?
  Как в своём классе.
  В школе на Новокузнецкой... как раз в той, где учился его отец в тридцатых годах и недалеко откуда жили сейчас его московские дедушка с бабушкой.
  Но они этого не знали.
  Пока.
- Не знаю... - пожал он плечами. - Теперь ты рассказывай, - прибавил он.
  Собственно, ему это было вовсе не так интересно, как ей... по крайней мере, у него было такое впечатление.
  В данный момент. 
  Но ошибочное.
  От ума.
- С ума сошёл? - поинтересовалась она.
- А чего такого... - чуть удивился он.
- Ага, - пообещала она. - Дожидайся.
- Ну тогда расскажи анекдоты, - предложил он.
  Читать почему-то не хотелось...
  Да он и не мог, пока она с ним разговаривает. Не мог же он её оборвать. У него никогда не хватало на это совести. А тем более, когда интересно...
  С ней.
  Но у неё были совсем другие планы. По крайней мере, на сегодня. Она должна была успеть составить совершенно чёткое мнение о человеке... и совсем не о школьнике. Всего за один день...
  Ну, может быть, за два.
- Тороплюсь и падаю, - сказала она.
  Он немного растерялся.
- Ну тогда будем читать? - полуспросил он.
  Немного разочарованно.
- Нет, - сказала она. - Расскажи мне одну из своих историй.
- К-какую? - огорошенно спросил он.
  Он точно помнил, что ничего не говорил ей о своих историях. Только немного о стихах, и всё... Откуда она догадалась?
- Ну так что же? - спросила она.
  Поняв по его лицу, что попала в точку. Тем лучше... ведь по сочинениям самого человека его легче узнать, чем по его вкусам. Если, конечно, он не будет врать... то есть, притворяться.
  Но у этого не было внутренней цензуры.
  И он не станет врать.
  Просто не скажет.
- А про что? - спросил он.
  Он не особенно стеснялся рассказывать свои истории. Если только не на сцене... но ведь его туда никто и не приглашал.
- Про что-нибудь, - небрежно предложила она.
  Солнце поднялось в летний голубой зенит, и его уже не было видно. Стало жарко... Алёна не спеша встала с места, подняла крышку дивана, достала из своей спортивной сумки «Советский экран» и стала им обмахиваться.
- Открыть окно? - с сочувствием предложил Серёжа.
- А ты думаешь, будет прохладнее? - с сомнением спросила девушка.
  Она снова сидела с ногами у столика. Возле самого окна... и он старался туда не смотреть. Чёрная юбка была слишком короткой.
- Посмотрим, - сказал он. - Там хоть ветер...
- Валяй, - сказала она.

- Ну начинай, - сказала она, когда он открыл окно до края верхней полки.
  Дальше оно не открывалось.
  Не то, что в старых поездах... которые он помнил. Там окно открывалось до самого конца. Так, что можно было вывалиться. Но очевидно, никто не вываливался.
  Наверно, были умнее.
  Раньше.
- Ладно, - сказал он. - Мак шёл по лесу, и уже третий день ничего не ел. В лесной траве и старых иголках было много сыроежек, но Мак никогда не ел сырых грибов. Он привык их жарить... или варить суп. Поэтому пришлось их не есть. Лес стал редеть, и Мак подошёл к глубокому прозрачному ручью с зарослями чёрной смородины по берегам. Он наелся до отвала чёрной смородины и пошёл дальше.
- Постой, постой, - остановила его девушка с зачёсанными назад волосами. - Ты что, всегда прямо так и начинаешь?

«Вот ещё...» - подумал он.
  Вспомнив о том, кто она.
  Значит, задаёт и сочинения... на разные дурацкие темы. Которые он не умел писать и получал тройки за содержание.
  За то, что не было ошибок.
  Почти.
«Будет только мешаться...»
  Он был не очень высокого мнения обо всей этой литературе, и тем более сочинениях на её тему. И не собирался его менять...
  Даже ради неё.
  Симпатичной девушки с веснушкой на носу и соблазняющей фигурой. Сидящей у окна с раздвинутой белой занавеской напротив него.
  Что толку менять правду?
  Она ведь не изменится.

- Ага, - сказал он. - Когда как...
- Ужас, - сказала она.
- А что... вы думаете, надо сначала сказать «жил-был», а потом уже всё остальное... вроде Толстого?
  Он нарочно упомянул Толстого, которого не любил. В первую очередь как писателя... он читал его философию и ценил её выше. В ней была какая-то изюминка...
  Она была довольно интересна.
  Лично для него.
  Пока что.
- Ты чего? - спросила она. - Опять?
- Ой, - виновато сказал он. - Извините...
- За что?
  Он не заметил своей нелогичности.
- Ну... за то, что я... это... сами знаете.
- Ну и как, поставить тебя в угол? - с серьёзностью спросила она.
- Как хотите, - сказал он, пожав плечами.
  Он был готов пойти на это... чтобы она не сердилась. А вообще, он всегда принимал подобные наказания без всяких эмоций.
  Из принципа.
«Дошёл...» - подумала она.
  С ощутимым удовольствием.
- Ну да? - спросила она.
  Он промолчал.
  Она получала над мальчиком всё большую власть. С каждым часом... на минуту ей стало не по себе от такой власти над человеком. Но это была просто слабость.
  Она ведь знала себя.
- Ну тогда скажи: «Толстой великий писатель», - решила она проверить его.
- Толстой великий писатель, - с покорностью повторил он. - У вас.
- А у вас? - смеясь, спросила она.
- А у нас нет, - сообщил он.
- А если я дам тебе что-нибудь сладкое? - спросила она, проверяя перед собой почву.
  Как охотник, забредший на лесное болото и тыкающий шестом в трясину. Серёжа понял вопрос буквально. Иначе и не могло быть...
  Он был чист душой.
- Да ну тебя, - сказал он. - Конфету, что ли?
- Ну, - подтвердила она. - Конфету... хочешь?
- Не-е... - протянул он.
- А чего ж ты хочешь? - спросила она, пошевелившись у окна с ситцевой занавеской и нарочно приняв более заманчивую позу.
  Это было против её правил.
  Но любые правила приходится нарушать. Когда-нибудь... такова жизнь. Правда не везде... А только тут, на земле... в зачарованном царстве.
  Но они этого не знали.
  Пока что.
- Э-э... - чуть покраснел Серёжа. - Не знаю...
  Он считал уловки симпатичной ему девушки лишь развлечением... то есть, игрой. Без всякого реального наполнения... вроде игры в фантики. А если бы думал иначе, то сгорел бы со стыда.
  Что, конечно, не помешало бы делу.
  Как оно всегда и бывает.
  Сначала...
- Ну тогда продолжай, - милостиво позволила она, сев за столик обычным способом, с опущенными под стол ногами.

  Поняв, что ведёт себя неосторожно.
  А это может привести к последствиям... которые не нужны ни ей, ни ему. Особенно ему... она хорошо представляла себе силу привязанности, которая возникнет на этой романтической, девственной как целина и наглухо пропитанной идеализмом почве. Которую потом не разорвать, не разорвав половину струн его души. А значит, надо было действовать только наверняка.
  Как опытный рыбак не будет подсекать малька.
  От чего никакой пользы.
  Кроме вреда.
  Мальку.

- Ладно, - сказал он. - Потом он вышел из леса и пройдя миль десять, пришёл к большому городу с высокими белыми стенами.
   

- Ну ладно, - прервала его Алёна на самом интересном месте. - Всё ясно... у тебя хорошая фантазия. Но слишком много драк... и вообще. - Она чуть брезгливо наморщила нос, вспомнив подробности его рассказа. - Ты всегда такой кровожадный?
  Он немного удивился, потому что все ребята всегда слушали его рассказы, затаив дыхание. Любые... от фантастических до смешных.
- Н-не... - пробормотал он.
  Он старался не смотреть в её сторону.
  Она сидела с ногами на своём диване, подняв к подбородку колени. За прошедшее в поезде время она настолько привыкла к нему, что вела себя, как дома. Не обращая на него внимания... в том смысле, что в такой позе юбка имела мало значения.
  Почти никакого.
  Для неё.
- А чего ж ты?
  Но он плохо соображал, пока она сидела, устроившись у себя на диване. Он уставился в окно, где становилось пасмурно.
- А чего, - пожал он плечами. - Так на самом деле...
- А почему же тебе нравится Грин, - спросила она. -У него ведь больше про любовь... а драк вообще нет.
- Ну-у... - протянул он. - У меня тоже...
- Не... у тебя никто даже не целуется, - сказала она, вдруг остановившись.
  Она немного покраснела.
  Она как-то забыла, с кем раговаривает. Конечно, она с ним не церемонилась... ей хватало школы. Но одно дело поддразнивать простодушного парня, а другое говорить о серьёзных вещах... о самом отношении к жизни. В ней заговорила не только школьная учительница, но и порядочное воспитание. Не говоря уже о совести...
- М-м...
  Он не знал, что на это ответить.

  У него в рассказах девушки только внешне играли эпизодические роли. Но на самом деле там была и любовь... только такая, которую он знал. 
  Небесная.
  Он пока не знал, что девушки любят романтические истории с приключениями. А те, кто попроще - просто про любовь.
  В любом виде.
  Алёна любила приключенческие романы.
  Но нормальные, вроде «Белого отряда» Конан Дойля или «Хроника времён Карла IX» Мериме... а ещё лучше «Катрионы» Стивенсона. Там тоже были стычки, но всё-таки не такие жестокие и тем более натуралистические, как у него. Она считала, что всё должно быть красиво... и в жизни, и в романах.
  А не реки крови и кровавые драки чем попало... со всеми подробностями.
  Тем более, учитывая его талант рассказчика.
  Так, что всё было в реальности.

- Но вообще, странно, - тихо добавила она, в задумчивости.
- Что? - спросил он.
  Они и не заметили, как за окном заложило тучами небо и начал моросить дождик. Редкие мелкие капельки попадали сквозь узкую щель приоткрытого окна на занавеску справа, около Серёжи. Одна попала ему на лицо.
  Случайно.
- Недавно я читала один рыцарский роман... и там была похожая история. Особенно до морского побережья... и корабля.
- Какой? - спросил он.
- Ну, ты не знаешь, - сказала она. - Это старая книга... сейчас не продаётся.
- А как называется?
- Королева Мелисента.
  Серёжа позавидовал.
  У него часто случалось, что нечего читать. И тогда он читал какого-нибудь Вилиса Лациса или Бальзака. Ну, не так часто... но достаточно.
  Он не мог не читать.
- Наверно, так всегда, - сказал он, задумавшись.
- Чего? - спросила она, всё так же сидя с ногами на диване перед столиком у окна, и изредка поглядывая на проплывающие пасмурные поля.
- Ну, всегда придумываешь то, что уже где-то читал... или видел, - сказал он. - Только по-другому, - добавил он.
  Он случайно посмотрел на чёрную юбку, слегка покраснев.
- Да? - сказала она.
  Видно было, что она про это не думала.
  Они пока не знали, что человек не может придумать ничего нового. Ведь даже Бог этого не делает. Впрочем, только девушка знала про Бога.
  А Серёжа об этом и не думал.
- Серёжа, - сказала она. 
- Чего?
  Алёна посмотрела на него в упор, чуть облизав языком вишнёво-красные губы. Она замолчала... под стук колёс.
- А что ты думаешь... обо мне?
  Он чуть покраснел.
  От смутного предчувствия.
  Потому что в данном случае это отчасти звучало как признание. Не любви... но явного неравнодушия. Подсознательно он как-то не считал себя достойным любви. В любом её проявлении... К тому же от такой девушки он этого никогда ещё не слышал.
  Да и не мог... откуда?   
  Но и от девочки.
  Ни от кого.
  Вообще.
- Э-э... - протянул он.
  Он никогда не мог этого сказать... и этот случай не был исключением. По таинственному человеческому закону, гораздо легче сказать «нет», чем наоборот. Впрочем, если подумать... он не такой уж и таинственный.
  Она это знала.
- Ну, подумай... мы ведь соседи, - попыталась она сломить его сопротивление. - А разве соседи не должны знать, что они думают о друг о друге? - невинно спросила она, склонив голову набок.
  Он подумал о рыжей Мурке у них дома.
  Случайно пришло в голову.
- Ну-у... - сказал он.
  Несмотря на свою обычную проницательность, она почему-то не заметила, как на него воздействует её обычная поза на диване.
  Она сидела как всегда.
  У себя дома.
- Ну ладно, - согласилась она. - Тогда я тебе дам бумажку, а ты нарисуешь плюсы... по десятибалльной системе. Ладно? - просительно заглянула она ему в глаза.
  Перед такой просьбой со стороны взрослой девушки он не мог устоять. Было как-то неудобно совсем не отвечать.
  До конца.
- Угу, - выдавил он.
  У него покраснели уши.
  Она тут же достала из своей сумочки блокнотик, вырвала из него страничку, и стала быстро писать на расчерченной бумаге. Он посмотрел через стол, разглядев несколько слов. У него было отличное зрение... правда только правым глазом.
  Левый был немного близорук.

  «Внешность... Косметика... Одежда... Обаяние...Причёска... Ум...»... и так штук десять или больше. У неё был хороший округлый почерк.
  Как у учительницы.
  По русскому.

- Ну вот, - сказала она, - подвигая к нему листок.
  Колбасу и прочее она давно убрала, сложив обратно в сетку и повесив на блестящий крючок над диваном, у себя в ногах. Так что на белой скатерти остались только два стакана с чайными ложечками. И две бутылки пива.
  Полные.

  Серёжа придвинул к себе листок. Читая, что она написала, он не очень смущался. Оказывается, всё можно было просто перевести в форму игры.
  Без личного интереса.
  Как бы.
- Начинай, - сказала она. - А потом ты мне напишешь, - прибавила она.
- Чего? - спросил он.
- То же самое, - сказала она.
  Он хмыкнул.
  Ставя крестики, он совсем отвлёкся от сидящей напротив девушки... с которой он спал в одном купе прошлую ночь. Интуитивно он понял, что ставить меньше пяти баллов не стоит... независимо от вопроса. Однако это понимание ему не понадобилось. Хотя он всегда влюблялся только в девочек с голубыми глазами, даже на этот вопрос он поставил не пять, а восемь баллов. Он уже воспринимал Алёну целиком, и поэтому девушке шёл этот цвет глаз.
  В достаточной степени.
  Чтобы нравиться.
  Сильно.
- Ну что, застрял? - с любопытством спросила она, встав на колени и чуть налегая на столик, чтобы увидеть, что он там пишет.
  То есть, ставит.

  Вопросов было не десять, а двадцать один. В конце стоял самый каверзный вопрос, который неизвестно как туда попал... потому что все остальные вопросы были довольно безличны, вроде «чувство юмора», или «кругозор»... То, что она была учительницей, придавало этим вопросам особую прелесть. От этого у него щекотало внутри и слегка покраснели кончики ушей. В самом конце стояло: «Если бы тебе было двадцать пять лет, женился бы ты на мне?» Для лёгкости она нарисовала после этого вопросы два кружочка, в которых было написано «да» и «нет».
  Он, конечно, женился бы...
  Лина Бракните продолжала быть идеалом, но в данный момент стала более далёкой от реальности, отошла на второй план. А рядом была пленительная девушка с притягательным голосом и бездонными зеленоватыми глазами... и с тонкой талией.
  В облегающем джемпере.

- Ну давай, - поторопила она его. - Нечего сидеть до второго пришествия...
  Типично учительский язык.
  Он вдруг почувствовал себя в классе, на уроке Клавдии Васильевны по новейшей истории. Эта история была ему довольно противна, и он никогда не заглядывал в учебник, разве только на уроке. Зато помнил всё, что он говорила, выезжая на своей памяти. Она тоже к нему хорошо относилась...
  Но иногда приходилось его пристыжать.
- Угу, - ответил он и зачеркнул «нет».
  Она ведь не давала шансов дать более подробный ответ.
  Впрочем, с объяснением ему было бы ещё труднее поставить «нет». Потому что пришлось бы написать «если бы я не был больше ни в кого влюблён, тогда...» Что при его ощущении души человека и врождённой тактичности было бы невозможно.
  Он встал и одел свой чёрный свитер.
  Стало немного прохладно.
- Ага, - сказала она, с листком из блокнота в руке. - Так... так... так... - Она бегло просмотрела список и разглядывала зачёркнутое «нет», чуть закусив губу в раздумье.
  Конечно, это была скорее загадка, чем отгадка... учитывая его натуру и как долго он думал над вопросом.
«Ну ничего», - решила она. - «Вечером разберёмся... или после обеда».
- Ну теперь ты, - сказала она, перевернув листок и снова подвигая его на другую сторону столика, к Серёже.
- А что писать? - спросил он.
  Сама по себе игра была занимательна... даже завлекающая. Она снова переменила позу, сев на диване и обхватив колени. Ему было приятно смотреть на обаятельную девушку с пленяющим голосом и завлекательной фигурой, и переписываться с ней комплиментами.
  Как он это понимал.
- То же самое, - чуть рассеянно ответила она.
  Её сильно занимала загадка в конце списка. В какой мере это была его тактичность, а в какой настоящее желание. И что заставило его так долго раздумывать.
  Кроме стеснительности, конечно.
- И косметику? - хмыкнул он.
- Нет, - сказала она. - Поставь вместо косметики свою застенчивость, - бессовестно посоветовала она.
  В прозрачных серо-зелёных глазах девушки была ирония... Словно она только что посмотрела старую комедию... и в глазах остался смех.
  Например, «Весёлые ребята».
  В кинотеатре «Таганский».
  На Таганской площади.
- Да ну тебя, - сказал он.

  Он решил во всём следовать её вопросам, кроме чисто женских. Кроме косметики, их пожалуй и не было. Но когда он дошёл до самого конца, возник тот же каверзный вопрос.
  Только уже наоборот.
  Однако он посмотрел на листок и неожиданно для себя быстро выкрутился из положения, написав: «А ты»? После чего подвинул листок назад к девушке по белой скатерти с двумя стаканами возле самого окна. Около двух полных бутылок пива и полупустой бутылки от лимонада. 
  Всё так же стыдливо обходя взглядом её позу на диване.
  Она не долго думая посмотрела на последний вопрос, и пришла в благодушное настроение. Сама того не замечая, девушка постепенно меняла своё отношение к этому опыту. Желание узнать, что ей попалось, перерастало в совершенно другое желание.
  Вначале совсем не предусмотренное.

- Хм... я тоже, - тут же ответила она вслух. - Только мне уже двадцать пять, а тебе будет через десять лет. Так что вопрос отпадает. Судьба...
  Девушка произнесла это слово с непонятным выражением.
  Она украдкой бросила на него взгляд из-под длинных тёмных ресниц. Серёжа этого не заметил. Будучи совершенно рассудительным человеком, он пришёл в замешательство... зачем она тогда задавала такой вопрос. Наверно, просто в шутку...
  В своём роде.
- Слушай, Серёж, - вдруг сказала она, сама не ожидая того. - А если бы можно было жениться в пятнадцать лет, тогда что? Ну, как в старинные времена...
  Этот неожиданный вопрос его прохватил.

  У него похолодело в груди.
  Так близко с женщиной он ещё не соприкасался... психологически, конечно. Хотя нет, было несколько раз с тётей Ирой, в седьмом классе... особенно на каникулах, когда они вместе ездили в Кижи и потом в Ленинград и Таллин. В Таллине они сняли комнату в большом частном доме за городом. У эстонцев... Но в городе у тёти Иры была приятельница, примерно её лет... лет сорока двух. Муж этой приятельницы работал в академгородке в Новосибирске. Он был доктором физических наук. А квартира в Таллине была пустая... почти. Тогда Серёжу спасла книжка Томина про детей и любовь. Как будто кто-то нарочно подсунул ему эту книгу как раз в самый опасный момент. А потом он прошёл... Ведь есть же у людей совесть.
  То есть, была.
  Тогда.

- Если бы можно... - протянул он, слегка заливаясь краской. - Тогда-а...
- Что тогда? - перехватила она.
- А тебе хочется? - вдруг спросил он.
- Чего? - спросила она, и тут же пожалела об этом.
  Она немного покраснела.
  Но он не понял... такие выражения были у них ещё не в ходу. Во всяком случае, у школьников в пригороде Москвы, у самой кольцевой дороги.
  Восьмого класса.
- Ну-у... - начал он, совсем смутившись.
- Ну ладно брат, хватит с тебя, - оборвала она подростка в чёрном свитере. - Чего-то мы с тобой далеко зашли. У тебя вообще по-моему раннее развитие... - добавила она, чтобы отвлечь его... и перевести разговор на другую тему.
- В каком смысле? - подозрительно спросил он.
- Ну... вообще, - сказала она.
  Это она проходила.
  У себя в педагогическом институте. Судя по лекции ведущего профессора кафедры, они пока не могли определять разницу между ранним развитием и одарённостью... хотя это совершенно разные вещи.
  Во всяком случае, до критического момента.
  Примерно в восемнадцать лет.
 - Да ну тебя, - сказал он. - Это у тебя раннее развитие.
- А что? - с интересом спросила она. - Тебе не нравится?
  Он только хмыкнул.
  Дурацкий вопрос.
  Нравится...
- А тебе? - спросил он.
- Ладно чушь пороть, - сказала она, убрав со лба волосы. - Мне же не пятнадцать лет...
  На неё тоже попала капля из окна. Стучали колёса мчащегося по ненастным полям скорого поезда с вагонами защитного цвета.
- Что же я по-твоему, переросток? - чуть обиделся он.
  Не потому, что это было само по себе обидно. Он не обращал особенного внимания на мнения о своей личности посторонних людей, независимо от их возраста. И всего остального...
  Кроме симпатичных девушек.
- Ну ты даёшь, - прыснула она. - Тебе же говорят, раннее развитие... в смысле умственного развития. А ты что думал?
- Да ну тебя, - огрызнулся он. - Ничего я не думал...
  Это выражение применялось в педагогике обычно к девочкам после шестого класса. И совсем в другом смысле... о котором все знали.
- Никакого развития у меня нет, - безоговорочно заявил он. - Просто люди все разные... 
  Она немного подумала.
- Да, пожалуй, - согласилась она.
  Она и не думала... просто сказала, что пришло в голову.
  За окном начался сильный дождь. Он встал и закрыл окно почти до самого конца. В их купе стало тише... только постукивали колёса на стыках.
  Стало заметно темнее.
- Закрыть? - спросил он.
- Ничего, - сказала она. - Пусть свежий воздух дует.
  Он присмотрелся к девушке напротив, устроившейся с ногами на своём кожаном диване за столиком у окна. В первый раз за долгое время... потому что он тоже любил свежий воздух, и даже в мороз всегда открывал дома форточку.
  Хотя бы немного.
- А сколько времени? - спросил он.
  Недавно дядя Петя подарил ему первые часы на окончание восьмого класса. Самые дешёвые... «Ученические». Но сейчас они не работали, и он оставил их в своём чемодане.
  Под полкой.
- Пора обедать, - сказала она, взглянув на свои часы. - Пол-второго... ты чего будешь есть? - поинтересовалась она.
  Вчера он ел курицу, которую мама дала ему на дорогу... по давнему русскому обычаю. В то время, когда девушка ходила в вагон-ресторан. Он немного стеснялся есть при ней курицу, потому что курицу надо есть руками... а он был не совсем уверен, что это прилично.
  При симпатичной девушке.
- Снова курицу? - спросила она.
  Она видела эту недоеденную курицу, когда пришла из ресторана. Вечером он её не трогал, поев хачапури с чаем. Его мама хорошо делала хачапури. Да и не только... она готовила, как в ресторане. Но не всё, конечно.
- Наверно... - сказал он, немного стесняясь.
  Своей варёной курицы.
  Недоеденной.
  Вчера...
- Да ну её, - предложила она. - Давай махнём в ресторан?
  Серёжа обрадовался, но замялся.

  У него были деньги... мама дала ему шестьдесят рублей, чтобы он передал их дяде Пете, на месяц его питания у них в Тбилиси. Отношения у его мамы с братом в Тбилиси были очень близкие и дружеские. Папа тоже любил, когда дядя Петя приезжал к ним в Москву. Он был прирождённым рассказчиком... и вообще вносил приятное оживление в любое общество. 
  К тому же они все познакомились ещё в начале пятидесятых, когда папа встретил маму. Она училась в Инъязе, а дядя Петя в институте Восточных языков, который тогда работал в основном на военных. А тётя Ира в Архитектурном институте.
  Мама с сестрой и братом приехали учиться в Москву после войны, всей семьёй. Кроме ихней мамы, Серёжиной бабушки. А папы у них не было. Его убили в 1937 году, когда он шёл домой с работы. В то время в Тбилиси не любили армян, поставленных советской властью.
  Серёжа про себя надеялся, что дядя Петя по-родственному эти деньги не возьмёт, и тогда у него будет достаточно денег, чтобы поехать в Вильнюс. Он уже знал адрес Лины Бракните... и довольно давно, с весны седьмого класса.
  С января 1967 года он развернул бурную деятельность по семи направлениям, которые он назвал «операциями» и вёл запись об их ходе в подаренном папой толстом красном ежегоднике с красивой картинкой русской зимы в начале. Ежегодник был советский, но очень хорошего подарочного издания, для иностранцев.
  Сначала ему ответила какая-то девочка восьмого класса из вильнюсской школы, и в длинном личном письме дала адрес, который потом оказался неточным на один номер квартиры. Весной восьмого класса он наконец накопил тридцать два рубля с чем-то на два билета туда и обратно, но не рассчитал и утром опоздал на самолёт. Шестнадцать рублей были потеряны...
  Он планировал только съездить туда и обратно, а дома написал, что поехал к тёте Ире в Текстильщики. Поскольку у неё в небольшой квартире на две семьи не было телефона, он довольно резонно полагал, что одну ночь родители потерпят и не будут мчаться к тёте Ире на другой конец Москвы. Хоть он раньше так самовольно никогда не уезжал, но в принципе у них всех были очень тесные семейные отношения, и это выглядело вполне допустимым.
  Что касается гостиницы в Вильнюсе, то Серёжа о ней особенно не думал, но по наивности полагал, что всегда можно найти место. И как ни странно, был в этом прав. Конечно, на отдельный номер рассчитывать не стоило, но где-нибудь в номере на четверых или шестерых - вполне можно. Причём такие номера были полупустые. А если нет, то просто в общежитии для приезжих. Где-нибудь при вокзале или при интернате. Или прямо в аэропорте, на раскладушках.
  Во всяком случае, в Вильнюсе.       
  В то время.
  А потом, тоже весной седьмого класса, вдруг сработала другая «операция», и он получил ответ из другой вильнюсской школы от самой Лины Бракните... она была на год моложе него, в шестом классе. Но... ответ, который обманул все его надежды. Очень трезвый для шестиклассницы и отрицательный. Она писала, что привыкла получать настоящие письма, а не какие-то «зашифрованные бумажки», и просила, чтобы он больше не беспокоил директора школы.
  Дело в том, что он стеснялся написать то, что чувствовал, и самой Лине посылал в основном совершенно бредовые романтические и в основном зашифрованные послания. В них фигурировало «фиаско» и ещё что-то вроде этого.
  Его беда была в том, что в нём сочеталась детская душа, знания юноши и ум взрослого интеллигента... даже немного больше. Но этого ума, увы, в основном не было видно за слишком детским восприятием мира. Впрочем, это была не беда, а скорее везение.
  Сногсшибательное везение.
  Подарок судьбы.
  То есть, Бога.   
  Вечный.

  Сейчас ему конечно совсем не было жалко денег, но вдруг дядя Петя согласится и возьмёт их? А у него будет меньше? По своему чистосердечию ему даже не пришло в голову, что можно просто сказать дяде Пете, что мама передала пятьдесят пять рублей... а потом дело замнётся. Кто у него будет особенно допытываться, куда он дел остальные пять рублей?
  Да даже если и будет?
  Что с того?

  Насчёт родственных чувств он сильно ошибался. С одной стороны они конечно были, но с другой стороны у дяди Пети была жена. Она тоже была учительницей русского языка. Мало того, она была похожа на Алёну, в отношении ума и чувства юмора.
  Только гораздо старше...
  Жена дяди Пети была наполовину полька. Она была добрая, но уже не такая близкая родственница, как он сам. К тому же она была хозяйственная, и не хотела бесплатно кормить Серёжу, хотя и питала к нему симпатию. То есть, хорошо относилась... но не настолько, чтобы не дать ему понять, что шестьдесят рублей маловато. Поэтому после его приезда в их большую старинную квартиру с балконом и лоджией в хорошем и красивом районе Тбилиси обеды и тому подобное она всем раздавала строго по порциям. Что дяде Пете и Наташе было только на пользу, а сама тётя Нона не так уж увлекалась едой. Поэтому возможно, что у них дома это вообще было принято. Но тётя Нона прекрасно видела, что Серёжа не прочь съесть и побольше. Еда была вкусной, а у него был нормальный аппетит.
  Скорее, она хотела дать понять его родителям... Но он ничего такого не понял, раз она ему не объяснила. Чего она конечно не могла...
  Да и сам дядя Петя прекрасно знал, что если не взять деньги, то Серёжа возьмёт их себе. А на что ему столько денег?
  Так что шансов не было...
  По-настоящему.
  Никаких.

  Серёжин папа был не скупой, но тратил деньги разумно. Только он не знал, что в Тбилиси всё заметно дороже, чем в Москве. Потому что и зарплаты были в два раза больше. Неофициально, конечно... Грузины в СССР устроили себе хитрую экономическую зону, где рубль фактически стоил гораздо меньше, чем в России. И поэтому в Москве у грузин всегда была куча денег.
  Ведь тут всё было гораздо дешевле.
  Поэтому в тбилисских продовольственных магазинах продавали гораздо меньше продуктов. И выглядели они гораздо беднее московских. Ведь они не могли завышать цены...
  Такое положение было не только в советской Грузии.
  Но и в других республиках... в разной степени.
  Не считая прибалтийских народов.
  Где совсем не мошенничали.
  Это было не принято.
  Другая культура.      
  Совсем.

  Потом, когда родители снова уехали заграницу и Серёжа остался один в квартире, отец выделил ему на жизнь сто тридцать, а потом и сто пятьдесят пять рублей в месяц. Так, что Серёжа часто обедал в ресторанах... просто по случаю. Но при этом он не страдал от душевно мучительного и тоскливого одиночества, что ожидало его в совсем другой судьбе...
  А тем более, когда он остался один в квартире.
  О чём они пока не догадывались.
  Временно... на своё счастье.
  Если говорить о маме.
 
- Ну так что же? - спросила она Серёжу, видя, что он почему-то задумался.
  И догадываясь, почему.
  Из-за денег.
  Вообще, он ехал в мягком купе. Значит, родители были не бедные... но кто знает, сколько ему дали на дорогу. Как учительница, она отлично понимала, что семьи бывают разные. Могут и вообще не дать. Или наоборот, дать кучу денег... хотя это был явно не тот случай.
- Что, денег нет? - спросила она, опустив ноги под столик.
  Посмотрев на него, она вдруг рассмеялась.
  Она только сейчас заметила, почему он как-то обходил её взглядом. Когда он с облегчением перестал смотреть в окно и повернул к ней голову.
«Вот ещё... ребёнок на мою голову», - подумала она с некоторым смущением. - «Хотя кому ещё... как не учительнице», - пришла она про себя к диковинному выводу.
  Чего она сама от себя никогда не ожидала.
  Случайно пришло в голову...
  Само по себе.
  Ниоткуда.
  Вдруг.
- Не... есть, - сказал он. - Но это не мои... надо отдать их дяде Пете.
- А где же твои деньги? - спросила она, чуть покраснев от своей мысли.
  Предыдущей.
  Он вдруг вспомнил, что у него было несколько рублей своих собственных денег. Почему он о них забыл... Он неясно подумал, что с ней обо всём забудешь.
  Даже о деньгах.
- Да, - неловко сказал он. - У меня есть ещё... четыре рубля.
  Он немного смешался.

  Вышло, будто он пожалел эти дурацкие четыре рубля. Хотя он был совсем не жадный. Все его друзья во дворе очень часто ездили на его деньги куда-нибудь на Динамо, в бассейн Москва или на Водный стадион... или на ВДНХ. Один раз, ещё в третьем классе, он сдал бутылки на рубль с чем-то и они всей ватагой поехали со станции Ховрино на Ленинградский вокзал, купить себе мороженого. У них в Ховрино в киоске на улице Мира в тот день мороженого не было.
  Наверно, кончилось... 
  Ребят с их двора было человек восемь, и он всем купил мороженое. А на электричке они ездили без билета. Кто будет спрашивать у такой мелюзги? Ребята были от первого до третьего класса. В тот раз это было его первое самостоятельное путешествие в город.
  Как тогда называли Москву.
  В Ховрино.

- И чего? - с подвохом спросила она. - Не хочешь тратить?
- Почему? - пожал он плечами. - Я просто забыл...
- Ну да? - удивилась она.
  О таких приличных деньгах обычно не забывают. Во всяком случае, восьмилассники... но она знала, что он не врёт. Она его уже довольно хорошо раскусила.
  Он никогда никому не врал.
  Только отмалчивался.
  Если надо.
- Ага, - сказал он.
- Ну тогда пошли? - спросила она, вылезая из-за столика и оправляя чёрную юбку.
  Впрочем, оправлять было особенно нечего.
  В данном случае.
- Ага, - сказал он. - Только сейчас я деньги достану...
- А где они у тебя? - чуть улыбнулась она, приоткрыв чуть припухлые алые губы.
  Она всегда держала свои деньги в сумочке. У него сумочки не было... но он мог бы держать их в кармане. Не все, конечно... но хотя бы эти четыре рубля.
  Сначала он так и собирался сделать.
  Но потом позабыл, уже в купе.
  Заговорившись с ней.
- Там, - сказал он, показав на диван. - В сумке..
- Да ладно, - сказала взрослая девушка, чуть потянув его за рукав. - Не мелочись... я заплачу.
- А я потом отдам, - согласился он.
- Ладно, - снисходительно произнесла она. - Отдашь... если не передумаешь.
- Конечно отдам, - сказал он.

  Несмотря на щедрость и бескорыстие, он был щепетилен в таких вопросах. Впрочем, и во всех остальных. Например, одно дело, если он просто дал Генке Елину с первого этажа пятнадцать копеек... а другое, если даст ему в долг. Тогда он рассчитывал на отдачу долга. Не из-за самих денег, а просто из-за своей необычайной пунктуальности. Он сам не знал, что в нём странно сочетались немецкий педантизм и мечтательность не от мира сего.
  Наверно, как у немцев.
  До 1945 года.

- Да ну тебя, - потянула она его за рукав чёрного свитера.
  Для неё это были такие копейки... он и представить себе не мог. Конечно, за границей его отец зарабатывал больше... но зато здесь в СССР её отец совсем не считал денег. Он получал как генерал, но дело было не в этом. Есть ведь и другие привилегии... поважнее.
  Но он во всём этом не разбирался.
  Просто не нтересовался.

  Они прошли через тамбуры пяти вагонов, и попали в вагон-ресторан. В узких переходах между вагонами грохотали колёса, и сквозь щели в гармошке был виден щебень между рельсами... чуть пахло железом и ещё чем-то. В тамбурах иногда стояли люди с дымящейся папиросой.
  Народу в ресторане было не очень много.
  Большинство предпочитало сидеть в своих вагонах. По привычке экономить... да и не надо переться через весь поезд.
- Пошли сюда, - потащила она его к свободному столику.
  Они уселись у окошка с раздвинутыми белыми занавесками, друг против друга. Минут через пять ей надоело ждать, и она подозвала официанта за стойкой, поманив его пальцем. Серёжа чуть не прыснул. В отличие от своих товарищей по двору, он бывал в ресторанах... хоть и не так часто. Обычно так с официантами не обращались... как с маленькими детьми.
  Официант немного удивился и подошёл.
- Чего вам? - неприветливо спросил он.
  Она порылась у себя в красной сумочке и вытащила нечто совсем необычное... визитную карточку. Серёжа пару раз видел такую. За границей все дипломаты имели визитные карточки. Даже самые молодые. Алёна чуть сжала карточку, чтобы она не упала с ладони и изящным жестом показала её официанту... как картинку в ладошке. Так, что Серёжа совсем не увидел, что там написано.
  Там были просто имя, отчество и фамилия.
- Добро пожаловать, - сразу заулыбался официант. - Чего вам угодно... вы уже выбрали? - кивнул он на лежащее на столе меню.
  Его как будто подменили.
  Алёна ничего не ответила, спокойно положив карточку обратно к себе в маленькую кожаную сумочку на красном кожаном ремешке.
  Она носила её на плече.
  По последней моде.
- Принесите обед, - просто сказала она. - Самый лучший... примерно сколько ждать?
- Не извольте беспокоиться, - с улыбкой отвечал официант. - Всего минут двадцать... в основном всё готово.
- Ладно, - сказала она. - А пока дайте нам бутылку Мукузани... и... э-э... сыру кубиками.
  Официант молча кивнул и удалился, в хорошем настроении.
  Вчера он её не видел... а ему хотелось. И не только из-за чаевых. Через пять минут он вернулся с бутылкой красного вина и тарелкой с кусочками голландского сыра.
- Спасибо, - сказала она, о чём-то задумавшись.
  Она налила себе в бокал красного вина и рассеянно отпила глоточек, взяв с тарелки кусочек сыра. Она знала, что отец ей попеняет, да и оставит в покое. Он был довольно широких взглядов. Без предрассудков... вот для мамы это будет большей неприятностью. Она всю жизнь учила её, что ничего страшного, если муж старше жены... лет на десять. Наоборот, даже лучше... потому что муж должен знать жизнь. Хотя бы в общих чертах... а не быть юным балбесом.
  А тут... гораздо хуже молодого балбеса.
  Она подняла задумчивые глаза и посмотрела на Серёжу, чуть склонив голову набок. Он протянул руку, чтобы налить себе вина.
- А тебе нельзя, - сказала она с непонятным выражением. - А то подумают, что я тебя спаиваю...
  «Спаиваю...»
  Она подумала о том, что есть вещи и похуже.
  С точки зрения обычной педагогики... которая совпадала с её точкой зрения. В общем и целом... почти всегда.
  За соседним столиком тоже сидела пара.
  Люди сидели друг против друга у окна с открытыми, забранными в медные кольца занавесками и о чём-то тихо разговаривали.
  Лет сорока...
- Подумаешь, - сказал Серёжа.
  Дома ему не давали пить вина, но иногда папа давал ему попробовать пива. Правда, только пару раз. Он сам не очень-то любил пиво, в отличие от самого Серёжи. А коньяк для Серёжи был пока явно слишком крепок.
- Вот и подумаешь, - сказала она. - Слушайся... а то ничего не получишь.
- Чего? - спросил он.
- Шоколаду, - пошутила она, обидно намекая на его возраст.
- Да ну тебя, - сказал он.
«Может, бросить это?..» - подумала она.
  Она хоть сейчас вышла бы за него замуж.
  Но... ему было только пятнадцать лет. Даже до легального возраста целых три года. А там... кто знает, что ему придёт в голову. Когда он познакомится с девушками на своём курсе... и вообще. Она подумала о браке Керн... но это было какой-то случайностью.
  Явно не той, которой стоит подражать.
  Или ожидать до потери памяти. 
  Она решилась.
- Слушай, Серёж, - сказала она. - Может, ты думаешь, что я... э-э... не совсем порядочная? - нашла она слова.
  Но он не понял.
  Он был начитан, но бессистемно, без всякого руководства со стороны старших. Он не любил беспокоить других своими вопросами, и даже не знал, как произносить многие слова... которые ему не встречались в жизни. Например, в слове «вдова» он ставил ударение на первом слоге.   
  Вот если бы она сказала «лёгкого поведения»...
  Это он знал.
  Из книг.
- В каком смысле? - спросил он.
- В таком, - чуть надулась она. - Сам не знаешь?
- Не-е... - протянул он. - А что?
  Непорядочный человек в его представлении был нечестным или даже вором. Не профессиональным, а так... любителем.
- Балбес ты, вот что, - снисходительно сказала она, потягивая вино.
  На него нельзя было сердиться.
  Он был такой простодушный... Совершенно наивный, как будто ему шесть лет. В некоторых вопросах. Не в отношении того, как рождаются дети... это он знал. Лет с двенадцати... а в отношении обычных бытовых хитростей. Например, он до сих пор не догадывался, зачем два года назад Чика с другими ребятами летом оставили его сторожить чужие ласты на узком белом песчаном пляже возле воды, среди песчаных холмов Левого Берега... поросших растительностью. А сами убежали...
  Он догадается об этом, но только лет в тридцать.
  Или в сорок.
  А ведь такими мелочами была полна вся его жизнь. Только он про это не знал... а когда до него это дойдёт, жизнь будет прожита.
  В основном.
- Ты так и не ответил на мой вопрос, - с упрёком произнесла она.
  Он подумал, что сказать.
  По его мнению, это был дурацкий вопрос. С какой стати он стал бы думать, что она непорядочная?.. В каком смысле... как Паниковский, что ли?
  Или Жуков из его класса...
- Ничего я не думаю, - сказал он. - А почему ты спросила?
  Он вдруг вспомнил, как официант заулыбался, увидев её карточку. Да и проводница их не будила... своим чаем.
  Да, но при чём здесь непорядочность?

  А что тогда, он даже не мог и подумать. Не то, что догадаться... он просто всего этого не знал. А то, что знал, не подходило. Не могла же она быть всем известной куртизанкой, которую почитают за её близость к королю.
  Во Франции семнадцатого века.
  Но почему-то как раз куртизанок он не считал непорядочными. В этих делах он был довольно либерален. Воспитанный на Дюма и прочей писанине... отчасти, конечно. Потому что с другой стороны, он был полным идеалистом и поклонялся настоящей любви. Хотя бы в том же Дюма... например, в Асканио. А тем более в романах Гофмана.
  Не говоря уже о собственном опыте.
  Который был неполным.
  Без земной части.
- Я? - сказала она, медленно допив свой бокал вина. - Хм... - хмыкнула она. - А ты хоть понял... что я спросила?

  Пока она потихоньку отпивала сухое вино и смотрела на Серёжу, ей снова стало жалко его упускать. Ведь кто знает, что жизнь подсунет в следующий раз. А учитывая её искренность, он даже и не подумает, что его окрутили. Впрочем, даже и без всякой искренности... если симптичная жена притворится, что его любит, он никогда ничего и не поймёт. Пока не будет уже поздно... или полюбит своих детей, или станет слишком старым для новых приключений.
  Потому что тогда уже его самого никто не возьмёт.
  Если, конечно, ему не поможет сама Судьба.
  А это бывает с людьми не так уж часто...
  Ведь каждый лезет в свою петлю.
  Она не имела в виду себя.
  Естественно...
  Или его.

- Ну... понял, - сказал он. - А что?
- Ничего ты не понял, - сказала она, мотнув головой с зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами. - Ты хоть знаешь, что такое порядочная женщина? - с едкостью спросила она.   
- Ну... знаю, - сказал он, чуть покраснев.
  Не потому что слишком стеснялся таких литературных понятий. А потому, что перед ним сидела симпатичная девушка с обольщающей фигурой и бездонными зеленоватыми глазами. Но главное не фигура... обольщение кроется в неуловимой грациозности движений.
  И тогда волшебная статуя оживает.
  Не так, как сивая кобыла.
  А как бабочка.
  В сказке...
- Почему ж не ответил? - спросила она, кивнув официанту.
  Тот принёс и стал молча раскладывать блюда перед ними. Обед состоял из солянки и эскалопа с зелёным горошком.
- А мороженое потом, - услужливо сказал он.
- Ладно, - кивнула она.
- Ещё что-нибудь? - любезно спросил он.
- Спасибо, не надо, - ответила она, не отворачиваясь от Серёжиного лица.
  Девушке было интересно всё, что с ним происходит. И это всё более походило на болезнь. Типа той, которая нашла на неё в ГДР.
  Любовь. 
- Не знаю... - отговорился он.
- Ну отвечай сейчас, - не отстала она.
- Учительницы не бывают непорядочными, - сказал он.
  Не поняв, что сморозил глупость.
  Она весело расхохоталась, прижимая белую салфетку к своему старому облегающему джемперу. Так, что он снова невольно обратил внимание на её фигуру. Он не понял, чего она смеётся... и немного обиделся.
- Ты так думаешь? - серьёзно спросила она.
- Угу, - сказал он.
- А если нет?
- Что нет?
- Бывают? - спросила она, заставив себя не смеяться.
  Она сделала серьёзное лицо.
  Девушке вдруг пришло в голову кое-что совсем неожиданное. А вдруг они говорят сейчас как раз о ней?
- Да ну тебя, - сказал он, чтобы она отстала.
  Он считал, что тут не о чем спорить.
  Это разумелось само собой.
  В данном смысле.
  Аксиома...
- Ну ладно, - сказала с туманным обещанием.
  За окном проносились редкие деревья с кустарником. Внизу от железнодорожной насыпи были травяные лужайки, а за ними начинались зелёные заросли, сквозь которые виднелись поля Донбасса. Вдалеке среди жёлтых полей поднимались два маленьких террикона.
  Официант принёс мороженое с клубничным вареньем.
  Алёна ясно представила себе своё положение. 
  Она не обернулась на официанта.
  Девушке стало грустно.
- Давай поговорим о чём-нибудь другом? - предложила она, мельком поглядев на белое мороженое с красной клубникой.
  В вазочках.
«Клубника ещё тут...» - расстроенно подумала она.
  Ей было не до клубники.
  И тому подобного.
- Давай, - сказал он, начиная есть мороженое.
  Он любил клубничное варенье.
- Ты в какой институт будешь поступать? - спросила она, слегка отодвинув своё мороженое и поставив локти на белую скатерть.
  Она положила подбородок на сплетённые пальцы рук. Серёжа обратил внимание на то, что пальцы были изящные... с небольшим серебряным кольцом на безымянном пальце. С маленьким тёмно-красным камешком. Вроде прозрачного красного рубина...
  Таких изящных пальцев он ни у кого не видел.
  Ни у одной девушки... или девочки.
  Или не обращал внимания.
- Не знаю, - сказал он.
- Как это? - удивилась она.
  Обычно такие подростки в восьмом классе всегда знали, куда они пойдут. А самые прыткие даже начинали уже готовиться. Со своими родителями...
  Она с интересом посмотрела на него.
- Ну, кем ты хочешь стать? - спросила она.
- Раньше физиком, - сказал он. - А теперь наверно писателем...
- Значит, в Литературный? - подсказала она, придвинув к себе свою вазочку с мороженым.
  Всё-таки это было аппетитно.
«Мороженое... и клубника», - подумала она.
  Это ей что-то смутно напоминало... маловразумительно. Но она отбросила в сторону свои мысли. Сегодня ей надо было расспросить его обо всём. И не только расспросить... но и проверить.
  То есть, посмотреть на него в разных положениях.
  Одного вчерашнего дня было недостаточно.
  Для такого решения.
- Дура, что ли? - вылетело у него.
  Своим вольным обращением она всё-таки сумела поставить его подсознательно на одну доску с собой. Она это умела... как учительница.
  Но не применяла на практике.
  До сих пор.
- Ах вот как? - сказала она, перестав есть.
  Она уставилась на него, чуть округлив серо-зелёные глаза. Остановив на полпути руку с маленькой ложечкой.
- Ой... извините, - виновато пробормотал он.
  У него чуть покраснели уши... но всё же не так, как раньше. Особенно вчера... Теперь он относился к ней, как к давнишней знакомой.
  Хоть и старшей.
- А почему дура? - поинтересовалась она.
  В конце концов, она сама была виновата. Она ведь нарочно приучила его к таким приятельским отношениям.
- Ну... я же извинился, - понуро промолвил он.
- Я же спросила «почему», - пояснила она, снова поставив локти на стол. Она душевно посмотрела на него поверх сплетённых пальцев. - А не «кто»... улавливаешь?
- Улавливаю, - ответил он с некоторой дерзостью.
«Разошёлся», - подумала она.

  С подростками это бывает.
  В таком случае надо сохранять спокойствие и исподволь напомнить ему о том, как он вёл себя раньше. В подобных обстоятельствах.
  Но в данном случае это было не нужно.
  Таких, как он, у неё пока не было.
  В восьмых классах.
  И вообще.

- Ну тогда отвечай, - подытожила она.
- Ну... сами знаете, - сказал он. - Какой дурак будет учиться стать писателем?.. Для этого надо вдохновение... и всё.
- Неужели? - ядовито сказала она. - А как же знание жизни, образованность?
- Да... конечно, - согласился он. - Но это должно быть само по себе... а не в институте. Как у всех писателей...
  Остальных он писателями не считал. Хорошими... просто он не знал, почему люди идут в этот институт. И не только дураки...
  А наоборот.
- Да-а, - согласилась она отчасти. - Действительно, Эдгар По не учился в литературном институте. А тем более Шекспир... ну а в какой же тогда? - спросила она. - Или это секрет?
  Подростки бывают странными...
  А этот особенно.
- Наверно, в МИМО, - сказал он. - Там можно заграницу ездить...
- Не МИМО, а МГИМО, - поучительно сказала она. - Ты чего, совсем глупый?
  Серёжа чуть покраснел.
  Он не хотел, чтобы его считали глупым. Не вообще, конечно... на это ему было плевать. А именно эта девушка...  к которой он уже привязался.
  Сам не зная того.
- Ну, МГИМО, - согласился он. - Я не знаю...
  Папа пару раз упоминал при нём, где он учился. Но не ему лично, а в разговорах со взрослыми. Правда, был один случай, когда они ехали куда-то на такси по Крымскому мосту, папа показал на старинное светло-зелёное здание и сказал: «Смотри, вот в этом институте я учился». А вообще папа ему ничего не рассказывал.
  Почти.
- А ты комсомолец? - поинтересовалась она.

  Она тоже могла запросто окончить этот институт... но не захотела.
  И не какой-нибудь малоуважаемый в высших слоях общества МЭО, а главный факультет МО, где готовили дипломатов. И даже там не на каком-то Восточном отделении, а именно на Западном. Где запросто можно было оказаться в одной группе с сыном союзного министра или академика. Или внуком члена Политбюро... но он всего этого не знал.
  И не имел никакого представления, как туда принимают.
  Только по тайным спискам... особенно школьников.
  Тех, кто не служил в армии и не работал.
  Но и тем надо было приложить большие усилия, чтобы получить рекомендацию райкома. Одной характеристикой тут не обойдёшься...
  Как в других институтах.

