Я старуха. Я скоро умру. Я всю жизнь посвятила зоологии. Изучению приматов, я изучала обезьян и ставила опыты над ними. Я содержу частный питомник на ренту от покойного мужа, приятно иметь независимость от научных грантов и государственных субсидий. Так было не всегда. Когда на планете бушевала эпидемия полиомиелита, я работала в НИИ и проводила опыты на обезьянах, чтобы найти панацею от болезни, размягчающей кости детей настолько, что они ломаются под тяжестью тела.
В частном обезьяньем питомнике мои исследования приобрели особый поворот. На дворе 1983 год. Мне 81 год. Успехи кибернетики сделали возможной "оцифровку сознания".
Я всегда любила обезьян. Я создала им просторные вольеры больше похожие на оранжерею, чем на тюремный двор для прогулок. Вольеры расположены под открытым небом, но в них есть навесы от дождя в виде буддийских пагод. В вольерах растут пальмы, магнолии, лавр и остролист, а также мандарины, потому что обезьяны преимущественно древесные жители. Сейчас я вижу дымчатого гиббона качающегося на лиане, цепляемой когтями одной левой ноги. Уткнув большой палец в нос, он дразнит меня. Иногда я мечтаю переселиться в его тело, предварительно написав завещание с просьбой отправить гиббона на родину - в Китай - в джунгли.
А как я выгляжу? Удручающе. Руки мои изуродованы артритом, бедра целлюлитом, на голенях варикоз, на ступнях экзема. Я низкорослая и грузная, а всегда мечтала быть высокой и стройной. Моя шевелюра - седой одуванчик, на который дунули.
Я встречаю утро нового дня с пеньем птиц, реагирующих на восход солнца. Дорожка коки придает бодрости духа. В шлепанцах на босу ногу, в халате на голое тело синем линялом в белую и голубую крапинку я шагаю в вольеры со склада, увешанная связками бананов и авоськами с ананасами.
Какого рода эксперименты я веду? Я переселяю души от одной особи к другой.
Например, я пересадила сознание самки носача в самку павиана и наблюдала за ее поведением в группе павианов. Бедняжка, она отвергала одного кавалера за другим, пока не осталась старой девой. Где-то в глубине ее души был запечатлен образ носатого красавца, и она не смогла поступиться принципами.
Я охотно совершаю обмен разумов между двумя телами по принципу "принц и нищий". Эксперимент проводился на павианах. В мощное тело вожака стада, привыкшего господствовать и повелевать, я переселила душу рахитичного и раболепного самца и, наоборот, в тщедушное тельце я вселила командирский дух. Толстый и тонкий. Видеть лицо шефа, ставшего подчиненным - бесценно.
Ах, да, сейчас я вспомнила о самом первом опыте. Мой любимец - горилла Моисей с душой патриарха и одухотворенным взглядом пророка тихо увядал, умирал от старости. Мне не хотелось расставаться с ним. Глядя на то, как на лужайке играет молодой дауненок, я закипала от чувства несправедливости. Зачем живет такой, в то время как великий угасает? Я переместила старую мудрую душу Моисея в здоровое тело беспутного юнца. Эксперимент кончился трагически. Я не знаю, может быть в запись нулей и единичек, которой кодируется личность при "оцифровке сознания" вкралась ошибка или сам мозг юного дауна имел неисправимую патологию, но получившийся монстр жестоко избил самку и убил детеныша, так что его пришлось усыпить.
Я переселила душу пожилого, пардон, матерого самца павиана, который при жизни имел целый гарем баб, в тело молодой и симпатичной павианихи. Ясное дело, она, повторяя повадки, выработанные многолетним житейским опытом, стала кадрить самок. Павиан-лесбиан пробовал покрывать самок, а нечем. Затем я запустила ей в клетку группу сексуально озабоченных павианов, и, она вынуждена была принимать их ухаживания. Брови, взметнувшиеся на лоб, ярко живописали то, что творилось у нее на душе. В ней наблюдался "когнитивный диссонанс". Несколько дней голубушка ломалась и выкабенивалась, а затем отдалась сначала одному, затем группе похотливых павианов и пошла по рукам. Я наблюдала комедийную развязку, скаля гнилые зубы сквозь прутья решетки.
