Малолюдная улица, на которой поселился Акыш, круто спускалась вниз с подножия поросшего лесом холма. С его вершины были видны бесчисленные ряды красных двускатных крыш и купол Армянской церкви. Улица извивалась брусчаткой проросших травой тротуаров вдоль голубых, розовых, белых и терракотовых домов.
Давно не крашенные фасады невысоких, двух-трехэтажных домов с ажурными резными балконами, спускались вниз и упирались в высокий и крутой берег Куры.
Там на противоположном обрывистом берегу на Русской улице и находился дом Зураба (или, как дядя величал себя на грузинский манер, Зураби) Гурадова.
От него и от всех, с кем Акыш завязывал хотя бы короткое знакомство в хинкальной, он с удивлением узнал, что каждый житель Тбилиси (вах!) непременно тавади, эристави, мтавари, азнаури и приходится хотя бы дальней родней князьям Багратиони, Чавчавадзе, Абашидзе, Дадиани, Кипиани, Геловани, Микадзе, Нинашидзе, Чхеидзе и еще сотне других.
Дядя и сам уверял, что род Гурадовых, к которому он без сомненья принадлежит, происходит от древнего рода князей Гурадишвили.
Когда миф о дворянстве был развенчан, пришло время другому открытию, что богачи все-таки неистребимы и никакая “диктатура пролетариата” им не страшна.
Дядин дом был самым большим на улице – трехэтажным. Окна многочисленных спален выходили на обрыв, на реку, несущую тихие воды вдоль серых скал, поросших редкими кустами и пучками неказистой зелени. Тенистые комнаты мерцали шелком на стенах с коллекциями оружия, золочеными рамами старинных картин, лаком антикварной мебели, дорогих безделушек. Полы устилали драгоценные персидские ковры, судя по изображенным на них человеческим фигурам, еще домусульманской эпохи.
О том, что дядя Зураби когда-то торговал апельсинами в Киеве и очень неплохо на этом зарабатывал, Акыш узнал накануне отъезда, когда мать с дедом, сидя на кухне обсуждали возможность путешествия сына и внука. Акыш притаился у неплотно прикрытой двери своей комнаты и старался не пропустить ни одного слова.
И он узнал, что Зураб Гурадов по матери азербайджанец, по отцу – грузин. Через шесть лет успешной торговли апельсинами, он перебрался на историческую родину и стал директором фабрики по производству аджики… и цеховиком по совместительству. Люди говорили, что за эту должность дядя отвалил двести тысяч рублей.
Производство аджики было абсолютно легальным. Гениальность дяди Зураба была в том, что он сбывал аджику не только через теневиков, но и через государственную торговлю, что делало дядин бизнес практически неуязвимым для ОБХСС. Поддельные акты о списании государственного “непригодного” сырья (помидоры и перчик быстро портятся, дорогой!) давали возможность дяде покупать излишки, которые шли на производство неучтенной продукции. Честные работники фабрики, выполняя и перевыполняя “план пятилетки” даже не подозревали, что работают на карман своего директора.
Кроме того, ботоно Гурадов занимался сбытом левых презервативов, бывших в Стране Советов страшным дефицитом и производившихся только на Баковском Республиканском Заводе Резиновых Изделий.
Несомненно, Советская Грузия нуждалась в этих изделиях более других республик-сестер, ибо стояла в стране на первом месте по количеству венерических заболеваний.
Все это дед узнал из письма своего бывшего однополчанина, осетина Бабо Абаева, жившего в Тбилиси, с которым Курбан состоял в давней переписке. Сын Абаева – Алан был ревизором и о деятельности Гурадова знал, что называется, из первых рук.
Курбан сидел за столом, заслонив широкими плечами свет настольной лампы и шептал яростным шепотом невестке, что не позволит внуку жить в доме вора.
Айша нежно провела ладонью по клетчатой клеенке, стряхивая крошки:
– Зачем же непременно у Гурадовых. Пусть остановится у дяди Бабо. Мальчик с прошлого года мечтает об этой поездке, отец.
