Книгу "Все ее мужчины" можно купить здесь: http://www.labirint.ru/books/467835/
Два раза в месяц, первого и шестнадцатого, Курбана вот уже год навещал сосед с четвертого этажа, Пясотский – пьяница-переводчик, подрабатывавший в Драмтеатре, по прозвищу Шекспир. Пьяно, но уверенно декламируя какой-нибудь восьмой или тридцать восьмой сонет великого трагика, он стучал в калитку:
– When I do count the clock …Курбан, друг мой!... that tells the time… Впустите меня!.. And see the brave day… Меня преследуют!.. brave day… sunk in hideous night…11
Курбан открывал дверь, и Шекспир вваливался внутрь двора, еле держась на ногах, благоухая портвейном. Пиджак на Шекспире висел мешком, галстук нагло выделялся зеленым пятном на фоне не очень свежей рубашки. По стенке Шекспир добирался до воише и бессильно валился на ковер:
– Курбан, друг мой! Супруга хочет силой отнять у меня получку и наказать за излишнее возлияние… Но я не таков! Я просто так не дамся! Позвольте, друг мой, переждать у вас часок, пока буря не утихнет и моя благо… благоверная не уйдет на репе… репетицию.
Заходил к Курбану на чай старый учитель рисования, потерявший в землетрясение в сорок восьмом всю семью. Всякий раз прощаясь, он задавал один и тот же вопрос:
– Уважаемый Курбан Эмиро, нет ли у вас случайно Катулла?
– Катулла нет, к сожалению.
– Эх, жаль… Катулла надо обязательно читать.
Через неделю учитель приходил на чай снова и прощаясь, спрашивал:
– Нет ли у вас случайно Катулла?
На первом этаже в семнадцатой квартире жили молодожены, Катя и грузин Давид. Катя была выше мужа на полголовы, и Давид в душе очень переживал и жаловался Курбану:
– Не поверишь, дядя Курбан, до женитьбы не замечал, что она у меня такая високая. А все почему? Потому что в постели рост не важен! А теперь утром, когда надеваю тапочки, замечаю, что они у нас одного размера. У меня сороковой, и у Катечки тоже сороковой, ва!
Давид вздыхал и смотрел на беременную Катю:
– Как думаешь, дядя Курбан, возможно ли, если у нас родится дочь, чтобы была маленькая, как я, а если сын, то такой же високий, как Катечка?
На четвертом этаже в угловой комнате в двадцать девятой жила Татьяна Васильевна, по прозвищу “Москвичка”. Когда-то она ею была, преподавала математику в бывшей женской гимназии и жила на пятом этаже бывшего кооператива помещика Ващило недалеко от Новодевичьего монастыря.
Летом сорок первого, перед войной уехала в отпуск в Белоруссию к сестре с маленькими сыновьями Васей и Федей, и так уж получилось, что оказалась на оккупированной немцами территории и сразу попала в число “бывших” москвичей. После войны Москвичку посадили, как предателя родины, и Татьяна Васильевна просидела до пятьдесят третьего где-то под Марами.
Попала под амнистию, но жить в русских больших городах ей было запрещено, и Москвичка поселилась в Ашхабаде. Завела двух котов, каждый из которых весил по десять килограммов, сама же Татьяна Васильевна была худенькая-худенькая. Котов звали Вася и Федя. По празникам 7 Ноября, в Новый год, 8 Марта, 1 и 9 Мая Москвичка выводила котов гулять, по очереди спуская на руках во двор. Вася и Федя спуститься самостоятельно по причине избытка веса не могли, сидели во дворе на коленях Татьяны Васильевны, прижимали уши и ошалело смотрели по сторонам.
На первом этаже в восемнадцатой жил дядя Петя, он работал контролером в недавно отстроенном летнем кинотеатре. Дядя Петя, огромного роста, с красными волосатыми руками, тучный и грозный, с лицом свирепым и страшным, закрывал собой проход и без билета никого из пацанов в зал категорически не пускал. Он знал по именам всех местных мальчишек. Когда в начале сеанса в театре гас свет, количество пустых стульев в зале уменьшалось на десяток-другой, потому что в темноте дядя Петя пропускал на сеанс всех малолетних безбилетников.
Этажом выше в двадцать четвертой жил казах Ашим Имашев с семейством. Он работал продавцом в магазинчике в казак-ауле за железной дорогой у Хитровки. Ценнники старательно подписывал сам от руки, лучшие товары выставлял на прилавок. На большой двухведерной кастрюле стоял ценник: “Болшой каструл 20 л цина – 10 р”. На пятилитровой красовалось: “Середный 5 л каструлка цина – 5 р”. На маленькой в 2,5 литра: “Маланкый каструлчык цина – 2,5 р”. Весь дом, подтрунивая над добродушным Ашимом, так и говорил: каструл, каструлка, каструлчык.
