Утро. В комнате светло от солнца. Балкон открыт, и комнату наполняет прохладный свежий воздух с улицы. Слышно щебетание птиц и торопливые мамины шаги в коридоре. Разбудив меня, она уходит на кухню, чтобы быстро позавтракать перед работой. Сегодня мне опять предстоит идти в детский сад, и осознание этого наполняет душу тоской. Мама уже одела меня, и я стою у кроватки и непрестанно реву, повторяя: "Не хочу в садик!.." Но мама неумолима. Надо. Она берет меня за руку, и мы идем. Ворота детсада и игровые площадки совсем рядом - в нашем дворе за оградой.
Мама сдает меня воспитательнице и прощается со мной. Ограда сделана из высоких железных кольев, и я бегу вдоль нее, пока мама видна мне и находится так близко. На ней светлый костюм, в руках сумка. Туфли на каблуках стучат по асфальту. Вот она заворачивает за угол и еще какое-то время идет по улице вдоль ограды, потом останавливается и еще раз машет мне рукой. "Веди себя хорошо!" - говорит она, и скрывается за забором. "Не хочу в садик..." - снова повторяю я, но понимаю, что всё бесполезно.
Светит яркое солнце, воздух еще прохладный, и мне холодно в гольфах и коротком платьице. Я стою на участке нашей младшей группы. Дорожки посыпаны песком, и вдоль них тянутся клумбы с цветами - белые и розовые петуньи, желтый и красный львиный зев. Зеленеет травка. Детей почти нет, их еще не привели. С веранды выбегают две девочки-близняшки, похожие друг на друга, как две капли воды, кудрявые и одинаково одетые. Это Таня и Лена. Они держатся за руки и никогда не расстаются. Они всем нравятся и мне тоже, и я хотела бы с ними подружиться. Но им не до того. "А нас переводят в среднюю группу!" - радостно кричат они, - и бегут на соседний участок.
Ко мне подходит кто-то из ребят, со мной знакомится черноглазая девочка Надя Зайцева и мальчик Павлик. Его лицо усыпано веснушками. Эта его особенность кажется мне чрезвычайно привлекательной, недаром воспитательница называет его "солнышко". Через некоторое время нас строят парами и ведут в здание, на обед.
Перед обедом все моют руки и заходят в комнату младшей группы.
Когда мы садимся за маленькие столы, и каждому ставят тарелку красного борща и кладут кусок хлеба, мне совершенно не хочется есть. В горле остается спазм, я не хочу в садик... Я отказываюсь от еды, и воспитательница не знает, что делать. И так, день за днем, я остаюсь без обеда. Воспитательница не знает, как заставить меня есть. Она говорит, что позовет повариху. Она, действительно, приглашает ее с кухни. Приходит огромная туша по имени тетя Дуся. От нее пахнет макаронами с сыром. У нее спущенные чулки и грязный белый передник на толстом, как бочка, животе. "Что, эта девочка ничего не кушает? Надо позвать заведующую, тетю Розу." Приглашают заведующую. Все трое стоят у стенки и смотрят на меня. Заведующая говорит, что я хорошая девочка. "Ну, вы сами покормите её, когда мы уйдём." Когда они уходят, воспитательница кормит меня насильно и запихивает борщ мне в рот ложку за ложкой, пока тарелка не становится пустой. Я вынуждена глотать противную жижу. Меня тут же рвет, и борщ растекается по платью ужасным красным пятном. Меня выводят в туалет и оставляют там до прихода мамы, которая забирает меня в этот день пораньше.
После обеда в детском саду тихий час. В комнату вносят раскладушки, расстилают постели. В коридоре у туалета меня останавливает девочка с длинным худым лицом и светлыми вьющимися волосами до плеч. Она знакомится со мной. Её зовут Марина Воскресенская. "Давай е...ться", - говорит она. "Что это? " - спрашиваю я. Девочка приспускает трусы и пытается дотянуться до меня. Мне не понятна такая игра.
Наши раскладушки оказываются рядом, и Марина ковыряется под одеялом. Воспитательница ходит между детьми и вытаскивает из-под одеял их руки. "Всем положить руки сверху", - громко и сердито командует она.
