Глава 24 МАМА РЕШИЛА
Сколько прошло? Час, другой?
На Буграх работала техника. Не обратил бы внимания. Потом – с другой стороны.
«Беларусь», – определил он по звуку. Тут, в деревушке.
Что забыли?
Трактор у самых ворот затормозил.
- Мама за нами, – осенило Пашутку.
С ума сошла!
Не выпуская из рук топора, направился следом. Мало ли кто там.
- Мама!
Юлия – как есть, во плоти – вылезла из кабины. С той стороны, где руль.
- Мамочка! – Оба на ней повисли.
Они встретились взглядами.
- Обормот! Ты хоть знаешь, что было?
Из кабины, с другой стороны, выбрался тракторист – похоже, малость поддатый.
- Доехали, слава Богу! – Он протянул руку. – Гена.
- Валерик, – представился, косясь на Юлию.
- Колибри – птица перелётная! Я с тобой потом поговорю.
- А это – Джульетта Аттиловна, – отрекомендовал он. – По-русски Антиповна.
Не сам придумал. Тётка Даша переиначила. Да бабки, что с внуками к ней на приём.
- Люди от алиментов бегают. А ты, я гляжу…
- Тяжёлый случай! «Не любила нас она, била, била нас она, запылила, закоптила, загубила…»
- Мама хорошая, – перебил Ромка.
- Папа шутит, – подхватила девочка.
- «Шутит!» Я бы тоже сбёг. Ты представляешь? Думал, пораньше дома буду. Смотрю – голосует. Подбрось, говорит… Я ей: хоть валюту давай, не поеду. Трезвый не проедешь. А она – на себя! Да как котёнка: «Показывай дорогу, а то бутылку об голову разъе!..»
- Мама матом не ругается, – перебила Прасковья.
- Плохо ты знаешь маму. Попёрла – как на танке! Грязюга – по шею. Бульдозер не проедет. По хрену мороз! Тут мосток на соплях держится. Кричу: «Тормози!» Нет – напролом! Он весь ходенём, досочки трещат. Ну, думаю, всё, каюк. Чудом проскочили. Страх такой! И ведь не знаешь, что за человек. Акцент не татарский, не мордовский. Вдруг ГКЧП подослало.
- Я что-то не пойму…
Он представил Юлию за рулём: каково ей – с двумя без малого метрами!
- Поймёшь! Давай слушай! Все радиостанции Союза!..
Слушали все вместе: как раз полетели за Горбачёвым.
- Он Бориске теперь – по гроб жизни! А то бы его с Райкой – как вашего Чушкина.
- Чаушеску не наш, – оборвала Юлия. – Он такой же наш, как Гитлер русский.
- Чушкин – не наше всё, – сострил супруг. – Ты давай расскажи – как?
- Думал, не найду? Москву я сразу исключила: у Гали семеро по лавкам. И не такой она человек. Порылась я, нашла в абонентной книжке вкладыш: твои адреса-телефоны. Ещё Ярослав помог: подсказал, в какую вы сторону.
- Хороший друг у тебя!
- Хороший! – вступилась девочка. – Он за меня переживает.
- Тут уж и думать нечего: где-нибудь вокруг Кан. Я вычислила, позвонила. Жена взяла. Мы с ней друг друга поняли.
- У моих была?
- А кто же мне сумку собрал? Кое-как дотащила. Мама твоя изводится: «Куда он их, разутых, раздетых? Ополоумел!» Старики твои – люди как люди. Не знаю, в кого ты такой.
- В прапрадедушку Романа.
- Ноги тебе повыдергать! Как ему мои предки мадьяры. Не одну – обе.
Детям было велено пойти играть. Да кто уйдёт? Такие события! А что мама ругается – так это же понарошку. Они с Пашуткой тоже – ругаются, мирятся.
- А мы с папой – как варяги к грекам…
Это на другой уж день. Всё выложили: где были, что видели. И кто кого спасал.
- Отца подведёте под монастырь, фантасты!
Юлия, впрочем, оценила трезво.
А пока взрослые пропустили грамм по сто: за победу над «гачупинами». И – за «союз нерушимый». Юлия – и та оскоромилась.
- Мам, ты нас прокатишь?
- В своём уме?!
- Ну мам!
- Да я на этот трактор смотреть не могу! До сих пор руки-ноги дрожат. Всю трясёт! На картошку поедете – накатаетесь вдоволь.
- Тебе жалко? – подал голос Гена. – Дети просят. В такой день! А ты – «на картошку»! Не будь мильцанером.
Юлия прожгла его насквозь.
- Лезьте в кабину!
«Было потехи у баб, ребятишек!» Проехали через всю деревню. Потом – на тележке. Вместе с папой.
Триумф был полнейший. Напоминало московские события.
- Ладно, хоть никого не задавили.
- Жалко тех парней!
Пленного Гену до утра уложили спать: какой он ездок?
- Что-нибудь придумаем. Не впервой! Скажу – похитили. Как Горбача.
