ВИКТОР СБИТНЕВ
АДСКИЙ ОГОНЬ
Глава первая
Сон на пятницу
После четверговой попойки с капитаном Камнем в кафе «Дербент» Альберту, как ни странно, приснился сон. Обычно под воздействием спиртного журналист всегда спал как убитый, а тут на тебе… сон, да ещё какой! Всё в цвете и чрезвычайно чётко, как на «цифре». Занозистые горы Кавказа над головой, шуршание каменистой крошки под искромсанными подошвами «ГД», а впереди – упрямая седая стена полуразрушенной средневековой крепости. Камень глухо говорил, сложив огромные лапы вокруг низкой стопки с бурой маслянистой жидкостью, а Альберт, сидевший напротив с точно такой же, согласно кивал, машинально тыча вилкой в длинную синеватую колбаску из якобы паровой баранины. В недавнем прошлом капитан был «солдатом удачи» в Карабахе, где воевал на стороне азербайджанцев, и ни в жизнь бы не стал делиться с журналистом деталями своего недавнего преступного прошлого, если бы ни посредничество полковника ФСБ Братова, возглавлявшего в областном управлении отдел по борьбе с терроризмом. Словом, Камень медленно и подробно рассказывал о своей житейской драме, а Альберт - вспоминал о своей. Тоже Кавказ, только наш, российский. И это, если хорошенько подумать, ещё больнее, чем так называемый заграничный. Впрочем, после распада СССР все наши границы так и остались фикцией, ибо, как выразился недавно российский президент, «они даже не маркированы». И всё же воевать со своим народом, как сегодня это делают на Украине, постыдное дело для любого солдата, хоть удачи, хоть наоборот. А Альберт воевал, хоть и не за тёмные закордонные доллары, как Камень, а всего лишь за куцую в ту пору офицерскую зарплату. И вот теперь этот сон, в котором Альберт сам себе снился уже не боевым офицером регулярной армии, а таким же, как Камень, циничным наёмником, без шевронов, погон и иных знаков различия. За такое, если серьёзно подумать, когда-нибудь всё равно придётся отвечать, а платить по старым счетам всегда особенно тягостно. Под утро Альберта зазнобило, он осторожно сполз с дивана и сел на винтовой стул к компьютеру. Он щёлкал кнопками, почти не думая, но явственно понимая, что пишет ровно о том, с чем ему с давних уже времён приходится жить, «мыслить и страдать», и что стихотворение получится таким, как надо … и ему самому, и «братьям по оружию», и что он обязательно дошлёт его в свой уже подготовленный к печати фронтовой стихотворный сборник:
НАЁМНИК
Меня ведут. Темно и пусто,
Лишь у затылка ходит ствол,
Его холодное искусство
Швыряет козыри на стол.
Не надо плакать, петь, смеяться,
Ни ненавидеть, не любить,
А надо просто не шататься,
А надо просто ждать… и жить.
Немеют лоб, спина и руки,
Горит обломок языка,
И ловит ухо в каждом звуке
Сухую отповедь курка.
Таких, как я, пора к итогу:
Я жил не так, а так – не мог –
Не зря отводят от дороги
И на глаза кладут платок.
К седой стене, согнув колени,
Стою обветренным лицом,
Дрожит земля, и вот мгновенье,
И стало меньше… подлецом.
Поставив точку, Альберт натужно выдохнул, словно только что вернулся из стылых пучин одного из валдайских озёр, где регулярно промышлял с самодельным коротким ружьём-острогой. Резко тряхнув головой, он отогнал остатки ночного «дежа-вю» и пошлепал в ванную принимать обязательный в таких случаях контрастный душ. День, несмотря ни на что, предстоял выдаться нелёгким, поскольку главный редактор «Курьера» Линдмарк ещё вчера придумал для него какую-то заморочную командировку на восток области и, вроде бы, даже с заездом в соседнюю. Обливаясь попеременно то холодной, то горячей водой, журналист пытался вспомнить основной редакторский посыл: то ли убийства на Гриве произошли какие-то невероятные, почти мистические, то ли тамошние полицейские объелись жёлтыми мухоморами и галлюцинируют вместе с межрайонным прокурором. И ему предстояло в этом разобраться. А тут этот капитан не вовремя подвернулся. И ведь не отложить было, ибо потом он бы просто замкнулся – и всё. А Братов его целый месяц пас и раскручивал. Как откажешь старшему товарищу? Ладно, очухаюсь понемногу: пара таблеток аспирина, кружка чая с лимоном и масляной гречки запихать в себя как можно больше. Наскоро подсушив феном волосы, Альберт вышел на лоджию и пейджером запустил движок припаркованного во дворе «Лэнд Ровера». Он купил его всего месяц назад, удачно избавившись накануне от пробитого автоматной очередью «Аутлендера». Последний был хоть и зверски мощен, но ужасно расточителен по части дорогого 95-го бензина. А купленный взамен «японца» «англичанин» заправлялся дешёвой соляркой, которой к тому же съедал почти вдвое меньше. Торопиться надо медленно, решил он, так всегда в его жизни было и надежней, и безопасней. Минут через пять он уже легко спускался по подъездной лестнице, попутно сообщив Линдмарку о том, что уже в пути.
Глава вторая
Загадки Гривы
Главный редактор независимой областной газеты «Курьер» Александр Францевич Линдмарк, «сын чистокровного шведа», встречал своего любимого журналиста, «сына чистокровного немца», заведовавшего в его частном издании отделом расследований, на террасе третьего этажа небольшого особняка, выстроенного лет десять назад на одном из центральных проспектов города вместо сгоревшей здесь «деревяшки», значившейся в муниципальных метриках памятником истории и культуры. Но по застарелым российским привычкам в памятнике этом забыли вовремя заменить проводку, и он в одночасье превратился в дым и пепел. Впрочем, по слухам, без «инициативы» застройщиков проводка бы не замкнула, но доказывать этого никто не стал, как и после иных похожих на этот пожаров. Особняк сдавали в аренду по весьма приемлемым ценам, а потому Линдмарк снял в нём сразу два этажа: на первом его жена и сын держали два магазина со складом, а на третьем размещалась редакция самой читаемой в области газеты и небольшая радиостудия, вещавшая на одной из популярных российских радиочастот. Альберт готовил и озвучивал там криминальные новости и вёл тематические передачи про грибы, ягоды, охоту, рыбалку, театр, искусство, а с недавней поры, после скандальной отставки губернатора Овсова, Линдмарк доверил ему и политику.
- Присаживайся, солдат, - пригласил Альберта редактор, - пей кофе с пирожками. Жена испекла по лучшим скандинавским рецептам. Альберт с удовольствием втянул пряный аромат печёных яблок и осторожно расположился за низеньким неустойчивым столиком.
- Офицер я, однако, Ваше сиятельство (у Линдмарка в роду были то ли герцоги, то ли бароны, то ли князья), - не согласился с начальником Альберт.
- Все мы солдаты в той или иной степени, - наставительно поднял палец Швед. – И чем отчётливее это ощущаем, тем нам легче и успешнее работается. Да ты, чай, это лучше меня знаешь.
- Да уж, - не то соглашаясь, не то иронизируя, кивнул Альберт и, громко отхлебнув кофе, многозначительно потёр прострелянную руку.
- Что, до сих пор ноет? – участливо поинтересовался Линдмарк и придвинул блюдо с пирожками поближе к подчинённому. – Только что звонил полковник Яфасов из УГРО. Их следак уже выехал в Гриву. Ты, по-моему, его знаешь, ещё материал он тебе помогал готовить в прошлом году… э-э-э, про это чудовищное убийство в Заречье. Зовут Семёном, а фамилию я запамятовал. – С этими словами Швед стал правой рукой прощупывать пространство над столом, словно где-то там и пряталась эта вылетевшая из его памяти проклятая фамилия.
- Что ж это вы, Александр Францевич, - шутливо боднул упреком шефа Альберт, - да, фамилия у него памятней вашей будет. Семёном Проектором его зовут.
- Точно! Я тоже про институт всё стал вспоминать. Думаю, то ли декан, то ли ректор, а оказывается – проректор…
- Проектор, шеф. От «проектировать». Очень подходящая в нашем случае фамилия, потому что проектировать нам, как я понимаю, предстоит по-чёрному! – С этими словами Альберт демонстративно вздохнул.
- Это точно, потому что пока мы имеем из Гривы сплошную хрень! – Швед так дёрнул под столом ногой, что вся утварь с него едва не полетела на Альберта, но тот вовремя успел одной рукой приподнять свой кофе, а второй - подхватить блюдо с обожаемыми пирожками. Линдмарк виновато охнул и стал промокать свои брюки салфеткой. Слава Богу, брюки на нём были неопределённого тёмного цвета. Тут Альберт невольно припомнил, как на редакционной летучке в прошлом году Швед точно так же облился чёрным кофе, будучи при этом в белых брюках. Конфуз тогда вышел отчаянный! Редакционные дамы только что не рыдали от едва сдерживаемого смеха, потому что главный редактор выглядел этаким вдруг описавшимся на светском рауте аристократом. Немая сцена усугубилась ещё и тем, что заглянувшая в это время на летучку секретарша громко сообщила, что к Линдмарку по срочному делу выехала заместитель мэра Голубицкая и вот-вот будет в редакции.
- Что там всё-таки происходит, шеф? – Нарочито серьёзно спросил Альберт.
- Дома горят по всей Гриве, как свечки. Причём, вместе с хозяйками. – Ловко попав скомканной салфеткой в пластиковую урну, угрюмо проговорил Линдмарк. – Прямо адский пламень какой-то!
- Дома… вместе с хозяйками…- растерянно повторил за ним заведующий отделом расследований. – Что за мистика, блин? А почему хотя бы не с хозяевами?
- Потому что пожары случаются лишь с домами, в которых живут одинокие пожилые женщины, старухи в общем. – Как-то печально констатировал редактор. – Дома, в которых есть мужчины, ещё не горели. Да и мужиков-то на Гриве кот наплакал. Одни бабки. Словом, может, и случайно так получается, по чистой статистике. Кстати, о Гриве, где ты уже бывал. Это не село, не деревня и даже не район, как ты знаешь, это выпуклость земной тверди, которая делит нашу область пополам: до Гривы все реки бегут в Волгу, а после неё скатываются на Север, к Ледовитому океану. Там, по Гриве, больше дюжины сёл и около сотни деревень. Нравы там свои, много староверов, так что, смотри, Альберт, осторожней…
- Шеф, что всё-таки там случилось? Не нравится мне, что Вы юлите вокруг да около… - Альберт серьёзно занервничал
- Я не юлю, Альберт, а, в самом деле, не знаю, что сказать…
- Право, это совершенно на вас не похоже, - голос Альберта приобрёл несколько ироничные и даже подстрекательские оттенки.
- Короче, там сгорело более полудюжины домов. - Дай Бог памяти, ровно семь. В сгоревших постройках обнаружены трупы хозяек, которые были привязаны к своим диванам и кроватям… Видимо, привязывали их подручным материалом, то есть шторами или полотенцами – словом, что под руки подвернулось.
- А зачем хоть их убили, тем более таким зверским способом? Может, маньяк какой? – В голосе Альберта слышалось очевидное недопонимание.
- Неизвестно. Сожгли – и всё! За что – про что, знает только ветер. Вот, может, ты узнаешь… - В голосе Линдмарка Альберт ощутил сомнительную надежду: дескать, теоретически узнать о причинах столь массовых возгораний, конечно, можно, но практически… практически эти явления могут лежать и вне зоны досягаемости обычных человеческих возможностей. Увы, такое в последнее время тоже случалось.
Глава третья
А в это время
… всё Заиграево копало картофель! На Гриве стоял солнечный день первой декады сентября. За последнее время даже вода в мелких речках прогрелась так, что местные пацаны отваживались в них купаться. Семён, только что сошедший с маршрутного автобуса, тоже недолго раздумывал: снял свою капитанскую форму и опустился в самую благостную (он родился под знаком Водолея) для себя среду. Под водой он успел заметить, что плавунцы по-прежнему деловито суетятся над песчаником, а пиявки лениво дремлют в водорослях. Вынырнув, он обнаружил, что форма его на месте, а табельным оружием, слава Богу, никто не завладел. Тем не менее, осерчав на себя за неосмотрительность, он неловко обмарался глиной и, брезгливо вытирая липкие икры ног огромным прохудившимся лопухом, стал осторожно выбираться на выщипанную козами луговину. Здесь он, прыгая то на одной, то на другой ноге, кое-как натянул сильно ушитые женой форменные брюки и, ощущая неприятное мокро на заднице, пристально глянул на округу. На горе, сразу за неожиданно глубоким водоёмом, в котором он только что остудился, стояла аккуратная двухэтажка с характерной вывеской. Вот и ладненько, удовлетворённо подумал Семён, но обувая свои «рабочие» ботинки, ступил-таки в какую-то зловонную фракцию, над которой тут же поднялся целый рой зелёных мух.
- Вот, блин, тоже мне, следак! – Посетовал самокритичный Семён. – Не успел добраться до какой-то задницы, а уже влип! Между тем, с огородов ему сочувственно кричали заиграевцы, что де всякий «нет-нет, да и ступит здесь в гомно», а потому расстраиваться не стоит: вон какая на нём породистая картошка вызрела, с кулак величиной! Он отвечал им согласительными кивками, что де без «гомна» в здешнем крае никак не годится, а сам, между тем, неторопливо поднимался на пригорок. В двухэтажке, как он и предполагал, располагалась администрация Заиграевского района. Он нащупал во влажном от трусов портмоне командировочное удостоверение и двинулся по маршруту. Отделение внутренних дел, как его и предупреждал зам по кадрам подполковник Рявкин, находилось строго в двухстах метрах от администрации. Отпугивая привязавшуюся на выпасе вонь, капитан обильно опрыскал себя случайным дезодорантом, но дух после этого пошёл такой, словно только что старший оперативный сотрудник областной криминальной полиции капитан Семён Проектор разгрузил испортившийся неделю назад рефрижератор с трупами. Словом, когда он подошёл к дежурному лейтенанту, тот, даже не успев ничего у него спросить, проворно прикрылся носовым платком и стал судорожно кашлять себе под ноги. Незаметно втянув ноздрями лейтенантский выхлоп, сообразительный Семён сразу понял, что бедолага и так с жуткого похмелья, а тут ещё и он со своим говёным запахом. Прокашлявшись, лейтенант направил его на второй этаж к майору Веткину, который возглавлял местный уголовный розыск. С первого взгляда, Веткин Семёну понравился. Он сразу открыл сейф, достал початую поллитру «Беленькой» и предложил выпить за тех, кто в дозоре. Семён не отказался хотя бы потому, что там, в дозоре или в патруле, он потерял двоих очень хороших товарищей, которых ему до сих пор иногда заметно не хватает. Потом Веткин кратко обрисовал Семёну картину местного криминала, из чего явствовало, что это поле некопаное, которое кто хочет – копает, а кто не хочет – сам становится его частью. Места на Гриве глухие, кругом леса, зверьё, грибы да ягоды. Одни заготовкой леса живут, другие – мясом лосиным да кабаньим, а то и медвежьим. Что ж, откровенно, решил Семён. Это уже хорошо. Народ основательный, строгих правил и, наверное, неплохо знают друг друга.
- Как у вас тут с пожароопасной обстановкой, Иван Иванович? – Как бы между прочим спросил Семён. – Вот, в Городе просто напасть какая-то: то проводка, то неосторожное куренье, а недавно газ рванул на окраине в деревяшке оштукатуренной, дом – в щепу, три трупа, двое из которых – дети.
- Дети – это, чистое дело, трагедь! – С чувством констатировал майор. – Во-первых, сами, наверное, ни в чём таком не виноваты. А во-вторых, пожить то совсем не успели, так сказать, ни нагрешить, ни покаяться. Вон, на Украине ноне гибнут, так там хоть воюют за свою правду, за свой язык, а у нас формально вроде мир, а гибнет, по-моему, не меньше. Вот, ты говоришь, что дети у вас там на газу сгорели, а у нас, наоборот, бабки горят, хоть и не на газу, но тоже в своих домишках. И тут уже не случай, не разгильдяйство наше, а явные поджоги. Да ты, я чую, по етой причине в нашу глушь и пожаловал? – Хитро глянув на принявшего серьёзный вид Семёна, риторически вопросил Веткин. – Один приехал или ещё кого ждать?
- От нашей конторы пока один я – так сказать, для прояснения общей ситуации.
- А от других – не знаешь? – Хитро прищурился Веткин.
- Ну, ФСБэшники, сами понимаете, о своих намерениях никогда никому – ни полслова. Им повсюду агенты влияния мерещатся. Так… пожарники у вас уже были. Прокурорские, как я понимаю, тоже?
- А чё, прокурорские? Возбудили два уголовных дела, которые на нас же и повесили, твою мать…- С этими словами майор, не чокаясь, махнул свой без малого стограммовый стопарь и сочно захрустел мочёной антоновкой.
- Да, не печалься, ты, Иван Иваныч. – Пожалел майора Семён. – Думаешь, у нас по-другому? Те же, блин, реалии. Кесарю кесарево, а Богу – богово. На каждом нашем следаке – десятки дел, а ФСБешные в компьютерах пасьянсы раскладывают. Сам как-то видел.
- Да, не печалуюсь я, капитан. А от дополнительной помощи – грех отказываться. Здесь без ваших экспертов не обойтись. Да и в лесу бы пошерстить неплохо. – Майор неопределённо развёл руками. – Банда это, не иначе. Чё-то ищут, суки!
- Я в сводке смотрел, запомнил деревеньку эту со страшным таким названием, она к Заиграеву ближе всех. – Семён нетерпеливо защёлкал пальцами. – Как её, блин?
- Гробовщина, - тяжко выдохнул Веткин. – Две избы там за два дни спалили. Двух женщин сожгли: обе одинокие старушки.
- Иван Иваныч, а ведь в уголовном деле об этом ничего нет. Там про пожар и гибель людей. Дескать, сухие грозы в это время были, лес там в округе пылал по-чёрному, какие-то пьяные охотники по деревне самогон искали и всё такое прочее. – Вспоминал прочитанные накануне бумаги Семён.
- Вот то-то, что нет. А на фига им себя обременять? Если преднамеренный поджог – то и статья другая, и ответственность, и сфера расследования, то есть сил надо больше привлекать и своевременно докладывать куда следоват. – В голосе Веткина слышались всё более скептические оттенки.
- Слушай, майор, давай не будем до срока носа вешать? Я сейчас в гостинице пристроюсь, форму вот почищу, ботинки, - Семён печально кивнул на свою бурого цвета обувь.
- Да, от тебя малость припахивает. – Согласился майор. – Здесь это на каждом шагу. Ну, сам понимашь, крокодилов до нас губернатор не довёз (новый губернатор, присланный в область из Москвы, усиленно насаждал не только в Городе, но и в крупных райцентрах переносные биотуалеты ядовито-зелёного цвета), а потому и валят все, где кого припрёт. Да ещё коров развелось… Ну, то есть их, конечно, стало меньше, но нынче к стадам не гоняют, хозяева пасут сами. Кто пасёт, а кто выгонит - и за свои дела. Прямо Индия какая-то, блин! Ходят коровы где хотят … и сёрут тоже. По-моему, брат, ты аккурат где-то с коровками познакомился.
- Ну, это ещё куда ни шло. – С заметным облегчением заметил Семён. – Навоз, читал я, не только растениям помогает…
- К себе не приглашаю, - перебил Проектора Веткин. - Во-первых, потому что в гостинице для тебя зарезервирован отдельный номер с телевизором и Интернетом, а во-вторых, чтобы разговоров лишних не велось ни в райотделе, ни в администрации, ни в той же упомянутой нами прокуратуре, потому как наш прокурор собирается на повышение к вам в Город, ну и…
- Можешь не продолжать. – В свою очередь перебил майора капитан. – Да и мне самому в гостинице будет свободней. Не люблю никого стеснять. Как устроюсь, позвоню. – Доставая во второй раз командировку, стал прощаться Семён.
Глава четвёртая
Альберт наводит мосты
«Итак, - подводил итоги беседы с Линдмарком Альберт, - Швед, хоть и любит меня, но, похоже, любит по-своему, по-шведски. После этого громкого дела с американскими шпионами, которое принесло его частной газете признание со стороны, почитай, всех государственных структур и соответствующие преференции, в том числе и финансовые, он окончательно уверовал в мои не только, а, пожалуй, и не столько особые журналистские способности. Во всяком случае, сейчас он явно ждёт от меня чисто поисковых результатов, а потому и посылает на эту Гриву, где народу живёт – по человеку на квадратный километр тайги. Причём, каждый второй из этих живущих либо сидел, либо привлекался, либо лжесвидетельствовал. И ведь ни хрена ничего не ясно. Шеф говорит одно, а в сводках что-то я не заметил ни строчки про поджоги. Он говорит, что заведено уголовное дело, но думаю, что и прокуратура ограничилась лишь констатацией гибели людей, иначе бы я давным-давно знал обо всём и без Линдмарка. Скорее всего, к нему откуда-то «протекло». Вопрос – откуда? Сам он не говорит, не хочет сдавать источник. Опять вопрос – почему? Либо источник для меня неожиданный, и он попросту не доверяет. Либо сам не верит в то, о чём говорит. Как минимум, сильно сомневается. Опять же вопрос – чего он конкретно ждёт от меня? Каких результатов? Если я сумею наладить доверительные контакты с местными и найду подтверждение его, скажем так, концепции о преднамеренных поджогах и мучительном умерщвлении беззащитных женщин – это одно. Это шум как минимум на всю область. Это повышенное внимание силовиков и, скорее всего, губернатора. А вот если мне, как прошлым летом, удастся наладить совместный с ментами поиск поджигателей и добиться при этом позитивного результата – это уже совсем другое. Тогда наш «Курьер» загремит на всю Россию, что не может не тешить его не только редакторского, но и милицейского честолюбия. Помнится, он из УВД плоховато ушёл, какого-то выскочку на его полковничью должность взяли, который его к тому же подсидел. Об этом даже «Городские вести» писали в скандальной хронике, если не ошибаюсь. Надо обязательно глянуть на сайт или, лучше, в подшивку, потому что в ту пору на комп могло и не попасть. Однако, шеф. В прошлый раз меня подстрелили, хоть и работал я по ясной схеме среди вменяемых людей, в весьма заселённой местности, а тут посылают в какое-то Гуляй Поле таёжного разлива с крайне расплывчатыми целями. Там хоть тётка родная жила, которая всех знала буквально в лицо, а здесь единственно Сёма Проектор, который, быть может, сведёт меня с местными ментами, если нас раньше не сожгут как тамошних старух. Да и ружьишки там имеются в каждом дворе. Нет, просто так, без подготовки ехать не годится. Идёт он, этот Линдмарк, со своим честолюбием…Надо попробовать навести мосты».
Подумав так, Альберт достал блокнот и стал выводить на нём имена и должности тех, с кем необходимо предварительно встретиться или хотя бы переговорить по телефону. Странно, подумал он, а почему Швед не дал мне, кроме капитана полиции, ровным счётом никого? Почему-почему, да потому, тут же решил он, что не хочет утечки насчёт моей тайной миссии. С одной стороны, и правильно делает, поскольку опасается, как бы мне в спину не надуло. А с другой, - не хочет терять права первой ночи. Что здесь важнее для него – большой вопрос. Если б он не был в прошлом ментом, я бы поставил на первое, но он был им и дослужился до полковника, а для этого ему наверняка пришлось очень и очень многим поступаться. А когда это происходит с человеком многократно, даже с самым каким ни есть порядочным, искренним и тому подобное, то раздвоенность неизбежна. Да и падать с должности заместителя начальника УВД больновато. Я для него, как для бывшего ментовского начальника, всего лишь бывший отставной капитан-спецназовец, этакий бесцельный пловец, волею судеб прибитый к его журналистской лодке. И он наверняка считает и, может быть, даже вполне искренно, что я ему за то, что он не огрел меня веслом по башке, чувствительно обязан. Я это уже проходил и там, за речкой, и здесь, на гражданке. Тем не менее, что из всего этого следует? А следует то, что «засвечивать» свой интерес к Гриве можно только перед либо проверенными, либо неболтливыми, либо преданными нашему делу людьми. А лучше, когда всё вместе.
Первым в свой «предкомандировочный» список Альберт внёс самого Линдмарка, все телефоны которого были давно забиты в его сотовый. Но порядок есть порядок. В экстренных случаях он всегда помогал Альберту принимать оптимальные решения. Второй, подумав некоторое время, он написал фамилию Братов, полагая, что помощь такого опытного и, как заметил наблюдательный журналист, нетипичного ФСБэшника ему может в одночасье крайне понадобиться. Затем список медленно, но верно пополнили ещё несколько фамилий. В следственном управлении Комитета у Альберта появилась новая зазноба, майор Дина Ким, молодая кореянка, переведённая в Город из далёкого Биробиджана вместо подавшей в отставку полковницы Майоровой. По этому поводу Альберт одно время отшучивался от хитрых подколов Линдмарка: «Одной Майоровой меньше, а одним майором больше!». Вписал сюда журналист и сотовый Семёна Проектора, которому следовало позвонить раньше всех, поскольку он был в теме и, судя по настроениям Линдмарка, ни на кого в личном плане не выходил. Пока, думал Альберт, вряд ли его сотовый стоял на прослушке. Если только у самого Шефа. Этот, шведская его башка, может… В это время к нему вдруг невольно привязалось забытое «Ура, мы ловим, гнутся шведы!». Засовестившись, Альберт долго отгонял эту хоккейную считалку, пока она сама не уступила новой – «Куда идём мы с Пятачком?». Интересно, подумал отставной капитан-спецназовец, а полицейский капитан Проектор похож на Пятачка? Далее в списке Альберта появился заместитель начальника Управления лесами Андрей Топорков, с которым Альберт не только неоднократно работал по материалам, но также играл в шахматы и собирал берёзовый сок на даче, а главное – пил водку с его женой и жарил с детишками шашлыки. Такой не подведёт, думал Альберт, попутно сгоняя с языка шахматные ритмы Высоцкого: «Ведь мы сыграли с Талем десять партий, в преферанс, очко, на бильярде, и Таль сказал: «Такой не подведёт!». Вспомнил Альберт и про начальника охотуправления Дробовикова, который не единожды брал журналиста на кабана, а однажды и на редкую охоту с соколом. Этот написал толстенную книгу «Царская охота в Городской области», знал регион, как свои пять пальцев, имел многочисленные знакомства, в том числе и на Гриве. Этого можно было использовать втёмную ради якобы работы над каким-нибудь либо этнографическим, либо природоохранным материалом. Тут Альберт вспомнил про хозяина частной адвокатской коллегии «Шанс» Серёгу Бережного, который мог обеспечить самой качественной адвокатской помощью и доктора юридических наук, и какую-нибудь доярку Симкину из той же Гробовщины, которая не верила ни в какие иные суды (ни в уголовные, ни в гражданские), кроме Страшного. Кстати, именно про эту доярку Альберт недавно прочёл в «Среднерусской правде», что она, увидев под окном своей избы невесть откуда взявшуюся там икону «Тройная радость», не стала заносить её в дом, а ждала ровно три дня. После этого, обратив внимание на то, что икона нисколько не пострадала под дождём, завернула её в холстину и отвезла в храм к отцу Серафиму, за что получила благодарность от самого Владыки Александра. «Во! - Вдруг пришла Альберту неожиданная мысль. - Надо бы и с Владыкой встретиться, испросить у него благословления на изничтожение этого адского пламени. Впрочем, лучше, наверное, Серафимом ограничиться. И Альберт записал в блокнот телефонный номер епархиального управления, которое наверняка располагает координатами храмов на Гриве. После этого журналист начал звонить и, по согласии, назначать встречи, в том числе и кое с кем из братков, промышлявших лесом по всей области. Эти могли дать наколки по местным беспредельщикам, потому как, если кто и сжигал старух, то именно они, в чём у Альберта сомнений почти не возникало.
Глава пятая
Ловись, рыбка
В гостиничном вестибюле густо пахло «Шипром». Откуда сей запах в столь американизированное время? – спрашивал себя Семён и не находил ответа. – Нет бы хоть каким-нибудь «Консулом» повеяло, это ещё как-то можно ущучить, но «Шипр» - это давно выветрившийся советский запах. «Шипр» - для мужиков, «Красная Москва» - для женщин. Впрочем, я уже путаюсь, где то, а где это. По-моему, здесь пахнет воспоминаниями сразу и о моём деде, и о моей бабушке. Эпоха, блин! Семён вопросительно кашлянул и придвинулся к гостиничному столу. Сидевшая за ним администраторша, бегло глянув в красное капитанское удостоверение, достала из бокового ящика заранее приготовленный ключ от номера и вежливо сообщила, что он находится на втором этаже и что с дороги можно заказать себе чаю с пирожками. Горничная минут через десять постучиться к нему с подносом. Однако, подумал опешивший Семён, ненавязчивый заиграевский сервис меня всерьёз удивляет. Я поражён в самую пятку! Но вслух он лишь сдержанно поблагодарил, попросив предусмотреть его пребывание в гостинице никак не короче недели.
- Как пожелаете, - легко согласилась администратор. – У нас всё больше дальнобойщики останавливаются, а им ваш номер без надобности. Они живут по трое, им так удобнее и по деньгам, и в быту. Женщина заметно задержала взгляд на Семёновом пистолете и вдруг доверительно сообщила ему о том, что с полчаса назад звонили из областной газеты «Курьер» и просили забронировать такой же одноместный полулюкс и тоже в аккурат на неделю. Поблагодарив, Семён стал медленно подниматься по скрипучей деревянной лестнице, какие он страшно любил с самого детства, когда жил примерно в таком же, как эта гостиница, доме. Интересно, размышлял он, безрезультатно вращая туда-сюда ключом и слушая над собой характерный фальцет агонизирующей мухи, неужели сам Альберт Эдуардович Нидерквель в эту глушь пожалуют? А что? Если в редакции про этот пламень уже пронюхали, то кого же ещё сюда засылать, как ни Альберта? И хорошо, однако. Он не то что эти пустобрёхи из «Среднерусской…», и публикация какой-нибудь сенсухи для него не главное. Он больше уважает сам процесс, как и я, впрочем. Хорошо, если он, а не какой-нибудь Порывайло. Тут Семён вспомнил шоумена с местного телевидения и его замутило, как двумя часами раньше, когда он угодил в кучу с зелёными мухами.
Чай принесли, как и было обещано, ровно через десять минут. За это время капитан успел переоблачиться в спортивный костюм и стоптанные мохнатые тапки. Горничная оказалась весьма пожилой дамой, явной пенсионеркой – так что ему стало даже неудобно от того, что ей пришлось подниматься к нему на этаж да ещё с весьма нелёгким подносом, на котором были уютно расставлены фарфоровый чайник, чашка с блюдцем, сахарница и стеклянная вазочка с полудюжиной румяных пирожков. Лихо подмигнув женщине, Семён опустил в её оттопыренный на фартуке карман сложенную пополам сотню и, заперев за нею дверь, с чувством рухнул на широкую деревянную кровать. Но полностью расслабиться так и не удалось. Едва Семён отхлебнул пахнущего мятой напитка, как на его столе охнул телефон. Странный это был звонок, точнее и не звонок вовсе, а именно какой-то не то вдох, не то выдох. Звонили из Города. Звонил, разумеется, Альберт, уже откуда-то знавший, что звонит именно капитану полиции Семёну Проектору.
- Привёт, Сёма, - говорил журналюга таким голосом, словно только что пил водку вместе с Веткиным. – Ты уже расположился? Отлично. Со своими гутарил? Что они бают?
- Да, пока ничего определённого. – Решил подстраховаться до поры Семён полным неведением, но ему тут же стало от этого так стыдно, что он договорил реплику до конца:
- Тут майор Веткин, здешний начальник по криминалу, обещал вечером позвонить. Может, что-то прояснится?
- Будем надеяться. Я пока прозвонкой занимаюсь. Так что, будь спок, тоже не с пустыми руками на Гриву пожалую. А помнишь, как мы в Мадриде? – Вдруг громогласно шутканул в трубку Альберт. У Семёна даже ухо заложило. Ну, и голосюга, подумал он, а вслух ответил, что хорошо помнит не только про Мадрид, но даже и про Цусиму.
- Нет, Цусима в нашем случае не годится. – Возразил Нидерквель. – Лучше уж Брусиловский прорыв. И они пожелали друг дружке успехов до следующей созвонки. Но не успел Семён перевести дух, как в телефонном аппарате вновь кто-то тяжко вздохнул. На сей раз это был майор Веткин.
- Слышь, Семён. Я на вечерний клёв на наш пруд собрался. Не желаешь компанию составить. Там и разговоры разговаривать приятней. Не бойся, со мной, брат, ты все кучи минуешь. У меня на них особый нюх.
- А что? – спросил то ли Веткина, то ли самого себя Проектор. – Может, с этого и стоит начинать? Ты только удочку на меня возьми и…
- Да что ты, право, Семён. Что ж я не понимаю, что ты на такое дело удочки из Города не попрёшь? Я и удочку возьму, и опарышей, и малость повечерять … с подогревом. Всё как положено в нашем суровом северном крае! – Веткин переменил игривый тон на более серьёзный. – Давай через пару часов выкатывайся из гостиницы, я тебя возле администрации подхвачу. Вернув трубку на рычаг странного аппарата, Семён поставил на сотовом будильник и отдался во власть Морфея.
Глава шестая
Из огня да в полымя?
Именно такая рокировка могла произойти с Альбертом в том случае, если бы он вдруг обнаружил преднамеренное происхождение всех этих возгораний на Гриве. К такому выводу журналист пришёл по завершении своих звонков и встреч с некоторыми близкими к местной власти людьми. Не хотелось ни первым, ни вторым людям области осмысливать все эти ужасы, происходящие на вверенных им территориях. Куда как проще уповать на то, что если и коснулись окрайков нашей области поджигатели, то совершенно случайно забредя в одну или две полумёртвых деревеньки с густонаселённых просторов соседнего индустриального региона, где они и родились, и выросли, учась одновременно, как выразился сатирик, пить, курить и говорить. Выродки, конечно, но не наши. А ещё лучше, вообще не касаться этой мутной субстанции: осадок, он и есть осадок - осядет, когда придёт время, а пока нехай его плавает себе по поверхности. Мало что ли у нас пьют да по пьянке курят и разводят огонь где ни попадя? Только за последние полгода в области погибло от самовозгораний около сорока человек! И кому и зачем сжигать этих неимущих старух, которым и пенсию-то приносят не каждый месяц? А это мысль! – Размышлял над узнанным Альберт. – Если пенсию на Гриву привозят, допустим, раз в три месяца, то у восьмидесятилетней бабушки она может составить тысяч тридцать, а то и поболе! На такую сумму иной бандюган вполне может и отважиться! Даже если не алкаш и не наркоман. Хотя пьют в том краю практически все: кто – больше, кто – меньше. Значит, - отдавал себе отчёт Альберт, - если мы с Проектором докажем, что старух ограбили и, заметая следы, сожгли, то нас самих постараются испепелить. И это, судя по всему, сделать будет не так уж и трудно… руками каких-нибудь залётных калымщиков или обычных зэков из УДО, коих на Гриве – пруд пруди! Закопают с огромным энтузиазмом. В Городе ныне модны корпоративные гулянки по кабакам, а на Гриве – корпоративные мочилова по делянкам да лесосекам. Помнится, минувшей весной там уже бушевало стихийное пламя, гектаров двести леса вылизало, а вместе с ним молодого участкового и двоих егерей. Поначалу какой-то лейтенант из следственного управления что-то там накопал про насильственную смерть, какие-то характерные следы на обгоревших телах нашёл, но начальство этого следовательского порыва не поняло и не поддержало. Семьям выплатили приличные компенсации, и дело незаметно заглохло. Альберту удалось заполучить его по своим каналам, и вскоре он понял, что лейтенанта попросту сломали как раз в тот момент, когда он уже вышел на конкретных убийц. Сначала у молодого следователя загорелась дверь в квартире, а потом и его новый «жигулёнок». Воистину формула – из огня да и в полымя! Огонь остался дремать до поры в тайге, а преступное пламя добралось до Города, где остерегающе опалило самых непонятливых. Всё просто, ничего лишнего, как на обычной войне. И если я хочу для Гривы мира, то к ней, войне, как гласит пословица, и надо готовиться.
И решив так, Альберт стал собираться в дорогу. Солнце к этому времени скатилось за соседнюю высотку, разбрызгав багровые протуберанцы по соседним магазинам, кафе и боксам доставшей Альберта до печёнок тепловой организации. Принеся с лоджии высокий спецназовский рюкзак, отставной капитан проверил в его боковых карманах охотничий нож, компас, бинокль, походный топорик, компактный надувной матрац, складные спиннинг с удочкой и иные необходимые в полевых условиях штуки. Отдельно он уложил в специальный непромокаемый пакет соль, сахар, перец, небольшой контейнер с лекарствами, а также зажигалку, тройку файеров и флакон с жидкостью для разведения огня. Потом приступил сначала к одежде, а затем к продуктовому блоку, куда помимо консервов, концентратов и галет вошли литровая фляга ректификата и подарочная коробка трёхзвёздочного «Арарата». В итоге рюкзак получился столь увесистым, что Альберт, для пробы взвалив его на плечо, невольно крякнул. Впрочем, до гостиницы он довезёт всё это имущество на машине, а в номере можно будет произвести некоторую целевую перезагрузку. Будет гораздо хуже, если по прибытии на место он обнаружит досадную нехватку чего-то очень важного, необходимого для действий в конкретно сложившейся ситуации. Ближе к сумеркам позвонил Швед, хитро поинтересовался настроением и ценой на солярку. Потом исподволь попытался выведать что-нибудь из предварительной информации, которую, по его мнению, Альберт наверняка сумел получить через свою агентуру. Альберт отвечал уклончиво, в том смысле, что, дескать, данные очень отрывочные и поверхностные и о наличии 105-й статьи УК (убийство) пока ничто не говорит.
- Что вы хотите, шеф, - заканчивал разговор заведующий отделом расследований, - у нас в Городе за полгода почти тридцать человек одних пьяных курильщиков живьём сгорело, а тут отдалённые деревни, где всё из дерева, а из кирпича разве что одни печки. Опять же, в августе ни капли дождя, лес как порох, а бабки тамошние глухи, слепы и малоподвижны. Тут, Александр Францевич, проблема скорее социальная, чем криминальная.
- Ну, ты, Альберт, разберись во всём, как один ты умеешь. Социальность ведь тоже можно так подать, что мало никому не покажется: ни губеру, ни Думе, не тем более местным воротилам. Помнишь, какой громкий скандал вышел, когда ты про дом престарелых написал, в котором бывшие зэки избивали ветеранов войны? Понял, куда я клоню? Наша газета всегда имела своё неповторимое лицо, и во многом благодаря твоим стараниям. Не подведи и на сей раз. Я селезёнкой чую, что с этой Гривы уже давно всё самое интересное скатывается от нас в сторону Ледовитого океана.
- Не селезёнкой, шеф, а печёнкой, - попытался поправить Линдмарка Альберт.
- Это почему ещё? – Недовольно огрызнулся Швед.
- Именно печень, так сказать, курирует в нашем организме основной температурный баланс. – Вполне серьёзно пояснил редактору всесторонне начитанный подчинённый, подумав про себя при этом: «Линдмарк определённо ждёт от меня очередного криминального чуда, а такие чудеса в моей профессии нынче попахивают кровью. Нынче вам не девяностые, когда нашего брата на руках носили, нынче журналюг оскорбляют и мочат, потому самые хитрые и подались кто во власть как Мединский, кто в шоумены, как Соловьёв, а кто и в тривиальную обслугу сильных мира сего или в рупоры спецслужб, как некогда Доренко или Караулов. А я остался, выражаясь высокопарно, на своём боевом посту. И Линдмарк, зная об этом, не теряет времени даром: хоть по-своему и любит меня, но ещё больше любит своё редакторство, в которое сам неожиданно для себя перелез из ментовского кресла. Просто он очень долго занимался закручиванием гаек и теперь всё никак не может наиграться в свободную, демократическую прессу. Однако, как сказал поэт, «но времена для брутов слишком круты». Вот для меня они уж точно круты, и надо быть готовым к тому, что если я докопаюсь до криминальных причин этого адского огня на Гриве, то, и в самом деле, могу запросто попасть в полымя сначала там, в лесах, а если не сгорю, то и здесь, в городских кварталах».
Глава седьмая
Альберт вспомнил, что связи нет…
Приготовив тревожный рюкзак, Альберт вдруг представил себе Гриву, где впервые он побывал ещё в прошлом веке. Помнится, он уговорил главного врача экстренной медицинской помощи Фельдшерова взять его с собой в группу дальнего вызова «по скорой». Летели на биплане «Ан-2» на самый север области, откуда, по рассказам старожилов, в особо ясные морозные ночи можно было запросто наблюдать гуляющие по горизонту всполохи Северного сияния. Сам полёт Альберт почти не запомнил, а вот посадка осталась в памяти почти на всю жизнь. Самолёт, пересаженный в зиму с колёс на лыжи, плюхнулся прямо на огород к какой-то древней старухе, где местные мужики наскоро соорудили несколько сигнальных вех да возле наполовину занесённой снегом калитки примостили носилки с тяжело раненным лесорубом, который, как они выражались, «поймал развилку», то есть комель спиленной ели, которая, разогнавшись во время падения, со всего маху врезалась раздвоенной вершиной в стоящий напротив крепкий дуб. От резкого столкновения комель (основание) подбросило на несколько метров вверх и… Ротозею-пильщику повезло, что не убило. Как показалось Альберту, самолёт после касания «лаптями» наста почти не катило. Прямо, что твой вертолёт. Как потом оказалось, пилот «Ана» ранее летал на Кавказе, где поднимал в ущелье свой «Ми -8-ой» не как вертолёт, а по-самолётному: с небольшим разгоном и по горизонтали. Альберт помог тщедушному Фельдшерову загрузить в салон носилки с раненым, установить над ним капельницу и, извиняясь, попросил назад лететь без него, чем страшно обрадовал одичавших мужиков, жутко охочих до новостей и новых впечатлений. Вскоре самолёт, спешно затарившись ещё парой бидонов деревенского молока, так же косо взлетел, словно выпущенный из судовой катапульты, а Альберт тут же устроился на постой к леснику Гордею Постникову, с которым потом не раз созванивался и списывался. Вечером славно поужинали зимней окрошкой с простоквашей и хреном и лосиными котлетами с морёным в печи капустным листом, запивая всё это доброй Постниковской медовухой и принесённым с мороза Альбертовым спиртом, разбавленным наполовину местной ключёвкой. Досыта наевшись и наговорившись, вышли, разомлевшие, покурить. С юга на очищенную со всех сторон от снега избу смотрела полная луна, а слева и справа – с Запада и Востока - сумрачно нависали молчаливые ели, с которых нет-нет да и срывались вниз набрякшие шапки январского снега. Несмотря на святочную пору и ясную погоду, в тайге было не морозно, то есть температурный столбик не падал даже до минус десяти. Ещё на кухне Гордей свернул две козьих ножки и теперь раскочегаривал их Альбертовой зажигалкой. Вскоре в воздухе повис терпкий аромат заморского табака. Оказалось, в деревеньку кто-то из калымщиков завёз по случаю семян «Вирджинии», и вот теперь почти все местные мужики - лесорубы и охотники – перешли с вошедших в привычку российских «бондов» и «винстонов» на американскую козью ножку.
- Слушай, Гордей, - мечтательно спросил тогда у лесного человека журналист, - мне кто-то из ваших однажды похвастал в Городе, что по ночам отсюда иногда видят Северное Сияние… - С этими словами Альберт повернул лицо к Северу, строго на Малую Медведицу и Полярную звезду. Но Север был угрюм и чёрен, как растопленный для заливки крыши гудрон.
- Отчего же похвастал? – Лениво попыхивая самокруткой, почти обиженно проговорил Гордей. – Прилетай, однако, после Крещенья, а лучше в феврале. Покажу. Оно у нас, конечно, не такое высокое, как в тундре, но мало-мало прогуливается над дальним лесом. А сейчас луна большая да больно тепло. Светло и туманно, в общем. После двух подряд таких славных вечеров Альберт ещё трижды бывал у Постникова, но Северного Сияния так и не увидел: то тепло, то светло, то много выпили. Но всякой ночью они выходили с лесником под чёрное звездастое небо Гривы и, с надеждой глядя на Север, Альберт читал Гордею отрывки из своей новой поэмы «Грива»:
Скрипну по двору лёгкой походкой,
Млечный путь над избой, как река,
Чудный месяц серебряной лодкой
Против ветра скользит в облака.
Ни дымов, ни собачьего лая,
Всё леса да леса без конца,
Только сосны согласно кивают,
Да шуршит снеговая пыльца.
Вот и снова на дальнем кордоне
Я живу как отшельник один,
Грею воду в железном бидоне,
Чищу ветошью свой карабин.
И как прежде и вольно, и грустно,
Когда просто идёшь налегке,
И забытое первое чувство
Сторожит в голубом сосняке.
Разомлевший от нахлынувших воспоминаний молодости Гордей просил Альберта почитать ещё и ещё. Альберт читал. Потом они выпивали на брудершафт привозного коньяка, и Альберт принимался за последнее, про их любимое небесное созвездие:
Может, кажется, может, грезится,
Может, снится в глухую ночь –
Голубеющая Медведица
Виновато уходит прочь…
Альберт читал и читал, а Гордей, со вкусом затягиваясь «вирджинией», молча думал о чём-то давно прожитом и забытом, что неизменно возвращалось и сладостно щемило грудь этими редкими для него вечерами. Нередко потом, возвращаясь в Город, Альберт начинал тосковать и томиться, что не раз заставляло его набирать на сотовом памятный Гордеев номер, но почти всякий раз в ответ эфир сначала безмолвствовал, а затем «отплёвывался» короткими гудками. Вскоре Альберт усвоил, что связь на Гриве как минимум не надёжна. А окажись ты ненароком в тайге, так наверняка не дозвонишься ни до города, ни тем более до райцентра. А сейчас предстоит ехать даже не к Гордею в лесничество, а в самую натуральную глушь, где не то что связи, но, пади, и света-то нет. Альберт тоскливо посмотрел в свой ноутбук и набрал Линдмарка по скайпу:
- Здравствуйте, шеф, - вяло поприветствовал журналист своего начальника. - Я тут позапрошлогоднюю поездку на Гриву вспомнил. Я ещё тогда про ворованный лес писал и бандитские заимки на таёжном озере…
- Ну, как же, как же! - Как будто вспомнив о чём-то интимно приятном, ответил прихлёбывавший из чашечки Линдмарк. – Этот твой материал потом ещё в Москве выходил, в этом, как, бишь, его…
- В «Аисте», - напомнил Шведу Альберт, – который деток приносит. Но в сокращённом варианте.
- Всё равно, - решительно возразил редактор, - мне приятно было. Лощёная столичная газета перепечатывает нашу статью, да ещё со ссылкой.
- Да, ерунда всё это, шеф, личные связи. – С досадой стал оправдываться Альберт, который физически не выносил фамильярных благодарностей. – Я, если помните, там, на стажировке целый месяц был. Сначала в Москве на Старой площади, а потом на их корпоративной базе в Ульяновске. Но я не про это сейчас хотел поговорить. Даже не поговорить, а попросить…
- О чём? – Тут же принял сторожевую стойку Швед.
- Там, куда вы меня направляете ловить бандитов, - почти зло выдавил из себя Альберт, - очень плохая связь. Точнее, когда я там был в последний раз, она пропала вовсе. Я только сейчас пробовал дозвониться туда знакомому леснику, и ни хрена у меня не вышло. Может, он, конечно, надрался или утопил в колодце свой телефон, только вряд ли. Поэтому, Александр Францевич, вы бы спутникового на недельку для меня попросили у этого вашего земляка… представителя президента. У него, знаю, точно есть. А вы, помнится, рассказывали, что он тоже шведских кровей? На каком-то там фиорде родился…
- Он – из норвежцев. – Сухо ответил Линдмарк.
- Тогда попросите у него лыжи или беговые коньки, и подождём до зимы. – Насмешливо посоветовал болезненно воспринявший сухость начальника Альберт.