- Нет, - неохотно сказал он.
  Слово «комсомол» вызывало у него безотрадное и неприятное чувство чего-то бездушного и казённого, как армейская казарма... или концлагерная похлёбка. В принципе, он уже решил, что если писателем, то лучше действительно в МГИМО, где можно работать за границей. Почти решил... тем более, что весной восьмого класса он сильно увлёкся французским языком... и вообще Францией. Ведь в то время она была действительно прекрасна, ничего не скажешь.
  В духовном смысле.
  И в остальном. 
  Мягкий нажим мамы в сторону МГИМО сыграл небольшую роль. В таких вопросах он был самостоятельным.
  В целом.
- А чего ж ты? - озабоченно спросила Алёна. - Ты знаешь, что там надо получать рекомендацию?
  Он знал... но только про комсомол. Но весьма смутно понимал, что это означает, с его стороны. Он знал, что надо поступать в комсомол, но думал, что можно и подождать.
  Ещё год... а то и полтора.
- Да тебя всё равно не примут, - испытующе сказала она. - Ты знаешь, что там только по спискам принимают?

  Этого почти никто не знал.
  Но она знала. Потому что её папа тоже предлагал ей пойти туда. Но она не захотела... она не хотела, чтоб на ней женились ради выгоды. Конечно, могли быть и другие варианты. Но кто знает, что в сердце мужчины? Особенно в МГИМО... где не скроешь, кто у тебя отец. Там ведь не такие разини, как в МГПИ. Включая деканаты и кафедры.
  Но главное, ей очень хотелось учить детей, и именно русскому языку и литературе. Особенно подростков... которых она хорошо знала. Потому что помнила себя в таком возрасте.
  Это было её призвание.
  В остальном она чувствовала себя за папой как за каменной стеной. Даже в далёком будущем... о котором никто не думает.
  В таком возрасте.

- Как это? - не понял он.
- Ну-у... как, - сказала она.
  Она не была уверена, что надо ему об этом рассказывать. Она бы и не стала, если бы... если бы не личные причины. Сочувствие к симпатичному тебе человеку.
  Человеку, который тебе не безразличен.
  И даже более того.
- Очень просто, - сказала она. - Мест мало... а желающих много. И главное, среди этих желающих достаточно тех, кто имеет право пройти. Поэтому составляют списки... во избежание недоразумений. Или претензий... тех, кто не прошёл.
  Точнее, их родителей.
- Как это? - он ничего не понимал. - Почему имеет право... и причём здесь родители?
- Эх ты, глупыш, - с сожалением сказала она, склонив голову набок и посмотрев на него бездонными зеленоватыми глазами. - Потому что кое-что у нас делается строго по рангу... или по знакомству. И это как раз тот случай. Со стороны туда просто не принимают... понял?

  Впрочем, она не очень-то жалела о том, что он наверняка не пройдёт в эту элитарную кормушку со всеми привилегиями загранработников. Она искренне желала ему добра... и счастья. Какой толк, если он станет завидовать своим более сановным товарищам? Если уж писателем, так пиши... молодым у нас дорога.
  Хоть и не везде.
  Но почти... ведь есть цензура и интриги в союзе писателей. Но всё же... большинство хороших писателей пока что пробиваются в люди.
  Становятся известными.
  И печатаются.
  Чего ещё?..

- Не может быть, - сказал он
  Он округлил глаза, с некоторым возмущением против самой мысли о такой подлости. Серёжа давно уже не полностью доверял советской власти, но всё-таки в целом сохранил то, чему его научили с самого детства. И поэтому было трудно поверить, что при социализме такое может быть. Может быть, она его просто разыгрывает?
  Он с сомнением посмотрел в серо-зеленые глаза девушки с гладко зачёсанными тёмно-рыжими волосами. Она сидела, поставив локти на скатерть и положив подбородок на сплетённые пальцы. На миг их глаза встретились и проникли взором в обоюдную бездонную глубину... которая на самом деле была той же самой. Но этого никто на свете не знал.
  Пролетела как будто неосязаемая бесконечная искра.
  Она забыла, о чём они сейчас говорили.
  Он позабыл обо всяких МГИМО.
- Ты чего? - в замешательстве спросила она, тряхнув головой.
  Как только он отпустил её из заколдованной глубины, отведя в сторону свои глаза. Через целую вечность...
- Я? - удивился он, сделав большие глаза. - Это ты...
  Ведь это она отвела глаза, освободив его от своего зачарованного взгляда. Но на самом деле их освободил Ангел. Потому что на земле не допускается небесное единство. Чтобы соединившись, люди не ушли в другой мир.
  А им надо жить... раз уж родились.
  Но это был особый случай.
  Потому что полное небесное единство длилось две секунды, вместо допустимой одной. Отчего они и почувствовали, что душа уже становится бестелесной. Ещё чуть-чуть...   
  По особому промыслу Божьему.
  Полное небесное единство возможно только вне телесного контакта. А частичное может длиться и три минуты. В плотском контакте... как у рыцарей Круглого стола.
  Или у святых супругов.
- Да ну тебя, - сказала она, с облегчением выдохнув.
  Она осмотрелась вокруг, как будто заново знакомилась с этим миром. Он тоже невольно осмотрелся. Погода за окном показалась ещё более пасмурной.
  И ненастной.
- Так о чём мы говорили? - осведомилась она, поправляя свою причёску.
- О какой-то ерунде, - махнул он рукой. - О комсомоле.
- Нет, - вспомнила она. - Кто у тебя отец?
- Дипломат, - сказал он.
  Она расширила серые глаза.
- А чего ж ты не не сказал раньше?
- А ты не спрашивала, - сказал он.
  На внешнем уровне личности он совсем свыкся с девушкой и говорил с ней просто как с Иркой Тимофеевой или Романовой. Без всяких околичностей. Но на более глубоком втором уровне личности он не выходил из состояния особого упоения от свободного и дружеского разговора с девушкой, которая ему нравилась.
  И даже более того.
  Чего он не знал.
  Пока.
- А что? - спросил он.
- Что... тогда может, и примут. Говорят, у них там даже сыновей своих уборщиц принимают. По крайней мере, по одному.
  Но она уже испортила ему настроение... своими откровениями.
- А ты откуда знаешь? - спросил он, вновь принимаясь за своё мороженое с клубничным вареньем.
  На секунду ему вспомнилось что-то имеющее отношение к клубнике... но это было что-то совершенно постороннее.
  Не к месту. 
- Папа сказал, - просто сказала она.
- А он знает?
- А то нет, - сказала она.
- А кто он?
- Генерал, - сказала она.
- А, - понимающе сказал он.
  Он даже не спросил, какой генерал. Того, что она всё равно бы ему никогда не сказала. Потому что нельзя...
  Вот если бы он на ней женился...
  Но и этого было нельзя.
  Ни в коей мере.
  Почти.
«Ничего нельзя...» - сумрачно подумала девушка, чуть поджав ноги под своим стулом. - «Вот невезенье...»
  Но она чувствовала, что это больше, чем невезенье. Просто несчастье... а может быть, и крушение всей дальнейшей жизни.
  Злой рок её судьбы.
- Ну ладно, пошли? - спросила она, с горя не доев половину мороженого.
  Хотя она его любила.
- А чего ты не доела? - спросил он.
  По его мнению, без этого мороженого весь остальной обед не так много стоил. Особенно солянка. Он её не особенно любил. Правда, это смотря как сделать... вот в Таллине они с тётей Ирой ходили несколько раз в ресторан, и один раз там был очень вкусный борщ. Он даже и не имел представления, что простой борщ может быть таким вкусным. Больше такого борща он нигде не ел.
  Никогда.
- А тебе что? - спросила она, уставившись на него своими серо-зелёными глазами.
  Как будто он спросил что-нибудь неприличное. Она стала рыться в своей сумочке на длинном красном ремешке.
- Ничего, - беспечно сказал он. - Просто так...
  Чтобы скрыть своё смущение.
   Она не собиралась выдавать ему своих секретов. К тому же она следила за тем, чтобы сохранить свою бесподобную фигуру.
  Она поднялась, оставив на столе деньги.
  Сверху лежала красная десятка.
 
  Пока они шли обратно по вагонам и тамбурам, все курящие мужчины провожали Алёну взглядом... девушку в старом облегающем свитере.
  И короткой юбке.
  Чёрной.

  Они сели на свои места, закрыв дверь.
- Закрой дверь на защёлку, - попросила она.
  Серёжа был наивным парнем... но не дураком.
  Тем более, со своей особой душевной чувствительностью. Поэтому он всё время чего-то от неё ожидал. Какого-то выкрутаса... или подвоха. Или чего-то такого... о чём обычный подросток в купе с такой девушкой может только мечтать. И не только подросток, конечно.
  А он был обычным подростком.
  В том числе.
- Зачем? - тут же спросил он.
  Себе на голову.
  Потому что такие вопросы только всё портят. Но это был конечно не тот случай... Она просто хотела вздремнуть после обеда. И ей не хотелось, чтобы проводница совала в это дело свой нос.
- Больно любопытный, - сказала она. - Там увидишь.
  Это его ещё больше заинтриговало. В самом заманчивом смысле этого слова. Он встал и с чуть покрасневшими ушами пошёл запирать дверь.
«Пробрало», - подумала она, глядя на его скованные движения мальчишки в чёрном свитере.
  А ей только этого было и надо.
  Она развернула свёрнутый матрас с готовым пододеяльником, бросила на него подушку и посмотрела на стоящего у двери Серёжу.
- Я немного вздремну, - сказала она. - И тебе советую... дневной сон очень полезен для здоровья, - поучительно добавила она.
  Как воспитательница в пионерлагере.
- Не, - сказал он. - Я книжку почитаю...
«Угу... так я тебе и поверила», - подумала она.
  Она его видела насквозь.
- Отвернись, - сказала она.
- Зачем? - не понял он.
  Оттого, что был занят своими мыслями...
  И чувствами.
- Спать в одежде вредно для здоровья, - наставительно сказала она. - Мне надо раздеться.
- Может, мне выйти? - с готовностью спросил он.
- Нет, - сказала она. - Только отвернись... а ты что, любишь подглядывать? - с ехидством беззастенчиво спросила она.
- Да ну тебя, - покраснел он.
  Он повернулся спиной  ней и лицом к зеркалу. Но слишком поздно заметил, что в зеркале почти всё видно.
- Ой, - виновато сказал он.
  Он повернулся лицом к своей верхней полке, с ещё больше покрасневшими ушами. Она тоже заметила, что он неправильно повернулся. Но ничего не сказала.
  Ей захотелось его помучить.
  И совсем неспроста.
  Решение зрело...
  Потихоньку.
- Я не нарочно, - оправдываясь, сказал он.
  Ему совсем не хотелось, чтобы она плохо о нём подумала. В данном конкретном случае. После всего их знакомства.   
- Угу... конечно, - невозмутимо подтвердила она.
  Она надела свой халатик, одновременно любуясь плодами своей деятельности. Его горящими от краски ушами.
«Ничего...» - подумала она. - «Пора выходить в люди...»
- Поворачивайся, - разрешила она, накинув на себя одеяло.
  Серёжа повернулся.
  Алёна лежала на спине, смотря на него с подушки. В её глазах было что-то подозрительное. Он спокойно сел за столик, смотря в окно.
  Стараясь не выдать своих чувств.
  Которых он не мог назвать.
  При всём желании.
- Ну что? - спросила она с подушки. - Не передумал?
«Чего она пристала...» - подумал он, чувствуя растущий жар в лице.
  Он на всякий случай ещё сильнее повернул голову к окну, смотря на проплывающие вдали зелёные перелески между полями. Чтобы она не заметила...
  Он не знал, что ей и не надо замечать.
  Но догадывался.
  Чутьём.
- Ну ладно, - притворно сказала она, с беспечным выражением. - Тогда я одна посплю...
- Ага, - ответил он, не поворачивая головы от окна.
- А чего ты не читаешь? - притворно поинтересовалась она. - Вон твоя книжка...
  Книжка лежала на скатери у самого окна. Рядом с двумя тёмно-зелёными бутылками пива. А её толстая салатовая книжка - на столике с другой стороны от бутылок.
- Потом... - пробормотал он.
- Хочешь конфету? - приглашающе спросила она.
  Недоеденная коробка с конфетами так и лежала посередине столика. На жёлтой коробке красовалась цветастая зимняя тройка.
  Со вчерашнего дня... 
  Если бы это была его коробка, ни одной конфеты уже не осталось бы. Тем более, что он угостил бы и соседку по купе. Не то, что... ах, да... он вспомнил, что она угощала его, но только один раз.
«Тоже мне...» - со смешанным чувством подумал он. - «Разве так угощают...»
  В чувстве было и сладкое сознание, что напротив лежит на постели с белой подушкой притягательная девушка с прельщающим голосом... и он запросто разговаривает с ней.
  И непонятное чувство обиды на самого себя... и на неё.
  И досада на свою нескладность.
- Спасибо, - сказал он.
  Он осторожно открыл коробку, взяв одну конфету.
«Сейчас опять начнётся...» - подумала она, наблюдая за ним с подушки.
  С интересом чуть повернув к нему лицо с зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами и зеленоватыми глазами.
  И угадала.
- А сколько я вам должен? - спросил он. - За обед?..
- А ты что думаешь? - сердечно спросила она.
- Не знаю... - в замешательстве промямлил он, отводя глаза. - Сколько надо...
- Слушай, - пришла ей в голову мысль. - А если бы ты меня пригласил в ресторан, как бы тебе показалось... должна я тебе или нет?
- Н-не знаю, - произнёс он, снова в замешательстве.
  Он ведь никогда не приглашал девушек в ресторан.
  Даже и представить себе не мог. Он не был из светских кругов общества. Ему было конечно известно, что мужчина не берёт денег у дамы. Из литературы. Но если посмотреть на это шире...
  То есть, без предрассудков...
  Ему казалось, что если двое едят, то они поровну и платят. Независимо от пола... какая разница. Вот если бы он был влюблён... тогда совсем другое дело. Подумав об этой девушке, он совсем запутался. Он даже пока не знал, можно ли назвать это любовью. Ведь в своей жизни он испытывал и гораздо более сильную любовь. Такую, что нельзя описать.   
  И не один раз.
  А три.
- Ну ладно, - согласилась она. - Предположим, ты никогда не бывал в таком положении, - допустила она. - Ну а в данном случае?
  Тем более, что это интересовало её больше.
  Что он скажет в данном случае.
  Он молчал... в недоуменни.
  Скованный стеснением.
  Он ведь понял.
  Что к чему.
- Ну так что же? - снова спросила она, как Сова в Винни-Пухе.
- Ну-у... - протянул он, чуть краснея. - Нет...
- Значит, ты относишься ко мне по-особому? - тут же спросила она.
  Не упуская инициативу из своих рук. С какой стати... это был не тот случай. А наоборот... как раз по её вкусу. Она не любила предприимчивых мужчин.
  Повидала... на своём веку.
  За десять лет.
  Со школы.
- Ну... - начал он, застряв на этом слове.
- Баранки гну, - сказала она. - Живо говори... а то хуже будет, - туманно пообещала она.
- Чего?.. - спросил он.
  Сам не зная, о чём.
  Как и она.
- Чего чего? - уточнила она.
  Он подумал, что для него выгоднее... какой вопрос.
  Конечно, второй.
- Чего будет? - спросил он.
  Но её было не так просто обвести вокруг пальца. Да ещё такому юному дуралею, как он. Из восьмого класса. Которых у неё было по двадцать человек...
  Не считая девочек.
  В каждом классе.
- Угадай, - предложила она. - До трёх раз...
«Как в сказке...» - смутно подумал он.
  У него и правда появилось чувство, что он попал в какой-то необычный сказочный мир. Как будто неожиданно переместился в другое пространство. Параллельное... о которых он хорошо знал.
  Из научной фантастики... его поглощающего увлечения.
  Кроме любви к Лине Бракните.
  Которая начинала угасать.
  Особенно сейчас...
  В этом купе.
  На двоих...
- Сама угадай, - снова перешёл он на «ты».
- Сейчас, - пообещала она. - Это твоё дело.
- Почему? - спросил он.
- Ты ведь мужчина, - сказала она. - А не я...
  Какой он был мужчина... он конечно себ я таковым и не считал. К его счастью, он сохранил свою детскую целостность.
  Доныне.

  Правда, ему часто хотелось с ней расстаться... как и любому подростку. Однако при этом он был вполне доволен своим положением восьмиклассника. Мужчиной в полном смысле этого слова он стать не хотел. Он не очень уважал мужчин, судя по жизни. Конечно, не как пол... а как племя. Другое дело, мужчины в «Искателях приключений».
  И вообще...

- Ладно, - сказала она, устраиваясь поудобнее на своей подушке. - Перейдём к другой теме...
  Ей совсем не хотелось спать. И она явно не собиралась. Насколько он видел. Он повернул голову от окна.
«Какой теме...» - подумал он.
  Поезд стучал колёсами, проносясь мимо полосатого шлагбаума, за которым на просёлочной дороге с выбоинами скопилось несколько тёмно-зелёных деревенских грузовиков, заляпанный высохшей грязью газик, телега и старая поблекшая розовая «победа».
  Промельнуло лицо смотрительницы в форме.
  В общем, служащей тут...
  При шлагбауме.
- Какая актриса тебе больше нравится? - спросила Алёна, чуть привстав и посмотрев в окно.
  Серёжа отвёл глаза от распахнутого сверху светлого халатика.
  Где не хватало одной пуговицы.
- Фатеева, - сразу сказал он, с чуть покрасневшими ушами.
  Правда, других он не знал... да и не помнил.
- А ещё? - полюбопытствовала она.
  Это было уже что-то...
- Еще... - подумал он. - Милен Демонжо... Джоанна Шимкус.
- А Джина Лоллобриджида? - спросила она, о чём-то подумав.
- Не-е, - сказал он.
  Он помнил её по «Фанфану Тюльпану». Который немного показывали и в фильме «Посторонним вход...» Он помнил все хорошие советские фильмы... которых было не так уж много. Штук десять... ну может быть, двадцать.
  Так он думал...

  Ведь начиная с «Анжелики» в пятом классе он старался ходить только на иностранные фильмы. «Анжелика» и прочее было в его вкусе. Совсем другая жизнь...
  Не то, что посконные «Неуловимые мстители».
  Он ненавидел портяночную бездуховность «Комиссара», Шолохова, Зыкиной и тому подобное. И был влюблён в романтику Европы и Дикого Дапада...
  Хоть сейчас, хоть в истории.
  Например, «Искатели приключений». Это был лучший фильм, который он видел в своей жизни. Наверно, наравне с «Тремя толстяками».
  Но там была другая причина...
  В основном.

- Значит, тебе нравится «Искатели приключений»? - спросила она.
  Словно прочитала его мысли...
  Что было не так уж трудно.
  По временам.
- Да, - сказал он.
  На его лице появилось такое одухотворённое выражение, что она невольно засмотрелась. Такое нечасто увидишь. В советской школе.
  В русской.
- А «Фантомас»? - с подвохом спросила она.
- Ага, - сказал он.
  Не сумев скрыть свои восторженные чувства по этому поводу. Впрочем, он обычно и не пытался скрывать своих чувств.
  Натура...
- Ну и балбес, - сказала она.
  Ей тоже нравились «Искатели приключений»... или «Великолепный». Но она была более разборчива. «Анжелику» она бы не стала смотреть второй раз.
  Первой серии было достаточно.
  Вполне.
- Почему? - удивился он.
  Например, его дяде Пете тоже нравился «Фантомас».
  Да и всем взрослым, кого он знал по подъезду, по родству или по знакомству своих родителей. Хотя бы дяде Коле и тёте Капе Исаевым. Но особенно всем знакомым ребятам... и не только.
- Потому что не дорос ещё, - насмешливо сказала она.
- А ты доросла?
- Ага, - сказала она.
- Подумаешь, - пренебрежительно сказал он.
  Он был уверен, что у неё просто хуже вкус. По сравнению с его... обратного он не допускал. Как-то не приходило в голову.
  И не напрасно.

  Но он этого не знал... пока.
  Он не знал, что по рождению он более высокой небесной касты, чем остальные. Почти все... Откуда и происходило подсознательное чувство своей полной правоты, начиная с четырнадцати лет, возраста духовного рождения. Как шестнадцать лет - возраст духовного закрепления. И оба они переломные... так же, как восемнадцать лет. Возраст духовного прозрения... Но о первой касте ему мог бы сказать только такой же, как он... но взрослый.
  Или враг... только наощупь. 
  И знак этого превосходства при положительной Натуре - почти полное отсутствие гордости. Хотя чувство внутреннего превосходства остаётся и при отрицательной Натуре. Как у его отца. Ничего этого он пока не знал...
  В наше время в таком возрасте это не положено.
  Да и про касты он пока знал не очень много.
  В основном, про индийские.

- До чего? - язвительно спросил он. - До «Андрея Рублёва», что ли?
  Он его не смотрел. И не горел желанием. Прочитав достаточно много восторженных откликов газетных интеллигентов... разного рода. Которых он пока никак не определял.
  Даже слово «прогрессисты» было впереди.
  А тем более «жидовская» интеллигенция.
  Не имея в виду национальности.
  По большому счёту.

- Да ну-у... - протянула она. - Мне не очень понравилось...
  Это было неожиданно.
  Он ещё не встречал человека, так просто бросившего вызов общепринятому телячьему восторгу. Просто щенячьей радости.
  В данном конкретном случае.
- А «Три тополя»? - спросил он.
- Не-ет... - задумчиво протянула она.
- А «Ограбление святого Януария»?
- Хороший фильм, - одобрительно сказала она, чуть повернувшись на постели и положив голову на подставленный локоть. - Вроде «Золотой пули»...
- Угу, - сказал он.
  В этом он был с ней полностью согласен. Кстати, он вспомнил, что теперь и «Анжелика» уже не казалась ему такой занимательной.
  Как в пятом классе.
- А какая музыка тебе нравится? - спросила она, чуть прикрыв халат наверху.
  Где не хватало пуговицы.
  Она не хотела, чтобы он слишком отвлекался. В данный момент... ведь она спрашивала его не только из случайного интереса.
  Но и по другой причине.
  Более весомой.
- А это ты уже спрашивала, - напомнил он.
  У него была отличная память. Только он пока не умел ей пользоваться. Он вообще рос, как дикий мак в горах.
 
  Без особого культурного попечения со стороны взрослых. Тётю Иру он уже перерос, хотя пока об этом не совсем догадался. Дядю Петю тоже, и тоже не совсем осознанно. Мама его не очень воспитывала...
  А отцу было всё равно.
  Что касается мамы, один раз в конце восьмого класса он случайно услышал обрывки разговора на кухне мамы с тётей Ирой, из которого понял, что мама считает его каким-то особенным гением или что-то в этом роде.
  А тётя Ира возражала...
  Она вообще ориентировалась на своих еврейских друзей по институту... в основном одного, Володю Гинзбурга. После она водила к нему Серёжу, на показ. Посмотреть, что он скажет. В своих кругах он считался очень талантливым, образованным и умным. Рисовал хорошие карикатуры... Но они друг друга не поняли. Особенно еврей Серёжу... которому было всё равно. Впрочем, обоюдно... 
  Так что мама его особенно не направляла... чувствуя, что он и сам воспитается.
  Она была настоящей интеллигенцией... вот как эта Алёна.
  А тётя Ира - поверхностной.
  Что случается, когда люди третьей касты проникаются культурой и образом мышления близкого друга или родственника второй касты, становясь псевдоинтеллигенцией.
  Получается вроде духовного хамелеона...
  Но всего этого он пока не понимал. Хотя иногда чувствовал в себе особую растущую силу. Разума и чувства. Только не очень об этом думал.
  Как и положено человеку.
  Любому.    

- Ну и что, - сказала Алёна, улыбнувшись его простосердечию. - Это была просто тренировка. Давай, выкладывай...
- Ну, - сказал он, на этот раз позабыв о французах. - Утёсов, танго... а ещё лучше «Летка-Енка»... наравне с «Серебряной гитарой».
- А это что ещё? - спросила она.
- Такая музыка, - сказал он. - Вроде венгерская... у тёти Иры на пластинке. Потом ещё испанские народные песни, Шульженко...
  Она чуть расширила серо-зелёные глаза.
  За окном с раздвинутыми занавесками под стук колёс мелькал совсем близкий лес, всего на расстоянии двадцати шагов. Лес был вроде не похож на обычную лесополосу. Он был более тёмный, со старыми и большими деревьями, широкими пнями поближе к поезду и кое-где замшелыми поваленными елями. Капал дождь, и стекло окна было снаружи покрыто каплями воды. В небе клубились тёмно-серые тучи. Ненастье разошлось в полную силу...
  В купе было прохладно.
- Что... думаешь, Шульженко лучше Битлс?
  Она знала, что он скажет... но как-то не верилось.
- Конечно, - сказал он. - Эдит Пиаф тоже ничего... но Шульженко чуть лучше.
  На самом деле Эдит Пиаф ему нравилась только за французский язык. Которым он увлёся так, что за полгода прошёл три года спецшколы. То есть, за следующие полтора собирался её перегнать.
  Что потом и случилось... но это было в будущем.
- Ну-у... ты просто уникум, - сказала она с непонятным выражением.

  В данном случае оно было довольно понятно.
  Но не для него... потому, что он не понимал отношения к нему девочек. То есть, он смутно улавливал направленные к нему чувства, но по причине своей врождённой сердечной чистоты не мог отнести их к тому, чем они были.
  По сути, этот источник девственной чистоты всё время не давал ему приблизиться к девочке на слишком близкое и опасное расстояние. Всевышним в него было вложено ощущение, что все женщины вроде святых, и трогать их чревато публичным позором. А тем более, девочки...
  Вроде того, что оказаться на улице голым. Что в то время было немыслимо... И себя самого он воспринимал в подобной ситуации как святого, который может легко оказаться перед людьми в постыдном положении.
  Но не умом.

- Почему? - пожал он плечами.
  Он просто говорил, что думал. Вот и всё...
- Ну ладно, - села она на постели. - Ты пока тут посиди, а я схожу в одно место...
  Она встала во весь рост, запахнув свой короткий халатик. Серёжа уставился на ладную фигуру девушки, осматривая её как в музее.
  На минуту забыв о приличиях.
  Даже общепринятых.
- Ну что, насмотрелся? - с колкостью спросила она, спокойно стоя около двери.
  Как будто специально, чтобы дать ему время насмотреться. Впрочем, «как будто» в данном случае не подходило.
  Она была не такая дура.
- Э-э... - густо покраснел он. - Я... э-э... просто так, - открутился он.
- Само собой, - невозмутимо произнесла она. - Терпи, казак... - добавила она, взъерошив его волосы. - А то попадёшь... сам знаешь куда.
  Она раздвинула дверь.
- Куда? - не понял Серёжа.
  Он не любил недомолвок... даже в таких делах. Явно невыгодных для него...
- На седьмое небо, - бросила она в купе, задвигая дверь с той стороны.
  Дверь с зеркалом за ней закрылась... и пока он соображал, что к чему, было уже поздно краснеть ещё гуще. До невозможности.
  Ведь никого не было...

- Ну как, соскучился? - спросила девушка в светлом халатике, раздвигая дверь ихнего купе.
  Серёжа сидел у окна, стараясь читать книжку.
  Но ничего не выходило.
- А я нет, - добавила она, подвинув свою подушку к стене и сев напротив него.
  В коридоре купейного вагона с откидными сиденьями по пути туда и обратно её проводили взглядом двое мужчин. Один парень лет двадцати пяти, а другой грузин лет сорока. Грузин не отрывал от неё выразительного взгляда, нарочно встав поудобнее. 
  Это придавало бодрости...
  Но не более того.
- Почему? - спросил он.
- Потому, - сказала она. - Потом узнаешь...
  Было уже пол-четвёртого...
  И надо было спешить.
- Ну а какие у тебя любимые песни? - спросила она, сев и снова положив подбородок на сплетённые пальцы рук.
- Ну-у... - сказал он, вспоминая. - «Степь да степь кругом», «Чёрное море», «Раскинулось море широко», «Возьми гитару».

  После четырнадцати лет в человеке бурно развивается чувствительность. Способность к сочувствию... в прямом смысле. То есть, ставить себя на место другого человека.
  Но он этого не знал.    
  А после двенадцати лет - способность воспринимать прекрасное. Поэтому до двенадцати лет нормальные люди не интересуются музыкой. И тому подобным... кроме вундеркиндов. С ранним развитием.
  Впрочем, все эти способности рождаются с самим человеком.
  Но потом получают толчок быстрого развития.
  Каждая способность в своё время.
  В срок своей зрелости.

- Ну да? - она округлила зеленоватые глаза. - А почему ж ты раньше не сказал? - подозрительно спросила она.
  Впрочем, он был слишом простодушен... чтобы врать с какой-то целью. Независимо от её искусительности.
  И вообще врать.
- Не знаю... - сказал он. - Наверно, забыл...
- А современные советские? - спросила она.
- Не знаю... - неуверенно протянул он. - Про чай... ну и другие... не помню.
  Он был не совсем в курсе.
- Про чай? - не поняла она, наморщив лоб. - А, знаю... особенно хорошо латыши исполняют.
  За окном началась более гористая местность. Не настоящие горы, а просто обрывы с деревьями наверху, мокрые обсыпающиеся скалы из светлого песчаника, крутые зелёные склоны с кустами. Небо ещё больше потемнело. Похоже, что собиралась гроза.
  Постукивали колёса.
- Скоро будут Сочи, - сказала она, повернув голову и посмотрев в окно. - Там стоянка сорок минут... погуляем?
- А вы докуда едете? - вдруг пришло ему в голову.
  Правда, сейчас она частично развеяла его опасения. Но всё же... ему не хотелось расставаться с ней до самого Тбилиси. А потом...
  А про потом он просто не думал.
  В то время у школьников не было обычая спрашивать телефон у девочек. Даже у самых нахальных школьников... им хватало девочек в школе и во дворе.
  Для своих дел.
- Я? - сказала она, ещё в ресторане решив ехать с ним до конца. А может быть, и раньше... - Там посмотрим... А чего ты спросил? - поинтересовалась она.
- Просто так, - отвертелся он.
- Ладно врать, - бесцеремонно произнесла она. - Признавайся.
  Он пожал плечами.
  Чего тут признаваться?.. В этом вопросе не было ничего такого. Она всё равно не могла догадаться. Так ему казалось...
- Просто так, - повторил он.
- Ну сядь сюда, - она положила руку на место рядом с собой, на зелёном одеяле с пододеяльником.
- Зачем? - хмуро спросил он.
  Он ведь знал, что она просто насмехается.
- А чего... ты не хочешь?
- Не... - мрачно сказал он.
- Вот... несговорчивый, - с упрёком сказала она. - Ну сядь.
- Не-е...
  Но ей захотелось настоять на своём. Уже въевшаяся учительская привычка. В общем, чисто профессиональная...
  Практически.
- Знаешь что? - доверительно поделилась она. - Ты не имеешь права... так со мной разговаривать.
- Как это? - поинтересовался он.
- Не слушаться, - пояснила она.
- Почему это? - спросил он, немного отойдя от своего мрачного настроения.
  По поводу её притворства...
  И недоступности... не в качестве недостижимого соблазна в данную минуту, а в более длительном смысле. На всю жизнь...
  Но и в первом качестве тоже.
  Вообще, такова жизнь...
  Противоречива.
- Я же учительница, - напомнила она.
- Ну и что, - сказал он. - Мы не в школе...
- Тем более, - нелогично сказала она. - В школе ведь нет таких диванов... с простынями, одеялами и подушками.   
- Почему? - невпопад сказал он.
- Уж не знаю, - с колкостью сказала она. - Наверно, не положено.
  Он промолчал, не видя смысла в дальнейшем продолжении этого беспредметного разговора. Он вообще не уважал бессмысленности.
  Всяческой.
- Ну что? - невозмутимо сказала она, облизав губы кончиком языка. - Сядешь ты сюда?
- Да ну, - протянул он.
  Она привстала со своего места у окна, нагнулась, достав до него рукой в светлом халатике и потянула его за чёрный рукав свитера.
- Долго мне тебя улещивать? - приказала она учительским тоном.
  Он снова почувствовал себя словно в классе... уже не первый раз за эти два дня. Точнее, полтора... полторы суток.
  Или полтора.
- Чего привязалась, - вырвалось у него.
  Он насупившись сел на её диван, чуть подальше от неё.
- Ага, - поймала она его. - Вот как ты заговорил... а если бы я была твоей девушкой?
- Какой ещё девушкой, - огрызнулся он.
  Этот язык он не понимал.
  Пока...
- Ну женой, - беспечно пояснила она.
- А ты что... хочешь на мне жениться? - хмыкнул он.
  Он уже понимал разницу... но в бытовом разговорном языке её не очень ощущал. Впрочем, как и большинство народа...
  К тому времени.
- Ну... а то как же, - насмешливо заметила она. - Тоже мне... грамотей.
- Подумаешь, - сказал он, покосившись на её халатик.
  За которым чувствовалась тонкая талия и соблазнительные формы. Она проследила за его взглядом. К таким взглядам она была привычна. Даже в школе...
  Поэтому одевалась на работе хорошо, но по старой моде.
  Что несколько снижало её популярность.
  В нужной степени.
- Ну? - сказала она.
- Чего? - нескладно проговорил он.
- Лучше?..
- Чего?
- У меня на постели? - с неподдельным интересом спросила она.
- Н-не знаю... - скованно ответил он.
- Ну спроси меня о чём-нибудь, - предложила она.
  Он чуть подумал.
- А вы спать не будете? - спросил он.
- А чего... тебе очень хочется? - малопонятно ответила она. 
- Чего? - не понял он, чуть покраснев.
  Чисто интуитивно.
- Чтобы я спала?
- Не-е, - сказал она. - Мне всё равно.
- Прямо, - сказала она.
- А чего, - пожал он плечами, снова немного покраснев.
- Чего, чего, - передразнила она. - Обалдуй...
- Почему?
- Потому, - сказала она. - Знаешь, почему ты мне нравишься?
  Он замер, с покрасневшими кончиками ушей.
  Ведь он не привык к обычным приятельским беседам с девушками. Потому что в народе это было не принято. В основном... и поэтому не знал, как это понимать.
  А к светским кругам он не принадлежал.
- Не, - выдавил он из себя.
«Чего прицепилась?» - подумал он про себя.
- Потому что ты не похож на того грузина, который стоит в коридоре, - сказала она. - Если ещё не ушёл...
- А, - сказал он.
  Сначала он понял это буквально.
  Грузин был действительно не очень симпатичный. Серёже больше нравились люди с правильным чертами лица. Вроде его папы... настоящего арийца по внешности.
  Но про арийцев он пока мало что знал.
  В пределах популярных журналов.
  Его время ещё не пришло.
  Для его работы.
  На земле.
- Ты думаешь, я про внешность? - догадалась она, чуть прикусив алую губу.
- А что? - тоже догадался он.
  Но не так определённо, как она.
- В людях есть два начала, - терпеливо объяснила она. - Животное и человеческое... поэтому они делятся на два вида... у кого преобладает животное, а у кого человеческое. Понял?
- Я сам знаю, - сказал он.
  Кое-что он и правда знал...
  Но конечно меньше, чем она. У неё был хороший наставник... её отец. А ему было всего  пятнадцать лет. Не говоря уже о наставнике.
  Которого не было.
- Но это не всё, - сказала она, повернувшись к нему вполоборота, с распахнутым верхом светлого фланелевого халатика.
  С оторвавшейся перламутровой пуговицей. Он стыдливо отвёл глаза в сторону мокрого окна с потемневшим небом. Под светлым халатом ничего не было...
  Она не любила спать в одежде.
  Даже нижней.
  Отчасти.
- Эти два вида тоже делятся на два, - продолжила она, под монотонный стук колёс. - Одни сохраняют своё человеческое качество всю жизнь, а другие - переходят в стан животных.    
  В таких точных словах Серёжа об этом не думал.
  Хотя что-то вроде этого он и сам чувствовал. На уровне подсознания... в основном. Но он пока ещё не привык к таким радикальным теориям.
  Только это была не теория.
  А сама жизнь...
  На земле.
- Вот и скажи мне... - доверительно сказала девушка, чуть наклонившись к нему.
  Серёжа ещё больше отвёл глаза.
- Да кончишь ты баловаться? - в сердцах одёрнула она его. - Чего ты от меня отворачиваешься? Как грузин... только наоборот, - смешливо хмыкнув, закончила она.
  Серёжу осенило.
- Вот именно, - сказал он.
- Ты думаешь? - спросила она, посмотрев ему в синие глаза.
- Ага, - сказал он.
- А как насчёт будущего перерождения? - спросила она, глядя ему в глаза.
  Он не выдержал и отвернулся.
«Интересно, почему сейчас совсем по-другому... и вообще всегда... всё по-разному», - подумал он, вспомнив о том случае внезапного слияния взглядов.
- Нет, - сказал он. - Я всегда буду таким, как сейчас. Только...
- Что только? - с живостью спросила она.
  Ведь это касалось её далеко не теоретически. Во всяком случае, пока что. Пока дело было ещё не закрыто.
  В отрицательном смысле.
  В чём она сомневалась.
  В отрицательности.
  В данном случае.
- Я не знаю... - застенчиво проговорил он. - Пушкин сказал, что дух у человека постепенно угасает. А как сделать так, чтобы не потухал...
- Ну-у... - протянула она с беззаботным выражением. - Всего-то?
  Она незаметно придвинулась к нему.
  При всём своём желании он не мог этого не заметить. Но решил, что в данном случае отодвигаться будет невежливо.
  Может, она случайно... 
- А что... ты знаешь? - спросил он.
  Он уже доверял ей... не просто как учительнице, старше него на десять лет. Это была ерунда... Но как человеку, которого он успел довольно хорошо узнать.
  Ведь ему не надо было для этого много времени.
  Не то, что большинству людей.
  В силу сердечной телепатии.
  Особой силы.
- Конечно, - благодушно сказала она. - Ты будешь терять дух, пока не дойдёшь до точки невыносимости этой потери. И тогда ты обратишься к Богу за спасением своей души... и Он тебя спасёт. Вот и всё, - просто прибавила она. - То есть, родишься свыше.
  Он немного оторопел.
  Она сказала невзначай такие вещи, к которым он был совсем не готов. Ведь если человека научили, что Бога нет, то надо сначала ему как-то доказать обратное.
  Неважно, каким способом.
  Но только верой.
  Иначе нельзя.
- А ты что, баптистка? - спросил он, округлив синие глаза.
- Нет, почему, - сказала она, облизав языком губы. Вишнёвая помада уже немного стёрлась. - Чтобы знать правду, необязательно быть баптистом... или вообще кем-нибудь. Правда не зависит от того, кто её знает... Понял?
- М-м... ну да, - сказал он, соображая.
  Всё, что она сейчас сказала.
  А она сказала очень много. Не по форме, а по содержанию. Она сделала это нарочно. Посмотреть, что он на это ответит.
  И как.
  Он считал, что Бога нет.
  Но не стал с ней спорить... и не только по интеллектуальным причинам. Тем более, что она его сильно отвлекала. Теперь она сидела совсем близко к нему.
  И он снова не отодвинулся подальше от неё.
  Но теперь по другой причине.
  У него покраснели уши.
  Но всё-таки...
- А откуда ты знаешь? - спросил он, собравшись с мыслями.
- Да уж не сама придумала, - сообщила она. - Ты вообще знаешь, как передаётся на земле знание?
- Ну... конечно, - сказал он, покосившись на её халат.
  Халат был совсем рядом на зелёном одеяле... около его чёрных брюк. И то, что под халатом... вообще, это был интересный вопрос. Несмотря на свою кажущуюся банальность. Только на первый взгляд...
  Он подумал.
- Ну-у... от человека к человеку, - догадался он.
- Пра-авильно, - одобрила она, чуть коснувшись его ноги своим халатом.
  Он наконец отодвинулся.
  Было совестно.
- А у человека оно откуда? - спросила она.
  Он недоумённо заморгал глазами.
- Думаешь, от обезьян?
  Он прыснул.
- А от кого же тогда? - не отстала она.
- Не знаю... - немного растерянно произнёс он.
  Он об этом никогда не думал.
  Как и о многом другом.
  Пока что.
- А я знаю, - таинственно промолвила она. - От Бога... то есть, от ангелов.
- А от кого же человек произошёл? - спросил он.
  У него были большие пробелы в образовании... благодаря самому образованию. Если можно так выразиться. Но при этом он не был догматичен. Совсем наоборот... он был открыт любому знанию. Если только оно казалось ему логичным. Но вот знания от обезьян... это было не очень логично. А откуда же тогда?..
  Да-а...
  Девушка спокойно смотрела на него своими зеленоватыми глазами, ожидая, пока он переварит то, что она ему поведала.
  Хотя бы отчасти...
- Ни от кого, - сказала она.
- А что... всегда был? - спросил он.
  Начался чисто интеллектуальный разговор, и это его почти совсем отвлекло от чудесной и заманивающей близости привлекательной девушки.
  Это было ему ближе.
  Как человеку ума.
  И чувства...
  За ним.
- А ты знаешь, что такое вечность? - задала она вопрос, чуть приоткрыв рот с вишнёвыми губами.
- Чего? - спросил он.
- Кольцо, - сообщила она.
- Значит... э-э... кольцо или спираль? - уточнил он.
«Хорош...» - подумала она.
  С ним можно было поговорить.
  О чём-нибудь кроме работы или футбола... или политики. Чем ограничивалось большинство мужского пола, который она знала.  В молодом возрасте...
  Не говоря уже о женском.
- Кольцо, - уточнила она.
- Тогда... э-э... где же начало? - спросил он, пока не очень представляя, о чём речь.

  А чтобы понять, он должен был представить себе. У него был далеко не математический ум. Хотя раньше казалось наоборот. До пятого класса... пока числа можно было себе представить.
  А потом математика становилась постепенно всё менее интересной.
  Ибо то, что нельзя себе представить, просто не существует.
  А то, что не существует, не представляет интереса.
  Что совершенно естественно...
  Для разумного человека.

- Там же, где и начало, - сказала она. - То есть, в принципе их нет. Представь себе кольцо Мёбиуса, - добавила она. - Вот примерно так же и кольцо Вечности.
- Вроде заколдованного круга? - легкомысленно спросил он. 
- Ага, - сказала она, положив руку на его плечо. - В прямом смысле.
- Как это?
- Само существование является загадкой, - объяснила она. - А в загадке есть некоторая заколдованность... говоря литературным языком.
- Существование чего? - не понял он.
- Всего, - сказала она, не убирая руку с его плеча в чёрном свитере.
- Как же ты докажешь существование Бога? - спросил он, чувствуя её маленькую руку.
- Никак, - отозвалась она. - Если хочешь верить, что Добро всегда побеждает, то сам поверишь в Бога. Когда придёт время.
- Ну, - сказал он, снова начиная чувствовать себя завороженным близостью к милой и соблазнительной девушке. - Я и верю...
- А теперь стоп, - прервала она его. - Начинай над этим думать... только пожалуйста не при мне. - добавила она. - Я уже устала от этих разговоров...
  На самом деле она пока не очень устала.
  Но её занимало другое.
  В данный момент.
  Сейчас.
- Ну-у... - разочарованно протянул он.
  Ему стало интересно...
  Но она пересела от него к окну, и стала смотреть на стекло с каплями, подставив локоть под голову. Под тёмными небесами качали кронами деревья на травянистых зелёных склонах.
  Стучали колёса.
  Ему показалось, что она уже всё расспросила и теперь у девушки больше не осталось к нему никакого интереса. Естественно... он почувствовал себя обычным подростком. Который никому неинтересен... тем более красивым молодым девушкам. Вроде неё...
  Он начал вставать.
- Ну, чего ты пригорюнился? - обернулась она от окна. - Погоди...
  Она снова передвинулась к нему.
- Хочешь, я тебя поцелую? - сказала она, чтобы развеять его сумрачное настроение.
  Он замолчал, потеряв дар речи.

  У него захватило дух.
  В первую секунду он понял это совсем в другом смысле. Потом от стыда за свою пошлость стал заливаться краской. В купе стало совсем полутемно, как в светлые сумерки..
  Он сидел, не зная, что сказать.
  Девушка рядом на одеяле посмотрела на него чуть смеющимися глазами. Несмотря на пасмурную погоду и собирающийся ливень с грозой, в купе можно было даже читать. С грехом пополам...
  Только не хотелось.

- Вот строптивый, - сказала она, искоса посмотрев на него,
  Не дожидаясь ответа, она наклонила его голову и поцеловала его в щёку. У него перехватило в горле. На секунду он почувствовал нежное прикосновение её губ и умопомрачительный запах духов. Которого не было заметно с его места на той стороне.
  Она не любила сильно душиться. 
- Ну иди, - подтолкнула она его. - А я подремлю... совсем немного, - успокоила его она.
  Она понимала, в каком он сейчас состоянии.
  Она знала, что его никогда не целовали девочки. Кроме его мамы и прочих родственниц. Дальних и ближних...
  Впрочем, они не были девочками.
- А... сколько? - робко спросил он.
  После этого дружеского поцелуя он почувствовал себя более уверенно. Чтобы спрашивать у девушки на постели разные вопросы.
- До потери сознания, - уклончиво ответила она.
- Ну ладно... - чуть потерянно произнёс он.
  Он сидел на своём месте и смотрел на проплывающие вдалеке крутые склоны с елями и одинокими скалами. Почти не замечая этого романтического пейзажа, он был занят своими чувствами.
  Щемительным чувством нежности...
«Олух царя небесного», - подумала она, ложась и накрываясь одеялом.
  Без неё он ничем не мог заняться.
  Пока что она добилась того, что стала занимать все его чувства и мысли. Правда, это не стоило никакого труда... даже для обычной девушки.
  Вот удержать этот интерес на всю жизнь...
  Это было совсем другое дело.
  Совершенно.

  Она повернулась к стенке, раздумывая о своём положении... и вообще о своих делах. И случайно заснула. Она вообще легко засыпала в ненастную погоду. Её рабудил лёгкий скрип тормозов и прекращение бесконечного стука колёс.
  Почти подсознательного.
  Поезд почему-то остановился на совсем маленькой станции. На низком дощатом перроне около зелёной деревянной станции под сплошным серым ливнем стоял обходчик в чёрном плаще с капюшоном.
  Или смотритель.
- Чего это? - спросила она.
  Она привстала на коленки, выглядывая в окно. Поезд стоял, не двигаясь. За деревянной станцией вдалеке виднелись покрытые лесами горы.
- Не знаю... - ответил Серёжа.
  Он был рад, что она проснулась. Без неё было совсем одиноко. Пожалуй, таким одиноким он никогда себя не чувствовал.
- Наверно, чинят чего-то... - сказала она.
- Ага, - сказал он.
  Он сидел, нахохлившись и тоже смотря в окно на проливной серый дождь и захолустную станцию. Она была похожа на зелёную станцию у них в Ховрино.
  И вообще, подмосковные станции.
  Он любил Подмосковье.
  Оно было родным.
  Для него.
- А ты чего тут делал? - спросила она. - Долго я спала?
«Оболтус», - подумала она.
- Не-е, - сказал он. - Полчаса.
- Долго, - удивилась она.
  Она ведь совсем не собиралась спать. Сейчас у неё было слишком много вопросов к своей судьбе. На которые почти никогда нет ответа.
  Пока не станет уже поздно.
- Можно, я конфету возьму? - спросил он.
  Пока она спала, было неудобно... а коробка лежала на столе и соблазняла его. Конфеты были особенно вкусные. Лучше, чем обычно.
  В коробках.
- Будет тебе... чушь городить, - лениво отозвалась она, не отворачиваясь от окна и продолжая  рассматривать смотрителя и его захолустное хозяйство. - Я тебе уже сказала...
- А, - сказал он.
  В этой коробке конфеты были вкуснее, чем обычно. Он много чего пробовал, и знал толк в конфетах и других сластях.

  В коробке с цветной тройкой было ассорти лучших советских конфет. Там были помадки, суфле, мишка, белочка, клюква в сахаре и даже халва в шоколаде. Которую он видел только в посольском магазине в Турции. В котором раз в неделю продавали дешёвые за границей советские продтовары. Тушёнку, конфеты и тому подобное.
  Один раз его родители купили три килограмма «трюфелей», и положили их в чемодан под кроватью. Он тогда был в четвёртом классе, а Андрюшка совсем маленький, полтора года. Когда его в очередной раз оставили сторожить Андрюшку, тот разревелся, и Серёжа постепенно скормил ему килограмм этих трюфелей. Потому что тот на минуту замолкал, а потом снова начинал орать. Через полчаса Андрющку вырвало. А тут к его двери в тупике галереи третьего этажа с изящными, круглыми как трубы, жёлтыми перилами подошли две девочки, в одну из которых Серёжа был влюблён. Так, что это чувство уносило его на небеса... временами. Ему стало неудобно, что он возится с малышом, и что того вырвало.
  Но девочки ему посочувствовали.
  Скорее с сожалением о нём.
  Что он такой невезучий.   

- А ты где их купила? - спросил он.
- В «Берёзке», - сказала она.
- А что... у тебя есть сертификаты? - удивился он.
- Ага, - безмятежно сказала она.
  Девушка наконец перестала глазеть на накрытую серым дождём старую зелёную станцию с низким дощатым перроном и повернулась, сев и опустив свои ноги под столик.
  Она уставилась на него.
  Не отрывая глаз.
- Какие? - спросил он.
- Бесполосые.
- А что... у тебя папа за границей работает? - заинтересовался он.
- Не-а, - мотнула она головой. - Просто ему дают... сто рублей в месяц.
- За что? - не понял он.
- Балбес, - по-дружески сказала она. - Не за что, а просто часть зарплаты. Понял? - добавила она, чуть показав ему язык.
  Он не особенно удивился.
  От неё этого можно было ожидать. Она была совсем не похожа на девушек, которых он знал. Но так близко, как эту, он наверно никого не знал. В своей жизни... Даже девочек из своего класса. Вообще, он с ними не особенно общался. Они были совсем не такие. Конечно, он по-прежнему был влюблён в Лину Бракните. Так ему казалось...
  Но на деле она уже отошла в прошлое.
  Хотя он этого пока не заметил.
  Слишком мало времени...
  Всего два дня.
- А почему? - недоумевая, спросил он.

  Ведь сертификаты дают только тем, кто работает за границей... тем более бесполосые. Вот его папа последнее время пристрастился к французскому коньяку, который он покупал на оставшиеся сертификаты.
  Наверно, после покупок...
  Серёжа был не в курсе.
  Родители не посвящали его в свои денежные дела. И не случайно... но он тогда не понимал, почему. Хотя смутно о чём-то догадался, когда хулиганистый парень с соседнего двора спросил его, сколько получает его отец. И удивился, когда Серёжа сказал «наверно, сто шестьдесят».
  Конечно, догадался не сразу, а дня через два...
  И то скорее почувствовал, чем понял.
  У того был подозрительный вид.
  Когда он спрашивал.
  В соседнем дворе, где жил Вовка Сотников, было два таких парня, и оба смуглые... потому что татары. Только один постарше, как Сашка Бадейкин с их двора. А другой на год старше Серёжи, Генка Сабиров.
  Сейчас он уже не учился...
  Кроме коньяка, папа покупал экспортную водку, пропустить рюмку за ужином. Раньше у него такой привычки не было...
  Иногда он покупал просто за валюту.
  Недавно он стащил у Серёжи хорошую монету в два с половиной швейцарских франка. Просто увидел у него в коллекции и сказал «дай-ка мне эту монету, она мне пригодится». Серёже пришлось отдать... и он пожалел, что показал её папе. Монета осталась после папиной поездки в Швейцарию.
  На три месяца.

