Я не ограничился сугубо созерцанием. Это исказило бы идею. Не для того я приехал в Могилёв.
Следующим шагом стало то, что я подыскал себе подходящее жильё. С ночлегом у бродяг было покончено.
Старушка, доверившая мне для проживания одну из комнат своей квартиры, более чем в деньгах нуждалась в моральной поддержке. Не так давно Дуняша (таково было ее имя) лишилась единственной опоры в лице верного восьмидесятилетнего супруга. "Мы оба были славными партизанами", – любила она повторять в наплывах откровенности, которые случались довольно часто. Старушку вообще отличала примечательная и даже, я бы сказал, навязчивая склонность к произношению немецких слов. Сало, например, она называла "шпик", водку – "шнапс", свиней и людей с неприличными манерами – "швайн". Но любимым её словом, которое звучало в день не менее чем раз десять, было "капитулирен". Из вежливости я не стал уточнять, что она под этим подразумевает – то ли собственное, в давние годы, пленение, то ли изгнание ненавистных оккупантов, то ли просто жизненную позицию.
Я чувствовал, что в наших взаимоотношениях Дуняша домогается сопереживания. И я пытался нечто соответствующее из себя выдавить. "Мне тоже хреново временами", – говорил я, например. Но получалось это неискренне, очень уж натянуто. Фальшивая нота была заметна для нас обоих – и старушка вежливо уходила.
Но отдельные шероховатости не искажали благополучное, в целом, положение. И уж никак недопонимание в отношениях с Дуняшей не могло повлиять на удачное расположение моей комнаты. Через окно, на удалении метров в сто, я видел балкон Татьяны – и теперь мог находиться в эпицентре влечения сколь угодно долго.
Дальше я совершил ошибку. Мне кажется, из-за излишней самонадеянности.
Отчего-то мне пришло на ум, что сократить расстояние будет проще всего при помощи бинокля. Но я совсем не был оригинален в этой мысли. В банальной копии я повторял самого себя, отмотав лет на 20 назад, когда таким же образом пытался рассмотреть нимфетку Кэтрин. В детстве это была моя соседка по микрорайону – красатулечка невероятно. В школьной наивности, помнится, я пытался набиться к ей в ухажёры, но был отвергнут. И я тогда тайком (а что еще оставалось?) я стал подсматривал за ней через щели балконных листов. Примечательным в эпизоде, пожалуй, стоило считать лишь то, что давняя ошибка меня ровно ничему не научила.
Сделав неверный шаг, я тут же натолкнулся на препятствия. Например, выяснилось, что добыть приличный бинокль – трудно. Театральные побрякушки меня не интересовали. По складу характера я максималист, а в такого рода проявлениях – тем более.
Прежде чем приступить к поискам, я определился в том, чего хочу – и решил, что нуждаюсь в качественной профессиональной оптике с 32-х кратным увеличением (я посчитал, что этого будет достаточно). Иными словами говоря, мне был необходим военный или морской бинокль.
И я нашёл, конечно. Как декорация, второстепенная, а потому несущественная, попутно вспомнились торговцы раритетом – подозрительные субъекты с воровскими глазами. Из предосторожности они прятали лица за поднятыми воротниками одежды. Чего они боялись? Или кого? Может, тех погибших и как следует не захороненных фронтовиков, чей прах ворошили лопатами в поисках военных трофеев?
– Будет дорого. Вещь ценная, – предупредил один из них.
– Цейсовская оптика. СС "Викинг", – добавил другой.
Я отсчитал им названные "шестьдесят", не торгуясь. По сути, мне было всё равно. Где-то в глубине души я чувствовал, что пошёл по ложному следу.
Бинокль тускло отсвечивал серебряной выпуклостью человеческого черепа в сочетании с двумя костями наперекрест. Я попытался себе представить, что этот бинокль в ходе своей бытности повидал – разодранные взрывами снарядов поля, горящие "тридцатьчетверки", вырванные с корнями деревья, истекающие кровью трупы бойцов, птиц, кружащих над местом сражения и в затишье спускающихся вниз – поклевать остывающие тела.
– Я видела такой бинокль у немецкого офицера, – грустно сообщила мне дома Дуняша, осмотрев покупку. Я молчал и поэтому она дополнила: – На Волховском фронте, кажется, в 1942 году.
– А что там делали партизаны? – уточнил я апатично.
– Ну, мы тоже на сражения из болот выдвигались, – ответила она.
Я прогадал, как и ожидалось. И ни на шаг не приблизился к заданной цели. Тяжелый, удобно ложащийся в ладони, "Zeiss" я отодвинул подальше, чтобы не мозолил глаза.
Никакого удовлетворения мне не принесло многократное увеличение серых от пыли стекол, тусклых штор и пожелтевших обоев – убогой, довольно-таки, обстановки квартиры, на фоне которой медлительно сновали люди (предположительно, её родители). Я не мог поверить, что это и есть очаг взращивания Натальи. "Обыкновенная хата" – мешала мне мысль.
В апатии я вышел на улицу. Могилёв простирался вокруг угрюмым нагромождением катакомб. Дул ветер и, чахлый, пытался накрапывать дождь.
Мне было жаль потерянных дней. О деньгах, которые попутно были истрачены, я не думал. Деньги не стоят чувств. Время, в отличие от бумажных купюр, уходит навсегда и безвозвратно.
Я зашёл в почтовое отделение и отослал бинокль по одному из адресов, который смог вспомнить. В применении этой вещи в дальнейшем я не видел смысла, а таскать её с собой было обременительно.
Не различая мыслей, шлёпая по вязкому тесту на их месте, я подошел к хорошо изученному дому, поднялся по пролёту и остановился перед знакомой дверью. С необычайной ясностью вдруг я понял, что Нат обитает не вне, а внутри – именно за этой преградой.
Я смотрел на укрывший дверь выгоревший дерматин с цифрой "9" и думал о том, что меня ждёт в случае, если я найду способ проникнуть внутрь. Чудеса ли?
Сентябрь 2016, март 2021
(четвёртая глава повести)
*фото из авторского архива