- Да, не кипятись ты, - остановил его Линдмарк. – Я тут расслабился за ужином. Выпили с Галкой мадеры. Кстати, ты пробовал хохляцкой мадеры? Ай, ничтяк! Только уж больно дорого ломят, бандеровцы!..
- Шеф, вы же швед, вам пристало помнить о Мазепе, - посоветовал участливо Альберт.
- Да, иди ты, право, со своими аналогиями. Один хрен, что Мазепа, что Бандера, что этот их нынешний Тягнибок. Все за нацию, за нацию! Спрашивается, за какую? Вот Киев с первого тысячелетия – мать городов русских, Одессу француз Ришелье основал, Крым много веков был татарским, а по всему Днепру сотни лет хозяйничали запорожцы, то есть казаки, скорее более родственные нашим донцам, чем украинцам. Да и не жили они на окраине, а если что, прямиком к нашему царскому двору хаживали. Да и какие они националисты, скажи на милость, эти правосеки, если только и мечтают, как бы поплотнее прислониться к тёплой немецкой заднице?
- К американской, шеф, - вежливо возразил полунемец Альберт, - но вы отвлекаетесь.
- Ладно. Добуду я тебе этот телефон. И «Мадера» с меня, если удачно съездишь. Нет, две «Мадеры», - поправился Линдмарк.
- Если я вообще оттуда вернусь, то сам поставлю, - парировал журналист. – Впрочем, если всё удачно пройдёт, то обязательно съезжу на эти самые фиорды. Мне Илона из туристического «Атласа» и путёвку уже предлагала.
- Вместе съездим, Альберт, по Шенгену. Давай завтра поутру звякни и– за чемоданчиком. Я сейчас договорюсь…
- Простите, Александр Францевич, за нетерпение, но лучше бы сегодня успеть. Я завтра чуть свет выйду. До Гривы от нас никак не меньше четырёхсот вёрст. И дороги там, скажу я вам, похуже, чем … в Крыму (в это время по ТВ только и делали, что сокрушались о плохом состоянии крымских дорог). Швед уже никак не возражал, лишь заметил, что прежде чем позвонит представителю, «хлопнет ещё бокал мадерцы». Альберт на это лишь удовлетворённо зарычал. Кажется, ему удалось обезопасить себя хотя бы по части надёжной связи.
Глава восьмая
Тайны Заиграевских озёр
На берегу Заиграевского пруда Семён испытал странное ощущение. Он вдруг явственно почувствовал, что это как будто не он купался здесь тремя часами раньше, а какой-то другой капитан, дерзкий, хулиганистый, беспечный. Сейчас всё было по-другому, всё говорило об округе, как о весьма уютном, весьма ухоженном и даже по-своему респектабельном уголке русской земли. Оказалось, что в центре пруда надёжно торчит небольшой островок с изящной беседкой и плакучей ивой посерёдке, а с другого берега пруда смотрят прямо на районную администрацию сразу пять посеребрённых куполов высоченного, явно действующего храма, от ворот которого к аккуратной прибрежной луговине, старательно подбирая полы длинной сутаны, неторопливо шёл высокий бородатый мужчина с огромным крестом на груди.
- Вот и отец Серафим с обходом, я тебя с ним обязательно познакомлю. – С видимым удовольствием проговорил Веткин, нетерпеливо дёргая на себя натянутые ручки туго набитой дорожной сумки. Между тем, как на берегах пруда, так и на маленьком круглом островке с причаленными к нему с заветренной стороны небольшими деревянными плоскодонками шевелились прилично одетые люди. Ни ожидаемых поношенных плащей, ни универсальных бесцветных фуфаек «весна-зима-осень» Семён не увидел. Преобладали яркие импортные ветровки и добротные спортивные костюмы, а на ногах вместо растопыренных болотных сапог и затёртых, измученных непогодами кед «на выброс» - аккуратные кроссовки или высокие туристические ботинки. Семён пристальней глянул на майора и нашёл его вполне «камильфо»: стильная курточка цветов немецкого флага, отглаженные синие джинсы, заправленные в широкие голенища прорезиненных синих же полусапожек. Семён глянул оценивающе на себя и недовольно поморщился.
- Иван Иваныч, - выйдя через пару минут на лужок перед администрацией, позвал он майора, - что это у вас тут за тайная вечеря?
- Хорошее название, можно даже сказать – точное, – без колебаний согласился Веткин. – Понимаешь, я позвал тебя на озеро для, так сказать, затравки. Ну, чтобы ты мог загодя наладить кое-какие контакты, собрать некоторую полезную информацию. Здесь вечером это можно сделать гораздо быстрее, а главное – качественнее, чем рабочим днём, плутая по учреждениям, разным там коридорам и приёмным.
- Ты хочешь сказать, что на вечернем озере возле администрации собирается весь ваш бомонд? Кстати, почему вдруг на озере, а не на пруду, как днём? – С удивлением спрашивал Семён.
- Вот именно, что бомонд, а не только силовики да чиновники. Сюда порыбачить и капиталисты местные приходят, и ребятки с не совсем, скажем так, позитивной репутацией, - начал перечислять Веткин, но Семён невольно перебил:
- Что, бандиты что ли?
- Это у вас в Городе бандиты, а у нас, так сказать, добровольные помощники власти. У них своя кухня, свои понятия о справедливости, и мы к ним нередко обращаемся за помощью, особенно если кто-нибудь наследил в тайге или на дальних выселках. Думаю, что тебе тоже без их консультаций не обойтись. А почему озеро? Да, потому, что пруд копают, а этот водоём, согласно архивным метрикам, был здесь и пятьсот, и шестьсот лет назад. Думаю, что и до появления здесь людей вообще. Так, в нём ещё при Иване Третьем татарский отряд утопили. Тогда, говорят, и островок этот вырос, вроде как в честь доблестного местного воинства – чуди, вепсов, комяков и новгородских ушкуйников, которые всю эту кампанию и возглавили. Они вообще татар лупили по всей Волге, ещё задолго до Куликова поля. Да и было ли оно на самом деле? Вон уж который год копают, а воз и ныне там. Ни черта не нашли. А здесь и ваши, и столичные археологи много чего находили, в том числе, пики, лезвия, остовы шлемов и кольчуг.
- Археологам я, конечно, верю, - с неохотой признался Семён, - а вот насчёт природного происхождения островка у меня имеются большие сомнения. Думаю, что насыпали его крепостные по указке какого-нибудь местного самодура, что встречается довольно часто.
- Часто да нечасто, - тяжело вздохнув, не согласился Веткин. – Ты вот купался здесь и нырял, но с берега, и то, наверное, заметил, как дно резко вглубь уходит. Заметил?
- А то! – Сознался знаток подводных миров Проектор. – Думаю, что здесь на серёдке метров пять – шесть будет, если не больше.
- А вот и больше. Нырни-ка ты прямо возле острова, можешь хоть солдатиком сигать вон с крыши беседки, и хрен дна достанешь уже через пару-тройку метров. Один тут приезжий москвич попытался, так его еле-еле откачали, сердечного, - так, бедняга, нахлебался.
- Да пьяный, наверное, полез. – Скептически отозвался Проектор. – По пьяни в одной пригородной деревне тракторист в придорожной луже утонул!
- Да причём тут пьянка?! – Зло отозвался Веткин. – Я сам этого парня в озере вылавливал. Трезвый он был. Просто сил не рассчитал, не поверил, что ему, только что вернувшемуся с Красного моря, с каким-то сельским прудом не управиться. А всё почему? Там в море видимость идеальная и вода вдвое плотнее, а самое главное – теплее и предсказуемей. Нырнёшь – и всё у тебя, как ладошке, до самого подводного горизонта. А у нас вода зеленее травы и слоями: тёплый – холодный, а метрами двумя ниже поверхности вообще не прогревается. Считай, родниковая. Вот он с дуру и вбухался в этот слой и ориентировку потерял.
- Иван Иваныч, так какая примерно глубина возле острова? – С неподдельным интересом спросил любопытный Семён.
- Да, мерил я с лодки. Пятнадцать метров. А ближе к середине – и все тридцать будет. Словом, хрен здесь такой остров насыплешь без техники… вот учёных бы сюда из столицы. Аквалангистов там, ихтиологов, археологов, а, может, даже и вулканологов. Здесь неподалёку с кургана бульдозером бочину срезали, так там сразу слоёв шесть наружи оказались: два белёсых, два пепельных, один чёрный, а один красноватый такой, но не совсем глина. Там и пепел, и ракушечник окаменелый, и, знаешь ты, много этакой золотой пыли на каменьях, что с верхнего слоя вывалились. Кстати, здесь неподалёку в тайге, километрах в трёх, ещё два глубоководных озера есть. Вода ледяная и привычной рыбы нет. Аким с кордона грузом мерил: почти сто метров лески в воду ушло, а так дна и не достал.
- Привычной рыбы, говоришь, нет. А какая есть? – С искренним удивлением вопрошал Семён. – Неужто какая доисторическая?
- Да, нет. Те же щуки, но совсем другие. Короткие, как поросята, и чёрные, как трубочисты. А вот сомы наоборот, больше похожи на крупных налимов, только очень светлых и с небольшими головами. Словом, самому тут ни в жисть ничего не понять. Одно слово – Грива! И этот островок, что ты перед собой видишь, не иначе, как пуп земли. Под ним две платформы этаким коньком сходятся: одна отсель опускается на юг, в сторону Города, а другая на север, к тундре и студёным морям. Вот, примерно так, дружище! Ну, давай разбивать бивак, - перебил самого себя Веткин и по-хозяйски зажужжал змейками своей сумки.
Глава девятая
Альберт уходит от «хвоста»
Альберт заправился на южной оконечности Города, где по его давним наблюдениям, горючее было и качественнее, и дешевле. В охотку транжиря порой на разную безделицу тысячу – другую кровно заработанных рублей, он с ещё большим удовольствием и прилежанием экономил на разной ерунде какие-нибудь в лучшем случае десятки. Так уж большинство из нас устроено: нередко нормальный великодушный мужик вдруг впадает «при исполнении» в редкостную бережливость, граничащую с самой матёрой скупостью. Разумеется, скоро всё это у него проходит, и он вновь начинает сорить деньгами направо и налево, как истинный джентльмен. Но бывает, бывает и с джентльменами! Залив полный бак, журналист выехал на кольцевую, по которой стал клонить к Северу, попутно наблюдая в зеркало заднего обзора за дорогой: нет ли какого хвостишки, что с ним уже нередко случалось?.. Слишком много накануне он говорил и расспрашивал, и всё о Гриве да о Гриве, а там нынче неспокойно, а, прямо говоря, беспредел, который, как ни крути, опасен как для обеих ветвей власти, так и для силовиков, которые до сих пор на этот счёт – ни ухом, ни рылом. А тут он, главный разоблачитель чиновничьих слабостей и пороков, узкий специалист (сапёр!) в сфере коррупционных составляющих провинциальной жизни. «А что? – Спросил себя Альберт. – У нас, и в самом деле бытует совсем иная коррупция, чем в Москве и Питере. Да и в Ярославле даже, или там, в Нижнем, где и людей гораздо больше живёт, и заводы, ни в пример нашим, пыхтят себе всеми трубами как атмосферного, так и подземного пролегания, у коррупции тоже не провинциальное лицо. А всё просто, всё, как и прежде, по Марксу: у них высокая концентрация производительных сил, а у нас – нет. И если бы Маркс сегодня приехал в Россию, то он вслед за «Капиталом» написал бы не менее фундаментальный труд – «Коррупция». Поразмышляв так за ещё не совсем привычной баранкой «Фрилендера-2» (именно такую разновидность популярного английского внедорожника удалось по относительной дешёвке приобрести Альберту), он вдруг явственно почувствовал «хвоста». Следившие за ним явно меняли авто, но их выдавала одна и та же схема слежения: они ехали вдоль левой бровки полосы, впритирку со «встречкой» - видимо, с тем, чтобы иметь достаточный угол обзора. Ранее Альберт с такой манерой «сопровождения» сталкивался, и не раз, а потому теперь решил пресечь это дело на корню, поскольку хотя бы километров сто намеревался проехать в полном одиночестве, когда ничто и никто не мешает всё хорошенько обдумать и спланировать. Дальше, ясное дело, «наружка» опять упадёт ему на хвост, будь она хоть ФСБэшной, хоть губернаторской, а хоть и бандитской. У последних, в смысле бандитов, на Гриве тоже есть свой крупный материальный интерес! «Наружка» примерно в ста километрах от Города шла за ним на … «девятке». Видимо, филёры страховались от подозрительного однообразия: всё иномарки да иномарки типа «Фокусов» и «Лачетти», а тут бац – старенький «жигуль», на котором, как правило, ездят глубокие пенсионеры и ветераны, которые не взыскательны от природы и экономят чаще всего на помощь своим безалаберным детям и внукам. Словом, надо было попытаться сделать отрыв на ровном скоростном шоссе, и Альберт попытался это сделать. Убедившись, что въехал в неконтролируемый гаишными фиксаторами отрезок, он резко ударил по газам, и стал заметно удаляться от преследующей его «девятки», но та через пару километров весьма коротко справилась с отставанием. И Альберт, следя по спидометру и видеофиксатору, чётко определил, что «жигуль» летел по трассе под сто восемьдесят. Не иначе, форсированный движок, - решил Альберт. Дорога, между тем, становилась всё проблемней, и «делать» по ней прежние полторы сотни стало не только нецелесообразно, но и опасно. Альберт убавил ход до ста десяти - так он обычно ездил по своим загородным делам – и стал раздумывать над вариантами отрыва по более хитрой схеме. Скоро он вспомнил про объезд через крупный свинокомплекс, повёртка на который должна была появиться буквально через пару километров. Он резко сбавил скорость до шестидесяти, и когда «девятка» почти настигла его, свернул по указателю. Не успевший среагировать на этот Альбертов маневр «хвост» стремглав пролетел мимо. Хорошо было ещё и то, что при въезде в лес повернувшая с основного шоссе дорога раздваивалась: одна вела к свинокомплексу, а вторая – в село Долгие Бороды и к областной психбольнице, с молодым главврачом которой Витькой Сорокиным Альберт водил тесную дружбу. «А что если к нему на утренний чай заехать? – Неожиданно спросил себя Альбер. – Заодно и этих, блин, хвостарей с толку собью. Тогда уж точно отвяжутся!» И он повернул свой внедорожник на мощёную булыжником ветку на Бороды. И за все семь лесных километров до «психушки» он не увидел в зеркало заднего вида ни одного транспортного средства. Разве что лениво выехал с лесной просеки охотник на квадроцикле, но повернул не к селу, а назад, к шоссе. Это хуже, подумал Альберт, могут его остановить и спросить. Впрочем, попрошу у Витьки где-нибудь схорониться или сам догадаюсь по обстановке. Так и получилось. Альберт не стал парковаться возле парадных дверей, а объехал административное здание справа и приткнул машину за мрачноватым корпусом для сумасшедших зэков, в золотеющих кустах боярышника. Хоть Витька Сорокин и был своим в доску парнем, но Альберт всё же позвонил ему на сотовый. Витька сказал, что у него через пять минут утренняя летучка, но что дело это спорое, и он уже ставит чайник.
- Очень хорошо, что ты заехал. Знаешь, тут одного профессора привезли с обострившейся шизой. Я тебя с ним познакомлю. Ну, блин, говорит, как пишет. А пишет, как Бердяев, даже лучше. Как этот, как его… Самуил Франк. Точно!
- Он, что, тоже еврей? – Зачем-то попытался уточнить Альберт.
- Ну, конечно же, Альберт. Чему тут удивляться? Филологи, философы, филателисты - вообще все феномены у нас через одного евреи, как в армии прапора – через одного хохлы. Без евреев, друг мой, в России было бы очень скучно!
- А без немцев? – Не унимался Альберт.
- После того, как из России в четырнадцатом году выперли всех немецких фабрикантов, а в восемнадцатом расстреляли нашу царско – немецкую династию, в стране окончательно не стало порядка. А это, друг мой немец, ещё хуже. Ну, ты давай, поторапливайся. Я – на планёрке, а ты пока пей чай с пряниками. Альберт так и сделал. Секретарша главврача полногрудая Наташа включила телевизор, где по «России-24» начинались «Новости». Из них не без злорадного чувства (к своему стыду!) Альберт узнал, что у американцев взорвалась очередная ракета, а наша, наоборот, пролетев восемь тысяч километров, поразила какой-то сарай на Дальневосточном полигоне со странным для Камчатки названием Кура. («С грузинами вроде бы замирились?» - удивлялся про себя Альберт). С нескрываемой гордостью вызывающе ухоженный телеколлега сообщил, что она, ракета, запросто может преодолеть и двенадцать тысяч вёрст, видимо, намекая худо-бедно знающим географию и умеющим считать на Вашингтон и Чикаго. Когда Альберт в охотку допивал вторую чашку чаю, в приёмную, шумно обсуждая что-то, из кабинета Главного стали выходить врачи. Некоторые кивали Альберту, как старому знакомому, поскольку не раз видели его со своим молодым честолюбивым патроном. При этом заместитель по медчасти Валечка, которая не раз снабжала Альберта редкими препаратами от бессонницы, так хитро подмигивала журналисту, что он ради её чудесных зелёных глаз готов был тут же забыть и про Гриву, и про «хвост» на дороге, и даже про несчастных старушек из Гробовщины. Но тут из-за двери с табличкой «Сорокин Виктор Павлович» появился сам Витька, и Валечка поспешно юркнула в свой кабинет, который находился в аккурат напротив. Лихо произведя прямо из прохода приглашающий жест, Витька коротко бросил секретарше:
- Кофейку нам, Наталья, сооруди. Ты, как, – обратился он к журналисту, - чёрный или со сливками?
- С ними, - переходя на игривый Витькин лад, ответил Альберт и решительно поднялся с удобного кресла. Рука у Витьки была, как всегда, крепче стали. Студентом он подрабатывал медбратом в самой крутой Питерской психушке, где всех санитаров, работавших с буйными, специально подкачивали и даже подкармливали анаболиками. Там Витька и накачался как Шварценеггер. Вот и сейчас первое, что бросилось в глаза Альберту, был тренажёр на становую силу и бицепсы. Рядом с начальственным столом покоились неизменные десятикилограммовые гантели, возле стены – огромная чёрная гиря, а над столом – портрет Достоевского, которому Витька в своей дипломной работе поставил точный диагноз: «Здоров!». Альберт пытался с ним на этот счёт спорить, но безуспешно.
- Значит, опять на мокруху едешь, журналюга? – Спросил заговорщицки психиатр.
- Пока только на пожарища, - почему-то поосторожничал Альберт.
- Так я тебе и поверил, - не поверил Витька. – А «хвоста» к тебе тогда зачем приставили. Пожарища… Поджоги скажи, ёлы-палы! И когда тебе это всё надоест? Женился бы поскорее, может, хоть баба тебя уймёт. Опять же, дети пойдут. По себе знаю: это как-то осаживает, успокаивает. У меня конина хорошая в сейфе, да тебе в дорогу. Жаль. Так редко стали видеться. Слушай, давай, как приедешь, ко мне в деревню махнём на твоём новом «Лэнд Ровере»? Картошечку пороем, конинку мою раздавим, мерёжи в заливе поставим. У меня, брат, такая коптилка дивная появилась, килограммов на пять!
- Да, мы столько и не наловим? – С сомнением проговорил Альберт.
- Да брось ты! Я в прошлый уик-энд целый пуд из сетки вынул! Лещ, щука и даже судачок небольшой попался. И накоптил, и нажарил, и уху два дня всей семьёй хавали (у Витьки было двое близнецов-пятилеток).
- Когда он ещё выдастся этот уик-энд? – Тяжело вздохнул Альберт. – Не люблю незаконченных дел. Недели через две – не раньше.
- Замётано, Алик! – С энтузиазмом согласился Витька и тут же перевёл разговор в плоскость ЧС:
- Слушай, а давай сейчас этих наблюдателей накроем? Выедем им навстречу, остановим, скрутим, а в случае чего – ко мне на нары! Санитаров я предупрежу. Вдуем им аминазина по шприцу, и езжай ты себе спокойненько. До завтра они не очухаются. А потом я им дурочку прокручу и выкину их на хрен за ворота. Делов – то!
- Спасибо, Вить, но купоросить их стрёмно. Вдруг это губернаторские парни? Новый губер у нас какой-то мутный, то ли из ФСБ, то ли из ГРУ. Нет, не стоит оно того. Я и так оторвусь. А там, знаешь, глушь, безлюдье, каждого человечка, не то что машину, за версту слышно. Нет, они мне не страшны. Просто надоели, блин, висят на хвосте как «мессершмидты».
- Ну ладно, тебе видней, - сказал, томно напрягая мускулы Витька. – Слушай, а давай я тебе коньяк-то с собой положу, а через пару дней у меня другой появится, и я так думаю, что не одна бутылка. На это Альберт совершенно не нашёлся чем возразить. И тут же пузатая бутылка тёмного стекла перекочевала из зелёного сейфа во внутренний карман Альбертовой куртки.
- Ну, знаешь, тогда и ты прими от меня скромный презент. И с этими словами он надписал другу свою только что вышедшую книгу рассказов «Забытые Богом…». На этом и расстались до очень скорого свидания. Эх, знал бы Альберт, сколь тернист и опасен этот их путь к встрече!
Глава десятая
Уха в районной гостинице
Заиграево забрезжило на пригорке уже ближе к сумеркам. Альберт однажды накрепко запомнил, что райцентр стоит ровно на ребре гряды, которая проходит по северу области на сотни километров и теряется где-то в таёжных гущах востока Европы. На хвост ему, слава Богу, больше никто не сел или он попросту этого не заметил. Во всяком случае, нервы его дремали, а желания, наоборот, стали напоминать о себе всё настойчивей. Ему, например, прежде всего, захотелось принять тёплый душ и выпить рюмку-другую водки. На этот приятный случай он прихватил с собой баночку солёных валуёв собственного изготовления и шмат венгерского шпига. Да и чайку крепкого не помешало бы, а то испил он в дороге какого-то фальшивого кофе – так что уже часа три его крепко мутило и если бы не увлечённость дорогой, то верно он бы сходил до кустов освободить желудок от этих придорожных помоев. «Если Проектор в номере, то приглашу и его, - размышлял Альберт. – А если устрелял куда-нибудь, то обойдусь и один. Пожалуй, одному даже лучше. Телек посмотрю или почитаю, а то и попишу. Стих интересный в дороге привязался, про старушку эту, которую мы в горах кормили. Странная она такая, живёт всё время одна, а одиночества в ней ни на грош. Помнится, когда я её спросил об этом, она даже удивилась: «Какое может быть с Богом одиночество? Ты разве не видишь, что он здесь совсем рядом, вон над той скалой за облаком, видишь?». И, кажется, Альберт даже уловил какие-то характерные серебряные очертания. Впрочем, на высоте более трёх километров могло и пригрезиться. И как она там всё время живёт в разреженном воздухе? Вроде, русская, на стенах иконы, но на столе – Коран. Иногда крестится на угол, но про Шамиля говорит, как про своего сына. Впрочем, и их нынешний президент когда-то воевал с нами. Эх, Ельцин, Ельцин, что ты натворил, горький пьяница! Сколько правильных пацанов из-за твоей глупой спеси полегло и с той, и с другой стороны! И песня эта, которую мне пленные чеченцы пели, всё вертится в башке: «Шамиль ведёт отряд!». И в Донецке иные из них сейчас за русских воюют. Да, и Ельцин двояк. Демократичней его не было, нет и не будет. И журналистам уже не жить так, как при нём. Увы, всё в этом мире переменчиво и зыбко!» – Уже вслух досадливо охнул Альберт и ловко подрулил к гостинице. Здесь на вахте он узнал, что Семён недавно вернулся от какого-то местного милицейского чина и попросил его пока не тревожить. Видно, сидит что-то обдумывает. Получив ключи от номера и поднявшись на второй этаж, Альберт хищно втянул голодными ноздрями излюбленный им запах свежей ухи. Однако, подумал он, не иначе кто-то готовит прямо в номере. Интересно, из чего? Вроде, речной рыбой тянет, причём, недавно выловленной. Раз так, то и мы что-нибудь спроворим в скороварке. Альберт и в самом деле взял в командировку миниатюрную немецкую скороварку, которую ему подарили в мэрии, после того, как он хитро воспел велопробег в соседнюю область, в котором участвовал сам стопятидесятикиллограммовый городской глава.
В номере было вполне уютно. Правда, телевизор стоял старого образца, а на шторах имелся видимый глазу налёт пыли, но в остальном всё вполне соответствовало статусу гостиничного полу-люкса районного городка. Шкаф, тумбочка, антресоли и кровать тёмной полировки, на стене целых две экспозиции: на одной – красивая осенняя опушка в духе Левитана, а на другой – лесная же река в духе Шишкина. Был тут и штекер под Интернет, и двойная розетка, и приятный коврик на ламинатном полу. Подушек – целых две, а от идеально выглаженного белья пахло дорогим порошком и даже каким-то консервативным ароматизатором, что Альберта поразило особенно, потому что его прежние обонятельные опыты на периферии ограничивались либо душераздирающим амбре цветочного одеколона, либо антимолью, а то и вообще каким-нибудь суровым клопомором типа «Корбофоса» или «Дустина». Альберт разобрал сумку и разложил её содержимое по полкам шкафа и ванной комнаты, а ветровку и выходные брюки пристроил на плечики. Обычно он ограничивался в командировках джинсами, но на сей раз почему-то захватил и отглаженные шерстяные штаны, хоть и погода стояла почти летняя. Вспомнив про запах рыбы, он вышел в коридор, где вскоре нашёл дверь в номер Проектора. Приложив нос к косяку, тут же понял, что уха сварена именно за этой дверью. В следующее мгновение он уже барабанил в эту дверь костяшками пальцев, а когда в проёме появился несколько заспанный Семён, протянул ему руку и сказал:
- Да, ты никак с удачной рыбалки, дружище?
- Пожалуйста, проходи Альберт. Я тут уху поставил, но по ходу задремал. Не привык я к здешним дозам да ещё первача. И голова трещит, и желудок хоть узлом завязывай! – Вид у капитана был, и в самом деле, жалковатый.
- Мы это дело сейчас исправим, - подбадривающе похлопывая пересмякшего Семёна по спине, решительным голосом сказал куда более опытный в этих делах Альберт. – Ты вот что. Пока разливай уху, а я сейчас принесу снадобья от твоей хвори. Буквально через пару минут он вернулся в Семёнов номер с запотевшей плоской бутылочкой и плошкой плавающих в сметане груздей. Семён в это время как раз закончил с ухой и раскладывал сочные жёлтые пласты домашней булки.
- Ну, вот и славненько! – Аккуратно разливая разбавленный ректификат по гостиничным стаканам, с чувством сказал Альберт. – Как говаривал мудрый Воланд, имеющий в таком деле тысячелетний опыт, «надо лечить подобное подобным»! Будем, Семён. За успех нашего с тобой безнадёжного дела! Оба невольно крякнули и, проглотив по груздю, принялись сосредоточенно хлебать густую, засыпанную сверху зеленью уху. Через несколько минут лицо Семёна несколько разгладилось, а недавняя гримаса страдания уступила место рассеянной улыбке и с трудом скрываемому желанию чем-то поделиться.
- Ну, давай, не тяни! – Подбодрил его журналист. Считай, что это твоё первое интервью на Гриве.
- А ты здесь уже брал их, интервью эти? – Полюбопытствовал капитан у разливавшего остатки Альберта.
- Было дело, хотя, знаешь, интервью – это не моё. В молодости – ещё куда ни шло, а с опытом хочется писать что-то посерьёзней. Нет, я использую элементы интервью в своих расследованиях, очерках, в аналитике и прочем. Но в чистом виде мне этот жанр не интересен. Считай, что наша с тобой беседа – это начало крупного материала о криминальной Гриве. Анонимность я гарантирую стопроцентно, если ты, конечно, сам не захочешь стать героем повествования…
- Нет, героем не хочу, а ссылаться на меня – валяй. Я не боюсь! – Обречённо махнул рукой Семён. – Тем более, сам знаешь, если кому-то очень захочется, тот наверняка узнает. Это нетрудно. В управлении нашем трудятся сотни, а потому на каждый роток…
- Не накинешь платок, - завершил журналист капитанскую сентенцию. – Так-то оно так, но самому лучше не выпячиваться, не лезть на рожон. Ты человек служивый, тебя послало начальство и, как говорится, ничего личного. Пойми ты, Сёма, твоя контора… как бы это помягче сказать, чтоб не обидеть?
- Несколько прогнила – хочешь сказать? – Попытался быть невозмутимым капитан полиции.
- В том-то, брат, и дело, что не несколько, а очень даже. А про прокуратуру, которая тут уже побывала, и говорить нечего. Про ФСБ не знаю, у них несколько иная специфика, но они всегда стараются держаться над схваткой, замараться, блин, брезгуют. – Альберт кивнул на налитый до половины стакан. – Давай ещё по маленькой – и к делу! Доев упругие ароматные груздки и дохлебав остывшую, но от этого не менее вкусную уху, коллеги принялись за чай с лимоном и домашним кексом, попутно тыча пальцами в подробную карту Гривы, которую каким-то хитрым образом полицейскому удалось уже раздобыть в Заиграеве.
Глава одиннадцатая
Итак, что мы меем?
Спросил Альберт у окончательно пришедшего в себя капитана после размышлений над картой, только что обретшей на своей однородной поверхности несколько ярких кружочков.
- На сегодня мы имеем, по крайней мере, четыре деревни, в коих заживо, (может, и не все, правда, заживо) сгорели в своих домах хозяйки вместе с курами и иной домашней живностью. – Попытался подвести итог Проектор. - Три деревеньки у нас и одна в соседней области. Впрочем, тоже на Гриве.
- Не совсем так, Семён, - вежливо возразил Альберт. – Доказательств у меня пока нет, поскольку прокурорские следаки куда-то спешили и совершенно не обследовали окрестные подлески. Но, сдаётся мне, что ни куры, ни кролики (у самой молодой они имелись) в огне не погибли, а были съедены где-то неподалёку. Понимаешь, дружище, возгорания происходили не в один день, а в течение недели, а, может, и дольше. В течение девяти дней, я полагаю. Всё это время поджигатели, а они там наверняка были, чем-то питались. Думаю, что как раз этой изловленной на подворьях живностью. Иначе, скажи на милость, чего ради они на этих старух напали? Пенсии, имущество, скотинка, какая ни есть. Не станут деревенские громилы, если они, повторяю, там были, бессмысленно сжигать доступное для них мясо. На то, чтобы убить и ощипать куру, у умелого мужика уйдёт едва ли больше десяти – пятнадцати минут. И всё: бери и жарь два кило мяса! Не сложнее и с кроликом. Его легонько бьют палкой по носу – и он готов…
- А что нам это даёт: сгорели кролики - не сгорели, съели кур – не съели? – С искренним недоумением спросил криминальный полицейский.
- Ну, во-первых, если увидим, что их съели, то, стало быть, налицо поджог. – Стал приводить свои доводы редактор отдела расследований. Во-вторых, костей должно быть довольно много, и они соответственно чётко обозначат нам границы стоянки, а, может быть, и наблюдательного пункта этих возможных поджигателей. А на стоянке всегда можно найти ещё что-нибудь интересное, прямо или косвенно указывающее на персоны преступников. В-третьих, на костях наверняка остались пальчики. Кстати, ты захватил тальк для их снятия?
- Захватил, - угрюмо отвечал Семён. – Только много времени прошло. Думаю, что дождями всё на хрен смыло.
- Не факт, - возразил журналист. – Кости в жире, а он плохо смывается. Разве что под давлением. Ладно, будем на месте – посмотрим. Вот, я тебе три пункта обозначил, а есть ещё четвёртый и пятый…
- Ну, убедил, убедил, Альберт. – Сдался капитан, впрочем, добавив при этом, что опытный начальник местного УГРо майор Веткин считает, что на деревни напали не местные, а гастролёры и, вполне возможно, что и не деревенские, а по наколке из Города. Что-то конкретное искали и все эти курицы им наверняка были по фигу.
- Конечно искали. Так обычно и ведут расследование к его полному завершению. Наверное, колчаковский клад или золото партии. Я не Юлиан Семёнов, и меня все эти мифологемы нисколько не интересуют. – Резко отрубил Альберт. – Я тебе, капитан, как профессиональный филолог и историк говорю, что мифы – это очень серьёзный пласт нашей культуры и вообще мировоззрения, но сыск и криминалистика лежат в совершенно иной плоскости. И они, друг ты мой, если ты настоящий, честный сыскарь, в работе твоей не должны пересекаться. Никогда! Вот если из библиотечного хранилища тиснут какие-нибудь первоисточники с мифологическим содержанием – тогда другое дело, а иначе и блажить нечего. Но с Веткиным ты меня познакомь обязательно. Что он там ещё интересного говорил? – Альберт выжидательно замолчал и сделал заинтересованное лицо.
- Знаешь, Альберт, это, наверное, к делу не относится, но больше всего меня поразили его рассказы про здешний пруд и лесные озёра. – Лицо Семёна пошло розовыми пятнами, очевидными признаками сильного душевного волнения.
- Не относится, говоришь? Как знать, как знать. Слушай, капитан, а тебе, я полагаю, надо срочно менять профессию. Пока ещё не поздно. – На губах Альберта играла поощряющая улыбка. Ему очень нравились увлекающиеся люди, с которыми он, как правило, по жизни был на одной стороне баррикады.
- Надо сперва до полкана дослужиться, чтобы пенсии побольше платили, а потом можно и на вольные хлеба… хотя бы эту самую Гриву изучать. Так вот, здешний пруд, оказывается, и не пруд вовсе, а древнее озеро, о котором ещё в средневековых летописях упоминали. И вообще оно, по мнению Веткина, вулканического происхождения. Глубокое, дьявол, до тридцати метров, а может, и глубже. А озёра, что тут в лесах, неподалёку, те вообще бездонные, и рыба в них какая-то особая: сомы как угри, с небольшими головами, а щуки – те вообще как свиньи, короткие и тупорылые. То ли вода в них особая, то ли излучение какое со дна сифонит. Тут один курган бульдозером задели, так там сразу шесть грунтовых пластов вылезло, в том числе и с вулканическим пеплом. Веткин говорит, что Гриву эту без столичных учёных нам ни в жисть не понять.
- Вот, смотри по карте. – Ткнул пальцем в сторону стола Альберт. – Видишь, от Гробовщины в аккурат до одного из твоих бездонных озёр чуть больше версты будет. В нём хоть купаются?
- Нет. Вода там ледяная. Холоднее, чем в Байкале. И ни тебе бухт, ни заливов, сразу обрыв и глубина. – Отрицательно завертел головой Семён. А ещё Веткин говорил, что местный прокурор Тремайло ждёт скорого назначения в Город...
- Вот, блин, карьеристы проклятые! – Воскликнул расстроено Альберт. – Нигде от них покою нет, даже в этой глуши. И знаешь, никакой пользы делу от их карьеризма, только портят всё своей трусостью и пофигизмом. Везде их, конечно, хватает, но в силовых структурах – явный перебор. Что, не так, Семён?
- Ну, вот Веткин, вроде, не из них. Ещё я на озере познакомился с отцом Серафимом, с заместителем главы по социалке Соколовской, с директором Дома культуры Ягодкиной, с лесничим Корытовым, с местным авторитетом, мастером по боксу Ильёй Покрасом и с некоторыми иными добрыми людьми.
- А с прокурором познакомиться не догадался? – С надеждой спросил Альберт.
- Да, не было его на озере. Не ходит он туда. Видно, опасается этого общения перед своим повышением, - почти виноватым голосом отвечал Семён.
- А что, рыбы здесь, видно, много, раз у тебя, приезжего горожанина, такая уха? – Заинтересовался прихвативший из Города снасти Альберт.
- Да, не то чтобы много… клевало так себе, не шибко – не валко. Мы с Веткиным выдернули по паре окуньков да трёх плотвичек на двоих, а тут вдруг у Корытова сомяра клюнул, да какой! Всем гуртом его тащили целых полчаса! Никогда бы не подумал, что в здешней луже, возле которой я, кстати, по приезде дерьмом измазался, могут водиться такие монстры. Представляешь, топором его убивали?! Без малого на два пуда потянул. Ну, Корытову, понятное дело, столько одному не съесть. Он и давай всем отрезать. Вот и мне пара килограммов перепала, мякоти.
- То-то я смотрю, пахнет рыбой, а на вид больше на курятину смахивает! – Подивился вчерашнему улову Альберт. – Ладно, ты меня заинтриговал. Сходим и мы за своим сомом. Вот в тайге пошоркаемся и сходим…
Глава двенадцатая
Кто прав: прокурор или пожарный?
Признаться, протоколы осмотра и материалы расследования, имеющиеся в прокуратуре и местном РОВД, не дали ни капитану, ни журналисту ровным счётом ничего полезного. Напротив, они внесли в стройный ход Альбертовых мыслей разброд и сумятицу. Так, из протоколов, составленных пожарными, вроде бы следовало, что налицо явные поджоги, а опросы местных жителей, запротоколированные следственным отделом, напротив, ничего сколько-нибудь криминального не только не предполагали, но однозначно отрицали. Две бабушки из Гробовщины утверждали, что видели, как пламя пришло из сосняка и, подхваченное вдруг поднявшимся шквалистым ветром, хищно накинулось сразу на самый крайний дом. Старик из другой деревни, носящей тоже очень странное название – Незасыпайка, рассказал о том, что той августовской ночью ему упорно не спалось, несмотря ни на стакан браги, ни на таблетки, а потому где-то около четырёх утра он услышал на краю деревни, возле леса, пронзительные женские крики. Поскольку было ещё темно, никаких людей возле крайней избы, даже если б они там и находились, он не увидел, но голос узнал наверняка. Кричала хозяйка избы восьмидесятилетняя Марья Никулина. Идти по темени к лесу старик побоялся. Но буквально через пятнадцать минут всё окрест осветилось всполохом большого пожара. Изба занялась так быстро, как будто на неё вылили пару вёдер бензина. Вместе с соседками он подбежал к полыхавшей избе, но было уже поздно. Ещё через минуту-другую рухнул конёк, а от пожарища явно пахнуло горелой плотью. Почему кричала Никулина, он точно не знает, но предполагает, что сошла с ума от горя и одиночества. В июле в Городе в автомобильной катастрофе погибла её единственная дочь. Незамужняя и бездетная, она всю жизнь учительствовала, а потому приезжала в Незасыпайку к одинокой же матери почти на всё лето. Свихнулась, не перенеся внезапной утраты, и подожгла свою избу, считает свидетель, а выйти наружу, может, не успела, а, может, и не захотела. А через сутки в Незасыпайке сгорел ещё один дом, девяностолетней Дарьи Самолётовой. Это случилось в сильную грозу, вечером, когда, как утверждает гостивший у соседей младший школьник из райцентра, по деревенской улице летали шаровые молнии. По всей видимости, одна из них и запалила крытую тёсом пристройку. Но глухая хозяйка (все в деревне её так и звали – Дарья Глухая) этого не услышала, а продолжала хорониться от грозы за печкой. Здесь на топчане и был найден её обгоревший труп. Читая другие протоколы, Альберт также нигде не нашёл ни слова о насильственной смерти и каких-то там простынях, которыми, по словам Линдмарка, якобы привязывали старух. Посовещавшись, командировочные решили разделиться: Семён направится к пожарным, а Альберт – в следственный отдел.
- Тихариться не имеет смысла, - заключил журналист. – Тебя срисовали ещё возле озера, а про меня наверняка стукнули из Города, раз наружку приставили. Поэтому составляем общую картину – и в дорогу. Чую я, нам тут только мешать станут и с толку сбивать. И потом, если я прочту ещё пару таких протоколов, то отправлюсь бить морды всем этим местным сыщикам, мать их…
- Наша задача, Альберт, ещё раз сверить показания следователей и пожарных. Для начала хотя бы точки зрения этих двух уважаемых контор. – С иронией в голосе заключил Семён.
- Да, точки зрения у них могут быть разными. Прокурора Тремайло вот-вот в Город заберут, на повышение, а командира пожарных расчётов Густомесова за мордобой при исполнении отправят на пенсию. – Выразил своё компетентное мнение Альберт.
- Вот, пока не отправили, я его и навещу, - заторопился капитан. – Если не в отъезде, конечно.
- А куда ему нынче ехать? – Подбодрил полицейского журналист. – Ещё наездится на пенсии-то. Вот прокурора повидать проблемнее будет! Он сейчас таких, как я, за версту обходит: как бы чего не вышло! И вообще, прокуроры, Семён, это люди особого свойства. Помнишь, Собакевич у Гоголя в «Ревизоре» своего уездного, ну, то есть районного, прокурора как охарактеризовал?
- По-свински как-то. Собакевич, помнится, ни о ком слова доброго не молвил, но гадать не стану, а точно не знаю. – На лице капитана появилась виноватая улыбка – дескать, чего с мента возьмёшь?
- Да всё ты помнишь, Семён. Именно, что по-свински. Он сказал, что один в Городе и есть хороший человек. Это прокурор, но и тот, если разобраться, свинья. Вот я и попробую разобраться при помощи составленных его подопечными протоколов. Разрешите идти, товарищ капитан?
- Разрешаю, товарищ капитан! – На полном серьёзе ответил Семён и, идеально выполнив команду «кругом!», направился к двери.
Глава тринадцатая
Пожарный считает, что это убийства с особой жестокостью
Начальник местной пожарной охраны майор внутренней службы Густомесов встретил Проектора в своём наполовину заваленном вверенным имуществом кабинете. И чего тут только не было! Горы противогазных сумок, огнетушители, какие-то пропылённые пенопластовые стенды, медицинские аптечки и даже сигнальные ракетницы! Обведя блуждающим взглядом всю эту разбросанную в беспорядке амуницию, Семён озадаченно почесал в затылке.
- Вот, сдаю дела! – Ловко зацепив одной рукой тяжёлый огнетушитель, тяжко выдохнул седовласый пожарный. – Нехай, теперь молодёжь по нашей тайге болтается… Ей это сподручней, а мне уже давно на шестой десяток попёрло, пора и о здоровье своём подумать, не так ли, капитан?
- Старший инспектор УГРО Семён Проектор, - представился капитан. – Извините, Сергей Иванович, что не позвонил предварительно. Так уж вышло. Да, и связь сотовая у вас тут что-то барахлит, а на гостиничном телефоне какой-то ара сидел. Знаете, они коротко не умеют. Вот я и решил, что скорее так вас разыщу.
- Да, не оправдывайся, капитан. Пустое… Ты, я полагаю, по этим пожарам в Гробовщине, Гуляевке и Незасыпайке? – Сразу взял быка за рога Густомесов.
- По ним. Да, ещё там одна деревенька из соседней области под этот замес попала. Вы туда не выезжали? – Сделал заинтересованный вид Семён, хотя читал густомесовские протоколы и по ней.
- Как же? Конечно, выезжали. Нам туда втрое ближе, чем ихним пожарным. – Хитро глянув на капитана, отвечал пожарный. – Они потом, конечно, тоже появились, но мы уж к тому времени в Заиграеве были.
- Сергей Иванович, что вы обо всём этом думаете? Ну, если бы там одна изба сгорела, я понимаю, но семь штук, да с хозяйками, - это чересчур! Ну ладно бы, обложные лесные пожары, как в прошлом году, а тут разве что в Гробовщине, говорят, из лесу пожар пришёл, а в остальных трёх – пока не понятно.
- А что тут непонятного? – Решительно возразил Густомесов. – Думаешь, за что меня на пенсию выпирают? За то, что против ветра писаю! Извини, но это я тебе так, для прояснения ситуации. Там, у себя в Городе, об этом не говори, а то меня здесь со свету сживут. Не думай, я не трушу. Просто, сын у меня в Городе, в ФСБ служит, а дочка – инспектором по делам несовершеннолетних.
- Да, знаю я её. – Радостно воскликнул Семён. – Анна Густомесова. Хорошенькая такая! Она, по-моему, замуж собралась, за капитана из ГИБДД.
- Точно! – С довольным видом подтвердил Густомесов. – Они уж у меня и дозволения спрашивали этим летом, и на квартиру она к нему переехала. А что тянуть, верно? Дело молодое. Сам помню, как со своей в общаге урывками встречались. Разве это дело, так вот, боясь да оглядываясь, совместную жизнь начинать? Весь интим можно нарушить…
- Совершенно с вами согласен, Сергей Иванович. По-моему, вы станете очень хорошим дедом! – Отвечал в унисон капитан.
- Уже стал, Семён… как по батюшке-то? – Вопросительно прищурился Густомесов.
- Борисович, - неохотно ответил Семён, - но зовите просто Семёном. А внука вам, видно, сын подарил?
- В прошлом году ещё. – Расплывшись от удовольствия, сказал майор. – В честь моего отца Иваном назвали. Он ещё жив. Сейчас в аккурат недалеко от Гробовщины живёт, на берегу Нежданного озера. Я там домик поставил, разбил сад, огород, курятник пристроил, развёл пасеку, завёл коровку, полдюжины овечек, а в озере плавают гуси и утки – в общем, крестьянствуем с батей, хоть он и слаб уже. Ну, и жена с сеструхой помогают. Да, ты там наверняка будешь. Я тебе медку сотового накладу, яичек возьмёшь деревенских, они не в пример покупным – и крупнее вдвое и желток имеют ярче, сочнее... Вот сейчас дела сдам и сам туда подамся. Да, совсем я от дела нашего отвлёкся. Извиняюсь, Семён Борисыч!
- Нормально всё. Любая информация мне на пользу. – Успокоил Густомесова Семён. – И от мёда я не откажусь, сызмальства люблю. А у вас цветочный, наверное? Жёлтый такой…
- И луговой есть, и тёмный из гречихи, и, конечно, белёсый, из липового цвету. Так вот, - майор попытался сосредоточиться. – Я в протоколах указал на это особо. Пожары в таёжных деревнях Гробовщина, Незасыпайка, Гуляевка и на хуторе Безносый соседней области – дело рук одних и тех же лиц. Сколько их, я не знаю, но, похоже, трое или даже больше. Видимо, они грабили одиноких старух, а потом огнём уничтожали все улики. Я с такой жестокостью сталкивался ещё в начале службы, в Западной Украине. Но там, как ты понимаешь, политика была. Западэнцы всегда живодёрами слыли, даже немцы им удивлялись. Про Хатынь, я полагаю, ты слышал. Но чтобы наши так зверствовали – причём, заметь, без всякой там политики, я встречаю впервые! Это, если хочешь, визитная карточка какой-то новой преступности, о которой мы почти что ничего не знаем. Видимо, её только-только вырастили, и она в наших краях впервые проклюнулась. Потому из Города, я думаю, и дали установку на природное происхождение: дескать, в прошлом году несколько деревень сгорело, и в этом Москва в то же самое поверит… Им так выгоднее: и хлопот меньше, и ответственности, считай, никакой. Старикам из той же Гробовщины уже предлагали в Дом престарелых переселиться, а они – ни в какую! Ну, значит, сами виноваты. Чиновники о них, так сказать, беспокоятся, а они, упрямые, этого понять не желают. Очень удобная позиция.
- Сергей Иваныч, а остатков простыней или там штор каких, вы у них на руках не видели? – С надеждой спросил Семён.
- Знаешь, трупы очень сильно обгорели, поскольку все избы сгорели практически дотла, но у одной бабки характерные полоски на запястьях я видел. Это в соседней области, на хуторе. И возле щиколоток – то же самое. Она, видишь ли, барыня такая, в кирпичном доме жила, а он выгорел лишь изнутри, то есть такого жара, как в Гробовщине, там не было. – Густомесов задумчиво посмотрел на улицу, на которой буксовал «Газ-53» с уже наколотыми дровами.
- Ветеранам везут, - кивнул на дрова пожарный и добавил к сказанному выше. – Конечно, надо было экспертизу тщательную провести, а они смерть от удушья поставили и быстрее зарывать. Как же, раз начальство приказало. Ради очерёдной звёздочки, прости Господи, не то, что таёжных старух, мать родную закопают! Словом, тебе надо туда самому съездить, с людьми поговорить, по лесу окрестному погулять… Людей там, конечно, немного и говорить, боюсь, они ничего определённого не станут, но попытайся. Старухи изрядно напуганы и, если им пообещать конфиденциальность, а главное – что область берёт это дело под особый контроль и обязательно доведёт всё до конца, то чем чёрт не шутит. Они доверчивы, как дети! Может, и прокатит?