По мере того, как мои научные опыты все успешней, мои дела со здоровьем все плачевней.
Я иду в старость как в джунгли и чем дальше в лес, тем гуще болезни оплетают меня на манер лиан.
Жажду жизни, как и жажду знания невозможно утолить, они только распаляются как от морской воды.
Мой лечащий врач отмерил мне на сроки дожития месяц, посвященный труду по отшлифовке, обкатке, доводке технологии переселения душ, осталась последняя неделя. Я задумала побег, тем методом, что репетировала на обезьянах.
Я возложила надежду на последний эксперимент.
Я оклеила тумбы города объявлениями, где зазываю самоубийц делать эвтаназию - убаюкивание с погремушками и в качающейся люльке у меня, у смерти Матушки, имеющей на то лицензию и медицинский диплом.
По объявлению явилась молодая самоубийца и, не проронив ни слова о житейских затруднениях, подмахнула все необходимые юридические бумаги на добровольный уход из жизни.
Как выглядела моя прелесть? Я рассчитывала на любое тело, лишь бы не в последней стадии изношенности половика как мое. На абы какое. Не обязательно женское. Времени было в обрез устраивать кастинг. Я представляла себе клиента как мужчину средних лет, сантехника в синем комбинезоне с чемоданом инструментов.
А явилось молодое диво, розовокожее чудо, словно сошедшее с полотен старых голландских мастеров. Длинноногая с прозрачной кожей с русыми волосами и глазами в празелень с миловидным овалом лица.
На ней было белое шелковое платье с березовыми листьями и сережками приталенное или, иначе говоря, в обтяжку, а фигура у ней что надо, платье оставляло открытыми коленки и локотки, ведь места сгибов человеческого тела наиболее интригуют. Белые глянцевые сандалии на шпильках открывают розовые пяточки и розовые пальчики, аккуратно подстриженные и ненакрашенные, три бретельки опоясывают ступню и ремешок с застежкой фиксируют подъем стопы.
- Милочка, так что же время терять? Сейчас и пройдем через подземный переход в мир иной. Нет-нет, раздеваться и разуваться не нужно, ложитесь на стол как есть.
Я захлопнула плексигласовый колпак над ней, хм, чем-то моя услуга похожа на солярий, и под колпак закачала сладкий душок марихуаны с хлороформом напополам.
Моя подопечная уснула, а я открыла колпак, осторожно надела ей на лоб железный венец с магнитами на висках, а сама легла на соседний стол, надев на себя аналогичный венец, оба венца были соединены между собой проводом и еще один ответвлялся к компьютеру со специальной программой.
Сознание молодой самоубийцы было отформатировано как жесткий диск. А мое сознание двумя командами "вырезать", "вставить" было переписано в извилины её мозга.
После паузы беспамятства я разлепила веки.
Я лежала на столе, под подбородком было белое платье с листьями и сережками березы. Я моментально соскочила со стола, оказавшись на шпильках, как козочка на копытцах. Я устремилась на выход, понимая, что мне больше нечего делать в этом склепе, я вышла вон, на улицу под одобрительные шлепки зеленых братьев и сестер, под птичий гам и шорох шин авто, похожих на жуков с лакированными спинками. Я была счастлива. Это еще мало сказано. Я испытала восторг как девчонка, сбившая в тире жестянку, получив в награду плюшевого мишку, и перелом ключицы отдачей приклада. Если говорить суконным школярским языком, то я испытала восторг, сопутствующий молодости, красоте и здоровью. Я словно сбросила водолазный костюм, в котором играла роль в пьесе из жизни подводников "На дне". Мою эйфорию в пору описывать языком химических формул:
Формула адреналина!
Формула эндорфина!!
