Большая дубовая дверь театра Юного зрителя, жалобно скрипнув с треском захлопнулась за спиной, и я окунулся в пушистое безмолвие декабрьская ночи. Мягкая метелица беззвучно обнимала за плечи, направляя и подталкивая меня прочь от успевшего отгреметь яркого, громкого новогоднего спектакля, третьего за сегодняшний день. Последний был зачетным: выступали перед спонсорами, или как тогда говорили – шефами – биофабрикой. Отработали качественно, без замечаний, элементы «капустника», и песенные «импровизации», вынесенные на банкет тоже прошли на ура, с воодушевлением, шеф был доволен, провозглашая уже третий тост отвлекся, на малой сцене гремела музыка, молодежь мелкими стайками суетливо перемещалась к ней и появилась возможность тихонько по-английски слинять. Тем более, кровь из носу надо было успеть в еще один дом, где тоже собирался народ на празднование нового года. В этот дом надо успеть всегда. Там была совсем другая атмосфера, там жил другой мир. Это были друзья, с которыми было пережито много всякого на маршрутах в Карелии, на Кавказе, на южном Урале, по области, это были инструктора по туризму, коллеги педагоги, все кто знал меня с детских лет и видел во всяких ситуациях, родные мне по духу и любви к путешествиям. Там было тепло. И мне было тепло. Зима ничего не могла сделать с этим теплом в груди. Да сегодня она и не пыталась, наверное в этот день слишком была занята засыпанием улиц снегом. Тоненькая тропинка в две стопы вилась по некогда широкому тротуару, огибая сугробы, словно большущие снежные коты развалившиеся прямо на пути одиноких прохожих. Снег упруго хрустел под ногами. Метелица усилилась и затерявшиеся в ней машины катились осторожно и неторопливо, не желая неожиданностей перед новым годом. Словно эстафетную палочку они передавали друг другу луч света, освещавший тропинку, иногда роняя ее, и тогда тьма поглощала и дорогу и редких пешеходов и темные провалы домов.
Троллейбус, похожий на гигантский облепленный льдом снаружи аквариум, принял меня в свое освещенное чрево и тихо покатил по заснеженному городу. Он был пуст и гулок. Зато тих светел. Интонации позвякивания дверей и рессор казались камерным разговором по сравнению со вселенским шепотом метели. Наружная тьма спряталась за морозными узорами на окнах, заглядывая в троллейбус только одним глазком через редкие «замочные скважины» темных проталин, который продышали дети или взрослые пассажиры. Коричневый дерматин потёртых сидений не располагал к уюту. Садиться не хотелось.
Вот наконец и нужная остановка. Троллейбус равнодушно выпустил меня в морозную бездну и неспешно покатил дальше. Но я уже почти у цели. Темно-синяя мгла зазывающее подмигивала янтарными глазами окон. Там люди, там тепло, там хорошо, там скоро новый год. Ничего, скоро и мы будем дома.
«Нехороших людей уже скушали серые волки,
И следы тех волков новогодней пургой замело…»
«А я-то жив еще! Здравствуйте, дорогие мои!» И началось счастье.
Как здорово, когда вваливаешься с мороза, прямо к столу, тебя встречают все и сразу, одновременно что-то говорят хорошее, улыбаются, подшучивают над тобой, над внешним видом, над опозданием, обнимают, похлопывают, целуют; что-то допевают, что-то допивают и как золотую медаль вручают кубок с огненным напитком и предлагают провозгласить тост. Провозглашаю. Все счастливы, рады, в восторге. Все хорошо, праздник продолжается, как река течет.
Почему-то запомнилось именно в этот год, именно этот тост. Борисмихалыч, по другому его никто не называл, попал именно в десяточку. В тот редчайший момент, когда Олег поставил гитару, чтобы и самому успеть положить внутрь что-то из еды, когда обаяние Кузьмовича подобно балтийскому отливу, оставило весь стол в покое, сконцентрировавшись на отдельно сидящем объекте, когда мифический Мент, только-только собравшийся наконец родиться, взял паузу, её тут же заполнил тихий голос Борисмихалыча.