Глава четырнадцатая
Зам прокурора своего личного мнения не выразил
В прокуратуре, разместившейся в одном с полицией здании, прокурора Тремайло не оказалось. Хмурая неразговорчивая секретарша, всего раз недобро глянувшая на Альберта, сказала ему, что Борис Петрович «ныньше на больнишном», что у него поднялась температура…
- А к заместителю можно? – Не стушевался журналист и положил на секретарский стол двухсотграммовую шоколадину. – Я буквально на пару минут…
- Артур Асланович через двадцать минут должен быть в администрации. – Хмуро отреагировала на просьбу журналиста невесёлая женщина. – Поэтому у вас, и в самом деле, не больше пяти минут. Шоколадка за это время, как успел заметить Альберт, благополучно перекочевала в верхний ящик секретарского стола. Заместитель прокурора оказался молодым, кровь с молоком даргинцем. Он так старательно стиснул Альберту руку, что журналисту почему-то сразу поверилось, что этот пойдёт далеко.
- Артур Асланыч, знаю, что вы торопитесь к главе, - проворно усевшись за широкий уютный стол, почтительно начал разговор журналист, - а потому сразу – к делу. Редактор независимой областной газеты «Курьер» полковник милиции – полиции, да, это, впрочем, неважно, Александр Францевич Линдмарк направил меня в ваш район в связи с чередой странных пожаров в таёжных деревнях Гробовщина, Незасыпайка…
- Можете не продолжать, - авторитетно перебил зам прокурора Гараев. – Расследование по этым дэлам уже в принципе закончено. Предварительные рэзультаты я только что отослал в Город. Тэпер будым ждать реакции из областного слэдственного управлэнья.
- И какой, на ваш взгляд, она может быть? – Поинтересовался Альберт.
- Предполагать у нас, мягко говоря, нэ очень умэстно, а точнеа нэ коррэктно. Думаю, что на этот вопрос и прокурор вам нэ отвэтыт. Наши слэдователи, которые выезжали на мэста, выразыли уверэнность, что эты возгоранья напомынают прошлогодные. Только если в прошлом году в краэ была объявлэна ЧС – чрэзвычайная ситуациа, то в этом очаги возгораный, лэсных пожаров носили более локальный характер. В одном случае набедокурили охотники на открытии утиной охоты: напились пяными и забыли затушить костёр. Сами уцелэли, а бабушки в Гробовщине сгорэли. В другом, на окраине дэревни Гуляевка, мальчишки, измаявшись от каникулярного бэзделья, стали печь ворованную картошку в полуразвалившемся сараэ, что и привэло, в конце концов, к пожару. В Незасыпайке два дома сгорэло по разным причинам: одын подожгла сама хозяйка по причине помутнения рассудка. У неё в Городе дочь погибла. А второй загорэлся от молнии. Там, кстати, на опушке сразу нэсколько сосен со следами этих самых молный стоят. Странное такое мэсто, наэлектризованное что ли? Когда я там на пригорок вышел, то у мэня даже кончики пальцев защипало, и волосы, не повэрите, дыбом поднялись и что-то защёлкало в ных, словно при коротком замыкании. Ну, про хутор Безносый лучше бы у соседей спросыт из Н… го следственного управления. Но в прынципе, там та же причина, что и в Гробовщине. Там примерно такое же озэро поблизости. Ну, и охотники пьянствовали на открытии. Каждый год с ными беседы проводим, но они неисправимы. В прошлом году корову молочную по пьяни застрэлили, в позапрошлом двоэ по сто пятой сели, своего же товарища жизни лышили…
- По-моему не по сто пятой, а за причинение смерти по неосторожности, - не согласился с прокурорским капитаном Альберт.
- Вы читали дело? Очень хорошо! – Искренне обрадовался Гараев. – Сами представляете, что здэс за охотники такие! Нет, у нас на Кавказе, если оружие в руках, не пьют вовсэ, хоть и вина кругом залейся! Оружие – вещь сэрьёзная…
- Ну, оружие к разным людям в руки попадает, - не согласился Альберт. – На Кавказе, кстати, тоже. Я, простите покорно, знаю об этом не хуже вас, потому что по мне в вашем благословенном крае неоднократно стреляли. Кстати, вы про Гуляевку забыли, но время ваше выходит, а потому ещё пара коротких вопросов.
- Скажите, вот вы современный, не сочтите, пожалуйста, за фамильярность, вменяемый человек, и, как я осведомлён, квалифицированный юрист, верите в такие редкие совпадения? И весной, и летом – в тайге всё шло гладко, а тут в течение недели сразу почти десяток, заметьте, однотипных пожаров со смертями? Ведь не было в этом году, как вы заметили сами, в тайге ЧС, а людей сгорело больше, чем в прошлом, когда пылала вся область, даже к окраинам Города пожары подобрались, даже в Москве над Красной площадью всё небо дымом заволокло! – С заметным оттенком несогласия и даже негодования обратился к заместителю прокурора Альберт. – Ну, хоть на ушко мне шепните, а я со своей стороны обещаю об этом никому не говорить…
- Если чэстно, уважаемый Альберт, то у меня по этым дэлам нет определённого мненья. С одной стороны, Вы как будто правы, а с другой – Грива, в чём я не раз сам убеждался, край особенный, со своими сэкретами и тайнами. Вот Вы, судя по всему, воевали в Чечне или Дагестане, и, навэрно, ощутыли, что там возможно такое, чего невозможно даже прэдставит здесь, в России. Но Грива – это не совсэм Россия, это такой особенный островок, жить на котором можно лышь при условии соблюдэнья определённых правил или законов. Это как кому больше нравится. Я бы даже сказал не «жить», а «выживать». Вот Борис Петровича сычас заберут в Город, мне бы радоваться да к его месту присматриваться, но я, если честно, боюсь. Только между нами, - соглашусь, навэрно, если пообещают через пару лэт в Город или в какой иной областной центр. Там, по крайней мэре, всё ясно, без этой таёжной мистики. А тут порой даже самого себя понять не можешь, не то что какую-нибудь полусумасшедшую бабку из Гробовщины…
- И последнее, если можно, - попросил, привставая, Альберт. – Вот вы говорите «эти дела», а не дело. Стало быть, каждый пожар – это отдельный случай? Это я уже, так сказать, официально спрашиваю, возможно, для печати.
- Пока – так точно. Может, в будущем вскроются некие дополнытельные факты, что здесь, на Гриве, неоднократно случалось в прошлом. Например, почти четыре года мы считали, что грибника Дубровина, отставного полковника, задрал и съел мэдведь, потому как в лесу никаких его следов найдэно не было. Но этим летом болотные пузыри в трёх вэрстах отсюда подняли из топей остатки его рубахи и ботинок. Криминалисты прышли к выводу, что тело утопшего полностью разложилось, и метановый поток подхватил часть его высвободившейся одежды. При этих словах они пожали друг другу руки, и Альберт, хоть и не достиг своей цели, остался Гараевым вполне доволен. Тремайло же, даже по отзывам невзыскательных заиграевцев, был человеком вызывающе эгоистичным, а сотрудником весьма посредственным и безынициативным. Может, оно и к лучшему, решил Альберт, что я попал на его заместителя.
Глава пятнадцатая
Обед, после которого ничего не хочется…
- Пойдём - ка, брат, перекусим в кафе, - предложил Семёну Альберт, - а то после твоей ухи всё сухомятка да сухомятка. Так и до гастрита недалеко.
- Говорят, здесь в лесничестве неплохо кормят. – Поделился своей осведомлённостью полицейский. – Там у лесников своя ведомственная столовая, неподалёку от Заиграева, в посёлке Лесное. На выезде обратили внимание на огромный провал посреди улицы, из которого торчал зад красной «Нивы» с местными номерами. Ещё вчера его на этом месте не было.
- Нет, Грива, и в самом деле, место особенное! – Не без пафоса заметил Альберт. – Уж, казалось бы, местный водила, всю территорию вокруг, как свои пять пальцев, изучил, а вот на тебе, угодил в яму. И как его угораздило прямо под фонарём? Тут ведь даже ночью всё прекрасно просматривается!
- Да пьяный, наверное, ехал, к какой-нибудь зазнобе спешил. – Уверенно предположил Семён. - В деревне ведь всё так: пить ни хрена не умеют. Как выпьют, то плотник хватается за топор, охотник – за ружьё, ну, а водитель – за баранку.
- Стало быть, я, если бы здесь жил, схватился бы за компьютер? – Спросил шутливо Альберт.
- Не думаю, - отвечал Семён. – Скорее всего, ты бы или затопил баню, или бы стал звонить какой-нибудь знакомой кореянке. А, может быть, что вполне вероятно, пошёл бы на спортгородок или мутузить какую-нибудь боксёрскую грушу. А вообще, Альберт, хоть я и знаю, что ты не дурак выпить, но пьяным тебя просто не представляю. По-моему, ты не умеешь пьянеть…
- Ты просто не видел, потому что мне много надо, а потому я боюсь много принимать, уж больно утром с этого плохо бывает. - Сделав кислое лицо, признался Альберт. - Слушай, а про кореянку-майоршу ты откуда знаешь?
- Ты и в ментовке, и в следственном человек известный, да и Дина Кимовна тоже на виду. – Стал размышлять Семён. - Так что, можешь считать, что твоя тайная страсть известна уже в обеих конторах. Только в этом, Альберт, по-моему, нет ничего дурного, а даже наоборот. Ты холост, она тоже там, в своём Биробиджане, разведена. Поэтому…
- Надо же, - перебил приятеля журналист, - про её развод я ничего и не знал. А теперь вот думаю, что именно из-за этого она к нам и перебралась. Через всю страну! То ли крепко любила, то ли сильно ненавидела.
- Обычно, второе бывает следствием первого, - сказал Семён и указал через боковое стекло на броскую вывеску на другой стороне дороги – «Столовая на распутье». От неё перпендикулярно дороге из Заиграева уходило в гору шоссе в соседнюю область, к какому-то местечку Заусолье. О нём Альберт прочёл в местной газете «Лесные вести», что там до революции добывали поваренную соль и вялили на продажу речную рыбу, которой местные жители даже свиней кормили. И почему, - подумал в раздражении журналист, - всё по-настоящему дельное происходило у нас до революции? Не-е-е, Михалков хоть и чересчур властолюбив, конъюнктурен, но режиссёр всё-таки от Бога. Как это тонко, а главное – больно в «Солнечном ударе» про Россию подмечено: Когда же это всё началось? Как это всё с нами со всеми случилось? Но это, конечно, не солнечный удар, это какая-то инопланетная напасть, фанги, нелюди. На чём-то ведь вызрели эти варвары, эти убийцы людей, храмов, ремёсел и молитв… Можно, конечно, вернуть историческую память, но русскую крестьянскую цивилизацию уже не вернуть. Никогда! – И в сердце Альберта неожиданно заныла глубокая тысячелетняя тоска, которой он всегда жутко боялся, потому что понять её был абсолютно бессилен.
В столовой - о счастье! – на первое подавали либо борщ, либо гороховый суп со свининой, а на второе – говяжью печень с гречей при солёных огурцах и квашеной капусте. Стоило всё это – сущие пустяки, а потому приятели прихватили ещё и чаю с мёдом и домашней выпечкой. На обжорство ушло не менее получаса, после чего оба сидели на диване под фикусом и странно молчали. Обоим в эти минуты не хотелось больше ничего: ни пожаров, ни протоколов, ни деревень со странными названиями, ни старушек с редкими фамилиями. Альберт томно мечтал о возвращении на свой двуспальный диван в общество Дины, а Семён, казалось, чувствовал на своём колене мягкую попку своего трёхлетки Мишутки, а за столом под красным абажуром – изящный силуэт жены Лоры, склонившейся над вязанием. Первым опомнился более габаритный и привычный к чревоугодию журналист. Он призывно хлопнул полицейского по спине и пробормотал что-то глупо-хрестоматийное типа «Вставайте, граф, рассвет уже полощется», а, может, и про великие дела, которые ждут где-то впереди. После этого оба решительно встали и в раскачку двинулись к припаркованному автомобилю.
- По-моему, на Гриве, - поделился своими ощущениями Альберт, - средний лесоруб ест примерно вдвое, а то и втрое больше, чем средний журналист и где-то даже и мент.
- Ну и что? Это вполне объяснимо, - успокоил его Семён. – Ведь эти лесорубы вламывают на своих лесосеках как ссыльно-каторжные на Нерчинских рудниках.
- И когда это ты про декабристов успел прочитать, Семён, в своей школе милиции? Ну, я понимаю, что про Бенкендорфа или там… Ягоду с Ежовым. Эти хоть из ваших, а на Нерчинских рудниках даже полиции не было. Спросишь, почему? – спросил Альберт. – А потому, брат, что бежать оттуда было попросту некуда, как из Гробовщины… Кругом распадки и бурелом! Как хоть мы туда доедем, а?
- Ну, эти же, гады – поджигатели, как-то добрались, а ведь, судя по всему, тоже нездешние. – Попробовал привести веские доводы капитан. – И прокурорские туда ездили, и пожарные. Альберт, ты бы позвонил этому, как его, Гараеву…
- Лучше давай ты звони Густомесову. Он хоть молчать станет, а этот, скорее всего, сразу Тремайло стукнет, не из вредности, а по служебной необходимости. – Заключил Альберт и, моргнув левой фарой, тронулся в сторону гостиницы. В это время из-за леса приползла иссиня – чёрная туча, и по лобовому стеклу машины забарабанил весьма крупный дождик.
Глава шестнадцатая
Вот так «хвосты» и рубятся!
Примерно в версте от гостиницы Семён как-то нервно дёрнулся и, расстроенный, глухо сообщил Альберту:
- Алик, я не уверен на все сто, но, по-моему, к тебе на колесо опять наружка села. Посмотри в зеркальце внимательней. Видишь, «Логан» кремовый посерёдке чешет? Не эти тебя на шоссе пасли?
- Нет, не они. Те на «Ладе» были, но, похоже, ты прав. – Альберт сразу весь напрягся, но мысль закончил. – А сейчас проверим, это проще простого. И он сделал неожиданный поворот на грунтовку, в глухой проулок. Метров триста они проехали в полном одиночестве, но запоздало прореагировавший «Рено» всё же минут через пять появился таки в зеркале заднего вида. Видимо, страхуясь, сближаться он не стал, но прилип вполне определённо, даже не делая вида, что в Заиграеве у него какие-то свои, отнюдь не филёрские цели.
- А так ещё и лучше, - весело прокомментировал ситуацию журналист. – Пускай они за нами подольше по Заиграеву поездят, а когда всем нам станет всё предельно ясно, я их приторможу. Ты, Семён, при исполнении, ты расследуешь громкие убийства, и тебя при этом самом расследовании пасут неизвестные. В такой ситуации мы праве их, так сказать, спросить: «Кто вы, мать вашу, такие? Не иначе, бандиты!». Сечёшь, капитан?
- А если шмалять начнут? – С некоторым испугом спросил Семён.
- А мы в центре Заиграева их тормознём, прямо возле прокуратуры. – Хитро заулыбался журналист. – Не начнут, в центре города – расклад не тот. Особенно если это губернаторские порученцы или ФСБэшники. А бандитам пасти нас здесь никакого резону, они, если что, станут нас в тайге караулить, возле лесосек, с которых сосны на пилораму тягают. У них цель одна – любыми средствами отвести от своих лесорубов всякие подозрения в причастности к пожарам. Потому что весь их лесной бизнес стоит на подтасовках, взятках и разного рода иных нарушениях. Начнут здесь копать, вольно или невольно выйдут на лесников-взяточников, на незаконные прирезки лесного фонда, на грубые нарушения при самой заготовке. Они ведь при рубке ни хрена ничего не сажают и даже делянки за собой не убирают, так на них сучья и гниют. Их девиз известный: после нас хоть потоп! Поэтому этим наблюдателям, если они даже губернаторские, надо всё равно хлеборезки начистить. Чтобы беспределу не потворствовали, людям здешним жить не мешали.
- Ладно, замётано! Чего ты меня агитируешь? Думаешь, если я не такая, как ты, оглобля, так сразу и соссал? Не дождёшься, брат. – Голос Семёна гулко зазвенел.
- Вот это по-нашему, по - спецназовски, а то Цусима, Цусима… - повеселел Альберт и негромко запел «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг». Ездили они по Заиграеву около часа, даже заправиться пришлось возле местного совхоза то ли «Восход», то ли «Рассвет». При этом двое в кожаных куртках из «Логана» вели себя сверхспокойно и даже тоже заправились - девяносто вторым бензином. Это, с одной стороны, радовало, поскольку обычные бандиты, как правило, так себя не ведут, и, стало быть, стрельбы не будет. Но с другой, ничего хорошего в том, что если их пасёт сам губернатор, тоже не было. В прошлом году в такой примерно переделке Альберт едва не погиб и, по чести говоря, второй раз войти в эту же реку ему откровенно не хотелось, о чём он не преминул сообщить Семёну:
- Понимаешь, прежнего губера Овсова я хоть знал, а этот, Параев, мне пока что не внятен. Жучара московский. – В голосе Альберта появились злобные оттенки. – Говорят, у него и в Москве, и в Питере свой бизнес. Сынишка каким-то департаментом в минсельхозе заправляет, и это после военного училища! Да и сам он, губернатор этот, из генпрокуратуры пришёл. Сначала в Совете Федерации какую-то республику представлял, а теперь вот к нам направили – поднимать дотационный регион. Поэтому ему все эти пожары с массовыми убийствами – кость в горле! До него такое в нашем крае даже не снилось никому. Сечёшь, Шарапов?
- Секу. Но давай всё же решать: если будем тормозить, то пора. А если нет, то поехали в гостиницу собирать монатки – и айда до Гробовщины.
- Давай, тормозим их на берегу озера, вон под окнами администрации! – С этими словами Альберт сбавил скорость и, выстояв полминуты на светофоре, свернул на площадь к зданию бывшего райкома. Здесь на более-менее открытом пространстве он резко остановил свой «Лэнд Ровер» и, устало выдохнув «Ну, вот, блин, и начинается!», выскочил на асфальт. Проворно подбежав к притормозившему поодаль «Рено», Альберт поманил водителя к себе, в то время как Семён предусмотрительно остановился в нескольких метрах сзади. Но водитель остался невозмутимо сидеть, только опустил стекло и вопросительно мотнул головой – дескать, чего, сударь, изволите? Тогда Альберт, демонстративно задержав взгляд на двухэтажке, глухо проговорил сверлившему его взглядом водителю:
- Не знаю, кто из вас принимает решение, но слушайте оба. Давайте зайдём в мэрию побазарить о нашей, судя по всему, общей проблеме. Там есть свободный кабинет, стол, четыре стула…
- Базарить иди на базар! – Резко бросил в сторону Альберта с пассажирского места старательно прилизанный молодой человек, на вид почти юноша. Наступило молчание. Тогда Альберт повернулся к Семёну и тот, с ходу всё поняв, быстро обошёл автомобиль с другой стороны.
- Не хотите по-хорошему, можно и по-плохому, - жёстко сказал он, поигрывая желваками. – Я, старший опер областного УГРО, - он коротко показал прилизанному своё служебное удостоверение, - прибыл сюда расследовать серию убийств и соответственно нахожусь в служебной командировке, то есть при исполнении, а вы сели мне на хвост и мешаете. Сейчас я вызову наряд, и вы будете «базарить» не в администрации, как вам в ваших же интересах только что предлагали, а в кутузке. Я ведь мог сделать это и без предупреждения…
- С кутузкой у тебя всё равно ничего бы не вышло, капитан. – С этими словами «юноша» показал Семёну характерное удостоверение сотрудника ФСБ и устало добавил:
- И вообще, Семён Борисович, вы нам без надобности. Приехали расследовать – расследуйте, но лучше самостоятельно, вот без него и его машины. – ФСБэшник ткнул тонким розовым пальцем в сторону журналиста. – Здесь неподалёку ракетная точка, а он вечно суёт свой нос, куда не надо. Таким образом, товарищ капитан, мы тоже, как и вы, при исполнении. Так что, не смею больше задерживать. В это время уже успевший оценить ситуацию Альберт незаметно кивнул Семёну и неприязненно процедил прилизанному:
- Ты своим лейтенантским удостоверением, сынок, лучше подотри свою задницу! Сейчас тебе позвонят твои начальники и всё объяснят, в том числе и про мой длинный нос. – С трудом сдерживая себя, Альберт отошёл от «Логана» и стал набирать полковника Братова. Тот понял его с полуслова (связь, слава Богу, на сей раз работала), и уже через пять минут молодой ФСБэшник, аккуратно придерживая телефон, испуганно закивал, повторяя, судя по движениям губ, «Есть!» и «Так точно!». Не став дожидаться ни его объяснений, ни даже возможных извинений (скорее всего, начальник отдела по борьбе с терроризмом приказал сделать и это!), Альберт легко запрыгнул к себе в машину и, кивнув последовавшему за ним Семёну, вставил пластмассовый ключ и нажал кнопку стартёра.
- Слушай анекдот, капитан! Он хоть и с бородой, но к месту. – Медленно подруливая к гостинице, предложил напарнику Альберт. – Реквизировали Василь Иваныч с Петькой в буржуйском питейном заведении два ящика водки и едут себе в дивизию, разумеется, в прекрасном настроении: то-то счастье привалило. Два ящика водки на двоих! Вдруг навстречу Анка. Пришлось сажать и её в тачанку. Настроение уже не то. Водку-то теперь на троих делить придётся! Дальше – ещё хуже. Фурманов впереди нарисовался. Этого так просто не объедешь, комиссаром к Чапаеву приставлен. Делать нечего, посадили и его. Ну, настроение совсем упало ниже плинтуса. Шутка ли, всего на два ящика водки уже двое на хвост сели. Вдруг, откуда ни возьмись, появились белые и пустились за тачанкой вдогонку. Ну, Петька сразу, конечно, к пулемёту, а в нём затвора не хватает. А белые уже настигают. Тут Фурманов рванул рубаху на груди и говорит: «Езжайте, товарищи, я их задержу!» и бросился с тачанки на дорогу, а когда его рубили шашками, успел крикнуть: «Вот так погибают коммунисты!». А белые опять настигают. Тогда Анка прыгает на дорогу, белые рубят и её, но она успевает крикнуть на прощание: «Вот так погибают комсомольцы!». Ну, тут Петька сразу приободрился, шасть к пулемёту, вставил в него недостающий затвор, нажал на гашетки и давай белых поливать. «А вот так, - кричит, - хвосты рубятся!».
Глава семнадцатая
Тернистая дорога на Северо - Восток
Собирались не более получаса, а потом, пообещав на вахте вернуться к концу недели, выехали из Заиграева по шоссе на Северо-Восток. По-прежнему накрапывал дождь, в связи с чем впереди над остывающим, ещё совсем летним лесом поднимался розоватый туман. На пригорке перед опушкой Альберт без труда разглядел семейку крупных красных мухоморов и выходящих из лесу грибников с полными корзинами. Но заговорил с детства любивший лес журналист совсем о другом:
- Зря я этого лейтенантика щуплого про городскую наружку не спросил, про тот «жигуль», который ко мне за Городом привязался и от которого потом к Витьке в психбольницу пришлось прятаться. Интересно, их это люди или нам с тобой здесь ещё кого-то ожидать? Если всё же последнее, то расслабляться нельзя, ибо, как сказал наш президент, медведь просто так тайгу не отдаст.
- Не совсем точно. – Стал поправлять журналиста полицейский. - Он, Альберт, сказал более определённо: «Медведь свою тайгу никому не отдаст!». Только я не считаю каких-то там браконьеров, которые незаконно реализуют лес, хозяевами тайги. Почему? А хотя бы потому, что они всех боятся, со всех сторон видят для своего преступного ремесла угрозу. По-моему, гораздо опасней, если за тобой следили губернаторские парни. Вот в их числе могут быть настоящие профессионалы, и скорее всего, не местные, а приезжие, из той же Москвы или Питера. Кстати, я так и не понял КГБэшников: одни за тобой следят, а другие их за это отчитывают… Они что, тоже не могут водку поделить, как Чапаев с Фурмановым?
- Ну, вроде того. – Подтвердил догадку капитана журналист. – Мой приятель полковник Братов и начальник Управления ФСБ генерал-майор Берзин – старые советские волки, работавшие ещё под Крючковым. У них один взгляд на вещи, они всегда считали Америку и Запад нашими главными стратегическими противниками и не терпели ни Ельцина, ни его выскочек типа Куликова и Грачёва. Последнего их сторонники в Москве хотели отдать под суд за чеченские преступления, но он скоропостижно помер. Может, и помогли ему в этом? А недавно у нашего Берзина появился новый первый заместитель, молодой полковник из Питера. Говорят, претендент на его, Берзинское, место. И, понятное дело, что он начал свою игру, под прикрытием сверху, разумеется. Ну, и набирает себе единомышленников, в основном из молодых офицеров, жаждущих сделать, как и он сам, быструю безболезненную карьеру. Вишь, как он со мной – «Базарить иди на базар!», хотя наверняка знает, что я – спецназовец, имею боевые награды, но для него всё это пустой звук, побрякушки. Он ни пороха, ни тем более крови не нюхал и верит лишь в карьерный рост да в презренный металл. Такие ухоженные мальчики, как он, в бизнес не идут, потому что рисковать боятся, а в стабильные госконторы типа прокуратуры и ФСБ, наоборот, приносят своё нарушающее всякую законность рыночное мировоззрение. Ну, нельзя с таким складом идти в силовые структуры! И ведь, что досадно, берут гадов и на эту работу, в военные тайны посвящают, выдают оружие, доверяют агентуру. А потом вдруг оказывается, что министр обороны Сердюков – всего лишь «талантливый менеджер», которого окружают не менее талантливые поэтессы, художницы. Ну, прямо не военное ведомство ядерной державы, а «поэтессы пушкинского круга», блин! Все верят в силу Рынка, но пребывают в роскоши исключительно на бюджетные деньги. - Между тем, Альберт уже свернул с асфальта на военную бетонку, которую лет сорок назад, если не больше, в этих местах проложили ракетчики.
- Слышь, Алик, притормози малость, - попросил Семён, - Я отлить в гостинице не успел. Уже полчаса, как терплю. Альберт убрал газ, и внедорожник, как бильярдный шар в лузу, закатился в обросшую мелким сосняком «лысину» на краю дороги. Лысина при ближайшем рассмотрении оказалась огромной нестандартной плитой (и где только такую удалось достать!) со следами многолетних костров. Альберт тоже вышел из машины и сказал с пониманием дела:
- Здесь наверняка солдатня на учениях греется, в зимнее время. Под бронёй колотун, на броне ещё и ветер студёный, - вот они, молодцы, и придумали. Костры вон из вершинника палят, которым окрест браконьеры весь лес загадили, а с боков сосенки их от ветров закрывают. Я как вспомню эти армейские зимы, так у меня сразу и ноги, которые я тогда сильно проморозил, немеют, и из носа, как у дворового пацана, начинает течь.
- Солдат, конечно, нынче смышлёный пошёл! – Охотно согласился Семён. – Но, знаешь, у меня этот твой «жигулёнок» из башки никак не выходит. Впрочем, этот лейтенант нам мог и не ответить или наврать. Как проверишь? Здесь наверняка они используют совсем другие машины, а лиц их ты наверняка не видел…
- Нет. Во-первых, далековато было, а во-вторых, - стёкла у них на авто – затемнённые, - отвечал Альберт, отъезжая от выемки. В это время где-то совсем рядом, в чаще, треснул характерный ружейный дуплет. Семён выглянул в раскрытое окно и стал пристально всматриваться в ближайший поворот. Поворот был крутым, градусов под шестьдесят, а потому Альберт снизил скорость до минимума, чтобы в случае чего дать заднего хода. За поворотом, в такой же примерно выемке, какую они только что миновали, стояла кофейная «Нива – Шевроле». Сидящих в ней видно не было.
- Вроде, пустая? – Поделился своим первичным наблюдением капитан.
- Либо ушли в лес, либо лежат на сиденьях, - ответил журналист. – Третьего не дано. Давай так, Сёма. Ты валяй за руль и пистолет из кобуры достань да патрон загони в ствол, а то не успеешь, если что…
- Уже достал и взвёл. – Зло отвечал полицейский. – Ты, смотрю, меня за чудака на букву «м» держишь! А я, между прочим, уже троих особо опасных арестовал… со стрельбой.
- Прости, дружище, просто у меня оружия нет, вот я и нервничаю, - извинился и стал осторожно спускаться на грунт Альберт. - В спецназе всё время либо «АК», либо «Стечкина», а то и «Кедр» при мне, а тут лишь охотничий ножик на заднице. Хоть бы травматику этот ваш майор из разрешительного отдела дозволил. Нет, говорит, хватит с тебя и газового. Всё, иду, секи внимательней. Не нравится мне этот «Шевроле»! Ещё не дойдя до машины нескольких метров, Альберт почувствовал в ней какое-то слабое шевеление, словно дуновение лёгкого ветерка. С одной стороны, Альберт понимал, что за ним, возможно, наблюдают через зеркало заднего вида, но с другой – сомневался в этом, поскольку из положения лёжа в такое зеркало на дороге, скорее всего, ничего не видно. Тем не менее, ему предстояло совершить последний решающий пасс. И он, поначалу осторожно пригнувшись к вязкой глинистой дороге, затем всем телом лёг на неё и, извиваясь словно змея, пополз к машине, сознавая, что здесь, возле задних колёс, - мёртвая зона, и теперь из салона «Шевроле» его уж точно не видно. Заглянуть внутрь автомобиля через боковое заднее окно было делом полсекунды. Намётанным взглядом Альберт тут же определил, что в машине находится всего один человек, который полулежит на сиденье водителя и делает тщетные усилия сесть, что ему никак не удаётся. Резко подавшись вперёд, Альберт распахнул правую переднюю дверь и глянул в лицо откинувшегося на пассажирское сиденье мужчины. Оно было белым, как мел, с пузырящейся дорожкой крови на подбородке. Широко открытые глаза с ужасом смотрели на журналиста. Подав раненому успокоительный знак, Альберт стал осторожно приподнимать его сразу отяжелевшее тело и затем выносить из залитой кровью кабины. Укладывать мужчину на густой придорожный брусничник ему уже помогал подоспевший Семён. Мужчина был в камуфляже с зачехлённым топориком у пояса. Он по-рыбьи шевелил губами, видимо, пытаясь что-то сказать. Наконец, склонившийся к самому лицу закамуфлированного капитан услышал булькающие звуки:
- Оне убёгли… в лес. Стреляли в кого-то…потом. Идите тады, а я – всёк!.. В кар… кар - мане грудном…всё…амба! – И мужчина закатил глаза.
- Обморок! – Констатировал Альберт, тут же пальпировавший лежащему сонную артерию. – Пульс есть, но вялый. Давай, Сёма, расстёгивай ему куртяй. Судя по пузырям изо рта, лёгкое у него задето, только вот интересно с какой стороны?
- С правой, слава Богу, - прошептал сосредоточенный Семён, уже успевший разрезать на раненом футболку до самого горла. – Но проникновение двойное. Лезвие узкое, похоже на заточку, но, может быть, и надфиль. А вообще, зэковский почерк!
- То, что с правой, вселяет надежду, хотя, например, у моего друга, юмориста Юры Семёнова с правой стороны – сердце, но он неповторимое явление для всей области. Но реально сейчас опасней другое – большая кровопотеря! Если бы рука или нога, тогда бы жгут – и все дела, а тут… Звони в Заиграево, лучше Веткину. Он неотложку там быстрее организует. Держи вот мой спутниковый, - Альберт сунул Семёну свой чемоданчик. – Так быстрее выйдет. После этого он достал из грудного кармана расстёгнутой на раненом куртки липкий от крови сотовый и зелёное удостоверение, разлепив которое, они с Семёном узнали, что на брусничнике - егерь Шароватов Юрий Васильевич, пятидесяти пяти лет от роду.
- «Скорую» вызвал? – Нервно спросил Альберт.
- Веткин сказал, что сам выезжает. У него жена в аккурат районную неотложку возглавляет. И, слава Богу, дома после дежурства отдыхает… отдыхала, то есть. Скоро будут здесь. Но боюсь, не дотянет, - участливо посмотрел на егеря Проектор. И Альберту вдруг подумалось: «Вот, если бы все менты такими были! Как бы легко и просто жилось в нашем Отечестве! И не надо никаких экстренных совещаний при президенте, никаких специальных экспериментов на далёких окрайках России, ни особых зон, да и эта конъюнктурная фраза – «Находится на личном контроле» отмерла бы сама по себе. Да и милицию не было бы никакой нужды переименовывать в полицию».
- Семён, достань из аптечки нашатырь! – По праву старшинства распорядился Альберт. – Давай его очухивай, а иначе, точно, не дотянет! И они спешно задвигались. Семён уже рвал из аптечки вату, а Альберт пытался не дать Шараватову захлебнуться собственной кровью. В это время в лесу ещё дважды выстрелили.
- Ни хрена, прорвёмся! - Осторожно сжимая виски раненому, зло проговорил Альберт. – Кто это там сказал, Семён? По-моему, Джек Лондон. «Что бы там ни случилось, держите всегда на Запад!». А мы, блин, русские. И держим всегда на Восток.
- Привет, мужики! – Здоровался, примерно, через час возбуждённый майор Веткин. – Под сто двадцать гнал, дважды чуть в сосняк ни влепился! А в это время жена Веткина уже начала хлопотать над истекающим кровью егерем. Появилась капельница и капроновый контейнер с кровью (наколку группы и резуса Семён успел заметить возле левой егерской подмышки и сообщить Веткину). Это, как потом оказалось, и спасло Шароватова от неминуемой смерти. Скоро появились носилки, и наколотого врачом Веткиной Шароватова загрузили в машину.
- Даша, - бережно потянул за рукав жену Веткин. – В запарке забыл тебе представить коллег. – Это, - кивнул он в сторону Проектора, - Семён Борисович, капитан из областного уголовного розыска. А это…- повернувшись в сторону Альберта, Веткин неожиданно замешкался.
- А это Альберт Эдуардович Нидерквель, - поспешил прервать неловкую паузу Семён. - Он самый лучший городской журналист из «Курьера». Кстати, тоже капитан, только фронтового спецназа! Майор удовлетворённо крякнул, а его жена с чувством пожала журналисту руку и сказала с явным одобрением:
- А я смотрю, повязка на раненом как надо наложена, а этому учиться – не переучиться!
- В Горах учились гораздо быстрее, чем здесь, на равнине. - Как будто даже виновато глянув на Веткину, сказал Альберт.
- Всё, время! Поехали! – Рубанул воздух рукой Веткин и проворно полез в кабину запускать двигатель «Форда» и разворачиваться на узкой дороге.
Глава восемнадцатая
Стрельба на поражение
В лес, в сторону только что истаявшего эха выстрела, рванули сразу оба, не сговариваясь. Спешить было удобно, несмотря на тут и там подвёртывающиеся под ноги сучья, мох, приятно пружиня под ступнёй, более всего сейчас напоминал Альберту ретартановую дорожку, по которой он отбегал в прошлом не менее двадцати лет. Но ретартан был ядовито-красным, а тут, куда ни кинь, зелень да кое-где проклёвывающаяся желтизна. Пуля сбила над Альбертовой головой ветку, когда он невольно согнулся к гигантскому белому грибу с причудливо раздвоенной коричневой шляпкой. «Если б не гриб, то в аккурат бы вышло под левый сосок», - успел подумать он и боком упал за ближайшую сосну, откуда тут же вперился взглядом в приземистый подлесок. Сначала ничего характерного он не заметил, но через секунду – другую понял, что стрелок затаился за стайкой берёз, а точнее – в папоротнике, который зеленел под ними. Если бы он был при «Макарове», то наверняка бы сейчас решил проблему стрелка даже не полной обоймой. Он глянул в сторону Семёна, который залёг всего в двух саженях, и подал ему выразительный знак – дескать, перекинь пистолет. Капитан, не долго думая, так и сделал. Пистолет щёлкнул ручкой о пенёк всего в полуметре от журналиста. Альберт примерил оружие к руке и, сняв его с предохранителя, стал старательно целиться. Видимо, стрелок сильно нервничал, потому что справа от берёз папоротники заметно покачивались и даже дёргались. Журналист напряг зрение и скоро понял, что это обычная уловка: стрелявший, на самом деле, лежал за берёзами, а старался создать впечатление, что он – левее. «Для чего? – Подумал Альберт. – Видимо, предполагает, что мы вооружены либо хочет проверить, а так ли это». Думая так, Альберт вместе с тем решил, что …пора. Пару секунд он ещё пролежал за пнём, но спустив курок, сделал два кувырка вправо и повторно стрелял по уже вполне видимой цели, которая больше не шевелилась. Наставив пистолет на неподвижное тело, журналист двинулся вперёд. Лежавший ничком парень был в синей адидасовской куртке и вельветовых джинсах. Рядом с ним на кожаной барсетке валялся обрез охотничьего ружья двенадцатого калибра. Пуля попала стрелку точно в лоб.
- Сёма, я в барсетку гляну, а ты по карманам пошарь, - обратился к другу Альберт. Через пару минут стало ясно, что убитого звали Александром Крутовым, что ему тридцать лет и прописан он в Городе, в доме номер 132 по Советской улице. В барсетке вместе с тремя тысячами долларов лежала также трудовая книжка, из последней записи в которой следовало, что он работал охранником в ювелирном магазине. Семён, в свою очередь, нашёл в нагрудном кармане куртки характерное красное удостоверение, выданное на имя Александра Андреевича Крутова, которое утверждало, что владелец сего является старшим инспектором дорожно-патрульной службы ГИБДД.
- Так, всё же, кто он – охранник или гаишник? - Спросил Альберт.
- Гаишником он был, год или, точнее, пару лет назад. – Изучая удостоверение, ответил Семён. – Оно не продлено, как положено. Опять же обрез… У патрульного всегда пистолет при себе, тем более, на дороге. Нет, этот явно из твоих (или моих?) наблюдателей. Видимо, наёмник, а вот чей? Слушай, а если при нём обрез, то тогда на кой ляд он егеря ножом тыкал?
- А ты уверен, что это он? – В свою очередь, спросил капитана журналист.
- А тогда кто? – Стал настороженно всматриваться в березняк Семён.
- Вот и я о том же. Кто? Если Крутов этот и иже с ним наблюдали за нами, то чем им помешал егерь? Просто, оказался не там и не в то время? Не похоже… Лес большой и нас можно было прикончить и не здесь, а где-нибудь под Гробовщиной – словом, в местах, где почти не ступала нога человека. Вон, у Крутова был обрез, а вот и патроны с жаканом - самое то для нас с тобой. И если учесть, что в тех краях у каждого мужика по два ружья, а не нарезное оружие хрен идентифицируешь, то… убивать нас лучше там. Никогда не найдёшь. Верный глухарь!
- А, может, егерь из их компахи? – Спросил, как будто самого себя, полицейский. – Может, не поделили чего или крайним стал? А тут мы при их разборке… Такое, Алик, нередко случается.
- Да, и я о том же. Егерям нынче платят копейки. Они у нас, так сказать, на самоокупаемости работают. – Стал рассуждать журналист. – Я ещё двадцать лет назад писал, будучи сопливым практикантом в каком-то там «Комсомольце» - то ли Новгородском, то ли Вологодском, то ли Ленинском… Гайдар и его команда вернулись в Россию ровно для того, чтобы все в стране ощутили себя неуверенно. Когда в обществе царит неуют, то им, во-первых, легче управлять, а во-вторых, воровать до поры можно совершенно безнаказанно. И мне порой кажется, что кое-кто живёт ещё в той, гайдаровской поре. Вот и егерь этот, полагаю я, на зарплату не жаловался, а, так сказать, подрабатывал. А на чём егерю подрабатывать?
- Уж, кому – кому, а егерю это запросто можно! – Воскликнул Семён. – Я одно дело раскручивал в прошлом году, по районному охотхозяйству. Там тоже егеря убили, братья Самолчевы, Тихон и Игнат, староверы.
- Да, им, вроде, убивать нельзя, раз староверы? – Не поверил Альберт.
- Да, понимаешь, егерь этот, Шахрутдинов, их сестру изнасиловал. Ну, замуж её звал, деньгами левыми хвастал, машиной, снегоходом, квартирой, которую в Городе купил, а она ни в какую. Вот он и решил это дело закончить радикальным методом. Тихон про это узнал, а Игнат как раз жениться собирался на её подруге, тоже староверке. У них друзья или подруги – что родные братья-сёстры. Взяли они тогда топоры и зарубили егеря прямо на его этой квартире, среди ковров и дорогой мебели. Брюхо ему распороли и туда этих денег насыпали тысяч восемьсот, помнится. А потом из его ружья и сами застрелились… - Семён от нахлынувших воспоминаний даже задышал иначе.
- Сёма, ты мне потом напомни, а? Я об этом обязательно напишу. А сейчас… сейчас,пока мы про постороннее базланим, нас могут, как и этих, блин, егерей, запросто мочкануть. – Сказав это, Альберт стремглав перевалился за болотную кочку, каким-то невероятным образом успев при этом оттолкнуть от себя Семёна, и выстрелил дважды в сторону березняка. Весь в поту Семён лежал в малиннике и не шевелился. В наступившей тишине сначала раздалась ругань, а потом проклятия и стоны. Журналист зазывно кивнул капитану и пополз в сторону постепенно стихающих звуков.
- Алик, - ты точно, говорю я тебе, их всех перебьёшь, пока мы до Гробовщины доберёмся. – То ли с осуждением, то ли с восхищением сказал Семён. – Но я очень рад, что ты рядом! Всегда бы так…
Глава девятнадцатая
Первые показания
Сначала они увидели «вертикалку» шестнадцатого калибра. Видимо, получив Альбертову пулю, целившийся из ружья стрелок от испуга сделал руками инстинктивное движение закрыться и невольно отбросил его от себя. Альберт тут же цепко ухватил оружие и на всякий случай отбросил ещё дальше. Раненый сидел, привалившись спиной к берёзе, и судорожно зажимал левой рукою прострелянный с правой стороны низ живота.
- Уже хорошо, что ниже печени, - оценивающе сказал журналист и присел рядом на корточки.
- Нож где? – Спросил он сурово. Но парень, одетый в короткую кожанку и синие джинсы, в ответ лишь сопел и слегка постанывал.
- Слушай, давай так, - перешёл на более решительный тон Альберт. – Подельничек твой Крутов, бывший гаишник, уже неподалёку отсюда остывает. Тебе пока что повезло гораздо больше, но это пока…- И Альберт достал из-за спины табельный пистолет Семёна, отчего и так бескровное лицо раненого побледнело ещё сильнее. – Нет, достреливать тебя я не стану. – Отрицательно качнул головой журналист. Ты примерно через полчаса, максимум час и сам кончишься, потому как здесь на десяток вёрст – ни души! У тебя же, юноша, явно вена брюшная задета: вон крови сколь уже вытекло! Намёк понял?
- Понял, - хрипло ответил раненый. На вид ему было лет двадцать пять, явно меньше, чем мёртвому охраннику. Не отрывая левую руку от раны, правой парень достал из-за пояса длинный узкий нож и положил его на траву.
- Больше никакого оружия при себе не имеешь? – Спросил уже Семён, на что раненый отрицательно завертел головой.
- Вот и хорошо. – Удовлетворённо проговорил Альберт. – А теперь попытайся поровнее лечь, и мы тебя к нашим вещам отнесём, к аптечке, стало быть. И телефон у нас там спутниковый остался. Короче, будешь умным, приедет за тобой «скорая». Альберт взял раненого под коленки и по-хозяйски кивнул Семёну:
- Понесли, капитан, а ты давай рассказывай: Кто? Откуда? Зачем егеря убил и из его ружья хотел нас завалить? Ну, да ты сам не маленький, должен соображать, что мы на этом безлюдье не просто так появились!
- Зовут меня… Василием Лозовым. Последний год нигде не работал, потому что приехал из Донецка, а там нынче бардак, стреляют и те, и другие, грабежи, безработица, гривна в говно превращается. Погодите, постойте, я трохи сил наберусь. – Попросил, постанывая, Лозовой. И Альберт с Семёном послушно опустили его на траву. Семён протянул раненому фляжку, предупредив, чтоб не больше глотка, потому как – живот. И Альберта в который раз поразило это участие Семёна, даже в отношении обычных бандюганов, которые только что порезали ни в чём ни повинного егеря.
- Понесли, Альберт, а то я смотрю, кровь-то у него всё ещё сочится…- словно в подтверждение Альбертовых умствований сказал Проектор. И они двинулись дальше, а раненый, набравшись сил, продолжал. На сей раз речь его была порывиста и эмоциональна:
- Только я хочу сразу сказать, чтобы вы на меня лишнего не вешали и не думали, что егеря я… Я, честное слово, даже там, у себя, где стреляют, ни разу никого не убивал. Это здесь, в России говорят, что ополченцы – герои, а армия – агрессор. На самом же деле, там всё намного сложнее, путанее что ли. А ведь, прежде чем в кого-то стрелять, надо разобраться, определиться.
- А у нас ты, значит, сразу определился? – С иронией спросил Лозового журналист.
- Я ж говорю, что егеря не я! – С силой прокричал раненый. – Думаете, раз моим ножом, так, стало быть, я?
- Хочешь всё на Крутова свалить, потому как мёртвые сраму не имут? – С сомнением в голосе проговорил Семён. – Надо было тебе с ним очную ставку пообещать, тогда бы ты по-другому заговорил.
- Это уж точно, - согласился с Проектором Альберт. В это время показались разбросанные по траве вещи, а неподалёку и тело застреленного охранника, увидев которого, раненый нервно дёрнулся и засопел.
- Ну, вот он, твой напарник. Ему, как видишь, повезло куда меньше: прямо в лобешник угодило! – Заговорил Альберт. – Ну, давай, вали всё на него… Он всё равно уже ничего не опровергнет. Ладно, задирай рубаху и терпи! – Укладывая Лозового поровнее, приказал Альберт. Украинец оказался на удивление терпеливым и крикнул лишь однажды, когда Альберт перевернул его, чтобы отыскать выходное отверстие пули. Она, на счастье Лозового, прошла навылет. Ни кишечник, ни печень, как и предполагал Альберт, судя по всему, не пострадали – пуля попала заметно ниже.
- Егеря резал не Крутов, а Бугор. – Неожиданно сказал Лозовой, которого в это время уже бинтовали. – И с тех пор прошло уже часа полтора. Мы у этого мужика в сумке консервы нашли, хлеб, кусок сала и термос с чаем. Ну, сидели, хавали, а он и давай нас крыть. А Бугор этого не любит. Я его пытался заткнуть, видя, что Бугор ножик берёт, но не успел. А помешать ему я не решился, иначе он и меня бы не пожалел. Он сидел и не раз, и за «мокруху» в том числе. Зря я нож не выкинул после этого дела. Мне его батька подарил, когда я ещё в бурсе учился, а батю недавно бомбой разорвало, когда он на озере рыбалил.
- А куда этот ваш Бугор подевался? Чего ж ты раньше нам про него не сказал? – Сердито спросил Лозового Семён.
- Так, он на мотике уехал. Егерь на «Яве» старой был, вот Бугор на ней и поехал. Невозмутимо отвечал тот. – Сказал, что будет нас ждать на хуторе, этом, со смешным названием… Что-то там про ночь или про сон такое.
- Незасыпайка? – Попробовал подсказать Семён. - В нём, - согласился Лозовой. – Сказал, что поесть чиго – нито досте и деньги он там где-то заховал. Он – из местных, когда-то здесь лесником работал, а первый раз сел за машину леса, гутарит, все налево продавали, а посадили одного его. Остальные, вроде, штрафами отделались, даже условно никому не дали.
- У него оружие какое при себе? – Нетерпеливо прервал увлёкшегося рассказом раненого Альберт. Помолчав некоторое время, Лозовой, устало выдохнул:
- Тоже обрез, как и у Крутова, но не ружейный, а от винтовки. Мы то оружием по ходу здесь обзавелись, а у него с самого начала был. Видно, из тайника какого-то достал.