- Буду я тебе отчитываться, - сказала она. - Слишком любопытный...
  Она и так ему много порассказала. Но конечно, в пределах допустимого. Даже на визитной карточке было всего лишь «конспиративное имя».
  Хотя нет, карточку он не видел...
- Слушай, - сказал он. - А кто тебе рассказал про Бога... и всё остальное?
«Точно... любопытный», - с досадой подумала она.
  И непреодолимой симпатией.
  Которая вмещала в себя несколько чувств. Совершенно различного свойства... Но хорошо сочетающихся в одном душевном ощущении.
  Как всегда бывает с чувствами.
  Но не с мыслями.
- Папа, - без колебаний сказала она.
  Она почему-то вдруг почувствовала, что этот парень никуда не денется из её жизни. Хотя бы потому, что у себя в школе она таких не встречала.
  А ведь дело было совсем не в возрасте.
  Значит, теперь всё зависело от неё.
- Да? - он плохо представлял себе генерала с такими необычными мыслями.
  И до сих пор не в отставке.   
- Конечно, - сказала она. - Мужчина обязан достаточно знать о жизни... чего пока нельзя сказать о тебе, - слегка подковырнула она его. - К сожалению.
  Собственно, ничем не рискуя. Потому что он не понял направления её мыслей. По своей простоте... особенно в таких вопросах.
- А женщина? - спросил он.
- А женщина не должна, - просветила она его.
  Поезд наконец тронулся, глухо дёрнув железо вагонных сцепок. Он постоял на этой богом забытой станции минут двадцать. Наверно, из-за какой-нибудь стрелки...
  Или просто красного цвета.
- Почему это? - спросил он.
  Он не считал, что пол сильно различает людей. Если говорить о душе... то есть, о способностях ума и сердца. Потому что был так научен...
  А она нет.
- Голова садовая, - сказала она, как его мама. - Потому что женщине это не надо.
- Чего не надо? - не понял он.
- Ну, представь себе, что ты искатель сокровища, - пояснила она, не отвечая на вопрос. - Ты делаешь всё, чтобы найти его и получить, а само сокровище ничего делать не обязано. И что ты ощущаешь, когда ищешь? - продолжила она своё поучение.
  Как учительница на уроке.
- Что? - спросил он.
  Он был не против, чтобы она его учила.
  Вообще-то сейчас ему хотелось, чтобы она никуда не делась, когда поезд приедет в Тбилиси. А каким-то образом стала жить с ним.
  На всю оставшуюся жизнь.
  Пускай учит, если хочет.
  Это не помешает.
  Ничему...
- Что это сокровище владеет всеми твоими мыслями и чувствами, - сказала она. - То есть, царствует над тобой.
- Ну и что, - сказал он, поняв её сравнение. - А когда он его найдёт?
- Тогда он будет управлять им, - сказала она. - А оно царствовать над ним.
- Почему? - возразил он.
  Он не смущался, когда разговор носил чисто абстрактный характер. Точнее, не относился к его отношению к девушкам.
  То есть, женщинам.
  Вообще...
- Ну, - сказала она. - Во-первых потому, что он всё равно останется в него влюблён... в переносном смысле, - добавила она, не отводя от него серо-зелёных глаз.
  Она снова сидела, положив подбородок на сплетённые пальцы рук. В глазах девушки появилось непонятное выражение. Когда она произнесла «влюблён». 
  Он немного покраснел.
- А во-вторых, он по-настоящему не может его найти до конца, - пояснила она. - Потому что это сокровище как неисчерпаемый колодец. Ведь человеческая душа неисчерпаема, - сказала она. - Пока она живая...
- А мужчина? - поинтересовался он.
  Насчёт женщины было понятно... если она действительно внушает любовь. Он знал это на опыте своей жизни.
  Достаточно большом.
  К счастью.
  Для него.
- Мужчина тоже, - сказала она. - Только скорее не колодец, а источник... или ключ. Знаешь, вроде лесного родника? - прибавила она. - Видел?
- Да-а... - задумался он. - Но если колодец неисчерпаемый, значит в нём родник. Получается вроде одно и то же.
- Да нет, - поправила она. - Горе луковое... где же одно и то же? В колодце родник, а родник что? - спросила она, выжидающе посмотрев на него.
  Как учительница в замершем классе.
  Ведь никому не хочется отвечать.
  За всех.
- Что? - не понял он.
  Хотя понять было очень просто.
  Тем более ему... это было ему вполне по плечу. Он был довольно сообразительным... но не всегда. Не тогда, когда на него выжидающе заманивают в свою бездонную серо-зелёную глубину глаза очаровательной девушки, сидящей на своём одеяле напротив. В полутёмном от сумерках клубящегося тёмно-серого неба за покрытым струями дождя окном закрытого купе.
  Под стук колёс...
- Балда, - сказала она, нарочно пошевелившись.
  Он снова отвёл глаза в сторону.
  Ей это сильно нравилось.
  Дух захватывало...
- Если источник в колодце, то колодец в источнике... только наоборот, - проговорила она. - Понимаешь?
  Он только мотнул головой, стараясь не смотреть на её прелести. Хотя ему только казалось, что он видит слишком много. На самом деле он пока ещё ничего не видел.
  В смысле, не знал.
- Ох, вздохнула она.
  Словно не понимая, отчего он вдруг так поглупел.
- Ну смотри, - сказала она, не отрывая от него зеленоватого взгляда.
  В котором было что-то манящее...
  Что-то неведомое.
  Совсем.
- Если причина колодца источник, то цель источника колодец, - доходчиво объяснила она.
  Во всяком случае, для него.
  Она это знала.
  Наверняка.
- Поэтому ты не можешь сказать, что было сначала, - снова сказала она. - Цель или причина... раз они - один в другом. С обеих сторон, - добавила она.
- Как это? - не понял он.
- Чего? - уточнила она.
- С обеих сторон?
- Потому что они двух родов, мужского и женского, - пояснила она. - Но при этом нельзя уловить момента различия рода, - сказала она. - Поскольку источник питает колодец, но колодец питается источником. А уловить, где страдательный залог, а где действительный - нельзя, - пояснила она.
  Как закоренелая учительница по русскому.
- Но ведь здесь оба залога действительные, - сказал он, в сомнении раздумывая над этой необычной головоломкой.
- Правильно, - подтвердила она, как на уроке. - В данном случае... и именно потому, что они не могут решить, кто из них страдательный. Потому что в подобных отношениях не может быть без обоих залогов. В отношениях мужского и женского рода, - добавила она. - Согласись, мой друг... - она наклонила голову, таинственно расширив зеленоватые глаза.
  Его приятно прохватило от этих слов.
  Но это не помешало ему соображать. На этот раз... он посмотрел в ненастное окно со струями воды, немного подумав.
  Да-а...
  Действительно, отношения были довольно ясные... кто-то кого-то питает. В разном смысле... Следовательно, есть питающий и питаемый. Но в данном случае они явно не просматриваются. Точнее, неуловимо перемигиваются смыслом. То есть меняются смысловыми местами...
  Хотя они конечно разные.
  Без этого нельзя.
- Вот тебе и загадка Бытия, - заключила она, чуть склонив голову набок. - И та же самая загадка отношений мужской и женской части рода людского. То есть, наших с тобой... - походя уточнила она.
  Он потупился, почувствовав себя неловко.
  Как только она перешла на личности.
  Это было совсем другое дело.
  А не научный разговор.
  В чистом виде.
- Понял? - спросила она.
  Она смотрела на него, всё так же уставившись на него своими бездонными зеленоватыми глазами. Он вдруг почувствовал себя в заколдованном царстве. Там, где валяется в траве волшебная палочка, которую все принимают за обыкновенную палку от ветки. У него перехватило дыхание от неизъяснимого чувства, возносящего дух на седьмое небо. Как это с ним случалось в четвёртом классе... например, когда он ходил в полутьме от светящихся окон дома по тротуару... по глубокой снежной жиже чуть в стороне от огибающего второй этаж балкона Нины Ковригиной.
  Девочки из третьего класса.
  В которую был влюблён.
  До потери памяти.
- Ну-у... - задумчиво произнёс он.
- Что? - с замиранием сердца спросила она, заметив совершенно небесное мечтательное выражение у него в глазах.
  Ставших синими, как недоступное людям небо.
  В своём настоящем смысле.
  Небесном.
  Такое небесное, которое редко увидишь... тут, на земле. Теперь она уже не сомневалась, что он будет принадлежать ей. Потому что знала, отчего у него появилось это выражение... в данном случае. И потому, что уже не представляла себе своей жизни без этого небесного выражения в бездонных синих глазах. У того, кто тебя любит... И потому что знала, как он к ней привязался. И знала, что с этим делать...
  А потом... потом всё останется так же.
  Она в этом не сомневалась.
  Нисколько.
- А почему же тогда отец считается выше матери? - спросил он.
  Вообще-то сам он так не считал.
  В его глазах полы были совершенно равные... в смысле равноценности. Но он достаточно знал из истории... особенно христианства. А также философии... из вторых рук, конечно.
  Самих философов он почти не читал.
  Его время ещё не пришло.
- Да, - подтвердила она, с удовольствием посмотрев на него. - Отец более высокая фигура... во всей человеческой культуре. И в любом богословии, - добавила она. - Кроме дикарского... знаешь, вроде матриархата у древних троглодитов?
  Он молчал, ожидая продолжения мысли.
  Тем более новой для него.
  В смысле троглодитов.
  Что он и подозревал...
  До этого.

  Дома или в гостях она отдыхала, но в других местах было не с кем поговорить Поэтому ей было приятно для разнообразия побеседовать с человеком пусть и мало знающим, но обладающим слишком редким в наше время даром - открытостью ума. Со способностью к обобщению и различению картины реальности на уровне взрослого.
  Взрослого интеллигента.
  Вроде неё... она знала в этом толк. Потому что знакомые её отца были аристократы духа. Не такие, которые обречены всю жизнь бессознательно отчаянно притворяться интеллигенцией. В силу своего воспитания... и к своему несчастью.
  А настоящие...

- Но кто знает, что в сердце у отца? - промолвила она.
  Она нарочно не переводила разговор в богословскую плоскость. Чтобы для его мыслей не было препятствий.
- А что? - спросил он.
- Сам не знаешь? - хмыкнула она. - Мать, конечно... и дети. Мы ведь говорим об идеальном логическом варианте, правда? - добавила она, доверительно чуть наклонившись к нему.
  Над столиком с белой скатертью.
- Ну, - подтвердил он, не всегда успевая угнаться за её мыслями.
  Не от сложности мыслей, а от их непривычности. По сравнению с этими темами статьи Добролюбова и Писарева были просто политической писаниной. Не говоря уже о Герцене... которого он не осилил. Слишком скучно...
  Он их не очень-то уважал.
  Всех этих Чернышевских, Гашеков и прочих. Правда, у Гашека было несколько хороших смешных рассказов. И всё...
  В душе он чувствовал себя по-другому.
  Гораздо больше правым, чем левым.
  Но подсознательно.
  Пока.
- Ведь более высокое означает только главенство, - предложила Алёна новую для него мысль. - Например, на корабле капитан - полный хозяин. Он самый главный, и он имеет право вершить суд над всеми, кто на корабле. Если надо... вплоть до расстрела. Но в то же время самые важные для него - пассажиры, - заключила она, махнув тёмными ресницами и раскрыв зеленоватые глаза.
  Для более сильного воздействия.
  Она вообще любила риторические пассажи. Впрочем, как и должно быть у настоящего учителя. По призванию...
- Что он сам и подтверждает, оставаясь на тонущем корабле, - добавила она. - Или по крайней мере, спасаясь самым последним. Даже после своего кока, - улыбнулась она в полутьме от непроглядного ливня за окном, чуть открыв белые зубы.
  За алыми губами.

  Серёжа невольно вспомнил один из трёх своих любимых стихов.
  «У бледных девушек зелёные глаза
    И белый ряд зубов за алыми губами...»
  Багрицкий.   

  Другой был из Эдгара По.
  «Ночью и днём
   Млечным путём
   Держи свой путь
   Но и стоек будь
   Если ищешь ты Эльдорадо.»

  Этот отрывок вдохновлял его не столько красотой, сколько неодолимой силой стремления человека к своему высокому идеалу. Волшебной стране... вроде Арвентура.
  У Грина.

  А третий был из Пушкина.
  «Буря мглою небо кроет,
   Вихри снежные крутя
   То как зверь она завоет,
   То заплачет, как дитя
   То по кровле обветшалой
   Вдруг соломой зашумит
   То, как путник запоздалый
   К нам в окошко застучит
   
   Наша бедная лачужка
   И печальна и темна.
   Что же ты, моя старушка
   Приумолкла у окна?
   Или бури завываньем
   Ты, мой друг, утомлена?
   Или дремелшь под жужжанье
   Своего веретена?

   Выпьем, добрая подружка
   Бедной юности моей
   Выпьем с горя
   Где же кружка?
   Сердцу будет веселей.»

  Дальше он не знал.
  Да и середину не очень помнил. Он вообще плохо запоминал стихотворения. В отличие от всего остального. Может быть, тут была какая-то тайная связь с его неудачами в этом искусстве. Но он очень хорошо помнил самое сердце стихотворения.
  «Выпьем, добрая подружка
   Бедной юности моей
   Выпьем с горя
   Где же кружка?
   Сердцу будет веселей...»

  В этом отрывке он полностью чувствовал то же, что и сам поэт. Он чувствовал это душой... как не может чувствовать человек, не осеняемый небесным вдохновением во время чтения стихов. Или когда слушает музыку...   
  Божественную.
  А с ним это было обычное дело. Поэтому он выглядел со стороны не совсем «от мира сего». Не так сильно... но заметно. Но никто ему об этом не говорил.
  Просто не приходило в голову.
  А он не догадывался.
  Ведь себя не видно...
  Со стороны.

- Алёна... тебе нравятся стихи «Буря мглою небо кроет...»? - спросил он её.
  Ему захотелось узнать о ней гораздо больше, чем она ему рассказала. Что является верным признаком начала любви. Ведь до сих пор спрашивала только она...
«О, - с удовольствием подумала она. - «Кажется, это в первый раз... после перехода на ты.»
  А это большая разница.
  Ведь назвать знакомого тебе человека на «ты» совсем не то, что на «вы». В дружеском смысле, конечно.
- Да, - сказала она тихо. - А тебе, Серёжа?
- Мне тоже, - признался он. - А что ещё вам нравится? - застенчиво спросил он.
- Слушай, - сказала она, пропустив мимо ушей его «вы».

  Такая уж у него совесть...
  Она не жалела о конце того разговора. В нём было слишком много для ума. А в данный момент в ней замирала душа. От возможного счастья...
  До которого рукой подать...
  Но пока нетронутого.
  Совсем.

«За всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слёз, отраву поцелуя,
За месть врагов и клевету друзей;
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был...
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я ещё благодарил.

  Серёжа слушал стихотворение, наслаждаясь милым привлекательным голосом девушки с локтями на столе, смотрящей на него со сплетённых пальцев рук.
  Под стук колёс...

- А вот ещё, - сказала она, не останавливаясь... все остальные слова были лишними.

«Есть речи - значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.

Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слёзы разлуки,
В них трепет свиданья.

Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рождённое слово;

Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.

- А... - хотел он что-то спросить.
- Слушай, - перебила она:

  «Гляжу на будущность с боязнью,
Гляжу на прошлое с тоской
И, как преступник перед казнью,
Ищу кругом души родной;
Придёт ли вестник избавленья
Открыть мне жизни назначенье,
Цель упований и страстей,
Поведать - что мне бог готовил,
Зачем так горько прекословил
Надеждам юности моей.

Земле я отдал дань земную
Любви, надежд, добра и зла;
Начать готов я жизнь другую,
Молчу и жду: пора пришла;
Я в мире не оставлю брата,
И тьмой и холодом объята
Душа усталая моя;
Как ранний плод, лишённый сока,
Она увяла в бурях рока
Под знойным солнцем бытия.
 
  Он открыл рот.
- Погоди, - остановила она его. - Вот ещё:

«Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остаётся жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.

А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря,
И что родному краю
Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали,
И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... всё равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит!

  На этот раз ему удалось вставить слово.
- Ты так много знаешь... - с удивлением промолвил он.
- Подожди, - сказала она.
  У неё была своя цель. Прочитать всё, что она знала... из Лермонтова. Только не из школьной программы. Которую она не очень уважала. Особенно учебники...
  Но что делать.

«Не смейся над моей пророческой тоскою.
Я знал: удар судьбы меня не обойдёт;
Я знал, что голова, любимая тобою,
    С твоей груди на плаху перейдёт;
Я говорил тебе: ни счастия, ни славы
Мне в мире не найти; настанет час кровавый,
    И я паду, и хитрая вражда
С улыбкой очернит мой недоцветший гений;
       И я погибну без следа
       Моих надежд, моих мучений.
Но я без страха жду довременный конец, -
    Давно пора мне мир увидеть новый.
    Пускай толпа растопчет мой венец:
       Венец певца, венец терновый!..
       Пускай! Я им не дорожил... - прочитала милым задумчивым голосом.
 
- Тихо... - подняла она руку, останавливая его открытой над столиком с белой скатертью ладошкой:

«Как страшно жизни сей оковы
Нам в одиночестве влачить.
Делить веселье - все готовы:
Никто не хочет грусть делить.

Один я здесь, как царь воздушный,
Страданья в сердце стеснены,
И вижу, как судьбе послушно,
Года уходят, будто сны;

И вновь приходят, с позлащённой,
Но той же старою мечтой,
И вижу гроб уединённый,
Он ждёт; что ж медлить над землёй?

Никто о том не покрушится,
И будут (я уверен в том)
О смерти больше веселиться,
Чем о рождении моём...

- А вот ещё, - тут же произнесла тем же милым голосом, в котором звучала просьба к нему пока помолчать.

«Нет!- я не требую вниманья
На грустный бред души моей,
Не открывать свои желанья
Привыкнул я с давнишних дней.
Пишу, пишу рукой небрежной,
Чтоб здесь чрез много скучных лет
От жизни краткой, но мятежной
Какой-нибудь остался след. 

Быть может, некогда случится,
Что, все страницы пробежав,
На эту взор ваш устремится,
И вы промолвите: он прав;
Быть может, долго стих унылый
Тот взгляд удержит над собой,
Как близ дороги столбовой
Пришельца - памятник могилы!..

- Стой, - попросила она. - Вот ещё...
  Она пожалела, что не сидит рядом с ним и не может просто положить руку, закрыв ему рот. Ей очень хотелось это сделать. Только потому, что это было так приятно... и полезно.
  И для него, и для неё...
  В данном случае.
  Только.

«В песчаных степях аравийской земли
 Три гордые пальмы высоко росли.
 Родник между ними из почвы бесплодной
 Журча пробивался волною холодной,
 Хранимый, под сенью зелёных листов,
 От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студёной
Ещё не склонялся под кущей зелёной,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать:
"На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!"

И только замолкли - в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонков раздавались нестройные звуки.
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шёл колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твёрдых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И чёрные очи оттуда сверкали...
И стан худощавый к луке наклоня
Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, поражённый стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке;
И, с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копьё на скаку.

Вот к пальмам подходит шумя караван:
В тени их весёлый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро поит их студёный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до утра огнём.

Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне всё дико и пусто кругом -
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит -
Его лишь песок раскалённый заносит
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.

Это стихотворение было такое длинное, что Серёжа удивился, как она его запомнила. Он невольно вспомнил «Тома Сойера»... как там один мальчик запомнил наизусть всю Библию. Да и не только он, по большому счёту...
  В то время Серёжа не знал, почему.
  А узнал только лет в пятьдесят. Всё было просто... на первый взгляд. Просто все способности людей были сто лет назад гораздо сильнее. Как духовные, так и физические. Мало того, все про это прекрасно знали... но скрывали, по воле скрытых властей мира сего.

- Дай ещё, - попросила она.
  Он только кивнул.
  Было одно наслаждение слушать этот милый голос девушки, да ещё читающий хорошие стихи. Потому что они все ему нравились.
  В разной степени.

«Я жить хочу! Хочу печали
Любви и счастию назло;
Они мой ум избаловали
И слишком сгладили чело.
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман.
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
Он хочет жить ценою муки,
Ценой томительных забот.
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берёт.

- Постой, - снова протянула она руку к нему ладонью, чтобы он не открывал рта. - Последнее, - пообещала она.

«Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? - ничего!
Что помню вас? - но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.

   И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всём.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б ещё морочить свет!
Да и притом что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!

   Во-первых, потому, что много
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаянье бесплодном
Влачил я цепь тяжёлых лет
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, - но вас
Забыть мне было невозможно.

   И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не всё ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За всё я ровно благодарен;
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.

  Она замолчала, тихо смотря на него через столик с белой скатертью, на котором у самого окна стояли две одинокие бутылки пива. И около две книги... её толстая потрёпанная книга салатового цвета, а его серо-голубая.
  Которые они почти не читали.
  Только вчера часа два.
  За весь день.
- Ну, чьи это стихи, по-твоему? - спросила Алёна.
  Серёжа подумал.
  Вообще-то, он не имел понятия. Они ничего этого не проходили. Потом он вспомнил о трёх соснах... это было похоже на то, что они проходили. Хотя там была одна сосна... и к тому же на севере. Но всё же... да и по стилю было похоже. Хотя у Пушина и Лермонтова стихи по стилю не особенно отличались. Можно было запросто перепутать.
- Лермонтова? - спросил он, надеясь угадать.
- Да, - сказала она. - А как ты угадал?
  Она его видела насквозь.
  Он читал по программе только то, что ему хоть немного нравилось...Например, она была уверена, что он прочитал «Преступление и наказание». Только не знала, докуда... вряд ли до конца. Он явно не одобрял философию русской классики. Во всяком случае, после Гоголя.
  И без программы то же самое.
- Ну-у, - чуть несмело протянул он, понимая свою необразованность.

  Он о ней не жалел, но с другой стороны, её стихи были хорошие, а он всё это пропустил. Потому что попробуй найди хорошие стихи в куче ерунды. Никто ведь не утруждал себя отбором лучших стихов классиков. Они мол и так хороши...
  Сволочи...
  Это было его последнее по времени ругательство. До этого он долго употреблял «скотина», но потом оно как-то потеряло силу. А «сволочь» было достаточно сильным. Он никогда не был особенно разнообразен в своих ругательствах, всё время используя одно и то же слово. До «скотины» это было «гад», а в женском роде «гадка». До четвёртого класса... Его мало волновало, что такого слова в женском роде не было в обычном языке. У него был самостоятельный ум... и вообще характер. Уже тогда... впрочем, такие вещи проявляются с самого детства.
  Всегда.

- Что, про сосны услышал? - угадала она, устав сидеть за столом и забравшись с ногами на свою постель.
  Она решила её не убирать. Зачем... если всё равно скоро понадобится? Да и вообще... так было как-то по-домашнему... уютнее.
- Ага, - признался он.
- А это ведь совсем другое стихотворение, - напомнила она.
- Ну... просто угадал, - легко согласился он.
  Подумаешь...
- А как ты запомнила столько стихов? - спросил он то, что давно его занимало.
- А ты думаешь, я только эти знаю? - усмехнулась она, обняв на диване с одеялом свои коленки.
  Коленки были голые, потому что чёрная юбка была слишком короткой. Чтобы сидеть в такой позе... перед невинным подростком.
- А что? - спросил он.
  Он по обычаю повернул голову к окну, но потом вдруг снова посмотрел на неё, уже не отворачиваясь от девушки на диване. Смотря на девушку в соблазнительной позе, он почувствовал в своей душе новое ощущение.
  Да и не только в душе...
«Ого», - подумала она с удовлетворением. - «Отступаем...»
  Впрочем, раскрепощение не было таким уж быстрым... оно только показалось быстрым из-за обрушения данной преграды. Как стены, которую до того медленно подтачивала вода.
- Это только одна четвёртая часть, - сказала она.
- А ещё какие? - спросил он.
- Ну... в основном девятнадцатого века, - сказала она. - Я ведь преподаю в восьмых классах.
- Значит, только из-за этого? - спросил он.
  В его голосе послышалось некоторое разочарование.
- Нет, - сказала она. - Просто стала изучать материал, и увлеклась. У меня хорошая память на стихи. А у тебя, я вижу, не очень, - прибавила она.
  Посмотрев на него с колен своим таинственным зеленоватым взглядом. Ей захотелось сидеть долгими зимними вечерами у камина и читать ему стихи. Правда, камин у них был только на даче. Ну и что... зимой там никого нет... а влюблённым первое время хочется быть одним, без лишней компании. Вот как у неё сейчас... и она уже знала, что у него тоже.
  Пока не прошла первая страсть. 
- Давай ужинать? - предложила она. - А то через сорок минут будут Сочи. А мы там собирались погулять...
  Вообще-то, собиралась она.
  Но он не представлял себе, чтобы отказаться от её предложения. Любого... тем более, такого безобидного... и удачного. Он любил дождь...
  Впрочем, в данном случае наоборот.
  В смысле безобидности. 
 - Давай, - сказал он. - Только у меня одна курица... половина.
  Она чуть улыбнулась, полуткрыв рот и облизнув губы. За окном стало темнеть уже не только от тёмно-лиловых туч, но и от наступления вечера.
  Постепенного.
- Так ты хочешь доедать курицу? - спросила она.
- Угу, - сказал он, немного стесняясь своей курицы.
  И того, что ему дали курицу. Вместо более приличной еды... вот как у неё. Он был уверен, что у неё в сумке есть ещё вкусные пирожки. Правда, мама ему тоже дала... но он все уже съел. Вместо курицы... а свои конфеты он сначала ел один, даже не угостив попутчицу. Просто постеснялся... начать первым разговор с незнакомым человеком.
  Особенно с девушкой.
  Привлекательной.
- Бредовая затея, - высказала она своё мнение. - Ты знаешь, сколько потом от неё отмываться?
- Подумаешь, - сказал он. - Всего один раз... в туалет сходить.
- Да ну тебя, - сказала она. - Сам ходи... если тебе хочется.
- А что тогда? - спросил он.
  Неужели она опять позовёт его в вагон-ресторан?
  Но она была не такая дура. Она знала, что вечером в этом ресторане бывает почти всё занято. Да и вообще... ужинать надо дома. У себя в купе... особенно в такой занимательной компании.
- Что ж... будешь есть мою еду, - сказала она. - Нахлебник.
  С красивыми девочками он был мнителен... и сначала немного оробел. Но потом сразу понял, что она просто так... шутит. Она спрыгнула со своего постеленного дивана, приоткрыла крышку и достала свою чёрную кожаную сумку на удобном длинном ремне. Плюхнув сумку на одеяло и раскрыв молнию, она стала рыться внутри.
- Вот, - сказала она, начиная выкладывать почти всё, что у неё осталось.

  Она знала, что завтра утром они будут в Тбилиси... и походная еда им больше не понадобится. Значит, надо избавляться от неё сейчас. Не будут же они есть ночью.
  Но тут она немного ошиблась... с непривычки.
  Она вела не очень модную жизнь.
  В смысле, одинокую.
  С родителями. 
 
  Она положила на столик два апельсина, потом вытащила коробку пастилы, коричневый пакет, из которого выпал один пирожок, один лимонад, баночку чёрной икры и полбатона рижского хлеба, немного в серой муке. Серёже он очень нравился. Но он продавался только в центре. У них в Ховрино почти никогда не завозили.
- Ну вот вроде и всё, - сказала она милым голосом. - Ах нет, ещё осталась колбаса с бужениной и корейкой, - вспомнила она. - И там где-то с ними чёрный хлеб... - она чуть пошарила в другом углу сумки, и достала свёрток из серой бумаги. Отдельно от него вытащила четверть буханки чёрного хлеба.
  Почти весь стол оказался занят едой.
- Куда так много... - проговорил Серёжа.
  Она немного поколебалась, но решила ему кое-что сказать. Теперь не было смысла это скрывать. А наоборот.
- Понимаешь, Серёж, - сказала она. - Я вообще-то сначала собиралась в Сочи, в пансионат «Чайка». У меня там номер... ну вот я и собиралась там всё доесть, если не будет попутчиков. То есть, попутчика... - она немного покраснела. - Я вечером не люблю ходить в ресторан.
  Она не стала объяснять, почему... зачем?
  Вообще, в этом гадании был только один попутчик. Шансов было мало, но это придавало более весомости положительному результату. Попутчика не было... судьба не послала. Не считая этого... довольно неожиданного.
  Для неё.
  И него.
- А чего ж ты хочешь ехать до Тбилиси? - удивился он.
  Он одобрял это решение всей душой. Но совсем не понимал его. Ни его причин, ни его смысла. И тем более последствий.
  Для него.
  И неё.
- Там увидишь, - таинственно пообещала она.
- Давай включим маленький свет? - предложила она. - Будет ужин при свечах.
  Действительно, лесистые горы за окном стали совсем тёмными. Ливень вроде стал слабее, и перешёл в дождь. В небе еле различались тёмные клубящиеся облака.
  Стучали колёса.
- Давай, - сказал он.
  Она разложила всё по порядку на столе и взяв открывалку, открыла бутылку пива. Тарелок у них не было, поэтому всё лежало на бумаге... и в коричневом пакете.
  Она налила два стакана пива.
- Давай выпьем за нашу встречу, - доверчиво сказала она. - Только сначала заедай пирожками... а то они испортятся. И бужениной.
- А с чем они? - спросил он.
- Попробуй, - пригласила она.
- Не сладкие? - уточнил он.
  Он не очень любил сладкие жареные пирожки. Его мама делала настоящие печёные пирожки с капустой, и их можно было есть.
  Хоть четыре штуки.
  Если голодный.
- Да нет, - отмахнулась она. - Вот пристал... пей.
- А ты что, любишь пиво? - спросил он.
  Ему казалось, что девушке совсем не подходит пить пиво. Разве только случайно, за компанию... Вот курить было модно. Хотя он лично этого не любил.
  То есть, ему было почти всё равно.
  А не курил он сам.
- Ты куришь? - не ответила она, поставив перед ним стакан с пивом.
  Она как-то забыла спросить один из главных вопросов, и теперь обозвала себя дурой. В восьмых классах курило около трети ребят, и они были не самые лучшие. Она и собиралась спросить или выведать об этом, но он был такой послушный, что она просто позабыла. Как забывают спросить щуплого очкарика, хорошо ли он дерётся.
  Хотя она повидала и таких...    
- Нет, - сказал он.
- Почему? - спросила она.
  Ему стало неловко, что его спрашивает об этом учительница. Но сейчас она была совсем не похожа на учительницу в школе.
  Нисколечко.
- Не знаю, - ответил он. - Просто не хочу...
- А родители запрещали? - поинтересовалась она, как настоящая учительница.
- Не, - пожал он плечами. - Зачем?
- Что ж тебе... никогда не хотелось попробовать? - полюбопытствовала она.
- Не, - сказал он. - Чего тут пробовать-то?
- А всё же, - не отставала она, несколько заинтригованная, в профессиональном отношении. - Расскажи мне, почему ты не куришь.
- А зачем тебе? - спросил он.
- Это ещё что? - приструнила она. - Опять за своё?
  Точно, как учительница химии Антонина Васильевна. У Серёжи в классе... Обычно нерадивому ученику у доски.
- Ну ладно, - протянул он.
  Он не хотел ей перечить.
  Потому что она ему нравилась, во всех смыслах этого слова. И вообще, он не мог без неё жить. По крайней мере, пока не угаснет чувство.
  Ведь всё на свете угасает.
  Кроме Неугасимого.
  У Его избранных.
  Как эти двое.
- М-м... - он подумал.
  В свои пятнадцать лет дикого цветения в горах он пока не очень хорошо умел излагать свои мысли. А тем более, чувства. Которых он к тому же стеснялся...
  Даже в отношении мамы.
  Или бабушки.
- А зачем мне пробовать? - сказал он. - Ты же не пробуешь на вкус падаль. Хотя она вполне съедобна. И пока свежая, не вредна... не больше, чем свинина. Но как-то неохота, верно? - спросил он.
- Не совсем, - уловила она его. - А если бы все вокруг ели эту падаль? И была бы воспитанная привычка?
- А на что человеку голова? - спросил он. - Чтобы кроссворды решать?
- Есть такая теория, - небрежно допустила она. - Даже у нас...
- А ты что... в неё веришь? - спросил он, с ожиданием.
  Ему не хотелось в ней разочароваться.
  Даже немножко.
  Мало ли что...
- Нет, - сказала она. - Что я, дура?
- Не, - случайно ответил он.
- Я тебя не спрашиваю, - отрезала она. - Балбес...
- А кого? - сказал он.
- Вот приклеился, - пожаловалась она, съев со стола кусочек копчёной колбасы. - Как банный лист...
  Она проголодалась.
  А этот синеглазый охламон кормит её своими россказнями. Она позабыла, что сама начала этот бесполезный разговор.
  Для них обоих.
- Ну... тогда нечего было спрашивать, - сказал он. - Раз не понимаешь...
- Чего там понимать, - ответила она, с полным стаканом пива в руке. - Просто ты дурень... каких свет не видывал.
- Ничего не дурень, - сказал он.
  Он любил справедливость.
  Во всём.
- О господи, - сказала она, протянув к нему свой стакан. - Будешь ты пить или нет?
- Ладно, - сказал он, взяв свой стакан.
  Подняв стакан с пивом, он случайно увидел прислонившуюся к столу девушку. Она сидела немного боком, и эта свободная поза тоже сильно притягивала его взгляд.
  Он засмотрелся, забыв чокнуться.   
- Нечего тут, - сказала она, проследив за его взглядом. - Любоваться... давай пей.
  Они чокнулись, и он отпил пива. Они начали есть пирожки с мясом, яйцами и луком. Пирожки были очень вкусные.
«Зачем она в ресторан ходила», - подумал он про дневной обед. - «Теперь еда пропадёт...»
  Он вспомнил о своей курице и пожалел  маму. Он пока не знал, что теперь она нуждается в сочувствии по более серьёзному поводу. Впрочем, ко всему привыкаешь...
  Зато его жизнь будет обеспечена.
  Особенно в самом главном.
  Но далеко не только.
- Не пей больше одного стакана, - сказала Алёна. - Нам надо ещё пойти погулять...
- Ладно, - сказал он.
  За окном проплывали еле различимые в темноте лесистые склоны. Вдали от несущегося под проливным дождём поезда со светящимися окошками прокатились раскаты грома по горной местности. Хотя молнии они не заметили. Наверно, потому что смотрели друг на друга. Она больше не протестовала против его взглядов то на её фигуру, то на лицо в уютном, но слабом свете для чтения.
  У неё в изголовье.
- Да, - поделилась она. - Ты красивый... но не в смысле античной красоты, - добавила она. - А как д’Артаньян... или фанцузский легионер. Знаешь? - спросила она.
- Из Иностранного Легиона? - уточнил он, с чуть покрасневшими ушами. - А откуда ты знаешь?
- Видела несколько человек, - сказала она. - В «Пари-Матч».
  Серёжа снова удивился... в который раз за эти два дня. Даже у него не было возможности посмотреть настоящие французские журналы. Папа обычно не привозил... хотя его никогда не проверяли на таможне, с зелёным дипломатическим паспортом. И сейчас он никак не ожидал, что простая учительница по русскому смотрит «Пари-Матч». На что ей... только рекламу рассматривать. И другие картинки... 
- А ты что, читаешь по-французски? - вдруг пришло ему в голову.
- Конечно, - сказала она, со вкусом дожёвывая пирожок с мясом. - Я же окончила французскую спецшколу. На Метростроевской, знаешь?
- Нет, - мотнул он головой.
  Почему он должен знать какую-то там французскую спецшколу, которая за тридевять земель от его дома, в самом центре Москвы?
- А откуда у тебя журналы? - спросил он.
  Он завидовал.
- Мне папа допуск сделал, - сказала она. - Не настоящий, конечно, а просто к зарубежной прессе. Современной, - добавила она.
- Какой допуск? - не понял Серёжа, запивая пивом второй пирожок.
  Под стук колёс.
  Он ещё не знал, что в больших библиотеках была целая система допусков, открывающая доступ к разным изданиям для разных категорий специалистов.
  В основном учёных.
- Ну, мне можно читать иностранные газеты и журналы, - пояснила она. - В Иностранке или Ленинке... а ещё можно покупать в специальных киосках. Для иностранцев...
- А мне что, нельзя? - спросил он, с появившимся чувством обиды. 
  Он первый раз об этом слышал.
  До этого он думал, что в СССР этой прессы просто нет. Ну, может, только в МИДе... Он просто не мог себе представить такой несправедливости, и поэтому не особенно задумывался. Хотя конечно понял бы... если бы представил.
- У тебя что, французский язык? - догадалась она.
  Но не угадала... в данном случае.
  Вообще, не так уж много школьных олухов, которые станут интересоваться французской музыкой, когда есть американцы и англичане. Вряд ли найдётся хоть один на всю школу. Даже в Москве...
  Кроме тех, кто учит французский.
- Не, - сказал он. - Я сам учу... дома.
- По самоучителю? - удивилась она.
  Тоже нечастое явление.
  Среди слишком рано не повзрослевших школьников. А последние делают это не сами, а с помощью своих чадолюбивых родителей.
  Как выразился Пушкин.
  Про Шейлока.
- Да не, - сказал он. - Мне мама помогает... а я читаю адаптированные книжки и смотрю по словарю. С девятого класса меня на курсы запишут. Мидовские...
- Значит, у твоей мамы французский? - сделала она доступный вывод. - А где она работает?
- В АПН, - сказал он.
- Ну, чего ты обижаешься, - сказала она. - Я тебе дам... сколько хочешь.
- Чего? - насупившись, сказал он.
  Он не мог этого понять.
  Не продавать зарубежную прессу в стране одно дело. А давать её, потому что у тебя папа генерал - совсем другое.
- Журналы, - невинно сказала она. - А тебе чего надо?
  Но он пока что не понимал этого уличного языка из подворотни. Поэтому она напрасно тратила на него своё легомысленное остроумие. На что она и рассчитывала...
  В данном случае.
- Ничего, - буркнул он, жуя пирожок.
  Если бы сидящая перед ним девушка не была такой милой и обаятельной, он просто перестал бы с ней разговаривать. Ведь он обижался не за себя, а вообще... за всех.
  На несправедливость.
  Как он её понимал.
- Не хочешь, не надо, - ответила она. - Только потом не проси.
- Ладно, давай, - сказал он. - А когда?
- Хоть сейчас, - раскрыла она глаза, отпив глоток пива.
  Она съела уже два пирожка, и это был её предел. Вообще, у неё и правда был с собой один номер «Жур де Франс». В той же чёрной кожаной сумке.
  Но не только журнал.
  И не столько...
- Как хочешь, - сказала она. - Потом сам пожалеешь...
  Она решила с ним больше не церемониться. Но в силу своей культуры, конечно действовала по-своему.  Не так, как другие...
  На её месте.
  Вдалеке за окном вспыхивали сполохи грозы над лесистыми горами. Их уже почти совсем не было видно. Только ближайшие склоны, поросшие соснами и дикими колючими кустами.
  По окну снова забарабанил дождь.
  Ветер дул в их сторону.
«Разыгралось...» - подумала Алёна, смотря в окно и уже совершенно не обращая внимания на распахнутый халатик и тому подобное.
  Теперь это её не касалось.
  В этом смысле.
- Не, - сказал он, подумав. - Лучше потом...
«Дуралей...» - подумала она.
- Ладно, - сказала она. - Ты не пей второй стакан... лучше после. Закусим на ночь, - пояснила она.
- Ладно, - сказал он.
  Правда, у него не было привычки закусывать по несколько раз в день. Если не говорить о сладостях, вроде козинаков или халвы. Это совсем другое дело... Или во время чтения... тогда он мог есть что попало три часа подряд. Обычно это был кусок сыра граммов в триста, грецкие орехи из Тбилиси или варенье с водой. В общем, чего попало. Кроме супа... суп он не очень уважал.
  По супам его мама не блистала.
- Серёж, - доверительно спросила Алёна. - Ну теперь скажи мне... когда я тебе понравилась?
  Он не делал никаких признаний. Но в этом и не было необходимости. Как и в большинстве подобных случаев.
- М-м... - протянул он, доедая бутерброд с бужениной.
- Ну скажи, - попросила она. - А то я всё равно узнаю...
- Чего? - спросил он, чтобы оттянуть время.
  Oн не знал, что надо было спросить «как»...
  У него чуть покраснели уши. Но это было не так заметно в свете читальной лампочки. На той стороне поезда глухо загудело, и негромко погромыхивая, пронёсся невидимый встречный поезд.
«Интересно... товарный или пассажирский...» - подумала девушка с зачёсанными назад волосами.
  Она прислонилась к столику, положив на него локти. 
- Ну... отвечай, - умильно попросила она, перейдя к другой тактике.
  Просительной, а не начальствующей.
- М-м... - выдавил он из себя. - Вчера...
- А когда именно? - спросила она. - Утром, днём или вечером?
  Это имело для неё значение.
  Как и для любой неглупой девушки. Потому что таким образом она может себя оценить. Не полагаться же на лесть мужчин. Или на их мимолётные чувства.
  Ниже пояса.
- Утром, - ответил он, уже не так стесняясь.
  После первого признания.
  Как всегда и бывает.
  У таких людей.
- А почему? - поинтересовалась она.
  Она не допила свой стакан пива, и теперь в нём чуть покачивался напиток желтоватого цвета в полутьме закрытого купе.
  От быстрого хода скорого поезда.
  С однозвучным стуком колёс.
- Не знаю... - сказал он.
  Он знал, но не мог объяснить такие вещи. Потому что никогда ещё не приходилось. Сейчас был первый раз. За всю жизнь...
  Он пока не знал, что далеко не в последний.
  Эта девушка любила признания в любви.
  И не только эта... вообще говоря.
- Да ну тебя, - сказала она, смотря на Серёжу почти со стола... разложив локти на белой скатерти. - Из тебя слова не вытянешь... рассказывай, - прибавила она. - А то не успеешь до Сочи.
  Она повернула голову набок, посмотрев на свои часы. Он не совсем понял, почему он должен успеть до Сочи. Она ведь собиралась ехать до Тбилиси...
- А вы... ты разве не до Тбилиси едешь? - на всякий случай спросил он.
  Чтобы удостовериться.
  Вдруг она передумала... А он уже так привык к ней, что остаться без неё в этом пустом купе было бы просто мучением.
  Душевным.
- А что? - лукаво спросила она. - Ты думаешь, я передумала?
«Фиг тебе...» - подумала она про себя.
- Не знаю... - пробормотал он, всё больше сомневаясь.
  По своему простодушию.
- Ну тогда угадай, - предложила она. - Если угадаешь, получишь сюрприз...
- Какой? - спросил он, с каким-то предчувствием.
  Одновременно и с опасением, и с надеждой. С опасением, что она решила остаться в Сочи. Но и с надеждой...
  Что наоборот.
- Посмотришь, - отмахнулась она.
- Ну-у... - сказал он. - Наверно, передумала...
  Действительно, чего ей делать в Тбилиси... Если у неё готовый номер в Сочи. Да и вообще, пляж с морем... а в Тбилиси чего... никакого моря нет. Он не знал, что в Тбилиси у неё тоже будет номер.
  В самой лучшей гостинице.
  Иверии.
- Передумаю, - пообещала она. - Если не будешь мне отвечать...
- А что? - обрадовался он.
  Не подумав о том, что в Сочи к ним тоже может подсесть пассажир... или пассажиры. Со своими мокрыми чемоданами. Так она его отвлекала своими разговорами. И не только...
  Поэтому он воспринял это с таким душевным подъёмом.
  Обещание ехать с ним, если он будет слушаться.
  Отвечать, так отвечать...
  Лучше, чем ничего.
- Ты мне сегодня на листке всю правду написал? - спросила она.
- Да... - сказал он.
  Он всегда писал то, что думает. А если нельзя, то просто не писал. Поэтому он и получал тройки по сочинениям. За грамотность...
- А я ещё забыла там кое-что спросить, - с беспечным видом сказала она.
- Чего?
- Что тебе больше во мне нравится... фигура или лицо?
  Она подвинулась и пересела на середину своего постеленного дивана, опустив с него длинные ноги в короткой чёрной юбке. Туда, где не было столика... и всё было видно. Серёжа и так был немного не в себе от близости этой девушки. Теперь он слегка растерялся... и не мог оторваться от неё, переводя взгляд то на фигуру, то на лицо. Она ведь спросила у него... и надо было отвечать. Ему не хотелось, чтобы она передумала.
  Он думал, что это зависит от него.
- О... одинаково, - чуть запнувшись, сказал он наконец.
  То, что думал... как всегда.
  Она развалилась на диване в свободной позе, прислонившись спиной к кожаной спинке и не отводя от него серо-зелёных глаз.
- О, - с притворным сочувствием сказала она. - Ты чего, уже заикаться начал?
- Да ну тебя, - пробормотал он.
- Ну тогда скажи, что тебе нравится в моей фигуре, - придумала она следующий вопрос.
  Как будто в телевикторине, где следующий вопрос всё более трудный. И не ответивший выбывает из игры. Для простодушных телезрителей...
  Он онемел от смущения.
- Ну... будешь ты говорить? - приставуче произнесла она.
- Э-э... - протянул он.
  Вообще-то, он был сообразительный парень. Даже в таком жалком состоянии. И поэтому начинал  робко надеяться на что-то лучшее, чем Сочи.
  Она ждала, полуоткрыв губы.
  Красные как вишня.
  Спелая.
- Знаешь что, - вдруг придумал он. - Ты лучше спроси, что мне не нравится...
  Алёна изумлённо посмотрела на него.
  Она не ожидала от него такой догадливости... в такое неподходящее время. По её мнению, это было слишком... для такого простодушного парня.
  Без раннего развития.
«Беспримерно...» - тихо пробормотала она.
  Так, что он не услышал.
  Тем более, что за окном блеснула молния и почти тут же ударил гром. Гром был довольно сильный, и Алёна повернула голову, посмотрев в тёмное окно поезда.
  По которому барабанил дождь.
- Это что ещё за новости? - бессердечно сказала она. - Кто здесь спрашивает, ты или я?
- Ты, - признался он. - Но если я не умею...
- Не умеешь чего? - уточнила она.
- Ну... того, что ты спрашиваешь.
- Прямо, - сказала она.
- Правда, - от души промолвил он.
- Ну ладно... троечник, - пристыдила она его. - Можно не уметь того, о чём тебя просят, - безмятежно объяснила она. - А я тебя просила?
- Конечно, - осмелел он. - Просила отвечать... в повелительной форме.
- Хм...
  Она бросила на него с дивана взгляд чуть удивлённых глаз с бездонной зеленоватой глубиной. Она встречалась со всякими случаями. Знала и таких... ничего особенного. Для еврейского мальчика с ранним развитием. Но для подростка без тепличного воспитания...
  Не типично.
  Совсем.
- Ну ладно, - пожалела она его. - Скажи, что не нравится...
  Тем более, что у неё не было другого выхода. В данном случае... или почти не было. Если не считать запасной. Который используют в крайних случаях.
  А их пока не было.
  Временно.
- Ну-у, - простодушно сказал он. - Причёска...
- Во-первых, тебя спросили о фигуре... а во-вторых, чем тебе не нравится моя причёска? - спросила она, слегка надув губы.
  Она привыкла к лести.
  А он нет.
- Мне нравятся распущенные волосы, - несмело признался он, чуть покраснев.
- А распущенные девушки? - благодушно поинтересовалась она.
- П... почему? - недоумённо спросил он.
  Он совсем не знал, что в старину распущенные волосы носили только проститутки. Не считая нимф и русалок, конечно.
- Потому что носить распущенные волосы неприлично, - поучительно сказала она. - И не красиво, - не совсем логично добавила она. - Поэтому в школе они не разрешаются, - пояснила она. - Ты что, не замечал?
  Он и правда не замечал... он был не от мира сего.
  Он не замечал, что он особенный. Не вообще, а просто по сравнению с другими. Хотя в школе почти все замечали. Да и во дворе... хоть и в меньшей степени. А он и этого не замечал... все же просто списывали это на характер. Поэтому он думал, что ограничения на причёски есть только для мальчиков. То есть, в школе... а значит и везде. Нельзя же делать волосы то длинными, то короткими.
- Значит, из-за причёски я тебе не нравлюсь? - пошла она в открытую.
- Нет, - испугался он. - Нравишься...
  Серёжа сам не заметил, как проскочило это слово.
  Он никогда не мог это произнести, когда влюблялся. Да и не только это, а вообще любое слово, хоть как-то намекающее на любовь.
  Что сильно помешало ему в жизни.
  Но берегло его от худшего.
- Ну, - она недоверчиво посмотрела на него. - Неужели правда?..
- А что, - уже чуть бодрее сказал он. - Мне многие нравятся...
  Этим проворным ловким отступлением он дал ей понять, что ничего оскобительного тут нет. Лично для неё.
- Не-ет, - сказала она, слегка раздосадованная его неуместной тактичностью.
  Как он это называл.
  Про себя.
- Выкладывай всё начистоту, - подобралась она с другой стороны. - Кого ты любишь? Только без фокусов, - предупредила она. - Никаких обеих... только одну.

  Он замолчал.
  С одной стороны, он был уверен, что любит Лину. Правда, эта любовь уже немного потускнела. Хотя он не хотел себе в этом признаваться. Лина продолжала оставаться его идеалом. Но только в «Трёх тостяках», а не в «Дубравке». Он тогда совсем не понимал, почему. И как всегда понял лет через сорок.
  Он думал, что сказать... 
  А с другой стороны, чувство к этой девушке было сильнее. Оно не было таким неземным, как вначале к Лине, но сейчас оно было явно сильнее. Даже на душевном уровне. Не говоря уже о четырёх остальных, вниз по ступенькам. И не считая более высокий духовный... который нам полудоступен, потому что он принимает форму небесного. Как конфета из желе принимает форму твёрдого шоколада.
  Недоступен, кроме детей.
  И монахов.
  Сейчас перед ним была женщина, душевная красота которой проникла в него. А перед ней был мальчик, духовная красота которого тянула её вверх.
  И таким образом, получалось равновесие.
  Без которого невозможна жизнь.
  Кроме монашеской. 
  Алёна в ожидании смотрела на него с дивана.
  Она знала, что сейчас он скажет правду... и чувствовала, что она ждёт приговора. Но не знала о том, что он выносит приговор и себе. Потому что линия его судьбы скрестилась в другом месте. А не там, в будущем... где его ожидала подобная, очень похожая внешне линия. Только не красная, а чёрная.
  Они оба только чувствовали это.
  Но не могли бы объяснить.
  Потому что не знали.
  Откуда?