Я никогда не сплю во время тихого часа и просто лежу, ожидая окончания этого скучного мероприятия. Воспитательница сидит за столом и строгим голосом пресекает все попытки нарушить тишину. Когда она иногда уходит, дети начинают болтать и кидаться подушками, но их за это потом наказывают.
После тихого часа - полдник. На столы раскладывают яйца и печенье, наливают в чашки компот. Я одеваю разложенную на стульчике одежду: лифчик, к которому пристегиваются чулочки, платье и тапочки. Мне плохо, тоскливо и кружится голова от голода. Но в полдник я все-таки выпиваю компот и грызу печенье. Предстоит ждать, когда меня заберут домой, ещё несколько долгих часов. После полдника становится веселее. Нам раздают карандаши и листки серой бумаги, столы сдвигают, и мы рисуем. Это занятие мне очень нравится. Когда я не ходила в садик, и мама пару раз брала меня с собой на работу, там тоже можно было рисовать, сидя за маминым столом, обтянутым черным коленкором. Я рисовала загогулины, похожие на пружинки, которые соединялись в кружочки. "Что ты рисуешь, деточка?" - спрашивали меня мамины сослуживцы. "Кишочки", - отвечала я.
Иногда воспитательница наказывает нас за шум. Её раздражают наши крики и болтовня. Наказание называется "играть в молчанку": мы должны сидеть молча, не издавая ни звука. И мы сидим так по пятнадцать минут, полчаса и более, а воспитательница наблюдает за нами, скрестив руки на груди. Когда кто-нибудь начинает разговаривать, слышится окрик, и непослушный замолкает, так как все остальные молчат. Нарушителей заставляют потом сидеть и молчать ещё дольше, когда остальным уже позволено бегать и разговаривать.
Иногда нам читают книжку. Мы сидим на маленьких стульчиках и слушаем про мальчика Алёшу. Наверное, это тот самый мальчик, про которого поется в песне:
"Купила мама Лёше
Отличные галоши!
Галоши настоящие,
Новые, блестящие. "
История про Алёшу очень интересная, все с удовольствием слушают.
Время от времени в комнату заглядывает дежурный - мальчик или девочка, которых назначили вызывать детей, когда за ними приходят родители. Выкрикивают мою фамилию, и я бегу в раздевалку. Наконец-то, мама пришла!
Мама одевает меня, и мы выходим на улицу. На улице серый усталый день, клонящийся к закату. Мама тоже устала после работы, она почти не разговаривает. Мы идём по дороге, мимо проносятся машины, забрызганные грязью, везущие усталых людей. Вот мы завернули за угол дома, и вот мы в нашем дворе. Мама оставляет меня ненадолго поиграть в песочнице, а сама уходит в магазин или поднимается в квартиру, чтобы приготовить ужин. В песочнице играть не с кем, и я смотрю на игру больших детей. Они кидают вверх огромный нож, который кто-то утащил из дома, и громко кричат. Когда нож падает на поверхность начерченного на земле круга, кидавшему позволяется отрезать им себе "кусок земли". Затем нож кидает следующий участник, - и они по очереди отрезают друг у друга землю. Тот, у кого её становится больше, получает дополнительные права, и может не кидать нож так высоко, и только подкидывает его, чтобы нож перевернулся в воздухе. Мама сказала, что это ужасная игра, и мне запрещено в ней участвовать, нельзя даже приближаться к играющим. Игра мне кажется замечательной.
Рядом мальчишки начинают считалку. Каждый подставляет указательный палец под ладонь того, кто произносит стишок, и тот, кто не успеет в конце считалки палец отдёрнуть, будет зажат в ладони, станет "ляпкой". Ему придётся догонять. Мальчишки налезают друг на друга, чтобы дотянуться до ладони самого высокого толстого парня в трико, и, когда он, выкрикивая последние слова, хватает палец зазевавшегося, все рассыпаются в стороны, чтобы их не заляпали. Они носятся по двору, прыгают по скамейкам, бегают вокруг песочницы. Нет, играть в эту игру я совсем не хочу. Мальчики так громко кричат, они толкаются и ставят друг другу подножки, к тому же им ничего не стоит обидеть: стукнуть, дёрнуть за волосы.