- А теперь давай о главном. Кто тебя сюда прислал и зачем? – Спросил на сей раз капитан. – И не крути, а говори, как есть. Может, тогда и про егеря поверим, понял?
- Вообще в Россию или конкретно в Заиграево? – Попытался уточнить Лозовой, но Альберту показалось, что тот попросту тянет время, чтобы точнее определиться с ответом:
- Тебя же просили, не темни! – Прикрикнул Альберт. – Это в твоих же интересах. Твой Бугор после всего случившегося крайне не заинтересован в том, чтобы ты жил. Не находишь?
- Да уж! – Охотно согласился раненный. - В общем, в Город я приехал к двоюродной тётке по матери. У меня только отец хохол, а мама – русская. – Почти с гордостью признался он. - Анна Сергеевна Данилова, это мамина двоюродная сестра, она учительницей истории работает в 23-й школе. Ну, трохи пожил у неё. Деньги скоро кончились, неудобно стало на шее сидеть, а у меня ни гражданства, ни даже вида на жительство. На серьёзную работу не берут. Так, грузил понемногу, то на базах, то в магазине, то на станции. А тут этот охранник, Крутов, как-то возле мебельного магазина подходит и спрашивает, сколько я здесь в день имею? Ну, я сказал, а он давай смеяться. «За такие деньги, - говорит, - у нас и школьник вкалывать не станет. Хочешь, - спрашивает, - раз в сто больше зарабатывать?». Ну, я сразу подумал, что от таких заработков, скорее всего, надо держаться подальше, особенно таким, как я, иностранцам. Да, уж больно безденежье замучило, и учительница, тётка то есть, стала меня допекать. Она, женщина в принципе, неплохая, но как все старые девы, большая зануда и трохи скуповата. Ну, и к тому же учитель ещё советской закалки! Короче, согласился я попробовать, а там – дескать, видно будет. И он на такую мою неуверенность отреагировал вполне спокойно. Я даже обрадовался, что не давит, никаких условий не ставит – ну, чтобы там помалкивал, лишнего не трепал, лишних знакомств не заводил. Ещё подумал про себя: вот деньжат трохи заработаю и соскочу. Тётка обещала помочь с гражданством и пропиской. У неё двухкомнатная в центре города и наследников нет. Чем не перспектива? Дивчат кругом – море, да и я не урод, и не из Азии какой-нибудь. Короче, планы у меня какие-то реальные появились, и возвращаться в разрушенный город я не собирался. Никакого смысла в этом не вижу. Война, поверьте мне, там идёт глупая, бессмысленная. Если кому она и нужна, так это властям, а простым людям она зовсим ни трэба.
- А чем с этим охранником занимались? Ну, за что тебе платили и кто конкретно? Ты, того… поближе к делу! – Слегка встряхнул Лозового журналист.
- Я несколько раз на шухере стоял, зад прикрывал Бугру с Крутовым, когда они по разным там адресам ходили. – Отвечал Лозовой рассеянно. – Вёл наблюдение, в том числе вот за Вами, - указал на журналиста раненый. Увидев, что глаза говорившего вновь стали наполняться мутной поволокой, Семён торопливо сунул ему под нос ватку с нашатырём и стал звонить в райбольницу. Наконец, докричавшись до приёмного покоя, он сообщил, что машина уже на выезде. Лозовой благодарно кивнул и продолжил:
- Задания давал такой солидный мужчина, по-моему, какой-то господарь из Дома Советов. Так, кажется, ваше главное здание называют, в котором губернатор и депутаты тоже заседают. Иногда и Бугор его указания передавал…
- А почему ты решил, что этот мужик – чиновник из областной администрации? – Спросил недоверчиво Альберт.
- Так, он несколько раз туда звонил. Причём, звонил, как к себе домой. А один раз с самим губернатором разговаривал. И говорил, я заметил, не как подчинённый, а скорее, как приятель, а точнее, как вы Крутова назвали… - С некоторым смешком отвечал Лозовой.
- Как подельник, что ли? – Уточнил Альберт. На что Лозовой в ответ лишь кивнул.
- Ну, блин, и дела! – Возбуждённо воскликнул Альберт. – И везёт же мне, Семён, на местных губеров! То Овсов меня пас, теперь вот этот, Параев. По эстафете они что ли меня передают?
- Не расстраивайся, Алик! – Посоветовал не менее удручённый Семён. – Мы ведь предполагали это.
- Одно дело предполагать и совсем другое – знать наверняка. – Не сразу смог успокоиться Альберт. - У меня ещё была некоторая надежда на бандитов, с ними проще. Да и коллеги бы твои помогли, а теперь, считай, полная изоляция! И не догадаешься, кто и с какого угла сильнее приложит. Здешние менты против губернаторских не попрут, прокуратура – тем более, а местный глава, не исключено, уже тоже в теме. И ему, как ты понимаешь, этот беспредел с гробовщинскими старухами может и кресла стоить. Ну, об этом мы ещё поговорим…
- Здесь вы какое задание выполняли? Зачем егеря обезоружили? – Принимая у Альберта табельный пистолет, спросил Лозового капитан.
- Я знаю немного, Бугор сообщал мне лишь самое необходимое. Вы ведь не хотите, чтобы я, опасаясь за свою жизнь, наврал вам тут с три короба? – Попытался взять инициативу в свои руки раненый, на которого, видимо, стал действовать сделанный ему Альбертом укол.
- Нет, не хотим! – Ответил поспешно Семён. – Только правда, и ничего кроме правды.
- Егерь этот, скажу я вам, сам во всём виноват. Его бы, может, и не тронул никто, если бы он сам ни напросился! – С интонацией явной досады проговорил Лозовой. – Он же видел, что Бугор недавно с зоны, что в наколках весь, по фене ботает и вообще… Ну, угрозой от него веет, опасностью. А тут лес, а в тайге, как известно, медведь хозяин. Другой бы поздоровался и пошёл своей дорогой, а этот начал приставать: «Кто такие да где документы на оружие?». Дурак, в общем. Ну, какие могут быть документы на обрез, да ещё винтовочный!
- Может, он зубы вам заговаривал? Ждал кого-то? – Попробовал возразить Альберт.
- Конечно, ждал, только не кого-то, а чего-то. – Твёрдо заявил Лозовой.
- Ну, и чего же он такого мог ждать? – С выражением полного непонимания прищурился Семён.
- Известно, чего… Денег хотел от нас получить за молчание. Как увидел у Бугра пачку «зелени», так и заёрзал ногами. – Уверенным голосом рассказывал раненый. – Я ж говорю, что здесь хоть и не воюют, а ворья ещё больше, чем в Украине.
- Больше не бывает. Даже ваш главный министр носит фамилию Продан, а про разных там Ляшко с Коломойскими и говорить не хочется. И ладно бы, хоть мирно воровали… Нет, они ещё и войну затеяли, а в войну, как известно, никакой ответственности! Ладно, пустое, продолжай, - скомандовал Альберт Лозовому.
- А что тут продолжать? – Как-то обречённо вымолвил тот. – С Бугром так никто никогда не говорил, тем более, не вымогал у него бабок. Он, разумеется, этому егерю навешал по тыкве, а ружьё его мне передал. А поскольку был он не в себе, отказываться я не стал. Нет, убивать его, конечно, ни Бугор, ни тем более мы не собирались. Привязали бы к дереву, а потом бы по дороге в лесничество позвонили. Но уж больно вёл он себя неправильно: сначала сам деньги вымогал, а потом про совесть вспомнил. Как выразился Бугор, не по понятиям мужик живёт. Вот и схлопотал перо. Уж егерю-то надо бы видеть, с кем ты имеешь дело!
- А в нас зачем целился? – Вдруг спросил Лозового Альберт. – Если б я не заметил, то, сдаётся мне, не говорили бы сейчас.
- Ну, ведь я же не выстрелил! – Даже как будто возмутился раненый. – На вас ведь не написано – кто вы, кого и зачем ищите. Услышал пистолетные выстрелы и схоронился от греха. И на всякий случай держал вас на мушке. В это время из-за поворота показался видавший виды «УАЗ» с красным крестом на верху лобового стекла и такими же полосками на передних дверях. Через минуту, когда машина ещё не успела остановиться, из неё на устланную берёзовым листом траву легко соскочила молоденькая фельдшер и сразу низко склонилась над раненым.
- Огнестрел в низ живота. – Бегло сообщил Семён. – Пуля навылет. Рану обработали перекисью и плотно забинтовали, антишоковое, как положено, и антибиотик.
- О, да вы, смотрю богатеи! – Сказала с нескрываемым восхищением девушка. – А нам сегодня даже транквилизаторов не дают, не то что промидол!
- Фронтовая привычка, - с интересом разглядывая молодого фельдшера, ответил Альберт и тут же добавил:
- Давайте, мы его к вам в машину отнесём и координаты я вам свои оставлю. Нет, лучше не свои, а вот его. - И Альберт кивнул на Семёна. - Он при исполнении, а меня, чего доброго, ещё заметут, как уже случалось однажды. – И он вспомнил минувшую зиму, когда его поместили в «обезьянник» вместе с туркменами, которых он же и накрыл возле школы на продаже старшеклассникам гашиша.
Глава двадцатая
«Важняк» из Города
А в это время, когда Альберт с Семёном отправляли в больницу раненого Лозового, в Гробовщину прибыл старший следователь по особо важным делам областного следственного управления Следственного Комитета России Гарник Гарьевич Садян, удачно перебравшийся в Город ещё во времена карабахского конфликта. Тогда ему едва исполнилось двадцать пять, но уже в этом, очень юном для прокурорского работника возрасте он обладал завидным для коллег хладнокровием и редким чутьём на очень нужных друзей и потенциально возможных недругов. И хоть блестящей карьеры Садян не сделал, но погоны полковника делали его в глазах районных чиновников, а тем паче сельского старосты, как он именовал про себя главу местного сельского поселения, человеком чрезвычайно важным, с очень высокими крепкими связями и длинными-предлинными руками. Местного главу Пропивалова, который уже при первом знакомстве попытался угостить Садяна армянским коньяком, Гарник Гарьевич сразу же поставил на место: нет, он не стал отказываться от выпивки, а просто, вежливо подняв поставленную перед ним хрустальную стопку, кивнул Пропивалову, как бы соглашаясь с провозглашённым главой тостом, а затем твёрдо поставил её на место – дескать, надо сначала делами заниматься, а уж потом и всё остальное. Пропивалов после этого заметно сник и стал перед Садяном заискивать в том смысле, что только он и распутает всю эту хитрую историю с пожарами, каковых не случалось в этих краях со сталинских времён, когда лютовали недобитые кулаки. Но поблагодарив Пропивалова за приятный ужин, хотя он ровным счётом ничего не съел, Садян тут же и взял быка за рога:
- Обеспечьте - ка мне, гражданин Пропивалов, вместе с вашим участковым, встречи со всеми свидетелями и пострадавшими на пожаре, а также я хотел бы поговорить и с теми, кого вы не сочли нужным или не успели опросить. Надеюсь, это нетрудно организовать?
- А что это вы, Гарник Гарьевич, меня сразу в граждане записали? – Спросил не то обиженно, не то испуганно Пропивалов. – Меня вообще-то Василь Василичем зовут…
- А вы что, разве не гражданин России? А как ещё прикажете к вам обращаться? Товарищами у нас сегодня друг друга, в основном, члены компартии величают, а обращений типа сэр, герр или мсье у нас пока ещё не придумали. – Да и вообще, скажу я вам откровенно, чтобы с самого начала не было меж нами недоговорённостей, вы, как главное административное лицо в этой местности в значительной степени ответственны за все те ужасы, которые имели место здесь произойти. – Голос «важняка» жёстко зазвенел, словно он выступал на заседании областного суда, а не в какой-то таёжной Тмутаракани. Пропивалову вдруг сразу сделалось страшно неудобно и за этот неловко организованный обед, и за дешёвый коньяк, и за свои позорные заискивания.
- Если виноват – отвечу! – Сказал Пропивалов обиженно, в большей мере, конечно, на самого себя и зачем-то вылил свой коньяк назад в бутылку.
- Да, ладно – ладно, как говорил мой учитель Тельман Гдлян, «вскрытие покажет!» - снисходительно похлопал Садян Пропивалова по плечу и, напевая что-то из Хачатуряна, поспешил к специально выделенному ему на время следствия Пропиваловскому кабинету. Сам местный глава заявил, что привык больше или дома, или в сельской библиотеке, которой заведует жена, или в служебном газике, на котором на неделе объезжает свои владения, благо что бензина с недавних времён стали выделять в достатке.
- Это хорошая идея! – сказал ему в спину следователь. – По ходу мне и народишко свой подошлёте, гражданин Пропивалов.
Пропивалову же от этого повторного «гражданина» стало ещё гаже, но он на сей раз осмотрительно промолчал, успокаивая себя внезапно возникшей мыслью: «А мы вот ещё поглядим, кто из нас больше гражданин, а кто и джентельмен! Ишь, вы, развелось вас тут, гдлянов, аганбигянов, кургинянов… Генерала Макашова на вас, блин, не стало. Помнится, он хорошо вас припечатал, когда московских чиновников из мэрии вытряхивал: «А теперь, -грит, - у нас не будет ни мэров, ни пэров, ни сэров и ни херов!». Погоди, я тебе сейчас подошлю кое-кого, в раз форсу-то поубавится!» И Пропивалов хищно потёр сильно деформированные колунами и пилами огромные волосатые руки.
Примерно через полчаса он был уже на коровнике, где ещё вчера полетел транспортёр, и двухметровый скотник Мишка Большой выкидывал из заваленного прохода ещё не высохший телячий навоз огромной совковой лопатой, сопровождая каждое своё кидательное движение молодецким выкриком: «У – як!». Хрипящую, самую матерную в русском языке букву, которую ранее Мишка произносил в начале этого придуманного им междометия, Пропивалов запретил ему ещё на прошлой неделе. От буквы скотник с большим сожалением отказался, но от всего междометия отказаться не мог никак, оправдывая себя тем, что иначе он быстро устаёт и начинает хотеть выпить. Мишка хоть и был молодым и не совсем здоровым в смысле ума мужиком, но, вне сомнения, самым надёжным и послушным на территории поселения работником. Ловко увернувшись от очередной запущенной здоровяком кучи дерьма, Пропивалов гаркнул: «Хорош!» и поманил Мишку к себе. От того привычно пахло коровьим навозом, и Пропивалов сразу как-то успокоился, а потому говорил с Мишкой совершенно не по-начальнически, а даже дружелюбно:
- Тут следователь из Города важный приехал, про пожары копает. Просил он, значит, меня к нему свидетелев подослать, чуешь?
- Ну? – Набычился скотник. – Я-то тут причём, Силь Силич, чай я не зажигал! На хер мне оне, старухи-то эти? Мне вон Лидка из Незасыпайки даёт. Она может подтвердить, что когда я иё … Тут Мишка Большой употребил такое неприличное словцо, что даже привычный ко всему Пропивалов глухо загоготал.
- Ну, вот сходи к нему и скажи, что ты видел, то есть вы с Лидкой видели. – Похлопывая Мишку по спине, стал напутствовать его Пропивалов. Слышь, Мишаня, прямо так, как мне только что говорил, так и ему скажи. Пусь он, курва Городская, обсерится с непривычки. А я следом ещё Генку-Басрана пришлю и Нинку-давалку… Она, вроде, в прошлый раз говорила, что видела возле загоревшейся избы каких-то кавказцев. То-то этому армяну приятно это будет услыхать! А то вздумал ещё на меня ответственность навешивать, падла! Понаехали тут, как сказал Гагарин… - И Пропивалов бодро заторопился дальше по проулку, насвистывая про себя что-то чрезвычайно редкое, давно забытое даже в самой глухой русской деревне.
Глава двадцать первая
Рабочая версия
Гробовщину Альберт с Семёном увидели лишь в сумерки. Она появилась вскоре после полуразрушенной церкви и не в пример ей ухоженного за высоким свежевыкрашенным забором кладбища. С самого края кладбища какая-то пожилая женщина выгоняла хворостиной заплутавшую туда козу, беззлобно покрикивая на упрямую животину: «Гить, гить, гить!». Притормозив возле кладбищенских ворот, Альберт окрикнул женщину, поздоровался и вежливо попросил её указать им с Семёном, у кого из местных жителей в селе можно остановиться хотя бы до завтра. Немного подумав, женщина отвечала, что в Гробовщине много одиноких женщин, которые всегда не прочь заработать на постое да и покормят, чем Бог послал. После этого она указала две железных крыши неподалёку, под которыми, по её словам, жили вполне аккуратные и доброжелательные хозяйки: баба Поля и баба Катя.
- Айда, что ли, к Поле? – Предложил Альберт. – Она поближе к центру будет…
- Едем! – Устало согласился Семён. И уже минут через пять они поднимались по крашенному высокому крыльцу, облаиваемые из-за двери каким-то возбуждённым редкими в этом доме гостями псом.
- Здравствуйте, Полина… как вас по отчеству? – Взял на себя инициативу Семён.
- Никитична, - как-то виновато отвечала женщина лет семидесяти пяти. – Но можно просто баба Поля. Так меня все здесь зовут.
- Меня зовут Семён Борисович, - представился капитан, - я из полиции, приехал разбираться с вашими пожарами. А это Альберт Эдуардович. Он наш самый ответственный в Городе журналист. Тоже специалист по тяжким преступлениям. Мы с ним уже не в первый раз на такие вот дела выезжаем.
- Ой, и не говорите. Таких страстей у нас николи и не было! – Высоко всплеснула руками баба Поля. – Ну, пожары, конечно, случались: то молния ударит, то дети набедокурят, то электричество неисправное. Но вот так, чтобы сразу несколько смертей! Такого никто здесь не помнит. Может, где на Западе, в Белоруссии случалось, когда там немцы безобразничали, а у нас голод был, забирали при Сталине, мужиков в войну поубивали много, но чтоб живьём гореть, - впервой!
- У вас до завтра можно заночевать? – Прямо спросил Альберт. – А то по делам ходить уже поздно. Все, наверное, поужинали и у телевизора отдыхают. Не будем народу мешать.
- Проходите на кухню, раздевайтесь, вешайте ваши курточки на вешалки, мойте руки из умывальника и прошу к столу. – Баба Поля ловко выудила из-за печки два чистых ручника и указала мужчинам на умывальник в сенцах, где светились лампы дневного освещения.
Ели крупные деревенские яйца с оранжевыми желтками и увесистые помидоры густого свекольного цвета с мягким пахучим хлебом – самопёком. Немного помешкав, баба Поля осведомилась – как насчёт рюмочки домашней наливки? Альберт, всегда питавший слабость к разным деревенским самоделкам, с охотой согласился, предложив хозяйке в свою очередь привозного коньяку с сырокопчёной колбасой. Славно посидев за столом, мужчины всё же выразили желание прогуляться по Гробовщине, потому как укладываться спать ещё не хотелось. Баба Поля посоветовала пройтись до клуба, где сегодня прокручивают какую-то известную американскую ленту то ли со Шварцкопфом, то ли с Копфшварцем – словом, с каким-то «чёрным нигером», как у них негров зовут.
- Понятно, со Шварценеггером. Да, наверное, про терминатора какое-нибудь старьё! – Обречённо махнул рукой Альберт, а Семён, поморщившись, выразил желание посмотреть что-нибудь про белого Анискина или даже про тоскующих по родине белогвардейцев.
- Мне уже эти чёрные – во где! – Устало провёл он вытянутыми пальцами левой руки себе по горлу. – Как ни включишь телевизор – они уже там кривляются на всех программах. Скоро уж и не разберёшь: где их чёрные, а где наши. Всё в этом мире становится одного цвета, не то, что раньше: добрый - в белой одежде, злой – в чёрной! Чёрный цвет – непогода, дождь, белый – солнышко, вёдро! А ведь, к примеру, в нашей ментовской жизни всё как раз и идёт по Высоцкому: все люди тебе по жизни, хочешь – не хочешь, либо друзья, либо враги. А иначе запутаешься, как этот Лозовой из Донецка. Баба Поля смотрела на Семёна с одобрением. Альберт, улучив момент, хотел тут же всучить ей предоплату, но она стыдливо отмахнулась, заявив, что если на какое-то время им надо будет остаться, то брать начнёт с завтрашнего дня, а пока пусть всё идёт по закону гостеприимства.
- Ну, что, давай в клуб заскочим? – Спросил Семёна Альберт. – Может, чего интересного узнаем у ребятни…
- И я о том же думал, когда про чёрных рассуждал. Моё начальство тоже откуда-то имеет информацию про каких-то отмороженных цыган. – Признался Семён.
- Слышал я об этом от Линдмарка. Но, скорее, как гипотезу, чем как факт. Но в качестве рабочей версии можно и принять. – Согласился с другом Альберт.
Глава двадцать вторая
Следствие подложило липу?
В клубе было сильно накурено, а кроме того, навязчиво попахивало каким-то поддельным «Консулом». Альберт, перешагнув через высокий крашеный порог, невольно чихнул, чем тут же вызвал повышенный к себе интерес всей собравшейся под клубными сенями честной, главным образом, мужской компании. Нимало не смутившись этим, он слегка поклонился и, кратко поздоровавшись, вежливо представился:
- Альберт Эдуардович из областной газеты «Курьер». Пришёл к вам, ребята, с большущей просьбой рассказать нам с товарищем, - Альберт посмотрел на Семёна с немым вопросом – дескать, раскрывать твоё инкогнито или пока не стоит? – моим коллегой, специалистом по криминалу, о произошедших здесь пожарах. Если хотите, я могу умолчать о ваших именах, даже дать на этот счёт слово боевого офицера… Последнее из сказанного Альбертом произвело на сельских пацанов сильное впечатление. Один, самый высокий, лет пятнадцати-шестнадцати, с характерной причёской тинейджера, тут же и спросил журналиста:
- Мой дядя из Афгана не вернулся, а Вы?
- Сочувствую. Не знаю, как тебя зовут… - Подбирая слова и боясь чем-либо насторожить, а то и спугнуть собеседника, медленно проговорил Альберт.
- Так же, как и вас, только отчество другое. Но меня ещё рано по отчеству, успеется. Зовите Алик или Лебедь, я Лебедев по фамилии, поэтому на прозвище не обижаюсь, как иные, - парень хитро посмотрел на остальных, - а даже наоборот.
- В Афган я чуток не успел, Алик, а вот нашего Кавказа прихватил по полной – и солдатом, и офицером. Сначала Чечня, а потом – Дагестан. Первый раз послали не спросив, а во второй сам поехал, потому как друзья у меня там остались, должки то есть. Только поэтому, наверное, и вернулся, чтоб не повторять их пути. Но об этом, если не возражаешь, Алик, мы потом поговорим? Видишь ли, я давно собираю сведения о земляках, которые воевали в Афгане, а тем более, о тех, кто там погиб. Но на войне всегда гибнут - где-то больше, где-то меньше. Но на Гриве войны нет, и всё же недавно здесь погибло несколько женщин, совсем беззащитных старушек, которые годятся вам в прабабушки. И вот досада: они погибли, а мы почти ничего не знаем о том, почему это произошло. А главное, вполне может произойти в будущем, в том числе, и с вашими родными и близкими. На лицах клубной ребятни при последних словах журналиста появилась сначала некоторая озадаченность, а следом и явный испуг, словно раньше им в головы такое ни разу не приходило. «Вот он, подростковый инфантилизм! - Подумал Альберт. – Воочую». Первым пришёл в себя Лебедев. Невольно пожав плечами в знак неопределённости, он стал медленно рассуждать вслух:
- Мы, конечно, говорили про эти пожары, и не раз. Вон Саня, - он кивнул в сторону невысокого чернявого подростка, похожего на цыгана, - даже ездил туда: и в Гуляевку, и в Незасыпайку, и даже на хутор Безносый в соседнюю область. Только там ему тоже ничего определённого не сказали: либо совсем наглухо молчат, либо что-нибудь про грозу буровят да печки неисправные… Нам так показалось, что боятся все. Может, и видел кто, и знает, но на всякий случай помалкивают.
- Ну, а ты лично, что той ночью делал, когда у вас дома сгорели? – Спросил у Лебедева Семён.
- Если честно, то спал без просыпу. Обкурился малёху коноплёй… тут несколько кустов на огороде у одной бабки нашли и решили попробовать. – На губах у Лебедева заиграла скептическая улыбка. – Сначала зарядились, блин, как андроиды и стали по селу носиться. Ну, там…дурачились, прикалывались над бабками, по бутылкам стреляли, потом пошли ужей ловить. А к вечеру голова затрещала и шибко в сон потянуло. Я молока напился - и в мазанку дрыхнуть. Очухался только к восьми утра. Вон Игнат разбудил, - Алик указал на конопатого паренька, ещё совсем мальчишку. – Прибежал запыхавшийся и с порога мне вылепил – дескать, в селе две избы вместе с бабками сгорели, а у одной из них, Громовой, мы как раз коноплю и нашли. Она ещё нас ментами пугала и обещала нашим родичам рассказать, что мы, значит, по чужим огородам лазим.
- А коноплю она, что, сама сажала? – Прервал рассуждения подростка журналист. – И если да, то зачем?
- Не знаю, может, от прежних времён осталась… ну, проросла… - предположил Лебедев.
- Иногда, случается, что наркоманы городские подсаживают, - проговорил конопатый Игнат. – Потом приходят за урожаем, ближе к осени. Тем более, что у Громовой на огороде полный бардак, и зря она на нас кричала. У неё там не только конопля, я в прошлом году и маки видел, и табак, и даже грибы у неё там растут. А всё огородное, наоборот, одичало и выродилось. Мама говорит, что она всегда лентяйкой была и никогда ничего путного сама не сеяла.
- А ты, Игнат, от кого про пожары так рано узнал? – Поинтересовался журналист у мальчика.
- Так, утром, когда корову на выпас отгонял, сам головешки дымящиеся увидел, и менты там городские шевырялись… - Игнат поморщился и с какой-то брезгливостью добавил:
- И сама там Громова лежала… под белой простынёй, ноги обгорелые из-под неё торчали, бр-р-р… Потом отец рассказал, как на пожар бегал, как багром раму из окна вырвал, но уж она, видно, в дыму задохлась.
- Ещё кто что может добавить? – С вызовом посмотрел на парней Семён. – А второй дом, он в это же время горел?
- Нет, примерно часом позже. – Вступила в разговор одна из двух девушек, сидевших на старой продавленной кушетке возле кассетного ещё магнитофона с двумя расставленными по краям колонками. Опустив сотовый телефон, по которому она только что приглушённо разговаривала, в грудной карман ветровки, она решительно тряхнула копной красивых светлых волос и продолжила как-то по-взрослому убедительно:
- Вторая из сгоревших изб находилась на другом конце села и не могла она заняться по тем же причинам, что и первая. Там и лес-то рядом совсем другой. У Громовой изба стояла на самой опушке сосняка, а у Пашеньки Кочетковой – возле речки, где ольшаник. Он вообще не горит. Так, обгорело несколько деревьев. Но не изба загорелась от них, а они – от неё. Это всем в селе ясно, как белый день! – Наставительно закончила она. Тут Альберту сразу хотелось вслух вспомнить протоколы прокурорского осмотра, в которых значилось, что причиной обоих пожаров стал лесной пожар, который учинили пьяные охотники, но он вовремя сдержался. А вслух спросил:
- Тебе это тоже родители рассказали?
- Нет, родители у меня в Городе. Здесь только больная бабушка, у которой я гощу. – Девушка снова достала телефон и, буркнув в него, что временно говорить не может, как ни в чём не бывало, продолжила:
- Так вот, бабушка моя Екатерина Семёновна Красновская, живёт неподалёку от реки, в таком красивом доме с мезонином. Его построил ещё до революции местный богатей Ермолай Умелов, который разбогател в Питере на подрядах для Зимнего Дворца. А отцу бабушки удалось этот дом у большевиков выкупить. Наверное, поэтому он и уцелел. Тут ещё три таких было, так их где сожгли, а где растащили на дрова. Варвары!
- Извини, что перебиваю, - виновато сказал Семён, - но хотелось бы обращаться к тебе по имени.
- Даша, - смущённо ответила девушка и добавила уже совершенно иным, твёрдым хорошо поставленным голосом:
- Дарья Красновская, студентка первого курса инъяза Городского университета. Я в пятнадцать лет школу окончила. Так уж получилось. Это долгая история, которая к нашему разговору касательства не имеет.
- А что имеет? - Вопросительно подняв палец, сказал Альберт.
- Имеет то, что я бегала на пожар сама и потому хорошо видела, как загорались ольхи. Они ведь возле реки и сейчас-то ещё не пожелтели, а тогда были зеленее зелени! Сначала ближайшие к избе деревья лишь чуть-чуть тлели и лишь потом, когда вспыхнул задний двор, огонь перекинулся и на них.
- То есть получается, что ты прибежала на пожар раньше других? – Стал уточнять Семён.
- Да я почти и не бежала, - посмотрев капитану прямо в глаза, опять твёрдо проговорила Дарья. – Мы гуляли неподалёку с …ну, в общем, его здесь сейчас нет. Как раз подходили к нашему дому, когда я увидела на яблонях красный, такой качающийся свет. Ещё подумалось что-то нелепое про инопланетян. Здесь, на Гриве, разное случалось. А потом я обернулась и поняла, что это горит изба в низине, возле самой речки. Крыша-то на ней шиферная и поддалась не сразу, я и увидела её конёк, а по бокам – огонь. Побежали мы туда, вниз по дороге, я ещё упала, коленки вон ободрала и локоть. Пока очухивались, там уж факел был. Шифер начал стрелять, а тут на кухне и газ баллонный рванул. Ну, я поняла, что всё…
- А люди, люди-то какие ещё рядом были? – Спросил заметно возбуждённый Альберт.
- Два дедка да несколько женщин-соседок. Но что они со своими вёдрами могли? Да и к дому было уже не подойти. – Убеждённо сообщила девушка. – У меня у самой и волосы, и брови опалило. И потом, как я потом поняла, весь народ был на пожаре у Громовой. Ведь это немыслимо, что примерно в это же время на другом конце села запылает ещё и Пашенькина изба!
- Скажите, Даша, а почему погибшую все, и вы в том числе, называете не Пашей и, тем более, ни Павлиной, а Пашенькой? – Поинтересовался склонный к прояснению деталей капитан.
- А здесь всех так кличут: или Анечка - или Анька, или Катенька - или Катька. – Пожала плечами Даша. – Меня вон тоже, подслушала я случайно, подруги Дашенькой называют типа: «Айда, девки, к Дашеньке!».
- Либо чёрное, либо белое. – Не спросил, а констатировал Семён. – Знакомо. А она, и в самом деле, доброй была?
- Аккуратная старушка не в пример Громовой, которая и разговаривать то нормально, без криков и ругательств разных, не умела. А Кочеткова и говорила всегда спокойно, и хозяйство вела грамотно, к ней многие за советом ходили или просто побеседовать – покалякать, как здесь говорят. Вот бабушка моя до того, как разболелась, бывало, часа по два у неё просиживала за чаем. Да и Пашенька к нам захаживала. Сидели они всегда весёлые и тихие: обменяются парой фраз и чаёк прихлёбывают, а то песню какую затянут. Я, когда маленькая была, любила рядом сидеть, слушать и дремать под их пение. Кстати, бабушка моя до сих пор не знает, что Пашенька сгорела. Я ей соврала, что она к дочке в район уехала – глаза лечить.
- Значит, Громова с Кочетковой – совсем разные? – Попытался сделать вывод журналист.
- А вы на их огороды посмотрите – и то сразу поймёте, хотя после пожара это различие уже не так бросается в глаза, как летом. – Предложила собеседникам вновь доставшая телефон Дарья:
- Простите, мне домой необходимо. Бабушке что-то нездоровится, надо ей укольчик сделать и чаем с малиной напоить, - и девушка виновато откланялась. На минуту – другую в клубе наступила тишина, которую прервал недоумённый вопрос Семёна:
- А что, парни, кина нынче не будет? Мы у бабы Поли остановились, а она что-то такое про Шварценеггера говорила…
- Будет, будет! – Загудели все разом, а оставшаяся девушка даже указала на круглые амбразуры на задней стене, недалеко от входной двери:
- Эва, киномеханик в будке уже ленту заправляет. Он раз в неделю из района возит сразу по нескольку картин, и за полтинник – извольте две серии. Альберт протянул девушке сотню и попросил, когда пойдёт в будку, заодно заплатить и за них. После этого свет в клубе погас, и в висящий над сценой экран ударила тугая волна света и музыки.
- Ну, что, товарищ капитан, - пригнувшись вплотную к Семёнову уху, с едкой ухмылкой сказал Альберт. – Как мы и ожидали, наши коллеги из следственного отдела сотворили здесь липу. Избы – в разных концах, а старух абсолютно ничего не связывает, даже наоборот. Значит, скорее всего, это поджоги с целью замести следы… как это в ваших сводках … преступлений против личности. Грабежи, разбой, насилие, причинение тяжкого вреда здоровью и, наконец, убийство при отягчающих…
- Суки здесь какие-то побывали типа Бугра, - согласился Семён. – И в Незасыпайке с Гуляевкой – тоже. Ладно, давай смотреть про американскую полицию: может, хоть у неё чему научимся?
Глава два ать третья
«Важняк» начал допросы с мужика с двумя менами
…Гарник Садян спал на диване в Пропиваловском кабинете, отказавшись от приглашений сразу нескольких одиноких старушек. «Успеется, - подумал он философски. – Тем более, может, нынче здесь всё и закончу. А если что не так пойдёт, то там видно будет. Никуда эти старухи от меня не денутся. Да и умывальник здесь есть, запасная чистая рубашка у меня в сумке, носки – тоже. А там в свой номер вернусь в Заиграеве: сразу в душ – как положено, в следственный отдел, к пожарным, шайтан их возьми, к прокурору, главе, наконец. Необходимо всё аккуратно согласовать, чтобы в случае чего – ни сучка, ни задоринки. От меня генерал хороших результатов ждёт, а от него – губернатор. Тут надо постараться, а за благодарностью, судя по всему, дело не станет!». Садян активно почистил крепкие белые зубы, побрился добротным «Ронсоном» и, освежившись «Нивеей фор мен», почувствовал себя человеком. Завтрак, состоящий из пары яиц, бутерброда с кавказским козьим сыром и чашки крепкого кофе, занял не более пяти минут. В это время позвонил Пропивалов, который тут же отрапортовал, что свидетели им найдены и давно ждут его прокурорского приглашения. Тут Гарник Гарьевич счёл нужным поправить «сельского старосту», что, в общем-то, следственный комитет с недавних пор выведен из прокуратуры и, «так сказать, находится в самостоятельном автономном плавании», но Пропивалов, судя по всему, ещё не отошедший от утреннего похмелья, понять этого так и не смог.
- Ну, давай что ли, пусть заходят, только по одному, - скомандовал он «старосте». И буквально через три минуты по коридору зашаркали подошвы тяжеленной обуви, которую, судя по всему, почти не подымали от пола. Дверь резко распахнулась, и Садян увидел в проёме огромный небритый подбородок. Прежде чем входивший вынужденно сгорбился, следователя по особо важным делам обдало таким густым навозным духом, что у него с непривычки заслезились глаза.
- Кто, зачем… где Пропивалов?..- заблеял Садян растерянно, поспешно прикладывая к чувственным ноздрям крупного армянского носа кисейный носовой платочек с Араратом. Но огромное пронавоженное чудовище в разодранной фуфайке, полосатых бумазейных штанах и загнутых почти до щиколоток кирзачах пятидесятого размера гаркнуло так, что в кабинете задребезжала форточка и автоматически отключился старый засиженный мухами компьютер, на котором «важняк» собирался печатать протокол допроса свидетелей:
- Василь Силич, бля, прислал, - сообщил двухметровый исполин и сочно высморкался прямо в рукав фуфайки. – Грит, про пожары тебе чо-то надо прознать. Спрашивай, однако, тока я не х… не знаю. Я в аккурат бабу свову пёр на ферме да морёнку с ей лачили. Садян увидел на полу под мужиком огромный бурый кусок, который, видимо, отвалился от загнутого голенища и, опять всем носом уткнувшись в платок, откинулся на диван. Пока он приходил в себя, мужик, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу, наследил так, что Садяну совершенно явственно почудилось, что он на свинарнике расследует дело о хищениях субпродуктов второй категории, в число которых входит вся дурно пахнущая требуха.
- Слушай, мужик, ты бы что ли ноги вытер возле двери. – Взмолился следователь. - Там ведь для этого специально коврик постелен, чёрт тебя дери!.. Последняя присказка неожиданно подействовала, и исполин, сделав пару шагов назад, начал старательно возить подошвами по ковру, отчего окрест запахло и совсем негоже.
- Фу, блин, - причитал Садян, обмахиваясь синей папкой с надписью «Дело», - да ты никак и в человечье ступил! Снимай свои сапоги прямо в коридоре, раз по-человечески не можешь, - приказал полковник, застегивая китель. Сняв сапоги, мужик оказался в рыжих свалявшихся портянках, от которых пахло хоть и не так густо, но уж совершеннейшей падалью. «Вот ведь угораздило, - причитал про себя Садян, - и как назло при себе ни повязки марлевой, ни респиратора!». Между тем, мужик смотал портянки и, наклонившись в коридор, сунул их в сапожные голенища. Садяну немного полегчало. Он встал, прикрыл дверь и, осторожно усадив мужика на ненадёжный стул, начал допрос:
- Как тебя зовут?
- Мишкой зовут, - отвечал гигант. – Большим Мишкой.
- У вас что, и Малый в Гробовщине есть? – Попробовал иронизировать следователь.
- Были и малый, и середний, да в запрошлом годе в озере утопли, коли пьяные за лыками ездили. И лошадь утопили, нехристи! – На глазах у исполина выступили самые настоящие слёзы. Садяна от неожиданности даже в пот кинуло, но, моментально взяв себя в руки, он парировал мужикову сентиментальность неожиданным наведением на допрашиваемого объектива небольшой кинокамеры:
- Всё, записываю для прокурора и Городского генерала. Так что, давай, брат, по – серьёзному, без матюгов, понял?! Детина смахнул дланью ещё одну выступившую соплю и мотнул согласно косматой башкой.
- Итак, Мишка Большой – так, я понял, тебя зовут здесь, в Гробовщине? – Начал вежливо разбираться следователь.
- И в Гуляевке так же зовут, и в Заиграеве тож, - не согласился допрашиваемый.
- Ну, ладно-ладно, верю. А по метрикам, по паспорту ты кто? Паспорт взял с собой? Я этого вашего Пропойцева просил, чтоб с паспортами ко мне приходили! – Уже с повизгиванием прикрикнул полковник. В ответ Миша Большой протянул изрядно помятую красную книжку, открыв которую, Садян сразу понял, что перед ним сидит Николай Михайлович Телятников сорока лет от роду, прописанный в селе Гробовщина с самого рождения.
- А почему Николай, если Мишка Большой? – С неподдельным интересом спросил следователь.
- Дык, из-за батьки, наверно. Его Мишкой звали и был он ещё больше меня. – Обыденно отвечал Николай. – А тут у всех жителев, по десять фамильяв.
- Ну-ка, давай без матюгов! – Одёрнул детину Садян. – Я тебе не Пропойцев этот ваш… Работаешь где? На ферме что ли? – Выразительно показав на дверь, за которой стояли запачканные навозом сапоги, стал догадываться Садян.
- Чаще на телятнике. Но, быват, и у коров на ферме, когда транспортёр у них летит на…! Ломатца, вощем, – пояснил Телятников, скорчив при этом такую выразительную рожу, по поводу каковой впечатлительный Гоголь в своей физиономической поэме, бывало, не мог успокоиться на протяжении нескольких страниц.
- Понятно. А живёшь ты далеко от места пожара? – Продолжал допытываться Садян.
- От Громовой через дом живу, но тою ночью, я ж говорю, с Лидкой из Незасыпайки на хлебном складе … того, - увы, сказать так, как он сказал Пропивалову, у Мишки Большого на сей раз не получилось. Стыдно ему как-то стало за Лидку: она его, вроде, всегда выделяла, а он про неё скажет так чужому человеку.
- А склад этот где? – Не отставал Садян.
- Склад нынче в бывшей колхозной конторе, неподалёку отседова, - указывая то вправо, то влево, с готовностью отвечал Мишка – Николай.
- Лида твоя показания мне дать готова? – Неожиданно жёстко спросил следователь.
- Не-е-е… - взволновался детина, - она… ей… про неё в селе думают, что психическа. Вот нынче вы иё допросите, а завтри прийдут санитары из дурдому. Не надо бы допрашивать то, а? – Вкрадчиво спросил детина и взволнованно по-мальчишески заморгал.
- Прикажешь верить тебе на слово? – С явным недоверием и даже угрозой жёстко проговорил полковник юстиции, нависнув вдруг своим коротким упитанным тельцем над грудой угловатых мускулов. – Это, интересно, по какой такой причине? Я тебе ни сват, ни брат, ни сосед даже. На вашей Гриве горят дома, как свечки, вместе со старухами, а вы все как будто и ни при чём. Ишь, месяц до этого ночевал дома, а когда избы в селе загорелись, он специально на складе остался, чтобы, значит, ничего не видеть и соответственно ни за что не отвечать. Подозрительно, господин Телятников с двумя именами!.. Миша Большой, крупно дрожа всем своим нескладным телом, медленно поднялся со стула и выжидательно напрягся. Садяну стало даже страшновато от мысли, что этот исполин может запросто придушить его как котёнка, но он выдержал паузу и властно указал Мише Большому на стул:
- Что вскочил, горе луковое? Мне эту вашу Гробовщину прощупать, если хочешь знать, сам губернатор поручил. Что я ему отвечу? Что Миша Большой на пару со своей Лидкой брагой опился? – Наступила звенящая тишина, которую нарушало лишь сопенье огромного сельского мужика, не имевшего в таких делах совершенно никакого опыта. – Но, как ты понимаешь, надеюсь, мне сажать тебя ли, Лиду ли твою особого смысла нет. – Сделал снисходительный жест Садян. – Гораздо важнее уберечь вас всех, жителей села, от, полагаю я, несправедливого возмездия. И ты в этом можешь помочь не только себе, но и своим землякам. Ты понимаешь, Телятников, о чём я?
- Дык, я, вроде, всё сказал, чо знаю, - неопределённо развёл руками скотник. – Если б кого видал, то щас бы всё вам и выложил, как оно есь! Вот знать бы наперёд, что запылат, так я бы и дома потерпел… с мамкой.
- Так, ведь это даже хорошо, что никого не видел, - вдруг ободряюще потрепал Садян Телятникова по ватной спине. – А ещё лучше, если скажешь, что видел, как загорелась изба возле сосняка. Ведь, и в самом деле, никого возле дома Громовой не было, а огонь пришёл из лесу, от не затушенного охотниками костра. Они ведь всегда пьют на охоте?
- Не то слово! – С неожиданным энтузиазмом воскликнул детина. – Лакают! В прошлом годе даже карабин на осине забыли. Всю зиму провисел, аж заржавел весь…
- Вот и нынче - то же. Скажешь, а? Так, по крайней мере, никто больше не пострадает. Охотников ведь не нашли и, думаю, что уже не найдут. А старух этих уже не вернёшь. Да и пожили они, слава Богу! Или ты иначе думаешь? – Подозрительно посмотрел на Мишу Большого Садян.
- Лидку мою точняком не тронете? – Спросил скотник грозно.
- Не трону, обещаю! – Заторопился с ответом следователь. – Мне, пойми, главное – дело это побыстрее закрыть, чтоб всем нам, и Гробовщине в том числе, впредь спокойней жить. Только это, Миша, держи за зубами. Даже Лидке своей не говори ничего, а я уж постараюсь, чтобы её никто не расспрашивал по известной тебе причине. Понял?
- Понял! – Гаркнул скотник и по-гренадёрски сорвался со стула.
- Ну, давай, - подтолкнул Мишу к двери полковник, - да много-то, пока следствие идёт, не пей! А то ляпнешь кому не надо что ни попадя…
Глава двадцать четвёртая
Антиреклама «Сиалексу»
…Не успел навозный дух выветриться из Пропиваловского кабинета, как в двери Садян заприметил новое лицо, на сей раз женское – в зелёном в красную полоску платке.
- Подождите пять минут в коридоре, я сам Вас позову, - сказал лицу деловым тоном следователь, создавая тем самым, как ему сейчас было крайне необходимо, обстановку казённой официальности, которая всегда способствовала необходимой в таких случаях неуверенности всех допрашиваемых им в управлении граждан. Он неторопливо налил себе полчашечки кофе из термоса и неторопливо изжевал под него галетку. Затем, решительно встав и для внушительности кашлянув, следователь приоткрыл дверь и металлическим голосом позвал визитёршу:
- Заходите, присаживайтесь к столу. Платочек, пожалуйста, снимите - так в нашем ведомстве принято. Женщина суетливо сняла с головы платок и, присев на предложенный ей стул, положила его себе на колени. – Итак, как Вас зовут? Где вы работаете?
- Нина. Из Гробовщины мы, - отвечала, стеснительно поджав губы, женщина. Была она ещё молодой, лет тридцати пяти – сорока, точнее установить было сложно, поскольку Садян к сельскому контингенту, тем более женскому, не привык. Да и давнишний, уже пожелтевший синяк под левым глазом помешал опытному следователю сразу сосредоточиться. В связи с этим он тут же спросил у дамы паспорта, из которого узнал, что пред его светлые очи предстала Зоя Алексеевна Коровкина, тридцати двух лет от роду, прописанная в Заиграеве, в доме номер 17 по улице Клары Цеткин. «Вот ведь, чертовщина какая! – Подумал про себя следователь. – Если мужик – так Телятников, если баба – так Коровкина! Но от этой, вроде, навозом не тянет, скорее – молоком».
- Зоя Алексеевна, вы где работаете? На ферме? – Задал почти риторический вопрос Садян, на что получил лишь утвердительный кивок. Коровкина явно робела, да и передних зубов у неё заметно не хватало, а потому открывать рот перед приезжим мужчиной она без особой надобности стеснялась.
- Коровок доите? – Попробовал разговорить посетительницу Садян. – Ну, и много ли надаиваете? Но в ответ вновь получил лишь утвердительный кивок и виноватую улыбку.
- Ладно, - раскрыв перед собой синюю папку, сменил тон разговора следователь, - это я так, для пользы дела. Меня интересует ночь двадцать второго августа, когда здесь, в вашем селе сгорели сразу два дома, и что характерно – вместе с хозяйками. Такого ещё в Гробовщине, если мне не изменяет память, не было. Дождавшись от женщины кивка, Садян, хищно улыбнувшись, неожиданно вперился в женщину своими смоляными южными глазами:
- Так, скажите вы мне, моя дорогая Зоя – Нина, где вы были этой злополучной ночью? Чем, так сказать, занимались? В груди у Коровкиной что-то тенькнуло, и она вместо ответа натурально замычала. Садян, как и в случае со скотником, невольно откинулся на спинку дивана. А мычание вскоре перешло в сдерживаемые рыдания и всхлипы, в промежутках между которыми до следователя долетали лишь приглушённые обрывки бессвязных фраз типа хорошо известной всей России классики – «Не виноватая я, он сам пришёл!». Это тут же навело полковника на мысль, что и эта со сходящим синяком баба тоже ночевала в ту роковую ночь не по основному месту своего проживания, а где-либо ещё… и, конечно, не одна. «Нет, никогда бы не подумал, - подумал Садян, - что в какой-то глухой деревне все только и делают, что предаются разврату!
- Зоя Алексеевна, - уже совершенно другим голосом попросил Садян. – Вы, пожалуйста, успокойтесь. Выпейте вот воды. На это Коровкина лишь дважды отрицательно мотнула головой. «А у неё ведь очень красивое лицо, - вдруг подумал Садян. – Ах, если бы не этот досадный синяк. И как можно бить женщин, да ещё кулаком, а то, чего доброго, и кирзовым сапожищем, как у этого скотника!». И вдруг неожиданно для самого себя Садян, загадочно подмигнув допрашиваемой, простодушно предложил женщине:
- Ниночка, а, может, коньячку? И получив утвердительный кивок, Арник Гарьевич кинулся проворно извлекать из сумки вслед за пузатым «Наполеоном» шоколад, салями и прочую снедь.