- Тебя... - тихо проговорил он, чуть охрипнув.
- Ой... правда? - произнесла она с беззаботным видом.
  Скрывая свою радость.
  А то ещё подумает что-нибудь такое... чего у неё и в мыслях не было. Не только сейчас, а вообще в жизни.
  Никогда.
- Ага, - подтвердил он.
  Он удивился, что это оказалось так просто. Ничего потрясающего не произошло... и небо не обвалилось. Во всяком случае, в буквальном смысле...
  Она посмотрела на часы.
- Давай собираться, - предложила она. - Осталось десять минут...
- А что... уже пора? - немного огорчённо спросил он.
  Ему хотелось долго разговаривать с этой завлекательной девушкой. Заманивающей его всё дальше и дальше... Словно старый колодец с холодной прозрачной водой... путника в летний зной. Ещё хоть до середины ночи... или до утра.
  Но на ночь у неё были другие планы.
  О которых он не догадывался.   
- А что... хочешь, не пойдём? - уступчиво спросила она.
  Она посмотрела на него с дивана с непритворным интересом. В зеленоватых глазах было что-то  таинственное...
- Не... лучше пойдём, - сказал он.
  Она согласилась остаться, и поэтому ему захотелось пройтись по мокрым перронам вокзала, под тёмным грозовым небом.
  Раз она никуда не уйдёт.
  Это исполнило его тем блаженным и надёжным спокойствием, когда человек чувствует, что его ждёт невообразимая радость. Вроде свидания с любимой девушкой в кафе старинного средневекового города Арля с позеленевшими шпилями колоколен в синем вечернем небе...
  Такой радости, которой никто уже не может отнять.
  Потому что чувство непоколебимо, как скала.
- Ну как хочешь, - сказала она. - А у тебя плащ есть?
- Есть, - сказал он.
- Доставай.
  Она спрыгнула с постеленного дивана и снова открыла крышку. Порывшись у себя в чемодане, она достала зелёный плащ с капюшоном. Плащ был из блестящего зелёного материала, вроде пластика... только очень хорошего качества... и цвета.
  Как трава. 
  Серёжин бежевый плащ был из Пассажа в центре, на Петровке. Он не очень-то защищал от воды. Хуже, чем болонья или плащи из прозрачного винила. Которые были модны в пятидесятых годах.
  Он их почти не застал...
- Ну чего, собрался? - она критически осмотрела его.
  С некоторой заботой.
  Как будто мама.
  Или тётя.
- Ага, - сказал он.
  Поезд стал замедлять ход.
- Через пять минут остановка, - сказала она. - Сейчас пять минут восьмого, - добавила она. - Так что мы должны быть здесь не позже семи сорока, - закончила она. - А то отстанем от поезда... Мне-то всё равно, - прибавила она. - У меня здесь готовый номер... с видом на море. А у тебя чего? - с ехидностью поддела она его.
   Он подумал.
- А что... - несмело спросил он, зная ответ.
  Но надеясь совсем на другой... хотя и не ожидая его. С какой стати она будет себя утруждать... и возиться с ним?
- Если бы мы отстали, наверно можно переночевать на вокзале? - вопросительно промолвил он.
  Вообще-то он никогда не отставал от своего поезда. Ни сам, ни с кем-нибудь из родных. И не имел представления, что надо делать.
  В таких случаях.
- Чокнулся, что ли? - покосилась она на него, забирая свою сумочку.
  Она валялась на одеяле в ногах дивана.
- Думаешь, мы вдвоём не поместимся?
- Где? - уточнил он.
  Просто на всякий случай.
- У меня же номер, балбес, - легонько ткнула она его рукой в живот. - Я тебе говорила...
- А что, там две кровати? - спросил он.
  Просто из интереса.
- М-м... - чуть ехидно произнесла она, слегка полуоткрыв вишнёвые губы. - Не думаю... номер одноместный. А ты думал, меня там любовник ждёт? - нелогично спросила она.
- Где? - не понял он.
- Тут, - провела она рукой. - Вообще...
  Они давно уже ехали по пригородам Сочи.
- В ресторане «Чайка», - добавила она. - С белой волгой и чёрной волосатой грудью.
«Почему волосатой грудью...» - успел подумать Серёжа, прыснув со смеху.
  Так наглядно он представил себе эту занятную картину. Не сейчас, а под знойным небом на пляже... у самого синего моря.   
  Как в кино.
- А что? - спросил он, снова на всякий случай.
  Он ведь не привык общаться с девушками. Да ещё с такими насмешливыми. И не совсем понимал, что от них можно было ждать.
  По большому счёту.
- Да ну тебя, - сказала она, собираясь раздвинуть дверь с зеркалом. - Отстань, Серёж...
  Он так и не понял, каким образом она собиралась приютить его в своём номере в «Чайке». В крайнем случае, конечно... Но потом догадался. Там ведь на полу полно места... и подушка лишняя найдётся. Хотя у него было сомнения насчёт гостиничных правил. Там вроде нельзя оставаться на ночь. Правда, это был пансионат, а не гостиница. Но он не знал разницы...
  Он ни разу не был в гостинице.
  Или пансионате.
  В СССР.
- Пошли...
  Она на минутку задержалась, запирая дверь.
- Ну пойдём, - чуть подтолкнула она его.
  В длинном коридоре было человек десять.
  Не только им пришло в голову проветриться, на большой стоянке. Правда, он не знал, что в вокзальном магазине и ларьках старку и прочие напитки продавали в два раза дешевле, чем в поезде. В этом деле он был пока новичок.
  Как и во многих других.
  В пятнадцать лет.
- А вы что пошли? - жалостливо сказала пожилая полная проводница в синей форме. - Промокнете все... если что надо, я попрошу Ваську...
- Ничего, тётя Дусь, - ответила Алёна. - Можно мне с вами поговорить?
  Серёжа удивился, что она знает проводницу по имени. Он и понятия об этом не имел... Но не обратил на это большого внимания.
- Конечно, душенька, - сказала тётя Дуся. - Пошли ко мне...
  За ними задвинулась дверь маленького двухместного купе. Мимо Серёжи протиснулись два здоровенных мужика, как-то странно на него посмотрев.
  Прижимаясь к стенке около окна, он совсем не понял, почему.
  Но его повидавшая виды спутница поняла бы.
  Если бы не была в купе.
  У проводницы.
- Ну всё, - сказала она, выходя из раздвинувшейся двери. - Тётя Дуся сказала, что в крайнем случае, есть фирменный встречный поезд через полчаса. А потом пусто... окно в целый час. Так что мы не опоздаем...
- А что... она разве может договориться с машинистами? - в простоте душевной спросил он, проходя вслед за ней в тамбур.
  В тамбуре было прохладно.
  Гораздо прохладнее, чем в вагоне... и особенно, чем в купе. Сказывалась непогода с похолоданием. Дождь с грозой всё не унимался. Правда, ослепительных вспышек в тёмном небе стало меньше.
 Поезд подъезжал к вокзалу, стуча на стрелках.
«Как будто осенью...» - подумал Серёжа, спрыгивая на высокий серый перрон. - «Как у нас в конце сентября....»
  Он имел в виду Москву.
  Он никогда ещё не видел в Сочи такой погоды летом. Правда, он пока ни разу тут не был... только проездом. Не считая каникул после шестого класса, в пионерлагере «Мамайка».
  Для детей важных людей.
  Как он потом догадался.
  Лет через пять.
- Ой! - вокликнула Алёна, вслед за ним спрыгнув на тёмный от потоков воды перрон.
  По перрону хлестали струи дождя.
  Они почти немедленно намочили плечи Серёжиного плаща, и постепенно начали проникать глубже и ниже. Плащ был, конечно, никудышный...
- На, - сунула она ему в руку маленький складной зонтик. - Открой сейчас же... а то намокнешь до последней нитки.
  Он послушался, но зонтик норовил вылететь из рук... или вывернуться наизнанку. Мало того, что ливень снова разошёлся вовсю, но Серёжу продувало холодными как осенью порывами промозглого ветра, поднимая полы его плаща. Все, кто вышел из вагона, помчались со всех ног к довольно солидному зданию вокзала, приглашающе светящемуся большими окнами с жёлтыми занавесями и белыми буквами «СОЧИ» наверху.
  Все, кроме них.
- «Пошли», - негромко прозвучали слова Алёны сквозь монотонный шлёпающий шум дождя, поливающего перрон серыми струями в полутьме от вокзальных столбов с фонарями.
  Взяв его за руку, она повела его вдоль перрона, потом повернула в сторону вокзальных пристроек со светящимися вывесками разных парикмахерских, союзпечати, одного кафе и прочего вокзального обслуживания. Они прошли через один небольшой зал пригородного сообщения, и оказались на улице города Сочи. Серёжу как всегда в чужом городе охватило чувство полного тайны духа неведомого ему города. Особенно поздно вечером или ночью...
  В городе на вокзальной площади тоже поливало как из ведра. Где-то за высокими шумящими кронами платанов и залитыми дождём старинными домами появлялись белые сполохи уходящей грозы. Но даже сейчас чувствовалась близость моря.
- Ну... куда пойдём? - спросила она.

  Она хотела, чтобы он тоже сам выбирал. В конце концов, он мужчина. Хоть и подросток... Но одно другому не мешает.
  Иногда... как в данном случае.
  Она это почувствовала.
  Он был не из тех, кто может похвастаться только физической силой и умением набить морду. Не мог он похвастаться и этим.
  По правде говоря.
«Как в «Миллионе лет до нашей эры», - вспомнила девушка в блестящем от дождя травянистом зелёном капюшоне.
  Серёжа посмотрел сбоку на девушку в таких же травянистых зелёных сапогах чуть выше колен. Она была как лесная дриада. Он не знал, о чём она думает...
  Только чувствовал.
  Как всегда.
«Отребье», - подумала она, легко переступая через лужи. - «Ублюдки человека и обезьяны...».
  Вспоминая живописные сцены из этого стоящего фильм... и не только. Она была знакома со словами великого вождя уничтоженной Европы. Сметённой с карты земли... как святой город в 70 году.
  Только не из институтской программы.
  А совсем из другого источника.
  У себя дома.
  Иногда умение махать кулаками тоже неплохо... но грубая физическая сила никогда не была сильной стороной военной аристократии, владевшей миллионами дюжих крестьян. В отличие от умения без долгих раздумий ловко применять своё оружие, вроде двуручного меча, шпаги... или кинжала.
  Или пращи, как у Давида.
  Так что простонародного кулачного бойца живо бы закололи. Девушка вспомнила рассказ Натаниэля Готорна про испанца с ножом. Попавшего в среду народа, привыкшего считать своё лицо мордой. И сответственно его использовать.
  В Америке.
  Но главное качество настоящих мужей, как ни странно для взбесившейся черни - ненасытимая жажда общения с женщиной. На всех уровнях, от духовного до плотского. Потому что сама чернь обычно воспринимает это просто как грязь. Алёна даже не представляла, как скоро всё человечество вляпается в эту грязь.
  К сожалению...
  Появлением глобального Содома на месте известной ей, но уже угасающей великой цивилизации. Как отвратительного склизкого гриба на мёртвом теле бывшего народа Божьего.
  Перед началом нового Золотого Века на обновлённой планете.   
  В этом подростке подобная жажда чувствовалась.
  В своей основе духовная, душевная и сердечная.
  И телесная, которой ей тоже не хватало.
  А плотской она повидала.
  Тем более животной.
  Не касаясь её. 
  В материи.

- В парк, - показал Серёжа.
  На другой стороне вокзальной площади был довольно хорошо освещённый парк с низкими пальмами и кипарисами. И прочей южной растительностью. Там можно было погулять... если можно назвать гуляньем хождение под проливным ливнем.
  Непогода разыгралась не на шутку.
  Они перешли площадь на зелёный свет, и вошли в парк. Дорожки парка были вымощены плиткой из бежевого туфа. Вместо ограды были густые кусты кизила.
  Он был уже красный...
  Алёна сразу подошла к кустам и попробовала несколько ягод кизила. Она его любила... В темноте ненастного неба невидимо клубились тучи.
- Наверно, не скоро кончится, - сказала она, посмотрев в пасмурное ночное небо.
  Она довольно хорошо знала здешний климат. Обычно такого не бывало месяцами... или целое лето. Но если уж разразится, то будет бушевать полдня... или ночи.
  Обычно ночью.
  Серёжа вообще любил ненастье.
  Оно возносило его к небесам. Как поэта Цветика, когда он лежал во время дождя на чердаке с пахучим сеном и сочинял стихи. Плащ совсем намок, и Серёжа почувствовал холод. Но у него был спартанский дух, и он не обращал на это внимания. Поэтому приходилось обращать другим.
  Кому не хотелось, чтобы он заболел.
  Кто о нём заботился.
  Бескорыстно.
  Мама.
- Ты чего, замёрз? - подозрительно спросила Алёна.
  А теперь и она...
  Он совсем не подавал виду, поэтому она сразу не заметила. Однако ночная сырость под неприветливым тёмным небом не оставляла других вариантов. Не говоря уже о проливном дожде...  Его зонтик был совсем вывернут наизнанку сильным ветром.
  И уже не приносил большой пользы.
- Не-е.. - по привычке сказал он.
  Он не любил сознаваться в своих плотских неудобствах. Ни в холоде, ни в голоде, ни в чём-либо ещё. Прямо как у Гамсуна в «Виктории».
  Но это он ещё не читал.
- Дурак, что ли? - спросила она.
  Она посмотрела на него чуть со стороны, и увидела совершенно продрогшего мальчишку в насквозь мокром плаще. Её плащ не мог промокнуть, потому что был из блестящего зелёного пластика. С большим капюшоном. Хотя под ним был только старый джемпер, и она тоже озябла от холодного ветра с моря, особенно внизу, где он поддувал, поднимая полы плаща.
  Плащ был до колен.
«Представляю, какая там сейчас буря...» - подумала она про море.
  На знакомой ей набережной.
  Под которой были широкие пляжи для отдыхающих. Которых было всегда много... больше, чем надо. Из-за дурацкой моды всем подряд ездить на море.
  Вместо родной деревни.
- Дай-ка потрогать, - бесцеремонно влезла она к нему за пазуху, просунув руку под чёрный свитер и пощупав промокшую одежду. - Ну и ну, - сказала она. - Ты чего, очумел?
«Точно простудится», - подумала она.
  Выходя из поезда, она знала, что там будет сильный дождь. Но не имела представления, что разыграется такая буря.
  Промозглая.
- Ну-ка, живо, - скомандовала она, как учительница. - Сними мокрый свитер с майкой и лезь ко мне под плащ.
  Серёжа лишился языка, оторопело посмотрев на неё.
  Его ошарашило это предложение. Да ещё у всех на виду, в парке. Правда, под ливнем со сполохами грозы в тёмном небе в парке никого не было, и все дорожки из бежевого туфа были пусты. Все предпочитали сидеть в ресторанах. Или у себя дома... у кого что было. И там спокойно пить чай с малиновым вареньем.
  Или алычовым.
- Снимай сейчас же, - сказала она учительским голосом. - А то ничего не получишь, - пригрозила она.
  Она знала, когда нужно действовать по-хорошему, а когда применять угрозы. Такие, которые подействуют.
  На данного ученика.
- Ну ладно, - согласился он. - Только не здесь.
  Они стояли под самым фонарём.
- Пошли, - потянула она его за собой в густые кусты высотой почти с человека. - Снимай, - сказала она в кустах. - Быстро... а то будет поздно.
- Чего поздно? - спросил он.
- Попадёшь вместо поезда ко мне на лечение, - пояснила она. - На десять дней... что на это скажет твой любимый дядя Петя?
  Она могла себе представить... и в данном случае, нрав, ум и взгляды на жизнь этого дяди Пети не имели значения.
  Практического.
- Где? - спросил он.
- Что где? - передразнила она, с привкусом соли на губах от морского ветра. Налетающего резкими порывами из-за подстриженного парка и города... - Тут, конечно. В моём номере.
- А где же ты будешь спать? - спросил он, стараясь быстрее стянуть с себя насквозь промокший свитер, и вместе с ним майку.
  Пока никто не увидел.
  Чем они тут занимаются. Но она знала, что в такой ситуации лучше совсем раздеться, чем оставаться в мокрой одежде.
- Сбрендил, что ли? - спросила она. - У меня там кровать.
- А, - сказал он, немного разочарованно.
  Он как-то не ожидал, что она положит больного человека на пол. Даже если там не холодно... это было не принято.
  Поэтому удивился.
- Брось пока, - скомандовала она, кивнув на мокрую траву. - Иди сюда...
  Она прижала его к своей груди в старом джемпере, запахнув сверху зелёным плащом. Тот конечно был недостаточно широк для двоих, но всё же почти сходился. Серёжа был очень стройный и хорошо сложенный, для своих лет. Мама всегда давала ему полезную еду. Особенно орехи, чурчхелу, хурму и прочее, которую присылали из Тбилиси.
  Почти каждый месяц.
- Ой, - пропищал он.
  Почувствовав телом, что она прижала его прямо к своей груди, он обомлел... с непривычки. А потом у него появилось чувство, что девушка жалеет о том, что на ней джемпер. Она и правда жалела... просто снимать его под дождём не имело смысла. Потому что сейчас его можно было согреть только своим телом.
- Пошли обратно, - сказала она.
- А как же?.. - хотел спросить он.
- А все пусть молчат в тряпочку, - поведала она.
  Она уже почувствовала, что на джемпере стало мокро от дождя, проникающего сквозь щели незастёгнутото плаща.
- Наклонись - сказала она.
  Они были в одном зелёном плаще, и не могли наклоняться по отдельности. Захватив с мокрой травы его плащ и прочую одежду, она повела его к выходу из парка.
  Прямо напротив вокзала.
- Иди нормально, - сказала она. - Не дёргайся...
  Она прекрасно понимала его переживания по поводу тесной близости к ней, но сейчас было не до этого. Она и сама чувствовала приятное тепло его тела, но как более старшая, обязана была довести его до вагона в целости и сохранности. Не обращая внимания на мелочи...
  Дождь почти сразу кончился, но повсюду было сыро, как после потопа. Сырость проникла и к ним под зелёный плащ с капюшоном, и стала пронизывать девушку насквозь. Она тут же продрогла, и решила набросить сверху на обоих Серёжин промокший плащ. Всё равно он не может намочить их ещё больше через зелёный пластик её плаща, зато будет теплее.
  И не так заметно. 
- Ну что, холодно? - спросила она, чуть дрожа.
  Они прошли через площадь на зелёный свет.
  Легковых машин было довольно мало, но дорога мокрая, и было лучше не рисковать. Она знала, какие тут водители. А грузовых вообще не было.
  До своего перрона они дошли, совсем продрогнув. Во всяком случае, она. Он был более стоек к такого рода неприятностям. Привычка...
- Вон восьмой вагон, - кивнула она.
- Давай я лучше одену свитер, - сказал он.
- Прямо здесь, на перроне? - критически сказала она. - Хочешь, чтоб тебя в милицию забрали?
- А что же... - растерянно сказал он.
- Ничего, - сказала она. - У нас накинуты два плаща, так что никто не скажет, что мы голые. Особенно ты, - поправилась она. - У меня всё в порядке.
- А что, могут забрать? - спросил он, еле поспевая за ней.
  Чтобы не оказаться без обоих плащей.
  Сейчас он сильно пожалел, что послушался её и стянул с себя свитер. Майку бы куда ни шло. Но без свитера он нарушал все нормы приличия.
  В небе раздался отзвук далёкой грозы.
- Вот, - сказала она, стуча зубами от холода.
- Ой, как вы намокли... - воскликнула проводница тётя Дуся. После дождя она сошла на мокрый перрон. - Бедные... идите скорее в купе, и снимите всё мокрое. Это первое дело. А потом оденьте всё сухое... и выпейте по стопке наливки... или водки. У вас есть? А то я вам принесу... 
- Спасибо, тёть Дусь, - ответила Алёна, хватаясь озябшими руками за поручни. - Не надо...
  Серёжа кое-как пролез вместе с ней. Чтобы не открылся его позор. Ему не казалось, что проводница и так всё понимает. Как ей и следует... проходя по мокрому полу тамбура, он вспомнил прошлую ночь, и у него появилось неопределённое чувство...
  Что она чуточку изменилась.
  Он не знал, отчего.

- Наконец-то, - сказала Алёна, повалившись на его кожаный диван.
  Она не хотела мочить свою постель.
- Сними с меня сапоги, - подняла она одну ногу в травянисто-зелёном сапоге чуть выше колена.
  Он стянул оба сапога, невольно касаясь ног девушки. Отчего ему сразу стало немного жарковато. Вместо бывшего холода. Лучшее лечение...
  В таком случае. 
- Достань у меня из сумки бутылку малиновой наливки, - сказала она, протянув по полу ноги в промокших носках и лязгая зубами от холода.
- И сними мои носки, - добавила она.
  Он немного удивился.
  Подумав, что носки она прекрасно могла бы снять и сама. Это тебе не сапоги выше колен. Правда, и там были молнии до самого низа.
  Так что проблемы не было.
  Непреодолимой.
- Снимай, снимай, - поторопила его она. - А то мне холодно...
  Вздохнув, он встал на колени и снял с неё оба носка, ещё сильнее касаясь её ног. По необходимости... Белые махровые носки были наполовину мокрые. Они были длинные, как гольфы.
  Самые модные.
- Спасибо, - сказала она, забравшись с ногами на тёмно-коричневый диван.
  Только на этот раз не свой.
  Она оказалась гораздо более подверженной промозглому дождю, ветру и холоду, чем он. Так что спасать в парке надо было её, а не его. Хотя... он вспомнил, что она сама затеяла это спасение. А иначе совсем не промокла бы.
- А какая она? - спросил он.
- Чего?
- Бутылка...
- Какая, какая... обыкновенная, - сказала она. - Пузатая...
  Серёжа пошарил и достал из сумки не очень большую пузатую бутылку французской малиновой настойки. По- французски он уже читал...
  Там было написано «Liqueur de Framboise”.
- Наверно, вкусная, - поделился он, держа бутылку в руках.
- Кошмар, - пожаловалась она, чуть дрожа. - Долго ты ещё будешь тут меня мучить? Налей мне полстакана наливки.
- А тут в стакане пиво, - сообщил он.
- А пиво выпей, - нетерпеливо поторопила она. - Давай скорей...
  Он заторопился, и выпив пиво из её стакана, налил почти половину стакана наливки. Тем временем она ничего не говоря стянула с себя джемпер, оставшись в растянутой голубой майке, под которой был лифчик. Недолго думая, она собралась снять и свою короткую чёрную юбку. Насчёт которой он точно знал, что под ней нет никакой майки.
  Он живо отвернулся.
- Нечего тут, - сказала она. - Нашёл, чего бояться... лучше не простудись.
  Она глотнула половину наливки.
- Ну ладно, юбка не так промокла, - сообщила она. - Потом...
- Алёна, - спросил Серёжа. - А почему проводница не рассердилась? Она что, тебя знает?
  Девушка полуоткрыла рот, заманчиво склонив голову набок с многообещающим взглядом зеленоватых глаз. 
- Нет, - сказала она. - Просто здесь познакомились.
  Серёжа позавидовал, что сам не может так просто знакомиться с людьми. Она тоже могла далеко не всегда. Но в данном случае это было просто.
  Только он этого не знал.
- А чего ей сердиться? - сказала она. - На то, что промок, что ли?
  Он неведуще пожал плечами.
- Ну понимаешь... она обычная женщина, - объяснила Алёна этому простому как варежка прохиндею. Подростку не от мира сего. - Со своим мужем, детьми, внуками. И у всех такие же проблемы... если не хуже. Ты что, не понимаешь? Да на таких как мы она знаешь, сколько нагляделась?
  Серёжа всё это понимал... когда ему открывали глаза.
  Просто он не знал, что люди добрее, чем кажутся.
  И именно русские... на его счастье.
  В будущем.
- А теперь отвернись на минутку, - попросила она.
  Он послушался.
- Готово, - почти сразу сказала она. - У меня там в сумке есть сувенирный коньяк в маленькой бутылочке.
  Серёжа немного засомневался.
 Уж слишком много у неё всего было, в этой сумке. Ему снова почудилось, что он в сказке... и в следующий раз она попросит его достать оттуда живую воду в старинной глиняной бутылочке. Как рижский бальзам. Роясь в сумке, он нащупал пальцами бюстгальтер и трусики, и покраснел.
  Потом достал, что она просила.
- Ну что, нашёл? - спросила она.
  Потому что он ничего не говорил.
  Догадываясь, что сейчас будет. И от этого начиная заливаться краской... Она перешла на свой постеленный диван и легла на своём одеяле, спиной вверх... Задрав до шеи мокрую голубую майку, она лежала с голой спиной до самой чёрной юбки. Частично голубая майка открыла не только спину. К таким видам он совсем не привык. Разве что в каталогах Квелле, где было всё, включая нижнюю женскую одежду. Но это была не картинка... а настоящая девушка. К тому же таких, как она, он в каталоге не видел. Тем более, в такой позе.
  Хотя просмотрел всё до конца.
  И не один раз.
- Ну теперь натирай, - сказала она, повернув к нему голову на белой подушке.
  Таким житейским голосом, словно он был врачихой в поликлинике. А не случайным попутчиком в купе скорого поезда.
- А как? - спросил он.
  Он этим ещё никогда не занимался.
- Как обычно, - пояснила она. - Намочи немного руки и начинай втирать. Кругами, - добавила она.
  Он начал осторожно тереть ей спину.
- Нет, сказала она. - посильней, пожалуйста. - Я ничего не чувствую...
- А что ты должна чувствовать? - спросил он.
  Чтобы действовать, как следует.
- Буду я перед тобой отчитываться, - сказала она. - Потом узнаешь...
  Он стал тереть сильнее, с каждой минутой приходя во всё более отуманенное состояние. Он осторожно коснулся низа спины.
- Пониже, - сказала она. - Ты что, меня уморить хочешь?
  Он опустился ещё пониже.
- Да нет, - чуть повернулась она, показав ему пальцем. - Вот до сюда...
  Она повернулась на бок, расстегнула чёрную юбку, чуть спустила её и показала тонким пальцем с длинным ногтем себе на талию. Ноготь был вишнёвого цвета... а она снова лежала на животе. Её округлые формы бросились ему в голову. В конце концов, он был не святым. И любил девушку на всех уровнях её полноценной личности. Поэтому в процессе натирания её спины он приходил во всё более одурманненое состояние. Под чёрной юбкой чуть виднелась резинка от трусиков, куда она показала. Там была её талия... Как он ни старался заставить себя это сделать, у него ничего не вышло. Ей это надоело, и она встав, показала, как надо мазать. Придерживая левой рукой расстёгнутую юбку... Он только сейчас сообразил, что в таком месте она могла бы это сделать и сама.
«Дура, что ли...» - подумал он, с покрасневшими ушами.
- А теперь ты ложись, - приказала она.
- Да нет, не туда, - сказала она. - На мой диван.
«Почему?..» - подумал он.
- А ты наливки выпил? - вдруг спохватилась она.
- Нет, - сказал он. - Ты мне не говорила...
- Вот обормот, - сказала она. - А для кого я её достала, по-твоему? Для себя, что ль?
  Он хотел возразить, что она во всём не права, но тут же интуитивно понял, что лучше не связываться. Всё равно ничего не докажешь. Она же сама сказала, что женщине не надо думать.
   Наверно, такие случаи она и имела в виду...
   Подумал он, как Винни Пух.
- Ну пей, - приказала она. - Полстакана...
- А там тоже пиво, - сказал он.
- Ох, горе мне с тобой, - в сердцах вздохнула она. - Ну выпей пиво, и налей. Всё ему объясни... - добавила девушка.
  Она уже давно знала, что так и будет... Но в этом не было никакой беды. В данном случае она чувствовала себя просто как учительница.
  А не любая доступная женщина.
  Которой она никогда не была.
  Жизнь сложная штука...
  Что все давно знают.
  Умные люди.

  Он так и сделал.
  Выпив наливки, он почувствовал еле заметную лёгкость в голове. Просто с непривычки... Доза была совсем маленькая. Для привычного взрослого парня...
  Лет двадцати... или больше.
  Но совсем не для него.
- А теперь ложись, - снова сказала она. - Я тебе покажу, как надо натирать спину.
  Он неохотно лёг животом на её постель, тут же ощутив слабый дурманящий запах чудесных духов от её подушки... и вообще, постели. На его полке запах не был заметен.
  В следующую мнуту он вдруг почувствовал такое блаженство, которое нельзя было описать. Блаженство было оттого, что руки девушки касались его спины... и не только касались, но и довольно сильно её тёрли.
  Даже грубо.
- Всё, - сказала она. - Вставай...
  Он даже не заметил, что она кончила своё дело. Он вскочил с постеленного дивана, смущаясь не только от того, что был в одних трусах, но и от того, что она могла подумать.
  Как будто она давно уже сама всё не подумала.
  Но такой уж он был недогадливый человек.
  Отчасти из-за молодости.
  В большой степени.
  Но не только.
- Ну и ну, - сказала она, разглядывая его. - По-моему, у тебя озноб.
  Серёжа стоял перед девушкой, и у него горело лицо. Ему было то жарко, то холодно. Вообще-то он был закалённый, но сейчас чувствовал, что начинался жар.
  Непонятно от чего...
- Теперь что будем делать? - с лёгкой иронией спросила она, разглядывая парня в чёрных трусах, как на выставке. - Ты как хочешь, а я переоденусь во всё сухое, - сделала вывод она. - И тебе советую... если не хочешь спать в мокрых трусах.
  Но теперь ей показалось, что он дрожит не от волнения. Вообще-то, ничего особенного в парке не произошло. Просто промокли... до нитки. Но она вспомнила, что люди умирают и от стакана холодного молока из погреба.
- Знаешь что? - передумала она, склонив голову набок. - Выпей-ка стопку коньяка и полезай под одеяло. Как более пострадавший...
  Он не знал, что сказать.
- А то это плохо кончится, - добавила она, не допускающим возражений тоном. - Ты чего глазеешь? - не поняла она, обернувшись к двери с зеркалом.
   Тут она вспомнила про свою чуть сползающую юбку. Девушка не спеша подняла её, застегнув. Сверху на ней была та же растянутая голубая майка. Она снова почувствовала, что майка мокрая.
- Отвернись, пожалуйста, - сказала она. - На секунду... я только майку сниму.
  Она не собиралась сейчас искать другую майку и переодеваться, да ещё на ночь глядя. Достаточно было набросить халатик. Он отвернулся в сторону... но не на одну секунду. 
  На всякий случай он не стал поворачиваться.
  Обратно.
- Ну чего ты застыл, - потянула она его за руку. - Пей и ложись.
  Он повернулся.
  В руке у девушки была стопка с коньяком. До этого он никогда не пил коньяк. Один раз ребята в пионерлагере «Молодой гвардии» после седьмого класса купили бутылку креплёного вина на общие деньги и дали ему выпить почти половину. В утешение, что до этого налетели и за минуту растащили почти всю его посылку... Для формы спрашивая то или другое... зная, что он не может отказать. А ему почти ничего не досталось. Впрочем, наверно, у них была ещё... Это был единственный случай в его жизни, когда он заметно опъянел. Ему стало грустно от всех неприятностей в жизни, и он заплакал. Ребята стали его утешать. Они были неплохие, но грубоватые. 
  Из простого народа
  В основном.
- Только сначала переодень трусы, - приказала она. - И одень сухую майку.
- Ладно, - сказал он. - А ты выйдешь?
- Дожидайся, - сказала она. - Что я, чокнутая, что ли?
- А как же... - начал он.
- Да не бойся, я отвернусь, - сказала она, словно мальчику. - Больно мне нужно...
  Она и правда села к столику, посмотрев в тёмное окно, снаружи мокрое от дождя. Пока они занимались своими делами, поезд давно отошёл. Но пока шёл по пригородам Сочи.
  Стучали колёса на стыках.
- Ну как, всё? - поторопила она его.
  Ей надоело сидеть с неудобно повёрнутой шеей в сторону окна. За окном проплывали огни семафоров и светящиеся окна домов.
  Больших и маленьких.
- Ага, - сказал он, еле успев натянуть на себя новую белую майку.
- Ну пей, - повернулась она, подавая ему стопку.
- Сейчас, - сказал он.
  Он опасалася, что коньяк окажется такой же жгучий, как водка, которую он однажды принял за воду и сразу отпил большой глоток. Стакан кто-то оставил на их голубом кухонном столе, во время праздника Нового Года. В прошлом году...
  В седьмом классе.
- Да будешь ты пить? - надоело ей.
  Он выпил стопку одним залпом. Коньяк и правда оказался таким же жгучим, как та водка. Но не такой противный.
- Теперь живо ложись, - сказала она. - Я тебя накрою двумя одеялами.
  После их довольно близкого знакомства, она чувствовала за него ответственность. К тому же ей было ни к чему, чтобы он схватил воспаление лёгких.
  Из-за неё.
- Сейчас я постелю себе, - пообещал он, покосившись на её постель.
  Она встала, пересев на его место у стола.
- Угу, - притворно поддакнула она.
  Он попытался достать с третьей полки свою свёрнутую постель с матрасом. Но немного оступился, смущаясь от своего довольно голого вида.
  Как на пляже.
  Почти.
- Буду я тебя ждать, - довела она до его сведения. - Ложись, где сказали...
- Не-е... - протянул он, чуть опъянев.
  Не только от стопки коньяка, но и от полстакана наливки. Не считая пива... она хотела его уложить в свою постель. А сама лечь на его место.
  Так он думал.
  А он не привык спать в чужих постелях. Правда, сейчас он понимал, что эта постель чужая совсем по-особому. Не так, как в интернате... или пионерлагере.
  Или в гостях у тёти Нюры в деревне.
  В деревне ему уступали кровать.
  А сами ложились на диване.
  Они уважали Толю.
  Его папу...
- Ложись сейчас же, - приказала она.
- Я лучше на свою... - сказал он, чуть охмелев. - У меня одеяло...
- Тебе что, не нравится моё одеяло? - с деланной запальчивостью спросила она. - По какой это причине?
  Она ничего не сказала, но намёк был ясен. Во всяком случае, его слегка хмельному воображению. Она насильно усадила его на своё одеяло.
  Но он попытался встать.
- Вот своевольный, - с силой потянула она его на постель.
  Но он не поддавался.
«Сильная...» - подумал он.
- Ладно, - сказала она. - Ты пока ложись под одеяло, а я сделаю тебе постель. Тебе сейчас надо согреться, понимаешь?
- А тебе? - спросил он.
- Ты же намок, - заметила она. - А вообще... мне тоже, конечно. - Она посмотрела на него непонятным взглядом.
- Да?
- Угу, - сказала она. - Только тебя это не касается...
- Почему? - спьяну спросил он.
- А что? - с подковыркой спросила она. - У тебя есть предложения?

  Она его не обманула.
  Да и попробуй обмани такого балбеса, когда он уставился на тебя со своей подушки. На всё, что ты делаешь.
- Мне выйти? - привычно спросил он, когда она постелила себе на его диване.
- Обойдёшься, - сказала она.
  Она ведь не собиралась переодеваться, как тогда. Она была уже в своём халатике. Под которым почти ничего не было. Так что он спросил просто не подумав.
- Отвернись, - сказала она.
- А чего? - спросил он.
  Чуть медленнее, чем обычно.
  Он был лишь слегка под хмельком. И поэтому говорил почти обычным голосом. Но у неё было больше опыта в таких делах.
  По возрасту.
- Ничего, - сказала она. - Тебя не касается.
- Чего? - спросил он.
- Вот настырный, - посетовала она. - Посмотрел бы на себя со стороны, - добавила она. - Уставился, как на пляже. Хоть бы постеснялся... мне надо причёску поправить.
  Она имела опыт.
  Пляжный.
  В целом.
  Серёже стало стыдно, и у него ещё больше покраснели уши. Если это было возможно... Он отвернулся, уставившись на бежевую стенку купе.
  На двоих.
«Вот ещё...» - с досадой подумала она.
  Думая, что делать.
  Она уже собиралась произвести на него впечатление... своим заманчивым видом. В одном коротком халатике... застёгнутом на две пуговицы. И теперь ей не хотелось стоять перед зеркалом в одиночестве.   
  В присутствии подростка под одеялом.
  Лицом к стенке.
- Ладно уж... - проворчала она. - Повернись обратно.
  Он с удовольствием повернулся.
  Даже небольшое опьянение действует на человека расслабляюще. И теперь он смотрел на девушку не с такой застенчивостью, как до того. Правда, лицо всё ещё горело... то ли от простуды, то ли от непривычного зрелища. Она стояла спиной к нему, но иногда поворачивалась, и тогда халатик наполовину распахивался. И вверху, и внизу...
  Он смотрел во все глаза.
  Она была порядочной девушкой. И давно не испытывала такого по-настоящему невинного удовольствия. Правда, она не была уверена, что можно так выразиться... в данном случае.
  Просто по привычке к пошлым понятиям.
  Которые её окружали.
  И не только её.
- Ну чего, пора спать? - спросила она.
  Решив, что с него достаточно.
  На этот раз.
- Ага, - ответил он.
  У него чуть слипались глаза. Но спать он совсем не хотел. И в данный момент не собирался... Во всяком случае, пока она и вправду не заснёт. Он не такой дурак...
  Он не знал, что у неё не было таких планов.
  Засыпать... даже если он сам заснёт.
  Ничего... один раз потерпит.
  Даже если не выспится.
  Ничего страшного.
  Подумаешь...
- Выключать свет? - спросила она.
- Ага, - отозвался он со своей подушки.
  От которой благоухало небесным ароматом лучших французских духов. Но в духах он не разбирался... как и во многом другом.
  К своему счастью.
- А ты чаю не хочешь? - спросила она.
  Он почти уже чуть не ответил «нет», как он делал всегда. Независимо от своих настоящих желаний. Из деликатности. Но пиво с коньяком немного подействовало. Даже в таких количествах...
- Ага, - сказал он, вовремя спохватившись.
  В последний момент.
- Ну чего ж ты не сказал? - заботливо спросила она.
  Она была довольна.
  Только наполовину из своих собственных интересов. Алёна была хорошая девушка... Настолько женственная, что не выносила даже драк в кино.
  В основном, иностранном.
  Советское было лучше.
  В этом отношении.
  Намного.
- Я сейчас принесу, - сказала она.
- Давай я, - предложил он, не поднимая голову с подушки.
- Молчи уж, - насмешливо сказала она. - Напился, как сапожник...
- Почему, - обиделся он. - Ты же сама...
  Он любил справедливость.
- Поговори ещё, - пообещала она.
- А чего? - сказал он. - Думаешь, я пьяный?..
«Ну вот...» - подумала она. - «Началось...»
  Она отлично знала все эти вопросы.
- Посмотри на себя, - заявила она. - Думаешь, ты как стёклышко?..
- Ну ладно, - согласился он. - Мне с лимоном...
«Ишь ты... заговорил», - одобрительно подумала она. - «Лишь бы не заснул... горе луковое. Возись с ним теперь...» - подумала она с приятным чувством.
  Что набрела на человека.
  Она не только не была против... а совсем наоборот. Она чувствовала, что ей наконец повезло. В этой жизни... Ведь мог бы оказаться обычный развязный мужик с пошлыми ухватками. Первого парня на деревне... любого возраста. Подкатывающегося  к одинокой девушке... под разным соусом.
  С дипломом или без... она не видела большой разницы.
  Она бы его высадила на первой же остановке.
  Достаточно было только пожаловаться.
  Ей лично.
- Ладно уж, - добродушно сказала она, застёгивая свой халатик.
  Переодеваться она не собиралась.
  Пусть глазеют... во все глаза.
  Всё равно не дождутся.
  Так им и надо.

- Вот, - сказала она, поставив два стакана с дымящимся крепким чаем. - Специально для тебя.
  В обоих стаканах были ломтики лимона.
- Вставай. - сказала она.
  Серёжа начал подниматься.
  Поезд снова разогнался, стуча колёсами. За окном было смутно видно тёмное море с еле заметными серыми барашками. Буря ещё не кончилась...Серёжа знал, что теперь почти весь путь до Сухуми будет по берегу моря.
  Или совсем близко от него.
- Да не вылезай, олух, - сделала она ему замечание. - Просто сядь у стола, накрывшисль одеялом.
  Чем вольнее становилось их отношения, тем больше она чувствовала себя с ним, как учительница. И понемногу стала переходить на свой школьный язык. В чём в общем не было ничего странного...   
  Человек обычно действует по привычке.
  В основном, конечно... когда можно.
  А у девушки это был класс.
  На уроке по русскому.
  А неё были свои словечки... не совсем общепринятые, но ученики не обижались. Потому что она была не только фигуристая... но и обаятельная. Такая, которых девочки тоже любят и стараются им подражать.
- Угу, - сказал он.
  Он стал мешать ложечкой чай с лимоном. Он только сейчас вспомнил, что и вчерашний чай был тоже необычно крепким. Но сейчас ещё крепче...
  Как у его дедушки в Москве. 
  На Новокузнецкой.
  Ивана Егорыча.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Я? - сказал он. - Ничего... а ты?
- Я тоже, - сказала она. - Ты мне здорово спину натёр. Надо только ещё грудь, - добавила она, вспомнив. - Но это я без тебя, - бесстыдно сказала она. - А ты себе...
- А что? - спросил. Не совсем соображая, что говорит. - Думаешь, а не умею?
- Ты-то? - сказала она, склонив голову набок. - Куда тебе...
- Почему это? - ему это предположение показалось обидным. - Откуда ты знаешь?
  Он уже забыл, о чём собственно речь.
- А чего? - спросила она. - Хочешь попробовать? - издевательски добавила она, прилежно сооружая себе бутерброд с бужениной.
  Она была довольно аппетитна... Серёжа пожалел, что ему не досталось. Он чуть наморщил лоб. Вспоминая, о чём они сейчас говорят.
  Потом покраснел.
- Чего попробовать? - спросил он, на всякий случай. - Буженины?
- Чего хочешь, - сказала она. - Дать тебе?
  Он не привык доедать за другими. С самого детства... даже когда был голодный. Это было у него врождённое. Но сейчас ему захотелось... почему-то.
- Давай, - сказал он.
  Она тут же протянула ему половину недоеденного бутереброда.
- Угадай, о чём я сейчас думаю? - спросила она, отпивая чай.
  Ложечка у него в стакане с подстаканником чуть звякала на стрелках.
- Ну... - подумал он. - Наверно, поспать.
- Скажи по-русски, - поправила она.
  По-привычке.
  Классной.
- Ну... думаешь, что хорошо бы поспать, - повторил он, пожав плечами. - Прямо сейчас...
  Он не был пьян.
  Так только...
  Чуточку.
- Откуда ты знаешь? - удивилась она.
  Она подняла на него зеленоватые глаза, чуть покраснев. Он заметил это... но конечно не понял, почему. И не мог... пока что.
- А ты чего хочешь? - спросила она, откусив другой бутерброд.
  На этот раз с копчёной колбасой. Высшего сорта... по шесть рублей за килограмм. Только не в магазине. Но ему было всё равно.
  Он ничего не понимал.
  В таких вещах.
- Я? - снова спросил он. - С тобой говорить... - признался он.
  Всё-таки наливка и прочее немного действовало. Он взял бутылку пива, чтобы налить себе ещё стакан. Но это не входило в её планы.
  Совсем.
- Поставь, - повелительно сказала она.
  Как в классе...
  Он послушно поставил бутылку. Он и сам понимал, что немного под хмельком. Состояние было приятное, но он чувствовал, что больше не стоит.
  Он не знал, почему.
- Ну а теперь признайся мне в любви, - невозмутимо сказала она, отряхивая руки от крошек.
  Она посмотрела ему в глаза, отряхивая крошки хлеба со светлого халатика. Потом отодвинула от себя свой стакан в подстаканнике, не сводя с него зеленоватых глаз.
- Э-э... я же говорил, - пробормотал он, чуть краснея.
- Не-ет, - протянула она. - Это было просто так... а теперь скажи правду. 
- К-как это? - спросил он, сбитый с толку.
  Ведь он говорил правду...
  А потом, всё было так обыденно... и вдруг она опять. Тем более, он понял, к чему она клонит. Но только подсознательно... не на уровне осмысления. Конечно, он уже к ней немного привык. К её насмешкам... и подвохам. Но всё же не настолько...
  Пока.
- Сам знаешь, - просто сказала она. - Как обычно... а то не буду с тобой дружить.
  Это был слишком сильный довод... для него. В том состоянии, до которого он уже дошёл. В её отношении.
  Влюблённости.
- Э-э... - сказал он, чуть сглотнув. - Я... э-э.. тебя... э-э... люблю, - выдавил он из себя.
  Покраснев как мак.
  Ведь он говорил эти слова первый раз в своей жизни. Насколько он помнил, он не говорил этого даже своей маме... или бабушке.
  Стеснялся.
- Молодец, - с видимым удовольствием похвалила она, облизав языком чуть припухлыe красныe губы, в полусвете от лампочки для чтения в бежевой стенке сбоку от себя. - Возьми с полки пирожок.
  Как она хвалила одного выскочку в восьмом «А».
  Серёжа подумал про последний пирожок с мясом в коричневом пакете. Вкусный пирожок вызывал у него невнятные ассоциации. Он вообще больше жил чувством и воображением, чем умом и рассудком. Но не намного... он часто любил и поразмышлять. О чём попало... астрономии, палеонтологии, реконкисте, демографии... и тому подобном.
  На стройность ума он не жаловался...
  Прекрасно им владея.
  Как орудием.
- Не, - сказал он. - Неохота...
- Обалдуй, - подытожила она, сложив губы трубочкой.
  И сделав большие глаза.
  Ему стало неловко, и он отвернулся, посмотрев в окно на темноту ощутимо близкого моря. Свежий ветер немного охлаждал его покрасневшие уши.
- Подлить тебе ещё чаю? - услужливо предложила она.
  Она нарочно оставила ему полстакана крепкого чая с лимоном. Чай был горячим и душистым... Но уже не таким обжигающим.
  Как кипяток.
- Ну... давай, - сказал он.
  Ему было даже приятно за ней допивать. Он чувствовал, что хотел бы соединиться с ней в одно целое. Если бы это было возможно. Он не хотел быть один...
  Терпеть участь всех людей.
  Но на земле как на земле.
  Как говорят французы.
  Хотя стараться надо.
  Стать небесным.
  Только начать...
  Спасаться.
- Бери, - налила она ему горячего крепкого чая из своего стакана с подстаканником. - Дармоед...
- Давай, пойдём ещё попросим? - спросил он, выпив её чай.
- Ты чего, тронулся? - сказала она. - Уже десять часов... да ещё ты тут. Что она о нас подумает? Давай живо в постель, - приказала она. - А я немного уберу.
  Он поднялся, собираясь на свой диван.
- Нет, - сказала она. - Лезь на моё место.
- А ты? - спросил он.
- А я буду здесь...
- А, - сказал он. - Ну ладно.
  Он улёгся на свою новую постель, собираясь заснуть.
  Алёна заботливо погасила лампочку у него в изголовье. Потом легла на его диван с такой же белой простынёй, одеялом и подушкой.
  Она полежала минут пять.
«Чтобы такое придумать?...» - подумала она.
  В своей семье она славилась причудливыми затеями. С самого детства... но сейчас всё как будто пропало. Вылетело из головы... она не могла ничего придумать. Сама не зная, почему...
«Ладно», - подумала она. - «Нет, так нет... тогда попроще.»
  Так учил её папа.
  А вообще, женщину выручает больше не ум, а чутьё. Способность воспринимать всё окружающее в более образном виде. Чем мужчина...
  В основном.
- Серёж, - спросила она, пока он не заснул. - Тебе не холодно?
- Не-е... - отозвался он,
  Он тоже не мог сразу заснуть. Слишком много было впечатлений. Причём таких, которые не легко забываются.
- А мне холодно, - пожаловалась она. - Можно я у тебя погреюсь?
  Он вмиг отрезвел... как стёклышко.
  Не осталось даже ни малейшего намёка на коньяк с пивом. Он подумал, что ослышался. Он помнил её не очень удачную попытку согреть его там, в парке под проливным дождём и порывистым ветром с не очень далёкого моря. Значит, не шутит...
  Что же делать?..
  Он не мог отказать. Даже если бы захотел. Он был слишком тактичный, тем более в вопросах человеческих чувств.
  Но он не хотел.
  Просто немного ошалел от такой двусмысленной просьбы. Со стороны девушки, о которой он мог только мечтать.   
- Ну... - сказал он хриплым голосом. - Можно...
  Он уже покраснел как рак, но в полутьме под его верхней полкой этого не было видно. Его лампочка была выключена, и светилась только лампочка для чтения в бежевой стенке у Алёны над головой. Из открытого окна в купе врывался чуть солоноватый свежий морской воздух. Серёжа даже не помнил, кто и когда приоткрыл окно. Сейчас оно было открыто почти до самой верхней полки.
  Через секунду его одеяло на миг приподнялось, и он ощутил нечто невообразимое. Конечно, до сих пор он часто пользовался своим отличным воображением в данном направлении, но всё же это было не то, что надо. Воображаемая малина всегда уступает настоящей. Диван был не очень широкий, и она сразу прижалась к нему, просто чтобы не упасть. Но и этого было для него достаточно. Пока...
- Подвинься, - чуть прошептала она.
  Надо сказать, что и девушка испытала почти то же самое... потому что в этом смысле они были не так уж далеки друг от друга. Кроме возраста... это было практически единственное, что их разделяло.   
  Но она была обычной девушкой, а не совратительницей... тем более, подростков.
  В настоящем смысле этого слова.
  Поэтому ей было неудобно.
  Быть такой нахальной.
  Но приходилось.
- Ой, какой ты холодный... - удивилась она, пощупав ногой его ноги.
  Ноги были холодные... особенно пальцы. Он здорово промок, в своих старых кедах. К тому же, вся кровь ушла в голову... и в другие места. Он прижался к стенке. Чтобы не стеснять её... Он совсем позабыл, что она пришла именно чтобы погреться. Хотя не имел понятия, в каком смысле.
  Но надеялся на лучшее.
  В настоящий момент.
  Для него.
- Ты всегда такой норовистый? - спросила она, обнимая его в своём халатике, чтобы согреть его.
  Во всех смыслах.
  Он был в трусах и майке, и отлично почувствовал её тело. При этом он действительно довольно быстро согрелся. Даже быстрее, чем ожидал. Но сам не давал волю рукам. Вдруг ей не понравится...
  После чего у него начались другие чувства
- Ну... чего ты? - прошептала она. - Обними меня.
  Ведь иначе ничего не получится... именно с ним. Это был такой тип, который был способен отступить в самый ответственный момент.
  Просто из деликатности.
  Она это уже поняла.
  Хотя до этого не представляла себе, что такое возможно... судя по откровениям подруг. Но в данном случае причиной была не неопытность девушки, а просто недостаток образования. Хотя бы библейского...
- Быстрей, - шёпотом поторопила она.
  Он повернулся лицом к девушке, и вдруг в полутьме от маленькой читальной лампочки над соседним диваном встретился с глубиной её бездонных зеленоватых глаз. В следующий момент произошло слияние взглядов в одну душу. Некоторое время он не мог различить, где он, а где она. То же самое произошло и с ней. После этого он обнял её уже без всяких просьб с её стороны, и произошло слияние двух тел в одно.
  Как и сказано в Писании...
  Но не для фарисеев.
  О чём они пока не знали. Он испытал нечто совершенно ошеломляющее. Такое, что забыл, где он находится. А они находились в полутёмном купе скорого поезда, несущегося вдоль тёмного, почти невидимого скалистого берега бесконечного бушующего ночного моря. С незапертой дверью... 
- Ты меня любишь? - спросила она, успокоившись.
  Они были идеальной парой.
  Но пока не знали этого.
  Чтобы понять это, требовалось много времени. Не меньше трёх дней... или четырёх. При условии непрерывного общения. На которое она надеялась... Потому что её папа сам был молодым... даже сейчас. И не стал бы у неё спрашивать, зачем ей номер в Тбилиси. Пока что...
  Тем более, по телефону.
  Он доверял ей.
  Как себе.
  А по телефону он только скажет: «Приедешь, разберёмся». И это означало, что он её поймёт. Потому что он всегда её понимал.
  Как и она его.
- Угу, - смущённо буркнул Серёжа.
  Ему было неизъяснимо приятно ощущать такое безупречное женское тело. Почти без халатика, который был совершенно расстёгнут. И всего остального... Потому что у неё была бесподобная фигура. Не говоря уже о лице... в которое он влюбился.