Из подъезда выходит мама и зовёт меня домой. Я так рада, что она появилась, что бегу к ней со всех ног, - и на полпути запинаюсь и с размаху лечу на землю, пробороздив коленкой куски гравия и камни. Мама подхватывает меня на руки, а я ору от досады и боли. Перед глазами мелькают лестничные проёмы, мама тащит меня домой на третий этаж.
Дома я продолжаю реветь, так как коленка болит, и её начинает щипать еще сильней от воды с мылом. Мама принесла тазик и моет мне ноги. Потом она подносит к ссадине ватку с йодом, и почуяв недоброе, я отталкиваю её руку и ору что было сил. Мама говорит, что помажет только вокруг, потому что этого будет достаточно, чтоб убить микробов, и я слегка успокаиваюсь. Но она мажет и ссадину тоже, и я захожусь в крике и плаче. "Ты же сказала, что не будешь !" - реву я, и, вся в соплях и слезах, понимаю, что верить ей нельзя. "Никогда больше тебе не поверю!" - мне обидно, как никогда, - но мама уже ушла из комнаты на кухню, и мне не с кем обсудить её обман. Выходить из комнаты нельзя.
Вечером приходит папа и жалеет меня. Заикаясь от плача, я рассказываю ему, как мать обманула меня. Его глаза за стёклами очков полны сочувствия. Он наклоняется, смотрит на коленку, и пытается объяснить, почему важно было помазать ссадину йодом. Потом он говорит, что надо наложить повязку, и тогда больше не будет больно, - и я с интересом наблюдаю, как он складывает треугольником носовой платок и как мама завязывает его мне на коленке. Эта процедура отвлекает меня. Боль проходит. Меня кладут в кроватку с сеткой, и я засыпаю почти умиротворенная.
Утром приносят бинт, и я теперь хожу с забинтованной ногой.
Ссадина постепенно заживает. На ней появляется короста, под которой выступает гной, если её содрать. А потом остаётся розовое пятно и шрам.
Меня часто оставляют дома и не ведут в детсад, так как я болею, - у меня насморк. Мама считает мои сопли болезнью и вызывает врача. Меня оставляют дома несколько раз в течение года, а весной прописывают уколы. К нам домой приходит медсестра, открывает железную коробку и вытаскивает шприц. Она протыкает иглой пробку маленькой бутылочки с лекарством, выдавливает каплю из иглы и, повернувшись ко мне, говорит: "А сейчас тебя укусит комарик. Сожми руки в кулаки, надуй щёки и оставайся так, пока я считаю до десяти." Меня кладут на живот, я сжимаю руки и напрягаю всё тело. В попу вонзается игла. "Молодец, что не плакала", - говорит медсестра.
Когда папа уезжает в командировку, я заболеваю корью. Эта болезнь посерьёзнее соплей. В комнате ночью горит настольная лампа, - у меня жар, и мама не спит, она носит меня на руках. Моё тело покрыто мелкой сыпью, от высокой температуры перед глазами всё плывёт. Помню, что я сижу в кроватке раздетая, опустив голову, и смотрю на покрытый красными точками живот. Мама посадила меня, потому что раздался стук в дверь. Вдруг я слышу папин голос, он приехал, и мама говорит ему, что я заболела. Папа подходит к кроватке, и его большие добрые руки тянутся ко мне. От этих рук и от него самого веет такой любовью, что я чувствую эту любовь всем своим существом! "Голубушка моя заболела!" Он наклоняется, произнося нежные слова, поднимает меня и вытаскивает из кроватки. Мне сразу становится спокойно и хорошо. Папа ходит по комнате, завернув меня в простыню и прижимая к себе. Моя голова лежит у него на плече, я обнимаю его за шею, а папа носит меня на руках и напевает песню. После его приезда я вскоре иду на поправку.