На сей раз допрос у Садяна вышел непривычно долгим, но чрезвычайно приятным и урожайным. Как оказалось, Зоя Алексеевна Коровкина, позиционировавшаяся в Гробовщине, а до этого и в самом Заиграеве, как «Нинка-давалка с улицы Клары Целкиной», ночевала в ту памятную для села ночь в аккурат по соседству с домом Павлины Никитичны Кочетковой и своими глазами видела, как огонь пришёл в село в аккурат от реки, в пойме которой до этого беспорядочно палили из ружей и горланили пьяные песни. Это и заставило её сидеть на своей кровати и не высовываться. Что ж до её кавалера, то он, сердечный, опился самогоном и спал без задних ног до самого утра, когда, хватив сразу два похмельных стакана, вновь отключился и не был даже на пожарище, куда сама Нинка бегала дважды: сначала – чтобы просто помолиться Богу и попросить для сгоревшей Пашеньки загробного покоя, а потом – чтобы взять на огороде ранее обещанные ей дуги для парника. Закончив допрос, Гарник Гарьевич до трёх дня больше никого не принимал, а лишь попивал ароматный араратский чай да о чём-то томно посмеивался, незлобиво поругивая по-армянски свою прежнюю жизнь.
Глава двадцать пятая
В высоких слоях атмосферы
Баба Поля постелила городским квартирантам на веранде, где было прохладнее и свежее, - на двух небольших кушетках. Кушетки сильно рассохлись и довольно громко скрипели, что, впрочем, не мешало командировочным анализировать события и разговоры последнего дня. Иногда они обменивались какими-нибудь логическими умозаключениями или спорными «эвриками», но, в основном, каждый пытался успокоиться и заснуть сам по себе. Первым это вышло у более молодого и уравновешенного Семёна. Но когда он вкусно засопел, сон покинул Альберта окончательно. Послушав эти завидные сапы с открытыми глазами около получаса, Альберт осторожно приподнялся и, накинув на плечи ветровку, вышел из веранды в сад. Ночь стояла почти летняя, лишь от земли уже веяло первым холодом и той характерной горечью задумавшей увядать травы, которую мы так любим ощущать на губах с приходом Бабьего лета. Журналист медленно запрокинул свою отяжелевшую от бесконечных раздумий голову и вдруг вспомнил, что пришла пора метеоритных дождей. Метеоры, и в самом деле, рассекали чёрный свод почти беспрерывно и в разных направлениях. Они заметно отличались друг от друга и по яркости, и по долготе, и даже по цвету. Один раз во время метеорного просверка суеверный журналист даже успел загадать желание, которое, более всего, походило на то, что высказала при расставании боевая подруга молодому красноармейцу - «если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…». «И что это я опять о плохом?» – Прервал ход своих по большей части пессимистических мыслей Альберт и решил, что лучше бы пожелать каких-нибудь хоть и небольших, но конкретных успехов – ну, например, в нынешнем расследовании, но «долгие» метеоры падать перестали, и загадывать больше не получалось. Тогда он подошёл к одному из хозяйкиных ульев и, нагнувшись над ним услышал, как ровно в нём гудят пчёлы. «Вот у этих, - подумал Альберт, нет ничего личного, одна сплошная общая необходимость: носить мёд в соты, иначе неминуемая голодная смерть, и беречь матку в улье, иначе – вырожденье и конец рою! Всё на удивление просто, а потому как бы даже и красиво. И если через эту призму глянуть на меня, грешного и жестокого, то вся моя жизнь последних лет – это цепь досадных рефлексий и безобразий. Слежки, погони, стрельба и даже убийства! И ведь на душе до сих пор ни сожалений, ни угрызений, ни страданий». Альберт, вдруг, вновь вспомнил про старушку – ту самую, которая приветила его, озябшего и голодного, под облаками воюющего Кавказа. «Помнится, что-то она сказала на прощание, что-то такое простое и даже, как сперва показалось, банальное? – Силясь вспомнить, шевелил губами Альберт. – Ах, да, в аккурат про холод, голод и страдания, которые, на самом деле, сплачивают и делают нас людьми. И что-то пронзительное про любовь и веру…». В это время прямо от зенита к северу стал медленно скатываться метеор, оставляя за собой неровный махристый след, что изредка случается, когда, по мнению метеорологов и астрономов, небесное тело достигает плотных слоёв атмосферы. Во истину, на Гриве всё особенное, даже метеоры, которые здесь не мгновенны как молнии, а продолжительны как раскаты грома. И тут Альберт понял, что на сей раз успел не с желанием, а с целой стихотворной строкой, которую следовало немедленно записать, пока не забыл. Он на цыпочках сначала вернулся на веранду, а затем вышел с неё на кухню, где на всякий случай оставил свой верный ноутбук. Когда вскоре на вспыхнувшем экране высветился «Рабочий стол», Альберт, стремглав создав на нём файл «Грива», нащёлкал первую, слава Богу, не успевшую кануть в нети строку: «В высоких слоях атмосферы» и задумался о старушке, войне и боевых товарищах. Поэтому следующая пришла тут же, стремглав:
В высоких слоях атмосферы
Больная старушка жила…
Лечили её офицеры,
Кормили её снайпера.
А дальше полетело легко и свободно - именно так, как случалось всегда, когда Альберт ухватывал общую интонацию стиха и ход основного сюжета:
Висели над хатой «вертушки»,
Сочились лощиной СОБРы,
И падали, падали «Сушки»
В сиреневый фартук горы.
В зудящую оторопь окон,
В прошитый скалой окоём
Старушка смотрела в бинокль,
Оставленный ей Шамилём.
В высоких слоях атмосферы
Молилась, как будто в раю –
Чтоб вновь уцелеть офицерам
И вновь ускользнуть Шамилю.
Сгибая болезные кости,
Просила остуды от ран:
Сначала крестилась, а после
Листала потёртый Коран.
Нельзя без Любви, и без Веры
Вылечивать паству свою –
В высоких слоях атмосферы,
На небе, почти что в раю.
В памяти явственно всплыли тяжёлые боевые вертолёты – «крокодилы», поспешно выплёвывающие на плато сборную солянку спецназа и упругие пачки псковской десантуры, косо падающие на соседние хребты штурмовики «Су-24» и цветущую по весне алычу у самых подножий – точь-в-точь как розовые фартуки! Поставив точку, журналист вдруг подумал, что он давно уже не только журналист, но невольно замахивается и на нечто большее. В открытую форточку влетела крупная осенняя муха и стала глупо атаковать пыльный плафон над столом, на который скоро и пала, обожжённая горячим стеклом, а потому, видимо, и до срока выбившаяся из сил. Почти тут же к ней проворно подбежал небольшой паучок, по-хозяйски оплёл её своими паучьими путами и поволок в тёмную щель за кухонным столом. Там муха, очевидно, и завершила свою земную юдоль, а Альберт всего через пятнадцать минут после этого крепко заснул. Как ни странно, ему снилась его бывшая жена и их с ней школьные друзья. Они играли в баскет за свою родную школу номер один, а она болела за него и его друга Смыку, которого тоже выделяла среди прочих… никак не желая понять, что так нельзя, что это приносит неловкость и даже боль и ему, и Смыке, и ещё полудюжине его товарищей, которые были в неё безнадёжно влюблены. Приснившееся бередило душу ещё и потому, что теперь, более чем через двадцать лет, журналист наблюдал все эти страсти совершенно иначе, с досадой и стыдом за свой юношеский максимализм, за неумение быть по-мужски сдержанным и скупым на ненужные сантименты. Когда Альберт проснулся, он сразу подумал о Смыке и о том обидном недоразумении, что он не вспоминал о нём столь долго. «Как же это так получилось, однако? – Настойчиво терзал он себя. – Ведь о нашей дружбе в школе легенды ходили, а я про него совсем забыл. Хотя у него, помнится, и родичи пили, и старшая сестра, и какой-то приезжий дядя из Харькова сутками не просыхал, да и сам Смыка начал прикладываться уже в восьмом классе… Потом этот никчемный техникум, завод, потом я проводил его в Армию, потом встретил, взял в стройотряд со своими студентами, где мы жили круглые сутки вместе, а потом женился и обо всём забыл. Прямо как у Левитанского: «А что с того, что я там был, я был давно, я всё забыл…». Впрочем, вру, не забыл. И не раз ревностно напоминал жене о её легкомысленных завихрениях, которые она называла либо «просто дружбой», либо «чисто деловыми отношениями» - и, прежде всего, с тем же Смыкой, который всегда понимал её лучше, чем я. Именно поэтому она постепенно и «отжала» его от меня, отвела за скобки более значимых в ту пору факторов: моя аспирантура, её папа – полковник милиции, мама – главный шеф-повар «Интуриста», наметившееся благополучие, связи, доступ к дефициту, перспективы моего перехода в КГБ. Ни до Смыки стало, ни до дворовых пацанов, ни даже до собственных матери и сестры. И всегда державшие меня за вожака школьные товарищи не зря от меня постепенно отдалились… я сам их к этому пододвинул. И кто я после этого? Да, такая же податливая муха, которую могли запросто утащить в такую же тёмную щель, откуда уже, по своей воле, и не выберешься. О, если бы не этот незапланированный Кавказ, не фронтовое братство, не разреженный, пропахший порохом воздух Крестового перевала! Нет, надо послать срочную СМС Смыке, ведь буквально перед командировкой сюда я случайно узнал его номер, позвонил, и мы почему-то стали вспоминать, как я провожал его в войска, как мы пили на сборном пункте портвейн, прямо из горла, и клялись друг другу, размазывая по щекам пьяные слёзы, что всю жизнь будем вместе».
Позже, вспоминая эту звёздную ночь, Альберт отчётливо ощутил, что она была подарена ему самим провидением, а точнее сказать – неким мистическим покровителем всех правильных ментов и честных журналистов – стрингеров. Она была необходима как передышка для осмысления событий, поступков и принятия необходимых решений. Это ночное небо Гривы было ровно таким же, как то – «в высоких слоях атмосферы», на высоте около четырёх километров над уровнем моря.
Глава двадцать шестая
Дискуссия за круглым столом
Получив Альбертову смс, Смыка сильно удивился, и не столько факту вдруг прорезавшейся в Альберте юношеской памяти, сколько её странному содержанию. Преуспевающий и всегда до зависти самостоятельный друг юности, в сущности, просил у него, простого грузчика, уже наполовину спившегося и потерявшего сам вкус к однообразно текущей серенькой жизни, помощи. «Ладно, хоть телефон не пропил», - с некоторым довольством собой подумал Смыка и ещё раз глянул на матовый дисплей своей дешёвой «Нокии». Альберт сообщал, что он торчит на Гриве в Заиграевском районе. И всё бы ничего – погода, природа, местный народец, да вот одолели его вдруг воспоминания о юности и армейской молодости, словно завтра ему – кранты! Но главное, Альберт просил Саньку Смыкова, если тому не трудно, взять несколько дней за свой счёт и смотаться к нему в Заиграево. Дескать, материальные затраты я тебе компенсирую и жду сообщения или звонка, который, впрочем, с первого раза может и не дойти: связь плохая! СМС Смыка не любил, а потому попробовал дозвониться. Звонок прошёл лишь через пару часов, после десятой попытки.
- Алик! – Заорал в трубку друг детства и юности. – Это я, Смыка. Получил твоё сообщение. Что у тебя там, блин, случилось? Расскажи в двух словах! Ты мне не бухой СМС прислал? Может, когда вернёшься, встретимся?
- Саня, спасибо, дорогой, что отзвонился. – Сорванным голосом просипел Альберт. – Помнится, ты в прошлый раз сказал, что на овощебазе грузишь. Платят, думаю, подённо, а? Поэтому отдохнуть ты вполне можешь, верно? Договорись с бригадиром и давай автобусом ко мне. Я тебя в Заиграеве встречу. Тут до Гробовщины, где я сейчас сижу, километров около ста! На дорогу, думаю, тебе хватит. А дальше можешь не беспокоиться. Или жена не отпустит?
- Жена, а точнее баба, с которой я жил, нынче сидит на женской зоне в Крантове. Так что, сечь за мной некому, братан. Да я и сам всего год как откинулся. Тебе не в падлу с таким, как я, дружбу водить?
- Ну, о чём ты, Сань! Я и сам мог уже не раз там оказаться, а то и вовсе к праотцам отправиться. – Альберт, собираясь с мыслями, сделал небольшую паузу. - И потом, я ведь про тебя не просто от скуки да одиночества вспомнил. Дело я тут распутываю с одним честным ментом, а оно тухлое. Мокруха. Причём, очень жестокая и практически ничем не мотивированная. Чтобы взять след, надо просечь причины, предпосылки, а их никак не нащупать. Помощи ждать неоткуда, наоборот. И прокуратура здешняя, да и сам Город заинтересованы всё здесь списать на лесные пожары, на пьянство да некоторые случайные совпадения. Короче, ты здесь, помню я, бывал и не раз, места эти знаешь, здешние нравы. И потом, у тебя есть опыт долгого общения с, как это говорится, асоциальной публикой - с бомжами, ворьём и прочими сидельцами. Может, ты обратишь внимание на то, мимо чего мы, по незнанию, проходим как ни в чём ни бывало?
- Ладушки, Алик, я, как возьму билет, позвоню, а там сам по времени ориентируйся. - Пообещал Смыка и, пожелав «удачной охоты», отключился. Теперь Саньке предстоял далеко не самый приятный разговор с бригадиром, который занимался формированием рабочих смен. Хорошо ещё то, что Смыка всего несколько часов назад вернулся со смены, и до следующей у него было в запасе более суток времени. А это весь нынешний день и грядущая ночь. Тем не менее, следовало немедленно звонить, что он тут же и сделал. Бригадиром был пожилой хохол Шинкоренко, больше всего любивший выпить задарма и упереть с базы мешок-другой казённых овощей на продажу. Набрав Шинкоренкин номер, Смыка перво-наперво пообещал ему пару пузырей с закусью, а уж потом сообщил о своей внезапной болезни, которую ему якобы согласился залечить сосед-доктор за три – четыре дня.
- Слышь, Мефодич, ты поставь вместо меня сначала Гирю – ему бабки нужны, а потом ещё и Студента: этот в ночь любит поработать. Я после тоже по замене не откажусь, если у кого понос, похмелье или триппер там… Шинкоренко, хоть и нехотя, но согласился, напомнив при этом Смыке, чтоб не забыл про магарыч. После этого оставалось лишь узнать расписание автобусов до Заиграева, купить заранее билет и сообщить об этом Альберту. Как оказалось, первый автобус на Гриву уже ушёл, второй рейс отменили из-за отсутствия пассажиров, а последний отправится ровно через пять часов, в четыре по полудню. Пребывание в пункт назначения – полночь. На сей раз разговор с Альбертом был короткий. Журналист сказал, что будет ждать в Заиграеве на автовокзале. На том и порешили. Смыка давно никуда далеко не ездил, если не считать столыпинских вагонов да тюремных автозаков. Поэтому собирался он, несмотря на небольшое количество имеющихся в его хозяйстве вещей, непривычно долго. Кое-что пришлось спешно простирнуть, а потом наскоро сушить над газовой плитой. Кроме того, ему постоянно мешала неотступная головная боль, поскольку последняя водка, которую он потреблял с напарником после смены, попалась палёная. Часа два он упрямо терпел, но потом решил, что мучения эти ему нынче ни к чему: ехать долго – всё успеет выветриться. Продуктовый находился рядом: спуститься на три пролёта – и все дела. Он купил бутылку водки, хотел ещё и пива, но потом раздумал, поскольку в автобусе до Гривы, скорее всего, туалета не было. Жил Смыка в двенадцатиметровой комнате трёхкомнатной «коммуналки», сосед у него был всего один – учитель-пенсионер, третья комната была на замке: в ней недавно умерла древняя старуха, а наследники пока что не объявились. Смыка недавно разузнал, что их не имелось вообще, а потому он обладал полным правом освободившуюся комнату выкупить, а там, чем чёрт не шутит, и учителю, прости Господи, уже под восемьдесят, и он из больниц не вылезает… Беда, денег у него нет, и в долг столько никто не даст. Вот если бы Альберт подсобил другу детства! Тогда, глядишь, и фатера бы у него появилась, как у приличного мужика. Ну, обстановка понадобится, а вообще…жених – хоть куда! «Альберт уже брал меня в стройотряд, - стал выстраивать свою судьбу Смыка, - потом помог с умом потратить заработанные там деньги, потом работу мне нашёл, звал меня к ним в институт на заочный, но я тогда запил и…вся моя запланированная карьера пошла прахом. А потом эти опойки присосались, родительское жильё я просадил и оказался в двенадцати метрах. Ладно, хоть комнату удалось сохранить. Друганы вон вообще дошли…до подвалов и свалок, а кое-кто и сгорел по пьяни прямо в постели. Помнится, я тоже чуть не сгорел на диване: сигарету не затушил и – в дрёму. А она, падла, на подушку упала. Если бы не учитель, задохнулся бы от этого поролона! Альберт говорил, что у них там тоже какие-то хитрые пожары с трупами. Ладно, разберёмся». Смыка вышел на общую кухню и крикнул учителя:
- Петрович, неси свои огурцы, давай немного взбодримся! Сосед сразу открыл комнатную дверь, словно только и делал, что ожидал этого призывного окрика. Огурцы пенсионер солил сам, в аккуратной деревянной кадке. Кроме тарелки с огурцами он вынес пласт самодельного шпика и полбуханки ржаного. Перекрестившись на круглый угол с Николаем Угодником, уселись за круглый стол, во главу которого Петрович поставил огурцы и хлеб, потом нарезал сала и достал из буфета гранёные с ободками стаканы – Сталинские короче. Выпив, как водится, по сотке, аппетитно захрустели огурцами. Состряпав бутерброд с салом, Смыка заинтересованно спросил учителя:
- А ты только математику преподавал, Петрович, или алгебру тоже?
- И алгебру, и геометрию, и стереометрию в выпускном классе, - обозначил в воздухе неопределённый круг бывший учитель. – А когда физик наш неожиданно слёг, пришлось и физику вспомнить. Я ведь физико-математический с красным дипломом окончил. Только давно это было, в другой жизни, в той, где я мечтал о докторской диссертации, о профессорской карьере, а вот, так получилось, что и кандидатскую зря написал…
- Что так? – Доедая бутерброд, поинтересовался для проформы имевший восемь классов и лесной техникум Смыка.
- Так, руководитель научный врагом оказался и меня заодно вместо кафедры в кривой дом на правёж потянули: за связь с врагами народа. Тюрьмы я, правда, избежал, но о высшей школе пришлось до срока забыть. А потом женитьба, дети, разводы и прочая канифоль. Да ты, чай, не хуже меня про это знаешь. – Ухватив вторую сотку, тяжело проговорил сосед.
- А ты, если что, кому свою комнату отпишешь? – Не унимался Смыка.
- Саша, если б было кому, я бы уже отписал. Только бывшая жена померла, детей я не видел уже больше двадцати лет, слышал только, что они во Франции живут. Внуки… Знаешь, я думаю, что им моя комнатуха без надобности. – Мрачно признался бывший учитель.
- Ну, не скажи, Петрович, состоятельные люди на деньги клюют куда охотней нас, сирых да убогих! – Возразил Смыка.
- Знаешь, что? Я бы лучше вот тебе отписал, неродному, - неожиданно для Смыки высказался сосед. – Потому что ты раз пять уже «скорую» мне вызывал, дыханье искусственное делал, кормил меня, когда я в лёжку был… Жизнь мне спасал, короче. Они там во Франции своей про это ничего не знают и знать не хотят. Так, на хрен я им буду чего-то там завещать? Они же всё равно не оценят! Да, и не в этом дело… Я просто не чую родства. Баба моя гуляла, была она профессорской дочкой, а они тогда жили… Саня, профессор и заведующий кафедрой на свою зарплату мог купить … да тогда, мать его за ноги, такого и в продаже не было. Мне говорили, что она от одного молодого доктора наук забеременела, но я не вникал тогда. Меня наука занимала, а тут вдруг – «связь с врагами народа». Это сейчас все мы смелые, со своим мнением, а в ту пору… Знаешь, доносили почти все, по крайней мере, в нашей среде. Не по подлости характера доносили, а из-за страха и по незнанию.
- Как это по незнанию? Подлянка всегда была ей, подлянкой. – Неожиданно для самого себя сказал Смыка. – Мне на зоне поначалу тоже страшно было, только я не ссучился и не стал куму стучать, как он того от меня требовал.
- Наверное, ты прав, - охотно согласился учитель. – Знаешь, когда я работал в институте, сначала нашим ректором был профессор Куликов, который всячески приветствовал, что мы играли возле главного корпуса в футбол. И знаешь, поле это футбольное называлось Куликовым. А потом пришла на его место гнида из КГБ по фамилии Волков. Он запретил играть нам в футбол со студентами, а вместо этого придумал на этом поле археологические раскопки. И раскопанное поле стали называть Волковым кладбищем.
- Так, выкопали хоть что-нибудь ценное? – Заинтересовался Смыка. – Золото там или хотя бы старину какую?
- Как же? – Отрицательно повёл головой учитель. – Я ж говорю, что кладбище. Вот кости и выкопали, лошадиные. Говорят, раньше скотомогильник там был…
- Так, у нас везде одно скотство! – Почти весело констатировал Смыка. – Хоть в тюрьме, хоть на воле. И как начальник – так чаще всего какая-нибудь скотина! Вот сейчас друг звонил с Гривы, он там мафию по лесам шукает, а ему мешают. И кто, ты думаешь? Самые крутые наши начальники! – Смыка выразительно показал пальцем куда-то вверх. Совершенно осоловевший к этому времени сосед испуганно прошептал:
- Что, президент что ли?
- Поднимай выше! – Не согласился Смыка. – Сам прокурор района. Вот поэтому друган и зовёт меня на помощь. Всё ж таки опыт есть опыт. Сейчас часик сосну и поеду на выручку…
- Поезжай, Сань, - с пьяным значением во взгляде стал часто кивать сосед. – Ты, если честно, самый мудрый мужик из всех, с которыми я сидел вот за этим круглым столом!
- Мудр-рый, - проговорил нараспев Смыка, – и круг-глый. А ты, Петрович, знаешь, что такое сверхмудрость? В ответ тот лишь сделал отрицательное движение подбородком.
- Сверхмудрость, Петрович, это насрать в углу в круглой комнате! – Победоносно завершил кухонную дискуссию Смыка. Сосед пораженчески пожал плечами. Во взгляде его читалась искренняя ущербность.
Глава двадцать седьмая
Лошадиная тема следователя Садяна
Когда пришло время ужинать, Садян успел допросить ещё двоих: Таню-партизанку, живущую на отшибе в маленькой, почти игрушечной избёнке, которую она собственноручно выстроила, и Евлупора Полубесиса, отвечавшего в поселковой администрации за противопожарную безопасность. Таня-партизанка, по паспорту Анна Сивуха, хоть и не без упрямства, но согласилась подтвердить, что видела, как пожар пришёл в село из лесу, где якобы весь день безобразничали приезжие охотники. А вот пожарный Полубесис и, правда, оказался хоть и наполовину, но явным бесом. Битый час он водил «важняка» за нос, хоть тот и припёр его к стенке, доказав на все сто, что со своими обязанностями Полубесис не справляется, получая в администрации у Пропивалова целых четыре тясячи рублей зарплаты и имея в своём распоряжении служебную лошадь, а также телегу с бочкой и ручной помпой. А в ту роковую ночь, когда в Гробовщине запылали сразу две избы, вместо того, чтобы, как положено, прибыть во всеоружии на пожар, Полубесис пил горькую на конюшне вместе со своей лошадью, о чём Садяну сообщила по телефону ревнивая и мстительная Евлупорова жена Мелина. Собственно, на пожарах Полубесис появился, но слишком поздно и с совершенно пустой бочкой. А пока ездил на реку закачивать воду, всё уже было кончено, и пожарному осталось лишь заливать головешки, чем он только осложнил установление причин возгораний.
- Слушай, Евлупор, ты мне перестань Ваньку валять! – Попытался усовестить Полубесиса следователь. – Ты ведь по сути подставляешь своего Пропивалова, который поручил тебе такое ответственное дело. А? Ну что это за показания: «Не знаю», «не видел», «не помню»? Зато тебя полсела видело, как ты чуть живой на пожаре появился… без воды.
- Готов понести наказание! – Упрямо повторял явно туповатый Евлупор.
- Наказание… А ты знаешь, твою греческую мать, что тебе положено за гибель двух жительниц вашего села, гражданок Российской Федерации?
- Что? – С явно притворным испугом спрашивал Садяна сельский пожарный.
- Два трупа – это высшая мера! И я, если очень постараюсь, смогу доказать сначала в процессе следствия, а затем и на суде, что ты, пьяная морда, к этим трупам имеешь самое прямое отношение. Понял, в гроба мать…? И вся Гробовщина мне в этом поможет!
- Дык, чичас не расстреливают, аспадин полковник? – Никак не хотел сдаваться явно кривлявшийся Полубесис.
- Я тебя, курву, убийцу женщин и скотоложца притом, сейчас сам расстреляю! – Совершенно выйдя из себя, закричал на упёртого полугрека Полубесиса темпераментный армянин Садян и демонстративно достал из дорожной сумки кожаную с характерными потёртостями кобуру. Только после этого пожарный сдался на милость … следственного управления области. Садян устало вытер пот и вдруг с ужасом понял, что и на самом деле имел абсолютно осознанный умысел пригрозить допрашиваемому боевым оружием. Такого с ним ещё не бывало.
- Ладно, - сказал он примирительно. – Это я так, в порядке профилактики. Теперь слушай сюда, пожарный. Хочешь помочь своему Пропивалову и себе соответственно? Полубесис согласно кивнул.
- Тогда вникай и запоминай, мерин. Все, с кем я говорил, в один голос заявляли мне, что видели, как пожар пришёл из лесу. Все! Стало быть, и ты это же видел. По крайней мере, должен был видеть в силу выполнения тобой своих служебных обязанностей? – Следователь вновь промакнулся носовым платком, а пожарный ещё раз согласно кивнул.
- Тогда, - подытожил результаты допроса Садян, - я помогу тебе и Пропойцову остаться на своих местах. Так будет легче для всех, и в том числе, и для твоей лошади, которую в противном случае придётся пустить на колбасу. Понял, Получёртис?
- Так точно, аспадин Просадян! – Рявкнул вдруг пожарный. – Только начальником у нас Пропивалов, а я, стал быть, Полубесис.
- Ну, ты и хитрюга, Евлупор! – Заключил в ответ следователь. – Впрочем, как все греки. Везде у вас сплошные троянские кони. Кстати, как твою кобылу-то зовут?
- Троя, - ответил враз повеселевший Евлупор.
- Ну и дела! – Протянул удивлённый Садян. – Ай, да Грива! Мне ещё тут греческих националистов не хватало…- И с этими словами достал из кармана пачку сигарет «Севан». Но спокойно насладиться ароматом любимого табака следователю не удалось. Сразу после ухода пожарного в кабинет буквально ворвался трезвый до изумления Пропивалов и, глуша одышку звучными глотками прямо из горлышка казённого графина, зачумлённо рявкнул в лицо полковника:
- Полундра, Гарник Гарьевич! Полная полундра…
- Ты что, Пропивалов, на флоте что ли служил? – Попытался остаться в прежнем расположении духа только что успешно завершивший тяжёлый день следователь. – Какая в Гробовщине может быть полундра, если отсюда хоть месяц скачи, ни до одного моря не доскачешь?!
- А вот и такая, - перешёл на более спокойный тон глава местной администрации. – Мент приехал из Городского УГРО, хитрожопый еврей – дознаватель, а главное – журналюга с ним из областного «Курьера». Я его фамилию запамятовал. Не русская она и не ваша, не армянская, к сожалению. Он ещё в прошлом году нашего губернатора с должности снял, а зама его, так и вовсе на зону упекли. Да вы, чай, знаете про то лучше меня?
- Знаю. – Жёстко сказал Садян. – Только это не полундра, Василий Васильевич, а бледный конь какой-то.
- Не понял, Гарник Гарьевич. Какой такой конь? – Испуганно глядя на следователя, вопрошал Пропивалов. – Вас, наверно, этот лошадник довёл? То-то он меня чуть в дверях с ног не сбил!
- Бледный конь, дорогой мой, - это галлюциногенная белая горячка, когда больному являются самые жуткие его предположения. – Пытаясь осмыслить пропиваловскую весть, казалось, разговаривал сам с собою Садян. - Вот и я тоже, когда сюда ехал, всякое предполагал, но… В общем, надо обдумать и впредь действовать по совместному плану. Вы меня поняли?
- Так точно! – Не нашёл ничего другого ответить никогда не служивший ни на море, ни на суше Пропивалов.
Глава двадцать восьмая
Пожар пришёл не из леса!
После телефонного разговора со Смыкой Альберт предложил Проектору прогуляться по местному лесу: сначала по опушкам, а потом и ближние боры пощупать, откуда якобы в Гробовщину пришёл пожар.
- Видишь ли, Семён, я не уверен, конечно, но чутьё подсказывает, что виновники этих преступлений жировали где-то неподалёку, поскольку забираться в глушь им не было никакого резона. – Излагал журналист свой план действий на ближайшее время. – Думаю, надо пройтись вокруг Гробовщины и, быть может, не по одному разу. Причём, надо смотреть как по низу, так и по верху, словно во время грибосбора. Первое поможет обнаружить мелочи, случайно сохранившиеся фрагменты бандитских лёжек или просто неких продвижений по лесу, а второе, наоборот, - необходимо для соблюдения принципа «большое видится на расстоянии».
- Альберт, тебе бы у нас в ППС работать! – Почти на полном серьёзе заметил впечатлённый планами журналиста Проектор. – И откуда в тебе этот дух сыска? Я вроде тоже не пальцем деланный, потомственный сыщик да ещё хитрый еврей к тому же, но мне порой до тебя…
- Здесь, Семён, знаешь ли, лес, а это особый, весьма специфический ландшафт – так же, как море или горы. А я родился в лесу и по грибы начал ходить уже с пяти-шести лет. А с восьми лет – уже и в одиночку. Ты же, как я знаю, наоборот – типичный горожанин, так сказать урбанист до печёнок. Поэтому некоторые вещи, о которых я даже не задумываюсь, тебя столь впечатляют. Пустое, Сёма, вот на распадках, возле холодного озера, нам, действительно, будет о чём подумать.
- Думаешь, и туда придётся идти? – С некоторой тревогой спросил полицейский.
- Если не здесь, возле Гробовщины, то в Незасыпайке их не минуешь. Она, считай, на озере и стоит. Уток там мужики лупят сразу на краю деревни, а перелётных гусей стреляют прямо из избяных окон. Уже на ближних болотах доят клюкву такими специальными гребнями, сторожат тетеревов, глухарей, а иногда забредают на специально высеянные овсы и мишки… Словом, лесной жизнью живут и Незасыпайка, и Гуляевка. Но, знаешь, брат, давай пока думать о ближних перспективах. Так вернее. Может, предстоящая прогулка по лесу ещё смешает нам все наши планы? Впрочем, собраться надо как следует, основательно: мало ли что! И Альберт тут же раскрыл свой обширный походный рюкзак, в котором у него имелся ещё один, втрое меньше – так сказать, для краткосрочных вылазок. В него опытный журналист-спецназовец и переложил всё необходимое в коротких динамичных хождениях по тайге. Полицейский тоже не сидел сложа руки, заботясь более о розыскной части: оружие, бинокль, лупа, лабораторный чемоданчик и прочее. Когда всё было собрано и приторочено по-походному, коллеги выпили чаю и, пообещав хозяйке, вечером быть, неторопливо двинулись в сторону лесной опушки.
Боры встретили их вполне приветливо, поскольку просвечивались ярким сентябрьским солнцем почти до самых мхов, от которых исходил успокоительный дух общего лесного довольства и очевидного осеннего урожая поздних ягод, грибов и подопревшего игольчатого ковра, который обычно определяет главную атмосферу в любом хвойном массиве. Журналист предложил капитану идти вдоль опушки примерно на расстоянии двадцати-тридцати метров друг от друга, двигаясь неспешно, небольшими зигзагами с частыми остановками для более пристальных наблюдений по схеме: прошёл небольшой участок, остановился, осмотрелся, если есть необходимость, нагнулся, встал на колени, прощупал грунт, встал, двинулся дальше… Так они сперва и шли, то углубляясь в чащу, то вновь выходя на опушку, извещая друг друга о своём местонахождении и результатах поиска. Примерно через час они уже сделали полпути вокруг Гробовщины, миновав, как выразился Проектор, половину первого кольца МКАД. Когда прошло ещё примерно столько же времени, их продвижение преградила небольшая пойма с густыми каймами ольхи вдоль обоих берегов. Сразу изменились и свет, и цвет, и запахи, и фактура под ногами. Стало тенисто, густо - зелено и явно болотно. За локти и колени то и дело цеплялись колючие северные лианы, а кроссовки там и сям ковыряли пласты вывернутого кем-то пепельного подзола. Привычный к таким переменам Альберт только поплёвывал, терпеливо раздвигая цепкие вязанки хмеля и вьюна, а вот городской человек Семён вскоре стал спотыкаться, а однажды, неловко полетев на землю, даже зло выругался и предложил на несколько минут прервать продвижение по кругу. Альберт терпеливо вывел друга на берег речки, усадил его на ещё не успевший сгнить комель сваленного дерева и протянул термос с горячим чаем, в котором явственно пробивался коньячный букет.
- Сёма, глянь правее, за реку. Видишь мосток? Он как раз напротив сгоревшей избы, о которой нам с тобой рассказывала в клубе эта девочка-студентка… как, бишь, её?
- Даша Красновская. – Без тени колебаний вспомнил Проектор.
- У тебя неплохая память, - похвалил полицейского журналист и ткнул пальцем в широкий проём над речкой, правая сторона которого была непривычного чёрного цвета:
- Это обгоревшие ольхи, от которых, согласно прокурорским протоколам, и пришёл лесной пожар.
- А как же он смог «перепрыгнуть» через речку, если на этой стороне все ольхи зелёные, совершенно не тронутые огнём? – Изумился Семён. – Что за бред они послали в Город? Нет, - резво вскочил на ноги Проектор, - это надо срочно заснять! Альберт, тоже пару раз хлебнув из термоса, заспешил за возмущённым другом. Мост был чисто пешеходным, разве что на мотоцикле только и можно было здесь проехать. Перейдя по нему собственно на территорию Гробовщины, оба увидели закопченную печную трубу, окружённую грудами головешек.
- Ещё совсем недавно здесь жила самая добрая сельская бабушка Пашенька Кочеткова, а теперь вот…адский огонь её убил. – Грустно, словно для самого себя, констатировал капитан. – И что характерно, прокуратура не желает признавать, что у этого огня криминальное происхождение. Видимо, ей это, как минимум, невыгодно. И ведь там, в районе, прекрасно знают, что в Гробовщине знают, что в прокуратуре знают…
- Как в известном шлягере, - вдруг вспомнил Альберт. – «Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она, чтоб посмотреть, не оглянулся ли я».
- Очень точная психологическая аналогия! – Воскликнул капитан. – А мне, веришь ли, сейчас вот стало страшно стыдно от того, что я тоже, как эти негодяи, хожу в служебном мундире с погонами и несу ответственность за… Да, что там ответственность! Зарплату получаю за то, что бы, если и не предотвратить, то хотя бы наказать за совершение преступления, тем более против жизни людей, к тому же беззащитных.
- Будет тебе, Семён, самоедством заниматься! Слава Богу, ты совсем не такой и ты сегодня здесь, на пепелище, на месте преступления. И всё только-только начинается! – Сказав это, Альберт присел над кучей убитых жаром лопухов и стал ковырять в ней тонким ивовым прутом. Семён последовал его примеру. Вскоре оба пришли к окончательному выводу о том, что огонь возник внутри самой избы и лишь потом стал доставать окрестные травы, строения и деревья. Так ольхи, примыкавшие к сгоревшей избе со стороны реки, хоть и увяли от огня, но серьёзно подгорели лишь с одной стороны, а стало быть, совершенно не годились как источник возгорания. Ничего особо интересного на пожарище найти не удалось, а потому лесные странствия были продолжены, теперь уже по второму кругу, который пролегал значительно глубже в лесу, возле самых ягодных болот.
Глава двадцать девятая
Сны о далёкой юности
Как только старенький турецкий «Мерседес» («Томерсан») выехал за пределы Города, Смыка задремал. У него немного ныл затылок и давило в висках, но в дорожной сумке имелось кое-что на дорогу, а потому обычной в таких ситуациях нехватки воздуха не наблюдалось. Вскоре ему стало то ли сниться, то ли грезиться их с Альбертом крутое детство, которое они провели во дворе возле городского вала, насыпанного, по утверждениям археологов, ещё в прошлом тысячелетии. Вероятно, позже его просто досыпали, а также кое-где встроили в него кирпичные арки и каменную башню, с которой сторожили многочисленных врагов как с Запада, так и с Востока. Впрочем, как явствовало из многочисленных исторических книжек, содержание которых Смыке красочно передавал много читавший Альберт, враги не раз подступали к Городу и с Юга, и с Севера, а равно со всех других направлений. Итак, Смыке виделось, что они с Лосем, так прозывали во дворе высокого и сильного Альберта, собрали всех пацанов на валу и задумали устроить мусорам концерт. Для этого самый ушлый из собравшихся Цыпа принёс из арки ранее найденный в Долине Смерти пулемёт Дегтярёва, который, впрочем, мог стрелять лишь одиночными, как обычная винтовка. Неподалёку от вала виднелось здание городской тюрьмы, именовавшееся в Городе Белым Лебедем. В этом самом Лебеде у одного из пацанов по прозвищу Сандора сидел старший брат Рыка, жутко тосковавший по воле. Было решено напомнить брату и о воле, и о том, что его там ждут не сложа руки. Пулемёт передали Лосю, и тот демонстративно вложил в казённик трассер. Потом все залегли, чтобы не маячить в вечерней мути и стали ждать полной темени, передавая друг дружке бутылку с «гнилухой». Наконец, когда в затылки пацанам глянула полная луна, Лось скомандовал: «Ахтунг!». Все замерли и стали вглядываться в красноватые тюремные огоньки. Между тем, оттуда, из-за тюремных стен нет - нет да и долетали печальные голоса сидельцев, которые кричали стоявшим внизу «посетителям» о разных подробностях своих ещё незавершённых дел (очевидно, из СИЗО). Например: «Лёха, скажи там, что Маньку драли по одиночке, а то групповуху пришьют!» или «Скажи, что мужика били на улице, а не в кабаке, а то «хулиганка» светит, а там срок больше…», или «Вовка, капусту я тебе дал, понял? Я мамкину шубу загнал.Так следаку и ботай!» Смыка от этих воспоминаний юности даже улыбнулся в своём полусне. А потом Лось, проорав «Фойер!», нажал на спуск, и трассер полетел к тюрьме. После этого он передал пулемёт Смыке, и в тюрьму одна за другой полетели ещё две светящихся точки. Что там началось! Вспоминая, Смыка вновь начал сладко улыбаться и даже зачмокал губами. Сначала на тесном тюремном дворе возникла какая-то хаотичная возня, злобный лязг железных дверей, тревожное тявканье сторожевых овчарок, построения и перебранки вертухаев. Потом откуда-то прямо с крыши Белого Лебедя ударил мощный прожектор, и неприятный голос какого-то милицейского начальника пролаял через мегафон что-то про «спокойствие» и «бдительность». «Ща, будут тебе и упокой, и бздительность!», - зло пообещал Сандора и ещё раз жахнул трассером, целясь в самый прожектор. В него он, конечно, не попал, но в тюряге возникла самая настоящая паника. Вспоминая это, Смыка не переставал улыбаться. Ещё ему приснилось, как они с Лосём лазили на фанерный комбинат за, естественно, фанерой, которая дворовым пацанам понадобилась для изготовления хоккейных клюшек, потому как магазинные многим были не по карману. И хоть их освистал сторож и догнал один из охранников, фанеры они принесли во двор выше крыши: хватило даже на вратарские клюшки и осталось ещё про запас. А от охранника Лось даже не стал убегать: он дождался его за поворотом и, видимо, что-то ему «шепнул». Смыка потом заметил, что рука у друга была сильно сбита, и он несколько раз мазал её зелёнкой. А когда Смыка спросил об этом, Лось с виноватой улыбкой ответил: «Да, видно, зубы не чистит, гад. Раньше всё заживало как на собаке, а тут…». Вот таким он был в юности, его друг Альберт Нидерквель, немец, которого уважали все русские пацаны и даже хохлы, которых очень много жило в Городе с самых давних – предавних времён. Ну, разве мог он отказать ему в такой мелочи, как съездить на Гриву, в какое-то там Заиграево? В это время автобус сильно тряхнуло на ухабе (дороги в Городе и окрест были в неважном состоянии, и Смыка, по-прежнему читавший Альбертов «Курьер», доподлинно знал об асфальтовых происках губернатора и его свиты), и видение из прошлого вмиг улетучилось. Очнувшись, он сразу сообразил, где он, а потому вознегодовал с досадой:
- Водила, ты дорогу фильтруй, в натуре! Делать ему замечание, естественно, никто не стал, только забавный мальчик лет трёх завозился возле мамы в двух сидениях позади. Смыка сонно оглянулся и послал ребёнку виноватую улыбку. После этого ему, как ни странно, доснился обрывок недосмотренного сна. Во сне он увидел, или даже скорее вспомнил, как они, вернувшись с вала и встретив младшего из четверых братьев Мамлюков (переехали в Город из-под Львова), спросили его: «А где братаны-то, Гошка?». И он ответил им, сонно зевая и даже как-то устало: «Так, они это… пекарню грабят». Вскоре весь двор, включая и Смыкиных родителей, ели свежие, ещё горячие булки, батоны и даже пирожные. Потом Смыке снился «пятак», танцплощадка в центральном городском парке, на которую к восьми вечера ходили «всей кодлой». Это была своего рода клетка, на которой нынче проводят бои без правил. Именно там и вокруг неё дрались не на жизнь, а на смерть Городские группировки тогдашних пацанов: водники, колмовские, зареченцы и они, «сотый квартал». Смыке виделось, как они бежали от зареченцев к своей родной школе, бежали не просто так, а с замыслом, который, естественно придумал Лось. Именно здесь, под старательно подстриженными школьным сторожем кустами, были спрятаны велосипедные цепи, алюминиевые (стальной можно убить!) трубы и просто отполированные палки. Здесь зареченцев и «приняли». Когда они, избитые и загнанные под забор, затихли, то первым к ним вышел Лось. Смыке снилось, как его друг великодушно отпустил этих ментовских холуёв, пообещав им беспощадной расправы, если они вдруг опять «дёрнутся» на «сотых». Это обещание, между прочим, зареченцы держали очень долго, до тех самых пор, когда Лось весь ушёл в свою науку и перестал бывать у пацанов на валу. Лицо Смыки в этот момент стало некой расплывчатой гримасой: проходящий по проходу между автобусных сидений наверняка бы не понял: радуется он или плачет. Но Смыке это было абсолютно «параллельно».
Когда на следующем ухабе не обихоженной губернатором дороги «Мерседес» подпрыгнул ещё раз, Смыка окончательно проснулся и мучительно стал ждать первой остановки и сортира. Она вскоре и пришла, выгнав его из автобуса долгожданной возможностью избавиться от тягостного состояния в тугом, тревожащем всё Смыкино самообладание мочевом пузыре. Опроставшись с внутренним удовольствием и обычным в таких случаях чувством близкого счастья, Смыка побрёл к своему «Мерседесу» с видом рекламного агента, сумевшего отказать постоянному очень богатому, но чрезмерно хамоватому заказчику.
Глава тридцатая
Бандитская лёжка найдена
Бандитская лёжка была найдена Городскими следопытами на втором болоте, куда сельские жители наведывались крайне редко, потому что оно было совсем мёртвым: ни клюквы, ни морошки, ни лягушиного кваканья, только свалявшаяся паутина на рыжей траве да бульканье рвущегося из трясинных глубин метана. Бандиты, а это были почти наверняка они, пережидали на небольшом сухом холмике с четырьмя низкорослыми берёзами по краям. Тщательно покопавшись в падшей листве, Проектор обнаружил в одной из ямок жёлтую зажигалку с явными следами грязных пальцев, а Альберт нашёл автобусный билет, что свидетельствовало о том, что, по крайней мере, один из банды добирался сюда из райцентра и в аккурат днём перед злосчастной ночью. На влажных торфяных отложениях обнаружились также многочисленные куриные кости и протекторы подошв, да сразу трёх. Похоже, поджигатели и куроеды были обуты в сапоги – причём, не резиновые, а либо кирзовые, либо хромовые. Проектор нашёл на жёстких болотных травах следы гуталина, да и рисунок подошв напоминал совсем уж старый узор дедовских времён и совершенно не походил на те, что остаются от кроссовок или туристических ботинок. Из этого Альберт сделал для себя вывод, что в Гробовщину наведались, скорее всего, не цивильные Горожане, а какие-то поселковые хлопцы и, вполне может быть, цыгане. Из русских в хромовых сапогах нынче ходят разве что старики, а они жечь не станут. Приезжие кавказцы тоже давно все переобулись в современную обувь: чаще в модельные ботинки, но иногда и в кроссовки. И только цыгане сохранили «сапожное» пристрастие своих предков. Да и на частных машинах они по-прежнему ездят не часто, предпочитая общественный транспорт, где можно кое-чем и поживиться. Проектор доводы Альберта, в целом, одобрял, добавляя однако из своей практики тот неоспоримый факт, что чисто цыганских ОПГ уже давно нет. Вот и протекторы свидетельствуют о том же: два явно сапожных, а вот третий – от кроссовки «Пума».
- Ну, ты криминалист, - не стал спорить с полицейским журналист, - тебе видней. Ты, главное, слепки, слепки сделай… для идентификации.
- Уже сделано. – Деловито отвечал Семён, отхлёбывая из термоса. – И пальцы с зажигалки срисовал. Кур они тут сожрали никак не меньше четырёх, сварили их, видимо, в ворованной кастрюле и съели с картошкой. Кожуры тут тоже хватает.
- Слышь, Сёма, здесь один из них неподалёку кал кинул и газеты вокруг набросал. Ты, если не брезгливый, глянь, что за прессу он на это дело использовал. – Извиняющимся тоном посоветовал Альберт.
- Да уж не до брезгливости в моей работе, - пробубнил Проектор и, страдальчески кашлянув, достал лупу и стал приглядываться к мятому газетному обрезку.
- Во, блин, дают разбойнички! – Воскликнул он с энтузиазмом. – Алик, кажись, твоим «Курьером» подтирались. Наверное, предполагали, что именно ты на этом болоте окажешься.
- Так это же многое проясняет, Семён! – Уже строил версию Альберт. – Вряд ли они «Курьер» в Заиграеве купили. Его туда в последнее время и не возят, только по подписке, а в киосках его нет.
- Да там и киоски-то все позакрывали ещё в прошлом году! – С ходу согласился Проектор. – Ясное дело, из Города припёрли.
- Или из Карагача, что по дороге сюда. – Возразил Альберт. – Он большой, туда возят, и автобус там стоит полчаса. Наверняка похавать вылезали, в привокзальной столовке. Там и киоск рядом, многие в него заглядывают, и не только с автобуса, но и с поезда…
- Но это в принципе мало что меняет. – Поделился своими соображениями Проектор. – Скорее всего, они – на поезде ли, на автобусе ли – ехали из Города. Ветка эта слепая. Дальше Города не идёт.
- Ну, - согласился Альберт, - как бы там ни было, но давай эту версию отрабатывать как основную. Наколку они получили в Городе, что-то здесь искали, а попутно и пограбить решили. Как раз цыгане это легко могут, поскольку ни социально, ни национально не адаптированы. У них везде абсолютно гостевое поведение.
- Да уж, «гостевое», - с иронией в голосе комментировал Семён. – Как в той еврейской песенке: «Всё поели, всё попили, всю посуду перебили, а хозяйке дали по зубам».
- Сёма, она же не еврейская, а антисемитская! – Проявил свою начитанность Альберт.
- О, много ты, Алик, знаешь! – Парировал Проектор. – Самые ярые антисемиты в нашей стране – это сами семиты, то есть евреи.