Я испытывала сладострастие к своим бедрам, тонкая и влажная кожа их, как у винограда дамские пальчики манила гладить их как манок гипноглифа - о чем я? - о своем о девичьем - охотник на планете Осязание оставляет в лесу манок и зверь лапками гладит его до изнеможения. Мои ноги, мои новые ноги были настолько длинные, что я могла заглядывать в стеклянную избушку на курьих ножках, где сидит дорожно-патрульный сотрудник без помощи лесенки. Я бродила по улочкам старушки Европы, как будто по марсианским каналам, как будто, бля, я одна такая - живая, словно жизнь - это такая редкость, как будто я единственный экземпляр бабочки без меня вымершего вида. Я шла и непроизвольно кружилась вокруг своей оси, будто малявка в детском саду раскручивает от нечего делать юлу, так я раскручивала свою особу, тело-то новое, как новая игрушка. Как женщина радуется новому красивому платью и спешит покрасоваться в обновке, так я разнашивала молодое тело, а поверх тела и платье белое шелковое с зелеными листьями березы и коричневыми сережками, платье, которое я не покупала и, следовательно, не выбирала, но оно пришлось мне по вкусу.
Я шла мимо витрины ювелирного магазина и остановилась, жадно пялясь на бриллиантовое колье на черном бархате. Красивой девушке бриллианты дарят поклонники. А подарит мне это колье вон тот пожилой господин с серой щеточкой усов, что строит мне глазки, шутливо загадала я.
Как жаль, что я не предусмотрела написать завещание самой себе на имя молодой самоубийцы, операция готовилась в цейтноте, удачный исход был маловероятен, а завтра молочник, найдя скисшим молоко у порога старой дамы, узнает и растрезвонит о ее смерти. Придет коронер, констатируя: старуха сдохла, и имущество отойдет муниципалитету.
Когда первое упоение вновь обретенной весной пошло немножечко на спад, во мне проснулся инстинкт ученого, пытливый дух исследователя, я поняла, что последний эксперимент продолжается, длится. Я стала прислушиваться к голосу тела, к памяти тела, которую не сотрешь никакими магнитами, например, память женщины, которая всю жизнь что-то вышивала, шила, вязала на коклюшках или крутила педали велосипеда, держась за рога руля или ведя его без рук, память канатной плясуньи или вольтижерки, летающей в созвездии Трапеции под брезентовым небом, память наездницы, сжимающей икрами упругие бока лошади, скачущей рысью, кожная, как кожное зрение, память крестьянки, которая развалилась на стогу свежескошенного с клевером и кашкой сена в момент, когда зарядил моросящий дождик.
Какими кривыми дорожками поведут меня мои ножки?
Я стала внимательно прислушиваться к импульсам поджилок ног моих, ведущих меня излюбленным и проверенным для них маршрутом.
Я глядела по сторонам во все глаза, в бытность свою старой мебелью я не валандалась по этим улицам, что я вижу?
Грузовик везет диван с полосатым бело-синим матрасом. Стюардессы в синих пилотках, операторы сотовой связи в ядовито-красном. Дом, где дети учатся балету. И напротив школа для мальчиков-зайчиков, то бишь, для хора, жаль, что в наше время не кастрируют их, хотелось бы заслушаться ангельского пения.
Что-то я стала смещаться от центра к окраинам. Внезапно я вышла на площадь, где расквартировался цирк шапито, и эти как их там? - читаю только суперобложки, а не книги, смотрю не кино, а трейлеры - да, трейлеры, где живут циркачи, факир был пьян и фокус не удался.
