Каждую субботу Иван Степаныч спешил к дому Петровых послушать Веру. Издали увидев Надюшку — её младшую сестру — спрашивал: "Ну что там Вера, поёт?"
"Поёт, поёт,— отмахивалась Надя,- она всегда поёт."
И, действительно, рот у Веры никогда не закрывался. Народные песни сменялись эстрадными, потом романсами, потом какими-то ариями, и так без конца. А в субботу Вера обычно делала генеральную уборку, распахивая все окна настежь, и сильный красивый голос её вольным потоком лился во двор и на улицу. Да и как не петь хорошенькой восемнадцатилетней девушке с приятным открытым лицом, тёмными пушистыми косами, уложенными "корзинкой", и бархатными карими глазами. Ведь жизнь так прекрасна! А сколько ещё хорошего впереди: сначала, конечно, учёба в краевом музучилище, а потом... концерты, овации, поклонники!
"Пфу, пфу,"- брызгала Вера водой на листья огромного фикуса и, вытирая пыль, продолжала:
"Соловей мой, соловей,
Голосистый соловей..."
Звонкий чистый голос то опускался вниз, то легко скользил вверх, взмывал к самой высокой нотке и чётко брал её. Иван Степаныч аж замирал под окном — вдруг не осилит, сорвётся. А потом довольно хмыкал: "Вот голосище! Вот талантище! И уродилась же такая!"
В детстве Веру звали Крикухой. Чуть что не по её, сразу в рёв. "Да замолчи хоть на минуту,"- говорила мать и брала Крикуху на руки. Но стоило поставить девочку на пол, как рёв возобновлялся с новой силой.
Теперь у родителей возникли иные проблемы. Учиться дочери надо, не пропадать же таланту, но чтобы отправить в краевой центр, её надо одеть, обуть, дать денег на дорогу. Долго думали родители, спорили, взвешивали и всё-таки решились - продали 1/3 домовладения. И приобрели такую злыдню-соседку, что, если б не она, пожили б старики на этом свете ещё.
Но счастье дочери дороже.
Купили на вырученные деньги пальто, шапку, туфли, добротный костюм, собрали документы и отправили сияющую, заранее счастливую Веру в краевой центр: "Смотри, актриса, не зазнавайся, дом родной не забывай!"
В родной дом Вера вернулась через три дня.
Чёрная, озлобленная. Не приняли!
Оказалось, что учащиеся обязательно должны освоить какой-то музыкальный инструмент, а у Веры на правой руке нет трёх пальцев. Ну какая из калеки актриса? Инвалидам на сцене не место!
Больше Вера не пела, напевала иногда что-нибудь сквозь зубы, не раскрывая рта. Зря Иван Степаныч напрягал слух - ни звука из раскрытых окон.
Однажды, лет через сорок, зашла Вера в гости к своей взрослой дочери и говорит: "Кать, давай споём!"
"Да некогда мне,- отмахнулась Катька, - обед надо варить."
"А мы на кухне,"-и запела:
"Ой да ты, кали-и-и-нуш-ка!"
Катька подхватила, но последнюю, самую низкую ноту не вытянула: "Нет, ма, для меня это очень низко."
Взяли выше: "Разма-а-ли..." И опять Катька не вписалась: "Теперь слишком высоко."
А Вере хоть бы что, она и высокие без труда берёт, и низкие. Наконец подобрали подходящий для Катьки диапазон и запели на два голоса:
"Размалинушка,
Ой да ты не стой, не стой
На горе крутой."
Эх, вы! Приёмщики училищные! Такой талант загубили, жизнь человеку перечеркнули!
Ну и что, стало вам от этого светлей?
А Иван Степаныч, встретив Надю, как и раньше спрашивает:
"Ну как там Вера, поёт?"
"Поёт, Иван Степаныч,— отвечает Надя,— поёт."
Рисунок автора.