- Если что – подтвердим.
Сами на пару деньков задержались. Надо хотя бы дрова переколоть. Закон тайги! А у них у всех предки таёжные.
Само собой, всех обзвонили: полный порядок, мол. Живы, здоровы.
Юлия проверила досконально – в каких тут условиях. Не обошлось без лекции. Сама кое-где прибралась. Сынишку напоследок поставила в угол:
- Знает, за что.
Будущий школьник выстоял как подобает, без нытья, без слёз. Как в детском саду. А дома, бывало: «Не хнычь! Пашута – девочка, и то не хныкала, когда её ставили». А он в ответ: «Пашутка вон какая!»
В тот же день отъехали. На своей машине: друг пригнал, куда надо.
Дома, уже перед школой, причастилась сама и детей причастила. Дело серьёзное.
Решили: Ромкины дела уладим – и обвенчаемся. В ближайшее воскресенье.
Он не возражал. Попутно поставил свечу и записку подал о «Графе» тяжко болящем. (Если тот ещё жив!) Галя просила: человек всё-таки. На всю жизнь наказан.
По телевизору между тем продолжали праздновать. Даже первого сентября.
- Что они психоз нагнетают! – взорвалась Юлия. – Ты слышал? «Этого дня бы не было»! Ромка наш в первый класс не пошёл бы. Дурь какая! Пусть даже военное положение, комендантский час: пропуска бы всем выписали. Что они – иностранные оккупанты? У матери спроси – скажет: при немцах начальная школа у них работала. А этих трясунов делают не знаю кем.
Он пожимал плечами: не умеют телевизионщики по-другому. Раньше – «если бы не великий Октябрь». Теперь вот – «великий август».
«Что-то знобит от этого веселья!» – вспомнилось Юлии.
А в это время где-то в Бендерах девочка начала ходить. Радость!
Тоже не думали. Юлька следующим летом на родину съездила – уладить кое-что с заграничной собственностью, с наследством. Одна ездила: без мужа-кацапа проще. Оттуда – прямиком: без звонков, без всего. У неё там подруга-хохлушка, в одной комнате жили.
«Ты следом махнул бы. А дети на кого останутся?»
Сколько их уже осталось! Юлька приехала – ни подруги, ни ещё кого. Осталась одна девчонка. Кругом пепелище. Румынский фронт.
- Мама была на войне, – будет хвалиться Галка.
Обе были. Потому и медаль прислали – Галке играть. Юлька – по своей части. Пришлось разок и гранату бросить. Отомстила румынам за деда с бабкой.
В плен бы взяли – вряд ли бы стали меняться. Да если бы узнали – кто! На первом бы сучке...
- Наши думали, я татарка. Я их не разубеждала.
Никто из Сипягиных не возразил. Ромка поначалу протестовал: зачем нам ещё?.. Потом – как большой: «Как-нибудь вырастим!» А папа: «Сами думайте. Дело доброе. Только осилите, нет ли? Время сейчас – видите, какое…»
А сами в какое жили? Не всякий поверит. Мать последним его родила, окрестила, как положено. Да и оставила на морозе в сенях. Всё равно, мол, не жилец. И что за жизнь? Одна война, промеж своих, толком не кончилась – а там уж другую жди: с целым светом собрались воевать. А тут есть нечего, тифняк. Ещё и "шпанка": шпана, видать, разнесла… Зашла в избу – слышит: «Бабушка, я жить хочу!» Голосок вроде девчоночий, с улицы. Вышла – никого. И кому быть-то? Бабушкой никто не величал, не больно старая: в двадцать первом – сорок третий год. И внучат-то ещё не было.
«Подхватила я Андрюшеньку – и скорей на печь!» Бабка, говорят, перед смертью рассказала всем, покаялась: вот как быть оно могло бы. Грех какой! У Гали просила прощения: «Ни папки бы твоего, ни тебя…»
Папа, как и она, до восьмидесяти дотянул. Вроде и не верил, не принимал всерьёз. А напоследок решил исповедоваться. «Чувствую, есть…» Долго были один на один. Только и послышалось: «НЕ НАДО ИМ».
Что было на душе? Жизнь человек прожил.
Вот и они – осилили. Ни по миру не пошли, ни в мафию. Всех, считай, вырастили. Пашутка кончила, устроилась, второй год замужем. У Ромки наметилось: тоже нашёл Юльку. И Галка о чём-то думает: время.
И кто что скажет?
…Его разбудил Галкин голос: задремал и не заметил – как.
- Тёть Галь? Ты не спишь? Здравствуй!.. Ага! Мальчик и девочка… Папа всё не верил. Никогда, говорит, у нас… Пока не знает… Да всё хорошо! Чего они врали? Какие тяжёлые? Пашутка сама звонить хотела. Мама не велит… Уже назвали. Мальчика – Валерой. В честь дедушки… Девочку – Риммой… Даже не знаю. Они с мужем спорили: Танькой, Сонькой. МАМА ТАК РЕШИЛА.