  Но... в то же время он начинал чувствовать, как на душе стали скрести кошки. Потому что вышеупомянутое общение включало в себя и нечто слишком земное. От которого в первые несколько раз хочется отмыться. Как будто испачкался в грязи... хотя это касается далеко не всех. Как и всё остальное в этом подлунном мире...
  И во всех остальных мирах.
  Которые неуклонно тают... кроме самых высших Небес. По причине общения с женщиной в плотском мире, вокруг чего крутится вся жизнь мужчины, достойного своего звания. Как солнце крутится вокруг земли. В чём есть глубокий неземной смысл. Что и опрадывало сожжение еретиков на костре ещё не совсем потемневшей от грехов Церковью. Как темнеет от сажи прозрачное стекло. А оно всегда темнеет... ибо время неумолимо.
  Конечно, включая и монахов.
  На которых держится вся земля... потому что у них это общение происходит тайно и бестелесно. Поскольку монах - муж небесного качества. Крепкого, как небесная твердь. И поэтому верный своей небесной половинке. Которой он никогда не изменяет.
  В отличие от более слабых мужчин. Которые соблазняются общением с чужими половинками. Здесь, на земле... И тем самым вращают под собой Круг Вечности, на котором сменяются ризы Создателя.
  Общением духовным, душевным, сердечным, телесным, плотским... и материальным.
  Правда, последнее необязательно.
  Но неизбежно.
  Почти.

- Ну скажи мне, - попросила она. - Кто тебе больше нравится?
- А кто? - не понял он.
  Он пока не понимал врождённой склонности женщины к соперничеству. Не к соревнованию по способностям, как обычно у положительных мужчин, а только в красоте. И даже не в красоте, а просто в своей привлекательности для мужского пола. В которой гордость не играет никакой роли. В отличие от петушиного соперничества по причине гордости у отрицательных мужчин.
- А ты что, разве не влюблён? - спросила она.
- Откуда ты знаешь? - спросил он со смутным удивлением.
  Покуда перевешивали другие чувства.
  Разного рода.
- Хм... - хмыкнула она. - Что ж я по-твоему, дура?
- А что? - спросил он.
  Ему до сих пор было непривычно слышать от учительницы такие простонародные обороты. Тем более в отношении самой себя.
- Такие, как ты, всегда в кого-нибудь влюблены, - сообщила она. - Я давно вас всех насквозь вижу... ты, правда, немного особенный.
- Не знаю... - честно признался он.
  И основательно ошибся.
  Во всех смыслах.
- Ну тогда уходи, - бессердечно сказала она.
  Он подавленно неловко перелез через неё и встал на пол. Ему стало стыдно, и он одел то, что валялось внизу под одеялом. Она невозмутимо наблюдала за его действиями.
  Она чувствовала, что он у неё в кармане.
  И далеко не на один этот вечер.
  Теперь он от неё не отстанет.
  Никогда в жизни.
  Совсем.
- Не стой босой, - сказала она, как маленькому. - А то простудишься...
«Подумаешь...» - подумал он.
  Он считал, что теперь всё кончено. И девушке уже всё равно... заболеет он или нет. Но ей так совершенно не казалось. Он лёг на своё пустое место, накрывшись одеялом с белым пододеяльником.
  Несколько секунд она слушала, как он удручённо ворочается на своём месте.
  Он смотрел в стенку, чувствуя себя немного паскудно...
  По двум совершенно разным причинам.
  Потому что она его прогнала от себя...
  И из-за сделанного им греха.
  Не понимая, что это такое.
  Почти как и она.
  Пока что.
- А ты дверь запер? - вспомнила она.
- Не-е... - сказал он.
  Она уловила в его голосе обиду.
  Он не выключил маленький свет в стенке у себя над подушкой, и его тёмную голову было видно на белой подушке. Алёна полежала несколько минут, смотря на его спину под одеялом.
  Потом ей это надоело.
- Ну повернись ко мне, - попросила она его.
  Вообще, он не мог отказать.
  Когда его просили таким тоном. А тем более она... он ведь всё помнил. До малейшего прикосновения... Но сейчас он ещё больше обиделся и не повернулся.
- Ну повернись, - снова попросила она его.
«Вот прилипла», - подумал он.
- Ну Серёж... - просительно произнесла она.
  Он пожалел себя, но не повернулся.
- Ну чего ты? - спросила она. - Не обижайся...
  Он шевельнулся...
  Сочувствие к девушке пересилило, и он с опаской повернулся на правый бок. В её сторону... За окном мелькали какие-то тёмные скалы с кустами. Он опасался, что сейчас всё кончится... и она просто скажет ему «спокойной ночи».
- Ну пойди запри дверь, - попросила она.
«Зачем ещё?..» - подумал он.
  Он встал и подойдя к двери в трусах и белой майке, запер дверь на задвижку. Всё равно пора было спать. Уже поздно...
- А сколько времени? - спросил он.
- Полно, - успокоила его она. 
- Нет, правда, - спросил он.
- Э-э... одиннадцатый час, - сказала она, посмотрев на свои часы.
  Она их не сняла.
  Хотя обычно снимала на ночь. Просто на этот раз не успела подготовиться ко сну. Как она делала обычно...
- Ну иди сюда, - сказала она.
- Зачем? - спросил он.
  У него не было опыта в таких делах. Никакого... но ему и вправду не хотелось возвращаться в свою пустую постель. Он снова почувствовал к ней влечение...
  Душевное... и остальное.
- Посмотрим, - уклончиво сказала она, смотря на него с подушки приманивающим взглядом зеленоватых глаз.
  Он поднял одеяло, и осторожно залез к ней.
  Чтобы случайно не задеть девушку... где не следовало. Потому что до сих пор помнил, как весной восьмого класса Ира Тимофеева затеяла с ним возню, а он погнавшись за ней, случайно задел её в неудобном месте. Она дала ему понять его неловкость, но особенно не возмущалась. Все это тоже видели... но у них это было нормально... просто игра. То, что не было игрой, не делалось напоказ. Естественно... Но в восьмом классе больше половины были ещё непосвящённые.
  В это дело. 
- Дурашка, - сказала она, облизнув губы кончиком языка.
  Она даже не стёрла помаду на ночь. Впрочем, как и в первый раз... он только сейчас догадался, что наверно с помадой она считала себя красивей.
  Так оно и было.
- Ну чего ж ты? - безмятежно спросила она.
  Как будто спрашивала, какой родительный падеж от слова «пень». Поскольку он не ответил и не шевелился, чтобы её случайно не обидеть, она сама прильнула к нему. Так, что между ними не осталось зазора. Во всяком случае, он его не чувствовал. На этот раз она была совсем без халата.
- Вот бестолковый, - сказала она ему.
  Через минуту он снова испытал ошеломительное ощущение.
  Не только во всём своём теле.
  Но и во всём существе.
- Ну теперь скажи мне, - снова пристала она. - Кого ты больше любишь?
  Она это спрашивала не из обычного женского любопытства. А потому что связалась с ним только по глубокому впечатлению, что это её судьба. Ведь иначе ей такое и в голову бы не пришло...
  Если бы он узнал об этом сейчас, то ему стало бы немного обидно.
  Но совершенно без всякой уважительной причины.
  Всё было правильно.
  На этот раз. 
- Тебя, - нехотя сказал он.
- А почему так мрачно? - осведомилась она, чуть надув губы.
  Он вспомнил слегка вишнёвый привкус этой помады. Совсем недавно, когда чуть не улетел куда-то в облака от полностью отнимающего разум ощущения.
  На несколько секунд.
«Наверно, французская...» - подумал он.
  Он уже привык, что у неё всё заграничное. Как будто она была не школьная учительница по русскому языку, а жена дипломата.
  Как его мама.
- Не знаю... - невразумительно пояснил он.
- Зато я знаю, - сказала она, поцеловав его в губы. - Пока не можешь решить, да?
  Он казался ей сладким, как малина.
  Или сказочный принц. 
«Откуда она всё знает...» - подумал он.
  Её поцелуй ему тоже показался сладким, как малина. Независимо от вишнёвого привкуса не стёртой на ночь помады. Он не подумал, что она довольно серьёзно изучала детскую психологию. А он был в сущности всего лишь подростком. Пусть и немного не таким, как лучшие образцы, которые она знала. В восьмых классах своей школы.

  Которую теперь придётся надолго бросить... года на три.
  И не только из-за ребёнка, который родится.
  Но и по этическим соображениям.
«Бедный Ролло...» - подумала она.
  Ведь у неё тоже ещё не совсем прошла старая любовь. Точнее, не такая уж старая... не то, что у него. А всего полтора месяца назад. Во время поездки в ГДР.
  Она уже решила назвать его Ролло... или Ролла.
  Как этого бедного парня.
  В Германии.

- Ага, - простодушно ответил он.
- Ну и дурик, - сказала она, притворно надувшись. - Уходи тогда.
«Опять...» - послушно полез он из постели, с горечью чувствуя, что она просто его использует.
  Чтобы понасмехаться... или для других целей.
  Которых он не знал.
  Если они были.
- Это что ещё? - остановила она его, потянув за майку. 
  Он её не снимал.
  В окно сверху дул сильный и свежий морской ветер. Но он дул на верхнюю полку над его местом, и после этого просто рассеивался по всему купе. Так что им не дуло... но стало довольно зябко. Но не промозгло, как где-нибудь в Уфе, а со свежим запахом дальних странствий... как в старину.
  На каракках Магеллана.
- Чего... ты же сказала, - наивно пробормотал он.
- А ты что, на уроке? - ехидно спросила она.
  В определённой степени так оно и было. Но совсем небольшой. Учитывая её старую холостяцкую жизнь. И любовные неудачи.
  Длиной в три дня.
  И две недели.
- Не-е... - протянул он.
  Не понимая, к чему она клонит. Её вообще было не понять и раньше. А теперь, после этого, она стала совсем загадочной. Хотя должно быть наоборот...
  Вроде бы...
- Безалаберный балбес, - заключила она.
  Это уже походило на выговор в классе. Некоторые учителя любят такие словечки. Вроде бы необидные, но смешные. Для остальных учеников...
  И от этого действенные.
- Ты чего, не хочешь со мной раговаривать? - спросила она.
- Я?.. - сказал он. - Хочу...
- Ну давай, начинай, - с подковыркой сказала она.
- А про чего? - спросил он.
- Про то, что мы с тобой в одной постели, - без зазрения совести сказала она. - Выкладывай.
- Что?
- Что ты про это думаешь?
  Ему на минуту показалось, что вопрос немного запоздал. Такие вещи надо определять загодя. До того, как это случится. Отчасти он был прав.
  Но не в данном случае.
- Ну-у, - сказал он. - Э-э...
  Он покраснел.
  Ему как-то ничего не приходило в голову. Кроме каких-то похабных мыслей. Которые пожалуй  не стоило высказывать. Этой симпатичной и бесподобной девушке...
  Во всех отношениях.
- Я тебя не сразу полюбил, - наконец ляпнул он.
- Я тоже, - привередливо промолвила она. - Чего в тебе хорошего? Так только... одна видимость.
- В каком смысле? - немного обидчиво спросил он.
  Он чуть отодвинулся от неё.
- В смысле мускулов... как на картинке, - пояснила она. - Видел Шварценеггера?..
  Он мотнул головой.
«Какого ещё Шварценеггера?..» - подумал он про себя.
- Или хотя бы живота... - серьёзно добавила она.
  Он прыснул.
- Ну ладно, - пожалела она его. - Скажи мне тогда, что ты обо мне думаешь.
  Чтобы лучше его видеть, она чуть отодвинулась от него, прислонясь спиной к стенке. Однако диван был достаточно узкий, и он не мог избежать прикосновения к ней... как раз в этом месте. Она лежала на боку без халата... и поэтому от этого прикасания он начинал плохо соображать. Ему смутно показалось, что они об этом уже говорили. Когда-то давным-давно... наверно, вчера.
- А-а... мы же вчера уже писали, - вспомнил он, надеясь отвертеться.
- Дуролом ты, - благодушно сказала она, нарочно пошелохнувшись. - Я ведь не о том спрашиваю...
- А о чём? - совсем не понял он.
  Он отодвинулся, чуть не упав с дивана. Диван был одноместный, и рассчитан на одного человека. Правда, они оба были стройные...
- Ты правда не понимаешь? - поинтересовалась она.
- Да... - сказал он, снова чуть придвинувшись.
  Чтобы не упасть.
- Вот чурбан, - пристыдила она. - Нечувствительный...
  Тут она была к нему несправедлива. Просто женщина всегда стремится воспринимать всё на ступень ниже, чем мужчина. Помимо своей воли...
  Откуда и выражение «слабый пол».
  Она любит смотреть вниз...
  А он - вверх.
- Почему? - ему это показалось несправедливым.
- Потому что не чувствуешь, - наставительно сказала она, снова пошелохнувшись. - Того, что должен.
- Да ну тебя, - сказал он, чуть покраснев. - Сама ты не чувствуешь...
  Да-а...
  Если бы он только знал, что она имеет в виду... и во сколько раз сильнее женщина ощущает то, что она сейчас назвала чувством. Пусть и не вполне серьёзно... Чувством, которое скорее является ощущением. Потому что не относится к миру собственно чувств. Он бы не сгорел от стыда, как ещё вчера... но покраснел бы до ушей.
  С непривычки, конечно... и оттого, что не сразу привыкал.
  Потому что человек ко всему привыкает...
  И к хорошему, и к совсем плохому.
  К сожалению спустившихся.
  В этот сказочный мир.   
  Пограничья.
- Чего ты в этом понимаешь, - с добродушной пренебрежительностью сказала она.
  Как говорят детям о бухгалерии... или распашке поля. В общем, о серьёзных вещах. По мнению плебса. С дипломом или без такового.
  Какая разница?
  Для плебса.
  И для нас.
- Чего... не хуже тебя, - заносчиво сказал он.
  Она наконец сообразила, что имеет дело не с сорокалетним мужиком. И даже не с двадцатилетним парнем. И поняв это, немного покраснела от своего предполагаемого бесстыдства. Ведь она забыла про своё высокое призвание учительницы... хоть и ненадолго. Всего на одну ночь... что бывает простительно.
  В некоторых случаях жизни... таких редких, что они остаются в тайне от всех.
  Однако само предполагаемое бесстыдство далеко не всегда неуместно.
  Если понимать, кто тебя слушает. Тот, кого любишь... или другие. 
  Потому что эти строчки не предназначены для посторонних.
  Но даны им в качестве прививки от полной тьмы.
  В которой они почти потонули.
  Сейчас, в наше время.
  Время спасения.
  Утопающих. 
- Троглодит, - сказала она, скрывая своё смущение. - Пойдём опять чаю попьём?
- Ты чего, - удивился он. - Ты же сама сказала, что уже поздно...
- А у меня кипятильник есть, - сказала она. - И заварка... только воду из бака принесёшь.
  Ему было неудобно...
  Шататься по освещённому круглыми плафонами коридору мягкого купейного вагона в такой поздний час. К тому же ему казалось, что первый попавшийся догадается, чем он сейчас занимался. И он провалится со стыда. Но ради неё он был готов на любые жертвы. Почти...
  На любые жертвы мы никогда не готовы.
  Даже апостол Пётр, предавший Христа.
  Но всегда готовы - по воле Божьей.
  О чём он пока не задумывался.
  Как и его любимая Алёна.
  Ещё не пришло время...
  Время раздумий.
- Ладно, - чуть хрипловато сказал он.
  Они оба вспотели. Но он совсем не брезговал, что было непривычно. И уже не так её стеснялся, когда встал и оделся. Собственно, совсем не стеснялся.
«Быстро...» - подумала она.
  Ведь такого опыта не было и у неё самой. Да и не должно было быть. По всем общепринятым меркам. Которые не всегда приладишь к жизни.
  К счастью для жизни... тут, внизу.
  Но не для самих обычных мерок.
  Которыми измеряется Распятие.
  По Закону, данному человеку.
  Чтобы отделить козлов.
  От любящих Бога.

- Ну расскажи мне, - спокойно сказала она, когда заварили крепкого чаю. - Чем отличается Красота и Мораль от Идеи и Духа.
  Она спросила то, что сама знала. Кроме того, она была в него влюблена. И ей было интересно всё, что он скажет. Далеко не только на тему того, что было в постели.
  Наоборот... в первую очередь совсем не на эту тему.
  Собственно, она мало интересовала девушку.
  Как женщину... не считая дурачества.
  А она и была женщиной.
  В отличие от баб.
- Сделать тебе бутерброд? - спросила она.
- Не-а, - сказал он, посмотрев в окно.
  Там вдруг появились редкие огоньки уютно светящихся в поздний час окошек, и через минуту поезд пронёсся мимо небольшого южного вокзальчика. Жёлтый одноэтажный вокзальчик светился окнами с частыми переплётами, свет от которых падал на замощёную светлой плиткой площадку, которая переходила в низкий перрон. Серёжа успел прочитать освещённую двумя фонарями на перроне надпись «Леселидзе».   
- Не хочешь? - снова спросила она.
- Не... - сказал он.
  Она прекрасно его понимала... что он может сказать «нет» просто так.
  Но он и вправду ещё не проголодался.
  Всё было впереди.
  Ну, почти всё.
- Скоро остановка в Гаграх, - невинно сообщила она.
- Через сколько? - спросил он с тяжёлым чувством.
- Пятнадцать минут, - безмятежно сказала она. - А что?
- М-м... ничего, - промямлил он.
- Думаешь, кто-нибудь сядет? - спросила она, спокойно жуя краюшку чёрного хлеба.
- Не знаю... - проговорил он, чуть пожав плечами.
  Он посмотрел на себя и на полутёмное купе вокруг, включая и девушку в одном запахнутом халатике. Она не стала его застёгивать. Ничего не говоря, он встал и начал одевать свои чёрные брюки. Она сидела, не двигаясь с места.
- Зачем тебе брюки? - осведомилась она. - Сделай вид, что спишь... вот и всё.
- А ты? - спросил он.
  Она посмотрела на него, оперевшись на столик с белой скатертью и положив щёку на кулак. За окном с отодвинутыми занавесками было снова темно.
  Стучали колёса.
- А я так останусь, - серьёзно сказала она, совсем медленно жуя чёрную горбушку.
  Алёна с локтём на столе совсем положила голову набок, смотря на него с ладони. Она взмахнула ресницами, чуть расширив зеленоватые глаза.
- К-как это? - удивился он.   
  Сейчас за окном мелькали слабые отсветы на земле от мчащегося поезда. Где-то там, в темноте, было бескрайнее море. Но скоро будут Гагры...
  Это большой город.   
- Ладно уж, - пожалела она его. - Скажу тебе... сюда никто не придёт. До самого Тбилиси...
- Откуда ты знаешь? - с недоверием спросил он.
- Видела расписание, - не моргнув глазом, соврала она. - У проводницы... она знает всех пассажиров.
  На самом деле проводникам не сообщали заранее, кто купит билет на пустое место. И пустых мест в мягких купе не оставалось, ближе к пункту назначения. Не говоря уже о сразу двух...
  Не то, что в добрые 1950-ые года...
  Но он этого не мог знать.
  Откуда?
- Да? - сказал он, с облегчением сев на своё место.
  Напротив неё.
- Угу, - произнесла она.
  Она всё так же смотрела на него с кулака, оперевшись на столик локтём. Только уже прожевав свою чёрную корку. Она любила жевать горбушки чёрного хлеба. Особенно ещё тёплого, из булочной на первом этаже их дома. На Фрунзенской набережной.
- Так что снимай свои брюки, - посоветовала она.
- Да ну тебя, - сказал он. - Отстань...
- Ты чего... - спросила она, с притворным удивлением сделав большие глаза. - Не знаешь, как разговаривать с учительницей?
- Ну... знаю, - сказал он, чуть потупившись.
  Он и правда чувствовал себя с девушкой младшим. Как это оно и было. Но особенно, когда ей этого хотелось.
  Самой.
- Ну говори тогда, - напомнила она.
  Но он пока ещё думал про Гагры.
- А занавески закрывать будем? - спросил он.
- Зачем это? - спросила она.
  Она сидела, опираясь локтём на белую скатерть и совсем положив голову набок, с щекой на кулаке. И смотря на него зеленоватыми глазами.
- Ну... так просто, - пробормотал он.
- Нет, - сказала она. - Чего ты волнуешься... никому нет до тебя дела. Кроме пассажиров этого купе... а их нет. Кроме меня, - уточнила она. - Лучше вспомни, что я тебя спросила.
  Она не была уверена, что он вспомнит.
  В данном случае делая профессиональную ошибку. Потому что на минуту забыла, что она не в классе. И поэтому не имеет дело со средним учеником. То есть, когда вопрос обращён ко всему классу.
  А он был здесь один.
  Не считая её.   
- Красота и Мораль... - задумался он, пригубив чаю.
  Тот был слишком горячим... пока.
  Она посмотрела на свои часы. Было не так уж много времени. Всего начало двенадцатого... Вся долгая ночь была впереди...
  И такая, о которой они не имели представления.
  Даже она... хотя она и была взрослой.
  А он... всего лишь подростком.
  Но взрослые бывают разные.
  Как и старшеклассники.
  Во всех смыслах.
- Красота и Мораль относятся к сердцу, - догадался он. - А Идея и Дух - к уму.
- Хм, - с любопытством произнесла она. Она не ожидала такого быстрого исхода. Хотя это был не конец, естественно. - А как же Дух, который в сердце? - выжидающе спросила она.
  Он подумал, снова попытавшись пригубить чай. Но тот даже и не думал остывать. А ему страшно захотелось пить. Наверно, от того, что он вспотел.
  И не только.
- Слушай, - спросил он. - У тебя есть лимонад?
- Нету, - сказала она. - Хочешь, сходи за водой...
- Не, - сказал он.
  Придя, он стянул с себя мокрый чёрный свитер, под которым была майка. Потому что было жарковато... по субъективным причинам. И ему неохота было снова одеваться и тащиться в коридор.
  Еще кого-нибудь встретишь...
  Он стеснялся.
- Ну тогда отвечай, - настойчиво сказала она.
  Ей хотелось узнать, что он на это скажет.
- Наверно, тут имеется в виду не вообще Дух, - задумался он. - А Идея и Дух как противостоящие...
- В каком смысле? - округлила она зеленоватые глаза.
  Стучали колёса поезда.
  В открытое окно наверху врывался свежий, но тёплый морской воздух. От этого возбуждающего душу воздуха его всегда уносило ввысь.
  За облака.
- Ну-у... не противостоящие, - поправился он. - А вроде другой стороны медали. Знаешь, как на одной сердце, а на другой ум. И поэтому тут Дух относится к уму... а не к сердцу, - добавил он. - В данном случае...
  Это было очень похоже на то, что она знала. Только в отличие от него, не догадалась сама по заданному вопросу. А просто узнала от своего папы.
  Который много чего знал... как и его друзья.
  Потому что не зря был генералом.
  КГБ.
- Ну ты даёшь, - чуть удивилась она. - А ты хоть знаешь, о чём мы сейчас говорим?
- М-м... нет, - признался он, подумав.
- Пижон, - сказала она с выражением Остапа Бендера из фильма. - Чего ж ты говоришь, о чём не знаешь? - с ехидством спросила она.
  Но он знал, что ответить.
- Наоборот, - сказал он, пожав плечами. - Чего знаю, то и говорю... а чего не знаю, не говорю.
  Он поставил на стол подстаканник с обжигающим чаем. Она уставилась на него своими бездонными зеленоватыми глазами, сидя напротив него за столиком с белой скатертью.
  Это звучало резонно...
  В общем и целом.

  Хотя Алёне было немного стыдно признавать его преимущество. Кое в чём... чисто профессионально. Тем более, что он был всего лишь восьмиклассником. А даже не выпускником десятого класса. Ей на минуту представился Илья Резников, еврейский подросток из восьмого «Б». Он шпарил как по-писаному. В пределах своего разумения...
  А оно было как у взрослого... вроде Галича.
  Но это был конечно не тот случай.
  Она давно его раскусила.
  По мере возможности.
- Хм... - задумчиво произнесла она. - А догадаться можешь?
  Он даже не стал размышлять.
  Потому что уже подумал.
- Нет, - просто сказал он.
  Вот ему никогда не было обидно, если кто-нибудь знал больше него. Тогда он просто спрашивал о том, что ему интересно. А о том, что неинтересно, не спрашивал.
  Вот и все дела.
- А о чём? - спросил он.
- Об определении веры или религии по двум осям и двум плоскостям, - ответила она.
- Ну расскажи, - попросил он, всё-таки отпив обжигающего чаю. - А пива у тебя нету? - спросил он, с последней надеждой.
  На что-нибудь холодненькое...
- Ничего нету, - развела она руками.
  Как Кролик, когда Винни Пух съел у него всю еду. У него в гостях, в норе с запасным выходом. Который сильно потом пригодился Кролику. Серёжа знал Винни Пуха наизусть...
  С третьего класса.
- Жалко, - сказал он. - А тебе пить не хочется? - с удивлением поинтересовался он.
- Хочется, - призналась она. - Только я умею терпеть...
- Ну и что, - сказал он. - Я тоже умею...
  Он вспомнил, как нарочно терпел жажду в благословенных зелёных холмах Армении с упоительным небесным воздухом. Они с тётей Ирой брели по траве, поросшей красным маком и фиолетовыми колючками. Прозрачный как хрусталь глубокий ручей под скалой был совсем недалеко, внизу холма, но Серёжа нарочно стоически терпел. А Заурка, курд со двора старого дома дяди Пети, побежал пить.
  Это было после третьего класса.
- Да? - с подвохом спросила она. - Ну тогда проверим...
- Когда? - не понял он.
- Скоро, - пообещала она.
  Она имела представление о темпераменте подростка, впервые допущенного к женщине. Конечно, не практическое, а чисто теоретическое.
  Профессиональное... 
  А он нет.
- Ну тогда рассказывай, - попросил он.
  Ему было интересно послушать о таких необычных вещах. К тому же довольно сложных для понимания... Ведь он ещё не достиг уровня зрелости своей первой касты. Касты брахманов, по древней Ригведе. Хотя уже чуточку превзошёл по уму вторую касту кшатриев. Ту, к которой относилась она и друзья её папы. Просто они были гораздо более образованные...
  Если говорить о друзьях.
  Да и о ней тоже.
  Чуть меньше.
- Ой, смотри, - прервала она его.
  Они даже не заметили, как поезд замедлил ход и подъехал к высокому асфальтовому перрону довольно солидного вокзала в Гаграх. Тут было совсем не пустынно, как на маленьких станциях. За светлыми окнами вокзала виднелись люди в буфете, и на самом перроне было несколько человек, в том числе пассажиры и один человек в форме. Кроме того, перрон и площадка перед вокзалом были освещены туманным, рассеянным от моросящего дождя жёлтым светом фонарей. Людей в буфете за окнами было всего человека четыре, но всё же это была не такая глухомань, как Леселидзе или Лазаревское.
  В ночное время, конечно.
- Не уставляйся, - одёрнула она его. - Скоро отъедем.
  Но у него появилась мысль.
- Может, купим здесь лимонаду? - спросил он.
  Надеясь, что она согласится. Он как-то не чувствовал себя хозяином положения. Что впрочем было естественно. Сразу по нескольким причинам.
- Да ну, - сказала она. - Ещё опоздаешь... с кем я тогда поеду?
  В её голосе слышалась явная озабоченность. И за себя, и за него... Тем более, что они даже не успели обменяться адресами. А по одной фамилии попробуй найди потом.
  Правда, если знать, что у него отец дипломат...
  Тогда совсем другое дело.
- Не, - сказал он. - Я успею...
  Ему и правда сильно хотелось пить. Особенно холодного лимонада. А не этого дурацкого обжигающего чая.
- Не успеешь, - отрезала она, опираясь локтём на стол и не поднимая голову с кулака. - Сиди...
  Он покорно вздохнул.
- Ну ладно, - смирившись с судьбой, сказал он. - Рассказывай...
- Постой, - сказала она. - Давай подождём, пока отъедем...
- Зачем? - с подозрением спросил он.
  Вдруг она сочинила насчёт расписания у проводницы. Хотя она и правда называла её тётя Дуся, и заходила к ней в купе.
  Он сам слышал... и видел.
- Ну, просто посмотрим на вокзал, - объяснила она. - На людей... и на фонари в жёлтом тумане моросящего дождя.
  У неё был такой мечтательный голос, что он получше всмотрелся в задумчивое лицо девушки. Он знал, что Алёна может чувствовать то же, что он. Но не ожидал от неё таких поэтических слов...
  В простом разговоре.
  Вдруг.
- Ладно, - сказал он.

  Они сидели молча и смотрели на картину старинного ночного вокзала со светящимися окнами за белыми столбами фасада... в стиле ампир. Смотря на чёрный от мелкого дождя перрон и фонари в жёлтой дымке, Серёжа снова почувствовал тайну...
  Всего небесного, что есть на свете. 
  Его душа уносилась ввысь.
  За облака...

  Прошло минут пятнадцать.
  Вагоны чуть лязгнув дёрнулись с места, и поезд неторопливо набирая скорость заскользил вдоль мокрого чёрного перрона.
  Они молчали.
- Ну рассказывай, - наконец произнёс Серёжа, когда поезд давно мчался в темноте, загремев по еле видимому в ночи мосту.
  В тёмном, тяжёлом от невидимых туч небе ничего не было видно. Не просвечивали ни луна, ни звёзды. Ничего...
- Ну, что тут рассказывать, - сказала она, снова отщипнув корочку чёрного хлеба и снова сев с ногами на диван с одеялом. - Просто две плоскости ты уже назвал, а две оси - у каждой плоскости есть концептуальная и субстантивная сторона.
- А что значит концептуальная? - спросил он, посмотрев в окно на темнеющие почти невидимые волны бескрайнего моря.
«Хм... это уже лучше», - подумала она.
  Другой бы не спросил.
  Интеллигент.
  Она знала.
- Ну, всё равно, что форма и содержание, - с удовольствием объяснила она.
  Объяснять этому Серёже было одно удовольствие. Потому что он просто впитывал в себя всё, как губка. Без всяких посторонних эмоций. Если дело касалось знаний, конечно... 
  А не взглядов.          
- А чего ж ты, - упрекнул он её в непонятных терминах. - Значит, Красота и Идея относятся к форме, а Мораль и Дух - к содержанию, - тут же вывел он. - Так, что ли?
  Это была нехитрая загадка. Для него лично... Только он не понимал, при чём тут религия. Это было сверх его разумения.
  Пока что...
- Угу, - кивнула она, наблюдая за ним с непонятным выражением зеленоватых глаз.
  В её стакане чуть звякала чайная ложечка. Поезд стучал на стыках... Она ещё даже и не принималась за чай. Потому что видела, что он слишком горячий. Он тоже был с лимоном. Но на этот раз лимон был у неё из сумки. А вообще-то, ей сейчас тоже хотелось чего-нибудь холодного. Вроде ледяного лимонада из холодильника.
  Или кваса.
- Слушай, Серёж, - сказала она.
  У него защекотало под ложечкой от этих приятных слов. Она назвала его просто Серёжей, да еще как близкого приятеля. Своего самого близкого приятеля...
  Что у него вообще пока не укладывалось в голове.
  Временно, на ближайшие несколько дней.
  С его простотой... как минимум.
- Этот чай нас только соблазняет, - сказала она. - Видит око, да зуб неймёт... пошли лучше спать... а когда он остынет, встанем и выпьем... ладно?
  Вообще-то, она почувствовала, что её соблазняет не только чай. Но не будет же она ему об этом говорить. Она к нему тоже пока не совсем привыкла.
  Далеко не так, как делала вид.
  Просто для подковырки.
  По своей привычке.
  Даже в школе.
  На уроке.
- Давай, - согласился он без дальнейших раздумий.
  Он надеялся, что она опять его позовёт. Но сомневался в этом... По своей наивности... и неопытности в этих делах. Он вылез из-за стола и стал укладываться на свой диван с одеялом.
- Ты куда? - спросила она, бросив на него многозначительный взгляд.
  Со своего места у стола с белой скатертью.
- Ну... спать, - ответил он.
  В некотором недоумении.
- Оглоед, - сказала она.
- Почему? - спросил он.
- Потому, - надувшись, сказала она.
- А чего, - не понял он.
- А я?.. - спросила она.
  Как будто он позабыл...
  Но он отнюдь не забыл... а наоборот, очень хорошо помнил. Всё... до каждой мельчайшей детали. Весь вечер, начиная с их неудачной прогулки... и ночь.
  Точнее, начало ночи.
  Пока что.
- Иди сюда, - заключила она.
  Она легла на зелёное одеяло с полоской белого пододеяльника сверху, на смятой подушке. Она на неё облокачивалась... когда сидела. Он послушно сел к ней на одеяло, на край постеленного дивана.
- Бестолочь, - сказала она, посмотрев на его ноги. - Опять босиком сидел... простудишься.
«Пристала...» - подумал он.
  Сразу потеряв нить...
  Она подвинулась к стенке, на этот раз не двигаясь. Они не касались друг друга, и она ожидающе смотрела на него своими зеленоватыми глазами. Он повернулся, случайно прикоснувшись к ней... и очень скоро снова испытал нечто оглушающее все остальные ощущения. Однако на этот раз он заглянул в её бездонные раскрытые глаза, и на минуту утонул в них. И это чувство было ещё сильнее...
  Такого он пока не знал.
  И мало кто знал.
  В наше время.
  Даже тогда.

- Ну, - сказала, слегка отталкивая его. - Надоеда...
  Он сразу перестал.
  Насилие было ему недоступно... вообще. Даже в подобном положении. Точнее, особенно в подобном. Конечно, не считая насилия воспитательного. Которого он пока не мог знать. Своего брата Андрюшку он воспитывал по-своему. То есть, давал ему себя бить, если уж до этого доходило. Но при этом давал ему почувствовать, кто сильнее.
  Это было справедливо.
- Ты чего? - спросила она. - Обиделся?
- Не-е... - протянул он.
  Он пока не знал, что в этом тоже бывают расхождения. Временные... если повезёт в супружеской жизни.
- Давай я тебя поцелую, - утешила она его.
  Она приблизила к нему своё лицо.
  В следующий момент он ощутил одуряющий вкус её губ. Но совсем не из-за вишнёвой помады. А совсем наоборот. Пожалуй, это было достаточное утешение.
  Для него.
- Ты хороший, - сказала она, с подвохом погладив его. - Подожди чуточку, ладно?
  Он немного покраснел, и его унесло за облака.
  Он конечно уже привык к ней... и почти совсем не стеснялся. Но отчасти сохранил свою стыдливую реакцию. На такие прикосновения...
  Необычные.
- Слушай, Серёж, - сказала она, подразнив и снова отпустив его. - Давай ещё чаю попьём...
  Она немного устала.
  Да и вообще, хотелось спокойно посидеть за столом и поговорить о всякой всячине. Для разнообразия... С ним было интересно поговорить. По двум причинам...
  Во-первых, в его образовании были явные пробелы.
  И поэтому его можно было часто поучать. 
  А во-вторых, он всё отлично понимал.
  И в-третьих, совсем не обижался.
  Он был так простодушен...
  Чего она не видела.
  В своей практике.
  До сих пор.
- А то ты наверно устал, - добавила она. 
- Да ну тебя, - сказал он, немного разочарованно. - Сама ты устала...
  Да-а... теория оправдывалась.
  Она на секунду почувствовала некоторые угрызения совести. Но они сразу пропали... они были тут совсем не к месту. В данном конкретном случае...
  В отличие от всех остальных.
  Ну, почти всех...
  Ведь единичных исключений не бывает. Это противоречит логике Творения. Которое тем и отличается от Самого Бытия. Но они этого не знали...
  Впрочем, как и многие другие.
  Почти всё человечество.
  Погрязшее в трясине.
  И уже насовсем.
  К сожалению.
  Его.
- Ну вставай, - подсказала она. - Что мне, через тебя лезть?
  Он сел за столик на свой диван.
- Доставай еду, - сказала она, сев на своё место у тёмного окна с невидимым морем.
  Лишь серели в темноте бурунчики прибоя.
  За не очень широким пляжем из круглых камней, обточенных морскими волнами за сотни тысяч лет... Чуть белеющие бурунчики были видны из-за слабых отсветов в туалетных окнах несущегося по насыпи длинного пассажирского поезда, за каменистым обрывом к пляжу. Светились и настольные лампы с абажурами в двухместных купе проводников.
  Но два человека в полутёмном купе обо всём этом не думали.
- Откуда? - спросил он.
- Ах да, - сказала она. - Вот, бери... осталась ещё икра с хлебом. Будешь?
  Баночка с икрой была небольшая, но на двоих достаточная. Правда, Серёжа никогда не ел чёрную икру без хлеба с маслом. К тому же белого... чёрный он не очень любил.
  Он был хорош только с салом.

  Серёжа вспомнил, как мама давала ему каждый день в школу бутерброд из чёрного хлеба с салом. Во втором и третьем классе. До школы он шёл полчаса.
  Во вторую смену....
  Он поступил во второй класс 3-ей школы в Ховрино сразу после зимних каникул 1962 года. И почти сразу влюбился в Милу, с которой сидел за одной партой. Она была совершенно особой девочкой... в ней был особый дух, а не только красота. Вот как у этой Алёны... только на шестнадцать лет старше. И он всегда отдавал ей свой сахар, который мама тоже ему давала, по три кусочка... или четыре. Она считала, что сахар полезен для головы.
  Как и все...   
  Правда, он тогда ничего не понимал в красоте, просто следуя общепринятым понятиям, и поэтому удивился, когда пришедший один раз в класс логопед сказал, что Мила «красивая». А Серёжа думал, что он просто влюбился в неё независимо от красоты.
  Хотя в глубине самого русского народа тогда ещё не пропало понимание настоящей красоты. Серёжа помнил, как один раз он показал в мидовском лагере после первого класса фотографию своего папы одной девочке. И она сказала ему, что он «очень красивый». Серёже он тоже нравился, по внешности. Но по своей врождённой послушности, которая была детским конформизмом, он следовал общему мнению. Потому что его время ещё не пришло. Он ещё не чувствовал в себе способности выносить суждения, противоречащие взрослым. Ему было только девять лет...
  А красивыми в то время считались брюнетки типа Быстрицкой.
  И далеко не только в советской культуре.
  Поэтому все красились в чёрный цвет.
  Но это было совсем давно.
  Шесть лет назад.

- Ладно, - согласился он. - Давай... а ты тоже будешь?
- Ага, - сказала она.
  Они оба проголодались.
  Особенно она, из-за своей дурацкой диеты. Хотя по-настоящему никакая диета ей была не нужна. У неё была божественная фигура. И как ни странно для фарисеев, не только в переносном смысле.
  Но она так совсем не считала.
  Просто слегка догадывалась.
  Как любая женщина.
  Подобная ей.
  По фигуре.
- Ого, - сказала она. - Чай ещё тёплый...
  Ей показалось, что прошёл целый час. Потому что время странная штука. Иногда оно идёт одновременно и быстро и медленно. Вот как сейчас...
  Когда они были в постели.
- Ну расскажи мне про своего дядю Петю, - попросила она.
  На всякий случай.
  Она не собиралась с ним встречаться. В ближайшие три года... или два. Впрочем, лучше три... в армию он не пойдёт, и они поженятся на втором курсе. Не она... а он, естественно. И тогда им всем придётся смириться.
  Куда они денутся.
  Что же касается учёбы в институте, она не собиралась его сильно отвлекать. Совсем наоборот... у него будет хороший стимул. Она об этом позаботится...

«Кстати, почему на втором?..» - подумала она, намазывая красным перочинным ножом с белым крестом чёрную икру на кусок чёрного хлеба.
  Нож был фирменный... армейский швейцарский. Они тогда были в большой моде. У понимающих людей. Тех, кто мог себе такой достать. Папа подарил ей нож на день рождения. Всего три месяца назад. Перед той злополучной туристической поездкой в ГДР...
  Хотя нет... она не была совсем злополучной.
  Ведь настоящая любовь не бывает злом. Тем более, от которой ждёшь желанного плода. Она подумала о своих чувствах. Ведь они были немного странными. Всем известно, что человек не может влюбиться сразу в двоих. Но это на высшем, духовном уровне. А вот постепенно спускаясь вниз...

«Неужели я такая скверная?..» - подумала она про себя.
  Ведь у неё ещё оставалось чувство к белокурому Ролло с мужественным квадратным подбородком и синими как море глазами. И с насмешливым духом настоящего арийца. Но с другой стороны, остальное место в её сердце занял этот Серёжа. Уже большее, чем мужественный Ролло...
  Она сама не знала, почему... девушке это было совсем неизвестно.
  Но известно Тому, кто сводит людей по произволению.
  А так же и разводит... ради их же блага.
  Хотя им часто так не кажется.      

- Да... а когда у тебя день рождения? - спросила она.
  Ей было интересно, на каком курсе. Вообще, в начале новой жизни всё интересно. Точнее, в начале нового этапа. Потому что жизнь только одна.
  Каждый раз.
- Двадцать третьего января, - сказал он. - А у тебя?
- Двадцатого апреля, - сказала она, чуть ожидающе.
  Но эта дата ему ничего не говорила.
- А как твоя фамилия? - спросила она... чувствуя, что явно запоздала с этим вопросом.
  Но так уж получилось.
  Мало ли чего не случается в жизни. Если не говорить о типичных случаях, конечно. Но кому они нужны, эти типичные случаи? Особенно в наше время, когда типично наступить по дороге не на жука-навозника.
  А совсем наоборот.
- Горлов, - сказал он. - А твоя?
  Ему пришло в голову то же, что и ей. И это сразу придало всему их приключению в поезде немного гривуазный оттенок. Которого в нём, конечно, не было.
  Даже и намёка на что-либо подобное.
  Несмотря на стоны морали.
  Так называемой.
  Общественной.
  Как туалет.
- Это тебе рано знать, - благодушно сообщила она. - Мал ещё... сначала женись на мне, тогда узнаешь. 
  Он оторопел от неожиданности... такого предложения.
  Девушка это почувствовала... У неё защемило под ложечкой от предчувствия... она поглядела в окно, чтобы не выдать своих чувств.
  Что было у неё на душе...
 
  Он посмотрел на симпатичную девушку за столом напротив себя в слегка запахнутом халатике... Теперь она совсем не шутила. Даже и не думала... и это его огорошило. Не потому, что он совсем не допускал такой мысли.   
  Просто не думал.
  Вчерашние записки теперь были для него просто пикантной игрой. С привлекательной и симпатичной девушкой. Но это ничего значило... после того, что случилось. Поэтому он перестал об этом думать. Хотя должно было быть наоборот...
  Но не в данном случае.
  Подросткам не присуще сильно раздумывать над тем, что могут чувствовать другие люди. В разных жизненных ситуациях... А тем более над последствиями своих действий. В разных житейских областях... В этом у него не было никакого преимущества перед последним двоечником. Вроде Жукова в его классе... или Башкирова.
  У неё замерло сердце. 
  Тут она имела дело в сущности с ещё полудетской психологией. В большой степени... она это проходила. Поэтому ведь и ограничивают возраст женитьбы... в белых странах. Правда, в старые времена он не особенно ограничивался. Но Серёжа этого не одобрял...
  Потому что совсем не имел возможности понять.
  Отчего вообще перемены в культуре   
  Одних и тех же стран.
  Как и она.
- Что... не хочешь? - спросила Алёна, пытаясь скрыть от него свой упавший голос.
  Что ей почти удалось.
  Точнее, удалось... только не от него. Он вдруг ощутил то, что она сейчас чувствует. И этого было совершенно достаточно.
  Для него.
- Почему? - пожал он плечами.
  Подумаешь... ему это не казалось такой уж большой жертвой. В данных обстоятельствах. Принимая во внимание, что она ему нравилась. Во всех отношениях...
  Если не сказать больше.
  Как оно и было.
- Только у нас ведь с восемнадцати лет... - промолвил он.
- Дурья башка, - сказала она. - Думаешь, я за тебя пойду?..
- А что? - не понял он.
- Пока ты в школу ходишь? - с едкостью уточнила она.
- А как же тогда?.. - не понял он.
- Чего тебе сделается... подождёшь, - сказала она. - До восемнадцати лет.
  Она подсчитала в уме.
- До середины первого курса, - добавила она.
- Института? - догадался он.
  Она уже за него решает... вообще, он был не против. Теперь он её довольно хорошо знал. И мог на неё положиться.
  Но всё же...
- Какого? - спросил он.
- МГИМО, - сказала она. - Ты же сам хотел...
  Не то, чтобы ему очень хотелось...
  Он был вполне доволен своей школьной жизнью. Ведь он был согласен с тем новозеландским поэтом. Полностью... но с другой стороны, куда же деваться? Надо что-то делать... чтобы избежать угасания духа. То есть, надо становиться писателем. И ездить за границу... где только и был настоящий дух. Он знал это по опыту... и в шесть лет, и в десять. А потом в шестнадцать... чего он пока ещё не знал. Там, где его душа станет окончательно небесной.
  Во французской Африке.
  По воле Неба.
- А ты говорила, что не примут...
  Он уже доел свой хлеб с чёрной икрой, и почти допил тёплый чай с лимоном, по привычке съев и жёлтый ломтик выжатого лимона.
- Примут, - заверила она его.
- А-а... как же?.. - он стеснялся спросить напрямик.
  Про то, что его сильно интересовало.
  Как восьмиклассника.
  И не только.
«Совсем как маленький...» - снова подумала она, с угрызением совести.
  Однако дело было сделано.
  При этом Алёна не очень сомневалась, что сделала его правильно. Теперь она вытянула из него согласие, и всё остальное будет зависеть от неё. Собственно, само согласие не было обязательным условием... просто девушка хотела любви. Так сильно, как иногда хочется припасть к чистой студёной воде старого деревянного колодца, на глубине одной ладони. У них был один такой, на задах посёлка генеральских дач в Шереметьевке. По дороге на Москву-реку. До дикого жёлтого песчаного пляжа которой было двадцать минут ходу.
  Сейчас она достаточно хорошо знала Серёжу.
  Чудесно простодушного и чистого мальчика... с явным душевным и умственным превосходством над своими сверстниками. О котором он сам не догадывался, потому что не думал об этом. Но она прекрасно это видела. Не только как обычная умная девушка, но и по своей работе... как хорошая учительница. В классах именно такого возраста.
  Да... она его знала.
  Но пока не так хорошо... как знают своего давнего знакомого. А она не хотела, чтобы он просто болтался, не в силах оторваться от такого лакомого куска, как она. Если можно так выразиться... Девушка прекрасно знала, что способна привязать к себе такого понимающего толк в женщинах человека, как он. Любого возраста... Она не могла бы это сделать только с совсем примитивным мужичьём. Таким, которое ей было и даром не нужно.
  Как лепёшка на деревенской дороге.
  Бог создал людей разными.
  До неузнаваемости.

- Что как? - бессовестно спросила она. - Ты что, хочешь ходить ко мне?..
- М-м... угу, - смущённо сказал он.
- С какого класса? - уточнила она.
  Пора было его подразнить.
  Он не понимал, что связь с ней была начата. И теперь её уже нельзя было остановить, не разрывая совсем их отношений. По разным причинам...   
  Но она знала своих родителей.
  И этого было достаточно.
  Остальные потерпят...
  Привыкнут.
- Как это? - спросил он, поставив на стол свой пустой стакан с подстаканником.
  Ему вообще не хотелось с ней расставаться... даже в Тбилиси. Если конечно она там останется... хоть на три дня. О дяде Пете и остальном он пока не думал.
  Чего было заранее беспокоиться?
  Он жил сегодняшним днём.
  Как и предписано.
  В основном.
  Всем нам.
  Богом.
- Ну, когда ты хочешь ко мне ходить? - бесстыдно спросила она. - С какого класса... с девятого?
  Он не понял, что она его дразнит.
- Не, - сказал он. - Прямо сейчас...
- Да-а?.. - деланно удивилась она.
  Вообще, она была не против. Они уже достаточно посидели и поговорили. Пора было и честь знать... в некотором смысле.
- Ага, - понял он.
  С удовольствием.
- Ну пошли, - сказала она. - Посмотрим, на что ты способен, - добавила она, снова по учительской привычке.
  Из своих словечек... только совсем по другому поводу.
  Он пока не привык к таким вольностям.
  Тем более, что помнил о ней... что девушка настоящая учительница русского из средней школы. Он вылез из-за стола с покрасневшими кончиками ушей. Но она посмотрела на его голые ноги.
- Только сначала пойди принеси воды, - произнесла она. - Мне пить хочется...
  Ему тоже хотелось.
  Делать было нечего... он был мужчиной. А она женщиной... и хотела пить. Надо было идти... он вздохнул, натягивая на себя свой наполовину мокрый чёрный свитер. После свитера он надел брюки и посмотрел на девушку за столиком.
- А в чего наливать? - спросил он.
- Дурачина, - пожурила она его. - Посмотри на стол.
- А, - сказал он.