- Может, ты и прав, – легко согласился журналист, - по крайней мере, если исходить из того, что самые оголтелые русофобы – это сами русские, ибо никто с такой злостью не клял Русь-матушку, как русские писатели.
- И журналисты, - добавил Проектор.
- И журналисты, - виновато согласился Альберт. – Однако, - продолжил он с некоторой тревогой в голосе, - нам пора возвращаться, иначе я к автобусу в Заиграево не успею. Друг к нам с тобой едет из Города. И через пару часов будет в райцентре.
- Тоже журналист? – С заметной досадой спросил полицейский.
- Ничуть! – Отрезал Альберт. – Знаешь, он больше по твоей части. Во всяком случае, УК уж точно знает лучше тебя.
- Юрист, адвокат? – Стал допытываться Семён.
- Знаешь, я сейчас невольно этот наш английский сериал вспомнил. – Неожиданно признался Альберт. – Помнишь, там доктор Ватсон поначалу принял Шерлока Холмса за преступника? Ну, исходя из круга его знакомых, речи, поведения. А Шерлок ему потом и говорит, что всё верно Вы, доктор, подметили, только вот почему со знаком «минус». Да, я общаюсь с преступным элементом, но я - сыщик! Так, вот в нашем случае всё наоборот. Сашка Смыков по кличке Смыка, который едет к нам, в недавнем прошлом сиделец и бандит. Поэтому хорошо знает преступный мир, в том числе местный, и не только его, но и бомжей, прочие асоциальные слои. В том числе и цыган, которые, вполне возможно, здесь на Гриве побывали.
- Алик, а это нас не скомпрометирует? – С долей тревоги спросил Проектор.
- Не думаю. – Отвечал Альберт. – Он умеет держать себя в руках. Я его предупредил о тебе, о нашей с тобой работе… Словом, он не дурак, понимает, где и как себя вести или, как нынче принято говорить, позиционироваться. Выглядит он, конечно, хулиганисто, только, прости, Семён, но ты в вашем ведомстве, пожалуй, один выглядишь столь интеллигентно. И то в дерьмо в самом центре Заиграева вступил! О твоих сослуживцах умолчу, поскольку чего только они на моей памяти не отчубучивали! Не одному зэку такого и в голову не придёт. Ладно, короче, ты со мной едешь, полиция?
- Алик, давай я лучше чайку с нашей хозяйкой пока сгоняю. Она много чего знает. - С задушевной грустью сказал сыщик. - Так будет эффективней. И потом, Альберт, он – твой друг детства. И, я думаю, не стоит мешать вот так сразу ваше лучезарное детство с этой парашей, в которой мы только что копались.
Глава тридцать первая
Цыганский след?
Смыка вывалился из автобуса, мягко говоря, не совсем здоровым. По дороге он пару раз прикладывался к плоской фляжке и планомерно засыпал – сначала на полчаса, а потом и на пару. На сей раз ему снилось, как он летает: высоко-высоко над землёй смотрит на свой Город, на родной квартал и вдруг видит Лося, к которому подбираются мстительные зареченцы. И будто это уже и не зареченцы, а викинги или ещё какие-то средневековые агрессоры. Но они подходят с заветренной стороны, и Лосю их не учуять. Как ему помочь, как предупредить? Что за мучение: всё видеть и ничего не мочь! Но сон свалился, как только Смыка подкатил к Заиграеву. Альберт вышел встречать его к самому автобусу, так что Санька соскользнул со ступеней прямо в крепкие Альбертовы руки. Ничего каверзного тут же оценивший Сашкино состояние журналист выговаривать своему другу не стал, поинтересовался лишь, надо ли тому ещё немного «принять» для оздоровительного сна. Смыка, старательно утерев слёзы застиранным носовым платком, сказал, что принять бы надо, но что он готов к завтрашнему утру «завязать». Альберт щедро налил Смыке коньяку и приказал, чтоб он спал себе до самого утра. Смыка и спал на раскладушке, рядом с кушеткой Альберта: сначала на спине, храпя с посвистом как маневровый паровоз, а потом, повернувшись на бок, тихо и сосредоточенно, словно старый сторожевой овчар в сарае винно-водочного склада какого-нибудь райпотребсоюза. Альберт дважды подносил к его брезентовой койке новые банки с колодезной водой, добавляя в неё по нескольку долек лимона и таблетке аспирина. Испытанный метод полностью себя оправдал и часам к восьми утра Смыка уже был свеж и полон здоровой созидательной энергии, лишь под глазами у него погуливали синеватые полутени.
Проектору Смыка пришёлся по душе, хоть порой и напоминал ему клиентуру из городского обезьянника. Уравновешенному и уже вполне мудрому оперу понравилась сама идея использования при поимке явных урок опыт примерно такого же в недалёком прошлом урки. И тут Альберт прав: не только лечить подобное подобным, но и изобличать. Сели завтракать. Баба Поля подала к столу блюдо варёных яиц, плошку с домашним маслом и каравай деревенского хлеба с аппетитной маслянистой корочкой. Тут же на столе, возле окна во двор, пыхтел начищенный электросамовар, у подножия которого были расставлены розетки с вареньями и мёдом. Альберт достал из сумки четвёрку водки и вопросительно глянул на Смыку, но тот, тяжко вздохнув, отрицательно мотнул головой.
- Ладно, - облегчённо согласился журналист, - вечером наверстаем. А сейчас давайте зачнём совет в Филях. Семён, введи Александра в курс дела, а я, если понадобится, дополню со стороны. И Проектор стал рассказывать о событиях, которые они с Альбертом успели пережить с момента появления на Гриве. Особо Смыку заинтересовала их перестрелка в лесу и то обстоятельство, что в это «тухлое дело» лезли сразу и чекисты, и губернатор, и бандиты. Причём, скорее всего, губернатор и бандиты могли действовать и в связке. По поводу прокурорских протоколов Смыка только выругался, заметив, что прокуратура всегда была самой неприятной частью как во время следствия, так и на суде. Впрочем, о следственном комитете, который вычленили из состава прокуратуры совсем недавно, Смыка ничего определённого сказать не мог. «По-моему, - предположил он, - они с ФСБ корешатся, хотя пёстрые они, кто-то на контору пашет, а кто-то и на самих себя». Дальше Проектор перешёл к событиям роковой ночи, к разговору в клубе, а потом и к их с Альбертом лесным поискам. Смыка внимательно изучил слепки с подошв и сразу согласился с тем, что, скорее всего, бандиты приехали в Гробовщину на автобусе.
- Впрочем, - добавил он затем, - возможно, кто-то приехал из Города, а кто-то ждал здесь, на Гриве. Куда важнее понять другое. Зачем сожгли избы? Ведь, судя по всему, старухи жили на пенсии и со своих подворий. Профессиональные бандиты на мокруху из-за нескольких десятков тысяч рублей, уверен, не пойдут: не по их понятиям. Значит, либо это вовсе не бандиты, а оборзевшие бомжи, фраера, либо, наоборот, профессионалы, которые работали по наколке очень серьёзных людей, то есть что-то такое искали. Только вот что? Ну, про Гриву всякое говорят. Со мной один мужик сидел из этих мест. Так, он церковь в Савельевском обчистил, километрах в двадцати отсюда. Взял там несколько икон ещё допетровской поры и на каждой по нескольку килограммов чистого серебра с жемчугом. А жемчуг, между прочим, здешний, из волжских притоков. Да, и крест из червонного золота прихватил, который, говорит, ещё первый из Романовых – Михаил - храму якобы за поддержку подарил. Может, конечно, про золото и привирал малость, а может, и нет. Ведь оно здесь до сих пор попадается на малых речках, где белые пески. Сюда наши пацаны по наколке ездили с лотками, мыли здесь пол-лета. Но когда стало им кое-что серьёзное попадаться, откуда-то с заимки появились бандиты, и пришлось ребяткам смазывать пятки.
- Саня, а ты-то хоть сюда зачем ездил? – Стал допытываться Альберт. – Ведь далеко всё же, и родни у тебя как будто на Гриве нет?
- Ну, ты Питкина с нашего двора, видимо, ещё не забыл? – Задал риторический вопрос Смыка.
- Такого не забудешь. – Сузив глаза, словно всматриваясь в прошлое, сказал Альберт. – Он, помнится, потом на лесоповале погиб…
- Штабелем его завалило в этих самых краях. – Подтвердил Смыка. – А почему этот штабель разъехался, можно только догадываться. Так вот, Питкин как-то признался по пьяни, что они здесь не только сосну с елью, но и кедр валили, а у него цена в наших краях… космическая! Доску из него гнали в полтора метра шириной!
- Саня, да не бывает такой доски. – Не поверил Альберт. – У нас просто нет такого оборудования!
- Ты что, мне не веришь? – Обиделся Смыка. – На хрен тогда звал сюда? Водку пить можно и в Городе…
- Не обижайся ты, дружище, но я весь наш лесокомплекс знаю, как свои пять пальцев, - примирительно положил Смыке на плечо Альберт свою крупную добрую руку.
- А я, что, тебе говорю про наши пилорамы? – Обиженно заговорил Смыка. - Тут и финны были, и норвежцы, и даже немецкие мебельщики заглядывали. Сейчас, конечно, всё устаканилось, а тогда, в девяностые, никаких тебе ни проверок, ни кордонов, заплатил местному лесничему, и он тебе все выездные – проездные махом оформит. Я тоже тут промышлял и насчёт леса, и насчёт ореха кедрового, и белку лупили, и кабана, и лося. Пару раз лосятины в Город тонны по две завозили – причём, чистого мяса. Короче, с месяцок здесь пошабашишь, мошкару покормишь – и можно полгода в Городе задницу греть, ни в чём себе не отказывая. Да, здесь мужики-таёжники до сих пор этим живут. И потом, не выходит иначе - работать то негде: колхозы все накрылись, ЛПХ – тоже, лесные посёлки вымерли, ракетные шахты взорвали, а военные городки просто брошены и разворованы. Да, ты, Алик, сам про это не раз писал! Поэтому хули о природе плакать, если людям в натуре жрать нечего?
- Помню я, Саня, помню, - с некоторой виной, но и недовольством тоже отвечал Альберт. – Но, как ты сам только что сказал, сейчас несколько иное время? И за незаконную порубку сажают, и за зверьё, а уж вот так просто беспредельничать по городам и весям …
- Ой ли, Альберт? – Лукаво глянул на друга детства Смыка. – Давно ли тебя в этих самых весях подстрелили? Едва год прошёл, а ты уже опять в правовое государство поверил! Знаешь, как ни странно, но из-за колючки всё виднее куда отчётливей: и право, и нынешняя справедливость, и прокурорский надзор, и это, как его, бл…, разделение властей! Знаешь, вот моя мамка всю жизнь ишачила учителем русского языка на зоне. И какая у неё пенсия, думаешь? Меньше десяти тысяч! А депутаты Госдумы, получавшие по двести пятьдесят тысяч, недавно сделали себе вдвое больше. В правительстве вообще сам чёрт не разберёт… там многие совсем за зарплатой не ходят. Один вице-премьер недавно в Москве дом себе новый построил площадью около четырёх тысяч квадратов! А моя мама в зимнюю пору не знает, как ей наскрести за свою убогую хрущобу четыре тысячи рублей, за газ, за телефон, за свет и так далее. Как ты думаешь, можно ей на оставшиеся четыре тысячи прожить? Я это к чему? Нынешняя власть чётко разделила весь наш народ на своих и чужих, то есть на людей власти - прокуроров, судей, фабрикантов, депутатов, банкиров - и остальных. Одни надёжно защищены от любого кризиса, а другие – их большинство – едва сводят концы с концами. И вот эти «чужие», как бы они худо нынче не жили, сделать в сущности ничего не могут. Их же могут обобрать, ограбить, оскорбить, не долечить в больнице, убить, наконец… как этих старушек из Гробовщины и Гуляевки.
- Слушай, Сань, ты часом в компартию не вступил? – С несколько притворным беспокойством спросил друга Альберт. – Ну, прямо, как Зюганов чешешь, по-ленински: про кричащие противоречия, про верхи и низы, про разделение на классы, наконец. Нет, я вполне серьёзно. То, что ты только что сказал, чистой воды коммунистическая пропаганда. Причём, очень качественная.
- Ну, и что? Вам вот с ним, - Смыка выразительно кивнул в сторону Проектора, - уже мешают, в вас уже стреляли. И скорее всего, суки, нанятые этими самыми людьми власти. И тьфу-тьфу, подожди, то ли ещё будет! А ты мне тут про беспредел в девяностые годы! Это ещё надо посмотреть, где его больше?
- Саня, ты стал говорить так, словно успел за это время, что мы не виделись, окончить пару институтов! – С неподдельным восхищением похвалил Альберт.
- Два срока я окончил, и две жены, пока я отсиживал, от меня сбежали. – Хрипло резюмировал Смыка. – Теперь вот морковь гнилую гружу, а здоровье уже не то. На бетонных нарах все почки отлежал. Только что под себя не мочусь. Но и это, как говорится, не за горами.
- Саша, ты, брат успокойся, - вежливо попросил Семён. – Альберт ведь никогда на этих, как ты выразился, «людей власти», в сущности, не работал, а всегда защищал мало защищённых. И, думаю я, поэтому он тебя сюда и позвал. Ты бы видел, как он в Заиграеве с одним из таких защитничков разговаривал, с летёхой ФСБэшным! Поэтому …
- Саша, - перебил Альберт. – Ну, ты и прав, и не прав. В России вообще всегда так было, со времён царя Гороха. Наша российская власть всегда, по большому счёту, презирала свой народ: и до большевиков, и при них, и после. Ты вот в числе людей власти назвал силовиков, депутатов, банкиров, а я бы добавил сюда и спортсменов, и людей от искусства и науки, и прочих, прочих, прочих, которым «почему-то» платят в десятки, сотни и тысячи раз (!) больше, чем твоей маме. И, я полагаю, ты понимаешь, почему. Просто, нашей власти для её сохранения необходимы свои во всех, без исключения, слоях. Видишь ли, это намного проще, чем развивать общественные институты. Не хочется быть непатриотичным, но думаю, что именно в том числе и за это нас недолюбливает Запад.
- Прости, Альберт, если я чего не так буровил, - виновато пожал плечами Смыка. – Наверное, от тюряги ещё до конца не отошёл. Короче, я тут подумал и пока придерживаюсь того мнения, что здесь побывали фраера поселковые. Подошвы, к примеру, точно от сапог – причём, либо хромовых, либо яловых. Такие нынче цыгане хуторские носят. И на мокруху они могут пойти из-за пустяков, в общем. Сидели со мной двое за убийство. Убивали практически просто так: из-за сотни-другой рублей, из-за косого взгляда. У них среди своих так не принято, а русских могут запросто, тем более, в такой глуши. Мы их тоже глушили на зоне без всяких понятий, потому как сорный они народ, мутный. Короче, такие после отсидки озлобляются и на воле беспредельничают по полной.
Когда вышли прогуляться перед сном, у Альберта заиграл спутниковый. В трубке раздался тревожный голос Линдмарка:
- Альберт, ёкарный бабай, ты чего не звонишь? Почему я узнаю про ваши перестрелки от случайных ментов и из криминальных хроник?
- Простите, шеф, - отвечал журналист привычно виноватым голосом. – Во-первых, не хотел вас беспокоить, а во-вторых, думал связаться с вами после того, как появятся первые результаты расследования. Но пока лишь одни версии, которые мы начинаем проверять.
- Ладно, верю. – Сразу успокоился Швед. – Я, главным образом, хотел вам сообщить о том, что вы на Гриве давно уже не одни. И, похоже, вас пасут не только ФСБэшники, но и следственное управление, у которого там свои интересы. Короче, в Гробовщине некто «важняк» Садян второй день ведёт допросы так называемых свидетелей и, вполне возможно, его свидетели говорят ему совсем не то, что ваши говорят вам. Ты меня понял?
- На все сто, Александр Францевич. – Прокричал в трубку Альберт. – Думаю, что надо бы вызвать его на рандеву и сыграть с ним в непонятки.
- Сыграй обязательно, но только так, чтобы ты всё то, что нам необходимо, понял, а он – нет. – Продолжал назидать редактор. – Да, и ты всё-таки обрисуй мне в двух словах хотя бы главную версию. Не из любопытства прошу, а из возможности проверить её здесь, в Городе.
- Шеф, версии две. Главная – что банду ведут цыгане – видимо, с Гривы, потому что шустро уж больно ориентируются. Ну, и в хромовых сапогах были. А вторая – что действовали профессионалы по наколке из Города, а, может, даже и из Центра. Искали что-то важное, скорее всего, золото, камушки или старые дорогие иконы. Может быть, и то, и другое. На хвосте у нас были чекисты и бандиты. Причём, последние явно губернаторского замеса.
- Ах, ты …! – Стал с чувством ругаться Линдмарк. – Ну и везёт же тебе на губернаторов, Алик. Я, конечно, предполагал, что власть станет это дело тормозить, но чтоб вновь на таком уровне! Однако социальная ситуация в стране меняется в худшую сторону, а, стало быть, идея свободных общенародных выборов должна обязательно вернуться. И мы можем стать одними из первых её инициаторов.
- Я думаю над этим, шеф. – Признался Альберт. – Только бы нам с вами в коммунизм не скатиться! Ну, в социализм я ещё согласен…
- А ты не политизируй ситуацию. – Стал завершать разговор Линдмарк. – Помнишь, пока Толстой писал «Войну и мир» с «Воскресеньем», популярность его в православном мире росла невероятными темпами, но как только напрямую полез в религию, его сразу отлучили от церкви.
- Шеф, вы упрощаете! – Попробовал не согласиться Альберт.
- Так ведь мы же с тобой общественно-политическую газету издаём да ещё с рекламным приложением… для поддержания штанов, а не литературный альманах! – С самодовольными нотками в голосе проговорил Швед и, ещё раз напомнив подчинённому про Садяна, пообещал вскоре перезвонить.
Глава тридцать вторая
Игра в непонятки
Садян через десять минут позвонил сам, позвонил Проектору. Разговор у них вышел короткий и почти деловой. Полковник напомнил капитану, что они с милицией делают одно дело и практически «кусают от одной краюхи», а потому, дескать, «ссать надо в одну сторону». На это капитан выразил деликатное несогласие в том смысле, что краюхи у них всё ж разные и что по «фигурному писанию» он всегда заметно отставал от своих коллег. «Ничего, ничего, - подбодрил Садян, - я тебя подтяну».
- Там, где побывал армянин, еврею делать не фиг, - печально сказал журналисту полицейский и попросил налить им со Смыкой водки. – А то не усну! – Громко мотивировал он. Альберт налил и себе, и даже бабе Поле, которая, не моргнув глазом, согласилась, выставив на кухонный стол мочёных яблок и розового тонко нарезанного сала.
- Ты вот что, голуба душа, - сказал Проектору Альберт. – Вы ведь время ещё не назначили? Я к этому Засадяну завтра сам с утра пожалую прямо с федеральным Законом о СМИ в руках. И пусть он мне откажет в предоставлении информации…официально. С этими словами журналист достал диктофон и портативную видеокамеру. Семён уснул беззаботно, как ребёнок, а Альберт со Смыкой ещё долго бродили по саду, пили сладкую самодельную вишнёвку и согласно хрустели поднятыми с земли кисловатыми яблоками.
Утром Альберт с Семёном лечились привезённым Проектором ароматным израильским кофе, а Смыка по застарелой зэковской привычке - привычке – крутым смолистым чаем, почти чефиром. Отхлёбывая его маленькими осторожными глотками, он блаженно прикрывал глаза, словно к чему-то в себе прислушиваясь или о чём-то важном для всех вспоминая. Баба Поля с утра напекла оладьев, которые напитали весь дом густым ароматом печёного теста и дымком шелестящих на шестке берёзовых углей, мерцающих в чёрной печной золе что твои звёзды в ночном сентябрьском небе. Альберт вдруг поймал себя на странном ощущении, что он впервые при проведении столь перспективного журналистского расследования никуда не спешит и ничего, по большому счёту, не хочет. Никак, возраст начинает исподволь сказываться, с тревогой подумал он, а у меня ни семьи, ни детей, и даже родная страна уже не в первый раз пытается лишить меня жизни руками таких же, как я, своих сыновей. Семёну легче, он хотя бы еврей. А я? Ни немец, ни русский и даже не гражданин мира, поскольку мир в широком смысле, - это, прежде всего, Запад, а я Запад недолюбливаю. И ничего с этим уже не поделать! По телевизору очаровашки с российского канала тараторили какой-то вздор о неминуемом падении американской сланцевой программы, на что Проектор всё печальнее сопел, изредка выдавая едкие реплики о примитивной пропаганде, а Смыка замечал, что им надо «вдуть по самые помидоры» - тогда и пропаганда исчезнет.
- Ну, что, мужики, - прожёвывая последний оладушек, сказал Альберт, - однако, мне пора, иначе этот ара, чего доброго, может и слинять куда-нибудь в сторону Гуляевки. А нам бы надо туда прежде его попасть, а?
- Это уж точно, - согласился Смыка. – Там и домов-то от силы два десятка. С нами после него просто разговаривать никто не станет. Знаю я этих прокурорских. Такая же промывка мозгов, как и по телеку! Дуй, Альберт, а мы с Семёном пока что к громовскому пепелищу слазим. Альберт решительно выдохнул, выдув из организма разлагающую его лень, и направился к приоткрытой в сенцы двери. Когда закрывал за собой калитку, на самый конёк избы попыталась усесться небывалых размеров ворона, но не удержала равновесия и неприятно зацарапала когтями по оцинкованной крыше. Никак соглядатай от Садяна пожаловал, зло подумал Альберт и швырнул в её сторону подвернувшийся под ногу расклёванный воробьями кусок подсолнуха. Ворона шарахнулась куда-то на хозпостройки, перепугав там шевырявшихся в навозе кур, и долго ещё, шагая по проулку, журналист слышал за спиной заполошные вопли возмущённого баба Полиного петуха. Здравствуйте, товарищ полковник, - вежливо приветствовал Альберт высокого сухопарого мужика с одутловатым лицом в красную клеточку на пороге приёмной местной поселковой администрации. Мужик на манер только что напуганной Альбертом вороны, судорожно засучив по ободранному полу ногами, канул куда-то вглубь коридора, из чего журналист сделал вывод, что преднамеренно обознался. В это время дверь в кабинет местного главы со скрипом открылась, и на пороге появился невысокий черноволосый мужчина средних лет в аккуратном цивильном костюме и белой водолазке.
- Это гробовской глава Василий Васильевич Пропивалов, - с лёгким кавказским акцентом сказал он. – А полковник юстиции – это я. Хотя зачем же так официально? Здесь, на Гриве, как в императиве Канта, нет ни глав, ни полковников, а только звёздное небо над головой да…
- Нравственный закон внутри нас, - закончил за кавказца Альберт. – Вы, Гарник Гарьевич, кандидатский по философии, вероятно, на пятёрку сдали? – С обезоруживающей улыбкой спросил журналист.
- Ну, мне до вас, Альберт Эдуардович, в этом смысле шагать и шагать! – В свою очередь проявил деликатность Садян.
- Зато в ином смысле мне до вас и не дошагать даже! – Парировал журналист и подумал с облегчением: «Ну, вот, кажется, и начались они, эти самые непонятки… и, как водится, с восточного славословия. Пока один ноль в мою пользу».
- Вам, вероятно, о моём звонке поведал капитан Проектор? – Уже без прежней любезности спросил полковник. – И что ж он сам в таком случае не пришёл?
- Нет, просто вовремя вашего с ним телефонного разговора я был неподалёку. – Неопределённо пожав плечами, отвечал Альберт. - И вот, зная, что вы ещё не договорились о времени встречи, решил нанести вам визит. Видите ли, я журналист независимого издания, у меня свои цели и задачи, принципиально отличные и от его, и от ваших. Да, некогда я тоже служил государству, но это было, так сказать, в другой жизни. А теперь я служу обществу, которое обязан информировать обо всех существенных, в том числе и общественно опасных деяниях его членов. Именно поэтому я здесь, а ваш коллега Проектор, вероятно, вам позвонит отдельно. По крайней мере, я так думаю.
- Альберт Эдуардович, я, разумеется, польщён интересом к моей скромной персоне такого видного журналиста, только вы, вероятно, знаете, что это дело о серии пожаров на Гриве находится под личным контролем у самого губернатора и прокурора области. Соответственно мне рекомендовано никаких интервью не давать…э-э-э… вплоть до …э-э-э…
- До передачи дела в суд? – Договорил незавершённую Садяном фразу Альберт. – Тогда позвольте уточнить. Вам, Гарник Гарьевич, не рекомендовали общаться с прессой или запретили?
- Ну, что вы! Что вы! – Замахал руками следователь. – Закон о СМИ ещё никто не отменял. Но поймите и вы меня. Это дело особого рода, оно имеет ряд специфических особенностей, а потому разглашать до срока имена, факты и прочее, мягко говоря, нецелесообразно.
- Гарник Гарьевич, вы – законник, я – в значительной степени тоже. Давайте придём к общему знаменателю. – Предложил Альберт.
- Вот и я о том же. – Расплылся в улыбке Садян. – У вас свои задачи, у меня – свои. Расследуйте, раз уж в такую даль приехали. Я вам препятствий не чиню.
- А у вас есть такое право их мне чинить? – В свою очередь улыбнулся журналист.
- Ну, я не то имел в виду, вы меня не так поняли, - виновато повёл плечами следователь. – Я конкретно имел в виду, что если бы вы или кто иной стали бы целенаправленно или даже по незнанию мешать проведению следствия, то…
- И я вам мешаю… целенаправленно! – Уже не спросил, а констатировал журналист.
- В какой-то мере, в какой-то мере. Вы ж сами выезжали в «горячие точки» и наверняка помните, как вся эта штатская суета затрудняет оперативную работу. А разве не так? – В голосе следователя слышались нотки обречённого выполнять свой служебный долг во что бы то ни стало.
- Гарник Гарьевич, я не красного словца ради помянул вам о праве и желании говорить на одном с вами языке, упрямом и однозначном языке закона. – Терпеливо гнул свою линию Альберт. – Так вот, вы говорите, что не мешаете мне, хоть я вам и мешаю. Интересно только, по незнанию или целенаправленно? В ответ Садян лишь неопределённо пожал плечи – дескать, а бес тебя знает.
- Давайте рассуждать логически, без свойственных журналистике метафор. – Предложил Альберт. – По незнанию я мешать не могу, ибо, как вы сами только что упомянули, я был в «горячих точках» и знаю, в сущности, вашу работу. А чтоб мешать целенаправленно, нужны мотивы. Вы полагаете, что я причастен к здешним пожарам?
- Да что вы такое говорите? – Возмущённо замахал руками Садян. – К этим пожарам вообще никто не причастен кроме пьяных охотников, сухих гроз и хулиганистых мальчишек. Правда, если вы здесь охотились в ту пору?..
- Нет, во-первых, я не охотник, а грибник. А во-вторых, у меня есть алиби, меня в ту пору видели в Городе десятки людей… Так что охота здесь не прокатит. – Альберт посерьёзнел. – И специфичность этого дела тоже не прокатит, Гарник Гарьевич. Может, здесь не избы сгорели, а военные объекты, и вам надлежит хранить страшную военную или государственную тайну? В ответ Садян лишь сделал красноречивый жест, что к военной тайне это дело отношения не имеет.
- А может, здесь мы имеем дело с чередой сексуальных домогательств к несовершеннолетним? – Задал очередной риторический вопрос журналист. - По вашему лицу вижу, что и этого здесь не происходило. Тогда что за специфика удерживает вас от общения со мной по существу? Можете откровенно?
- Могу, - тяжко вздохнул следователь. – Да, вы в принципе уже поняли, что меня сдерживает. Разумеется, я, как и всякий государственный человек, как чиновник, если хотите, не хочу лишних неприятностей. Ведь я же вам сказал о губернаторе, прокуроре, о возможных скандалах вокруг всех этих пожаров и смертей. А скандалы у нас, да и во всём мире, как известно, раздувает пресса. Журналистов хлебом не корми, а только дай жареный факт, а там, как выражался ещё Гоголь, и пойдёт писать губерния.
- Что ж, Гарник Гарьевич, откровенность за откровенность. – С виду как бы даже и согласился со следователем журналист. – Я вас понимаю, но поймите и вы меня тоже. Вы выполняете свой долг, я – свой. Верно?
- Безусловно. – С ощутимым пафосом отвечал Садян. – Поэтому и не смею вам мешать в ваших, так сказать, изысканиях.
- Спасибо, но… - Альберт сделал длинную паузу. – Мы с вами, как говорится, кусаем от разных краюх. Вы – от государственной, а государство, как известно, это аппарат насилия, у которого везде свои интересы. Я – от общественной. Именно его, общества, члены, простые люди платят мне за мою работу, потому что хотят жить в стабильном обществе и спать спокойно. Понимаете, государство по самой своей природе не способно говорить им всей правды, а нередко не говорит правды вообще. Поэтому существуем мы, независимые СМИ, которым вы, служители государства, согласно федеральным законам, согласно Конституции, обязаны предоставлять интересующую нас информацию, если она, грубо говоря, не является государственной тайной. А выше мы с вами договорились, что тайны здесь нет никакой! Вот вы приватно признаёте, что не хотите иметь неприятностей. Ещё раз спасибо за откровенность, но, скажите на милость, а что мне с ней, с вашей откровенностью делать, что говорить редактору Линдмарку, который меня сюда прислал, выдал мне командировочные, деньги на бензин, уже анонсировал мой предполагаемый материал в газете? Наступила гробовая тишина. Лишь за окном какой-то пьяный мужик отчаянно отбивался от наседающей на него жены:
- Какее ишо деньги спрятал? Отколи? Я тее не прокурор, шоб по сто тыщев получать!
Глава тридцать третья
Итоги визита к Садяну
Когда Альберт вернулся к бабе Поле, мужики ещё не пришли с пепелища. Хозяйка позвала его обедать, но он, поблагодарив, как водится, сказал, что подождёт друзей. Подойдя к своей кушетке, Альберт неожиданно почувствовал жуткую усталость и невольно прилёг на бок. «Что это со мной в последнее время? – С тревогой подумал он. – Верно, если б я был женщиной, то, пожалуй, пришлось бы бежать в аптеку за тестом на беременность». Впрочем, разговор с Садяном получился и в самом деле тяжёлым. Сначала эта вполне толерантная игра в непонятки, но потом – открытое противостояние. Впустив-таки журналиста в свой (Пропивалова) кабинет, полковник, прежде всего, попросил ничего не записывать ни на аудио, ни на видео, на что Альберту, как гостю, в конце концов, пришлось согласиться. Убедившись, что его не пишут и не снимают, Садян принял непроницаемый вид и предложил задавать вопросы. Альберт тут же вспомнил его недавно прозвучавшее утверждение, что в пожарах на Гриве никто не виноват, кроме охотников, гроз и хулиганистых мальчишек.
- Стало быть, - стал уточнять он, - вы не видите криминального следа в произошедшем?
- Почему? – В свою очередь удивился следователь. – С каких это пор поджог леса охотниками или преступное баловство с огнём, ставшее причиной гибели людей, перестали быть криминалом? Мы заводим уголовное дело даже в том случае, если человек погиб в связи с несчастным случаем – например, если его убила молния.
- Хорошо, - покорно склонил голову Альберт, - я уточню вопрос. Вы уверены, что избы в Гробовщине, Гуляевке, Незасыпайке и на хуторе Безносом не были подожжены?
- Здесь, в Гробовщине, разумеется, поджог имел место, но пока этих негодяев с ружьями мы не нашли. Вероятно, они, перепугавшись, попросту залегли на дно. Идёт работа с населением и в охотугодьях.
- Я, Гарник Гарьевич, имею в виду преднамеренные убийства, то есть не считаете ли вы, что старушек сначала ограбили, а затем сожгли вместе с избами? – Едва сдерживаясь от желания схватить следователя за фалды и встряхнуть как следует, ещё раз уточнил вопрос журналист.
- А для этого пока нет никаких оснований. – Невозмутимо отвечал Садян. – И протоколы районных оперативников, и мои личные опросы свидетелей говорят о том, что огонь пришёл из лесу, в котором за несколько часов до этого безобразничали пьяные охотники по случаю открытия охоты на болотную дичь. Такое здесь бывает нередко. Да вы, чай, и сами об этом писали… А от вашего предположения, извините, веет тридцатыми годами, когда раскулачивали, а то и гражданской войной. Тогда здесь, говорят, горячо было. И банды, и контрреволюция, и красный террор! И потом, Альберт Эдуардович, вы же умный и опытный работник, в прошлом офицер спецназа. Ну, здесь же не Чечня, слава Богу. Кому нужны эти бедные пожилые пенсионерки? Что у них брать и за что их сжигать? Вы случайно не на банду маньяков намекаете? Может, сейчас такая компьютерная игра вошла в моду? Но вам, слава Богу, не пятнадцать лет и, надеюсь, виртуальное от реального вы уже вполне отличаете? И тут Альберт не вытерпел. Он снял ветровку и отогнул ворот рубахи, обнажив на предплечье ещё свежий косой шрам:
- Это след от АК-47, из которого в меня стреляли не на Кавказе, а тоже здесь неподалёку, и не в Гражданскую, а буквально прошлым летом. Бандиты, связанные, кстати сказать, с местными силовыми структурами. Такие, как показали допросы, если им прикажут, и дедов повесят, и бабок сожгут. Надеюсь, вы видите, что пулями они в меня лупили не виртуальными?
- Я слышал и даже, кажется, читал об этом в вашей газете. – Несколько сонно отвечал Садян. - Но губернатор сейчас другой, и в области дуют иные ветры. Согласитесь, те события были всё-таки форс-мажорными, исключительными, ну, как взрыв на Чернобыльской АЭС. Хотя вполне понимаю вас, то есть те переживания, которые, быть может, вами ещё окончательно не изжиты.
- Давайте мои впечатления оставим при мне, товарищ полковник. – Криво усмехнулся Альберт. – Поговорим лучше о ваших. Когда вы вернётесь в Заиграево, если вернётесь, конечно, то наверняка узнаете о том, что пару дней назад по дороге сюда мы с Проектором, обороняясь, разумеется, пристрелили двоих бандитов, которые пытались нас убить. Встретились нам и другие ваши коллеги, которые хотели притормозить наше продвижение сюда. А вообще пасти меня начали сразу по выезде из Города. Я еле-еле ушёл, и то только потому, что езжу на Лэнд Ровере и вожу авто лучше этих бандитов.
- А что вы имеете в виду, говоря мне, «если вернётесь»? – С дрожью в голосе спросил Садян. – Вы мне угрожаете?
- Я угрожаю? – Присвистнул насмешливо журналист. – Вы сами, прикрывая, быть может, невольно сейчас бандюганов, угрожаете и себе, и капитану Проектору, и мне, рабу божьему. Но главное, вы создаёте угрозу местным жителям, которых, уверен, в покое уже не оставят. Это всего лишь дело времени. На Садяна было страшно смотреть.
- Спрашивать мне вас больше не о чем. – Обречённо махнул рукой Альберт. – Я вас понял, точнее – понял, на кого и ради чего вы работаете. Надумаете – звоните. А лучше уж, от греха, катитесь вы к себе в следственное управление. С этими словами Альберт и ушёл от бледного и безмолвного следователя по особо важным делам областного следственного управления СК России Гарника Садяна, полковника юстиции и кавалера аж целых четырёх юбилейных медалей и полутора десятков дипломов, грамот и благодарственных писем.
Глава тридцать четвёртая
«Выстрелила пушка, и все разбежались»
Вспомнив эту фразу из детства, Альберт в который уже раз не смог удержаться от внутреннего хохота. Дело было в восьмом классе, на уроке литературы. Они писали сочинение по «Капитанской дочке» Пушкина. Альберт, быстро сориентировавшись, принялся за освещение интересной для него в ту пору темы «Береги честь смолоду», а Смыка всё крутил головой и никак не мог сосредоточиться. Наконец, он остановил свой выбор на описании восстания Пугачёва и с надеждой повернул голову в сторону Альберта, который сидел на камчатке. Их учительницу по русскому прозывали Натальей Палкиной, по-видимому, ассоциируя её строгий нрав с нравом царя Николая Первого, который был известен не столько тем, что повесил Пестеля и его товарищей, сколько укоренением в русской армии палочной дисциплины. Словом, Альберту было очень сложно помочь Смыке: записку его Палкина перехватила, а потому он стал громко шептать, но Смыка сидел от него очень далеко, почти через весь класс (его, как хулигана, насильно высадили на первую парту), а потому почти ничего не слышал, разве что отдельные обрывки. Альберт шептал ему что-то про старую пушку на стене Белогорской крепости, что-то про удачный выстрел из неё, когда одному из пугачёвцев оторвало голову, что-то про оробевший гарнизон, который разбежался при штурме. В конце концов, ему надо было успеть и самому раскрыть свою сложную тему, и он отвернулся от Смыки. Через день Наталья Андреевна подводила итоги. Видимо, очарованная фильмом «Доживём до понедельника», в котором учительница литературы, великолепно сыгранная актрисой Печерниковой, признала лучшим сочинение, состоящее всего из одной фразы «Счастье – это, когда тебя понимают», старорежимная Наталья Палкина тоже решила прослыть глубокомысленной либералкой: с этакой виноватой улыбкой она призналась, что полнее других тему сочинения раскрыл, конечно, Альберт Нидерквель, но ей надолго запомнится работа Александра Смыкова, в которой суть народного восстания раскрыта всего одним предложением: «Выстрелила пушка, и все разбежались». Просмеявшись, Альберт вдруг подумал, что и в самом деле эта беспомощная нелепица и есть, в сущности, пресловутый дух мужицкого бунта. Тут дверь на веранду распахнулась, и через порог переступил и сам автор этого покорившего неприступную Наталью Палкину сочинения. В руках он держал какие-то обгоревшие, связанные узлами тряпки. Из-за его спины подал голос и Семён:
- Кажись, нашли Алик, то, что искали. Сашка вон обнаружил, в кустах за забором. Полотенца эти, которыми Громову вязали. Альберт стремительно поднялся с кушетки и протянул к находке правую руку. При этом его обдало смрадным духом горелой материи и чем-то ещё очень неприятным и тревожным, почти мистическим. Полотенца, по всей видимости, были белыми в синюю клетку и не махровыми, а обычными, вафельными, сшитыми из простой хлопчатобумажной материи. Они были разрезаны ровно напротив тугих узлов. Кем? Очевидно, тем, кто обнаружил труп погибшей в огне бабушки, ибо в протоколах осмотра об этих полотенцах не было ни полслова.
- Сёма, ты потожировые снял? – Невольно дёрнулся Альберт.
- Яволь, майн гауптман, но я не уверен на все сто, что результат будет убедительным, поскольку дожди, ветры, муравьи, и вороны вон засрали весь вещдок, а у них, знаешь, испражнения хуже соляной кислоты! – Отвечал Семён, имея при этом кислое выражение, как он выражался, «морды лица».
- Должны остаться! – Почти крикнул Альберт. – Ты гляди, какие тугие узлы, им даже не развязать было, срезали, убивцы. Значит, материя наверняка впилась в тело, тем более в старушечье, уже дряблое, податливое.
- Тут ты прав, Альберт. – Согласился Проектор. – Я даже кусочки кожи сумел соскрести. Нет, само вещество для анализа есть. Посмотрим, что скажут в лаборатории… Эх, если бы чуть пораньше!
- И что это тебя за забор-то надоумило заглянуть? – Спросил он у довольного Смыки.
- Да, промзону вспомнил. – Отвечал тот, рассматривая свои одутловатые мозолистые руки. – Мы там, как раз под забором, нередко разные запрещённые хреновины ныкали: ну, сотовые телефоны, чай, иногда водку, а то и клей синтетический.
- А клей зачем? – Спросил Проектор.
- Да, нюхают его на зоне от н хрен делать, - ответил за Смыку Альберт. - У некоторых эта привычка ещё со школы. Проектор сделал озадаченное лицо, спросил Смыку:
- Саня, ты тоже что ли клей нюхал?
- Нет, я розы предпочитаю, а ещё лучше – лилии. – Не понять, то ли в шутку, то всерьёз отвечал Смыка.
- Брешишь, блин! – Возразил Проектор. – Лилии не пахнут…
- Ладно, хорош пикироваться! Не хватало тут между собой ещё. – Прервал друзей Альберт и опустил тряпки в стерильный пластиковый пакет под вещдоки. Семён на это лишь поощрительно улыбнулся.
- Мойте руки, соколики, и живо к столу! – Позвала баба Поля из комнаты, впустив при этом на веранду слоистый дух наваристого борща. Смыка судорожно сглотнул слюну, и они наперегонки с Проектором ринулись к умывальнику. «Ей Богу, прямо как дети», - с нежностью посетовал им вдогонку сентиментальный журналист, который каких-нибудь три дня назад хладнокровно пристрелил сразу двоих бандитов.
За борщом Альберт вспомнил Смыкино сочинение про пугачёвщину. На сей раз смеялись все вместе, сообща с бабой Полей, которая когда-то в молодости учительствовала в начальных классах. Чтобы поддержать поднятое такой важной находкой настроение, Альберт стал читать по памяти выдержки из сочинений абитуриентов, которые он проверял давным-давно на приёмных экзаменах в университет.
- Ну, я на разных факультетах работал. Помню, на литфаке писали о подвигах нашей героической молодёжи в революционное время. Один уже зрелый мужик, сельский учитель, который поступал на заочное, сумел запихнуть в одно предложение сразу четыре металла – два цветных и два чёрных. Извольте: «Их глотки заливали оловом и свинцом, но всё равно их железная воля была твёрже стали». Вновь заразительно и долго смеялись. И всех больше Проектор, с восхищением повторявший:
- Нет, блин, какое было героическое время! Непредставимо.
А Альберт продолжал:
По «Поднятой целине» Шолохова писали историки. Что-то там про Давыдова с Нагульновым, как-то: «Нагульнов залпами из нагана разогнал толпу озверевших баб».
- Да, залпы из нагана и озверевшие бабы – это круто! – Вновь больше других восхищался Семён. А Смыка вдруг вспомнил, как они с городского вала стреляли залпами из самопалов по автобусной остановке, на что Альберт сконфуженно замолчал, а Проектор заметил, что самопал и стреляет то всего на пару десятков метров, и это в лучшем случае.
- Ну, слава Богу, - сказал облегчённо Альберт, - значит, никого не зацепили бандиты. Тогда слушайте дальше. На факультет начальных классов (педагогика и психология начального образования) поступало особенно много остолопов. Тема у них, помнится, была – «Учитель, слово-то какое!». Одна девушка, сравнивая положение учительства в царское время с его положением в советское, написала по простоте душевной: «Раньше учителя жили плохо, как свиньи. Теперь они живут лучше!».
- Нет, я сейчас положительно описаюсь! – Взвизгнул Семён. А Смыка, вспомнив Палкину и её уроки, сказал с чувством:
- Слушай, Альберт, я, когда её уроки вспоминаю, и в самом деле думаю, что это было сплошное унижение и свинство. Нет, даже на зоне её за такое бы обращение на перо подняли. Помнишь, как она нас называла? Дебилы, дауны, выродки, шизики, мутанты и прочее. И, ничего, работала, грамоты от директора получала, в санаторий бесплатно ездила, а, бывало, на урок придёт, а её буквально качает, и сивухой от неё на версту разит!
- Всё ребята, что-то больше не хочется прошлое ворошить, а то всё настроение угробим, а нам пора в Незасыпайку собираться. – Сказал Альберт. – Кстати, Семён, ты когда к Садяну собираешься?
- А ты-то как сходил? Расскажи коротко, а потом уж я ему позвоню. – Попросил Проектор. И Альберт поведал друзьям о своём походе. После его повествования Семён долго молчал, а потом как-то буднично решил
- А на фиг я к нему пойду? Не-е, он мне не нужен, даже обременителен. Как написал один великий сочинитель, - Проектор хитро глянул на Смыку, - «выстрелила пушка, и все разбежались». Бежим и мы вдоль по Гриве. И они стали складывать вещи.
Глава тридцать пятая
Мозговой штурм
Баба Поля провожала командировочных словно своих сынов и даже не хотела брать денег за постой, утверждая, что ей с ними жилось куда веселей и спокойней, чем без них: «За что же деньги-то?». Вот «летошний год», вспоминала она, останавливались у неё лесозаготовители, так с тех надо было брать в тройном размере: даже заготовленные ей два мешка клюквы пропили, негодяи… Пообещав женщине обязательно заехать на обратном пути, Альберт запустил двигатель и легко скатился от калитки к накатанному большаку. Выехав за околицу, он увидел впереди над дорогой странное сияние, которое больше всего походило на блеск горного ледника при ясной погоде.
- Видали? – Вопросительно обернулся Альберт к своим пассажирам и крутанул головой назад, к лобовому стеклу. Но те ответили лишь недоумёнными взглядами – дескать, а что там собственно рассматривать? Дорога, она дорога и есть. И, действительно, впереди уже не было не только сияния, но даже и тусклого осеннего солнца. Наоборот, со стороны Гуляевки, куда они направлялись, к дороге ползла туманистая морось.
- Чертовщина какая-то, - с досадой в голосе проговорил Альберт. – Может, это, конечно, кавказский синдром даёт о себе знать, но только что вон там, возле разрушенной фермы, я видел яркое сиянье типа снежной шапки или … НЛО, если б я в них, конечно, верил.
- НЛО – это как два пальца обоссать. – Буднично заметил Смыка. – У нас на зоне, бывало, нитролаком надышишься, пакет с башки сдёрнешь - и почти сразу они и вылезают из своих бачков…
- Тарелок, дерёвня! – Попытался поправить Семён.
- У нас в Буреполоме ни тарелок, ни вилок не было, только бачки, чашки да ложки. Не согласился с полицейским Смыка. – Это я тебе, фуцану гарадскому, как зэк со стажем заявляю.
- Да, ладно тебе, Саня. – Примирительным тоном заговорил Семён. – Ведь отсидел и ладно. Мало ли у кого что в прошлом было! Было и прошло.
- Не, Сёма, - печально сказал Смыка. – Зэков, как и КГБэшников, бывших не бывает. Клей я, конечно, давно не нюхаю, но инопланетяне, случается, заходят в вечеру: как положено, гладкие, зелёные, с антеннами. Альберт уже собрался обидеться, но Проектор вдруг прервал это его настроение совсем иным, почти оперативным голосом:
- Ша, ребята! Альберт, это несиндром, и не НЛО. Это ракетный пуск. Видите справа столбы с колючкой? Полигон здесь рядом… И словно в подтверждение Семёновой догадки где-то за лесом сначала завыло как в аэродинамической трубе, а потом гулко ударило по земле чем-то тяжёлым.
- А что же мы тогда в Гробовщине-то ни хрена не слышали? – С сомнением спросил Альберт.
- Так, пусков не было, они ведь страшно дорогие, - уверенно ответил Семён. – У меня двоюродный дядька здесь служил. Умер пять лет назад от белокровия…
- Точно, блин, - хлопнул себя по лбу Смыка. – Как же это я, глупая башка, забыл! Мы однажды здесь за лосями гонялись, подранками, и забрели в такую глушь, что… В общем, заплутали и на ночь залегли. И вот где-то часа в два ночи, как сверкнёт над лесом! А потом как ё…! Даже волна по деревьям прошла, и земля затряслась как гриппозная. Мы сначала тоже всякую хрень себе придумывали, а на следующий день в сторожке, когда мяса нажарили, выпили и расслабились немного, нам пьяный егерь и выдал про ракеты, про эти пуски, а потом просил ещё, чтоб мы его не закладывали – дескать, с них тут со всех подписку брали о неразглашении. А кто отказывался – тех в шею или вообще в расход! Грива, блин!
- Да иди ты, Саня, скажешь тоже, как в лужу пёрнешь! – Попытался пристыдить друга Альберт, но в то же время сразу внутренне успокоился и уже невозмутимо смотрел и на раскисающую грунтовку, и на всё гуще сеющий по ней обложной осенний дождь. Заметив это, Семён стал насвистывать какой-то не то одесский, не то чисто еврейский мотивчик, а Смыка достал из бардачка затёртую колоду и принялся тасовать её то справа налево, то слева направо, приговаривая при этом с каким-то явно тюремным прононсом: «Сека, бура, козёл! Сека, бура, козёл!». Проектор вежливо посоветовал ему перейти на какую-нибудь другую триаду, - например: «Преф, покер, очко!».