Арлекин с маскулинной трапецией туловища, обтянутого шелковой тканью с аквамариновыми и розовыми ромбами, тренируясь, метал булавы в воздух подобно фонтану, бьющему из железного рожка, укрепленного в кургане из неокрашенных камней, окаймленных чашей взрябленной падающими каплями. Около фонтана возле куста пожухлой сирени стоял старик и крутил шарманку, у ног его лежала перевернутая шляпа. Я подошла к старику, чтобы послушать незатейливый мотив шарманки: Ах, мой милый Августин. Я прониклась жалостью к его бедственному положению, но мне нечем было дать ему милостыню, на моем приталенном белом шелковом платье с березовыми листьями и сережками не было даже кармашков, разве что ленточка из того же материала, я сняла ее с пояса и пролила в шляпу - подкладка ее была засалена - с монетами. Видя, что я подарила ему самое дорогое, добрый шарманщик достал из кармана красное яблоко и, почесав его о черный рукав заношенного пиджачка, сам сделал мне подарок. Я взяла яблоко в левую ладонь, но надкусить брезговала, да так и пошла с ним, чувствуя, как потеет ладошка в контакте с глянцевой шкуркой.
В какой-то момент в мое окольное зрение попала пижама зебры. Молодой человек в модном полосатом черно-белом пиджаке, в белой фуражке с черным околышком и козырьком, над губой тонкие усики, лихо закрученные кверху, в сливочных штиблетах с черными наконечниками а ля Коко Шанель для визуального сокращения длины ступни нарезал круги вокруг да около меня. Судя по взглядам, которые он на меня бросал, мы были знакомы. Я игнорировала их. Он преследовал меня, как юноши преследуют девушек. Я старалась держать его на дистанции.
Я по-прежнему шла, повинуясь смутному инстинкту, как телепат в цирке держит испытуемую за пульс и идет ведомый ею до нужного ряда и места. Я чувствовала подобное раздвоение личности: я и телепат и сомнамбула.
Молодой человек по-прежнему барражировал вокруг меня как дельфин вокруг шаланды с кефалью.
Тем временем, траектория моего движения по городу сильно напоминала пращу, я стремилась от центра к окраинам.
Вдруг я свернула на аллею вязов, вымощенную брусчаткой. Я ускорила шаг, на шпильках шагать вприпрыжку было немного неловко, шпильки цокали при ходьбе, при быстрой ходьбе они цокали вдвойне, я немного накренилась корпусом вперед, в сторону движения. Ветер ерошил листву в кронах, волнуя душу. Прохладный ветер продувал меня насквозь вместе с шелковым платьем.
Казалось, я иду чертовски медленно, каждый метр проходя по несколько раз. В душе росло тревожное предчувствие того, что должно случиться.
Аллея кончилась, стало заметно светлей. Булыжная дорога продолжалась улочкой из одноэтажных коттеджей. Улочка шла вниз под уклон, я вообще в курсе, что земля круглая, но покатость ее заметила впервые. Реальность приобретала сюрреалистический изгиб, извив, зигзаг. Улочка казалась живой рыбой, брусчатка была чешуей леща и оказывала психоделическое воздействие на мой мозг посредством зрения. Один из домишек взглянул на меня глазами родного человека лазоревыми ставнями окон с белыми занавесками с красными вышитыми гусями. Сад окаймлял частокол зеленого забора. Я, открывая калитку, инстинктивно угадала, насколько туга ее пружина. Прошла по песчаной дорожке между грядок с тигровыми лилиями, поднимаясь на крыльцо, сосчитала пять деревянных ступенек, под ковриком нашла ожидаемый ключ, отомкнула дверь и сквозь прохладные сени вошла в комнату, где как прялка стоит тишина.
На подушке плашмя стоит подушка пирамидально как треух Наполеона и покрыты они кружевной занавеской - накидушечкой, епа-мать. Утро вечера мудренее - рассудила я и стянула с кровати зеленое в белый узорчик покрывало и улеглась в свою девичью постель, свернувшись калачиком.
Утром я пробудилась от крика соседского петуха.
Я проснулась от крика соседского петуха. Я пошла в цирк, меня схватила за руку какая-то циркачка и силком потащила в шатер шапито, обратившись ко мне с репликой:
- Магдалена, тебя обыскался импресарио.
Я явилась к импресарио, тот был лысым толстеньким коротышкой сицилийской наружности, одет в сюртук из зеленого бархата с золотыми пуговицами и т д.