  Через три минуты он вернулся с полной бутылкой воды, пройдя по светлому от плафонов на потолке уютному пустому коридору мягкого купейного вагона. В коридоре был чуть сильнее слышен приглушённый стук колёс скорого поезда. Может быть, оттого, что коридор был совершенно пустой. Никого не было... во всём поезде была глубокая ночь. За окнами пустого и светлого коридора с откидными сиденьями на бежевой стенке мелькали в темноте слабые отсветы по скалистой стене с ползучими растениями... почти не различимого зелёного цвета.
  Спали даже проводники... все, кроме ночной смены.
  Двух машинистов в тёмной кабине тепловоза.
  Далеко впереди их вагона.
  Но он про это не думал.
  Он вошёл в купе, заперев дверь на защёлку. Она посмотрела на его голые ноги. Он не стал надевать кеды. А тем более её тапочки...
  Женские.
- Долдон, - чуть раздражённо сказала она. - А где твои тапочки? Давай ищи тапочки... и не приходи, пока не найдёшь.
  Серёжа немного обиделся.
  Вместо того, чтобы искать дурацкие тапочки, он молча взял и лёг в свою постель. Она была холодновата... После всего, что было.
  Но ему было всё равно.
«Подумаешь...» - подумал он. 
  Она ничего не сказав, тоже легла в свою постель. Только он повернулся к стенке, а она наоборот, легла на левый бок, наблюдая за ним со своей белой подушки.
  Прошло минут пять.
- Долго мне ещё тут? - досадливо сказала она. - Ты чего там... заснул?
  Она прекрасно знала, что он обиделся.
  Но девушке с бездонными серо-зелёными глазами было приятно то бросать его в студёную воду горной речки, то наоборот, наполнять блаженством прохладной зеленоватой морской воды. Как её глаза... по своей милости. Такой у неё был характер...
  Дурашливый и легкомысленный.
  В некотором смысле.
  У него ёкнуло сердце, и он повернул к ней голову на своей подушке. От предвкушения той, без кого он уже не мог жить. Алёны... других ему было не надо.
  Он об этом даже не думал.
- Раззява, - ехидно сказала она. - Чего ты там валяешься?
  Он покорно встал, подойдя к её дивану.
- Чтоб в следующий раз без тапочек не приходил, - сказала она, не допускающим возражений тоном.
«Следующий раз...» - смутно подумал он. - «Что она, всю ночь собирается не спать...»
  Он пока не чувствовал беспокойства за свою выносливость. Да он и не знал, что она может кончиться. На время, конечно. Она открыла одеяло, потянув его к себе. Он почувствовал её тело, и всё началось сначала. Пока не наступил обычный перерыв.
- Ну теперь поговорим, - сказала она. - Ты будешь ко мне ходить в Тбилиси?
- А куда? -спросил он.
- В гостиницу, - сказала она. - Иверию... слышал?
  Он подумал.
- Наверно, - с сомнением ответил он.
- Почему? - спросила она.
  Хотя и догадывалась.
  Ведь он ехал на остаток летних каникул в гости к дяде Пете... и тот нёс за него ответственность. А ответственность за восьмикласника включает полное понимание того, где он шатается. В довольно чужом для него городе. В отличие от ответственности за десятиклассника.
  А тем более за студента.
  Гораздо меньшей.
- Ну... - сказал он. - Надо будет с Вовкой договориться...

  Это был его двоюродный брат.
  Собственно дядя, но по возрасту как брат. Чуть постарше... Серёжа не знал, что Вовка всё равно донесёт дяде Пете, если увидит, что он ходит в гостиницу... пусть и роскошную. Ведь ясно, для чего... конечно, если не пойдёт вместе с ним. Отчасти тоже из чувства ответственности. Всё-таки он был местным... и когда они шли по улицам наполненного особым духом далёкого южного города, у него на каждом углу встречался знакомый. Он с каждым чуть поговорит, и они идут дальше. Это было гораздо более духовно сплетённое общество... и возможно, не очень доброжелательное к чужакам. Серёжа вспомнил, что никогда не ходил по Тбилиси один... с самого малого детства. Сейчас это ему показалось чуточку странным... он всё время был с кем-нибудь.
  Впрочем, у Серёжи всегда было впечатление, что этот совсем особый южный город был далеко не таким опасным, как большие русские города. В этом смысле он напоминал Каунас, где ненавидели русских. Но можно было свободно ходить днём и ночью. В Литве не было ночного хулиганства, как в русских городах.
  Чего Серёжа пока не знал....
  Он только знал, что в Тбилиси больше духа, чем в Москве... или Ленинграде. И даже больше, чем в Прибалтике. В которую он был влюблён... почти как во Францию. В этом смысле Тбилиси был похож на заграницу. Хотя с другой стороны, Серёжа был влюблён и в Москву. Только по-другому...
  Просто как в близкий, родной ему город.
  Дух которого был ему своим.
  Старый московский дух имел свой особый аромат. Въевшийся в Серёжу за долгое время его жизни в Москве. С самого детства...

- С каким ещё Вовкой? - спросила Алёна, прижимаясь к нему.
  Просто так...
  Без особых намерений. Он ей нравился... сразу по нескольким причинам. И как ни странно, все они были такими же, как у него. Даже на самом земном уровне...
  Потому что она была порядочная девушка.
  В старом смысле этого слова.
  Совсем старом.
- Ну, моим двоюродным братом...
- А у тебя дядя большой моралист? - спросила она.
- Не знаю... - неуверенно ответил Серёжа.
  В таком качестве он про дядю Петю никогда не думал. Он вообще был во многом, как маленький. Совсем наивная душа... 
«Вот простак...» - подумала она.
  Это ей нравилось...
  Но конечно далеко не только это. У него была такая чистая душа... а это всегда вызывает чувство очищения у тех, кто рядом. Даже независимо от степени их любви к чистоте...
  Или нелюбви.
- Ну ладно, - сказала она. - Там разберёмся...
- А если меня не пустят? - спросил он.
  В Москве было совсем другое дело.

  Там он был у себя дома.
  Пошёл гулять, и всё... никому до этого нет дела. Все на работе... А если в воскресенье, наоборот, будут довольны... особенно отец. Он вспомнил, как в пятом классе папа в воскресенье заставил его пойти гулять на лыжах, хотя разыгралась метель. Такая, что сквозь снег почти ничего не было видно... никто больше и не гулял. И ему пришлось пойти одному кататься на лыжах... и как он скатывался с маленькой горки далеко на поле за домом, с довольно сильным чувством обиды. Совершенно не понимая, зачем папа его заставил пойти.
  Серёжа был не способен долго ощущать обиду.
  Не больше одного часа... или дня. Но и обожания такие вещи не прибавляли. Опять же, не сами по себе... он был способен сразу простить обидевшего его человека, в тот же момент. Если бы он сделал шаг навстречу. Но от папы он этого не видел. Во всяком случае, до сих пор...
  Что же касается понимания того случая, он и сейчас не понимал.
  А поймёт только лет в тридцать... или в сорок.
  Но от этого всё равно ничего не изменится.
  Люди не могут меняться к лучшему.
  Не считая просто случайностей.
  Или рождения свыше.

  Вот если бы он понимал...
  Это было бы другое дело... тогда не появилось бы обиды на совершенно беспричинное самодурство. Но он не мог об этом даже догадаться. Про своих родителей он узнал только после шестого класса, от одного парня в лагере. Как и большинство в их палате, когда он их просветил.
  В палате жили шесть человек.
  Что же касается дедушки и бабушки, то он не будет знать об этом и в двадцать три года. В школе сама мысль об этом ему показалась бы кощунственной. Если бы пришла в голову. В этом он конечно немного отставал от большинства своих сверстников. Причём всё больше... до определённого момента.
  Ведь нельзя жить в грязном мире и не запачкаться.
  Если конечно ты не отшельник в тайге.
  А у него не было такого призвания.
  У него было совсем другое...
  Которого он пока не знал.
  Но узнает в своё время.
  В тридцать лет.
  Как положено.
  Каждому.
- Ну и ладно, - сказала она. - Подумаешь... потерпишь месяц. Сейчас уже первое августа.
  Хм... ему совсем не казалось, что месяц так уж мало. И даже совсем не из-за его увлечения, а просто он пока ещё жил по своему старому детскому времени. Когда зимние каникулы тянулись без конца... так, что и ёлка уже надоедала. Целых десять дней...
  Точнее, не только из-за увлечения.
- А ты мне доверяешь? - спросила она.
- Как это? - не понял он.
  Он даже не знал, что девушке можно не доверять. Конечно, в литературе было всякое... но он не связывал это с жизнью.
  Своей.
- Лоботряс, - сказала она. - Думаешь, я никого не любила?
- Ну и что... - проговорил он. - Это раньше...
  Он не считал, что девушка должна быть нетронутой.
  И тут сказывалось не только отсутствие ханжества в советском воспитании. Но и его собственный духовный уклон. Он пока ещё не знал, что по натуре он был больше расистом, чем моралистом. Конечно, одно другому не мешает... как левая и правая рука.
  У обычного правши...
  Или левши.
  Потому что когда пшеничное поле морального общества зарастает красной волчьей ягодой фарисейства, Бог бьёт эти заросли свободой нравов. В пределах человеческого облика, конечно.
  То есть, советского.
  Новозаветного.
- А сейчас? - поинтересовалась она.
- Чего? - спросил он.
- Я могу тебе с кем-нибудь изменить? - справилась она.
- Зачем? - удивился он.
  Девушку слегка кольнула совесть.
  В основном совсем не из-за возраста. Она знала испорченных ребят в своих классах. В том числе сильно испорченных... хотя таких было мало. Двое на три класса.  А потому что этот олух был в самом деле как маленький. Иногда у неё возникало впечатление, что она совращает пятиклассника. А то и того меньше... если это было возможно.
  С её стороны.
- Олух, - сказала она.
- Почему? - спросил он.
- Чего я с тобой связалась, - задумчиво произнесла она.
- А что? - спросил он, немного холодея.
  Он уже к ней привязался.
  Он посмотрел вокруг на полутёмное купе мягкого вагона скорого поезда, с задувающим в окно чуть сыроватым от моря ветром, шевелящим раздвинутые ситцевые занавески тёмного окна. За которым была ночь.
  И море.
  Душа мальчика вознеслась на небо, как будто он был в таинственном очарованном мире. Ему было хорошо знакомо это ощущение. Потому что оно было очень частым...
  Он не знал, что у других этого совсем не бывает.
  А у немногих бывает нечто похожее.
  Но далеко не такой силы.
- Ты знаешь, что у меня недавно была несчастная любовь? - вдруг открылась она.
  То, чего сначала не хотела говорить. Но она не могла его больше обманывать. Даже ради собственного счастья. Теперь всё было кончено... И отчасти она испытала облегчение. Всё-таки он был для неё не парой. Не в смысле любви, симпатии или влечения...
  А в смысле слишком школьного возраста.
  И всего остального.
- И теперь у меня будет ребёнок?.. - закончила она, отодвинув от него голову на подушке и посмотрев в синие глаза Серёжи.
  Они были такие же синие, как у Ролло. Только ещё больше погружённые в небеса. Иногда казалось, что он и вправду витает в небесах.
  Почему бы и нет?
- Да? - сказал он. - А аборт ты не будешь делать?
  Он уже знал про аборты.
  Хотя и довольно туманно понимал, что это такое. Точнее, совсем не понимал. Особенно в предметном отношении.
- Нет, конечно, - сказала она, не отрывая от него зеленоватых глаз. - Что я, дура, что ли?
- А почему он тебя бросил? - спросил Серёжа.
  Он не испытывал никакой ревности.
  Он бы не стал жить с девушкой, которая ему изменяет, но прошлое его не касалось. Ведь его же тогда не было... у неё.
- Он не бросил, - сказала она, пристально наблюдая за ним. - Просто влюбилась, и не смогла удержаться. На что-то надеялась... но напрасно.
  Вот и всё... и с этим Серёжей.
  Теперь она почувствовала, что потеряла что-то очень большое в своей жизни. И ей стало грустно до слёз. Но она конечно сдержалась.
  Не хватало ещё...
- Почему? - не понимающе спросил Серёжа.
- Потому что мне нельзя выходить замуж за иностранца, - пояснила она. - И вообще, жить за границей... не считая командировок.
- А у тебя разве бывают командировки? - удивился он.
- Дурошлёп, - с досадой оборвала она его. Снова как у себя на уроке по русскому ... - При чём тут командировки? Тебе же сказали, у меня будет ребёнок. Через семь месяцев...
- Ну и что? - просто спросил он.
  У Алёны изумлённо распахнулись глаза. Она пару раз взмахнула длинными ресницами, и он чуть не утонул в бездонной зелени до отказа округлённых глаз поражённой девушки.
- Ты чего... хочешь на мне жениться? - не поверила она своим ушам. - Я же тебе сказала... - добавила она, как маленькому.
- А что... ты не хочешь? - спросил он, уже с некоторым сожалением.
  Потому что он уже привык к этой мысли.
  И не только к мысли... но и предвкушал сладкую как малиновое варенье жизнь в Москве. Ведь он и правда иногда об этом мечтал. О связи с симпатичной и притягательной девушкой с чувством юмора.
  На всю жизнь.   
- Кошмар, - сказала она, облизав чуть пересохшие припухлые красные губы.
  Такого она ещё не видела.
  В своей жизни.
  Короткой.   
- Почему? - не понял он.
- Потому что ты несуразный балбес, - неясно объяснила она.
- Почему это? - сказал он. - Сама ты несуразная... э-э...
- Ну скажи, скажи, - ехидно сказала она.
- Балбеска, - сказал он.
- Такого слова нету, дуралей, - поучительно сказала она.
  Серёжа прислушался к однообразному стуку колёс несущегося в ночи поезда. Тёмное небо было до сих пор заложено тучами. От свежего морского ветра из темноты за окном его снова охватило щемительное чувство чего-то таинственного и неведомого. За окном мелькали неясные отсветы от мчащегося во тьме стучащего колёсами скорого поезда. Совсем рядом с округлыми камнями пляжа невидимого тёплого моря... с влекущим в бесконечную тайну воздухом ночных безбрежных морских просторов.
- Подумаешь, - сказал он.
  Он так и не понял, раздумала она или нет.
  С одной стороны, жениться на девушке с ребёнком было не принято. Поэтому то, что с ней случилось, было сильным ударом для её родителей. Они знали свою дочь, потому что сами её воспитали.
  И она пошла в них.
  Она не собиралась замуж ради выгоды очередного любителя... и была для этого достаточно проницательна. Но с другой стороны, для Серёжи ребёнок не имел большого значения. Он его не воспринимал как личность. А просто как приложение к девушке. Если девушка ему очень нравилась, то и остальное не мешало. А если нет... тогда другое дело.
  Он был тоже особенный.
  Как и эта девушка.
  По случаю...
- Ну чего, - спросил он. - Ты больше не хочешь?
- Эх, ты, - насмешливо произнесла она. - Не хочешь... чего именно? - с ехидностью уточнила она.
- Ну... вообще, - ответил он, уже понимая, что это слово имеет некое ранее неизвестное ему значение.
  В узком смысле.
  Совсем.
- Хочу, - сказала она.
  Он в замешательстве посмотрел в зеленоватые глаза милой девушки с головой на белой подушке. С зачёсанными назад волосами тёмно-рыжего цвета. Подушка была только одна, и её лицо было совсем близко. Хотя он и пытался отодвинуться. Но это плохо получалось. Эти диваны были рассчитаны только на спокойный сон. Без всяких выкрутасов...
- Ч-чего? - наконец спросил он, чуть краснея.
- Всего, - туманно сообщила она.
  Она приблизила своё лицо и поцеловала его в губы. Он снова почувствовал особое замирание во всём теле.
- А ты можешь? - с сомнением спросила она.
- Конечно, могу, - самонадеянно сказал он. - Только пить хочется...
  Он встал и выпил оставшуюся воду в бутылке от лимонада на столе с белой скатертью. Повернувшись к лежащей на одеяле девушке, он застыл от упоения её красотой... всех видов.
  То есть, на всех уровнях сознания. 

  На этот раз они остались на зелёном шерстяном одеяле с белым пододеяльником. И так было слишком жарко... прошло несколько минут.
- Ну ты даёшь, - в восхищении произнесла она, на секунду чуть охрипнув.
  Он с минуту полежал, навалившись на неё и не двигаясь. По сути дело было не в нём... а в ней самой. Но они этого не знали.
  Да и зачем?
- Устал? - с огорчением спросила она.
- Не-е... - немного устало произнёс он.
- Ну да, - не поверила она.
- Ерунда, - сказал он.
  Она почувствовала, что он и вправду начинает снова оживать. Она ещё не знала, что степень усталости в этом деле зависит от полноты мужской натуры. Независимо от того, положительный человек или отрицательный. Вроде липового графа Калиостро...
  Разница только в моральном отношении.
  В моральной силе человека.
  То есть, в чистоте.
- Пойдём посидим? - спросила она.
  Ей надоело валяться.
  По правде говоря, ему тоже. Всё хорошо в меру... если не считать того, что не измеряется. А валяться без дела долго не будешь.
  Если не спишь, конечно.
- Давай, - согласился он.

  Они снова уселись друг против друга за столиком с белой скатертью. За окном проплывало почти невидимое море с полосками серых барашков прибоя, между длинными тёмными промежутками. От туалетных окон проезжающего поезда.
  Стучали колёса.
- А где ты встретила иностранца? - спросил он. - В Москве?
  Он был уверен, что этот иностранец приличный. То есть, не индиец. Ведь после того разговора с Каро в московской квартире у тёти Иры прошёл целый год. И за этот год у него начало появляться сознание порочности связи между белой женщиной и смуглым турком. Не говоря уже о коричневом индийце. Конечно, чисто интуитивно он это чувствовал всегда. Просто в силу своей врождённой натуры. Но одно дело чувствовать, как маленький. Без всякого понимания того, то чувствуешь. А другое - понимать...
  Ведь чувство без осмысления не имеет никакой разумной силы... как падающий самолёт.
  Сейчас у него просто сработало внутреннее недопущение такой связи.
  Которое может и ошибаться... только не в данном случае.
  Где оно подкреплялось личностью самой девушки.
  Потому что он её чувствовал.
  И при этом понимал.
  Достаточно...
- Почему в Москве? - удивилась она. - В Германии...
  Он не совсем понял.
  Обычно никто не говорил просто «Германия». Ни в бытовом разговоре, ни по телевизору. Который он впрочем смотрел только несколько дней в году, на каникулах у дедушки на Новокузнецой. У них дома не было телевизора. Папа не считал нужным смотреть телевизор. Всё-таки он был первой брахманской касты, и поэтому был независим во всех своих суждениях. Хотя его вечная натура была слабой.
  Чего Серёжа, конечно, не знал.
  А узнает только в сорок лет.
- В какой? - спросил он.
  Потому что к западной Германии люди испытывали гораздо большее уважение. В основном из-за её богатства и качества товаров.
  Вроде магнитофонов.
  Телефункен.
- В какой, - передразнила она, как подростка. - В ГДР...
- А чего ты там делала?
- Сама не знаю... - ответила она, наполовину сама себе. - В общем, по туристической путёвке. Понимаешь?
- Угу, - сказал он.
«Конечно...» - подумал он. - «Отец генерал, вот и дали путёвку...»
- А что, жениться совсем нельзя? - спросил он.
  Он не имел в виду её лично. Просто он сомневался, что у них в СССР можно жениться на иностранцах. О некоторых случаях он мельком слышал. Но считал, что это исключения...
  Потому что для народа о таких вещах особенно не распространялись.
  Чтобы не возникало большого желания.
- Кому? - спросила она.
- Ну... вообще, - пояснил он.
- Почему? - удивилась она. - Пожалуйста... если нет допуска.
- Какого допуска? - не понял он.
«Вот олух...» - подумала она. - К гостайне... или ДСП.
- А чего это? - спросил он про ДСП.
  Он знал, что так называется материал из древесной стружки. Точнее, из опилок, склеенных в доски. Из которых потом делают мебель. Эти доски были в три раза тяжелее дерева...
- Ну, для служебного пользования, - сказала она. - Иногда им правда тоже разрешают... если материалы устарели.
«Откуда она всё знает?..» - подивился он.
  Она смотрела на него, задумчиво положив подбородок на сплетённые пальцы рук. Серёжа посмотрел на девушку и снова удивился её красоте. Которую он почему-то сначала не очень замечал. То есть, он конечно заметил, что она симпатичная и соблазнительная.
  С тонкой талией.
  Сначала... 
- А почему ж тебе нельзя было? - законно спросил он. - Ты же просто учительница...
  Это показалось ей досадным.
  Ведь это было её настоящим призванием. От которого она получала не зарплату, а большое удовольствие. Хотя и зарплату тоже.
- Пень берёзовый, - снова перешла она на свой школьный язык. - Не мне, а моему папе... нельзя, чтоб его дети женились на иностранцах.
- У тебя что, есть брат? - не к месту спросил он. - Или сестра?
- Причём тут это, - отмахнулась она. - Олух... меня хватает.
«Вот дурило», - досадливо подумала она. - Троечник... - сказала она.
  Она знала, что он отнюдь не троечник. Но просто иногда он её доводил своим простодушием. Она ведь была не в классе. Чтобы терпеть разные глупости...
- А что, у него есть допуск? - спросил Серёжа.
- Хм... а то нет, - усмехнулась она, чуть склонив набок голову на сплетённых руках. - Жуть...
«Как Эллочка Людоедка», - подумал он.
- А ты живёшь с родителями? - вдруг пришло ему в голову это неприятное обстоятельство.
  Ему не очень хотелось показываться им... даже если они его и стерпят. Он конечно стеснялся... ведь его нельзя было назвать женихом.
  Вообще никем. 
- Ну и что, - сказала она. - Я от них уйду... тем более, что ребёнок будет. Пусть квартиру дадут... однокомнатную. Нет, лучше двухкомнатную, - передумала она. - С тобой ещё возиться...
  Как будто была хозяйкой магазина, где продаются квартиры.
- Я ведь не буду у тебя жить, - напомнил он. - Мне нельзя...
  Другой причины у него не было...
  Даже Андрюшка, которого он любил. С которым он всегда пил чай за ужином в шесть часов, когда приходил с ним из детского сада. Родители приходили только в семь.
  Земная жизнь иногда разрывает нас на части.
  Поэтому никто сюда и не стремится.
  Из тех, кто пока не соблазнился.
  Там, на небесах.
  По глупости.
- Всё равно, - рассудительно сказала она. - Для ребёнка нужна отдельная комната. Чего ты хочешь, чтоб мы в одной комнате ютились?
- А в каком районе? - спросил он.
  Не мог же он тащиться каждый день на другой конец Москвы. То есть, мог... но с трудом. Он вспомнил, как он почти каждый день находил, где идёт «Три толтсяка», и ехал в любой конец Москвы. Хоть за полтора часа. Тогда он и узнал Москву как свои пять пальцев. В седьмом классе... и до конца восьмого.
  Почти.
  В нём шевельнулось чувство потерянных небес. С этой девушкой он уже потерял свою небесную любовь... и теперь не знал, что про это думать. Даже до этого ночного купе... с одной стороны, он всё ещё уносился в небеса, когда видел Лину в этом фильме. Но с другой, уже не с такой неизъяснимой силой... забывая всё на свете. Всё, что было на покинутой в этот момент земле.
  И не жалея о том.
  Ни капельки.
  Вообще. 
  Совсем.
  Ничуть.
- А ты в каком живёшь? - спросила она, смотря на него со сплетённых пальцев.
  Поезд чуть заметно покачивало. Снова тряслась чайная ложечка в пустом стакане. Другая лежала на белой скатерти.
  Стучали колёса.
- В Ховрино, - сказал он.
- Ну и я буду там, - беззаботно сказала она. - Около школы устроюсь.
- А тебе дадут? - с сомнением спросил он.
  Серёжа был достаточно большой, чтобы понимать, как долго люди стоят в очереди на квартиру. Конечно, его родители получили двухкомнатную квартиру сразу после приезда из Ливана в 1962 году. Но это был особый случай... Не будут же пожившего заграницей дипломата снова совать в мидовское общежитие. Возле болотистого берега Яузы, в бараке из некрашеных досок... около Сокольников. Вообще-то, им было положена трёхкомнатная, и в хорошем районе. Потому что Серёжина мама была уже в положении. Но отец Серёжи не умел давать взятки...
  Заведующему отделом в райсовете.
  А главное, не хотел.
  Он был гордым.
- Хм, - чуть улыбнулась она. - Конечно... куда они денутся?..
«Вот живётся генералам...» - подумал Серёжа.
  С одной стороны, это было хорошо. Но с другой, это было ему не очень приятно. Он не любил несправедливостей.
  Никаких.
- Я в твоей школе устроюсь, - сказала она. - Можно ещё поработать месяца три...
  Она любила свою работу.  К тому же не любила сидеть без дела. То есть, любила сходить в театр, кафе, отдохнуть, почитать, послушать музыку...
  Летом съездить в отпуск.
  Но не всё же время.
- Как это?.. - удивился Серёжа, раскрыв рот.
  Его поразило то, что она тогда просто обязательно попадёт в их класс, и он будет сдавать ей свои тетрадки с сочинениями. И вообще... отвечать у доски.
  Такого он и представить себе не мог.
  Об интернатах он что-то слышал...
  Но в обычной школе...
  Невозможно.
  Бред.
- А чего? -  с усмешкой спросила она. - Боишься, что я тебе поставлю двойку... по знакомству?
- Да ну тебя, - сказал он. - А что, ты правда можешь в нашу школу пойти?
  Может, она просто пошутила.
  Он вспомнил о своей редкой способности краснеть по пустякам. Да и вообще... ребята тоже не дураки. В основном...  ему стало не по себе. Он и с девочками не имел дела... потому что стеснялся. А тут с самой учительницей...
- Конечно, пойду, - заверила она его, смотря на него зеленоватыми глазами в полутьме купе.
  С одной лампочкой, у него сбоку.
  Девушке наоборот, как раз и хотелось посмотреть на него в школьной обстановке. Как он ведёт себя с с девочками... и вообще.
  Ей было интересно.
- Ну ладно, - согласился он.
  Всё равно возможность зайти к Алёне в гости после школы была гораздо более соблазнительна, чем всё остальное. Хоть каждый день...

  Про это он знал.
  Потому что ему как холодная вода путнику в раскалённой пустыне нужно было общение именно с такой девушкой. Принадлежащей к древней как вечность духовной военной аристократии.  Девушкой, которая ему нравилась... во всех отношениях. У него замирало сердце от голоса Алёны... От тех слов, которые она произносила... От того, как она это делала. От бесконечных интонаций её пленяющего голоса. От божественно женственных движений девушки... От неуловимо привлекательного выражения её лица... От неизъяснимой тайны в бездонных зеленоватых глазах. Просто от того, что она с ним разговаривала... как со своим приятелем.
  Он пока не называл это влекущее чувство любовью.
  Потому что ещё помнил небесную любовь.
  Доступную лишь немногим.
  Даже просто в силу разных небесных каст. Не говоря уже о натуре, которая определяет степень божественности души человека. И тем более о природе... которая определяет степень мужественности и женственности в каждом сотворённом духе. Согласно совращённому масонскими евреями Отто Вейнингеру.
  Убившему себя, чтобы спастись.

- А потом что? - спросил он.
  Серёжу тоже интересовало всё, что касалось её жизни. В том числе вкусов и мнений девушки. Особенно о том, что было интересно ему самому. Например, о французском языке... или о повести Стругацких «Трудно быть богом». Замысел которой он собственно не понимал. Но написана она была на высшем уровне. Как фантастические романы Уэллса...
  Даже лучше.
- Когда? - не поняла она.
- Ну... когда ты уйдёшь с работы, - вывернулся он.
  Говорить о беременности было не очень прилично. В обществе... правда, он был в купе ночного поезда наедине с девушкой, которая была своя.
  Но ещё не привык к ней... как следует.
  После такого знакомства.
  Не так же быстро.      
- Тогда буду сидеть дома, - сказала она. - А ты будешь мне помогать... я буду посылать тебя в магазин, - придумала она. - Ну и по другим делам...
- Почему это? - спросил он.
  Он не был особенно против... в данном случае. Но ему не хотелось погрязать в семейной жизни. Ведь одно дело интересное общение с девушкой, а другое - менять пелёнки. У него были более возвышенные представления о жизни.
  Своей.
- А что, - спросила она, чуть наклонив голову. - Не хочешь?
  Она всё так же задумчиво смотрела на него со сплетённых пальцев рук. Она хорошо видела его лицо, а её лицо было в полутьме.
- Не-е... хочу, - без особого воодушевления сказал он. - Только...
- Только что?..
- А-а... пелёнки ты будешь сама стирать? - простодушно спросил он.
  Пелёнки были для него самым неприятным в младенцах. И то, что они всё время плачут... как помешанные. Не говоря уже о поносе и прочем. Он вспомнил, как у Андрюшки случился зелёный понос в том селе в Армении. Ему тогда было всего полгода. Ему-то что... он тогда только смотрел. А возилась его мама. Но уже в Турции его тоже запрягли. Конечно, пелёнки он не стирал, но повозиться пришлось. Вообще он любил играть с полуторагодовалым братом, но только когда он не орал.
  Этого Серёжа совсем не любил.
  Алёна неожиданно рассмеялась, откинувшись на мягкую спинку дивана. Она была такая симпатичная, что Серёже тут же захотелось её поцеловать.
- Что, испугался? - бессовестно спросила она.
- М-м... - произнёс он.
  Сожалея только о том, что сидит слишком далеко от девушки, чтобы обнять и поцеловать её в раскрытые красные губы. 
- Ладно уж, - сказала она. - Пелёнки я сама постираю... а когда ты ко мне переедешь, пойду снова в школу. А ребёнка отдам в детский сад. 
- А может, лучше не отдавать? - спросил он.
  Пускай лучше дома сидит.
  К тому же ему казалось, что в детском саду не очень весело. Правда, его брат Андрюшка не жаловался. Но Серёжа больше вспоминал свой собственный опыт. Когда его отдавали в детский сад на целую неделю, и какое это было для него мрачное время.
  В общем и целом.
- Что ты в этом понимаешь? - сказала Алёна. Она всё так же сидела, свободно откинувшись на спинку дивана. - Можно, конечно, отдать маме... она наверно сама захочет, - задумчиво добавила она.
- Сама ты не понимаешь, - сказал он.
- Да уж лучше тебя, - возразила она. - А ты ни бельмеса...
- А в чём? - спросил он.
  Он не совсем уловил нить разговора.
- В семейной жизни, - поучительно сказала она.
  Словно она сама в ней что-нибудь понимала. На самом деле они были тут почти равны. Оба почти ничего не понимали. И это был плюс, а не минус...
  Потому что счастливые женятся равными.
  Несмотря на разницу в возрасте.
  Но самого необычного они пока не знали. Что у старшего по возрасту от такой женитьбы продляется физическая молодость. Потому что совсем не случайно нам сказано, что муж и жена становятся одной плотью. Не по паспорту, а просто в естественном смысле.
  Но люди не умеют делать выводы.
  Без помощи первой касты.
  Брахманской касты Агни.
  Агнца и земного Огня.
  Огня Святого Духа.
- Ну иди сюда, - сказала она, заметив его страдания.
  Ему так хотелось поцеловать её в губы... Что этого нельзя было не увидеть. Во всяком случае, такой девушке, как она.
- Растяпа, - сказала она.
  Она нарочно чуть отвернула лицо, чтобы помучить его. Он поймал её губы и поцеловал. Как будто от этого зависела его жизнь. Пока он старался поймать её ускользающие губы, ему пришлось случайно прижаться к ней своей белой майкой. Он ощутил ни с чем несравнимое наслаждение.
- Потому, - сказала она, слегка вырываясь.
  Но случайно прижавшись к ней, он уже не хотел отрываться. Девушка дала себя положить на подушку. Поверх зелёного одеяла с белым пододеяльником.
- Приставала, - сказала она.
  Она поглядела ему в глаза.
  Сблизившись, их лица оказались совсем рядом. Зеленоватые глаза девушки становились всё более бездонными, и Серёжа начал забывать, где он находится.
- Ну, отстань, - сказала она.
  Он неуверенно поднялся на колени.
  Не понимая, чего она хочет. В своей жизни он часто будет этого не понимать. Так уж устроена эта жизнь. Но в данном случае она нарочно дала себя обнять, а потом оттолкнула своими словами. Потому что она не была уверена в том, что ему это полезно. В его возрасте...
  Она не собиралась его мучить.
- А чего? - потускнел он.
  Совсем не понимая...
- Уходи отсюда, - сказала она. - Чего ты меня прельщаешь... непослушник.
- Я-а? - протянул он, совсем сбитый с панталыку.
  Он сел на её одеяле.
  Она лежала поверх одеяла в халатике, чуть касаясь его ногой. Потому что на диване было не так уж много места. Она не стала застёгивать сверху свой халат. Было совсем не холодно... ветер из окна был совсем тёплый.
- Обормот, - сказала она.
  Он понуро встал с её дивана. Но она слегка зацепила его своей ногой. Он совсем не понял, и обиженный сделал шаг в сторону своего дивана. Тем более, что он был уже постеленный... Девушка живо поднялась с подушки, схватив его за майку и притянув его к себе. Он не посмел противиться, снова сев на её одеяло.   
- Ну... чего ты? - сказала она, заглядывая ему в глаза. - Я пошутила...
  Серёжа одеревенел от удивления. Он совсем не ожидал от девушки такого непостоянства. И тем более таких шуток. Он чувствовал, что это не по-товарищески... если можно так выразиться.
  Она повалила его на себя, снова положив голову на подушку.
- Ой... увалень, - произнесла она, когда он неловко прижал её коленку.
  Вообще говоря, на этот раз она не ожидала от него такого потрясающего действия. У неё почти не было опыта в таких делах, но всё же...
  Не говоря уже о рассказах подруг.
 
  Во всяком материальном или плотском действии есть видимые причины, которые определяют их характер в разных направлениях. Но в видимом мире действуют не только видимые причины. У каждого материального действия, состояния или предмета есть ещё четыре более тонких слоя, из которых три в земном мире неосязаемы. При этом низший слой включается в высший. Так же, как подошва является частью ботинка, а не наоборот. Поэтому у каждого плотского слоя, включающего в себя и материальный слой, есть ещё три неосязаемых телом. Потому что всего этих планов - пять. Число, играющее в Творении особую роль.
  Обозначая «завершение» или «конец».
  Как сотворённая Богом вечность.
  И то, чем она кончается.
  В своей низшей сфере.
  Преисподней.
  Наша проблема в том, что мы в нашем материальном и плотском мире способны осязать только самую низшую кромку этого слоистого облака, которое на деле и представляет из себя любое состояние, предмет или действие.
  В своей цельности.
  Вследствие этого по-настоящему понять, а при хорошем понимании и управлять этими состояниями, предметами и действиями может только тот, кто видит все его реальные слои, а не только два низших слоя в видимом и осязаемом для людей двойном материальном и плотском мире. Поэтому те, кто по привычке думают, что палка просто забивается в землю молотком, сильно ошибаются. С любым из нас случалось так, что или палка ломалась, или молоток попадал по пальцу. Потому что в этот момент самая низшая материальная кромка реальности в разной степени не совпадала с её другими слоями.
  Душевным, духовным и небесным.
  Эта истина естественно приложима к любому материальному или чуть выше него плотскому действию, состоянию или предмету. В том числе и к слиянию в одно тело жены и мужа, которое воспринимается козлами только на своём плотском земном осязаемом уровне. 
  Что же?
  В наше время козлы обычно оказываются правы. Потому что действительно любое состояние, действие или предмет, достигшие самой низшей кромки реальности, во времена духовного упадка человечества по определению тянутся вниз, и следовательно, обычно верно отражаются именно на своём низшем уровне.
  В данном случае, плотском.
  Однако к счастью они правы не всегда даже в такое время... как наше. Ведь иначе всякая современная женщина приходила бы в восторг не от белого мужчины, а от большого чёрного кобеля. Мы хотим заверить своих самых юных и поэтому самых искушённых читателей, что это случается далеко не со всеми женщинами. В отличие от того, в чём они должно быть уверены.
  Вследствие своего неправильного воспитания.
  Потому что так же, как молоток иногда попадает на палец, и в наше время в слиянии двух земных половинок не всегда господствует эта осязаемая на земле плотская кромка реальности. В виде исключения... По своей крайней доброте мы надеемся, что и наши читатели не очень часто попадали себе молотком по пальцам.
  А только в виде исключения.
  Во времена же духовного подъёма человечества козлиный взгляд на слияние мужа и жены становится наоборот исключением из правила, поскольку в такое время все осязаемые на земле реальные состояния, предметы и действия по определению тянутся ввысь. Что касается молотка, то он остаётся на своём месте, просто как параллель.
  По этой же причине у людей существуют разные вкусы на плотском уровне. Например, одному нравится огурец, а другому помидор. Почему, если у них одинаковые органы земного осязания... в данном случае, вкуса? Только потому, что на более высоких неосязаемых для них уровнях реальности эти органы у них не совсем одинаковы. О большей разнице во вкусах говорить не будем.
  Ни к чему тревожить сатанистов.
  У них и так уже полно забот.
  А будет ещё больше.
  В скором будущем.
  И намного.
  Очень.
  Таким образом, все эти «объективные» земные причины служат нам только символом того, что происходит в нисходящей части всего Творения. Например, мы все одинаково чувствуем мороз и зной.   
  Но не всегда.
  Потому что если Бог захочет сильно переменить форму более высоких слоёв той же самой реальности, трём израильским юношам в раскалённой Навуходоносором печи будет прохладно. Как летом на берегу Рижского взморья. 
  Но мало того.
  Такое исключение из правила невидимо для большинства является неотъемлемой частью самого правила. Ведь иначе мир Божий был бы нелогичен... если подумать хорошенько. А также мироздание в целом. Чего не происходит.
  Вследствие своего абсурда.

  Мы надеемся, что это небольшое отступление дало читателю более правильное представление о сути происходящих в повести событий.
  В меру его вразумительности.
  Для имеющих разум.

- Феноменально, - сказала она, снова глядя ему в глаза.
  Он тоже не отводил глаз, потому что это уносило его в совершенно заоблачный мир. Так же, как и её... И это было едва ли не более ошеломляюще, чем всё остальное.
- Ну что? - с насмешкой спросила она.
- Чего? - спросил он.
  Пока ещё не в себе.
  Он смутно слышал постоянный стук колёс на краю своего сознания, ощущая телом прохладный ветерок, слегка развевающий белые ситцевые занавески тёмного окна.
  Она сняла с него майку.   
  До того...
- Несусветный оболтус, - поддела она. - Ты чего обиделся?
- Я? - притворился он.
  Но обида давно прошла.
  С первым поцелуем чуть припухлых красных губ девушки... и тем более после этого. У него захватило дух оттого, что они одни в этом полутёмном купе.
  И никто в мире об этом  не знает.
  Это было похоже на тайну.
  Никому неизвестную.
  То есть, полную.
  Он пока не знал, что любые тайны всегда известны... по крайней мере, на Небесах. Он даже и не знал, что такое Небеса. В прямом смысле этого слова, конечно...
  Это было впереди.
- Хочешь конфету? - вдруг спросила она.
  Серёжа удивился, сразу по двум причинам.
- А у тебя есть?
- Ага, - сказала она, вытащив из сетки «Мишку» из своей коробки с конфетами. - Я так и знала, что ты всё съешь.
  Давно пустая коробка лежала на столе.
- Спасибо, - пробормотал Серёжа.
  Он чуть отодвинулся, чтобы лучше её видеть. Не только лицо, но и всё остальное. Насколько это было возможно.
- А тебе не надо? - спросил он, смотря на неё... в распахнутом халатике.
- Балбес, - сказала она. - На кой мне конфета...
- А что? - спросил он, жуя.
  Он совсем не знал, что для девушки он был в тысячу раз лучше любой конфеты. По своей врождённой скромности, он никогда не думал, что может приносить кому-то удовольствие.
  Неважно, какого рода.

  Ведь отчасти из-за этого он и не подступался к девочкам. Сейчас было пока рановато... Но лично он подступился бы, только когда было бы уже поздно. В данном случае, для него. Потому что Бог посылает человеку шансы, только пока тот не покажет себя полностью неспособным это оценить. И тогда наступает очередь Сатаны. Что и ожидало Серёжу... в другой, пока несостоявшейся судьбе.
  Если бы не случайное притяжение в этом предумышленно полупустом купе.
  Двух магнитов, положенных слишком близко друг к другу.
  Так, что они неизбежно содиняются.
 
- Что я, маленькая, - сказала она.
  Она его не стеснялась.
  В свете читальной лампочки над своей пустой полкой на той стороне от столика он отлично видел на белой подушке девушку с зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами. Лучше некуда... и она ему нравилась. О... он не смог бы описать, как безумно она ему нравилась. При всём желании... у него была поэтическая душа, но он не обладал таким слогом.
  Пока что.

  Она ему нравилась совсем не так, как любая женщина восьмикласснику. Так, как ему ещё никто не нравился. И как выпадает в этой жизни лишь небольшому числу людей. На таком душевном и телесном уровне. Где телесный уровень божественной красоты отражает небесную грацию женщины, наделённую полной красотой женского начала. Во всём творении... и выше.
  Как цельный рубиновый кабункул.
  Без единого изъяна...   
  Что же касается Лины Бракните, то это чувство было на более высоком уровне. На таком высоком, что оно заставляет людей покидать суетный мир и становиться отшельниками.
  Когда духовная любовь на земле Эроза принимает небесную форму.
  Форму, доступную только чистым детям... и монахам.
  Такой уровень земной любви выше земной жизни.
  И поэтому исключает соединение сердец.
  Не считая особых исключений.
  Здесь, на земле.

  Мало кто из читающих может это понять.
  Потому что тем, кто не избран Небесами, кажется любовью лишь плотское влечение к определённой женщине. А самым несчастным - только материальное. Для которых она - лишь кукла.
  В чём нет ничего удивительного...
  Потому что каждому - своё.
  В этом подлунном мире.
  Как и в следующем.
  До самых небес.
  Кому дано.

- Пошли чаю попьём? - спросила она.
- Да ну, - сказал он. - Лучше воды...
- Не-е, - сказала она. - Я хочу чаю...
- Ну ладно, - покладисто согласился он.
  В данном случае, не из-за своей кротости, а потому что она ему нравилась. И он хотел ей угодить. Потому что кротость вовсе не означает подчинение своих желаний другим. Она означает лишь неимение желания подчинить себе других.
  И кое-что ещё, конечно.

- Ну, давай я тебя проверю по русскому, - предложила она, когда он снова принёс воды, и она положила кипятильник в один из стаканов.
  В подстаканнике.
- Пожалуйста, - пожал он плечами.
  С ней ему было интересно делать всё. Что и является признаком настоящего сердечного влечения. Которое не всегда бывает любовью, но может её заменить.
  До определённой степени.
  По крайней мере.
  Если повезёт.
  Но не всем.
- Давай сделаем вроде викторины, - предложила она. - На тему растений.
- Давай, - согласился он.
  С ней было интересно.
  Потому что можно было смотреть на неё, иногда заглядывая в эти очарованные зеленоватые глаза. И слушать, что она говорит.
- Ну тогда по очереди, - сказала она. - Сначала я назову, а потом ты. Ладно?..
- Ага, - сказал он.
- Мирт, - сказала она.
- А чего это? - спросил он.
- Вот олух... ты чего, не слыхал? - удивилась она.
- Не, - сказал он. - Просто не знаю, какой он.
- Ну, такое дерево с белыми цветами, - сделала она ему поблажку.
- А, - сказал он.
- Нечего тут, - сказала она. - Говори давай...
- Земляника, - сказал он.
  Алёна с колкостью хмыкнула.
- Сказал бы ещё клубника, - непринуждённо отметила девушка с зачёсанными назад волосами. - Или клубничка...
  Он понял, и поэтому слегка покраснел. Он не знал, что она просто набралась разговорного языка у себя в учительской. Во время большой перемены... или окна. Когда в комнате не было мужчин... и завуча.
  Завуч у них была строгих нравов.
  Что от неё и требовалось.
  По большому счёту.
- Твоя очередь, - сказал он.
- Кипрей, - сказала она.
  На этот раз он не стал спрашивать.
  Вообще-то он знал все названия, но в основном мало себе представлял эти растения наглядно. Он совсем в них не разбирался.
  Не нтересовался.
- Крапива, - сказал он.
- Пустырник...
- Осина...
- Таволга...
- Ландыш...
  Серёжа не заметил, что она нарочно оставляет ему лёгкие растения, а сама называет ему то, что он не всегда и помнил. Как настоящая учительница...
  Тем более по русскому.
- Лопух, - сказала она.
  Таким коварным тоном, что он почувствовал, в кого он направлен. Но он не обиделся... он вообще никогда не обижался на учителей.
  А тем более таких, как эта девушка.
  Да ещё в своём светлом халатике.
  В закрытом полутёмном купе.
  За столиком у окна.
  Напротив него.
- Вереск, - сказал он.
- Красавка, - сказала она. - Или беладонна... то есть, белена по-нашему. Слыхал?
- Ага, - кивнул он. - Мать-и-мачеха...
- Поехали, - кивнула она. - Падуб...
- Пижма...
- Бузина...
- Хвощ, - сказал он, вспомнив книгу Обручева.
  Он читал её в пятом классе, и поэтому считал одним из шедевров мировой литературы. Хотя он уже открыл, что некоторые книги ему теперь почему-то уже не так нравятся, как раньше. Например, Жюль Верн... 
- Папоротник, - тут же выдала она.
  В пару хвощу... тоже вспомнив первобытный мир Обручева с влажными лесами из огромного древесного папоротника и хвоща. С динозаврами и гигантскими чёрно-красными бабочками.
  По случаю...
- Клевер, - сказал он.
- Тысячелистник...
- Гвоздика...
- Колокольчик, - добавила она.
  Раз уж дело пошло на цветы.
- Ромашка, - сказал он.
- Ой, - сказала она. - Закипела...
  Она переложила кипятильник в другой стакан, который стоял около самого окна. Он тоже был наполнен водой. А заварку она умела заваривать без чайника. Она достала из своей чёрной сумки под диваном белый носовой платок и просто завёртывала чай из пачки, опуская его в стакан. Одну или две щепотки, по вкусу.
- Через полчаса будем в Сухуми, - сказала она, посмотрев на свои часы.
- А там сколько стоять? - спросил он.
  Он уже привык, что она всё знает. Но это было только впечатление... отчасти основанное на его полудетском восприятии мира.
  Мира взрослых.
  Пока ещё.
- Не знаю, - пожала плечами она. - Но раз это у них столица, то наверно минут двадцать.
- У кого? - спросил он.
  Он пока не знал подробного деления СССР. На автономные республики и области. Это не было ему интересно... А по географии этого ещё не проходили.
  Почти.
- В Абхазии, олух, - ответила она. - Ты что, не знаешь, где мы находимся?
- В СССР, - пожав плечами, сказал он.
- Абхазия - автономная республика Грузии, - поучительно промолвила она. - Со столицей в Сухуми.
  Не обращая внимания на его спокойствие.
  Она умела обращаться с теми, кто выпендривается в классе. Задиры и хулиганы у неё сидели тихо... потому что были к ней неравнодушны. А с культурными она разговаривала на своём языке. Только лучше...
- Ла-адно, - сказал он.
  Он тоже умел не обращать внимания на подковырки. Особенно взрослых... и в первую очередь в школе. За что его уважали одноклассники. В том числе Дмитриев, Рабинович и Башкиров, с которыми все боялись связываться... и даже Жуков со своими садистскими наклонностями.
  Но не только за это.
- Твоя очередь, - добавил он.
- Калина, - сказала она, опуская завёрнутый кончик белого платка с заваркой в стакан и заваривая ему чай.
- Рябина, - сказал он.
- Ольха...
- Шиповник...
- Орешник...
- Малина, - сказал он.
  Алёна вытащила из стакана завёрнутый кончик платка и стала задумчиво макать его в свой стакан с кипятильником.
- Серёж, - спросила она. - А что ты больше любишь... клубнику или малину? 
- А ты? - спросил он.
- Я малину, - сказала она, машинально макая в стакан заварку.
- А я... - он подумал. - Я тоже... особенно варенье. А если в банке с сахаром, то клубнику.
- Ладно уж, - посулила она ему. - Сделаю я тебе клубнику...
- Когда? - спросил он.
  Просто из любопытства. 
- Всё в своё время, - сказала она.
  Он заглянул в бездонные зеленоватые глаза девушки.
- Когда в Москву приедешь, - добавила она... увидев, что он не понял.
  Что было объяснимо.
- Да ну... - сказал он, подумав. - Надо к тебе идти...
- Смельчак, - с колкостью сказала она.
- Да-а... - протянул он. - А ты бы на моём месте пошла бы?
- Я? - сказала она, сделав большие глаза. - И не думай... чтоб я была твоём месте. Думаешь, ты бы меня соблазнил бы? - иронично добавила она.
- Я?.. - простодушно удивился он.
  Он точно знал, что не мог бы соблазнить даже проститутку. Если бы случайно встретил её где-нибудь... хотя в СССР это было сомнительно. Он считал, что их просто нет.
  Хотя не было скорее профессии.
  И то в открытом виде.
- Ну да, - ответила она. - Что ты об этом думаешь?
- О чём? - уточнил он, немного покраснев.
  Она хмыкнула, положив платочек с заваркой на серую обёрточную бумагу от буженины и прочего. От обоих стаканов шёл пар. Второй стакан тоже закипел.
«Хорошая штука», - подумал Серёжа про кипятильник.
  Он никогда им не пользовался. Пока что... у них дома и не было никакого кипятильника. Он был им не нужен.
- О том, - с едкостью сказала она. - Сам догадайся...
  Он честно подумал, даже чуть наморщив лоб. Но ничего не приходило в голову. Кроме того, что перед ним сидит симпатичная девушка с зеленоватыми глазами.
  Облизывая свою чайную ложку.
- Нет, - признался он. - Не могу...
- Ну и не надо, - покладисто согласилась она. - Чего с тобой говорить... тебе это лучше пока не обсуждать.
  Он сидел, не понимающе уставившись на девушку с неведомой тайной в зеленоватых глазах. Она положила ему  в стакан сахару. Он не мог понять, почему она это сказала. И вообще, серьёзно или нет... после того, что между ними было. Но спросить он постеснялся...
  На этот раз она говорила серьёзно.

