Уже и не помню, сколько лет мне было тогда. Десять? А может одиннадцать?! А может и все двенадцать.
Первое сентября. Их тоже было около десяти. До службы в рядах Советской армии. А сколько их было потом, вспомнить трудно. Хоть и возможно. Для этого необходимо вспомнить племянников и племянниц, детей друзей, коллег и учителей. Своих. И не обязательно поименно. Просто вспомнить: что, кто и когда. Посчитать линейки, на которых выступал. Как бывший ученик. Как достигший. Как участвовавший. Как заслуженный. Много.
Первое сентября, которое начинал ждать еще с начала лета. Лето, начинающееся растиранием заспанных глаз. Ожиданием восхода солнца в топоте и мычании. Коров и другого крупного рогатого. В неприятном, родном чаде отцовской самокрутки, наполненной моршанской махоркой. В свежих запахах коровьей мочи и дымящегося навоза. В желании вернуться под теплое одеяло, скрывающее сбитый матрац на панцирной скрипящей кровати.
Но следуя по деревне за топотом копыт, в горячем облаке пара стада, поднявшимся, но не проснувшимся, уже зарабатывал на свое первое сентября. Каждый день. От утра к вечеру. От восхода до заката. От раньше до позже. Каждый день в стаде и вокруг. С завистью смотрящий на запотевшие окна домов, в которых спали и нежились в кроватях мои одноклассники. Каждое утро.
Сначала не один. Один, сразу со стадом не справится. Это ведь не общее совхозное, а частное. Где каждая корова, телка, бычок со своим гонором и характером. Где каждая скотина копирует и повторяет своих хозяев. Причем во всем. Вот корова управляющего Чуканя – она идет гордо впереди стада. Вожаком. Она послушна и величава. Вон телка Упатовых – словно ртуть вырывающаяся из рук. Только смотри. В оба. Отвернешься и ищи ее потом по кустам. И так каждая. Со своими закидонами и желаниями. А когда рогатых, мычащих, опьяненных простором свободы и задирающих хвосты, в первый раз после зимы выгоняют в поле, управлять ими нужно жесткой рукой, кнутом, стреляющим ружьем-мушкетом, специально обученными собаками-дворнягами, детьми и женой. А еще опытом и умом Ивана Никоновича. Моего отца. Ему одному не справиться. Без нас.
Вот и идем по поселку. По коридору улицы. Между домами. В поле. На пастбище.
А я босиком. По росе. По дымящимся лепешкам холодными ногами. На мгновение вступив. Согреваясь. Вырвавшись и вновь цеплять и вздрагивать от холода утра. От пронзающих колючек. Приседая и молча охая, наступив на камушек. Шлепаясь о землю поскользнувшись на мокрой траве. Вскочив опершись на тяжелую палку, вытерев слезы, бегом и наперерез оторвавшейся скотины. От стада.
Копируя отца:
- Куда пошла!? Стоять! Пчелка! Фас!
И из какой-то канавы, из под какого-то куста выпрыгивает серое и мокрое. Несется стрелой наперерез рогатой. Забегает спереди и лаем идет на таран. Маленькая, мечущаяся перед мордой коровы.
Пчелка. Спасибо тебе, маленькая дворняга.
Корова, пометавшись головой из стороны в сторону, недовольная, поворачивается в сторону стада. И собачонка, довольно виляющая мокрым хвостом по лицу, ластица от поглаживания, поскуливая и заискивающе смотрящая в глаза. В ожидании лакомства.
А не даю. Отец отругает. Да и работать потом она не будет. Она хитрая. Набьет живот и забьется где-нибудь неподалеку. И придется бегать с палкой туда-сюда. Зарабатывать. С утра и до ночи. До упаду.
А в конце месяца мамо скажет:
- Вот тебе на костюм в школу. Заработал.
Потом, через месяц:
- На портфель.
А самое главное. В конце лета. Получив авансом за весь месяц. Едем в город, в Черняховск, покупать ботинки! Новые! Желанные и долгожданные. На эти задубевшие, окаменевшие подошвами, не отмываемые ноги. Превратившимися за лето во всепогодные лапти.
Ноги, не помнящие обуви, меряют и плачут. Втискиваются и вбиваются. А втиснувшись, никак не желающие выходить из обновки.
Это не мука. Мука будет потом. Когда нужно будет учиться ходить заново. Распухшими ступнями и мозолями.
Вот в принципе и все. Все лето в погоне за хвостами.
И вот. Заработал на то, чтобы как все прийти в школу, на праздник. Во всем новом. Как все. Отдохнувший и довольный. С букетом цветов.
А цветы это хорошо. Цветы это то, в чем тонет наш дом со всех сторон. Гладиолусы, георгины, астры. Это то, в чем моя мамо находит счастье и покой. От первых подснежников весны до первых заморозков зимы. Все в цветах, собирающихся со всех краев страны, почтой и перепиской. В ее трудах и гордости.