В ответ на это дедов стул заскрипел, и тяжелая рука легла на клеенку после некоторого раздумья:
– Хорошо, завтра напишу Бабо.
Акыш от радости, что после месячной осады, дедова крепость сдалась, потерял бдительность и задел шуршащий лист “Комсомольской правды” на тумбочке. Газета с тихим предательским шелестом слетела в дверной проем, и Акыш был вынужден срочно отступить в кровать. В следующую секунду дед плотно прикрыл дверь и продолжения разговора Акыш к сожалению не услышал.
Через пару недель, сидя гостем за праздничным столом (в самом конце, рядом с Максутом) дяди Зураби, среди его многочисленной родни, служившей у него в качестве “толкачей”, ревизоров, врача санэпидемстанции, бухгалтеров, прикормленных работников правоохранительных органов и даже судьи, Акыш слушал выкрики дяди Зураби.
После восьмичасового непрерывного возлияния “Кинзмараули” и “Мукузани”, речь дяди несколько утратила связность, но общий смысл сказанного был понятен всем:
– …Да я этими вашими рублями могу оклеить все стены в моем доме сверху донизу!
Слова “этими вашими рублями” батоно произнес с особым непередаваемым чувством. И дядя даже встал с места, словно вознамерился сейчас же подтвердить сказанное действием.
Директор перевел мутный взор на притихших гостей и вперил его в Акыша. Голосом усопшего год назад всесильного Иосифа Джугашвили он произнес:
– Малчик, а пачэму ты нэ пьешь вино? “Мукузани” можно пить дажи грудным маладенцам. Налэйте ему рог! Это честь, дорогой гость… Отказываться нэльзя – обидешь!
Акыш, под пристальным взглядом Зурадова осушил рог. После одобрительных и подбадривающих выкриков, на него перестали обращать внимание.
Впервые в жизни Акыш выпил сразу так много. Он пошатываясь, поднялся из-за стола, и вышел из дома. Мальчик с трудом помнил, как перешел мост через темную Куру и пошел вверх по крутой улице к дому дяди Бабо. Несколько раз его рвало, но до дома все же Акыш добрался, упав в бессилии на руки Алана Абаева.
Утром, прийдя в себя, он понял, зачем его напоили – даже если и услышал за столом чужой человек что-то лишнее, никто не поверит пьяному мальчишке, о чем засвидетельствуют полторы сотни уважаемых людей...
А дядя Алан, сломив вялое сопротивление, взял его под руки, и бодро шагая вниз с горы, повел Акыша на “банную” улицу, что у площади Горгасали.
В серной бане Акыша окутал странный, везде проникающий запах серы, и дядя Алан не церемонясь, усадил его в теплую купель, оставив над поверхностью воды лишь темную усталую голову мальчика. После дядя уложил парнишку на горячем полу и принялся массировать, мять, ломать и бить его измученное отравлением тело. К своему удивлению Акыш почувствовал вскоре облегчение и странную легкость, а когда через час теплая мыльная пена окутала его с ног до головы – от отравления не осталось и следа.
После мытья, они еще долго сидели на теплых скамьях, закутавшись в белые простыни, если сладкий арбуз и пили минеральную воду Лагидзе.
Под вечер Акыш встретился с Максутом:
– А ты молодец, – сказал тот одобрительно, – выпил рог и даже не крякнул. И сейчас, как огурчик. Я думал, что ты заблудился где-нибудь в дядином доме и уснул. Мы тебя потом искали, пока сестра Мариам не сказала, что видела тебя выходящим из дома. Как ты сейчас?
– Да, нормально. Вот только не помню ничего, что вчера было.
Максут кивнул головой, сверкнув глазами:
– Ну, так это, может и хорошо.
Вот так Акыш узнал, что настоящие богачи на солнечной, грузинской земле процветают и поныне. С тех пор он не сомневался, что под синем небом хлопкового Туркменистана они процветают не в меньшем количестве и понял, почему дед, никогда не менявший своих решений, отпустил его в Тбилиси.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/09/06/8
Книгу "Все ее мужчины" можно купить здесь: http://www.labirint.ru/books/467835/