Помощь Саша просил редко. На окружающих он чаще всего производил впечатление хвастающегося в раннем детстве – уверенного и независимого, может даже заносчивого, в старших классах.
В свой первый день рождения, когда ему исполнялось четыре года, он получил в подарок машину. Целый день он постоянно выбегал на улицу, подходил к каждому прохожему и рассказывал:
– Дядя, у меня сегодня день рождения. Мне эту машину подарили!
Многие с удивлением, некоторые с улыбкой это слушали.
Так он будет делиться своими достижениями и радостями со всеми. Обязательно надо рассказать! Что ждал этот ребёнок? Он действительно много делал, и поэтому проблемы решались одна за другой. Но что-то внутри него заставляло говорить об этом постоянно. Будто хотелось сообщить всему миру:
– Я хороший! Я могу! Я справился!
Может, стояло за этим – меня незаслуженно бросили... Или недополученные внимание и любовь в первые три года?
В любом случае его поведение часто расценивалось как хвастовство, особенно позже, когда стали появляться какие-то результаты и достижения. Это вызывало негативную реакцию, от которой он сильно страдал, а позже злился.
На меня это тоже распространялось. Несмотря на то, что я всегда была рядом во всех ситуациях, радовалась всей душой его успехам и пыталась сочувствовать и поддерживать, как могла, в сложные моменты, – этого было недостаточно. Далеко не сразу я научилась понимать и нашла выход из этого.
Вот так, сообщая только об успехах и скрывая неудачи, пытаясь всё разрешить самостоятельно, Саша часто попадал в сложные ситуации, и завершалось это, как правило, вспышками гнева в мой адрес.
Прошли, к сожалению, годы, прежде чем я нашла более действенный выход из таких ситуаций. Просто заняла позицию – если злится и кричит, значит ему плохо. Спокойно научилась ждать, пока выкричится, выскажет все упрёки, а затем обнимала, укладывала его голову себе на колени, гладила по волосам и говорила, что очень люблю его, что он самый дорогой и любимый ребёнок для меня, что он хороший такой, как есть, что мне жаль, что у него что-то не получилось так, как он хотел...
Это оказывалось самым действенным. Саша расслаблялся и начинал откровенничать. Как правило, причины были совсем другими, по сравнению с тем, о чём кричал, и мы говорили спокойно и находили решение.
Безграничное количество нежности, тепла и благодарности было в этом ребёнке. Он раскаивался и извинялся за свой крик. Всё разрешалось.
Конечно, эти сцены отнимали много сил и у меня и у него. В шестнадцатилетнем возрасте он как-то сказал после подобного конфликта:
– Не понимаю, как ты можешь всё это выносить? Я столько плохого делал и говорил тебе, а ты всё равно меня любишь. Знаешь, каким виноватым я себя чувствую? Думаешь, я не вижу, что ты любишь меня и делаешь для меня всё возможное? А я всё равно не могу тебе верить. Как я могу верить, если моя мать так со мной поступила?
Мне трудно было объяснить многим, что Саша нуждается в поддержке. Внешняя независимость и взрослость создавали другое впечатление. Думаю, что за таким поведением часто стояла неуверенность и желание получить внимание и признание. Если бы он мог открыто говорить о своих страхах, переживаниях и проблемах, то, вероятно, гораздо больше получал бы поддержки и помощи.
Говорить об этом ему было трудно. Возможно, страх показаться слабым, неудачником – опять не как у всех, опять у меня не получается – заставлял пытаться скрыть или замаскировать это.
Возможно, страх разочаровать или лишиться любви, если не достиг желаемого результата, страх оказаться недостаточно хорошим... Как только усиливался страх – нарушался сон.
Продолжение http://www.proza.ru/2016/09/03/953