Он приказал мне, а я повиновалась из любопытства, встать на мишень с красными и желтыми концентрическими кругами, там для рук и ног были крепежи вроде стремян, круг стал вращаться, а импресарио стал метать в меня ножи и, между делом, задавать вопросы:
- Где была вчера и почему не явилась на вечернюю репетицию?
- Моя бабушка умерла, и я хлопотала по поводу завещания.
- Арлекин булавоуловитель видел тебя праздношатающейся вокруг табора шапито, а еще видел твоего ухажера Зебру ухлестывающего за тобой.
- Да, после закрытия нотариальной конторы у меня было немного свободного времени и я изволила немного погулять, - тут я решила блефануть и перешла в контратаку:
- Заметь, мон шер, после того, как я получу-таки завещание моей бабушки, я обрету финансовую независимость и освобожусь от необходимости кочевать с табором по городам и весям Нидерландов и Бельгии.
- Ах, так, - импресарио метнул нож, чуть не оцарапав мне щеку, он выщербил щепку и зазвенел, вибрируя в своей щелке, - А как с контрактом? Ты заплатишь колоссальную неустойку?? - на лице импресарио отражались муки жадности от желания не продешевить.
- Нет, доработаю оговоренный в контракте срок, - конечно, я приуныла, узнав, что попала в финансовую кабалу.
- То-то же, - он швырнул нож мне в подмышку, - Ты готова к дневному выступлению?
- Да, сказала я, но соврала, я не была готова, я не знала чем занималась в цирке.
Барабан остановился, и я спрыгнула на пол.
- Марш в гримерку, толстозадая!
- Козел! - огрызнулась я, а сама чуть не заплакала от обиды, задница у меня совсем не толстая, мягкая и круглая, но не сверх меры.
Я прошла через форганг на арену. Какой он все-таки неправдоподобно высокий купол шапито. В Америке такие шатры продают с аукциона. Я буду выступать днем, а внутри шапито всегда ночь, хм, чем-то он напоминает планетарий и дуршлаг на прожекторе создает звездное небо. Я развернулась и ушла в гримерную, я увидела себя на фото и оделась соответственно, сняла свое белое с березовыми листьями платье через голову и надела короткое платье из серебряных монет.
Я волнуюсь, скорей бы уж начался сеанс.
Я выбежала на арену и по трапу, такой выкидывают с вертолета дрейфующим на льдине, добралась до трапеции и села на нее, раскачиваясь, ни дать ни взять, деревенская девка на простых деревянных качелях, сыворотка адреналина, впрыснутая в кровь, придала мне куражу, и все равно я мандражирую перед первым прыжком. Память тела мне поможет. А если нет? Если я разобьюсь о пол арены, утрамбованный слонами? Публика встречает меня, ликуя, маленькие людишки, сверху они мне кажутся вшами, копошащимися в ондатровой шапке. Перед прыжком в сознании проносится шалая мысль: чтобы научить плавать выбрасывают за борт далеко от берега, а чтоб научиться летать, нужно прыгнуть с крыши небоскреба. Обратного пути нет, последний эксперимент продолжается. Я волнуюсь как перед первым прыжком с парашютом.
Я прыгаю и совершаю кульбит, иначе, кувырок в воздухе, и затем, сгруппировавшись, три оборота вокруг своей оси, затем лечу, вытянув руки навстречу ловитору на другой трапеции, еще мгновение и он хватает мои руки в надежные зацепы, я узнаю его руки памятью своих женских рук - сильные добрые мужские руки, я узнаю руки любимого.
Дальше были еще прыжки и рукоплескания публики, я спустилась по тросу вниз, сделала скромный реверанс, не став поливать зал воздушными поцелуями, и убежала через форганг за кулисы.
Кажется, все прошло как надо. Я не помню теорию пилотирования, но память тела сохранила сложную моторику прыжков.