Папа всегда очень добр и внимателен ко мне. Он всегда рассказывает мне какие-нибудь истории - про то, как он был маленьким, и жил на берегу речки, про своего дедушку, у которого была пасека и пчёлы, и про брата Вовку, младше его на два года. Он берет меня за руку и солнечным воскресным утром ведёт гулять в сквер через дорогу. Мы ходим по посыпанной бордовым песком дорожке вдоль длинных цветочных клумб, на которых растут красный львиный зев и жёлтые настурции, потом вокруг фонтана и большой круглой клумбы с самыми разными цветами. Из фонтана бьют струи воды, вокруг бегают дети, а на скамейках сидят мамы с колясками. Папа объясняет мне, откуда берутся облака, как вода испаряется на солнце, и потом образуются тучи, и из них идёт дождь. Он сочиняет историю про путешествие маленькой капельки, - и все его рассказы такие интересные! Больше всего на свете я люблю слушать его. Он читает мне книжки с выражением, на разные голоса, и разыгрывает целые представления. Мама этого не умеет, у неё не получается так живо и натурально. Папа говорит мне, что мама маленькая да удаленькая, всегда училась на одни пятёрки и получила золотую медаль после окончания школы. А потом она поступила в институт в Ленинграде, где папа тоже учился. И когда она закончила институт, ей дали красный диплом, и направили на работу в город Красноуральск, где они с папой познакомились. И он взял её с собой, чтоб её защищать. Ведь он высокий и сильный, и ему полагается помогать тем, кто в этом нуждается. Папа считает, что мама похожа на японку. И тут начинается рассказ про Японию и другие дальние страны. Японки все невысокого роста и ходят в кимоно, держа в руках разноцветные зонтики. А волосы у них уложены в затейливые прически, и на ногах деревянные сандалии на подставках. Когда мы приходим домой, я внимательно смотрю на маму. У неё, действительно, продолговатые овальные ногти на руках, - как у японки, я откуда-то знаю об этой их особенности, - а у меня ногти совсем другой формы. Мама делает маникюр, сидя на диване, и аккуратно подрезает себе их щипчиками и и выравнивает пилочкой, - и ей некогда играть со мной. Я из-за этого ужасно расстраиваюсь и принимаюсь реветь, - и тогда мне кричат: "Ай, тебе капризка забралась на спину! Вот она, вот она! Ай, какая длинная и жирная капризка! Сейчас мы её сбросим!" И пока я верчу головой, чтоб посмотреть на капризку, которую папа ухватил сзади меня и передал маме, капризка вырывается и убегает. "Покажи, покажи капризку!" - кричу я, - слёзы высыхают, и я забываю о плаче.
Вечером, когда меня укладывают спать, и я закрываю глаза, я вижу удивительные сияющие разноцветными огоньками точки на чёрном фоне. Эти фонарики появляются всякий раз, когда я оказываюсь в темноте. Они светятся таинственным светом, от которого замирает душа, и озаряют тёмное широкое пространство, полное неведомой глубины. Они успокаивают и развлекают меня, и я сразу же погружаюсь в сон, не обращая внимания на то, что мама с папой ещё не спят и тихо переговариваются.
Мне снятся сны, в которых я прекрасно осознаю, что я сплю, и я использую эту возможность для того, чтобы участвовать в самых разных приключениях. В основном, это путешествия по незнакомым мне местам, где меня могут поджидать всякие опасности. Мне снится двор незнакомого дома, окружённого высоким забором. Мне надо пройти к воротам, чтобы выйти на улицу, но у стены дома стоит конура, и в ней сидит собака, которая бешено рыча бросается на меня. Прямо перед своим лицом я вижу её огромную раскрытую зубастую пасть, висящий набок язык и капающую на землю слюну. У злобной твари глаза навыкате, они побелели от ярости, она готова разорвать меня в клочья. Но я, хотя и пугаюсь, всё равно смело иду ей навстречу, так как знаю, что это сон, - и собака растворяется в воздухе: от неё остаётся лишь толстая железная цепь, со звоном падающая на землю.
"Нас утро встречает прохладой,
Нас ветром встречает река!
Кудрявая, что ж ты не рада
Весёлому пенью гудка?
Вставай, вставай, кудрявая,
Навстречу дня...", -
поёт моя мама, расталкивая меня в кроватке. Она спешит на работу. Ох, как мне не хочется вылезать из-под одеяла! Балкон раскрыт, и комната наполнена свежестью утра и солнечными лучами. Надо вставать, одеваться и идти в садик.