- Нет, - убеждённо сказал Альберт, - если уж вы до Гуляевки собрались свести меня с ума, то лучше буровьте в тему: «Тройка, семёрка, туз! Тройка, семёрка, ту…». И в этот момент над дорогой сверкнуло так, что Альберт едва не врубился в придорожную опору высоковольтки. Потом за лесом что-то гулко раскололось, и тут же по деревьям пошла волна.
- Я ж вам говорил «Грива»! – Авторитетно изрёк Смыка. - А вы всё с приколами, в хи-хи мать! У нас тут один молодой охотник за ночь досмеялся до белой головы. Воцарилось гробовое молчание, только дождь противно барабанил по стеклам внедорожника.
- Вот что, парни, давайте-ка выйдем на воздух, гривского воздуха понюхаем, - предложил Альберт и легко спрыгнул на мокрую супесчаную обочину. Движениями непривыкшего к автомобилю человека вывалился прямо на дорогу Смыка, почти неслышно и незаметно оказался на воздухе Проектор. Присели на толстенную берёзовую двухметровку, потерянную на обочине очевидно пьяными лесорубами. Смыка степенно достал из кармана кисет и осьмушку курительной бумаги, Проектор попросил свернуть и ему. Альберт сделал небольшой глоток из коньячной фляжки, положил на язык засахаренную дольку лимона и проговорил голосом человека, который, долго раздумывая до этого, наконец-то пришёл к какому-то определённому решению:
- Делать нечего. Без мозгового штурма нам сейчас не обойтись. С одной стороны, цыгане - мокрушники, с другой – Грива с её природными чудесами, с третьей – хвосты из Города и района, с четвёртой – Садян и прокуратура, с пятой – ракетные пуски, полигон, а есть ещё как минимум шестая и седьмая стороны, которые вполне могут оказаться первой и второй…
- Например? – Недоверчиво не то спросил, не то просто не согласился Проектор.
- Например, ФСБ, представители которой настойчиво пасли нас в Заиграеве. – Не задумываясь ответил Альберт.
- Но твой приятель Братов вроде бы поставил их на место, - вновь попытался возразить капитан, но уже как-то нерешительно.
- Ой ли? – Иронично пропел журналист. – Ворон ворону глаз не выклюет. Разводка – излюбленный приём в конторе. Ну, помните, чай, оба: один следователь злой, а второй – добрый. Эту хитрость ещё иезуиты придумали. Действует почти стопроцентно. Вот и эти, скорее всего, нас просто развели, чтобы притупить нашу бдительность, чтобы скрыть свои истинные интересы в этом районе, на Гриве то есть, раз она такая…с двойным, тройным или десятерным днищем. Я это задницей начал чуять, как на Кавказе. Вот сверкнул над дорогой этот ледник, эта шапка снеговая – и всё. Я даже Самойлова вспомнил… что-там – «война, беда, мечта и юность, и это всё в меня запало и лишь теперь во мне проснулось». Понимаете, и во мне очнулось то же ощущение опасности, и даже не опасности, а необратимости. Мы вышли на рубеж, на точку огня что ли, и пришла пора провести его корректировку хотя бы с тем, чтобы не накрыло обраткой.
- Да, ладно, Лось, хорош задницу в лапти обувать, - с чувством сказал Альберту Смыка. – Поняли мы всё. Давай начинай этот, как бишь его, мозговой штурм.
- Я уже начал только что. Ты разве не заметил? – Хитро спросил Альберт.
- Тогда я продолжу, - ответил за Смыку Проектор. – Вот Саня тут пассаж про поседевшего за ночь лесоруба вылепил. Впечатляет. Но, сдаётся мне, нету здесь никакой мистики. Есть здесь ракетный полигон, на котором, возможно, испытывают и ещё какую-то фигню. Помните, как на Урале ещё в пятидесятых прошлого века сошла с ума и погибла ночью целая группа молодых исследователей. Всё та же войсковая, я думаю, причина. Если уж немцы к сорок пятому году изобрели летающие тарелки, то … На Гриве глухо, безлюдно, таинственно, но вместе с тем она относительно недалеко от Москвы. И это для проведения разных там энергоёмких экспериментов чрезвычайно важно! Мне тётя Фися, доктор физико-математических наук, подробно рассказывала об этом, - кстати, с упоминанием Гривы, но как бы вскользь. Ей, видно, тоже кое-что дали подписать… ещё в советское время.
- Ну, и что, что военный полигон? – Начал допытываться Альберт. – Какое это имеет отношение к нашим баранам, то есть, я хотел сказать, старухам?
- Да самое прямое. – Невозмутимо отвечал Проектор. – Армия, как ты и сам знаешь, это некий зонтик над зоной особых отношений.
- Не над зоной, а над территорией, - решительно поправил Смыка.
- Пусть будет так. – Согласился Проектор. – Так вот, на этой территории возможно всё или почти всё. Туда ни УГРО не залезет, ни прокуратура, ни ОБЭП… Воровство, откаты и прочие штуковины там расследовать куда сложнее, чем на гражданке.
- Это точно! – Воскликнул Смыка. – Я последние полгода срочной в продчасти служил. Что у нас там, блин, творилось! И кому я только пайки ни носил: и командиру части, и зампотылу, и НШ (начальнику штаба), и начпроду. А прапора пёрли со складов – туши свет! Одного из них начпрод на тушонке прищучил и пригрозил дать делу ход. Так, этот прапор привёл на КПП свою корову – закрывать недостачу по мясным продуктам. Честное слово, не вру!
- Так, - задумчиво протянул Альберт, - понял я, кажется. То есть вы хотите сказать, что секретный военный полигон куда покруче войсковой части будет, и на прилегающей к нему территории установились – и давно – особые отношения, которые могут породить, а затем и прикрыть абсолютно всё?
- Точно, Альберт! – Воскликнул Семён. – Именно это ты и ощутил после вспышки. И потом… Мы нашли обувные следы, скорее всего, от хромовых сапог. А, между прочим, те же прапоры их, согласно устава, носят, а в прапорской среде, в отличие от офицерской, всяких людей хватает. И человеческих отбросов в том числе. У них контракт на несколько лет – и все дела. Свали во время – и хрен найдёшь. Об этом тоже, видимо, надо подумать.
- Знаете, парни, и атмосфера здесь какая-то странная, - как будто что-то вспоминая, проговорил Альберт. – Мне заиграевский зампрокурора сказал, что у него в этих местах даже волосы дыбом встали от электричества, когда он на холм тут один взобрался.
- А член у него случайно не…- попытался сострить Смыка, но не успел, потому что в это время на листве ближайшего орешника замерцали огоньки атмосферного электричества. Смыка только рот открыл и ошарашено замотал головой.
- Адские огоньки… ещё одна реальная деталь к вопросу о твоём седом лесорубе, - спокойно сказал Проектор. – Не иначе здесь какую-то диковинную бяку испытывают, которой нет на вооружении ни у одной из натовских стран. А касаемо членов должен заметить, что когда во Вьетнаме американцы применили какой-то редкий газ, то вся рисовая долина была усеяна трупами вьетнамцев с поднятыми… В общем, предсмертной реакцией у них была эрекция члена. Так что, друг мой Саня, в каждой шутке есть доля… шутки. Я это к вопросу о сухих грозах. Не нравится мне это явление, какое-то оно тоже… техногенное что ли. Может, не шаровые молнии там летали, а рукотворные огненные шары? Вышли из-под контроля и… Наводчик с прицелом малость ошибся. А тут ещё пьют все как лошади. А с бодуна такое увидишь, так не только на голове, на жопе всё побелеет!
- Всё может быть, - устало сказал Альберт. – Понимаете, здесь происходит какой-то симбиоз природных и техногенных явлений. Думаю, что когда-то военные всё именно так и задумали. Вон американцы… они ведь тоже свои эксперименты в разных аномальных зонах проводят, в той же Неваде, а там и без того чудес хватало. Почерк-то один. И он, если честно, обоснован. А теперь для того, чтобы сделать какие-то мало-мальски позитивные выводы, я должен позвонить по спутнику Линдмарку и, наверное, Братову.
- Позвони и Дине в следственный, - подсказал Семён. – Соедини полезное с приятным.
Глава тридцать шестая
Две стихии следователя Садяна
Выждав некоторое время из уважения к чувству собственного достоинства, Садян решил таки сам набрать полицейского капитана. Но в ответ раздавалась одна и та же музыка: «Поспели вишни в саду у дяди Вани…». Трижды выслушав это одесское безобразие, полковник вызвал Пропивалова и наказал ему тотчас пронаблюдать за домом, в коем остановились конкуренты по расследованию. Щёлкнув каблуками стоптанных чувяк, поселковый глава рысью помчался на другой конец Гробовщины, где уже налаживались петь петухи. Пьют, наверное, в палисаднике, сукины дети, с завистью подумал полковник и налил себе стопарь привезённой чачи. Когда доедал салат с оливками и фасолью, вернулся взопревший Пропивалов, от которого уже явственно тянуло сивухой и ещё какой-то непонятной дрянью. И когда, курва, успел? – с ненавистью подумал следователь.
- Ну, рожай, мэр твою мать! – Грозно рыкнул Садян.
- Дык, уехали оне… все втроём! – Задыхаясь от усердия, выпалил глава Гробовского поселения.
- Как это втроём? – Зарычал Садян в полном удивлении. – А кто третий-то с ними? Из местных что ли кого прихватили, сыскари, мать их?!
- Не, не из наших… - возразил Пропивалов. – Обличьем больше на участкового тянет или на блатного.
- Это очень и очень плох - хо. – Глухо и зло проговорил следователь. – Смесь полицейского и уголовника – очень опасная смесь. Не иначе, какой-нибудь мордоворот из ОМОНа пожаловал. Только вот зачем? Неужели брать кого-то собрались? Стало быть, вычислили, волчары… Плох-хо.
- Да уж, ничего хорошего, - согласился уже отдышавшийся Пропивалов и взыскательно посмотрел на бутылку с чачей. Перехватив его взгляд, Садян тяжко вздохнул и поставил на тумбочку ещё один стакан.
- А, была – не была! – Обречённо махнул он рукой. – Утро вечера мудренее.
- Так точно, товарищ полковник! – С энтузиазмом согласился Пропивалов. – Чо на ночь глядя тащиться к чёрту на рога да ещё по этому Гуляевскому лесу?
- Плохой лес, Василь Василич? – С ощутимой тревогой спросил Садян.
- Не то слово, Гарник Гарьевич, - обречённо опустил на свой стакан правую руку с оттопыренным пальцем Пропивалов. – Дурной лес. Скоко там людёв сгинуло – и не перечесть. И грибников, и охотников, и лесорубов. А в запрошлом годе две дуры за орехами упёрлись, хоть и остужал я их – дескать, не ходите без мужиков. Не, не послушали. Капец обеим. Искали – искали опера из района. Грят, от одной обглоданная корзинка на муравейнике осталась, а от другой – трусы на обосранной липе.
- Какие ты пакости, однако, говоришь, Пропивалов, - брезгливо сморщился Садян. – Кто хоть липу-то обгадил? Лоси что ли? – В голосе полковника слышалось тревожное любопытство.
- Шутите изволите, товарищ полковник, - почти обиделся Пропивалов. – Лоси сухой шрапнелью сёрут, а тут, говорят, всю липу жидким перемазали.
- Да, кто перемазал то, Василь Василич? – В злом неистовстве вопрошал Садян. – Слонов тут нету! Разве что медведь на эту липу залез и давай оттуда… Только зачем это ему? То огонь, то дерьмо – две здешних стихии. И от свидетелей дерьмом пахнет, и ты уже где-то наступил. – Со страданием в голосе проговорил Садян, красноречиво поглядывая на правый ботинок Пропивалова. – Теперь не иначе самое время появиться огню. И в это время со стороны Гуляевки и в самом деле появилось яркое белое свечение – от земли к небу, всего на пару секунд, а потом гулко охнуло и с оттягом ударило воздушной волной по окну. Садян побледнел, а Пропивалов как ни в чём ни бывало с чувством выпил свои полстакана душистой виноградной водки.
- Умеют ваши, вот уж тут и сказать нечего! – Почти с восхищением похвалил Пропивалов. – Не то что наши самогонщики. Этим лишь бы одурманить челэка позлючей. И так, зелье суровей купоросу, так ещё туды и курьего помёту замесют, вредители, чтобы значит уж с ног напрочь срубляло.
- Ты мне, Пропивалов, зубы не заговаривай, понял? – Вдруг очнулся Садян. – Что это у вас над Гуляевкой херакнуло, а? Что, бл…, за белое пламя? Кто липу обосрал в позапрошлом году?
- Так, видно, сама и обосрала, - испуганно отвечал поселковый глава.
- Кто это сама? – Уже не говорил, а шипел следователь.
- Дык, Катька Шевыркина с птичьего двора, съеденная, убиенная то есть. – Заикаясь, стал пояснять Пропивалов. – Известное дело, перед смертью человека слабит, вот и того… царствие ей небесное.
- С какого ещё такого птичьего двора? – Продолжал возмущаться реалистически мыслящий полковник. – Что тут у вас чего ни возьми – всё ни как у людей. Какие-то у всех фамилии, бл…, фальшивые, спят хрен знает где, только не дома, красивых женщин сапожищами топчут, даже село, в котором сами же живут, умудрились назвать Гробовщиной! Ты только представь на минуту, что, например, французы назвали бы свой Париж каким-нибудь Засранском, а? Непредставимо!
И не думалось в эти минуты ни Садяну, ни его смущённому собутыльнику, что всего в нескольких километрах от них примерно такие же загадки мучительно пытаются разгадать для себя их «конкуренты» по расследованию загадочных пожаров на Гриве. И, возможно, не только и даже не столько пожаров… Правда, пакостных запахов ни Альберт, ни его товарищи при этом не чуяли. Скорее, озон и характерный привкус металлической окалины. Но тут уж, как говорится, каждому своё.
Глава тридцать седьмая
Сталкеры нового времени
…Но Линдмарк позвонил сам, словно подслушивал эту напряжённую беседу на лесной обочине. И сразу с места в карьер:
- В Гуляевку навострились? А не рановато, майор?
- Полагаю, в самый раз, ваше сиятельство. А чего это вы меня, шеф, в майоры произвели? Я, вроде, не по Вашему ведомству проходил? – Не то с удивлением, не с раздражением отвечал Альберт.
- Это не я, это тебя ФСБэшное начальство производит… Не звонили ещё? – Линдмарк, казалось, и сам искренне удивлялся тому, о чём говорил.
- Да, нет, - с заметным смущением в голосе отвечал бывший капитан-спецназовец. – Впрочем, я собирался Братову звонить, но по делу, разумеется, а не…
- Знаешь, Алик, одно другому не мешает. – С бравым командирским напором перебил бывший милицейский полковник. – Тебе что, ещё одна зарплата помешает?
- А с какой это радости им мне майора присваивать? – Искренне удивился журналист. – Я им никогда не стучал. Ну, сотрудничаем по ряду тем, но ведь это в порядке вещей: они дают мне оперативку, я её легализую… осторожно, без засветки. Так, к слову, работали ещё царские репортёры до семнадцатого года, отнюдь не являясь при этом агентами охранки.
- Значит, друг ты мой сердешный, появилась такая у них острая необходимость. - Сел на своего любимого конька Швед. – А в связи с чем, ты давай уж сам кумекай. Видно, вышел ты на … Не телефонный это базар, Альберт. Спутник наверняка слушают, поскольку их не так много и они у тех, кем, как правило, интересуются…
- Понял я, шеф, понял! – Поспешил успокоить Линдмарка Альберт. – У меня к вам срочное дело, просьба то есть.
- Валяй сыпь свою просьбу, - разрешил Швед и, видимо, что-то там отхлебнул из кружки или стакана.
- Александр Францевич, вы никак опять мадерцей балуетесь? – Попытался ущемить начальника журналист.
- Кофе, Алик, нынче лишь чай и кофе, - ещё раз сглотнув, не согласился с подчинённым Линдмарк, хотя Альберт явственно ощутил, что Швед столь разговорчивым и прямым с кофе быть никак не может.
- Шеф, мне необходима информация на нашего нового губернатора. Ну, главным образом, история его карьеры, нынешние амбиции и мотивация. – Голос журналиста приобрёл металлические оттенки. – Через какое время вам перезвонить?
- Я уже готов в принципе, - медленно, но вполне уверенно проговорил Линдмарк. – А тебе почему вдруг так срочно?..
- Шеф, вы что, хотите, чтобы меня опять подстрелили? – Уже зло спросил журналист.
- Извини, солдат, я что-то не то буровлю. – Поперхнулся Швед. – Да, понимаешь, сегодня эти пылесосы из налоговой все мозги высушили своими претензиями. Грозились мне штрафами и даже службой приставов. Да ещё из антимонопольной службы неприятная ксива пришла. Слушай, однако, а лучше запиши в параллель. Ну, губера нынешнего, как ты, надеюсь, помнишь, зовут Параевым Николаем Георгиевичем. Он – мой ровесник, то есть, слава Богу, успел повидать на своём веку всякого и ещё столько же. Словом, он не из скороспелых москалей. Поэтому, разумеется, должности нынешней ждал и держаться за неё намерен не только руками, но и зубами.
- Я так и думал! – С некоторой досадой воскликнул журналист. – Опять – двадцать пять: на одной чаше весов честная работа, а на другой – неприкосновенность собственной задницы. Выбирают, как правило, второе.
- Да, проснись ты, Алик! – Вновь стал наставлять Швед. – Что такое честная работа? Нынче не девяностые годы, брось ты эту риторику! Это мы с тобой делаем честную работу, потому что нам за неё платят наши читатели. А у них… там, чтобы усидеть, надо много чего ещё. И уверяю тебя, дело не только в заднице, но и в голове тоже. Слушай, однако, дальше. И Линдмарк развернул перед подчинённым вполне беспристрастную картину Параевской судьбы. Начинал Николай Георгиевич как и многие возжелавшие сделать быструю карьеру, с советского комсомола, куда попал после московского пединститута вторым секретарём какого-то заштатного райкома. Через пару лет, когда первый пошёл на повышение, он соответственно занял его место. Там он досиделся до второго секретаря обкома ВЛКСМ в соседней с Московской областью. Это уже был не фунт изюму! Здесь он взял под своё крыло пару молодёжных центров досуга с бассейнами, тирами, знойными практикантками в летнюю пору. Московские начальники ездили к нему охотно, поскольку для них здесь «водились» особые номера и специальная кухня с выпивкой и прочими удовольствиями. Со временем практиканток заменили профессионалки, и Параев возглавил областной комсомол. После этого он стал и сам регулярно ездить в столицу, - разумеется, с сумками, баулами, ящиками, корзинами и даже контейнерами. Поэтому никого не удивило, когда перспективного комсомольского лидера забрали в ЦК партии и, казалось бы, вот-вот должны были двинуть на московский горком, но… Старшие коллеги Параева организовали путч, и руководящая и направляющая ушла в полуподполье, где Николай Георгиевич, конечно же, отсиживаться не захотел. А потому оказался в аппарате Федерации профсоюзов, которые сам ещё недавно презрительно называл «кладбищем КПСС», куда ссылали проштрафившихся партийцев – кого за пьяный дебош, кого «за бабу», кого за «не предотвращение обряда крещения» (было и такое!). Однако очень скоро он понял, что раз партии нет, то и её «приводные ремни» никуда его, по большому счёту, не приведут. И тогда, воспользовавшись своими прежними комсомольскими связями, он подался в бизнес, где весьма быстро сколотил завидное состояние и даже возглавил какую-то продвинутую столичную фирму. Но в бизнесе ему не хватало главного, к чему у него всегда только и лежала душа, – власти. В бизнесе ведь что? В основном, телефонная демагогия да «тёрки» в узком кругу. Словом, какое-то полукриминальное существование. А время шло, и возраст всё чаще и чаще стал напоминать о себе. И тогда Параев отчётливо понял: или сейчас, или никогда. А поняв это, стал все свои силы и средства отдавать на алтарь вхождения во властные круги новой России. Высоко он, конечно, не добрался, но для попадания в Совет Федерации вполне хватило. Здесь он и ощутил свои подлинные силы и власть, а потом, как это чаще всего случается с русскими людьми, и вседозволенность. Во всяком случае, «с его молчаливого согласия» в республике охотились с вертолётов и однажды доохотились до жуткой катастрофы, при которой погибла почти вся руководящая элита субъекта. После этого он едва не оказался на нарах, но спас случай: один из прежних комсомольских друзей, назначенный незадолго до этого заместителем генерального прокурора по Сибири, вдруг вспомнил, что Параев ещё в советское время нашёл и вернул ему потерянный по пьянке партийный билет. Дело закрыли, но из власти пришлось срочно уносить ноги. Несколько лет опальный сенатор числился то советником, то консультантом у разного рода так называемых представителей элиты, пока его, за усердие, не назначили заместителем главы одного из федеральных Агентств. Там и «дотерпел» бедолага до губернатора. О большем и мечтать особо не хотелось. Главное, решил, надо до поры сидеть тихо, особо не выделяться, а присматриваться, подбирать людей и готовить проекты. Первые месяцы всё так и шло: спокойно, немного поступательно, но без особых прорывов. И вот на тебе: только он всё вокруг промониторил и спланировал, бац! - эти чудовищные пожары с трупами! И хоть ещё и причины полностью не выявлены, а уже пошли разговоры о том, что у Параева и прежде всё так выходило: не успеет в руководящее кресло сесть, как тут же с него норовит залезть в какую-нибудь выгребную яму. А потому, изучив «пожарный» вопрос, новый губернатор послал на восток своих, как говорят в Азии, нукеров. А кого конкретно, Линдмарку точно узнать не удалось. Но почти наверняка – без бандитов не обошлось.
- Вы ведь там уже постреляли, Альберт? – Задал Линдмарк риторический вопрос и, не дожидаясь ответа, сделал вывод:
- Считай, что и нынешний губернатор тебя начинает уважать. Только почаще верти головой, следи, чтобы тебе не зашли в хвост! Так говорил мой дед – лётчик «Нормандии», а брат, мастер по боксу, всегда напоминал о том, что самый страшный удар тот, который ты не видишь. Ну, ладно, я тут ещё кое-чего попытаюсь накопать, а ты пока звони Братову. Он в конторе самый приличный мужик!
Полковник Братов отозвался не сразу, но, сняв трубку, ломаться не стал.
- Всего я тебе, Альберт, рассказать не смогу и поверь, не потому, что не доверяю или там не имею права, а просто многого не знаю. Ты, вероятно, заметил, что в нашем управлении задули новые ветры, которые для нас, старичков, скажем прямо, попутными не являются. Понимаешь, в то время, как повсюду велись сокращения и уплотнения, наши штаты даже выросли. И это при том, заметь, что наш областной центр – отнюдь не полис и не портовый или там приграничный город, где у ФСБ – много работы. И думаешь, почему?
- Догадываюсь, - глубоко вздохнув, ответил Альберт. – Только что видели такую вспышку, что челябинский метеорит отдыхает…
- Вот, и хорошо: хоть не придётся мне говорить то, о чём потом буду жалеть. Обрати внимание на две вещи: размах и значение для обороноспособности всей страны, а следовательно и уровень секретности! Первое, как ты понимаешь, крайне затрудняет и усложняет ваши поиски. То есть, даже если вам не будут мешать конкретно посланные с этой целью люди, вас будет смущать сама зона, её специфические свойства. А вот второе куда конкретнее и опаснее. Если сунете нос туда, куда не следует, просто исчезнете. И вас даже искать никто не будет. Возьмись я тебе помогать, исчезну и я. И генерал соваться не станет. А губернатор вообще о Гриве знает только то, что там федеральные земли. Ему это в значительной степени даже выгодно: меньше спросу. И пожары эти, конечно же, были бы без проблем списаны на счёт стихийных возгораний, то есть, в сущности на полигон, войсковую часть, федеральную территорию, зону… Это как кому больше нравится. А тут появляетесь вы, так сказать, сталкеры нового времени… Кстати, Стругацкие в «Пикнике…» попали в десятку, ещё точнее, чем Жюль Верн с наутилусом.
- А сталкеры, товарищ полковник, как мне помнится, у Стругацких почти все превратились в жалкие холмики тряпок, - попытался сыронизировать журналист. Но Братов на иронию не повёлся, а, как будто согласившись, ещё раз попросил Альберта в случае чего рубить концы и уносить ноги. Иначе зона просто не выпустит…
- Дай мне слово офицера! – Скорее попросил, чем приказал Братов.
- Даю! – Обречённо проговорил Альберт. – Но вы мне тогда тоже скажите. Что это за хреновина с присвоением какого-то майора? Или врёт мой полковник?
- Не какого-то, Альберт, а ФСБ. Так будет честнее, дружище. – Голос Братова зазвенел. – Ты нам не раз очень крупно помогал и, по сути, выполнял работу очень квалифицированного специалиста нашего ведомства. И что бы ты там о себе не думал, у тебя государственное мировоззрение, тебя ни воспитывать, ни тем более учить ничему не надо. Ты не подрабатываешь, не сотрудничаешь, ты служишь, как это громко ни звучит, своей стране, своему народу. Мне даже генерала и уговаривать не пришлось. Наоборот, он обрадовался, что эту идею формально подал кто-то, а не он сам. Было это ещё в прошлом году. Сейчас документы уже готовы. Ну и?
- Я всё-таки немец, а потому должен подумать, Андрей Иванович? – В ответе Альберта чувствовались интонации явной неуверенности.
- Разумеется, разумеется. – Сразу согласился Братов. – Быть офицером ФСБ, если честно, скорее геморрой, чем благоухание сирени. На том и порешили.
Пока Альберт терзал «трубку», Смыка с Проектором набрали целую гору белых грибов, которые сложили в завязанную по краям ветровку. Оба были крайне взволнованы и раздосадованы на то, что под здешнее белогрибье впору подгонять грузовик. Оказывается, они успели заготовить в ближайшем бору уже четыре такие горы – причём, Смыка на шляпках найденных им грибов ставил литер «С», а Проектор соответственно – «П».
- Ну, и дураки же вы, блин! – Странным образом похвалил своих товарищей Альберт и запустил движок «Ровера».
Глава тридцать восьмая
Хата с георгинами
В Гуляевку въехали уже в сумерках. Она была несколько меньше Гробовщины, но куда аккуратней и ухоженней. На краю села высился трёхэтажный терем, обнесённый узорчатым ярко выкрашенным забором, миновав который автомобиль въехал под своды золотых тополей, выстроившихся в две шеренги вдоль вымощенной булыжником дороги. Достигая невероятной вышины, тополя начинали клониться макушками друг к другу, что образовывало над дорогой своеобразные живые арки. Ехать по такой дороге было чрезвычайно приятно, словно она вела если и не к храму, то уж к дому культуры – наверняка. В конце концов, так и оказалось: дорога буквально упёрлась в дом офицеров, который почему-то располагался вне территории запретной зоны, как и несколько двухэтажных бараков, в которых жили семьи вольнонаёмных работников полигона и прапорщиков. Хитро улыбнувшись, Проектор слегка щипнул Альберта за плечо:
- Слышь, капитан, я чо думаю, надо нам срочно придумать какой-нибудь веский предлог для визитов в эти домики. Сапожные подошвы могли притопать в Гробовщину как раз отсюда. Вольняшки тоже имеют склонность носить всё армейское: бушлаты, танковые куртки, химзащиту, рубахи, ботинки, сапоги…
- А что тут мудрить, капитан? - Отвечал, паркуясь под окнами ДК, Альберт. - Так и скажем, что приехали со следственными целями. Кстати, мне только что майора заочно присвоили, да ещё и госбезопасности. Вот так, брат… Лицо у полицейского после этого Альбертова сообщения вытянулось как армянский лаваш. Но он тут же нашёлся:
- Так ведь, Алик, я что?.. Я сразу признал твоё верховенство. И, знаешь, меня это не удивляет. В нашей конторе тебя тоже многие знают и относятся, как к своему. Иное дело, что у госбезопасности совсем другие возможности в плане присвоения званий и вообще другая кадровая политика.
- Да ладно ты, я ведь ещё не согласился. – С грустью сказал Альберт. – Меня всё это сильно смущает. Всё-таки я журналюга, а, кроме того, всерьёз мечтаю о писательстве, а отнюдь не об офицерстве. Как сказал мне «настоящий полковник» этого ведомства: «Быть офицером ФСБ – это скорее геморрой, чем благоухание сирени», а я, знаешь ли, с детства очень люблю запах сирени и ещё с Кавказа привык оберегать свою задницу.
- Задница – это святое! – Пробурчал с заднего сидения Смыка.
- Ладно, побазарим потом, - заглушая двигатель, сказал Альберт. – Вы пока покурите, а я пойду в ДК уточню, где тут дом Ильи Самохвалова, у которого можно кинуть кости на денёк – другой и кое-что разузнать о ситуации. С этими словами Альберт вразвалку двинулся к парадным дверям культурного заведения. Двери были старыми и тяжёлыми, как заводские ворота – вероятно, из дуба с толстенными вставками из двойного стекла. Сразу за ними стоял обшарпанный стол со старым, ещё дисковым телефоном и замасленной книгой дежурств. Сторож, пожилая грузная женщина, орудовала шваброй неподалёку, очевидно, выполняя в Доме офицеров ещё и обязанности уборщицы. Увидев вошедшего в фойе Альберта, она отложила орудие производства, вытерла руки носовым платком и неторопливо направилась к столу, по ходу застегивая синий халат и поправляя нарушенную работой причёску.
- Чего изволите, молодой человек? – Спросила она неожиданно молодым, хорошо поставленным голосом. – Никаких мероприятий сегодня не намечается. Разве что молодёжь придёт погутарить да потуситься. А так…
- Что, осталась тут, однако, молодёжь-то? – Удивился Альберт. – Не вся ещё в Город перебралась?
- Дык, тут же военные! – В свою очередь удивилась женщина. – Рази ж вам це не ведомо? «Хохлуха, - проговорил самому себе Альберт. – Вон и «г» через «х» выговаривает, и это характерное «це не ведомо» вместо «это не известно». Видно, приезжая…».
- Простите, дама, а как вас зовут? – Академично улыбнувшись, спросил весьма жёстким голосом (по-военному) Альберт. – А то, право, неловко как-то.
- Оксана Тимофеевна, - в свою очередь, улыбнувшись, отвечала женщина, сразу помолодев при этом лет на двадцать, что позволило Альберту определить её возраст примерно сорока пятью годами.
- Так вот, Оксана Тимофевна, мне бы для начала хотелось узнать, как нам короче проехать до Ильи Ильича Самохвалова. Мне в управлении порекомендовали (в каком управлении?) его хату, как надёжный приют на пару дней.
- А прямо так по прогону и едьте, а через полверсты пятистенок зелёный появится с георгинами под окнами. Белые, красные, оранжевые…О, там их целый лес! Они ж как зирки сияют, мимо, хлопцы, не проедете.
- Спасибо, Ксана, - уже по-свойски говорил Альберт. – А к деткам вашим мы, однако, зайдём. Потолковать надо. И с этими словами журналист с видом офицера по особым поручениям покинул ДК.
А минут через десять они и в самом деле невольно притормозили возле георгинового рая, из которого вскоре появилась уже согбенная от почтенного возраста и очевидных болезней фигура благообразного седого старика, одетого в сталинский френч и офицерскую фуражку с кокардой старинного образца.
- Здравствуйте, Илья Ильич! – Высунулся из машины Проектор. – Вам, вероятно, звонили из Заиграева насчёт двоих постояльцев. Но нас, увы, целых трое! Не взыщите, так уж получилось. Дела… А на вашей Гриве положительно заранее ничего просчитать невозможно.
- Ну, милые, трое так трое. - Проскрипел старик. – Три – самое счастливое русское число. Да и мне - чем больше народу – тем веселее. Может, вон в огороде немного подмогнёте, а то я ещё картошку не выкопал, мочи нет. Мне ведь уж на девятый десяток попёрло! Скоро предстану…
- Да, будет вам, Илья Ильич, – рассерженным тоном сказал Альберт и деловито открыл перед дедом красивую витую из алюминия калитку. – Завтра с утра выкопаем всю вашу картошку. Кстати, сколько у вас соток?
- Целых пять! – Не то с гордостью, не то с испугом сказал старик Самохвалов.
- И всего-то? – С усмешкой воскликнул из-за открытого багажника Смыка. – Да мы вам её не только выкопаем, но и подсушить успеем, а потом и в подпол ссыплем или в мазанку вон ту. – Смыка указал на обмазанный глиной амбар в огороде. Или что у вас там под картошку?
- Погреб в избе. – Сказал серьёзно дед. – В амбаре она вымерзнет. Обвешавшись сумками, квартиранты гуськом потянулись в самохваловскую избу. Сам хозяин шёл последним, с чувством причитая на каждом шагу: «Осподи, от щасье-то како привалило! От щасье-то…». У Альберта даже слеза невольная навернулась, а Смыка всё нюхал по ходу георгины и от удовольствия шумно вдыхал лёгкими, кажется, весь гуляевский воздух.
Глава тридцать девятая
Тайны секретного Полигона
А в это время Садян с Пропиваловым уже спали на кушетке валетом. Даже будучи изрядно под шофе, Садян никак не мог привыкнуть к этим дурным запахам Гробовщины, которые лезли в этих местах буквально изо всех щелей. Вот и теперь почти у самого носа полковника отчаянно воняли пропиваловские носки. «И что они тут, совсем не моются что ли? – То и дело пришёптывало затуманенное садянское сознание. – Да, вроде, и бань вдоль реки понатыкано больше, чем по одной на человека. А только всё впустую! Вот римляне – чистюли, ещё до нашей эры в термах отмокали и не воняли, как эти… Или японцев взять, или хотя бы нас, армян. Дед рассказывал, что летом, в зной, он за день раза три в Севан окунался. Уж, на что в горах вода ледяная, но и в ней купались, чтобы потными не ходить, не смущать своих женщин. А тут кругом одна вонь! И как они со своими бабами спят? Ведь нанюхаешься такой дряни и никакого секса не захочешь! Неужели вот в этих носках Пропивалов спит со своей бабой? А он ведь ещё и не старый. Спит, наверное?.. Чучело!». Садян зло сбросил пропиваловские пятки на пол и резко сел на диване:
- Подъём, Василич! – Гаркнул он осипшим от непривычно много выпитого голосом. – Пора и нам готовить своих скакунов в дальнюю дорогу.
- И чо вам эти лошади дались, Гарник Гарьевич? – Недовольным спросонья голосом вопрошал Пропивалов. – Лучше бы сотку налили, а то голова того и гляди отвалитс
- Ладно, сейчас по сто чачи – и вперёд! – Согласился Садян. – До полуночи должны успеть. Тут ведь недалеко, Пропивалов?
- Да, по километражу-то оно так. – Неторопливо усаживаясь, начал рассуждать глава местной администрации. – А по дороге раза в два больше получится. Грива, она и есть Грива.
- Да, предрассудки всё это, - отмахнулся Садян. – Да, специфика есть, но преувеличивать не надо. Всё, абсолютно всё поддаётся объяснениям. И без всяких там пришельцев и аномальных зон. Перепились охотники – запалили лес. Вот и все дела! Или эти дуры в чужой лес попёрлись, хоть их и остерегали – дескать, медведи там водятся. Нет, подай им орехов! Но я же ведь вот на вершину Арарата не лазил из-за того, что там когда-то Ной свой ковчег разгружал. А? А ведь очень в юности, знаешь ли, хотелось поглядеть… Но нельзя, потому что опасно. И в горы весной не ходили, потому что лавины… Соблюдай правила – и ни хрена ничего не будет: ни пожаров, ни медведей, ни обгаженных лип… И Гробовщину тогда запросто можно будет переименовать в какую-нибудь Радость или Рожденье.
- Да фиг ли толку? Переименовывай – не переименовывай, - скептически махнул рукой Пропивалов. – Грива она и есть Грива. Вон под Донецком есть посёлок Счастье, так от этого посёлка уже ни хрена не осталось. Одни головешки да трупы. Есть у нас тут неподалёку, на Гриве, деревни Рай и Иерусалим…
- И что? – Вперился в Пропивалова взыскующим взглядом Садян.
- В Раю, в Рае то есть, десятиклассницу Райку Кузнецову пьяный тракторист изнасиловал. – Мрачно констатировал глава администрации. Она потом из-за этого повесилась, а в Иерусалиме двух собак на соснах распяли. Говорят, то ли цыгане, то ли калымщики заезжие… И потом, вот вы говорите, что всё объяснимо, надо тока правила блюсти. А белые вспышки? А волна со стороны леса? Вам в Городе про это что-нибудь говорили? Ну, предупреждали там или хотя для сведения, так сказать, охарактеризовали обстановку? Ведь это положено!
- Если честно, Василь Василич, ни хрена меня ни о чём не предупреждали! – С обидой в голосе признался Садян. – Похоже, и сами они ничего насчёт этого не знают. Да, видно, и знать особо не хотят. Как говорится, меньше знаешь – дольше спишь!
- Во-о-о! – Победно протянул Пропивалов. – А вы, между прочим, большой человек. Старший следователь по особо важным делам, полковник! Так что, Гарник Гарьевич, давайте двинем по рюмашке, чтобы легче думалось про все эти вспышки. Может, и я вам кое-что подскажу, если хорошо попросите.
- Ну, ты, Пропивалов, и жучара! – Воскликнул Садян. – Я ведь, не думай, заметил, как ты спокойно к этой вспышке отнёсся, даже чачи не расплескал. Вижу, не впервой уже. Попривыкли! Значит, что-то знаете или догадываетесь. Давай, колись, щучий нос. – Заговорщическим тоном сказал, разливая чачу, Садян. – Ведь, в самом деле, не хочешь же ты, чтоб и меня на каком-нибудь дереве без штанов нашли? Какой тебе в этом профит?
- Найдут, если что, не вас без штанов, а штаны без вас. А профита, согласен, никакого. – Согласился Пропивалов. – Ладно, я расскажу, но с вами в Гуляевку не поеду. Если вам напарник нужон, давайте я участковому в Заиграево позвоню?
- Да, ладно. Один доеду, не грудной. – Сказал Садян и положил в рот дольку лимона, посыпанную сахаром и кофе – «николашку» в общем, как его научил русский монархист на стажировке в Москве.
- Так вот, Гарник Гарьевич, - глубоко вздохнув, начал Пропивалов. Садян так напрягся, что даже лбами они с местным главой толкнулись, и все дурные запахи чувствительный армянин вдруг напрочь забыл. – Вспышки эти у нас появились ещё в советска время, при Андропове примерно, а может, уже и при Горбаче, но точно помню, что до борьбы с пьянством. – Убеждённо сказал Пропивалов. – Сначала стали тут вербовать лесорубов, трактористов и грузчиков для раскорчёвки территорий, хотя и своих они откуда-то из Подмосковья привезли не меряно. Всё равно не хватило: видно, территория-то была ого-го. Я, скажу честно, прежде в тех местах, где нынче запретка, бывал. Рыба там в озёрах водилась крупнущая, особенно щука – не щука, а крокодил. Не верите ли, Гарник Гарьевич, по тридцать кило мужики вываживали, а сомов – так и того крупнее… Тут один охотник, Жидков, в столовую в Заиграево отвозил сдавать на деньги. Сдал, приехал и свинью взрослую купил! Можете спросить, он ещё живой, только умом немного поехал… Тоже, говорят, под вспышку попал…
- Ну, ты не отвлекайся, Василь Васильевич, - стал проявлять нетерпение обычно выдержанный следователь. – Верю я, верю - и в липы, и в щук, и в медведей ваших, оглоедов, в Гробовщину их мать…
- Вот я и говорю, что строительство велось крупнейшее, на огромной территории, с юга на север. – Продолжил рассказ Пропивалов. – Причём, на север оно уходило так далеко, что я даже и не знаю, где оно заканчивалось. Там везде тайга непроходимая была, а нынче, говорят, чёрная степь…
- Степь? – Удивился Садян. – Почему? Ну, говори же, Пропивалов!
- Степь – потому что лес для испытаний – помеха, а чёрная, я думаю, от огня этого адского, конечно. Ну, что? – Спросил самого себя рассказчик. – В перестройку строительство так и не закончили, но охрану не снимали, даже когда Горбач ездил капиталистам кланяться. Законсервировали и ждали… А уже при Ельцине всё опять возобновилось. Я, конечно, точно не знаю, но думаю, что Ельцин особо-то «оборонку» не контролировал, а потому генералы всё это дело возобновили, особо с ним и не советуясь. Ну, построили, а где-то лет пятнадцать назад и началось… Сначала какие-то полосы на небе стали появляться – видно, от ракет, а потом и эти вспышки пошли … Несколько раз так рвануло, что у нас все окошки повылетали. Тогда мы и поняли, что испытания тут идут, какое-то новое оружие пробуют. Кое-кто устроился туда работать, но ни от кого ни слова не добьёшься. Спросишь если – в ответ улыбки вежливые. Бывало, по пьяни пытались одного - двоих вольнонаёмных разговорить, но не на многое. Слово за слово – и всё, ступор. Я думаю, что кодируют их там, даже подписке не доверяют. Вот такая там секретность, а отчего? К Лёньке Дрожилкину внук приезжал со специальным счётчиком. Ну, мерили мы. В обычные дни радиация в норме, а когда сверкает, то и этот самый уровень взлетает раз в десять, но ненадолго. Внук сказал, что от такой радиации ещё никто не умирал и даже, вроде как, не болел. Но точно не знаю. Может, и врёт, чтобы деда своего успокоить, в город его не забирать. А также есть у меня информация, что он, то есть внук этот, который прибор измерительный привёз, в Миноборонатоме работает. Так что, может, его и подослали к нам, чтобы мы бузы какой тут не затеяли. А вообще, товарищ полковник, если хотите знать моё мнение, то я думаю, что здесь радиация – сопутствующий эффект, а испытывают что-то иное, совсем новое. Митька Коршунов говорил, его, правда, потом в озере Нежданном нашли, что одна из штуковин, которые тут испытывали, на зрение влияет. Короче, идёт армия в наступление, и видят бойцы вдалеке огоньки, на шаровые молнии похожие, а потом всё, капец!
- Что, сгорают что ли? – Полушёпотом спросил Пропивалов.
- А зачем? Тут весь смысл, видимо, в панике. – Философски заметил рассказчик. – Слепнут все, кто эти огни увидел. Ну, и блажить начинают, деморализовать всех остальных. Короче, часть войсковая превращается в стадо баранов. Бери её голыми руками. Вот так, товарищ полковник.
- Ну, и дела! – С досадой оценил услышанное Садян. – И ведь никто в Городе, даже губернатор, по-моему, ни хрена не знает. Как же, федеральная территория! А меня, значит, послали, негодяи… «Поезжай, Гарник Гарьевич, там пьяные охотники расшалились. Тебе это раз плюнуть». Смехота, блин. Глава области не знает, а сельский староста, извини, Василь Василич, знает. Теперь вот эти волчары из Города наверняка разнюхают, а этот Нидерквель, едят его мухи, ещё и в газетёнку тиснет какой-нибудь очеркишко, что-нибудь типа «Огни над Гривой» или «Тайны Гробовщины».
- Ну, это вряд ли, Гарник Гарьевич, - усомнился Пропивалов. – Тут уже пробовали и москвичи, и питерцы…
- Ну, и? – Садян стал похож на готовящуюся к нападению кобру.
- Да, хрен им в зубы, - ехидно посмеиваясь, проговорил себе под нос Пропивалов. – Москвичи, журналист и этот, который с камерой…
- С оператором, - нетерпеливо подсказал Садян.
- Во-во, с ним. Так вот, вернулись из Гуляевского леса бледные и, ни слова не говоря, тут же слиняли. Больше их никто и никогда не видел.
- Ну, с москвичами ясно. – Согласился Садян. – Они всё больше для шума да денег стараются. А питерцы, вроде, посмелее будут?
- Так точно, товарищ полковник. – Сверху вниз мотнул головой Пропивалов. – Эти вернулись расстроенные и два дня пили водку, ещё на что-то надеясь. Потом со стороны Гуляевского леса приехала такая странная бронемашина, забрала их и увезла на стрельбище в Незасыпайку. Там, говорят, им вволю дали попалить из новых автоматов типа «Кедр» что ли, пулемётов, каких-то автоматических гранатомётов и ещё чёрт его знает из чего. Словом, уехали они более-менее довольные, но на полигон, говорю, никого не пустили. Тем более, не пустят и этого Нидерквеля из Города. Дадут ему крепкого поджопника, и полетит он себе зелёной соплёй восвояси, и это в лучшем случае! Потому как зона просто так не отпускает… Или подписать что заставят, или вообще мозги прочистят…
- Закодируют что ли? – С долей сомнения в голосе спросил следователь.
- Может, закодируют, может, памяти лишат, а может, ещё что новенькое применят. – Стал рассуждать Пропивалов. – Сейчас наука ох как шагает! Если говорят, что иностранный язык можно за пару ночных сеансов выучить, то стереть память, я думаю, ещё проще. Раньше свидетелей устраняли, а теперь такой необходимости нет. Да, Гарник Гарьевич, об этом можно прочесть в популярных изданьях. Ничего секретного.
- Ладно, Василь Васильевич, будем надеяться. – С некоторым облегчением выговорил Садян. – Хотя мне, если честно, все их игры как-то параллельны. Раз они меня не уважают, то и я не собираюсь тут костьми ложиться. Сделаю всё, что в моих силах по минимуму – и идут они… Словом, надо, конечно, о карьере помнить, чтобы в случае чего можно было чем оправдаться, но не более того. Наградить не наградят, а вот клизму на скипидаре с патефонными иголками за повышенную инициативу запросто словить можно. А оно мне надо?
- Я бы на вашем месте, товарищ полковник, и вовсе туда не ездил. – Попробовал дать совет Пропивалов, но следователь не согласился:
- Не ездить нельзя. Донесут, сукины дети. Раз здесь такой полигон действует, то, стало быть, кругом глаза и уши ФСБ. Донесут, как пить дать донесут – не ходи к гадалке. И Садян стал укладывать вещи, а Пропивалов заспешил домой, поскольку в прихожей в сапоге у него была спрятана четвёрка водки.
Глава сороковая
Как горели дома Гробовщины
Дина позвонила очень во время - сразу после того, как только Альберт разложил вещи и заправил постель. Она весело сообщила, что к некоторому своему удивлению заметно скучает по нему, а потому долго откладывала звонок, надеясь, что всё вот-вот должно пройти, как это иногда случалось с ней раньше (Альберт при этом, тоже неожиданно для себя, возревновал). Однако, то ли к сожалению, то ли к счастью, не только не прошло, а даже наоборот. Альберт ответил, что тоже часто вспоминает о ней, но порой всё личное заслоняет работа, которая в условиях Гривы не так предсказуема, как в Городе.
- Дина, не скучай и не тревожься, - попросил журналист. – Уверен, всё у меня будет, как всегда. И сделай, если не затруднит, одно доброе дело. Мне про вашего следака по особо важным делам Гарника Садяна надо бы знать одну вещь. С чем он на Гриву приехал? Что у него за цели и полномочия? Знает ли он вообще, что такое Грива? Может, раньше здесь бывал или с кем-либо из здешних контачил? Короче, Дина, мне необходимо иметь о Садяне как можно более полное представление, потому что, по моим данным, он приехал на Гриву, чтобы свернуть любое расследование пожаров вообще, чтобы повесить все эти ужасные убийства на пьяных охотников, которых, разумеется, даже искать никто не будет. В нас уже здесь стреляли, но даже такие вещи Садяна нисколько не волнуют. Я думаю, что он бы только обрадовался, если бы стреляли удачно…
- Боже! – Вскрикнула Дина. – Я чувствовала, что у тебя какие-то проблемы. Но чтобы стреляли! Помню, ты рассказывал о твоих прошлогодних мытарствах и другие об этом говорили не раз. Но это всё было от меня далеко, в другой жизни. А теперь…
- Успокойся, Дина. – Проговорил Альберт подавленно. – Я – дурак, что сказал тебе об этом, что заронил в тебя страх, хотя, на самом деле, я давно, ещё с Кавказа, привык к такому характеру работы. Меня это только возбуждает и придаёт всему моему существованию смысл. Не бери в голову, ладно?