Внезапно в гримерную вломился мой вчерашний сталкер в пижаме зебры с букетом тюльпанов наперевес и обратился ко мне:
- Магдалена, сегодня ты была особенно свежа, как будто выступала после долгого перерыва и чувствовала вкус к левитации, твои глаза прямо-таки горели от оживления, а твои последние выступления отличались апатией и фатализмом, ты словно бы потеряла вкус к жизни и к искусству, хорошо, что ты преобразилась и воспряла духом.
- Немедленно убирайся вон! - рявкнула я, но в тот же миг вспомнила своего покойного мужа, тюльпанного короля и, остыв, добавила - Поставь букет в трехлитровую банку.
- Ну что, как дела? - я спросила, - Как дела на конном заводе? - спросила я наугад.
- А на ипподроме? Черноморец обогнал Небесного Тихохода и я заработал на нем уйму денег, уйму гульденов, чтобы накормить всю деревню Драчунов козьим сыром.
- Я вижу у тебя фингал под глазом, подрался с кем-то?
- Пьяная кобыла ударила копытом под глаз.
- Ты подлил ей в ведро виски White Horse?
- Что делаешь сегодня, у меня есть план поехать сейчас в ресторан.
- Я не против, - урчание желудка предопределило мое согласие.
Мы вышли из цирка, и на кольце вокруг площади нас ждал золотистый кабриолет.
Меню. Морепродукты: лангусты и прочие головоногие.
- Что так мало ешь?
- Мне еще выступать вечером.
- Есть предложение съездить в гостиницу, у нас до вечернего выступления в запасе три часа.
Мы зашли в гостиничный номер, там на стене висел гобелен, изображающий герцогскую охоту: лес, поляны, герцог с вассалами на конях и собаки травят оленя. Какой была Магдалена Хертогенбос? Гордой? Обладающей чувством собственного достоинства? Несомненно. Тонкокожей, в смысле, чувствительной и ранимой? Да, вне всякого сомнения.
Зебра: Ты должна взять кейс из этой ячейки. 9058. Вот номерок. Тебе ничего не грозит. Меня знают и за мной следят. А ты чиста, они ничего не заподозрят.
Ну что ты упрямишься? Ты хочешь и дальше кочевать с бродячими артистами? Век циркачки краток. Ты скоро выйдешь в тираж. Они выжмут тебя как лимон.
- Заколебал! Давай номерок.
Необъятно толстый в красном мундире и в красной фуражке. Он схватил меня за руку на вокзале, где стена из ящиков камер хранения.
- Я знаю кто ты! Старуха! Я наблюдаю за ходом эксперимента. Я в курсе твоих махинаций. А сейчас ты отправишься со мной в полицейский участок и сядешь в тюрьму!
Ты знаешь, чье ты тело похитила?
- !??
- Дочери начальника железнодорожного депо. Он нанял меня в качестве детектива для ее поиска. Объявления об эвтаназии привели меня в обитель Матушки Смерти. Я шел за тобой по пятам. На тебя заведено уголовное дело по обвинению в убийстве. Тебя ждет электрический стул.
- Вы меня с кем-то путаете! Отпустите меня. Я закричу. Я позову полицию.
- Я передумал, я отведу тебя к отцу.
Начальник депо: - Здравствуй дочь, а точней, чудовище, которое в нее вселилось.
МХ: - О папенька, я дочь, да только вот не ваша.
- Мы никогда не ладили с тобой, точнее с ней, с Миленой, начиная с переходного возраста, когда ее характер стал ломаться и в ее поведении стал проявляться нонконформизм, общественный протест, выражавшийся то в защите диких лесов, то синих китов.
МХ: Да, я понимаю, вы удручены пропажей без вести вашей дочери, только зачем вы мне это рассказываете, ведь я не ваша дочь, а лишь похожа на нее точь-в-точь, да и то не факт. Все так субъективно, ваш хрусталик искривила скорбь по утраченной дочери, и он стал кривым зеркалом.
- Заткнись, старая ведьма - внесла свои три копейки в разговор пожарная машина, то бишь, детектив, продолжая держать меня правой лапой за левое запястье. - Когда говорит истец, то есть отец.