А мне нравилась лилия. Приехавшая к нам откуда-то с Дальнего Востока. За целых Пять рублей! И впервые увидев ее восставшей и зацветшей, назвал королевской. Ну а как назвать цветок, который похож на пальму, с ярко-оранжевыми плодами-бананами под листьями?
Почему бананами? Да потому что это был волшебный плод детских мечтаний. Видимый лишь на картинках книг по кулинарии.
А откуда-то с юга пришли семена астры. Мамо очень часто повторяла их названия, но мне запомнилось лишь одно «Седая дама».
Где-то посредине огорода была выделена грядка. В бороздки полетели семена, которые через время дали стройные и уверенные всходы. Листочки близнецы. Один похож на другой. Через время они подросли и остановились. А вот одна астрочка останавливаться не стала. Она сначала робко, а потом увереннее и наглее устремилась к солнцу. Да так быстро, что к середине августа была уже выше меня, а к началу сентября украсилась маленькими желтенькими цветами, практически незаметными среди узких зубчатых листочков. Мамо смотрела, смотрела на эту астру-великаншу, но названия ей не дала. Сначала говорила, что это орхидея. Но видимо для орхидеи чего-то не хватало и название растворилось в высоте растения. Которое крепло с каждым днем отпугивая своим специфическим запахом комаров и мух.
А у нас был учительница природоведения. Она была для меня очень высокой. Очень. Она нравилась. Она все время рассказывала нам об окружающем мире. Интересно. Но запала в душу и поразила однажды. Когда мы всем классом пошли на пруд. И там отняв у мальчишек свежепойманную лягушку, посадила ее на ладонь, долго любовалась ею со всех сторон, а затем, обозвав «бриллиантовой зеленью», поцеловав, отпустила в воду. Необычная, городская учительница вокруг обычных деревенских ребятишек даже не замечающих этих прыгающих и квакающих. Ну, разве только рано утром, на озере, на рыбалке. Оглушающих. До одури и кидания камнями. До первой рыбки.
Первое сентября. Наглаженные. Красивые. Пахнущие магазином. С букетами свежесрезанных цветов. Готовы идти. На линейку. К школе.
И бегу на огород с ножом. Бегу, чтобы освободить от утренней росы неведомое растение. Купаюсь в росе, резком запахе не проснувшегося. Пытаюсь срезать. И никак. Стебель одеревенел и не желал. Всем хочется жить. Даже цветку. Но пал. Пал под острым лезвием папиного небольшого топорика. Рухнув деревом и протяжным скрипом. Стоном.
Ухватив тяжелое, пачкающее желтым цветом цветов, бегу догонять своих братьев и сестру. Родителей. В школу.
В школе, в которой, уже на входе, встречает Александр Степанович Мосейко. Наш директор. Всегда добрый и строгий. Поздоровается. Найдет в этой суете и кажущемся хаосе первого звонка доброе слово. Отметит и спросит. Похвалит и укажет место. Каждому. И идет. И руководит. У нас праздник. А у него и других учителей – экзамен. Это только вечером они присядут и вздохнут в учительской. Накрыв свой праздничный стол. Мы то знаем. Мы всегда в окна заглядываем. В этот строгий, пугающий, волнующий и манящий мир учительской.
Оттоптаны в ожидании первого звонка новые ботинки. Наконец кто-то из старших берет на плечо кого-то маленького, из первоклашек, в бантах и гордости. Звоном тяжелого медного перезвона, пройдя по кругу, дает команду разойтись.
И мы расходимся, разбегаемся по любимым и уважаемым добрым учителям. Прохожу мимо Ольги Петровны, Валентины Васильевны моих первых и любимых. Иду к той, которая меня волнует. Которая мне нравится. Ботаничке. Неся гордо на дрожащих от напряжения руках свой огородный шедевр.
Вручая, улыбнулся, увидев ее круглые от удивления и замешательства глаза. От надвигающегося неведомого букета. Почти в ее рост.
У нее не было больше цветов. Только мой. Большой и заполняющий. Отпугивающий всех других. Желающих.
А я был горд. Воображение рисовало, как она будет выяснять, что это за уникальный цветок. Поставит в воду и будет смотреть и вспоминать. И от этого было радостно и тепло на душе. И день. И два. Неделю.
А она, встретив меня на лестнице смотрела внимательно. И ничего не говорила. А я колотящимся сердцем скользил мимо. Вспоминая и краснея.
Через месяц на уроке труда, что-то делая в школьном сарае с дровами, увидел его. Свой цветок.
Он был такой же высокий. Но листья скрутились и засохли. Потеряв свой густой зеленый цвет утра, покрывшись пылью. Став серым и невзрачным лежа на поленьях дров и обрезках досок.
Выброшенный ненужной новогодней елкой.
Мой первый цветок для девушки, которая мне нравилась.