  Потому что то, что они сделали, не содержало в себе ничего плохого. То есть, почти ничего... В данном конкретном случае. Всё равно, что поесть свинины, нарушая заповедь Божью или наоборот, по прямому указанию Всевышнего. Как было с апостолом Петром...
  И как бывает со всеми нами.
  В разных случаях жизни.
  Чего мы не замечаем.
  Почти никогда.
  По глупости.
  Существуют разные ступени Истины. На которых есть свинину или жениться хуже, чем наоборот. Но есть также и разные степени Правды. Где подчиниться прямому указанию Бога лучше, чем Его же заповеди. И потому Фарес, от которого ведёт Свой род по плоти наш Господь, родился от Иуды и его невестки. То есть от связи незаконной по заповеди Божьей, но освящённой по Его произволению. Которое выше Закона. Потому что есть форма, а есть содержание... и уловить, что где в данный момент невозможно без любви к Нему. Поэтому есть вещи, которыми Господь улавливает фарисеев.
  Тех, кто ненавидит Его по закону, и значит...
  Кто ненавидит Его напрасно.
  Напрасно для себя.
  В Вечности.
    
  Алёна ничего этого не знала... но чувствовала. Как любой порядочный человек... который имеет совесть. Сблизившись с Серёжей душой и телом, она не хотела приобщать его к испорченности взрослого мира. Она хотела, чтобы он оставался таким же, как был...
  По мере своих данных Богом возможностей.
  Она была уверена, что они достаточны.
  Поскольку это свойственно не всем.
  Как научили её родители.
  Особенно папа.
- Слушай, - вспомнила она. - У меня есть баночка с мирабелью. Хочешь?..
- А чего, - спросил он. - Варенье?
- Ну да, - сказала она.
- Давай, - согласился он.
  Варенье он мог есть почти всегда.
  Только хорошее... а не яблочное повидло, которое продавалось в магазинах. Правда, было полно болгарского джема. На любой вкус... Но настоящего варенья уже почти не было в продаже. Было, правда, клюквенное... но он его не любил. Не то, что его папа. Только в центре на Смоленской бывало ещё клубничное или смородиновое. И то далеко не всегда...   
  Но он пока туда не ездил... почти никогда.
  Там была папина работа... МИД.
  Раза два он ходил туда на ёлку...
  На новогодние каникулы.
  В актовом зале.
  В бельэтаже...
- Достань, - сказала она.
  Он не понял подвоха. Пока не встал и не подошёл к её дивану. Она не двинулась с места. Серёжа заморгал глазами... не зная, что делать.
- Ну перенеси меня туда, - вдруг сказала она, кивнув на его постеленный диван.
  Она сама этого не ожидала... просто случайно пришло в голову. Тем более, сейчас ей захотелось посмотреть, что он на это скажет. Или сделает...
  А может, просто соскучилась по нему.
  Кто знает...
- Как это? - удивился он.
- Очень просто, - туманно объяснила она. - Как обычно...
  Он не понял, зачем.
  Потому что обычно он никого не носил. Кроме ребят, когда играли в «конный бой». Но это было раньше... и вообще, причём тут она. Тут он вспомнил литературу...
  Не сразу... но всё же.
- А как? - спросил он, уточняя.
  Где-то на случайной картинке о зарубежной фантастике он видел, как мускулистый звездолётчик несёт раненую девушку по чудовищным инопланетным джунглям. Девушка была тоже с тонкой талией и округлыми формами.
  Как Алёна. 
- А ты чего... не знаешь, что ли? - спросила она с притворным удивлением. - Бери и неси...
  Он неловко подступился к сидящей на одеяле у столика девушке. Она сидела на диване с ногами, обняв свои коленки. Но несмотря на всё, что уже произошло, он пока не привык так обращаться с девушками. По-приятельски... если не сказать больше.
  Он скованно прикоснулся к Алёне.
- Да ладно тебе, - сказала она, спрыгнув с дивана. - Доставай...
  Он смутился, ещё больше покраснев. Дело было не только в том, что он не привык носить девушек. Но и в том, что он был совсем не уверен, что может это сделать. Алёна была стройная... но не выглядела такой уж лёгкой. Точно не такой, как девочки в его классе. Правда, не все...
  Которых он никогда не носил.
- Ну... не обижайся, Серёж, - попросила она его, погладив по плечу.
  Мокрая от дождя белая майка валялась на верхней полке.
  Они стояли в проходе между верхними полками, и она чуть касалась его своим телом. От этого он немного терял соображение. Они были примерно одного роста...
- Ты знаешь, сколько я вешу? - спросила она, чуть приблизив к нему лицо. - Не поднимешь...
  Ей совсем не хотелось, чтобы он надрывался. Да и вообще, было совестно. Ей было двадцать пять... а ему пятнадцать. Чуть припухлые красные губы девушки оказались совсем около него. Около его лица... точнее, губ. Сама не зная как, она чуть качнулась вперёд, и их губы слились в поцелуе. Он продлился довольно долго.
- Ну тебя, - наконец сказала она, чуть оттолкнув его. - Чего ты меня соблазняешь...
  Так, чтобы он сел на свой диван. По его мнению, дело обстояло совсем наоборот. Впрочем, кто в этом разберётся... в такой ситуации.
  Она села рядом с ним.
- Ну доставай, - кивнула она на свой диван.
  Под которым лежала чёрная сумка.
  Где находилась баночка с вареньем из мирабели. Которое мама девушки дала ей с собой. Потому что она любила это варенье... только такое, какое делала её мама. Алёна любила пить с ним чай. Вечером, за ужином. На ужин она обычно съедала один бутерброд. С колбасой или сыром. Не считая праздников, конечно.
- А сколько ты весишь? - спросил он.
  Раз уж она затронула этот вопрос. Ему почему-то стало интересно. Он никогда не занимался поднятием веса. В школе это не входило в программу.
  По физкультуре.
- А чего тебе? - спросила она.
- Ну... ты сама сказала, - чуть смутился он.
- Шестьдесят один, - сказала она.
- А я пятьдесят восемь, - сказал он.
  Она посмотрела на него, положив ногу на ногу.
- Ничего, - утешила она. - Подрастешь ещё... у тебя сколько рост?
- Сто шестьдесят восемь, - сказал он.
- И у меня, - покровительственно сказала она. - Только у меня нормальный, а у тебя детский.
- Почему это? - чуть обиделся он. - Наоборот, нормальный.
- А у твоего папы какой вес?
- Семьдесят, - сказал он.
- А рост?
- Такой же, как у меня.
- Ну и что он... толстый? - снисходительно поинтересовалась она.
- Не-е... - сказал Серёжа. - Только плотный... немного.
- Мускулистый?
- Ага, - подтвердил он.
- Чего... гантелями занимается?
- Угу...
«И как это она обо всё догадывается?..» - проплыло у него в голове.
  Она была такая привлекательная и симпатичная, что ему сильно захотелось снова её поцеловать. Ни с того ни с сего... но он постеснялся об этом сказать.
«Тетеря...» - подумала она.
  Но решила, что с него достаточно. Пока что... он так и не достал чёрную сумку с баночкой мирабели. Под её диваном.
- Ну, будешь ты доставать? - спросила она.
«Рохля», - подумала она.
  Она чуть протянула ногу, показывая на свой диван. Он посмотрел на ногу девушки. Раньше он как-то не понимал, почему все так увлекаются женскими ногами.
  В художественной литературе.
  Но теперь понял.
- Ага, - согласился он.
  Подняв крышку дивана, он достал сумку. Чуть порывшись, он нашёл баночку с жёлтым вареньем и положил её на стол. Потом убрал сумку на место и сел на её диван.
  Его был занят.
  Алёной.
- Ну давай пить чай, - предложила она, подняв ногу на диван и обняв одну коленку. - Раз ты больше ничего не хочешь...
  Почти что как Кролик, в том самом случае.
  Когда Винни Пух был у него в гостях.
  Но Серёжа не понял сказанное.
  Как и Винни Пух.
  В тот раз.
- Ага, - сказал он, открывая баночку с вареньем.
  И пока не замечая нечто более сладкое. Но время ещё не прошло... в достаточном количестве. Точнее, в достаточной степени.
- Ну, чья очередь? - спросила она.
- Чего? - забыл он.
- Забыл, что ли? - промолвила Алёна, облизнув вишнёвые губы. Губы притягательной девушки были красные как вишня. - Клуша... - добавила она.
  Она сбивалась на свой школьный язык.
  Который она обычно употребляла в классе... потому что никто на неё не жаловался. Не такой, как вчера... до того, как это случилось. Когда он был просто малознакомым попутчиком, и она разговаривала с ним, как со взрослым. Соседом по купе... что её тогда довольно сильно разочаровало. Потому что она верила в судьбу... и вообще в подобные вещи. А он был восьмиклассником... об этом она сразу догадалась. Своим учительским чутьём...
  То есть, судьба не получилась.
  Как она думала.
  Не выпало.
- Называй растение, - сказала она.
  Теперь она подвинулась на его диване к окну, и ему пришлось тоже сесть на её место у окна напротив неё. От подушки Алёны еле заметно благоухало духами. Совсем не такими, как советские...
  Такие он замечал только заграницей.
  Или у своей мамы.
  Иногда. 
- Ива, - сказал он.
  Под стук колёс.
- Боярышник, - сказала она.
  В полутёмном купе.
- Ветла, - сказал он.
  На столе стояли два стакана с чайными ложечками и уже немного остывшим чаем. Но пока ещё достаточно горячим. Серёжа подвинул один стакан к Алёне.
- Спасибо, - сказала она, взяв со стола стакан. За вычурную ручку подстаканника. - Черёмуха...
- Сирень, - сказал он.
- Щавель, - сказала она, чуть отхлебнув чая из стакана.
- Смородина, - сказал он.
- Облепиха, - сказала она, снова отпив из стакана сладкого крепкого чая.
  За окном проплывали темнеющие заросли, в которых иногда угадывались тёмные спящие дома грузинской деревни. Монотонно стучали колёса поезда... 
- Крыжовник, - сказал он, тоже отпивая свой чай.
- Бобовая лоза, - сказала она, давая ему понять своё преимущество. - С красными цветками...
- Откуда ты знаешь? - спросил он.
- Видела, - пояснила она. - В Сухуми... в ботаническом саду. Был там? - спросила она.
- Не-а, - качнул он головой.
- А где ты был?
- На Чёрном море? - догадался он.
- Ага...
- Только в Сочи, - сказал он. - Один раз... в пионерлагере.
- И всё? - удивилась она.
  Это было непохоже на семью дипломата.
- Ага, - сказал он. - А можно, я прямо из банки буду брать?
  Блюдечек для варенья не было. И вообще никакой посуды... кроме перочинного ножа. Который лежал на столе, сложенный.
- Чего, - сказала она. - Думаешь, я буду брезговать?..
- Н-не знаю... - промолвил он.
- Ну подумай хорошенько, - подсказала она.
  Он понял, на что она намекает... с первого раза. Как ни странно... Не в смысле своей недогадливости вообще... а в данном случае. Сидя напротив девушки, которая его отвлекала...
  От мыслей.
  Вообще.
- Не, - пробормотал он.
- Ну тогда давай, - сказала она. - Подкрепляйся... может, ещё пригодится.
  Это было похоже на Винни Пуха. 
  Который любил подкрепляться.
  Поэтому до него не дошло.
  Что она имеет в виду. 
  В полной мере.
- Значит, ты только один раз был на море? - уточнила девушка, не совсем доверяя его словам.
  Она отпила сладкого красного чаю.
  Слишком непохоже на образ жизни высших слоёв общества. Как называл их её папа... немного пренебрежительно.
- Не, - сказал он. - Почему... я ещё жил в Бейруте. До семи лет... А потом ещё неделю жил в Стамбуле. Там был большой парк, с купальней... Русская территория, - добавил он, для ясности. - Как целый лес, на холме... напротив Босфора. Ещё в Варне останавливались, по дороге из Турции. И в Констанце... но там мы не купались.
- А, - сказала она. - А сколько тебе было лет?
- В Турции?.. В четвёртом классе, - сказал он.
- А в Сочи?
- После шестого, - сказал он, облизывая ложку с вареньем.
  Варенье было и правда вкусное.
  Варенье надо уметь варить...
  Всякое по-разному.
  Как его бабушка.
  В Москве.
- Ну, - сказала она. - Всё равно... это маловато. Я каждое лето на море езжу... иногда в Ригу. У нас там есть знакомый, в Юрмале. Слыхал?
- Угу, - кивнул он.
  У него тоже был там знакомый.
  Только не в Юрмале, а в Булдури. Юрка Осипов, который сидел в классе позади него... Точнее, не он сам, а его дедушка. Но Серёжа к нему не ездил.
  Пока.
- Ну ладно, - сказала она. - Давай дальше... а то не успеем.
  Она посмотрела в тёмное окно.
  Море давно кончилось, и с этой стороны поезда была скалистая стена горы. Ей уже немного надоело говорить про растения. Но она любила всё делать до конца... 
  Может быть, в этом и была вся соль.
  Того, что с ними случилось.
  В этом путешествии.
  В мягком купе.
  В поезде.
- Ежевика, - сказал он.
- Ладно... - промолвила она. - Белая и розовая кашка. Как по-другому называется? - спросила она, как  учительница. 
- Клевер, - пожал он плечами.
  Необъятное поле за их домом засаживали клевером. Он был такой высокий, что в нём можно было спокойно прятаться. Так, что не было видно даже с пологой железной крыши их дома. А в этом месте Коровинского шоссе с кюветами и было всего два пятиэтажных дома подряд, на другой стороне от поля.
  В то время...
  Но сейчас это поле застроили, почти до самого старого парка. Сам парк пока так и остался полузаброшенным. Он был тут уже давным давно, когда все эти места ещё были Подмосковьем. За парком чуть подальше был Соцгородок из добротных серых кирпичных домов, с магазинами и всем прочим. Тоже пригород Москвы, даже в Серёжино время. Хотя формально уже построили окружную дорогу, включив Коровино и все ближайшие деревни во владения Москвы.
  Но только это поле... а бесконечные поля дальше в сторону Дмитровского шоссе так и остались, вместе с маленьким деревенским кладбищем.
  Пока что.
- Лебеда, - сказал он.
- Барбарис, - сказала она. - Знаешь, что это?
  Ещё бы не знать...
  Серёжа прекрасно помнил кусты с длинненькими красными ягодами, которых было полно на обширной территории посольства в Турции. В основном занятой большим полем затейливой формы, рощей, спортплощадкой и теннисными кортами с жёлтым песком. Сами здания занимали гораздо меньше места. Отдельно посольство и далеко от него двухступенчатый жилой дом с красивыми обводящими его галереями с одной стороны и длинными балконами с другой. С яркими жёлтыми и красными оградами из четырёх линий круглых как трубы стержней. На которые можно было вставать ногами.
- Ага, - сказал он.
- Откуда? - удивилась она, поставив на стол свой почти пустой стакан.
- У нас в Турции было его полно, - сказал он.
- А ты его пробовал? - спросила она.
  Она знала, что на Кавказе растёт барбарис, но сама никогда его не видела и не пробовала. Его не выращивали специально. Насколько она знала...
- Угу, - кивнул он.
- Вкусный?
- Угу, - произнёс он. - Более менее... кисловатый.
- Ну ладно, - сказала она - Давай кончать эту волынку. Ты чай скоро допьёшь?
- Сейчас, - сказал он. - А что?
- Посмотрим, - туманно пообещала она. - Ну говори, - поторопила она, посмотрев на часы.
«Чего она...» - подумал Серёжа.
- Бурьян, - сказал он.
- Ха, - хмыкнула она. - Это не растение...
- А чего же?
- Ничего, - поучительно сказала она. - Просто заросли... высокой травы.
- Ну тогда бессмертник, - вспомнил он.
- Зверобой, - сказала она.
«Как у Купера...» - подумал Серёжа.
- Бук, - сказал он.
- Медуница...
«А это как в «Незнайке»...» - подумал он.
- Граб, - сказал он.
- Вяз, - ответила она.
  Она была уверена, что знает больше него. И не только растений... а вообще всего на свете. Отчасти это было верно.
  Пока.
- Тис, - сказал он.
- Дуб, - ехидно сказала она.
  Серёжа не обратил внимания на её намёки.
- Каштан, - сказал он.
- Карагач, - сказала она, высунув язык. - Чего это?
- Хм... дерево, - сказал он.
  Он ещё помнил длинную повесть о Ходже Насреддине. Тем более, что читал её совсем недавно, в прошлом году.
- Ну ладно, - сказала она. - Кончай... мне надоело.
- А кто выиграл? - спросил он.
  Просто для порядка.
- Я конечно, - не задумываясь сказала она. - Ты ничего не знаешь... кроме названий.
- Почему, - сказал он. - Ромашки знаю... да и вообще.
- Сам ты ромашка, - смешливо сказала она.
- А ты... это... колокольчик, - сказал он.
- Балбес... колокольчик мужского рода, - сказала она.
  Это ему смутно что-то напомнило. Но он не помнил, что... Старые советские фильмы показывали совсем редко.
  Раз в год.
- Чего ж ты... а я думала, ты всё назубок знаешь, - поделилась она.
  Она опять забыла, что он не еврейский отличник. И даже не русский... а вообще никакой. Просто разгильдяй. С хорошей памятью и соображением.
  И простым самородным умом.
  Почище Ломоносова...
  Второй касты.
- Слушай, - сказала она. - Давай меняться адресами... а то потом забудем.
- Ладно, - сказал он.
  Он встал и достал из своей сумки под диваном свою записную книжку. Он её держал просто для красоты. В основном... Когда он был в третьем классе, записные книжки считались роскошью.
  У ребят...
  Она порылась в своей сумочке в ногах дивана и тоже достала свою записную книжку, а потом красивую шариковую ручку. У него в сумке тоже была не хуже, но он забыл её вытащить.
- Давай свою книжку, - сказала она. - А ты бери мою... только не забудь телефон написать. У вас есть?
- Ага, - сказал он.
  Во всём подъезде телефон был только у них, и все соседи ходили к ним звонить. Даже из другого подъезда... но это редко. Потому что его папа был не только дипломат, но и кандидат наук. Серёжа помнил, как один раз ему позвонили посреди ночи, и он копался в своих книгах по международному праву часа два. А потом доложил, что знал. Серёжа слышал это сквозь сон, потому что и мама тоже поднялась.
- Ну пиши, - сказала она.
  Алёна подкинула ему по столу свою красную записную книжку, а заодно и ручку. Чтобы ему не пришлось снова лезть в свою сумку.
  Было уже поздно.
- Постой... а у тебя почерк хороший? - на всякий случай поинтересовалась она.
- Угу, - сказал он.
  Они оба написали свои адреса и телефоны, и снова обменялись записными книжками. Алёна странно посмотрела на него.
- Слушай, - полюбопытствовала она. - А что ты скажешь, если твоя мама подойдёт? Кто я?..
- Ну-у, - подумал он. - Скажу, что ты из моего класса...
- Да? - скептически сказала она. - А что, у меня такой молодой голос?
- А чего, - сказал он. - Почти никакой разницы... у девочек.
  Он посмотрел на то, что она написала у него в записной книжке. Там витиеватым почерком с завитушками и виньетками был записан её адрес и телефон. Она тоже посмотрела на то, что он написал. Вообще у него был хороший почерк, но по настроению. А сейчас он немного сплоховал. Хотя конечно всё было понятно...
- Хорош гусь, - смешливо сказала девушка. - Нацарапал... ну ничего... я тебя всё равно найду, - пообещала она, обаятельно улыбаясь. - От меня никуда не денешься.
  Он смутно подумал о генерале.
- Ну ладно, - заключила она. - Давай спать...
  Она для виду зевнула.
  Он посмотрел на неё и почувствовал, что она притворяется. Но постеснялся что-нибудь сказать. У него чуть покраснели уши.
- А... ну ладно, - покорно согласился он.
«Мямля», - подумала она.
  Она поставила оба локтя на белую скатерть и положив подбородок на ладони, посмотрела ему в глаза. В её взгляде было что-то загадочное... для него.
  И вообще.
- Тебе до зарезу это нужно? – прямо спросила она, взяв дело в свои руки. - А то смотри... я не откажусь.
  Она решила его не щадить. С какой стати.. если он сам нарывается. От этого ещё никто не умирал. В его возрасте.
- М-м... - произнёс он, не зная, что на это сказать.
- Ну давай, - сказала она.
  Он с покрасневшими ушами пересел на её диван.
- Начинай, - подначила она.
  Но он не знал, как начинать. Всё как-то вылетело из головы... он только посмотрел сбоку на девушку за столиком.
«Вот телёнок...» - подумала она.
  Обернувшись к нему, девушка прижала свои прохладные ладони к его лицу, повернула его к себе и поцеловала в губы. После этого всё пошло само собой. Тем более, что это был не первый раз... и он уже не был немного шокирован тем, чего он не знал.
  До сих пор.

  Но это была такая мелочь... по сравнению с тем, что всему человечеству придётся узнать после... чуть позже. Но ему лично в этой выпавшей судьбе - лишь теоретически. Потому что тут он пересёкся с красной линией.
  Вместо чёрной.

«Дорвался...» - проплыло у неё в голове.
  Что было сущей правдой.
  Но не только в отношении него. Потому что бывают два вида порядочных девушек. С очень женственной натурой и совсем не женственной. Правда, между ними остаётся вся остальная шкала.
  Как на линейке.

 Он отдыхал, обняв девушку.
 У неё была бесподобная фигура. Такая, от которой не хочется отделяться. Потому что выражение «половинка» совсем не пустая метафора.
  О чём неизвестно во времена Тьмы.
  Пусть хотя и не полной.
  В то время.
  Пока.
- Ты... - запнулся он.
  Он хотел сказать «тебе со мной хорошо?..», но не посмел. Но она его прекрасно поняла. Вообще, они были созданы друг для друга.
  На земле, конечно.
- Кошмарный пыл, - сказала она. - Или у тебя это только ко мне такой?
  В голосе девушки прозвучало душевное удовлетворение. Ей хотелось быть для него особенной. Ради которой он больше ни на кого не посмотрит.
  Впрочем, ей нечего было беспокоиться.
  В данном отношении.
  В данном случае.
- Угу, - уткнулся он в её тело.
- Больше на меня не рассчитывай, - прибавила она. - До утра. Только придётся тебя разбудить, - с сожалением добавила она. - А то поезд приезжает в семь. Так что если я проснусь, то придётся тебя разбудить. Понял?
- Угу, - пробормотал он.
  Вспоминая всю эту ночь с самого вечера, он подумал, что она прилипчивая. Не то, чтобы в телесном смысле... но и в этом тоже.
«Интересно, все они такие?» - подумал он.
  Но не без всякой мысли о возможности сблизиться с другой девушкой. Даже малейшей... это ему просто не могло прийти в голову. Чего сейчас не понять тем, кто слишком извалялся в грязи.
  То есть, большинству.
  В наше время.
  Тьмы.

  Полежав немного, Алёна посмотрела на свои часы. Было чуть за час ночи. Она решила, что для первого раза можно и пожертвовать сном. Не всем, но большей частью.
  А выспаться можно и в гостинице.
  А потом она позвонит папе и пока не расскажет ему подробностей. Сам он не будет приставать... Так что она только узнает телефон дяди Пети, и позвонит этому Вовке. Он ей перезвонит, и они договорятся встретиться, вместе с Серёжей. А после этого - дело техники. Она решила обмануть этого Вовку. Она была достаточно сообразительная девушка. Когда надо... а надо было только поманить грузина знакомством в Москве. И он на это он клюнет, разрешив Серёже ходить к ней, пока она в Тбилиси... хотя бы раз в три дня. Она это точно знала... она хорошо себе представляла грузин. В отношении русских девушек. У этого Вовки были близкие родственники в Москве.   
  А теперь и знакомая девушка, когда он приедет туда погулять.
  Но приехав в Москву, он останется ни с чем.
  Что ему послужит хорошим уроком.
  Хотя бы на время... отчасти.
- Ну что, будем вставать? - спросила она. - Ты хочешь спать? Говори прямо, мне всё равно, - добавила она.
  Зная его характер.
- Давай... - вяло сказал он.
  Вообще-то, он был чуть сонный, но почувствовал, что девушка ещё не наговорилась. И поэтому не стал об этом упоминать. 
- Ну вставай, - потормошила она его.
«Ничего... завтра выспится», - подумала она.
  До той несчастной двухнедельной встречи в Германии, у неё никогда никого не было. Не считая одного парня, который соблазнил её в двадцать лет. Но она считала, что она сама виновата...
  В чём она сильно ошибалась.
  Как и многие мужчины.
  Знающие про Еву. 
  Почти все.
- Ну давай... лезь через меня, - сказала она.
  Не только потому, что он был у спинки дивана. Но она хотела посмотреть, не свалится ли он по дороге. Она имела представление о том, чего это ему стоило.
  Она была образованная.
  Во разных смыслах.
  В отличие от него.
  От своих подруг.
- Ладно, - сказал он.
  Он сел снова на своё место у окна. Она поднялась и запахнув свой халатик, села у самого окна, прислонив голову к прохладному стеклу. Снаружи проносилась очередная скальная стена с плохо видимым плющом. Во многих местах путь прокладывали, вырубая скалу взрывами.
  Там, где было можно. 
  Давным давно...
  До войны.
- Ну чего ты молчишь? - душевно спросила она. - Очень устал?
- Да нет... - ответил он. - Так... немного спать хочется.
- Я же тебе сказала спать, - упрекнула она, не отнимая голову от тёмного стекла и смотря на проносящуюся в темноте стену. - Если хочешь...
- Не, - сказал он. - Я не очень хочу...
  И правда, он был довольно возбуждён от всего, что случилось этой ночью. Ведь у него в жизни ничего такого не было. А такая ночь была мечтой каждого подростка из их класса. И вообще...
  Он это отлично знал. Ведь у него были друзья... одноклассники.
  Как в любом классе, несколько ребят из культурных семей.
  Вадим Сурков, Юрка Осипов, Юрка Силаев... и другие.
- Ты чего задумался?.. - спросила она, не оборачиваясь.
  Она почувствовала, что с ним.
  Он думал... понимая, что в данном случае случилось более важное. Для всей его жизни... и для него пути назад уже нет. Потому что он уже не мог её бросить... да и не хотел.
  Но всё же... сейчас ему стало немного не по себе.
  От такой необычной перемены судьбы.
  Которая бывает не всегда.
  И далеко не у всех.
  Почти ни у кого.
  В этой жизни.
  На земле.
- Думаешь о судьбе? - догадалась она.
«Хм...» - подумал он, уже не первый раз. - «Откуда она знает...»
- Да-а... - протянул он.
- А что? - спросила она.
- Ну... - задумался он. - Бывают такие вещи... о которых никогда не думаешь.
- Например? - спросила она, всё так же прижавшись лбом к прохладному тёмному окну.
- Что они могут с тобой случиться, - сказал он.
- А как ты думаешь, от чего зависит судьба? - спросила она, повернув к нему голову, но не отрывая её от тёмного стекла.
- Ну... наверно, от случая, - сказал он.
«Типичный школьный оболтус», - подумала она.
  Она прекрасно их знала... и понимала. В силу своей профессии... а также врождённого ума. Не говоря уже о призвании.
- А если подумать? - спросила она, как на уроке по русскому.
- М-м... - произнёс он.
- Ну напряги своё воображение, - поддела его она. - Что бывает кроме случая? Или ты сторонник теории вероятности?
- А чего... ты в неё не веришь? - слегка иронично спросил он.
  Он считал, что это всё равно, что не верить в теорию Дарвина. А также в пышный букет всех остальных теорий. Которые они уже проходили в школе.
  Ну и те, которые пока ещё не проходили.
  Во всяком случае, до девятого класса.
  Или вообще... до института.
- Почему, - сказала она. - Верю... насколько это возможно.
- Как это? - не понял он.
- Ну, ты ведь веришь, что мы скоро приедем в Тбилиси, - сказала она. - По мере возможности.
- Почему возможности, - пожал он плечами. - Как раз по теории вероятности... и вообще, это отдельный случай. А мы говорим о теории...
- А ходить по воде? - с колкостью спросила она. - Это тоже отдельный случай?
  Про Христа он слышал. Но не очень представлял себе, кто он такой. То ли бог, то ли пророк... к тому же он считал, что на самом деле его просто никогда не было. Так, как его и научили...
- Ну-у, - протянул он. - По теории вероятности...
- Да отстань ты со своей теорией вероятности, - перебила она, прислонившись к мягкой спинке дивана и обняв голые коленки. Светлый халатик чуть съехал вниз, по соблазняющим его бёдрам. Под ним ничего не было... и он это знал. Помнил... и не только умом. - Больше ничего не можешь придумать? - добавила она.
  Она поглядела на него через столик с белой скатертью, с высоты своих двадцати пяти лет. Она знала, чего он начитался... «Знание - сила», «Техника - молодёжи», «Эврика», «Земля и люди», научная фантастика. Вообще, он был типичный любитель научной фантастики. Только немного необычный... она пока не уловила, в чём. То есть уловила, но пока не могла объяснить.
  Она таких ещё не встречала...
- Ну... ты сама... - пробормотал он.
- А почему мы встретились? - поинтересовалась она, поглядев на него.
  Как на стоящего у доски ученика.
- Ну-у... случайно, - сказал он.
- Ты сам себе противоречишь, - заметила она. - Согласно твоему же научному представлению о мире, ничего случайного не бывает.
- Но по теории вероятности... - снова начал он.
- Опять ты за своё, - отмахнулась она. - Забудь о своей теории... понял?
  Серёжа немного удивлённо уставился на симпатичную девушку за столом напротив него, с почти голыми коленками. Что его сильно отвлекало от сути разговора... Но это входило в её планы. Не только в данный момент, а на будущее. Потому что не дама служит рыцарю, а наоборот.
  Как это всем известно...
  Но неведомо.
  В основном.   
- А чего такого, - пожал он плечами.
  Она ведь первая затронула этот вопрос. Но так, как он совсем не ожидал. Тем более, от учительницы русского языка в восьмых классах. Он ещё никогда не видел таких учительниц. И не думал, что они бывают. Но они были... только очень редко. Не каждому повезёт увидеть. Вот как ему...
  Хотя ему повезло куда больше.
  Потому что их свела судьба.
  А никакой не случай.
  Которых не бывает.
- Поразительная дремучесть, - саркастически заметила она, выпятив нижнюю губу... с типичным выражением учительницы на уроке.
  Симпатичной и привлекательной.
  Серёжа сразу вспомнил, как они целовались... и у него пропало желание ей  что-то доказывать. Это показалось не таким важным. На фоне всего остального...
- Ладно, - сказала Алёна, положив подбородок на коленки. - Разберёмся...
  Точно, как её папа.
  Стучали колёса... он тоже посмотрел в окно. Там снова проплывали неясные силуэты диких зарослей. Вроде, без зажиточных домов сельской Грузии. Хотя вообще закавказская местность, по которой шла дорога, была довольно населённая. Он это видел, когда ездил другими поездами.
  Не ночью, а днём.
- Слушай, - вдруг сказала она. - Может, ты проголодался? У нас остался ещё кусок колбасы... и немного хлеба.
  Серёжа довольно критически поглядел на тоненький кусок копчёной колбасы и бесформенный кусочек чёрного хлеба. От которого она отъела почти всю корку. Да-а... мало осталось. Несмотря на то, что они оба не имели привычки много есть. Но в данном случае он пожалуй был непрочь их доесть. Только надо было снова сходить за водой.
  И ещё в одно место.
- Ладно, - сказал он, вставая. - Пойду воды принесу...
  Он уже свыкся с этим занятием. После трёх походов в конец вагона. Он прихватил со стола почти пустую бутылку и подошёл к двери с полутёмным зеркалом.
- Давай, - согласилась она, посмотрев ему вслед.

- Ну а как ты относишься к инквизиции? - спросила девушка, когда он начал жевать остатки их запасов продовольствия.       
- А ты? - спросил он.
  Просто для равновесия.
  Она всё время его спрашивала, а он отвечал. Просто он пока не привык спрашивать... в основном по своей стеснительности.
  В таких разговорах.
  Со взрослыми.
- Я? - удивлённо раскрыла она зеленоватые глаза. - По-разному...
- Как это? - не понял он.
- Ну, что ты думаешь о Средних веках? - пояснила она.
- Тогда было лучше, - сказал он.
- Ты уверен? - чуть смешливо спросила она, прикусив губу. - А как же насчёт инквизиции?
  Собственно говоря, они оба не знали, что Инквизиция появилась только после Средних веков. Точнее, в конце позднего Средневековья. А раньше её не было...
  Но не может же человек всё знать.
- Ну и что, - непримиримо сказал он. - Всё равно...

  Он пока не умел складно объяснять свои взгляды на разные вещи. Но имел о них довольно определённые мнения. Такие, которые уже можно было назвать реакционными... и отчасти мракобесными.
  С одной стороны...
  Потому что одновременно он мечтал и о будущем, где были полёты на другие планеты с разными приключениями. Да и вообще... ему нравилось коммунистическое будущее, описанное в книгах Стругацких. На некоторые особенности он пока просто не обращал внимания.
  По своей духовной неопытности.
  Он пока не знал, что всего через год его осенит Св. Дух на всю оставшуюся жизнь, и тогда он станет настоящим мракобесом... по определению приверженцев земного Растления. Потому что он был с самого начала избран Им для работы на Своей ниве.
  О чём он узнает только лет в тридцать.
  Как оно и положено.

- Ты снова противоречишь себе, мой друг, - заметила сидящая напротив девушка. - Средних веков без инквизиции не бывает. Ты не можешь сказать, что тебе нравится вода, только не жидкая. Так ведь? - добавила она, как на уроке.
- Подумаешь, - сказал он.
  По своей молодости, он не очень заботился о логичности своих пристрастий. Может быть, в этом был свой смысл... которого он пока не знал.
  Но который узнает.
  Впоследствии.
«Дубошлёп...» - добродушно подумала она, смахнув со лба волосы.
  Стучали колёса.
  Поезд мчался по ночным гористым лесам Абхазии. В открытое наверху окно дул тёплый воздух, насыщенный такими знакомыми ароматами Юга... Как человеку знакомо ощущение счастья. Которое к сожалению довольно редко... в нашей жизни. Всего лишь земной... человеческой.
  Человеческой... слишком человеческой.
  Небо было закрыто тучами.
- Ну ладно, - допустила она. - Ты пока не знаешь, что такое инквизиция. Да это тебе и не положено... хотя советую тебе почитать на досуге познавательную литературу.
- Какую? - спросил он.

  Он любил познавательную литературу, почти в любой области знания. Но не скучные научные подробности, а то, что давало пищу для ума. Подробности его интересовали только в лингвистике, физике или антропологии. Или истории... и тому подобном. Недавно он купил уценённую книгу в специальном магазине в переулке около улицы Горького, «История французского языка» А.Доза. Когда он подавал чек, миловидная продавщица немного странно на него посмотрела.
  Теперь он с удовольствием её читал. 
  Одновременно с «Миром приключений», конечно. Он всегда так делал. Нужна была не только пища для ума, но и для души.
  В первую очередь.

- Почитай «Историю Святой Церкви» Этьенна, - сказала она. - Я тебе дам.
- Это французская? - спросил он.
- Ага, - сказала она. - Шестнадцатого века.
- Я наверну пока не пойму, - с сожалением сказал он.
  Она мелодично рассмеялась, откинувшись на мягкую спинку дивана.
- Да это по-русски, - сказала она. - Перевод девятнадцатого века.
- Чего? - не совсем понял он. - И книга девятнадцатого века?

  Таких старых книг он почти не видел. Он думал, что они должны быть очень редкими. Но пока не знал, что это относится только к русским книгам... и почему. И не мог знать, что через тридцать лет это будет относиться уже ко всем. А не только русским... и тем более почему.
  У них дома была одна...
  Он только недавно догадался, что это не книга, а толстый журнал в твёрдом тёмном переплёте. «Вестник Европы»... но он был не особенно интересный. Серёжа почитал немного пару статей. Одна была про экономическую роль евреев в Прибалтике. Но ему она показалась скучной. Да и вообще, немного глуповатой. Не то чтобы он не верил тому, что там написано. Всех его ровесников с детства приучили верить тому, что написано в книгах. А детство ещё не совсем кончилось... Но просто сама тема была хоть и диковинная, но такая неинтересная, что было глупо об этом рассуждать.
  Как о чём-то серьёзном...
  По его мнению.

- Ага, - сказала она.
- Ладно, - сказал он.
«Наверно, интересная...» - подумал он.
  Современные книги по истории он не очень любил. А старинные были наверняка другие. В этом он был уверен. Он любил историю...
- Хочешь ещё чаю? - спросила она.
- Не-е, - сказал он. - А ты?
- А я хочу, - сказала она. - Налей мне...
  У неё чуть слипались глаза, и она хотела выпить крепкого чая. Раз не было кофе. Вообще-то, у неё дома было принято пить кофе.
  Только после обеда.
  Когда все вместе.
  Как у Малыша...
  В Швеции.
- Ладно, - сказал он. - Тогда и я буду...
  Он вообще тянулся душой к близким отношениям с людьми, и довольно часто делал что-нибудь просто за компанию. Они замолчали, слушая такой привычный стук колёс...
  Несущегося тёмной беззвёздной ночью поезда.
  По гористым лесам субтропиков.
- Серёж, - сказала она, пригубив крепко заваренный красный чай. - Как ты думаешь, есть связь между призванием и судьбой?
  Он тоже взял за выгнутую ручку свой стакан в подстаканнике.
  От колбасы, хлеба и всего остального давно остались только шкурки и крошки. А также куски серой обёрточной бумаги, несколько пробок и три бутылки. Одна из них от лимонада. Алёна не стала убирать их под стол.
- Не знаю... - сказал он. - Вообще-то есть... от того, кем ты работаешь, может зависеть твоя судьба.
- Каким образом? - поинтересовалась она.
  У неё появились смутные мысли на этот счёт. Но не очень понятные ей самой. Пока что... поэтому ей было интересно, что он скажет. Он подумал, поставив стакан на белую скатерть.
- М-м... сам не знаю, - наконец сказал он.
  То, что сначала показалось ясным, вдруг приобрело другой смысл. Ведь судьба - это совсем не то, летаешь ты на самолёте или ходишь по лесу.
  Хотя так и кажется на первый взгляд.
  Особенно молодым людям.
- А я думаю, всё между собой связано, - сказала она, опираясь одним локтём на стол.
  Забыв, что она слышала это от своего отца.
  Халатик снова чуть распахнулся. Но она не обратила внимания. А он наоборот... хотя и чувствовал себя достаточно уставшим. Но она была красивая...
  А в таком виде он к этому не привык.
  Да и в остальных видах тоже.
  Такие девушки редкость.
  Он почти не видел.
  У себя в Москве.
- Как? - спросил он.
- Думаешь, я бы с тобой связалась, если бы не знала вас как облупленных? - задумчиво проговорила она, мешая ложечкой в стакане.
  Стакан чуть звякал.
- М-м... почему? - спросил он, не совсем понимая, о чём она говорит.
  От этого он почувствовал себя не в своей тарелке. Мало ли что она имеет в виду... Может быть совсем не то, что бы ему хотелось. К мысли о чём он уже привык...
  Она посмотрела на него.
- Дурак, - сказала она, поняв о чём он думает. - Знаешь, что за это бывает?..
- За что? - не понял он.
  Он немного растерялся.
- За то, - сказала она, перестав мешать ложечкой чай. - Ты о чём сейчас подумал?
  У него покраснели уши.
- Ага, - вынесла она приговор. - Значит, я права... 
- Ни о чём, - сказал он, краснея. - А ты о чём?
  Девушка посмотрела на него... почувствовав, что пора сделать ему выговор. Такой, чтоб до него дошло. Раз и навсегда...
- Ну... хватит паясничать, - с издёвкой промолвила она. - Ты это подумал?
- Чего? - спросил он, совсем покраснев.
- То, - сказала она. - Не хватало мне тебе об этом говорить... признавайся.
- Да ну тебя, - пробормотал он.
- Что, боишься?.. - пристыдила она его. - Ну и правильно делаешь, - перешла она на другой галс. - Тогда запомни, что я тебе скажу...
  Он слушал, понуро опустив голову.
  С покрасневшими ушами.
- Я бы никогда в жизни не подошла не только к такому малолетку, как ты, но и к любому красавцу с усами, - наставительно сказала она. - Если бы не влюбилась.
  До Серёжи не сразу дошло то, что она сказала. Но почти тут же у него замерло сердце... и что-то тяжёлое свалилось с души. Но при этом он пока был не уверен в том, что не случилось непоправимое.
  Он был красный как рак.    
- Понял? - закончила она свой выговор.
- Угу, - еле выдавил он.
- Был у меня один случай, - сменила она тон. - Мне тогда показалось, что он хороший парень. По неопытности... но для девушки это не так позорно, - небрежно промолвила она. - Потому что для женщины любовь - совсем не то, что для мужчины.
  На этот раз она помнила, откуда это знает.
- Как это? - спросил он, по-прежнему красный как рак.
  Серёжа пока не был уверен, что всё обошлось. Он был в таком состоянии, что не мог особенно соображать. Тем более о таких вещах.
- Ну так, - сказала она, положив подбородок на кулак. - Всё равно как меч и ножны. Это ведь не одно и то же, правда? - спросила она у него.
- М-м...
  Он никогда об этом не думал. И вообще, он всегда думал, что мужчина и женщина отличаются только полом. В телесном смысле этого понятия. Конечно, он слышал некоторые теории насчёт учёных, писателей и прочих. Но в это как-то не верилось. Кроме того, он конечно читал «Незнайку». Но тут он ничего не понял совсем. То есть, понял... но как ребёнок.
  Без приложения ума.
- Ты... это о немце? - робко спросил он.
- Сам ты немец, - слегка прыснула она. - Нет... был один... когда мне было двадцать лет. На третьем курсе.   
  Сейчас она была такая хорошенькая... что ему страшно захотелось поцеловать девушку в чуть припухлые красные губы. Как раньше... но он до сих пор не был уверен, что буря миновала. И вообще, что всё останется как прежде.
- Ну? - непонятно поинтересовалась она, посмотрев на его пылающие уши.
- М-м... - наконец осмелился он. - Можно, я вас поцелую?
- Дурак и уши холодные, - сказала она.
- М-м... – произнёс он.
  У него ещё больше покраснели уши. Во всяком случае, он это почувствовал. Хотя вряд ли это было возможно. На практике... Она с любопытством посмотрела на него через стол с белой скатертью и протянув руку, пощупала ему ухо.
- А теперь горячие, - сказала она.
  До него наконец дошло, что она просто сделала ему выговор. Не хуже, чем иногда бывает на уроке. Но там это кажется легче, потому что выговор касается совсем других предметов.
  Которые тебя не так волнуют.
  Особенно его.

  Потому что он в любом случае с лёгкостью получал четвёрки. К тому же его родители ни разу даже не ругали его за школьные неудачи. Которых, правда, была по-настоящему всего одна... и то она не касалась собственно учёбы. Это был случай в третьем классе, когда он получил тройку за поведение в четверти, и из-за этого его не приняли в пионеры. А приняли только на следующий год, уже в четвёртом классе. Когда он учился в посольстве в Турции...
  Его вина состояла в том, что пара ребят в его классе после уроков бегали по классу и кричали «Хай Гитлер». В то время немецкая доблесть была ещё очень популярна в народе, и тем более у мальчишек, и многие из них только из-за этого выбирали в пятом классе немецкий язык. Серёжа был так возмущён этими выкриками, что в отместку написал на зелёной ученической тетрадке одного из мальчиков эти слова. От рождения он был очень послушный, и поэтому свято верил всему, чему его учили. До поры до времени...
  Поэтому при его беззаветной приверженности справедливости во всём, он и не мог стерпеть такого надругательства над правдой. Ну а учительница поверила в объяснения того мальчика, а не Серёжи. Тем более, что улика была налицо. И она скорее всего обязана была отреагировать. Да и вообще, она ему не очень-то симпатизировала. Хотя он никогда этого не чувствовал. Это была хорошая учительница.
  Для начальных классов...
  Но даже и тогда его поругали дома не особенно сильно. Так, что он не запомнил этого на всю свою жизнь. Тем более, что родители понимали, что он пострадал за правду. Некоторые девочки в классе ему сочувствовали...
  Вообще, он любил сердечных людей... которые умеют сочувствовать.
  Мелким невзгодам жизни... хорошо понятным для них.
  Но уже давно догадываясь, что это не самое главное.
  Потому что самое главное - Любовь.
  Когда сочувствуют твоему сердцу.
  Что приятно нашему Создателю.
  Который любит Небесное.
  А совсем не земное...
  В основном.

- А что ты думаешь про... про этого? - невразумительно спросил он.
- Который меня соблазнил? - догадалась она.
  Она словно читала его мысли. Впрочем, иногда это было совсем нетрудно. Почти как на уроке по русскому. Но иногда это было просто наитием. Потому что душа этой девушки была словно создана для него. Да он это и чувствовал. Только не мог объяснить...
- Угу, - кивнул он, чуть покраснев.
- Ничего, - сообщила она. - Отбросы общества.
  Он редко встречал такие радикальные мнения. Не высказывания, а именно серьёзные мнения. За которыми вполне может скрываться что-то невысказанное.
  Нечто большее.
- Да? - сказал он.
  До сих пор он об этом совсем не задумывался. Он был вполне либерален в таких вопросах. Тем более как подросток. Чему содействовала и вся окружающая действительность. Хотя в данном случае он почувствовал, что согласен с девушкой. Но одновременно ощутил за её словами что-то непривычное для себя.
  Что-то невидимое и большое...
  Как слон на околице за дворами в кромешной тьме пасмурной деревенской ночи. Если бы они водились в деревне. 
  Вдруг.
- Ага, - сказала она.
  Он снова почувствовал то же самое.
  То, что ему было совсем непривычно. Он привык относиться к людям очень снисходительно. Несмотря на то, что сам был совсем другим... как белая ворона. На уровне окружающей действительности. Но он этого не замечал. Он посмотрел на неё...
  И почему-то подумал о Сталине.
  Совершенно случайно.
  Как ему показалось.
  Тогда.
   
  Да-а... само по себе это правильно.
  Надо быть снисходительным. Но обязательно дополнять это исполнением Правды. Ведь любая медаль, у которой одна сторона стёрта, никуда не годится.
  Кроме свалки...

  Все эти ростки Божественной справедливости с самого рождения коренились у него в душе. И лишь постепенно осознавались зреющим умом.
  Как персик на ветке дерева...

  Например, он сильно не одобрял милостей советского правосудия по отношению к насильникам. У его папы был уголовный кодекс СССР, и он почитывал его, из любопытства. В нём были такие статьи о превышении обороны, которые вызывали у Серёжи отвращение. Так же, как и некоторые статьи о «хулиганстве». Когда человека можно покалечить, и это считалось просто хулиганством.
  Он лично считал, что за это надо казнить.

  Поэтому в течение восьмого класса он начал чувствовать, по мере растущего осознания окружающего мира, всё большее отталкивание от построения будущего «прогрессивного» общества. В конце этого класса дошедшее до отвращения к нему. Которое он сначала не вполне связывал с советской властью. Что верно отражало действительность...
  Потому что она была очень разная...
  Что он тоже чувствовал, но пока не мог осмыслить. Поэтому всё это было полусознательно... он даже не знал сначала, какое оно, это «прогрессистское» общество.
  Левое или правое...

  А к концу восьмого класса не только его чувства, но и сознание стало приобретать правые оттенки. Под мертвящим влиянием левых на Западе. Хотя о настоящем осмыслении этого пока говорить не приходилось. Поэтому он пока ещё верил в советскую власть.
  В общем и целом.
  И поэтому, когда большая часть московской интеллигенции у себя на кухне не одобрила ввода советских войск в Чехословакию, он этого не понимал. Ему это казалось не имеющим значения событием.
  Которое и обсуждать глупо.

  А в седьмом классе, когда тётя Ира впервые стала слушать «Голос Америки», он был неприятно удивлён её невольным лицемерием. И прямо ей об этом сказал. Ведь нельзя верить в одно...
  А слушать другое.
  Теперь, в конце восьмого класса, он привык к этим замашкам знакомых ему культурных взрослых. В основном... Но про Солженицина и Сахарова он слышал только мельком и считал, что это совсем малоизвестные люди. Впрочем, тогда они и не были широко известными.
  В СССР.
 
  Почитав пару документальных советских книг о фашистской Германии, он понемногу менял своё отношение и к этому вопросу. Потому что в конце 1960-ых подобные книги в основном стали скрыто про-нацистскими. То есть, более объективными.
  Чего он конечно не знал...
 
  Хотя пока не произошло полного обвала. Всё равно, как в горах... когда лавина сходит в считанные секунды. И никому не известно, какое долгое, от всех скрытое действие за этим стоит. Как вода подтачивает камень... и внезапно происходит падение в морскую воду огромной скалы на берегу. Полный обвал будет в конце девятого класса. Потому что шестнадцать лет - ещё один ключевой переходный момент в развитии человека на земле.
  Так же, как четырнадцать и двенадцать.
  И восемнадцать... время полного ума.
  Ну и дальнейшее развитие души.
  До исполнения тридцати лет.