Рядом с Имашевыми в квартире напротив жила вдова Серкова, работавшая мотористкой на растворном узле. Баба была редкой неумехою, все из рук у нее валилось, но добрая, детей своих любила. Из троих сыновей, самый шкодливый – младший десятилетний Колька, рахитичный, маленький гномик, с большим животом всё время болел. В последний раз болел три месяца воспалением легких, и все соседи думали, умрет, но Колька выжил и болеть перестал совсем.
Курбан иногда слышал, как вдова громко ругает Кольку за шкоды:
– Ты зачем казан для плова сдал в металлолом? А? Отвечай, горе моё луковое! Иди в угол и до вечера оттуда ни ногой!
Выяснилось, что Колька купил конфет у цыган. Протянул матери три конфетки, для неё и для братьев. Как такого накажешь? Вдова плакала и ставила Кольку в угол.
В другой раз Серкова пришла к Курбану одолжить денег до получки – купить новый примус, потому что старый Колька отнес старьевщику и обменял на холщовый мешок красных петушков на палочке и пистолетик с глиняными патронами.
Серковы жили очень бедно. Так бедно, что вдова от помощи никогда не отказывалась. Ели один раз в день, тюрю – кашу из черного хлеба и молока. Если молока не было, тюрю ели на воде, с луком и подсолнечным маслом. Однажды в выходной Курбан зашел к Серковым в поисках Акыша. Семья обедала, и вдова усадив Курбана за стол, отдала гостю свой кусок черного хлеба со шпротом. Курбан не посмел обидеть отказом хозяйку, а вечером подозвал Кольку:
– Коля-джан, когда у тебя день рождения?
– Три дня назад… был. – Удивленно протянул Колька.
– Пойдем, Коля-джан, мне с тобой поговорить надо.
Колька удивился ещё больше, но пошел. Курбан накормил пацана до отвала шурпой и дал с собой несколько чореков и глинянный горшок со сметаной:
– Иди, отнеси матери. Скажи, подарок на твой день рождения от дяди Курбана.
Внук Акыш Кольку и его братьев недолюбливал:
– Дед, они какие-то все малохольные. Ни гордости, ни умения. Особенно Колька, совсем бешеный... У Москвички всю петрушку повыдергивал. –
А Айша поддерживала.
– И то верно, отец! На чужом горбу в рай… Серковы эти, трусливые, как мыши серые, и руки не подадут, случись что. Переступят и дальше пойдут.
Курбан только рукой махнул:
– Знаю… бедность кого угодно сломает. Но Серкова сильная, детей-то своих не бросает, тянет? От добра добра не ищут.
Над Серковой занимала квартиру Собачница. Курбан, к стыду своему, не знал настоящего имени этой особы совершенно неопределенного возраста. Он спросил как-то всезнающего дворника Батыра, как её имя. На что Батыр, почесав затылок через ермолку, удивленно ответил: “Собачница”!
У Собачницы были желтые короткие волосы, цветом напоминавшие спелый лимон. Вместо одежды она носила пестрые ситцевые балахоны, фасон которых поставил бы в тупик самую опытную портниху, а цвет заставил бы плакать самого веселого клоуна. Собачница никогда не здоровалась с Курбаном, даже если смотрела на него в упор и на вежливое его “здравствуйте” неизменно отвечала блаженной тихой улыбкой.
Собачница кормила всех дворняг в округе. Каждый вечер в любую погоду она выгуливала своего пса – огромного, кривоногого, черного ротвейлера, точнее сказать, он таскал свою няньку по всему кварталу. Этот красноглазый дьявол был злобен, как Цербер, охранявший врата ада, угрюм, слюняв и не носил намордника. Звали собачку Анчаром. Знавшие значение имени, искренне верили, что такую кличку кобель носит неспроста. Всякий раз, когда Собачница выводила питомца подышать озоном, мудрые мамаши спроваживали малолетних чад по домам.
За домом тек арык. Арык с большой буквы, а не тощий источник заразы и дизентерии со стоячей водой, забитый бытовым мусором. В глубоком русле, трехметровые берега которого были отделаны камнем еще при царе, вода текла чистая и холодная в любое время года. Из-за водорослей на дне она казалась зеленого цвета, как прозрачное и густое оливковое масло самого высшего сорта. В ручье взрослому человеку вода доходила до груди. Арык был достаточно широк и глубок, чтобы заставить пешеходов уважать себя и идти через мостик. Каменные берега были так круты, что спустившийся по ним неосторожный человек должен был плыть или идти до основания моста, чтобы выбраться по лестнице наверх.
Собачница проходила мимо со своим монстром, когда поскользнувшийся Колька Серков с воплем и звонким плеском, свалился в феврале в арык с ледяной водой. Мальчишка плавать не умел и тут же погрузился под воду. Собачница наклонилась к Анчару, что-то тихо, как заговор, пробормотала в вислое собачье ухо. В мгновенье ока, пёс, спущенный с поводка, ринулся к арыку, прыгнул, схватил черной пастью за шиворот Кольку и потянул к мосту. Там, у лестницы, мальчика, нахлебавшегося воды, испуганного, но живого, подхватил отец Насыровых, и несчастная Серкова потащила свое ревущее в ожидании трепки чадо на второй этаж.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/09/02/88