***

«И во внучке своей вдруг себя узнаёшь…»
      Старые семейные фотографии. Они  имеют для меня особую притягательную силу. Смотрю на лица своих  родных  в молодости, (ведь я знала их уже стариками, а некоторых не видела вообще),  пытаюсь разглядеть знакомые черты и представить, что они думали, как жили.
       Вот фотография моей бабушки Марии Михайловны  в юности. Ей 18 лет. Красивое лицо. Волосы, уложенные по моде двадцатых годов прошлого века, золотые серёжки в ушах. Единственная, оставшаяся  в живых, дочь у родителей. Девять её братьев и сестёр умерли в младенчестве. Она родилась в деревне Крупа Боровичского уезда в 1907 году.    Её отец двенадцать  лет служил в царской кавалерии. Потом работал   мастером, следил за одним километром Валдайской дороги,  мощённой булыжниками, высаживал вдоль неё ёлочки, которые и сейчас растут за Полыновкой.  Жили зажиточно, имели большой дом, хозяйство.
 В  первые  годы советской власти были раскулачены.  После этого ютились в маленьком домике в  соседней деревне Плавково.  Мария окончила всего два класса школы, надо было работать, помогать родителям. Она умела всё, что положено было в те годы деревенской девушке.  Домовитая и аккуратная  Маша  пряла шерсть, ткала скатерти, полотенца, половики, вязала крючком, вышивала и шила, ухаживала за скотиной,  работала в поле, в огороде, на сенокосе. А как вкусно готовила и пекла пироги, ватрушки, шканцы! По характеру спокойная,  серьёзная, не болтливая, даже замкнутая.
     Замуж вышла в 1931году за Фёдора Михайловича Саламонова в деревню Ерюхино. (Эта деревня известна тем, что там в 1820году  в семье мелкопоместного дворянина родился Николай Иванович Путилов— выдающийся русский инженер, предприниматель, основатель Путиловского завода в Санкт-Петербурге).
  Мария Михайловна и  Фёдор Михайлович Саламоновы   вырастили трёх сыновей: Александра, Михаила и Тимофея. Фёдора не стало  в 1951году,  в 1978году  умерла и Мария.
Сухие факты  из жизни   простой деревенской женщины – моей  бабушки Мани.  Какой же мне она запомнилась?
***
      Дом бабушки стоял на краю деревни Ерюхино и кухонным окном  смотрел на дорогу  из Укроева. До этой деревни ходил автобус, бабушка знала его расписание и всегда посматривала в окно, поджидая нас. Вот мы с папой, пройдя по тропинке через лес, спустились с Костиной горы, идём по голубому от цветущего льна полю, и видим  ярко-жёлтый, нарядный, с белыми кружевными наличниками бабушкин дом. Вот бабушка в  светлом платочке, выгладывает из окошка, заметив нас, радостно охает и бежит встречать- обнимать. А в доме чистота, на полу домотканые яркие половики,  в  углу комнаты - большой фикус, на столе букет полевых цветов. В прихожей – кованый сундук. В нём было когда-то было спрятано и закопано Машино приданое, чтоб не нашли во время раскулачивания. И в комнате и в маленькой спаленке висят иконы. В детстве я их боялась, особенно вечером, уж слишком строго смотрели на меня лики святых. Да и бабушка приговаривала: «Вот будешь баловаться, боженька ушки отрежет». Без ушек мне, четырёхлетней девчонке, оставаться не хотелось.  Немного посидев на коленях у папы и попив чая с вишнёвым вареньем, я вышла на улицу. На мне новенькое голубое платьице, а около дома никого, кто мог бы похвалить меня:  «Ах, какая Леночка красивая в новом платье!». Вдруг слышу смех. Он доносился с карьера, что в нескольких метрах от дома. (В Ерюхине было несколько карьеров, из них зимой добывали  торф и свозили на поля). Побежала туда.  Младший  брат папы  с женой  полощут в карьере бельё. Маленькая хвастунья, со всех ног бегу к ним: «Тётя Вера, дядя Тима, смотрите, какое у меня платье!». Они оборачиваются,  кричат:  «Осторожно, здесь скользко, не упади!». Но какое там!  Со всего разбегу я влетаю на  мостки, и как на коньках качусь по ним и плюхаюсь в воду.  Мне весело! Платье - пузырём. Следом прыгает Тима, хватает меня за платье и  плывёт к мосткам. Там Вера протягивает мне руки и вытаскивает из воды.  «Ты бы могла утонуть. Сюда нельзя ходить детям», -  взволнованно говорят они. Что  такое  утонуть я не знаю. Дядя Тима несёт меня на руках домой. «Вот, чуть не захлебнулась в карьере.  Кто её  одну отпустил на улицу?»- говорит он. У всех взрослых растерянно-испуганные лица. Бабушка заплакала, начала обнимать меня, потом стала молиться и благодарить икону, что та спасла внучку.  Я не понимаю, почему   все так  перепугались. Я люблю купаться, вода  тёплая, и мне  было  интересно.  Вот только  жалко  намокшего и порванного голубого платья.