«В этом году мы были на Азове. В августе. Это все знают. И большинство из здесь присутствующих представляет, что это такое. Что такое Азовское.. а.. море? Пардон, лужа. Я читал. Я же готовился к походу. Нет, серьезно, площадь – чуть больше Курской области, самые большие глубины – 16 метров – наш девятиэтажный дом. И таких глубин - в двух-трех местах. В большинстве своем – 12-13 метров – пятиэтажка. Искусственные моря гораздо глубже. Климат – степи.» Опытнейший турист-водник, мастер спорта, лыжник-профессионал Борисмихалыч сейчас был похож на нудного лектора общества «Знание», он излагал, как будто извинялся перед полуграмотными бродягами старателями, за то что знает грамоту, образован, интеллигент и, простите, научный работник. Мы всё знали и любили этого невысокого кряжистого мужика за твердость и мужество, за человечность и порядочность, за многое. Поэт, бард, тонкий ценитель вин, коньяков, автомобилист и бильярдист Борисмихалыч был невысокого роста, носил в те годы очки с толстенными стеклами, имел кавказские усы, профессорскую лысину, костюм тройку и автомобиль «Запорожец». Этот человек совмещал в себе несовместимое. Его уважали, острого языка опасались, и где-то в душе даже гордились, что есть такие люди в нашей среде. И в наш вторник, и в другие дни недели. Сейчас Борисмихалыч говорил не так как всегда: на наших глазах его уверенность и самообладание спешно сдавали позиции, уступая кавказской горячности и не замеченной ранее у него сентиментальности. «Крымское солнце – это же курорт, какие тут могут быть испытания, преодоления?» горячился он. – «Но, пройдя весь поход, я торжественно заявляю: Коля Кутин, большое тебе спасибо за то, что уговорил пойти в парусный поход по Азову. Именно уговорил, укатал, заставил. Ведь я убедился гораздо позже, понял гораздо позже: это не просто спорт с большой буквы «С»: паруса и море – это серьезнейшее испытание для души и воли человеческой. Это восторг и слезы, это больше, чем любые эмоции, которые может испытывать человек. Понимаете: эта стихия, громадная как вечность накрывает тебя полностью вместе с твоими бедами и какими-то, незначительно мелкими победами и ты барахтаешься в ней, ощущая себя песчинкой, микробом на теле мироздания. Тебя болтает волной туда-сюда, вверх-вниз. Укачивает, усыпляет твои инстинкты. Солнце печет немилосердно, ветер постоянно, постоянно волной и в … лицо… И ты – чемпион, профессор, человек знающий жизнь со всех сторон, битый ею и готовый ко всему - ты НИЧТО и перед солнцем, и перед ветром, и перед этой пучиной глубиной с семиэтажку, но с чистым горизонтом, на котором нет ничего твердого и основательного. И несет тебя…, куда ветер подует, или нет, куда командор укажет. А рядом, на таких же утлых суденышках, твои коллеги по несчастью. И всё это неизменно стоит перед глазами часами, сутками напролет. Вверх-вниз. Пространство и вечность. Пекло. Космос. Всё – вот оно – рядышком. И Время. Оно так долго тянется. А часов, как привычно, на руке нет. Чтоб не промокли, лежат запаянные в полиэтилен в рюкзаке. Представьте, был день, когда самым захватывающим зрелищем для меня было движение солнца над горизонтом. Я не шучу. Это не скука – хуже, - тоска, отчаяние, дикий страх микроба перед величаем бытия. И вдруг какой-то момент этот микроб обретает вполне человеческое желание жить. Неожиданно, ниоткуда появляется стремление, во что бы то ни стало выжить, чтобы жить чисто, жить по-другому, по-новому, как перед Богом, как в детстве бабушка наказывала. Только бы выжить.»
Он улыбнулся в усы, задорно сверкнул очками: «Так вот – тост: У вас моряков…»
«Не правильно, Борисмихалыч, у нас – моряков, а лучше – у нас – яхтсменов» не переминул подколоть тостующего Зюнкель. «Спасибо, у нас туристов-парусников – справился с гордыней Борисмихалыч – есть такое интересное понятие: Левентик. Для присутствующих здесь дам, если кто не знает, поясню: левентик это направление ветра прямо навстречу. При таком ветре двигаться вперед невозможно. Мы ведь движемся с помощью паруса. Значит, чтобы просто куда-то двигаться под парусом, нужно поставить его так, чтобы ветер наполнил его. А затем уже рулить. Приводиться к ветру и по чуть-чуть, не спеша двигаться в том направлении, куда позволит ветер и руль, киль, конструкция судна. Против ветра никак нельзя, можно почти против ветра, но это «почти» составит угол в градусов 20-25. И движешься: то правый бок ветру подставляя, то левый. Тут наши желания – мгновенно, или быстро попасть куда-то переходят в разряд стратегических. Мы, конечно, будем двигаться галсами практически вперед: правее намеченной цели, потом левее, потом опять правее, потом опять левее и т.д. Но не о теории парусного спорта я хотел сказать. Дело в том, что совершая поворот, при смене галса, то есть, когда яхта пересекает носом линию встречного ветра, для того чтобы ветер поймать с другой стороны, когда мы проходим то самое промежуточное состояние судна, которое называется «левентик», когда ветер четко дует навстречу, то тогда ваш, так сказать, корабль теряет ход, то есть останавливается. Я правильно излагаю?» Он посмотрел поверх очков на меня. В этом походе я был за командора и рассказывал Борисмихалычу теорию и практику.
«Прав, конечно. Дальше что?»