- Но ведь прошлым летом этот адреналин закончился пулей, и ты едва-едва уцелел. – Пробовала возражать Дина.
- Но с тех пор я стал куда опытней и осторожней! – Попытался ещё раз успокоить испуганную женщину Альберт. – И потом, я не один. Полицейский Проектор со мной, а также и мой друг детства Смыка приехал помочь. А он в недавнем прошлом матёрый уголовник, для которого моего врага обезвредить - всё равно, что муху прихлопнуть. Так что, давай мне что-нибудь про вашего армянина узнай и считай, что я после этого стану совсем не уязвим.
- Хорошо, я перезвоню через какое-то время. Постараюсь, быстрее, - пообещала Дина, чмокнула эфир и отключилась.
- Ну что, мужики, айда в Дом офицеров, местную молодёжь пощупаем! – Заорал Альберт в приоткрытую дверь, за которой его товарищи отдыхали на своих диванах. Недовольно сопя, мужики стали собираться. Густо пахнуло дезодорантом и туалетной водой. Илья Ильич нерешительно предложил «на ход ноги» по стопке самогона. На это Смыка сказал, что в деревенский клуб на сухую ходить и в самом деле «в падлу». Сели вчетвером на кухне и с чувством опрокинули по гранёной стопке под бутерброды с солёным подлещиком домашнего приготовления. Старик сказал, что пока они будут заниматься делами в ДК, он испечёт блинов и достанет к ним мочёной брусники. А что до самогона, то под него будет пожарена яичница … из тридцати двух яиц. Смыка с Проектором выразили самый искренний восторг и воодушевление, а Альберт лишь озадаченно моргал, не понимая – почему именно из тридцати двух.
Уже в фойе Дома офицеров были слышны «Машина времени» и «Отпетые мошенники». Оксана Тимофеевна, приветливо кивнув Альберту и вежливо поздоровавшись с его спутниками, показала на второй этаж – дескать, там они, в актовом зале. Мужчины неспешно поднялись по широким гранитным ступеням и открыли большую полированную дверь с табличкой «Зал». В зале было пусто, только на сцене сидело человек десять тинейджеров обоих полов. Они смотрели на плоский дисплей компьютера, на нём чередовались пейзажи летней России, по просторам которой неслась крутая иномарка с российским флагом. Макаревич пел свой «Новый поворот», а сквозь его музыку то и дело прорезывался гул набирающего скорость автомобиля. Увидев вошедших, подростки убавили звук и настороженно замолчали. Альберт аккуратно подошёл к сцене и вежливо поздоровался:
- Привет, ребята. Меня зовут Альберт Эдуардович. Я из областной газеты «Курьер», занимаюсь здесь у вас на Гриве расследованием августовских пожаров. Это мои коллеги из полиции: капитан Семён Проектор из криминальной полиции и дознаватель Александр Смыков из Городской общественной палаты. Мы только что из Гробовщины, где очень плодотворно поработали, и помогли нам в этом ваши сверстники, очень порядочные и смелые ребята. Они рассказали нам всё, что видели и слышали, дали дельные советы, характеристики людей, которые имели кое-какое отношение к пожарам и прочее. Вот и к вам у нас примерно такие же просьбы. Расскажите всё, что вы знаете о своём селе, о его людях, окрестных лесах, отдельно о тех, что работают там, в запретной зоне. Нет ли там, за «колючкой», таких, которые часто выпивают, склонны к агрессии, воровству и прочим действиям подобного рода. Себя - хотите называйте, хотите – нет. Даю слово офицера, что ваших имён без вашего разрешения названо нигде не будет. Так что, не опасайтесь какой-то мести или порицаний со стороны своих земляков или даже родственников. Итак? Воцарилось гробовое молчание, только вместо Макаревича откуда-то из военного далека стал долетать взволнованный голос Коли Расторгуева: «Комбат-батяня, батяня-комбат…», а по мерцающему экрану над сценой поползли горные серпантины, по которым летели БТРы… всё с теми же российскими флагами.
- Я смотрю, вы – патриоты, - хитро прищурился Семён, - а вот отчего-то молчите, словно мы из ЦРУ к вам приехали. А, между прочим, в избах ваши бабушки сгорели… живьём! И если это дело не раскрутить, то завтра можете сгореть и вы сами.
- Так, нам сказали, что это обычные пожары. Несчастный случай… случаи. – Подал несколько виноватый голос высокий юноша в джинсах с дырами на коленях и даже встал при этом, словно на уроке по ГО. – Старушки были совсем больные, немощные. Не успели выбраться, задохнулись в дыму.
- И кто же это, тебе, дружище, такое сказал? – Холодным голосом спросил Проектор.
- Так, здесь же следователи из района были. – Убеждая скорее самого себя, чем вошедших, поспешно ответил юноша. – Да, они не мне конкретно, а всем так сказали. Собрали всех интересующихся вот в этом зале и сообщили, что той ночью над селом разразилась сухая гроза, редчайшее природное явление. А мы, кстати, видели шаровые молнии на краю Гуляевки. Сразу несколько штук! Одна молния подожгла лес на краю села, а вторая прямо в хозпостройки угодила, к Галине Викторовне, старой учительнице. Она, когда мою маму учила, уже пожилой была. Так что…
- Может, и так это, а может, и не совсем. – Перебил юношу Альберт. – Тебя, кстати, как зовут?
- Володя… Володя Печкин. – Ответил несколько заикающийся юноша. – Я в одиннадцатый класс хожу.
- А здесь, стало быть, даже средняя школа есть? – Удивился Проектор.
- Есть. Её военные построили ещё в восьмидесятые годы. – С некоторой гордостью проговорила самая взрослая девушка. – А мы здесь учимся, потому что наша школа лучше, чем в райцентре. И ребят в ней много, в основном, дети военных. Меня Катей Самсоновой зовут, и мне всё равно: будете вы мою фамилию упоминать или нет.
- Вот это разговор! – Похвалил девушку Альберт. – Так вот, Володя, Катя и все остальные. Как я успел сообщить вам, мы только что из Гробовщины. Там сухих гроз не было, а тоже примерно в это же время, двумя днями позже, сгорели два дома, тоже вместе с хозяйками. Вот, от вас в Незасыпайку поедем. И там та же картина. И если сухие грозы – редкое природное явление, то однотипные пожары в одно и то же время – это что? Редкое явление чего? И вообще, вы, если честно, в такие совпадения верите? В ответ все сидевшие на сцене подростки сразу испуганно встали и почти синхронно отрицательно завертели головами.
- Тогда давайте вспоминать ту злополучную ночь, - предложил Проектор, а Смыка крутым басом добавил:
- Кто в натуре эти пожары видел? И нам не интересно, что вам тут эти районные менты наговорили, нам интересно, что вы от своих родителей и знакомых слышали.
- Я видела, - выступила вперёд Катя. – Первым занялся дом Галины Викторовны. Горел он очень быстро: сначала загорелся двор, но тут же огонь перекинулся на кухню и сразу на комнату… Я растерялась, потому что попросту не знала, что делать. И потом, за пламенем я видела каких-то людей. Сначала мне показалось, что они бегут тушить, но они куда-то делись… Я подумала, что, вероятно, мне померещилось, и хотела сама хотя бы вывести старушку, но к дому уже было не подойти. Я только кошку и успела из смородины достать. Потом прибежали люди с баграми и вёдрами, но толку то? А когда пожарные приехали, уже провалилась крыша.
- А пожарные что-нибудь говорили? – Спросил Проектор.
- Говорили, что либо проводка на подворье, либо электронагреватель близко к дивану стоял, либо тлеющая сигарета, - поделился своей осведомлённостью невысокий коренастый мальчик Кирилл.
- А учительница, что, курила? – Удивился Альберт.
- Да, нет, конечно. – Улыбнулся Кирилл. – Ей в прошлом году девяносто лет исполнилось. Просто, какой-нибудь случайный прохожий мог бычок по глупости швырнуть куда-нибудь в огород, а как раз ветер поднялся из-за этой грозы. Ну, вполне могла сигарета поджечь сено в огороде, а оно было привалено ко двору.
- Так, а кто из вас шаровые молнии видел? – Спросил Смыка.
- Мы с Кириллом. – Подал голос высокий Володя. – Мы здесь в ту ночь дольше всех сидели. Потом закрыли зал, попрощались со сторожихой и вышли на улицу. Ну, отошли буквально пятьдесят метров, и тут вдруг как жахнет в лесу! Сначала светло, как днём, стало, а потом, через небольшое время, возле леса, на опушке появились матовые огни. Но не похожие ни на фары, ни на свет фонариков. Они были намного ярче и колыхались вверх – вниз и вправо – влево. Мы просто обалдели! Потом они куда-то к селу полетели… И всё вверх-вниз, вправо-влево. А потом, когда я к своему дому подошёл, на другом конце села загорелся дом, как оказалось, старой учительницы.
- А про второй дом кто чего может сказать? – Окинул всех требовательным взглядом Проектор. – Он тоже от окурка загорелся?
- Во второй избе сгорели сразу две женщины: мать и дочь. – Торопливо, словно для того, чтобы опередить остальных, сказал Кирилл. – Фамилия у них Кузьмины. Старушку, наверное, из-за фамилии звали Кузьмичиха, а дочь,- ей, по-моему, уже под шестьдесят и она вообще не ходила, а ездила в инвалидной коляске, - звали просто Любой, потому что она психическая. Ну, ненормальная умственно. Говорят, в молодости менингитом переболела и тронулась умом. Говорят, что она-то и виновата в пожаре.
- Кто конкретно это говорил? – Взял на себя инициативу Смыка. – И что именно она сделала у себя в доме?
- Говорили это здесь на собрании, - вновь взял слово Володя. – Говорил ночной сторож Дементьев из Замостья. Что-то типа того, что она какие-то домики из бумаги клеила, а потом их сжигала. Ну, в детство впала. Вот и досжигалась!
- Замостье – это где? – Повернулся к Володе Проектор.
Так, за мостом. – С готовностью ответил Володя. – Как речку перейдёшь, сразу первый дом справа. Зелёный забор из досок.
И последнее, ребята, - Обратился к подросткам Альберт. – Вот у вас тут военных много. Даже школу специально построили. Мне указывали здесь на два небольших дома. Они все тут живут?
- Да, ну, что вы? – С видимым недоумением возразила Катя. – В этих домиках, а их на самом деле не два, а целых пять - три ещё в Замостье – живут только семьи прапорщиков и тех штатских, которые работают в обслуге: в военной столовой, в слесарных и столярных мастерских, в котельной, в учебном центре и прочие. А офицеры живут в запретке. Там у них целый город!
- А здесь насчёт этого города кто-нибудь что-нибудь может рассказать, или глухо? – Обвёл всех печальным взглядом Проектор.
- Вот у Толи отец там работает. – Указал Володя на улыбчивого паренька с серьгой в ухе. – Но что-то я не помню, чтобы вообще кто-либо про полигон говорил. Они там все какие-то то ли немые, то ли напуганные, то ли гордые такие, что ни с кем… А, Толян?
- Про полигон он, конечно, ничего говорить не будет. – Уверенно сказал Толя. – А про людей, которые на нём работают, может, что-то и сообщит. Потому что он тоже не верит, что молнии там какие-то по селу летали или от каких-то сигарет заполыхало.
- Пошли? - Предложил Альберт.
- Пошли, - согласился юноша Анатолий.
- А вы, - распорядился журналист, - дуйте в Замостье, к этому ночному сторожу. Встречаемся дома у Ильи Ильича за блинами.
- Разрешите идти, товарищ майор? – Без тени юмора уставным голосом спросил Проектор.
- Идите! – Таким же тоном отвечал Альберт, прекрасно понимая, зачем этот розыгрыш именно сейчас необходим. И как в воду глядел…
Глава сорок первая
Явление подозрительной «троицы»
- Так вы кто, на самом деле, - стал спрашивать юноша сразу по выходе из Дома офицеров, - военный или журналист?
- А военный журналист тебя устроит? – Улыбнулся Альберт. – Отцу же своему можешь сказать, что я майор госбезопасности и со мной можно держать себя гораздо свободней, чем с прочими односельчанами. Да я и спрашивать, чего не следует, не буду. Знаю, что он всё равно не ответит. Просто, не сможет.
- Вы знаете? – С облегчением спросил Анатолий. – А то уж я совсем растерялся… Думал, Вован меня подставляет, а он, видимо, просто стал вам доверять почему-то. Вот так сразу!
- Ну, что ж, он у вас парень продвинутый. Просто, полагаю, читал мои прошлогодние расследования, после которых в Городе поснимали всех больших начальников, включая губернатора. – Потрепал Анатолия по плечу Альберт. – А главное – не трус, как и ваша замечательная Катя. Да, и Кирилл, по-моему, неплохой юноша.
- Кирилл – выпендрёшник, - не согласился Анатолий, - а с Вовкой я давно дружу. Надёжней и грамотней его у нас пацанов нет. И уже через пять минут они подошли к крайней двухэтажке, из окон которой лились в тёплую сентябрьскую ночь звуки сразу полудюжины сериалов.
- Толя, как отца зовут, я забыл спросить? – Открывая подъездную дверь, торопливо проговорил Альберт.
- Виталий Сергеевич Ревич, - осторожно ступая в тёмном подъезде, сказал Анатолий. Поднявшись на второй этаж, где, слава Богу, свет - таки горел, юноша нажал кнопку старомодного эбонитового звонка и шумно выдохнул, как это нередко делает человек перед трудным разговором. В следующее мгновение в дверях показался невысокий худощавый мужчина лет пятидесяти в офицерской рубашке и «спортивках» с вытянутыми коленками. Рядовой обыватель с доходами ниже средних, подумал Альберт, сутулясь и всеми силами стараясь не слишком нависать над хозяином квартиры.
- Здравствуйте, Виталий Сергеевич, - поклонился он ниже, чем обычно. – Извините, что тревожу после трудового дня. Но мне порекомендовали Вас, как человека, которому можно задать пару интересующих меня вопросов. А Анатолий вот, просто, довёл меня сюда, чтобы я не заплутал по селу, ведь уже темно.
- Проходите на кухню, - отступил вглубь прихожей Ревич, - я как раз кофе пью. Не желаете? Бразильский, сам только что смолол.
- От молотого никогда не отказывался, - хищно втянув носом густой кухонный аромат, нарочито беспечным голосом отвечал Альберт. – К сожалению, в Городе у меня не всегда есть время варить молотый, чаще обхожусь растворимым, а он – совсем не то. Химия – с! Простите, я забыл представиться. Возможно, Вы и говорить то со мной не пожелаете, а потому хочу сразу дать вам слово офицера, что ваши с сыном имена навсегда останутся при мне. Я имею серьёзный опыт по этой части, так что, пожалуйста, не сомневайтесь. Зовут меня Альберт Эдуардович Нидерквель, я заведую отделом расследований в областном «Курьере», а ещё я в недавнем прошлом был офицером спецназа.
- Папа, он майор госбезопасности, - подал голос из комнаты Анатолий. «Ну, вот и сработало", - подумал с удовлетворением журналист.
- И что у вас, Альберт Эдуардович, за вопросы ко мне? – Отхлёбывая из почти прозрачной фарфоровой чашечки, спросил Ревич.
- Я интересуюсь недавними пожарами на Гриве, в том числе и здесь, в Гуляевке, неподалёку от воинской части. Мне, в отличие от побывавших здесь ещё в августе районных следователей, думается, что избы в Гуляевке сгорели не от сухой грозы и не от окурков, и даже не из-за неисправной проводки. Полагаю, это поджоги, хотя мотивы их мне не совсем ясны. А вы, Виталий Сергеевич, что думаете по этому поводу?
- Я… мы приехали сюда чуть более десяти лет назад. – Медленно, обдумывая каждое слово, стал говорить Ревич. – И я не очень хорошо знаю местных жителей, потому что большую часть времени нахожусь на работе. В шесть утра встаю, в семь уезжаю на своём «Фордике» и возвращаюсь домой не раньше восьми вечера, а иногда и того позднее. В субботу отсыпаюсь почти до обеда. Так что, на селе свечусь не больше двух – трёх часов в неделю. Поэтому я даже не помню, как они, эти сгоревшие старушки выглядят. Помню лишь эту помешанную в коляске, её в селе звали Любка - дурочка. Она очень часто сидела во дворе и показывала прохожим язык, а иногда, извиняюсь, и подол задирала. Поэтому, может, кого и оскорбила своей голой задницей.
- Могли за это отомстить? – С сомнением в голосе спросил Альберт и продолжил примерно в той же интонации:
- А вторая изба с девяностолетней учительницей этой же ночью сгорела. Этой кому и за что мстить, если её всё село уважало? Или вы считаете эти пожары независимыми друг от друга?
- Я слышал о похожих пожарах в Гробовщине и Незасыпайке, а потому в совпадения не верю. – Твёрдо заключил Ревич. – Думаю, что причина тут, скорее всего, одна. Но нужны факты, а их…
- Виталий Сергеевич, а вот теперь хочу вас спросить собственно о том, ради чего сейчас мне пришлось вас потревожить. – Сказал решительно журналист и замолчал почти на целую минуту. Из комнаты герой одного из НТВэшных сериалов истошно вопрошал своих недругов: «Кто убил моего брата? Считаю до трёх и стреляю!».
- Как в кино всё просто! – Воскликнул Альберт. – Всегда можно достать пистолет и на счёт «три» получить интересующую тебя информацию. Жить то все хотят, верно? Виталий Сергеевич, расскажите мне о людях, которые с вами работают и живут вот в этих домах, на территории Гуляевки. Может, кто-то вам почему-либо несимпатичен? Может, кто-то сидел, потребляет наркоту или пьёт по-чёрному? Не появлялись ли здесь в августе и вообще в последнее время чужие люди?
- Ну, народ сюда приехал разный. – Неторопливо, видимо, в обычной своей манере, стал рассказывать Ревич. – Принимали по документам и по результатам собеседования. В приёмной комиссии, как я успел заметить, были не только интенданты, строители, но и офицеры политуправления, ФСБ и ГРУ. Отбирали тщательно, когда в чём-либо сомневались, то вежливо отказывали. Но тут есть один нюанс. Потом, через год-два после начала строительства, такого строгого отбора уже не было. Брали по острой необходимости, которая возникала в процессе, а это происходит совсем не так. Ну, поспешно, что ли. Да, и ситуация в стране поменялась, порядка стало меньше, бдительности тоже. Поэтому, думаю, просочились на полигон и люди, так сказать, случайные. Некоторых потом уволили: кого за пьянку, кого за длинный язык, кого по профнепригодности.
- А вы, Виталий Сергеевич, кем работаете, если не секрет? – Спросил Альберт, допивая вторую чашку кофе.
- А вы берите булочки, товарищ майор, - вежливо, но без доли какого-либо подобострастия сказал Ревич. – Это самопёк моей жены. Она у нас в пекарне работает. А я заведую котельной, газовой. Она гораздо чище угольных, мазутных, а тем более, дровяных.
- А что, есть и такие? – Удивился Альберт.
- А то! – С сознанием дела отвечал вольнонаёмный газовик. – Это войска. В них должно быть всё. Автономность – один из главных армейских принципов. Газовую магистраль, высоковольтную линию, железную дорогу могут повредить, взорвать, разбомбить, а леса, то есть дров, вокруг – не меряно! Солдат тоже. В случае чего – пилы, топоры в руки – и вперёд.
- Ну, солдаты по Гриве не гуляют. Они за забором, верно? – Скорее самого себя, чем собеседника, спросил Альберт. – А вот о своих соседях по дому что можете сказать. Да и других ваших, с полигона, наверняка знаете…
- В нашем доме народ подобрался хороший. – Уверенно отвечал Ревич. – Мы и Новый год вместе отмечаем, и на дни рождения друг к другу ходим. Да и живёт то в доме всего восемь семей. Все друг у друга на виду. А вот в Замостье есть новенькие из молодых. Трое их прибыло в прошлом году, откуда-то с Юга. Двое женатых, а один – холостой. Вот они отличаются от нас, и не только возрастом. Во-первых, не перерабатывают; во-вторых, держатся особняком; в-третьих, и оно же, во-вторых, не разговорчивы, даже можно сказать – скрытны. Есть ещё и в-четвёртых, но неловко как-то наговаривать на людей, может, мне это только показалось…
- Прошу Вас, говорите, - оживился Альберт. – Сейчас не сталинское время. Я отфильтрую ненужное.
- Знаете, Альберт Эдуардович, злые они какие-то. И жадные. – С неприязненными нотками в голосе сказал Ревич. – Как видите, мы здесь живём очень компактно, так сказать, одним общим домом. Если что покупаем, машину, например, то в банки за кредитом никто никогда не обращался. А зачем? Всегда дадут в долг сразу несколько семей. Сегодня дам я, завтра дадут мне. А вот у этих просить бесполезно! Кстати, им-то в долг давали и уже давно, но они до сих пор не вернули и, по-моему, не собираются. Пробовал на них нажать один здоровяк, Лёшка Дергунов с пилорамы, так получил по голове из-за угла. Едва откачали в госпитале. До сих пор на таблетках живёт. Многие считают, что это их работа. А кому ещё? Лёшка – парень добрый, он и не ссорился то здесь ни с кем! И потом, они в пятницу с работы раньше других уходят и уезжают из села вон, вроде как в Город. А один раз в Заиграеве в ментовку попали за пьяную драку. Ну, начальство им на первый раз простило, поскольку раньше за ними ничего такого не водилось.
- А они чем на полигоне заняты? – Спросил Альберт.
- Двое на директрисах мишенями управляют, а один банщиком работает. – Ответил Ревич. – Как там на директрисах, сказать не могу, потому что, во-первых, очень далеко в поле, а во-вторых, не имею права … А вот в бане этот, Германом его зовут, ухитрился наладить бизнес: пиво с рыбой из-под полы продаёт, водку с солёными огурцами, а кое-кто из молодых офицеров хвастался и девочками, которых Герман каким-то непонятным образом протаскивает через «колючку». Ничего похожего раньше, конечно, не было и быть не могло. Думаю, что Герману кто-то из начальства покровительствует, не иначе.
- И что, никто до сих пор не настучал? – Выразил недоумение журналист.
- Так, смысла нет, - убеждённо проговорил Ревич. – Офицеры наши с полигона не вылезают круглые сутки. Развлечений никаких, а деньги водятся. Словом, баня у них, что твой офицерский клуб: с водкой, пивом, хорошей музыкой, караоке у них там даже есть, а теперь вот ещё и девочки появились. Слышал я и про игру… по-крупному. Казино – и только!
- Спасибо, Виталий Сергеевич. – Поблагодарил Альберт. – И ещё одна мелочь. А скажите-ка, сапоги вам в части выдают? И какие?
- Выдают, но берут не все. – Сказал Ревич. – Некоторые предпочитают деньгами. Сапоги-то яловые, то есть из грубой кожи. Лучше взять деньгами, добавить и купить в военторге хромовые. В них ноги лучше дышат, и легче они в два раза. После этого они тепло попрощались, и Альберт благодарно потрепал Анатолия по плечу.
На улице он ощутил заметное похолодание: даже парок изо рта вылетал. Вызвездило. На необыкновенно яркой луне резко проступили все её родимые пятна. Голубела над горизонтом Венера, печально струил свой белый свет великолепный Сириус. Ниже по склону, над рекой, поднялся густой туман, в котором деловито крякали отъевшиеся за лето утки, и басовито кричала выпь. Остатний летний воздух ощутимо густел, словно собираясь улететь куда-то за лес. И улетит ведь, подумал Альберт, а на место его прилетит другой, осенний, разреженный и прозрачный, который станет качать окрест уже начинающийся листопад, и в котором нам необходимо хотя бы вычислить этих негодяев - поджигателей. Зря что ли мне пришлось косить под майора ФСБ!
Глава сорок вторая
Дежавю, или Лось на ночной дороге
А в это время старший следователь по особо важным делам полковник юстиции Гарник Садян, уже подъезжавший к Гуляевскому лесу, вдруг резко затормозил и даже заглушил мотор. «А зачем собственно я еду в Гуляевку? – Начал он разговаривать с самим собой. – Нидерквель с Проектором давно там и наверняка уже успели поработать со свидетелями. Мне соваться после них без толку! Тем более, военные нашего брата недолюбливают. А не поехать ли мне сначала в Незасыпайку? Да, это вдвое дальше, зато непаханый край. Там и не было то, считай, никого, кроме пожарных да следака из Заиграева. Самое время там поработать!». И решив так, Садян резко развернул свой «Фольксваген» и направил его назад к развилке на краю Гробовщины, где торчал металлический столбик с указателем направлений. Садян выбрал для себя дорогу на Замышляев, по пути на который, километрах в пяти от шоссе, и находилась эта самая Незасыпайка. Можно было, конечно, попасть в неё и через Гуляевку, да больно дорога там проблемная, из бетонных плит, уложенных военными ещё в советское время. И Садян вдруг вспомнил, как однажды, когда ещё был младшим советником юстиции, проехав вот по такой дороге километров пятьдесят, он по выходе из машины не мог даже ширинки расстегнуть – так дрожали его руки и весь он сам с головы до пят.
Замышляевская трасса, видимо, была проложена по болотам, а потому хитро петляла средь низкорослого березняка – причём, некоторые повороты были столь крутыми, что Садян, выполняя их, заваливался на дверцу. Проехав таким рискованным образом километров тридцать, он решил сбавить скорость и включил дальний свет, поскольку встречных практически не было. Разве что редкие лесовозы, мощные прожектора которых обнаруживали себя за несколько километров, и Садян легко успевал переключаться на ближний. Проехав в таком спокойном режиме ещё километров пятьдесят, следователь вдруг увидел перед собой нечто большое и тёмное, словно стог на дорогу вывалили или какой-то контейнер потеряли. Садян ударил по тормозам и так напрягся, что даже ремни безопасности заскрипели. И всё ж тормозного пути не хватило, и передний бампер «Фольксвагена» сильно ударил в какую-то дёргающуюся бурую массу. Что-то к тому же сильно лязгнуло по лобовому триплексу, который тут же пошёл по диагонали ветвистыми трещинами. Садян зло выругался сначала по-армянски, потом по-русски и, поставив ручку передач на «Паркинг», стал вылезать из машины, одновременно расстёгивая кобуру на правом бедре. Обойдя машину слева, он увидел, что метрах в трёх на обочине дёргается, пытаясь подняться, огромное волосатое тело. «Лось,- дошло до него. – И что с ним теперь делать?». Повернувшись к машине, полковник увидел расколотый поперёк бампер и помятое правое крыло. «Ничего, - решил он. – У меня страховка «Угон-ущерб», кампания поставит и новый бампер, и выправит бесплатно крыло, но бедный лось… Что с ним-то?». В это время перепуганное животное, беспомощно суча по грунту задними ногами, стало съезжать в кювет. Передние ноги у него были явно переломаны. Садян присел на корточки и менее чем за минуту вдруг вспомнил сразу всю свою жизнь, с самого детства, которое он провёл в небольшом горном селении, где у деда был большой двухэтажный дом из тёсаного камня с забором из турецкого кирпича. По двору всегда гуляли гордые капризные индюки и несколько десятков пеструх с огненно-красным петухом, от которого даже индюшки предпочитали держаться подальше, лишь угрожающе блажили издали на своём малопонятном птичьем наречии. Овцы с козлом ходили гулять в горы, и Гарник однажды наблюдал эту красивую картину издали: отара чёрных овец подымается по едва ли не отвесной горе, а впереди в нескольких метрах – чёрный козёл! Как-то Гарник спросил у деда, а почему не баран, и тот с усмешкой ответил, что баран – тоже овца, а послушной отаре в горах нужен настоящий вожак, иначе она может погибнуть. И вот однажды по осени, когда начались проливные дожди, отара попала под оползень. Несколько овец погибло, а козла – звали его Пазл – привезли из предгорий на тачке. Ноги у него были переломаны и весь он сочился кровью. Сняв его с тачки посередь двора, дед долго молчал, а бабушка плакала, как по близкому человеку. Гарнику тоже было страшно жаль Пазла, потому что он никогда не пырялся и заботился о каждой из сорока овец отары. Бабушка всегда ставила его в пример и Гарнику, и его старшим братьям. «Вы хоть и не козлы, - хитро улыбаясь, говорила она, - но женщин должны беречь - всех, которых встретите на своём пути». Вскоре у Пазла начались судороги. Тогда дед, так и не решившись перерезать ему горло, чтобы сохранить мясо для еды, принёс ружьё и выстрелил Пазлу в голову. Гарник горько заплакал, а бабушка ещё долго крестилась на вершину ближней горы, с которой и сошёл на отару роковой сель.
И вот в кювете тяжко мучается только что сбитый Гарником лось. В машину он не влезет, да и не погрузить такую громадину даже на грузовик. Он просто не дастся. Искать ветеринарную клинику, чтобы сделать лосю укол снотворного, но где? Если в Заиграеве и есть такая, то она сейчас закрыта, да и умрёт раненый лось гораздо раньше, чем к нему придёт какая-то помощь. Впрочем, в такой глуши и человеку-то вряд ли помогут, а уж дикому зверю и подавно. Подумав так, Садян достал из кобуры пистолет и, передёрнув затвор, подошёл к лосю. Словно почувствовав что-то, животное перестало дёргаться и, покорно вытянув шею по содранному рогами дёрну, стало, не моргая, смотреть на наставленный на него пистолет. Не выдержав этого укоризненного взгляда, Садян невольно зажмурился и тут же через силу дважды нажал на спуск. Гулкое эхо расплескалось над дорогой и рвануло куда-то вглубь леса – туда, откуда десятью минутами раньше вышел этот беспечный молодой лось, чтобы вот так глупо погибнуть на пустынной дороге. «И зачем я потащился на ночь в эту Незасыпайку? – Спрашивал себя, глотая слёзы, Садян. – Верно, ничего хорошего меня там не ждёт. Дурной это знак». Но отъехав от места происшествия не более чем на километр, он хладнокровно остановил встречный грузовик с двоими мужиками в кабине и сообщил им о только что убитом лосе, разумеется, умолчав про пистолет:
- Слева увидите сваленную сосну с отпиленной макушкой и грунтовую дорогу к ней. Вот как раз на стыке шоссе и грунтовки он и лежит, в кювете. Он ещё тёплый. Считайте, центнера два парового мяса у вас уже есть. Поблагодарив, явно довольные мужики поспешно хлопнули дверками и медленно покатили свой заляпанный грязью «Маз» в остывающую черноту осенней ночи. Постояв ещё несколько минут возле своего треснувшего бампера, следователь зябко повёл плечами и подумал, что завтра, скорее всего, будет ясно и холодно, и предусмотрительная супруга совсем не напрасно положила ему в чемодан финскую куртку на поролоне. Ещё раз вспомнив своё детство, он решил сразу по возвращении из командировки сходить в епархиальный храм и поставить там заупокойные свечи обоим своим старикам, образы которых уже затуманила суета последних десяти лет, когда он думал лишь о карьере да о необходимых, как ему прежде казалось, приобретениях. Через пару минут дорога вновь понеслась на него рыжей извилистой полосой, но теперь он смотрел в оба, и особенно пристально на её края, с которых, случалось, сигали прямо под колёса проезжих машин лоси, кабаны, зайцы и иные обитатели этой таинственной, загадочной местности, которая запросто могла оживить в памяти – причём, до самых незначительных мелочей, полузабытое кавказское детство, которого, казалось всего пару дней назад, и не было вовсе.
Глава сорок третья
«Павловская мадонна» умоляет Альберта о помощи
Когда Альберт зашёл в избу, Илья Ильич со Смыкой уже заканчивали накрывать на стол.
- А где капитан-то? – Спросил у вкусно пахнувшего Смыки Альберт.
- Он ещё из Замостья не вернулся, - как ни в чём ни бывало отвечал Смыка.
- А ты что же здесь? – Выразил недоумение журналист.
- Так, я сразу сюда пошёл. – Вновь невозмутимым голосом отвечал верный Альбертов товарищ. – Ну, не сам, конечно, пошёл, а он меня послал. Сказал, что я ему там не нужен, не моя стихия. Я, конечно, пытался возражать, но Семён меня убедил. Я и пошёл вот с Ильёй Ильичём блинчики печь. Илья Ильич благодарно похлопал Смыку по плечу, заметив при этом, что такого хозяйственного мужика на всей Гриве не сыскать.
- Да, уж, что есть – то есть, - согласился Альберт. – Ты ему не звонил, однако?
- Да, если честно, некогда было. – Сказал Смыка. – Если бы что опасное – тогда другое дело, а тут, в принципе, работа участкового: прошёлся, представился, опросил. А кем я без документов представлюсь? У меня же на роже написаны все мои статьи и руки вот в наколках… Не, я ему только помеха. Сказав это, Смыка расстроено зашмыгал носом.
- Ну, ладно-ладно, не обижайся, Сань. – С теплотой в голосе проговорил Альберт. – Ты нам, и в самом деле, для других дел понадобишься. А ему я сейчас звякну сам. И он стал набирать Семёнов номер.
- Семён! – Заорал он через минуту. – Ты, блин, до коих пор там торчать собираешься? Мы тут без тебя весь самогон употребим! Что? Выходишь? Давай. Ждём. В этот момент в дверь настойчиво постучали.
- Кого там ещё несёт нелёгкая?! – Заворчал старик и, вытерев руки кухонным полотенцем, пошлёпал в сенцы. Через минуты там что-то грохнуло, а затем раздались сдавленные женские рыданья. Сквозь них доносились какие-то обрывки странного разговора: «Пропали… ещё позавчера… убили… Христом – Богом… помочь!..» И опять рыдания.
- Илья Ильич, да зови ты её сюда, на кухню! – Крикнул нетерпеливый Смыка. – Кто там пропал? Кого убили? Не держи людей в дверях! Альберт признательно глянул на друга и тоже пошёл в сенцы, поскольку старик был заметно глуховат и вполне мог вообще ничего не услышать. У самого входа со двора, почти на ступеньках, в блёклом круге света Альберт увидел заплаканное женское лицо. Несмотря на размазанную тушь и припухшие глаза, оно было удивительно красиво. «Мадонна, - почти вслух проговорил Альберт. – Кажется, здешняя церковь имя апостола Павла носит… Значит, Павловская мадонна». А, между тем, заметив в коридоре вошедшего, мадонна ловко обошла растерявшегося старика и, приложив к раскрасневшемуся лицу край цветастого полушалка, заговорила умоляющим голосом:
- Помогите, ради всего святого. Я слышала, что вы из Города прибыли, что из газеты этой…Городской… журналист с вами, Нидерквель его фамилия. Я в прошлом году все его материалы читала… про детей, как он их находил и возвращал родителям. А потом он этих сволочей, которые хотели их продать в Америку, всех переловил. У меня сынки пропали, близняшки. Третий день ищем, а всё без толку. Не убили ли мальчиков моих? И женщина зарыдала уже в голос. Альберт решительно шагнул к ней, прижал её согбенные плечи к груди, стал гладить по голове и тихо утешать:
- Успокойтесь, всё будет хорошо. Это я - Нидерквель, и я вам обещаю, что сделаю всё, чтобы найти ваших сынов. Главное, возьмите себя в руки. Вы нужны мне сосредоточенной, в полной ясности ума, иначе мне будет очень трудно. Женщина сильно дёрнулась и сразу перестала рыдать. Она резко отстранилась и снизу вверх пронзительно посмотрела Альберту в глаза.
- А я вас именно таким себе и представляла, - сказала она спокойно, и слёзы её тут же высохли, а в уголках глаз зажглись слабые лучики материнской надежды. Альберт пригласил её на кухню, усадил на старенький стул, поставил перед ней чашку чая и тарелку с блинами.
- Только не отказывайтесь, пожалуйста. – Попросил, как приказал. – Чай успокаивает, а блины… На Вас лица нет, вам надо подкрепиться и вообще немного отвлечься. По себе знаю, на сытый желудок спокойнее думается. Голод – помощник по совсем другой части – например, когда садишься сочинять. А нам сейчас сочинять категорически нельзя! И женщина стала послушно пить чай и с аппетитом заедать его вкусными Смыкиными блинами.
- Совсем забыл, - проговорил как бы между прочим Альберт, - спросить, как вас зовут?
- Лариса Сергеевна, - отставив пустую чашку, ответила женщина, - можно просто Лариса.
- Как зовут сыновей, сколько им лет, когда и в связи с чем они пропали? – Спрашивал, как по - писаному Альберт.
- Серёжа и Витя. Они пошли в третий класс, им по девять. – Так же чётко, как спрашивал Альберт, отвечала Лариса Сергеевна. Впрочем, было видно, что это даётся ей совсем нелегко: нет-нет, да и пробегали по лицу невольные судороги тщетно скрываемых душевных мучений. Пропали они совсем неожиданно. В связи с чем? Если бы пошли за грибами или клюквой, то я бы наверняка знала, они до сих пор не уходили в лес без спроса.
- Но ведь всё когда-то бывает впервые…- сказал своё слово Смыка.
- Вы правы, конечно. – Легко согласилась женщина. – Они растут, становятся более самостоятельными, но согласитесь, что до переходного возраста им ещё далеко?
- Да, они ещё не подростки, ещё в возрасте привязанных к маме мальчиков. – В свою очередь, согласился с несчастной матерью журналист. – Прошу меня простить, но кто их отец? Где он? Если он не живёт с вами, то не мог ли он…
- Ни с нами, ни с кем-либо ещё он уже давно не живёт. – Печально сказала Лариса Сергеевна. – Он работал у нас участковым, а ушёл из семьи, когда им и по году ещё не исполнилось. Нашёл в районной милиции женщину, перебрался к ней в Заиграево, потом что-то у них там не срослось, и он уехал с отрядом ОМОН на Кавказ. Поскольку формально мы к тому времени развестись не успели, то гроб с его телом привезли к нам. Ну, компенсацию выплатили. Так что, лежит он на здешнем кладбище.
- Простите, я почему-то не подумал о таком варианте, хотя, наверное, был обязан, - подавленно проговорил Альберт. – Просто, в последнее время весьма нередко отцы стали похищать своих детей, вот и пришлось отработать и такой расклад.
- Ну, что вы? – Почти взмолилась женщина. – Вы, пожалуйста, спрашивайте абсолютно обо всём, лишь бы это хоть как-то вам помогло…в вашем поиске.
- Та-а-а-к, - примирительно протянул журналист, - а вспомните-ка, Лариса Сергеевна, о чём чаще всего говорили ваши близнецы с вами и друг с другом. Или, может быть, вспомните какие-нибудь необычные мелочи, реплики из их разговоров и настроений. Быть может, что-то их угнетало или тревожило? Не строили ли они каких-либо планов на ближайшее будущее? Покопайтесь, пожалуйста, в своей памяти. Понимаете, очень часто случается так, что от какой-либо, на первый взгляд, ерунды, досужей мелочи и начинает вестись продуктивный поиск. Женщина вся напряглась и как будто стала листать некие страницы недавних впечатлений и переживаний. Сначала лицо её было почти неподвижным, словно она упрямо думала о каком-то одном, волнующем лишь её одну предмете. Так бывает с человеком, когда он смотрит либо на огонь, либо на воду, либо на последний вагон уходящего от перрона поезда. Но вдруг что-то почти неуловимое стало меняться в её взгляде, дрогнули веки, плотнее сжались губы, а потом и руки стали медленно подниматься и ползти к убранным густыми чёрными прядями вискам.
- Знаете, давайте я кратко перескажу вам несколько их разговоров, а вы сами решите, имеет ли это какое-то отношение к их исчезновению. – Предложила она слегка дрожащим голосом.
- Очень хорошо, Лариса. – Подбодрил женщину Альберт, но в это время на кухню ввалился запыхавшийся Проектор.
- Ахтунг, Альберт! – Гаркнул он возбуждённо. – Из третьего дома в Замостье исчезли сразу трое. Два дня на работе не были. Я поговорил с их семьями, они ни черта не знают. Но главное, эта троица приехала сюда относительно недавно…
- С Юга России. – Перебил Семёна Альберт. – Кажется, из Краснодара или области?
- Что? Толин батька рассказал?.. - Не спросил, а скорее констатировал полицейский.
- А кому же ещё? – Виновато развёл руки журналист.
- Но это само по себе ещё ни о чём не говорит. Ну, приехали относительно недавно, так не они одни. Тут куда важнее другое. – Переводя дух, продолжал Проектор. – Там, в этом третьем доме работают парни из ГРУ и особого отдела округа. И мне удалось у одного из них выудить, что эта троица на самом деле прибыла к нам с Украины. Их уже пробила Москва. И оказалось, что ещё два года назад они переехали в Краснодар с Полтавщины, где служили в вооруженных силах Незалежной. Получив на Кубани российское гражданство, они приехали сюда и, благополучно пройдя контроль, устроились на полигон наёмными специалистами: один, располагая сертификатами массажиста и оператора котельных, - в баню и прачечную, а двое других – в прошлом офицеры запаса инженерных войск Украины – операторами мишеней на директрисы. Сейчас идёт оперативная работа по расследованию обстоятельств их приёма на работу на столь секретный объект, где, скорее всего, имела место взятка. А ГРУ и ФСБ работают на предмет шпионажа этой троицы в пользу СБУ и разведок стран НАТО. Об остальном потом переговорим, после ужина. Лишь после этого Проектор поздоровался с Ларисой Сергеевной и, извинившись за то, что нарушил их с Альбертом общение, ушёл в свою комнату переодеться и перевести дух. Альберта эти новости на некоторое время заставили отстраниться и от напряжённой беседы с Ларисой Сергеевной, и от каких- либо иных тем, кроме полигонной. Так уж он был устроен: всегда отдавался чему-то одному, но самозабвенно, как говорится, от «а» до «я». Вот и теперь… ему даже пришлось попросить у несколько озадаченной женщины прощения: дескать, подождите, дух переведу. И продолжим. Посидев в задумчивости ещё пару минут, Альберт вновь поставил чайник на плиту и весь превратился в слух:
- Прошу вас, Лариса Сергеевна, вы хотели передать мне кое-какие ваши разговоры с сыновьями, характерные мелочи, которые могут пролить какой-то свет на причины их внезапного исчезновения. Если понадобится, то я, с вашего позволения, буду задавать вам наводящие вопросы. Идёт? В ответ женщина лишь слабо кивнула и начала…
Глава сорок четвёртая
Кто запугал жителей Незасыпайки ?
Садян въехал на улицы Незасыпайки далеко за полночь, когда в ней все уже давно спали. На краю деревни фары высветили полдюжины не загнанных на ночь овец, которые вновь напомнили ему детские годы в армянской деревне. Овцы щипали ещё вполне сочную траву возле кладбищенской ограды и время от времени тревожно блеяли. Послушав это печальное блеяние минут пять, следователь стал скатываться по большаку вниз, к лесничеству, которое держало пару комнат для командированных или случайно оказавшихся здесь в неурочное время лесников, егерей и рыб – охот – надзоров. Над входом в эту пристройку к лесничеству горела сейчас яркая стосвечовая лампочка, а из одного окна матово глазел на улицу экран телевизора. Садян осторожно постучал и стал ждать. Сначала в окне показалась растрёпанная голова какой-то испуганной бабы, потом в коридоре грохнуло опрокинутое ведро, и послышалась череда привычных всякому русскому уху матюгов. А когда входная дверь, наконец, распахнулась, то вместо вежливого приветствия открывший её, едва державшийся на ногах мужик сладострастно пустил могучую струю прямо с высокого порога, всего в полуметре от полковничьего лица.
- Прошу пардону! – Пьяно гаркнул он, застёгивая штаны и густо дыша окрест сивушным духом. – Брагой невыходившейся напоили, вот и бегаю теперь как этот… то вот по - малому, а то и по - большому. «Ещё бы ты мне на голову насрал!» - раздражённо проговорил про себя Садян.
- А ты проходи, мил человек, не стесняйся. – Великодушно разрешил мужик. - Кто и откуда будешь? Машина смотрю у тебя хорошая! – Искренно восхитился он. - Стало быть, из Города. Видно, с проверкой? И это хорошо! Давно пора всех здесь из лесной конторы пересажать. Воруют – силы нет! Вот и я приехал из Заиграева за срубом для бани, и деньги уже им, злодеям, заплатил, а они взяли всё на хрен и пропили: и деньги мои, и сруб, и, как сегодня узнал, пилы свои – тоже. И что мне теперь делать, в горе мать?
- В суд подавай на них! Ничего лучшего всё равно не придумаешь. – Дал совет полковник и шагнул в плохо освещённый коридор, в котором стоял кислый запах пропревших портянок, испорченных овощных консервов и застарелой блевотины. А говорили на Гриве везде сосновый воздух, родниковые воды да травяной дух, - вспомнил Садян,- а на деле оказалось, что здесь кругом вонь одна, продукт человеческого разложения! Эх, русская идея, блин! Как далеки твои придумщики от реальной жизни вот здесь, в глубинке. А ведь большая часть основной России и состоит из таких вот Незасыпаек, Гробовщин, Заиграевых и прочих малых городков, сёл и деревень. Нет, армяне живут, может, и не богаче, но, как здесь говорят, справнее что ли. Иное дело, а зачем мы тогда едем в Россию? И при царе ехали, и при коммунистах, и теперь. Меняется строй, меняется сама жизнь, а мы продолжаем ехать и ехать. И грех мне, например, жаловаться. Я – уважаемый человек, хорошо зарабатываю, обладаю определённой, в общем-то, нешуточной властью. И вряд ли бы там, у себя, достиг я такого уровня. И жена моя довольна, и дети, и никто нас никогда не считал здесь чужими, словно и не было распада СССР. Впрочем, и в Армении чудаков хватает! И кричат мои земляки по любому поводу, и раздражаются с пол-оборота, и иных диковатых привычек у них не мало. Я просто давно там не был, а потому многое естественно забыл. Значит, надо терпеть и спокойно работать с теми людьми, среди которых ты сегодня живёшь. Садян спросил у выжидательно остановившегося в коридоре мужика, как того зовут, а получив ответ, что Георгий, спросил по-свойски:
- Георгий, дорогой, сейчас в конторе уже никого нет. Поздно. А мне надо до завтра как-то перекантоваться…
- Ноу проблем! – Отвечал Георгий с пьяным артистизмом. – Вон ключ на окне бери, и вот вторая комната. Она пуста, как банковский сейф после ограбления. А я со своей бабой во второй ночую. Если скучно станет, заглядывай, кацо.
- Я не грузин, Георгий, - отрицательно повёл головой полковник, - я армянин.
- Так, это ещё лучше, - возрадовался мужик. – Армянский коньяк лучше грузинского. Факт! И от турок мы вас не зря спасали…
- Это тоже факт. – Весело согласился Садян, проворачивая ключ в изрядно разбитой замочной скважине. – Ладно, завтра поговорим, Георгий, а сейчас, с твоего разрешения, я немного покемарю.
- Ноу проблем! – Вновь согласился мужик и открыл дверь своей комнаты, откуда уже раздавался гвардейский храп его второй половины. А ничего мужик-то, подумал Садян, шаря по стене в поисках выключателя. – Хоть и пьян в стельку, но не агрессивен, а напротив, приветлив. И по уровню никак на работягу не тянет, поскольку историю знает… Когда засиженная мухами лампочка наконец-то осветила небольшую, оклеенную дешёвыми обоями комнатёнку, Садян увидел прямо перед собой кособокий стол со столешницей из прессованных опилок и две табуретки на трёх ножках. Стоял тут ещё и шкаф без одной дверки и дешёвый диван с характерным бурым пятном посерёдке, которое брезгливый полковник тут же прикрыл сначала сложенным вдвое целлофаном, а затем и прихваченной на всякий случай пелёнкой. В комнате было затхло, пыльно и вообще как-то неуютно, словно лесное начальство отрядило её не для своих сотрудников и, так сказать, граждан Российской Федерации, а для пленных диверсантов вражеской армии или только что арестованных злодеев, незаконно промышлявших лесом в местных угодьях. Полковник невольно выругался по-армянски и для начала достал баллончик с дезодорантом. Потом в руках его появился веник. Не поленился он сходить и к машине за автомобильным пылесосом. Когда последний стал высасывать пыль из стен и дивана, в комнату заглянул несколько протрезвевший сосед:
- Ну, ты и даёшь, ара! Чистоту, видно, любишь? – