Имени этого человека я не вспомню, фамилии вовсе не знаю: это был одноклассник друга, и я мог легко пройти мимо него, глядя куда-нибудь в сторону. Вместо этого я с ним поздоровался, а потом сам не понял, как это получилось, но пошёл за ним через тёмный парк.
Я знал, что мне надо быть в совершенно другом месте, в тёплом и светлом, с красивыми шторами. Я даже чувствовал, как тяжелеют ноги, как бывает, если выходишь за рамки, но продолжал идти за этим человеком кустами, собачьими тропами через парк, где не было ни души даже под фонарями. Только пустые скамейки, выкрашенные зелёным к первому сентября.
Я хотел спросить человека, куда он меня ведёт, но он задавал мне бесконечные вопросы.
— Любишь вафельные стаканчики от мороженого? — спрашивал он.
Я отвечал, что не очень.
— Как относишься к личности Сталина?
Я ответил, что мне плевать.
Он шёл и говорил, говорил, пока его голос не превратился в праздничное бормотание из телевизора. Во время рекламы я вставил своё «Куда?..» как можно громче.
Но меня никто не услышал, потому что мой проводник уже здоровался с бродягой, а бродяга здоровался со мной. Рука у него была сухая.
Бродяга протянул мне мороженое, и они вдвоём стали есть. Я же так и не попробовал, хотя в тот момент ничего так не хотел, как мороженого. Так и держал его в упаковке в руке.
Я сидел и наблюдал, как они уплетают, капая сладким себе на руки, а потом посмотрел на часы. «Ух ты! — закричал мой проводник. — Кому спишь?» — и снова полез в кусты. Я кинулся за ним, но оказалось слишком медленно: ни на следующей поляне, ни вокруг его не было — я даже встал в полный рост, чтобы проверить — не было.
Когда я залезал в кусты, бродяга сказал:
— Глаза-то закрыть можно, а уши как?
«Руками закрой», — то ли сказал я, то ли подумал.
Теперь я остался в ночном парке, и только фонари — редкие и слабые — немного проясняли ситуацию. Одно время я служил журналистом и хорошо усвоил, что под фонарями ничего не происходит.
Темноты было так много, а я был один, и она стала наступать. Она разбухала, росла, а я уменьшался, теряясь в чёрной пустоте, превращаясь в точку, готовую исчезнуть. И в этот момент я услышал спасительные голоса друзей.
Они смеялись, и казалось, что они радуются мне, хотя, конечно, никак не могли меня видеть, потому что были слишком далеко. Но теперь я знал, куда идти, и темнота больше не угрожала, только путала мне путь. Я шёл на звук, как мне казалось, напрямик, по лужам, по газонам, клумбам, но несколько раз прошёл мимо одного и того же фонтана.
Фонтан классической формы — пестик посреди цветка — тихо журчал, и мне приспичило по малой нужде. Но только я расстегнул брюки, как почувствовал на спине неодобрительный взгляд. Возле дерева стоял полицейский, он разочарованно покачал головой, развернулся и исчез в темноте.
Малая нужда пропала, и я пошёл снова на знакомые, приятные мне голоса. Они матерились и смеялись, как делают друзья, когда они одни, без посторонних.
Я уже видел свет их костра, слышал разговор о футболе. Никто из них по-настоящему футболом не интересуется, но когда разговор о политике заходит в тупик — а с политикой иначе не бывает — тему приходится сменить.
Кто-то потянул меня за штанину, и я увидел своего беглого проводника, сидящего на траве. Он показал пальцем в сторону костра и сказал:
— Твой день рождения.
Хотя мой день рождения давно прошёл, меня это нисколько не удивило. Я попробовал поднять человека на ноги и пойти вместе с ним, но он только расстроенно помотал головой и сказал:
— Я просто одноклассник друга.
Тогда я увидел других людей, сидевших на траве на удалении от костра. Все они, особенно те, что были поближе, напряжённо наблюдали за компанией друзей в центре. Из костра летели искры, там было светло и тепло, даже, кажется, играла гитара.
Со звоном бокалов один из друзей оборачивался и подзывал кого-нибудь из тех, что на траве. Приглашённый с готовностью присоединялся к кругу. Людей вокруг костра было уже довольно много и смеялись они всё громче.
Мне стало жаль горемычного знакомого, который сидел так далеко от цели. Он был как будто прибит горем. Я присел рядом, закурил и предложил ему. Он ободрился, но от табака отказался.
И только я почувствовал, как мои нервы расслабляются и проясняется в голове, горемычный говорит:
— Ну что, рассказывай.
И я вспомнил, кто это. Что это именно он, кто взял ипотеку и автокредит за месяц перед своим сокращением. Кто вместо пособия взял в офисе ящик виски, который ему потом ещё и пришлось вернуть. И тот, кто будучи уволенным уже два года, так и не сказал об этом своей жене.
Ещё я вспомнил, что меня где-то ждут. И хотя никак не мог вспомнить, где именно, мне казалось, что дорога туда легко найдётся.
Я поднялся и собрался уходить.
Непутёвый знакомый сказал:
— Так и знал, — и я не стал даже с ним прощаться.
Я ступил в темноту, и она моментально меня поглотила, не выказав никаких признаков доброжелательности. В темноте ничего из-за меня не поменялось. Даже шагов моих по сырой траве не было слышно.
Хотя местами ноги не находили твёрдой почвы, идти было всё легче, и всё сильнее была уверенность, что пройдёт эта ночь или ещё одна, а может, ещё много, сотни беспокойных ночей, но я на что-нибудь наткнусь. Всё-таки приду к чему-то.
Спасением в темноте может стать что угодно: тёплое, живое дерево и даже каменная холодная скамья.