          Бабушка держала корову, овец, кур.  Я любила наблюдать за  животными, но близко к ним я не подходила, боялась. Особенно страшной казалось   корова. И мне было удивительно, как невысокая,  сухонькая бабушка  командует таким большим рогатым  вечно жующим и громко вздыхающим зверем, а та её слушается. «Доча, да чего Машку-то бояться, она смирная,- улыбалась бабушка, узнав про мои страхи. – Это же не бык.  Вот Борька-то  раз  что мне сделал». Она показала  большой шрам на ноге.
     Во время войны и после её окончания  ещё молодая Марья работала  в колхозе «Новая жизнь» дояркой.  Доили  коров руками, аппаратов тогда не было. У Марьи от тяжёлой работы  в области предплечий образовались шишки. Жёлонки, так она их называла. Но это ещё полбеды. Самым опасным в работе был  уход за колхозным  быком-производителем.  В войну, когда все лошади были отправлены на фронт, на этом быке  женщинам приходилось  пахать. Теперь он огромный, под пятьсот килограммов весом, стоял на скотном дворе, привязанный за кольцо в носу двумя цепями.  И вот однажды пришла Марья  на утреннюю дойку.  На ней была пальтушка, которую бык раньше не видел, к тому же   подошла  Марья  к Борьке молча,   и  он  её, видимо, не узнал.  Бык сорвался с цепи, взревел, подцепил её  на рога, развернулся и швырнул на землю.  Мария закричала от страха и боли. Она не могла встать.  Бык, услышав  знакомый голос, словно опомнился, начал  мордой  выталкивать её со скотного двора на улицу. Марья  ползком добралась до ворот и, истекая кровью, стала звать на помощь. Борька со страшным рёвом выбежал со скотного двора.  У  Марии нога была распорота от щиколотки  почти до паха. На телеге  её отвезли в город в больницу. А бык погулял и вернулся, как ни в чём не бывало. После этого случая Борьку было решено ликвидировать, так как он уже видел кровь и теперь стал особенно опасным. Марья же, когда поправилась,  ушла с фермы и работала до выхода на пенсию в полеводстве.
***
      У бабушки был большой сад, в котором росли вишни, смородина, клубника и вкуснейшие яблоки.  Я очень люблю яблоки, но бабушка   разрешала их есть только после Спасова дня, то есть в конце августа. «Родные мои яблочки»,- приговаривала она, собирая ароматные плоды, и гладила их морщинистыми натруженными руками.  «Вкусно?»- спрашивала  меня бабушка. –Вот, ещё это попробуй,- протягивала  она  мне белый налив. – Сладкое?» «Угу, - с набитым ртом я кивнула головой, потом, прожевав,  поинтересовалась: -  А ты сама чего их не ешь? Не любишь?» «Люблю, да только чем мне их жевать то?    Ни одного зуба во рту». Она рассказала, что это от беременностей  зубы начинали шататься и выпадать. В 1936 году, родив третьего сына,  двадцати девятилетняя женщина осталась без единого зуба. Впрочем, ничего необычного  или трагического  Марья в этом не видела. Не до себя было. Постоянный тяжёлый труд с утра до вечера – это норма тогдашней жизни в деревне. Она и детей рожала  всех  как бы между делом. Работает в поле, начнутся схватки, дойдёт до дома, сама родит, сама пуповину перережет. Третьего сына родила, расстроилась, что снова парень. Уж очень дочку хотела. Обмыла Тимошу и положила на печку до прихода Фёдора.   Отлежалась  немного, а когда пришёл муж, встала. Надо  кормить его и детей, да и  скотину обиходить, корову подоить. А наутро снова на работу, никаких декретов не знала.