(Мы проговорили целую вечность, ведь время в компьютерной игре Убик тянется бесконечно).
Нужно с ней что-то решать Гус Иванович - Опять влезла в разговор пожарная машина - Либо она делает обратный эксперимент, либо мы ее сдаем полиции.
- Да куда же ей переселяться: старуха мертва и лежит в морге с номерочком на ноге. -Начальник депо продолжает: -Вот что я думаю, глядя на тебя, милая дочь самозванка. Сжечь бы тебя на костре надо, ведьма, ан нет, смотрю на тебя и вижу свою дочь и хотя наши отношения с ней последние 6 лет явно не клеились, но любить ее я не переставал.
Красный толстый: А я б её колесовал.
Начальник депо: Дай поцеловать тебя в омфал.
- Неужели отпустить её, Гус Иванович, сбежит ведь плутовка!
- А куда ей бежать? Она в кабале у импресарио, нужда для нее кандалы и чугунное ядро на лодыжках, куда она денется? И дальше будет куролесить по городам и весям Голландии и Бельгии.
Толстяк в красном костюме и красной фуражке с черными козырьком и околышком отпустил меня, и я спустилась вниз в шумный зал ожидания. Вокзал состоял из ажурных кружевных железных конструкций, поднимавших высокий и большой по площади потолок. В зале царили шум и гам, люди приходили и уходили. Кто-то катил чемодан на колесиках.
Я вижу серую стену камер хранения, в моей левой ладони по-прежнему сжат номерок 9058. Я зыркаю по сторонам, силясь обнаружить гипотетическую слежку. Я ринулась на штурм скворечника как на амбразуру. Отомкнула дверцу, вытащила оттуда за лямки спортивную сумку темно-синего цвета потрепанную засаленную бу плотно набитую наощупь стопками бумаги, предположительно банкнот, развернулась и пошла прочь, виляя среди тел приезжающих и отбывающих. На выходе из вокзала меня как раз и сцапали два полицейских в штатском из наружного наблюдения, сумку вырвали из рук, руки сцепили за спиной наручниками, и, тыча пальцем мне меж лопаток велели идти вперед вперед вперед в полицейский участок, не оглядываясь.
- Здесь недалеко, ты еще будешь нам благодарна за пешую прогулку на свежем воздухе перед тем как скиснуть в затхлом воздухе тюремной камеры.
Мы идем по мосту через канал, очень живописная картина: слева справа красивые старинные фасады, хм, а на середине моста велосипед с красной рамой и плетеной корзинкой над передним колесом. Я понимаю, что медлить поздно, перегибаюсь через железный поручень моста и, сгруппировавшись, перемахиваю с грацией моржа вниз в серую воду канала. Я шлёпаюсь о воду и камнем иду вниз, вода студеная отрезвляет меня и придает бодрости, руки сцеплены за спиной, я не могу плавать, память тела мне поможет, циркачка во мне, очнись, я вывихиваю себе запястья а ля Гудини и избавляюсь от наручников, но это еще полдела, я должна плыть под водой, задержав дыхание, желательно минут на 10, я плыву, навстречу мне попадаются какие-то рыбы и шарахаются в сторону от меня; хотелось бы, чтоб полицейские посчитали меня самоубийцей и без пяти минут утопленницей, но как бы не так, жажду жизни не утоляет морская... тьфу, выплюнув ряску изо рта. Я сделала финт, я проплыла под мостом и поплыла в обратную сторону, чтобы сбить с толку преследователей. Я вылезла на берег, белое платье с листьями березы, похожими, в данном контексте, на ряску, плотно облегало меня, какой-то прохожий смотрел на мою грудь, разинув рот, я откинула копыта, то есть сняла шпильки и босиком побежала в переулок и дальше наутёк дворами, где висят пеленки, мокрые в аккурат как моя туника. Я была счастлива, я ускользала от погони на голенастых ногах цапли.