«И если не совершить некие действия, или просто замешкаться и не успеть сделать поворот, то корабль и вовсе остановиться. Я правильно понимаю теорию?»
«Совершенно верно, Борисмихалыч, дорогой, за что мы поднимаем этот бокал?» Нашелся откуда-то внезапно появившийся Кузьмович.
«Я поднимаю этот бокал за Левентик. Я вот что подумал. Мы все бегаем в этой жизни, шустрим, суетимся, кто как может. А чаще всего нас просто несет ветер. Ветер истории, или вихри молодости, или тайфуны страстей владеют. Лодочка нашей жизни наполняет паруса то встречным, то попутным ветром и несет нас по морю то на север, то на юг. Слава Богу, бывает состояние Левентик, когда по воле случая ты остановился. Парус полощется на ветру, но ты стоишь без движения. И только в этом положении можно задуматься и понять кто ты, что ты и зачем ты. Этим летом я прочувствовал это состояние. Достало до спинного мозга. И вот ведь что интересно: румпель брошен, шкоты свободны, ветер трепет парус то справа, то слева, а лодочка легко покачивается себе на волнах, словно и нет никакого ветра вокруг. Смотрю на другие экипажи – они все как один словно памятники - олицетворение стремлению вперед, вечному непреодолимому движению воли человека и силы стихии. Парус плотно набит ветром, бушприт легко срезает пену с гребней волн, команда напряженно висит на откренке – все до последней мышцы в напряжении. Борьба. Красота. И только у меня на – никакого движения вперед. Только вверх-вниз, вверх-вниз. Спокойствие на лице, паника внутри. Тихая такая паника. Что делать – не знаю. Ну, не берет парус ветер. Не берет и всё тут. Не хочет. Экипаж уже бунтовать начинает, дергать за всякие веревочки. Сижу, жду. Смотрю: один из тримаранов откалывается от группы и начинает стремительно увеличиваться в размерах – ко мне на помощь. Подлетает Леха. «Всё в порядке?» «В полнейшем! – говорю, не буду же перед своими матросами растерянность показывать – «все хорошо, покурить решили, только ветер поймать не можем» Он смеется: «Ветер – это не главное!» Представляете. В парусном спорте ветер, оказывается не главное! Но почему-то хочется верить. Очень хочется. Леха, тем временем пришвартовался и спокойно перешел ко мне на судно. «А что главное?»«Главное – понимать: что ты есть и зачем здесь! Сейчас вы в левентике. Это самое безопасное состояние судна. Вы можете находиться в нем сколь угодно долго, если, конечно, далеко от берега и других всяких скал. С вами ничего не случиться. А вот они» - Леха махнул рукой на другие экипажи – «Они рискуют. Рискуют порвать парус, сломать мачту, перевернуться потому, что сопротивляются. Ветер давит, волна бьет. Тут дело не только в сопромате, не только мачта и парус сопротивляются. Люди тоже. Попробуй не бояться такого неба, к тому ж у меня все сигареты промокли. Подкрепить волю нечем. Тоскливо. Сам бы все бросил, если б ты, Борисмихалыч, не остановился покурить. У тебя всегда сухие, тыжопытный турист! Давай посидим с вами рядышком. Покурим. Доставай, Борисмихалыч не жадничай, как скажешь, что готов, пойдем наших догонять.»
Посидели. Покурили. За одно и чайку попили. С пряниками. Пока искали, распаковывались – запаковывались, тогда в открытом море баллов на 4-5 стало удивительно спокойно. Не на море, а на душе. Даже небо как будто посветлело. Было так спокойно, как сейчас здесь. За этим столом. Без суеты собрались. Легко взяли ветер и пошли. Шли чуть шире, чуть тупее к ветру, чем раньше. Скорость была – ах. Но вы все это знаете. И я теперь совершенно точно знаю, как легко потерять себя, как хорошо найти. Большего счастья в жизни не бывает. Теперь я не только знаю кто я такой, но и зачем я здесь. На этом свете. Я здесь в этом месте, потому, что здесь живут самые лучшие, самые, честные, отважные, веселые и душевные люди на свете. Я безумно рад, что могу называть их своими друзьями. Это самые настоящие Человеки, и настоящие друзья. Это все вы – дорогие. Единственное, ради чего стоит жить и умирать не страшно. За вас и чудный ветер левентик, который позволил мне понять все это на старости лет.»
«Уррраа» «С новым 1992 годом» «Даёшь узкоколейку! Смены – не будет!»
«Крепче моряк вяжи узлы, беда идет по пятам. Сегодня ветер и море злы, и зол как бес капитан…»
Мы дружно орали там, где могли петь и никто из музыкантов даже не заметил в общем хороводе застолья, что метель за окном тихо уснула и сама зима стала лишь пейзажем тех событий, которые происходили с нами.