- Ну что? - спросила она. - Давай ложиться?
  Свой чай они уже выпили. По всей видимости, обоим он придал несколько бодрости. Серёжа уже не чувствовал себя немного сонным, и у неё давно не слипались глаза. Они не знали, что если долго не спать, то спать расхочется. На время, конечно...
  Точнее, она знала... но только по опыту.
  Особенно не раздумывая об этом.
  Думать полагалось Серёже.
  Он был на это способен.
  И она это знала.
  Даже сейчас...
- Ага, - сказал он.
- Будем свет гасить? - с подвохом спросила она.
- Давай, - не думая, согласился он.
- Э-э... а ты меня... будешь звать? - наконец выговорил он.
  Он не чувствовал особого плотского влечения. Но чувствовал телесное... ему хотелсь снова обнять девушку. И не отрываться от неё.
  Не говоря о поцелуях.
  Глаза в глаза...
- Не... не буду тебя прельщать, - пообещала она, укладываясь головой на подушку и накинув на себя одеяло.
  Но только наполовину. Было совсем тепло... даже не очень прохладно. Не говоря уже о холоде... на который эти одеяла были рассчитаны.
  В некоторой степени.
- Ладно? - добавила она.
  Но это не прозвучало достаточно убедительно. Он ощущал чувства людей... которые были рядом. Однако делать было нечего... Он погасил свою читальную лампочку, и в купе сразу стало почти совсем темно. Горел только синий ночник...
  Где-то далеко на потолке.
- Спокойной ночи, - таинственно протянула она в темноте.
- Ага, - сказал он, ложась на подушку.
  Действительно, пора было спать... но похоже было, что им обоим не хотелось. Во всяком случае, не очень. Ведь всё это началось не так давно.
  Не утром, а поздно вечером.
- Серёж... - подала она голос в темноте.
  Но перед этим прошло ещё немного времени... Хотя им показалось, что достаточно. Поезд начал длинный поворот. Это было заметно по лёгкому давлению в сторону окна.
- Чего? - немного хрипловато спросил он.
- У тебя что, мама армянка? - спросила она в темноте с еле заметным ночником на потолке.
- Ага, - сказал он. - А как ты догадалась?
- Хм... ещё не встречала людей, у которых мама грузинка, - пояснила она. - Если отец русский...
- А, - сказал он.
  Но он ожидал от неё большего... После всего, что случилось, ему чего-то не хватало. И он прекрасно чувствовал, чего.
  Точнее, кого.
  Он собрался с духом и без приглашения пересел на краешек её дивана с одеялом. Он сел у девушки в ногах.
- А почему так далеко? - с любопытством спросила она в темноте.
  Он ощупью пошарил по её одеялу и наткнулся на голую круглую коленку девушки. Для этого одеяла в купе было жарковато...
- Не надрывайся, - сказала она. - Лучше иди спать...
  Он немного покраснел в темноте. Значит, он ошибся... и ей вовсе не хочется, чтобы он был рядом. Это было немного обидно. И совсем неспроста...
  Но объяснять не будем.
  Не стоит.
- Ладно, - смущённо проговорил он, уходя на свой диван.
  Там было довольно одиноко. Он не мог этого объяснить. С одной стороны, девушка была совсем рядом... и с другой стороны, она его не прогоняла.
  Просто сказала, что пора спать.
  Но ему было обидно.
  Почему-то.
- Слушай, Серёж... - промолвила она в темноте.
  Прошло минуты две... но он лежал  темноте с открытыми глазами.
- Чего? - спросил он.
  Она уловила в его голосе упавшие нотки.
- Пойдёшь ко мне?
  Он немного воспрянул духом. Но не почувствовал в её голосе настоящего желания. Просто обнять его и поцеловать. Этого было достаточно...
  В его теперешнем состоянии.
  Но... он в этом нуждался.
- Не-е, - сказал он.
  Мальчику не хотелось, чтобы она звала его просто из сочувствия. Потому что он давно в неё влюбился. Ещё до того, как это случилось. Наверно, часов в шесть вечера... или раньше.
  Кто теперь скажет?
- Опять ты будешь упрямиться? - с досадой спросила она. - Негодный мальчишка...
  Она произнесла это таким воспитательным тоном, что он невольно чуть не рассмеялся. Это было похоже на «Тома Сойера».
  Отчасти.
- Ла-адно, - пробормотал он, снова пересев к ней.
  Но на этот раз у самого столика, где она лежала. В основном... он тут же почувствовал тепло полуоткрытого тела, и откинул одеяло. Девушка была почти в полной темноте. Но он не нуждался в том, чтобы её видеть. Потому что уже насмотрелся, особенно начиная с вечера.
- Молодец, - сказала она, привлекая его к себе. - Повинную голову меч не сечёт...
- Почему? - выговорил он, оторвавшись от её губ.
- Дурачок, - прошептала она ему на ухо.
  Не посчитав нужным объяснять русскую поговорку. Пускай сам понимает... как хочет. Не грузин небось. Она потрогала его... но это ещё ничего не значило. В данном случае... второго дня.
  И первой ночи.
- На вид-то он хорош, да зелен, - с лукавинкой произнесла она в темноте.
- Ты наверно устала, - с сомнением пробормотал он.
- Хм... тебе так кажется, - промолвила она. - Вообще-то не воображай... больше ты, нежели я, - не совсем ясно добавила она.
 
  Он уже не помнил, который раз это было. Да он и не имел понятия, что другие считают это, как свои победы на фронте. Мало ли здоровых идиотов...
  Больных на голову.
  Слегка, конечно.
  Без диспансера.
  И справки.
- Алёна... ты меня любишь?.. - робко спросил он то, что его интересовало.
  Больше, чем всё остальное.
  Под конец... 
- Лучше позже, чем никогда, - промолвила она, поцеловав его в темноте. - Ты сам знаешь... забыл, что ли?
  Он вспомнил её выговор... такого не забудешь. 
  Для него это было так... чуть заметно горел синий ночник на потолке. Вдалеке спереди поезда раздался негромкий гудок. Стучали колёса на стыках.
- И я, - признался он.
- Кого? - смешливо спросила она.
- Тебя...
  Он давно уже не чувствовал себя слегка паршиво после этого греха. В данном случае, небольшого. Потому что случаи бывают разные.
  Как и всё на свете...
  Это чувство прошло после четвёртого раза. Потому что они были подряд... почти. А в другом случае, его ждало бы приспосабливание ко греху по крайней мере длиной месяца в четыре. А то и больше. Но это в данном конкретном случае.
  Каждому - своё.
- Ну поцелуй меня, - сказала она.
  Они слились в поцелуе.
  Но в темноте не было видно её глаз, и это было не совсем то. Потому что когда он при этом смотрел ей в глаза, душа уносилась на небеса.
- Я тебе нравлюсь? - спросила она.
- Угу, - промямлил он в темноте, прижавшись к ней.
  Как к живоносному источнику.
- А ты меня не бросишь? - лукаво спросила она
- Не-е, - пробормотал он.
  Он не переставал её целовать в плечи и чуть ниже, и поэтому не всегда мог сразу ответить. Только через пару секунд.
- Можно тебе верить? - вопросила она.
  Она лежала, милостиво разрешая Серёже себя целовать... куда хочет.
  В темноте за окном с раздвинутыми занавесками показалась расплывчатая жёлтая луна за скрывающими её облаками.
  Стучали колёса...
  Мельком увидев всё это, девушка почувствовала чудесное в том, что её окружало. Она не могла бы объяснить это словами. Так она чувствовала только в детстве... и то не всегда.
  Он на минуту остановился.

  Он не понял, зачем она это спросила. Даже восемнадцать копеек, взятые в долг у Юрки Осипова, он считал своей святой обязанностью вернуть. Тем более, что тут дело касалось совсем не долга. А того, что не идёт с ним ни в какое сравнение.
  Он ещё не читал Писания.
  Но чувства есть у всех... кто их не потерял. И у кого они не украдены при рождении или в младенчестве. Поэтому он чувствовал, что любовь выше всякого долга. Ведь любовь происходит от сердца, а долг - просто от закона. И поэтому он совсем не сочувствовал Тарасу Бульбе в его «несчастье».
  Настоящая любовь, конечно.
  А о другой он не знал.
  Ведь её и не было.
  По определению.

- Как это? - непонятливо спросил он, оторвавшись от поцелуев.
- Ну ладно, - сказала она, слегка прижимая его к себе.
  Она почти отбросила одеяло к мягкой спинке дивана. Ей было немного жарковато... и не только от тёплого воздуха из окна.
- А если я от тебя уйду? - беспечно спросила она. - Что ты будешь делать?
  Он не уловил в голосе милой девушки особо беспокойного выражения. И поэтому испугался... он ведь не знал, что она просто хочет его получше узнать. А как ещё узнаешь человека, если не из его слов? И дел, конечно... но слова вернее. Для тех, кто умеет слушать.
- А... а ты разве можешь?.. - спросил он, вконец растерявшись.
  Он был слегка потрясён такой перспективой. После всего, что между ними случилось... Он был очень привязчивый и совсем не понимал тех, кто любит менять любовников.
  Даже в литературе.
- Ты чего... испугался? - с сочувствием спросила она.
- Не-е... - пробормотал он, чуть краснея в темноте.
- Прямо, - промолвила она. - Чего ты врёшь?..
- А чего ты... - пробормотал он, перестав держать девушку.
  Он не мог отодвинуться, потому что не было места. Впрочем, отодвигаться пока не хотелось... но уже появлялось такое желание.
- Ты чего? - удивилась она, почувствовав его расслабленные руки... и всё тело. - Не понял, что я пошутила? - доверчиво промолвила она, обвившись вокруг него. - Ну-ка, поцелуй меня, - приказала она.
  Поцелуй был таким, что он не мог ей не поверить. В окно заглянула почти освободившаяся от облаков желтоватая луна.
  Стучали колёса. 
- Ну что, доволен? - спросила она.
  Она не имела в виду самого поцелуя. Но то, что он должен был означать. Хотя в данном случае форма оказалась неотличима от содержания.
  Как это часто бывает.
  В настоящей жизни.
- Брошу я тебя? - добавила она, всё так же прильнув к нему. - Как ты думаешь?
- Не... - сказал он.
  Но в то же время он теперь был не так уверен. Вдруг она влюбится в кого-нибудь другого... получше него.
  По возрасту.
- А если ты влюбишься в кого-нибудь другого? - спросил он. - Тогда придётся...
  Он спрашивал о том, чего явно не знал. Было самое время его поучить. Что она и собиралась делать, по крайней мере в ближайшие три года.
  Не считая остальных занятий.
  На которые он тоже годился.
  Например, поговорить.
  Обо всём на свете.
  По душам.
- А ты думаешь, ты можешь влюбиться в одного, пока любишь другого? - спросила она.
  В его тело вернулась жизнь... но не до конца.
  Она пожалела, что подвергла его такому испытанию. Ведь и на самом деле, мы никогда не знаем, что с нами случится в будущем. Но зато знаем, чего с нами никогда не случится.
  Если мы в своём уме.
  Что самое главное.
- Н-не знаю... - помолчав, ответил он.

  Он вспомнил, как влюбился в Нину Ковригину после летних каникул, в четвёртом классе. А ведь до этого он был влюблён в Милу, с которой сидел за одной партой в Ховрино. В третьей школе... Это была его первая любовь, и она была такой силы, что он чувствовал её все летние каникулы. Хотя по длине они были как три года у взрослых. Но когда он оказался в совсем другом месте, и с другими ребятами, то буквально через месяц-другой так влюбился в Нину Ковригину, что просто забыл про свою любовь к Миле.
  Её уже не было...   
 Детская любовь всегда сильнее взрослой. У кого она бывает... и сила её зависит от касты человека и распределения его природы. А любовь человека первой касты и очень сильной природы никто другой не может себе даже представить. Потому что она превращает душу человека из земной в почти небесную. И он становится наполовину ангелом.
  В буквальном смысле.

- Наверно, можно разлюбить одного, и влюбиться в другого, - задумчиво предположил он.
  Опираясь на свой жизненный опыт.
  Который стоит гораздо больше, чем жизненный опыт взрослого. Если оценивать его не в бумажках, а в драгоценных камнях.
  Чего он и стоит.
  По сути.
- Нет, - сказала она. - Если у тебя настоящая любовь, то она не может кончиться, пока ты с ней не расстался. Или с ним... и поэтому я тебя никогда не брошу. А вот ты меня... впрочем, я тебя сама не отпущу.
  В голосе девушки прозвучало что-то... как будто он стал её собственностью. Серёже было приятно слышать, что она его не отпустит. В данный момент это было последним, чего ему хотелось.
- Ну и не отпускай, - сказал он. - Мне и не хочется...
- Ладно, - сказала она, всё так же приникнув  нему всем телом. - Договорились... только потом не жалуйся.
  Он только хмыкнул.
- Давай лучше поговорим о другом, - сказала она.
  Они оба совсем не хотели спать. Потому что были слишком заняты друг другом. В первую очередь в душевном смысле.
- Ага, - согласился он.
- Давай я тебя проверю на материалы, - предложила она.
  Сейчас ей была не так важна тема разговора. Просто хотелось побольше с ним пообщаться. Тем более, перед разлукой. Пусть и недолгой...
  Но это для кого как. 
- Какие? - спросил он.
- Ну, ткани, - пояснила она. - Знаешь?..
- Давай, - сказал он.
  Млея от блаженного прикосновения к ней всем телом. Ну, почти всем... насколько это возможно. В наших земных условиях.
- Парча, - сказала она, поцеловав его в ухо.
- Шёлк, - сказал он.
- Гипюр, - сказала она.
  Далеко в потолке купе слабо светилась синяя лампочка ночника. Она казалась далёкой, как звёздочка. Если представить себе, что в тёмном купе есть небо.
  Но оно есть везде.
  Стучали колёса на стыках. Он почти ничего не видел... даже глаз девушки. Они только иногда слегка блестели в темноте. Отражая свет вышедшей из-за облаков желтоватой луны.
- Чего это? - спросила она.
- Ну... такой, - сказал он, больше думая не о гипюре, а о пленяющем теле девушки. Он ощущал его полностью... всем своим существом. - Кружевной...
- Хм... правильно, - одобрительно произнесла она. - Тогда муар...
- Не... моя же очередь, - сказал он.
  По своей приверженности к порядку. Почему ему и понравился девиз Муссолини «Закон и Порядок». Когда он про него узнал. Но пока не делал далеко идущих выводов.
  Впрочем, это было делом нескольких месяцев.
  Ибо дело шло к шестнадцати годам. 
  В данном конкретном случае.
  Первой касты Агни.
- Ну и что, - беспечно сказала она. - Лодырь... ты чего, за хлебом стоишь?
  В отличие от него, она стояла с бабушкой в очереди за хлебом. Иногда приходилось... давным давно. Когда он ещё даже не родился.
«Почему лодырь...» - проплыло у него.
- Ну, - чуть пошевелилась она... чтобы он почувствовал свою обязанность. Во-время отвечать... - Что это?
- Не знаю... - пробормотал он, утопая в блаженстве от её тела.
  Просто ощущая его.
  Потому что до этого он такого не чувствовал. Только представлял... Но представить себе то, чего совсем не знаешь... очень трудно.
  Почти бесполезно.
- Тюха, - сказала она, погладив его. - Такой шёлк... с разводами.
- Как атлас, что ли? - спросил он.
  У них дома было розовое атласное одеяло.
  Атлас он не очень любил. От прикосновения к нему у него появлялось неприятное ощущение в пальцах. Как от звука трения пенопласта об пенопласт. Или мела об чёрную доску в классе. Хотя последнее немного меньше...   
- Теперь я говорю, - быстро сказала она. - Шифон...
- Батист, - сказал он.
- Не-е, - живо протянула она. - Сначала отгадай, что значит шифон...
- Хм... чего тут отгадывать, - сказал он. - Просто вроде газа...
- Да? - удивилась она. - А о газе ты откуда знаешь?
- Ну... мы в школе проходили, - пояснил он. - В третьем классе...
«Да-а... вот что значит разные поколения», - скептически подумала она. - «А мы не проходили...»
  «Поколение» было немного преувеличением.
  Но учитывая то время, в которое они жили... Ту скорость перемен, которую они уже видели на своих глазах... Перемены, которые он пока не ощущал умом... к своему счастью. И те перемены, которые их только ещё ждали...
  К их несчастью.
  У него было сознание подростка, и поэтому жизнь вокруг просто шла сама по себе. Но Алёна уже кое-что в этом понимала. Не без помощи своего папы.
   Ему было пятьдесят лет.
- Ну говори, - сказала она.
  Снова не по очереди.
  Но ему было всё равно... потому что самое главное было даже не ощущение пленительной девушки, само по себе. А тёмное купе с долетающим до тела душистым ветерком субтропических лесов и просвечивающая сквозь облака жёлтоватая луна. От всего этого веяло чем-то таинственным...
  И сказочным.
- Креп, - сказал он.
- Какой? - спросила она, водя пальцем ему по спине.
  До этого при свете ему было немного неудобно смотреть на девушку... Да и самому... слишком непривычно. Но теперь в купе была полная темнота.
  Почти.
- Какой какой? - не понял он.
- Ну, какой он, - втолковала она ему, как третьекласснику.
- Ну-у... такой лёгкий... полупрозрачный, - промолвил он.
- А ещё что?.. - спросила она, не переставая обнимать его.
  Ей нравилось, что он стройный, но не костлявый или нескладный, как большинство подростков, которых она знала. В основном на работе... у себя в школе.
  В такой молодости было что-то привлекательное...
  Она немного покраснела в темноте.
  Но Серёжа этого не видел.
  И она была довольна...
  В сущности, она и сама была не так уж испорчена... своей одинокой жизнью. В основном теоретически... по откровениям.
  Своих знакомых.
  Подруг.

  Да... он был совсем молодой.
  И это ей нравилось... не считая душевного простодушия и неиспорченности взрослой жизнью. Вот например он даже не знал, что в институт поступают не только по отметкам на вступительных экзаменах. Наверняка он смотрел «В добрый час»... но чистые душой подростки пропускают такие вещи мимо себя, как будто за спину бросают. Примерно как дети, когда читают «Д’Артаньяна”... и не замечают даже его любовной связи с женой Бонасье. Которая прямо мозолит глаза читателя...
  Она это хорошо знала... и не только как учительница.
  Она достаточно хорошо помнила свою собственную учёбу в московской школе. Правда, совсем в другое время. Может быть, поэтому она и была похожа на него. В то время...
  На самом деле это было совсем не так.
  Она была к себе несправедлива.
  По своей взыскательности.
  И невольной честности.
  Тоже врождённой.
  А не временной...
  Как бывает.
  Чаще.

- Что? - снова не понял он.
- Ничего, - сказала она, вдруг переменив мысли. - Ты читал «Рукопись, найденную в Сарагосе»?
- Потоцкого? - сказал он, уже привыкнув к её телу. Как привыкают к хорошему новому свитеру. Не по силе привязанности, конечно. - Ага...
- Ну и как? - с ожиданием спросила она.
- Ничего, - сказал он. - Самый лучший французский писатель...
- Вообще? - немного удивилась она.
- Угу, - сказал он.
  Он был уверен, что читал понемногу всех французских писателей... классиков. И вообще, известных. И в этом была доля истины.
  Большая.
- А как же современные? - догадалась спросить она.

  Просто потому что она имела возможность читать не только довоенных классиков и полуклассиков. Но и совсем современные повести... особенное исторические и фантастические. И она была уверена, что они понравились бы ему больше. Не все, конечно... но многие. Потому что это были 1960-ые годы. Когда печатали вообще всех. Без всякой цензуры, кроме моральной...
  И это казалось нормальным, в странах свободного мира.
  Пока не наступило время сатанизма.
  По неумолимым законам Истории.
  В которой свобода от всего...
  Требует платы за всё.

- Современные? - чуть растерянно спросил он.
  Он читал только одну повесть Карсака... и рассказ Пьера Буля.
  Они были неплохие, но... американцы и англичане были лучше. Французов вообще мало переводили, в этом направлении. Так, что у народа создалось впечатление о полном превосходстве англо-американской культуры. Во всяком случае, на Западе. Наверно, кому-то это было надо...
  Ведь просто так ничего не бывает.
- Ага, - сказала она. - Жана Рэя читал?
- Не-ет, - протянул он.
  Она села на одеяле, и его голова оказалась у неё на коленях... она не переставала его обнимать. Он прижался  к ней, не в силах оторваться.
- А я читала, - сказала она. - Штук двадцать... получше любого Уэллса. Ну, в общем на уровне Фредерика Брауна или Каттнера.
- По-французски? - позавидовал он.
  Конечно, такой разговор надо было вести не в постели, а за чаем и бутербродом с икрой... или сыром. Он не видел большой разницы. Ни в цене, ни во вкусе...
  Но так уж получилось, на этот раз...
  Не всё выбираем мы сами.
  К нашему счастью.
- Ага, - сказала она. - Да, - спохватилась она, забыв о том, с чего начался разговор. - Как тебе эта «Рукопись»? Ты заметил в ней что-нибудь непристойное?
- Не-ет, - протянул он. - Вроде ничего... а почему ты спрашиваешь?
- Так, - сказала она. - Тебе этого пока не понять.
- Ну да, - не поверил он.
- Тютя, - ласково сказала она. - Ничего ты не заметил... а «Смерть Артура» читал?
- Ага...
- И тоже ничего не заметил?
  Он уже понял, куда она клонит. Лёжа у неё на коленях, он видел через тёмное окно расплывшуюся от тонких облаков желтоватую луну.
  Стучали колёса.
- Не-а, - сказал он. - Ничего там такого нету...
- Ну и разиня, - сказала она, прижав его голову к животу... и чуть выше. - За это я тебя и люблю... ну, говори свою материю... - произнесла она. - Только похожее на креп, - потребовала она.
- М-м... кисея, - сказал он.
- Молодец, - она поцеловала его, чуть нагнувшись и приподняв его голову.
  При этом он ощутил ни с чем не сравнимое блаженство от прикосновения к её телу. В этом месте... он почему-то вспомнил, что не видел на ней лифчика. Ни разу...
  Хотя нет, он был... давным давно.
  Под старым джемпером.
  Вечность назад.
- А ещё? - спросила она.
  Ему показалось, что она говорит о поцелуе. Он ещё не совсем раскрепостился... и поэтому ничего не ответил. Но она имела в виду совсем другое.
  Более прозаическое.
- Да нет, - сказала она, догадавшись. - Потом тебя поцелую... если заслужишь. Говори ещё такую же материю...
  Он подумал, глядя вверх сквозь тёмное окно на размытый свет желтоватой луны, наполовину вышедшей из-за тёмно-серых облаков.
  Стучали колёса.
- Не, - сказал он. - Не знаю...
- Чего ж ты, - упрекнула она. - А ещё отличник...
  Он хотел возразить...
  Но вспомнил, что она шутит. Она вообще любила разыгрывать людей. Чувство юмора тоже бывает разное. 
- Сама ты отличница, - сказал он.
- Обалдуй, - сказала она. - Мне уже поздно... теперь я вам отметки ставлю. Понял?
- Ну ты скажи, - предложил он.
  Он далеко не был уверен, что она сама знает. По своей самоуверенности... которой ещё совсем не было в пятом классе. Но потом она стала появляться, из-за невольного сравнения себя со своими сверстниками. И это была ещё не самая опасная его ловушка, как и для немногих подобных людей. Потому что самая опасная - превозношение над другими.
  Как неосознанное, так и осознанное.
  В которую он пока не попал.
  Но попадёт... раз не святой.
  И Бог будет его учить.
  По Своей милости.
  И к его счастью.
  Буквально.
- Пожалуйста, - легко произнесла она. - Дымка, флёр, тюль...
- Не, - сказал он. - Тюль не подходит.
- Почему? - с любопытством поинтересовалась она.
- Это вроде сетки... а надо, чтобы сплошная... как газ.
- Ну ладно, - потрепала она его по волосам. - Умник... всё равно ты и этих не знал.
- Почему, - сказал он. - Знал... про дымку.
- А флёр?
- А флёр... это разве материя? - на всякий случай спросил он.
  Вдруг она перепутала... хотя вряд ли. Он интуитивно чувствовал, что она знает больше него. Если не говорить о физике, конечно. Или космосе...
- Балбес, - сказала она. - Конечно... а ты видно беллетристики начитался? Под флёром тайны... - произнесла она таинственным голосом.
- Ну говори снова, - сказала она.
  Ему на секунду показалось, что она ждёт от него какого-нибудь промаха... чтобы было над чем посмеяться. Отчасти так оно и было...
  Она любила посмеяться.
- Бархат, - сказал он.
- Ну теперь придумай похожее, - сказала она.
- Не, - сказал он. - Так нечестно... ты только спрашиваешь.
- Ну и что? - беспардонно промолвила она. - Мне хочется послушать, что ты скажешь... а чего, ты против?
  Она бессовестно притянула к себе голову Серёжи, поцеловав его в губы. Когда сладкий поцелуй окончился, он был обезоружен. Полностью...    
  Сильный пол... под властью любви.
  В облике своей божественности.
  Которая царствует.
  Не по закону.
- Ладно, - проворчал он. - Вельвет...
- А плюш? - поинтересовалась она. - Не знаешь?
- А-а... - до него только сейчас по-настоящему дошло, что плюш тоже материал.
  А не просто выражение «плюшевый мишка»... вроде Винни Пуха. Она нарочно выбирала для него заковыристые названия.
  Это точно.
- Ну а ещё? - спросила она.
- Не, - сказал он. - Не знаю...
- Эх ты, дуралей, - с нежностью сказала она. - Тафта... знаешь, из которой купчихи себе шили разноцветные кофты в девятнадцатом веке?
- Знаю, - пробурчал он.
  С одной стороны, с ней было восхитительно, но с другой, ему было немного не по себе оттого, что она над ним командует. Это чувство немного смягчалось тем, что она была учительница.
  И поэтому имела привычное право распоряжаться.
  Правда, тут была не школа.
  Но всё же...
- Ну а что такое камчатый, - спросила она. - Знаешь?
- Шёлк, - кратко буркнул он.
  Он не обижался... просто ему было не до того. Настолько сильно, что разговор начинал терять своё значение.
  И смысл.
«Не-е... лучше за чаем», - подумал он.
- Балбес, - сказала она. - Что это значит?
  Он так и знал, что она это спросит. Ему пришло в голову, что вообще-то, вся эта игра нечестная. Потому что в таком сладостном положении, в каком он был, ему с трудом приходило в голову.
  Что-либо.
- Не, - лениво сказал он. - Не знаю...
- Это такой узорчатый шёлк... понял? - произнесла она, снова прижав к груди его голову и поцеловав его в макушку.
  Сейчас он был бесполезен для более сложных дел. Но у девушки приятно замирало в душе от общения с ним. В его словах была для неё своя прелесть. Она слушала их, как музыку. Хоть он и был безалаберным балбесом. Как и все его сверстники...
  Она в него влюбилась.

  И в этом не было ничего удивительного...
  Если брать данный случай как отдельное явление. Потому что если бы не общественные устои и основанные на них табу, он был бы совершенно обычным. Ибо выражение «любви все возрасты покорны» действительно не только в активном, но и в пассивном смысле.
  Что всем прекрасно известно... только говорить совестно.
  Но любое табу доводит до фарисейства.
  В отдельных случаях.
  Если повезёт.

  Он проснулся от того, что его бесцеремонно потрясли за плечо. Его голова лежала на мягкой подушке. В тёмном купе были едва видны силуэты верхних полок, край столика, пустых бутылок. Он увидел в темноте над собой лицо девушки, белеющее от слабого света желтоватой луны в небе за тёмным окном. В открытое окно по-прежнему врывался слегка прохладный ночной воздух с запахами субтропических лесов.
- Ты... ты чего? - сказал он спросонья. - Я заснул?
- Угу, - сказала она.
- А-а... а ты?
- А я тебя уложила, - пояснила она, как третьекласснику.
- А-а... а ты как же?
  Продирая глаза от сна, он заметил, что она совсем притиснулась к спинке дивана. Места было маловато. 
- Ты знаешь, сколько нам осталось спать? - не отвечая, спросила она.
  Она так и не снимала свои часы, весь вечер и всю ночь. Так же, как и свою серебряную цепочку с крестиком. Ну, цепочку можно было и не снимать. Это не принято... а про крестик он забыл спросить. Ведь на работе это не разрешалось. А особенно в школе... хотя его и не было видно. Хоть под свитером, хоть под кофточкой.
  Но они постепенно входили в моду.
- Сколько? - спросил он.
- Три часа, - сказала она. - Давай-ка разойдёмся по местам... ты не против? А то будет тесно, - предупредила она. - Я уже попробовала...
- Ла-адно, - согласился он.
  По правде говоря, у него снова слипались глаза... в который раз за эту ночь. Но теперь сильнее, чем раньше. Ему стало неудобно, что она терпела его тут на своей постели. Ей ведь тоже хотелось спать... А у него напротив была свободная застеленная полка. С такой же подушкой и одеялом. Он начал подниматься.
- Я тебе свет зажгу, - сказала она.
  Загорелась лампочка для чтения у неё над подушкой. Она была маленькая, но после темноты оба зажмурились от света.
- Иди, иди, - подбодрила она его. - Ложись и спи... тебе надо выспаться... хоть немного. А то твой дядя Петя намылет мне голову.
- Почему? - не понял он.
- Потом узнаешь, - туманно пояснила она. - Ложись давай. Накройся одеялом... а то простудишься.
- Не... сейчас не жарко, - сказал он, сев на свою постель. 
- Балбес, - сказала она. - Через час будет свежо... ты что, не знаешь, что к утру всегда холоднее?
- М-м... знаю, - сказал он.
  Хотя раньше это ему не приходило в голову... только догадывался по опыту. Когда жил одну смену с пионерлагере «Молодой гвардии». Где они спали в больших палатках на сорок человек.
  Под Москвой.
- Ну накрывайся, - повторила она.
«Как мама...» - сонно проплыло у него.
  Алёна щёлкнула выключателем, и снова стало темно. Сначала так темно, что хоть глаз выколи. Потом опять стали вырисовываться контуры полок и всего остального.
- Ла-адно, - сказал он, ложась на подушку.
- Ну что, лёг? - спросила она, приподнявшись на локте.
- Угу, - произнёс он.
  Стучали колёса.
  Далеко в потолке еле горел синий ночник. За тёмным окном была видна гористая лесная местность, посеребрённая лунным светом.
  Стало тихо.
- Эй, - вполголоса позвала она.
- Чего? - чуть приподнял он голову.
- Как ты там? - спросила она.
- Ничего...
  Но она ему не доверяла. Она хотела, чтоб он обязательно накрылся. При нём она чувствовала себя, как воспитательница в пионерлагере.
  В старшем отряде.
  Отчасти.
- Сейчас проверю, - сказала она.
  Она на минуту включила свет, чтобы посмотреть, как он устроился. Он поднял голову с подушки, на секунду увидев лицо милой девушки, и всё пропало во тьме. Свет был выключен... Сонно ворочаясь у себя на одинокой кровати, Серёжа вдруг подумал о совсем необычной для себя вещи. О таких вещах он вообще никогда не думал... Он смутно вспомнил об истории Евы под деревом. В том смысле, что почему Адам её оставил одну... если она была такая симпатичная и притягательная.
  По-ангельски...
- Ну, спокойной ночи, - сказала она в темноте от серебристого света луны за окном мчащегося поезда.
- Спокойной ночи, - засыпая, ответил он.
- Ты хочешь спать? - спросила она.
- Ага...
- А я нет... не очень, - призналась она. - Но всё равно, хорошо...
- Чего?.. - спросил он сонным голосом.
- Чего... - передразнила она. - Отделалась от тебя.. с грехом пополам.
- Почему это? - он шире раскрыл глаза в темноте.
- Сам знаешь, - с ехидством сказала она. - Так не хотел от меня уходить, что заснул... у меня на коленях.
  Такого с ним действительно никогда ещё не было. Но о чём он часто мечтал... Как и все ещё не потерявшие свою чистоту подростки.
  В его время.
- Не... - отозвался он. - Просто устал...
  Ему это показалось слегка обидным. Ведь на самом деле он заснул совсем не поэтому. А по другой причине.
- Ну и дурень, - сказала она.
- Почему это? - слегка удивился он.
- Так... - неясно ответила она.
  Он промолчал, думая... что она имеет в виду.
- Ну ничего, - сказала она. - Я тебя научу...
- Чему? - спросил он.
- Всему, - пообещала она. - Ну ладно... давай спать. А то и правда дядя Петя почует неладное...
  Она думала, что он не почует.
  Но в его случае это было не очень вероятно. Он был человек не заумный. Но в жизни кое-что понимал. Больше, чем другие... Не говоря уже о его работе.
  Об особой секретности которой Серёжа почти не догадывался.
  По своей простоте и почти полному отсутствию интереса.
  К жизни вокруг него... он был романтиком.
  В чистом виде... не от мира сего.
  Вроде русского писателя Грина.
  Самого лучшего в России.
  За всю её историю.
  Кроме Шварца.
- А кто нас разбудит? - вдруг пришло ему в голову.
- Проводница, - сказала она. - Спи давай...
- А ты позвонишь?.. - спросил он.
  Вообще-то, они об этом уже договорились. Но он немного беспокоился. Он ей верил... но пока ещё не полностью. Слишком уж малой добычей он себе казался. Для такой девушки, как она... он забыл, что она с ребёнком. Да и не придавал этому такого большого значения.
  Как общество в целом.
- Угу, - сказала она, уже закрыв глаза.
- А как ты телефон найдёшь? - спросил он.
- В два счёта, - сонливо пообещала она.
- Ну ладно...
  Она поняла его беспокойство...
  У девушки определённо был талант угадывать, что думают люди. А может, это проявлялось только в его отношении...
- Не бойся, всё будет... - туманно пообещала она, чмокнув воздух.
  Он этого не видел... только слышал. Они заснули...
 
                *********

  Он проснулся оттого, что его растормошили, и сразу зажмурился от яркого солнца. Всё купе было залито солнцем. В дневном свете всё выглядело совсем по-другому. Совсем не таинственно, но зато весело... так, словно ты на небесах.

  Он часто чувствовал такую безумную радость жизни.
  Но не знал, что она действительно нисходит прямиком с Небес... и к сожалению мало у кого остаётся такой же ослепительной, тускнея в течение земной жизни.
  Потому что Небеса не терпят грязи.
 
- Вставай, - сказала слегка озабоченная Алёна. - Осталось двадцать минут до вокзала...
  Он сел на постели.
  Она была уже одета, в свой вчерашний старый джемпер и ту же самую короткую чёрную юбку. С чёрными туфлями на модных каблуках.
- А... а кто тебя разбудил? - чуть растерянно спросил он.
- Тётя Дуся, - сказала она. - Вставай скорей.
  На столике с белой скатертью стояли два стакана с дымящимся крепким красным чаем. Больше ничего на столе не было. Серёжа понял, что проводница приходила, пока он спал. Ему стало немного неудобно...
- Чего ж ты... меня не разбудила? - спросил он.
- Вот ещё, - сказала она. - На кой ты... только мешаешься. Давай чай пить... а то не успеем.
- Ладно, - сказал он.
  Сначала он по привычке застеснялся одеваться при очаровательно милой девушке. Но вспомнив всё, что было вчера, без особого смущения откинул одеяло и стал одевать свои чёрные брюки. Так, как обычно... сидя и просовывая ноги сразу в две штанины.
  Для скорости.
- Давай поменяемся книгами? - предложила она.
- Зачем? - спросил он.
  Не потому что не хотел, а просто из любопытства. У него было желание делать всё, что придумает Алёна.
  Признак любви...
- Ну, просто так, - объяснила она. - Это будет нашей первой связью...
  Он понял, что она имеет в виду.
- Ты чего читаешь? - спросила она, пригубив дымящийся горячий чай.
  Название она уже видела.
  Всем известный сборник приключений и фантастики. Она тоже иногда его почитывала. Тем более, что имела подписку на все выпуски.
  Начиная с 1955 года.
- «Сфера Шварцшильда», - сказал он, тоже попробовав свой чай.
  Он был крепкий и сладкий... но пока слишком горячий. А вообще, он больше любил с лимоном. Но лимон они докончили вчера.
  То есть, ночью.
- Почитай «Пропал дракон», - сказала она. - Интереснее... ты всё подряд читаешь?
- Не, - сказал он. - Только фантастику... а остальное, если интересно.
- Олух, - сазала она. - Что ж ты, фантастику всю читаешь... даже если совсем дрянная?
- Ага, - сказал он.
  Он понимал качество того, что читал, но не мог остановиться при виде неодолимо манящего, волшебного для него слова «фантастика». Был только один раз, когда он не смог одолеть до конца один «фантастический» роман, и бросил на середине. Это был толстенный роман Казанцева «Арктический мост». Он так и не смог его дочитать... но всё-таки скорее из-за его длины. Он читывал и похуже, но те были страниц в триста... самое большее. А этот - в два раза толще... 
  Как «Война и мир»...
  Почти.   
- Вот... любитель, - произнесла она с непонятным выражением. - Надо от этого отучаться, - безоговорочно произнесла она. - А то знаешь... всеядность до добра не доводит. Да и время зря теряешь... - добавила она по-дружески.
- Да ну, - сказал он, отпив глоточек.
- Нечего тут... «да ну», - бесцеремонно перебила она. - Слушай, что тебе говорят... я тебе буду книги давать.
- Хорошие? - спросил он, отпив ещё глоточек крепкого чаю.
  Надо было торопиться... до прибытия оставалось минут пятнадцать.
- Да уж получше, чем Казанцев, - заверила она его, начиная понемножку пить свой чай.
  Как будто угадала...
  За окном начались пригороды Тбилиси. Они были мало похожи на пригороды Москвы. В основном частные дома или бывшие частные, сложенные из светлого местного камня, с плоскими или черепичными крышами.
- Бери, - подвинул он к девушке свою толстую голубую книгу по белой скатерти.
- На, - сказала она, передавая ему своего потрёпанного и тоже толстого «Виконта де Бражелона». - Теперь мы должны встретиться, - добавила она. - А то будет нечестно...
  Она шутила...
  Но в глубине души тоже не была в нём полностью уверена. Так, как мы уверены в наступлении следующего дня. Серёжа был был честный... и хороший. Но она знала его только два с половиной дня. А если не считать сна, то ещё меньше.
- А... а если без книг, то... тогда чего? - спросил он, отпивая горячего крепкого чая.
  Это было как раз то, что надо. После довольно бессонной ночи. Хотя он не чувствовал себя уставшим. У него быстро восстанавливались силы.
  По молодости.   
- Тогда?.. - произнесла она милым голосом, посмотрев на него зеленоватыми глазами с неуловимой иронией. - Тогда совсем другое дело...
- Почему? - спросил он.
  Для него это было слишком серьёзно. Он уже полностью свыкся с чудесной переменой в своей жизни, и не мог с ней расстаться просто так. Чудесной не только потому что хорошей, но и совершенно невероятной. Если бы ему сказали ещё вчера, он бы и сам в это не поверил.
  На свете всё-таки происходят чудесные вещи.
  Но гораздо реже, чем нам бы хотелось.
  К великому нашему счастью.
  Чудеса бывают разные.
  В этом мире...
- Моя книга дороже, - пояснила она, отхлебнув чаю.
- Да ну тебя, - сказал он.
- Ну тогда ты скажи, - предложила она.
  До вокзала оставалось только семь минут... Но они оба не стали готовиться заранее. Как будто сговорились.
- М-м... - он немного покраснел от смущения. - Ты чего... пошутила?
- А ты что думал? - с лёгкой иронией полюбопытствовала она.
- Я?.. не знаю... - пробормотал он, поставив стакан в подстаканнике на белую скатерть. - Кто тебя знает...
- Обалдел, что ли? - сказала она, уставившись на него зеленоватыми глазами с таинственной и бездонной глубиной. - Скажи, что больше не будешь...
- Не буду чего? - не понял он.
- Так думать, - сказала она.
- А чего?.. - снова не понял он.
  Что она имела в виду.
- Чего? - сказала она, склонив набок голову с зачёсанными назад тёмно-рыжими волосами. - Что я тебя обманываю...
- А ты? - спросил он, почти до конца допив свой чай.
- Что я? - не поняла она.
  В свою очередь.
- Ты э-э... так думаешь?
- Ты о чём? - уточнила она.
  До вокзала осталось минуты три. По внутреннему радио поезда прибытие объявили уже второй раз. Первый раз за десять минут...
- Ну... ты думаешь, что я тебя обману? - наконец нашёл он подходящие слова.
  Он посмотрел в окно.
  Там проплывали старые и новые пути, отдельные старые довоенные вагоны, грузовые платформы, будки и тому подобная обычная дребедень.
  Колёса стучали на стыках и стрелках.

  Не то чтобы он плохо соображал.
  Но... просто он совсем не привык к разговорам со взрослыми. У себя в Ховрино он вёл простую полудеревенскую жизнь. В школе только отвечал на уроке... Родители его не баловали своими разговорами... кроме тёти Иры.
  Но она жила в другом месте...
  И тем более они не баловали его разговорами со своими знакомыми. Ему это казалось нормальным... ведь другой жизни он не знал. В восьмом классе он в первый раз встретил Новый год со всеми. Родители обычно приглашали две пары интеллигентных соседей из своего подъезда, примерно того же возраста. Научного работника дядю Юру, который только недавно женился и инженера дядю Толю Суховерова с тётей Алей. Тётя Аля была молодая и красивая. Серёжин папа за ней ухаживал, но в пределах застольных приличий. О другом не было даже речи. В то время это было не принято.
  Пока ещё. 
  А до этого папа отправлял его спать часов в десять, чтобы не мешался... но только на праздники. С восьмого класса папа отправлял его спать в обычные дни чуть позже, в пол-десятого... если только он не загуливал до десяти или пол-одиннадцатого. Что иногда случалось, в летние дни. Папа его за это не ругал... потому что где-то на поле или ещё неизвестно где он ему не мешался.
  Серёжа этого даже немного стеснялся... что его загоняют спать так рано. Впрочем, никто у него и не спрашивал, когда он ложится. Никому не было до этого дела.
  В том числе его товарищам.
 
- Дуралей, - сказала она. - Сам не видишь, что ли?
  Он хотел то-то сказать, но поезд уже ехал вдоль перрона. Показался большой вокзал столичного города. Было семь часов утра, но на платформе было много народа.
  Все кого-то встречали.
- Всё, - сказала Алёна, вставая со своего дивана. - Приехали...
  Она немного не допила свой чай, остатки которого чуть колыхались на донышке. Второй стакан был пуст. Серёжа любил порядок...
- Ну, давай я тебя поцелую, - сказала она. - А то когда ещё увидимся...
  Серёжа опасливо оглянулся на дверь. А потом вспомнил про окно... дяди Пети там вроде не было. Но он стеснялся и чужих людей.
  С непривычки.
  Впрочем, со стороны это выглядело скорее как родственные отношения. Из-за явной разницы в возрасте... она взяла и поцеловала его в губы. Не долго, а просто чмокнула. Но всё равно он немного покраснел. Вдруг с перрона увидят?..
  Родственники так не целуются...
- Ты что, сбрендил? - сказала она, посмотрев на него исподлобья. - Перестань сейчас же...
  Поезд уже останавливался.
  Дядя Петя наверняка знал, где его вагон и поджидал в нужном месте. Впрочем, так делают и все встречающие.
  Почти все.
- Чего? - не понял он.
- Перестань краснеть... а то мне за тебя краснеть придётся, - сказала она учительским тоном. - Живо доставай свои вещи...
  Серёжа не стал спрашивать, почему живо, и торопливо достал из-под дивана свой чемодан и сумку. Чемодан был небольшой. У него было не так уж много вещей.
  А ехал он к родственникам.
- Подвинься, - сказала она, и сделала то же самое.
  У неё был красный чемодан чуть больше, чем у него. Сумка была тоже побольше. Только она была полупустая. Чёрная сумка была модная и явно иностранная.
  Поезд остановился, слегка заскрипев тормозами.
  Они приехали... на место своего назначения.
  Только её в этом городе никто не ждал.
  Если не считать самого Серёжи.
- Открой дверь, - сказала она.
  Он стоял ближе к двери.
- Ну выходи, - кивнула она на коридор, уже наполненный пассажирами.
- А ты?..
- А я потом...
- Ладно, - сказал он, неловко посмотрев на неё.
  Он уже держал в руках свои вещи, и не мог протянуть ей руку. Хотя не был уверен, что это надо делать. Раз она уже поцеловала его.
  На прощанье.
- А-а... когда? - нерешительно спросил Серёжа, оглянувшись на неё.
- Дай мне два-три дня, - сказала она. - В случае чего, не переживай, - добавила она. - Я к тебе подойду на улице. Когда ты будешь со своим Вовкой. Скажешь ему, что я твоя учительница. По русскому и литературе... тем более, что так оно и будет, с девятого класса. Понял?
  Они переговаривались тихо внутри купе с раздвинутой дверью, и в гомоне продвигающихся по коридору приезжих с чемоданами и сумками ничего этого не было слышно.
  Если, конечно, специально не прислушиваться.
  Но кому это придёт в голову?
  И кому это надо?

  Он наконец вышел, напоследок кивнув головой девушке в красивой чёрной панамке, старом джемпере и короткой чёрной юбке. Он не знал, что дороже всего в её одежде были чёрные туфли на модных каблуках. Они стоили с рук рублей сто...
- Давай, - сказала она.   
  Она вышла прямо за ним.
- А, вот ты где, - радушно улыбаясь, обнял его пожилой дядя Петя. - Как всегда, в самом хвосте устроился...
  Это был солидный добродушный мужчина лет сорока пяти, с крупным правильным носом и светло-карими глазами. От был полон приветливости и хорошего настроения. Он был только на два года старше Серёжиного папы.
  И мамы.
- А это кто? - заметил он девушку в чёрном, которая вышла сразу за Серёжей.
  Алёна нарочно задержалась, сделав вид, что поправляет туфлю на модном каблуке и наклонясь, застегнула ремешок. Ей хотелось поглядеть на этого дядю Петю...
  В свою очередь, дядя Петя с интересом поглядел на её короткую юбку. Ведь ремешок на обуви не всегда расстёгивается прямо после выхода на перрон. Он заметил её мельком брошенный взгляд. Да она и сама всегда привлекала к себе взгляды мужчин. Тем более, грузин...
  Хотя дядя Петя был армянином.    
- Попутчица, - небрежно сказал Серёжа. - Соседка по купе...
  Как они и договорились с Алёной.

  Эта девушка стала ему как родная, вроде Наташи. Всего за два дня... только совсем в другом роде. Свою сестру Наташу он знал лет с девяти. До этого она жила в Германии, где дядя Петя служил сразу после института, с начала пятидесятых годов. В то время говорили просто «Германия».
  Вместо «ГДР».
  По своей наивности он не мог даже подумать в этом направлении о Наташе или другой своей двоюродной сестре, которых у него было ещё две в Ереване, не считая замужних. И которых он скоро встретит...
  Хотя в действительности всё это уже было...
  И особенно среди армян.

- А, - сказал дядя Петя. - Ну пойдём, пойдём... тебя все заждались. Они сейчас правда спят... но скоро проснутся. Так что мы с тобой тихонько посидим на кухне... ты ещё не видел нашу новую квартиру.
- А далеко ехать? - спросил Серёжа, постаравшись случайно оглянуться на Алёну.
  Она нарочно всё ещё стояла на том же месте. Делая вид, что ждёт кого-то. Того, кто должен её встретить.
- Да... сорок минут, - сказал дядя Петя. - Пошли...
  Он взял Серёжин старый чемодан, а ему оставил тащить сумку. Серёжа издалека увидел стройную Алёну в старом джемпере, и она помахала ему рукой. Воспользовавшись тем, что дядя Петя смотрит совсем в другую сторону.
  Больше Серёжа её не видел.
  В этот солнечный летний день... И это был один из самых счастливых дней в его жизни. Несмотря на расставание... потому что он знал, скоро будет встреча. Такая, о которой он раньше только мечтал. Но по-настоящему даже и не мечтал... Потому что нельзя мечтать о том, чего не знаешь.
  По-настоящему.



  От автора:

  (1)
  Повесть в большой степени автобиографична, но по ходу сюжета пришлось перенести во времени на полгода-год некоторые детали и факты.   

  (2)
  Подобное было в жизни автора, но в других обстоятельствах, в другом возрасте и с другим результатом. Если не считать этих мелочей, то всё остальное сходится.
  Почти.

  (3)
  С Серёжей случилось несчастье...
  Потому что в повести он потерял свою небесную любовь, которая вспыхивала у него с такой силой три раза в жизни, последний раз к Лине Бракните, восьмого января 1967 года, в кинотеатре «Россия». Куда он пошёл со своим другом Серёжей Исаевым, на зимние каникулы, в холодной и заснеженной Москве. Такая любовь на земле случается очень редко. Потому что даётся только людям первой касты.
  Но не только поэтому...
  Не будем это доказывать и расписывать слепым цвета радуги. Так устроена жизнь... не все созданы одинаково.
  Что и читаем в Рим.9:21.
  Но такое несчастье далеко не самое худшее, что может случиться с человеком. В жизни с ним случилось настолько худшее, что это несчастье следует назвать счастьем.
  Настолько , что нельзя и сравнивать.
  Ибо всё познаётся в сравнении.
  Но главное, в этой жизни нам всё время приходится выбирать меньшее из двух зол. И обычно мы выбираем большее.
  К сожалению.
  Потому что выбор нам дан не как благословение, а как проклятье. Для тех, кого изгнали из рая... и кто упал с Небес. Однако даже и наш выбор иногда бывает правильным.
  Когда за нас - Небеса.

  (4)
  Автор прекрасно знает, что скажут фарисеи.
  «Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» - что сказано про самих влюблённых в этот мир фарисеев. Ибо где ещё они получат столько почестей, почитания и уважения, как не в мире сём?
  Фарисеи любят цитировать Библию... и обычно не к месту. Это их страсть, хотя далеко и не единственная, как мы знаем из Писания. Более того, из слов Самого Господа нашего Иисуса Христа. Однако пусть почитают, что сказал Господь про них: «Не судите, и не будете судимы, не осуждайте, и не будете осуждены».    
  Порождения ехиднины.
  Но у нас нет обычая спорить с отродьями Сатаны (слова Господа).
  Напомним только всем остальным: кто пошёл более оправданным после своей молитвы, праведный по закону фарисей или кающийся мошенник (Лк.18). И это не просто отдельный случай, как кажется фарисеям. Но наоборот, абсолютный закон Любви. Мы грешники - не включая сюда лицемеров, притворно осуждающих себя - только для того, чтобы осудить ещё более нас - ВСЕГДА будем более оправданы, чем они.
  Настолько больше, что это будет сильно заметно в вечности.
  То есть не будет... а было, есть и будет. Всегда...
  О чём и свидетельствует весь Новый Завет.
  А также и Ветхий.

  (5)
  Если кто подумает, что автор критикует СССР, то он ошибается. Автор считает, и не случайно, что СССР - высшая точка в полёте русского народа, которой он к сожалению больше никогда не достигнет. Потому что в этой жизни нам даётся определённое количество шансов. Не по скупости Бога, а по Его всеведению. Поэтому то, что может показаться критикой - всего лишь описание действительности, по данному свыше вдохновению.

(6)
  Для национально озабоченных: автор не является ни грузинофобом, ни армянофобом, ни русофобом, ни антисемитом, а в последнем случае - наоборот (в отличие от фарисейской РПЦ) считает, что именно в настоящий момент мировое еврейство играет очень положительную роль в глобальной истории, не говоря уже об Израиле, на который с надеждой смотрят все разумные люди (которых мало, и страшно далеки они от народа). Однако у каждой реки есть свои чистые и не очень чистые места, как во времени, так в и пространстве. И народ с еврейским самосознанием не является исключением. Поэтому немногие упоминания евреев в повести - всего лишь отражение реальности в определённом месте и в определённое время.   
  Что же касается обратной стороны вопроса, то каждому нормальному человеку свойственно любить свой народ (не впадая при этом в состояние нездорового возбуждения), и поэтому автора можно считать русофилом.

  (7)
  У автора есть опыт духовной любви с подобным разрывом в возрасте - 20-ти лет от роду, работая вожатым в пионерлагере в 1973 году, он влюбился последними силами небесности своей души в 12-летнюю девочку из своего отряда, Марину Князеву. То есть, не так, как Набоков, а - совершенно безгрешно, как Шварц или Блок.
  И прочие.

  (8)
  Тем, кто скажет: «Так не бывает»:
  Успокойтесь, бывает.
  Только редко.
  Очень.





16-1-2016.
Сергей А. Горлов