Когда родители дома, это самое замечательное время. Мама накрывает круглый стол белой скатертью, на середину ставится ваза с астрами и широкое блюдо для фруктов. Из шкафа достают бокалы, из кухни приносят кастрюли и сковородку, и сервировку дополняет хрустальный стаканчик с салфетками. Мама приготовила обед, и на столе стоят тарелки с вкусной едой, а также бутылка вина "Лидия". Мне дают попробовать немножко вина, и я залезаю под стол и пробую там, чтобы никто не видел, потому что я ужасно смущаюсь. Вино ведь пить нельзя, а я, несмотря на это, пью его маленькими глоточками, сидя на крестообразной перекладине под столом. Потому что мне разрешили. Оно сладкое и от него щиплет во рту. Мама с папой о чём-то разговаривают.
Один раз ко мне приглашают девочку из детского сада, которая мне очень нравится. Она живёт в нашем доме, её зовут Наташа Болдина, у неё круглое симпатичное личико и чудесная фигурка, на которой платья сидят, как на кукле. Она весёлая и приветливая, с ней хорошо разговаривать, мы любим вместе болтать. Мы сидим за столом и едим жареную картошку, которую мама принесла в большой сковороде с кухни. Я так рада, что Наташа пришла к нам! Она встаёт на стул коленками и смеётся. "Я тоже люблю картошку," - говорит она. "Подожди, не трогай, обожжёшься. Сейчас я тебе положу." - Мама не довольна, что Наташа лезет в сковородку руками. Мы едим картошку, Наташу заставляют сесть. "Но мне так неудобно." "Кушать надо сидя", - строгим голосом говорит ей моя мама. После еды мы немного рисуем, но Наташе не сидится. Она слезает на пол, и залезает на диван. Мы с ней начинаем вспоминать, что произошло сегодня в детском саду. Но мама сразу замечает что-то не то. Она говорит, что девочки не должны так разговаривать. Она все время поправляет Наташу : "Это плохое слово. И это слово говорить нельзя." Наташа выдаёт полный набор запрещённых слов. "У, а такие слова совсем не подобает произносить детям." Мама смотрит на Наташу уже с неприязнью, и на меня, как мне кажется, тоже. Хорошее настроение улетучивается. Мы с Наташей уже не знаем, о чем нам разговаривать. Вдруг опять скажем что-нибудь, за что получим нагоняй. Папа принимается читать нам какую-то сказку, но нам уже ничего не хочется. Я усаживаюсь ему на ногу, одетую в большой тапок, чтобы он меня покачал. Папа такой большой, что его нога, как качели. Мы с Наташей по очереди качаемся у него на ноге. Но папе не очень нравится качать Наташу, а вот меня он соглашается покачать ещё раз, подкидывая в воздух, - это очень весело. Наташа обижается. "Почему ты не хочешь покачать меня ?" - спрашивает она. Папа не знает, что ответить. Но Наташа настойчива, и он даёт какое-то совсем не подходящее объяснение: "Ну, потому что она моя дочка." "А я тоже хочу, чтобы ты меня покачал." "Не 'ты', а 'вы'," - встревает и поправляет её мама. - "Взрослым говорят 'вы'." Наташа явно не нравится ей за что-то. Я ощущаю себя не в своей тарелке.
Вечером, когда в комнате включают жёлтый электрический свет, за Наташей приходит её папа. Он появляется в проёме двери, в чёрном пальто и в берете, заходит в комнату в ботинках и идёт к нам. У него такое же симпатичное лицо, как у неё, только волосы совсем тёмные. Комната почему-то вытягивается в длину и превращается в узкий коридор, стены которого в темноте. "Какие слова знает ваша девочка!" - доносится до меня голос матери. Она сидит на диване, а наташин папа стоит рядом со мной, облитый электрическим светом. Лампочка на длинном шнуре прямо у него над головой. Он протягивает Наташе руку. "Ну, что, пойдём домой?" "Да." "Мы не хотим, чтобы наша дочь научилась таким словам от вашей". Наташин отец что-то отвечает, берёт Наташу на руки и уходит. "Не хотите, и не надо", - говорит он, не оборачиваясь. "Надо воспитывать своего ребёнка," - полным негодования голосом говорит ему вдогонку мама. Папа молча стоит у моей кроватки. Мне грустно, Наташу больше не пустят ко мне играть. Мама с папой недовольные и какие-то растерянные. С тех пор я ни разу не встречаю в садике Наташу. Меня переводят в другую группу.
(Продолжение : http://www.proza.ru/2016/09/05/460)