***
        В колхозе денег не платили вообще. В конце года выдавали, заработанное  выращенными продуктами с учётом того, сколько у кого  трудодней. А как прожить семье без денег.  Фёдор заготавливал дрова и  возил на продажу в город. Марья носила на рынок молоко, творог, яйца, сметану, огородное. Вернувшись с войны, Фёдор устроился работать на лесосплав, контора которого  находилась в Боровичах в районе Лучек. Мария вставала в четыре утра, сама без будильников. Надо было растопить печь, приготовить мужу завтрак, собрать еду ему с собой на работу. До города можно было добраться только на поезде, который  останавливался в деревне Никитино,  а до неё  ходу километров шесть.  Каждое утро Фёдор пешком шёл на поезд и вечером, уставший после смены, также возвращался в деревню. И это в любую погоду! Летом ещё ладно, а осенью, когда дождь льёт сутками, а зимой, когда все дороги заметало, когда от мороза  перехватывало дыхание, или весной в распутицу? Фёдор не от хорошей жизни вынужден был ходить на работу в город. Он -  хозяин, значит надо  добывать деньги, чтоб семью содержать. Здесь уж не до жалости к себе. Он был работящим, хозяйственным, ответственным за семью, но в тоже время и  требовательным, властным, даже жёстким. Мария поперёк слова не могла сказать. Впрочем, она не выносила сор из избы,  приучена была повиноваться мужу. Фёдор сам распоряжался деньгами, сам всё и покупал. Мария мужа побаивалась и слушалась. Но если он за какую-либо провинность начинал бить кого-то из сыновей, она, защищая своего ребёнка, закрывала его своим хрупким телом, принимая на себя удары сильного и злого в гневе мужа. Впрочем, сыновья батьку слушались, только он строго взглянет, всё ясно без слов.
        Фёдор утонул летом на Мсте. Сплавляли лес по реке, образовался затор из брёвен.  Фёдор был высоким, сильным мужиком. Он  смело добрался до места затора и устранил его, но когда по брёвнам  пытался перебраться обратно на берег, поскользнулся и упал. Бревно ударило его по голове, он потерял сознание и  ушёл под воду.
    Мария осталась без кормильца одна с тремя сыновьями. Старший Александр служил в то время на Балтийском флоте, а Миша и Тима были подростками. Трудно им пришлось, но всё выдержали, не сломались. Хороших сыновей воспитала Мария Михайловна, трудолюбивых, уважительных, добрых, порядочных.  Братья между собой были очень дружными, никогда не ругались и не дрались. Как смогла неграмотная крестьянка, ничего не знающая о педагогических методах и приёмах, воспитать в сыновьях все самые лучшие человеческие качества?   С малолетства к труду приучала. Они и дома родителям помогали, и в колхозе.  Они умели делать все мужские дела,  не боялись никакой работы. Мой отец, например, понимал и в строительстве и в электрике, и в механике, и в сельском хозяйстве.  Мог всё в доме починить. Он шил нам войлочные тапочки, подшивал валенки, прибивал набойки на туфли и ботинки. Был очень заботливым отцом и мужем.
 Сыновья любили и почитали Марию Михайловну, никогда ей слова поперёк не говорили.  Невестки  называли её мамой, да и она ни про одну из них худо не сказала. Помогала воспитывать внуков, у каждого сына было по двое детей.
     Помню, как бабушка приходила к нам в гости. Мы жили в городе в доме, который  отец построил сам.  Бабушка приносила молоко, пироги, творог.  Они   с папой   за чаем долго-долго беседовали. Им было не наговориться. Бабушка любила горячий чай. Откусит крохотный кусочек сахара и,  причмокивая, отхлёбывает горячий напиток. Дома у неё был большой красивый самовар. Могла с одним кусочком сахара или ложечкой варенья выпить несколько чашек. Экономная была.
    Папа боготворил мать. Каждую неделю он ездил к ней в деревню и помогал  по хозяйству. А в праздники, сидя рядом с бабушкой за столом, пел для неё песню «Здравствуй, мама!», а она слушала и вытирала кончиком платка слёзы:
- На земле хороших людей немало,
Сердечных людей немало,
И, все-таки, лучше всех на земле -
Мама, моя мама. Здравствуй, мама!
Ты слабеешь -
В меня уходят силы твои.
Ты стареешь -
В меня уходят годы твои.
Все равно, несмотря на любые года,
Будешь ты для меня молодой навсегда!
Натрудились
На десять жизней руки твои.
Народились
Под этим небом внуки твои.
Ты опять колыбельную песню поешь,
И во внучке своей, вдруг себя узнаешь.
Я тихонько подходила к зеркалу и разглядывала себя: похожа ли я и впрямь на бабушку Маню?
***
   Давно нет на свете Марии Михайловны Саламоновой. Через полгода после её смерти ушёл из жизни и  старший сын Александр, мой отец. Бабушкин дом, проданный вскоре питерским дачникам, стоит сейчас заброшенный. Да и в Ерюхине уже никто постоянно не живёт. Там всё изменилось не в лучшую сторону. Иногда мы, её внуки, приезжаем  в родные места со своими детьми, чтобы  вспомнить о наших корнях, поклониться  памяти предков, рассказать молодым, как   трудно  они жили, но при этом не роптали и  не сетовали на судьбу.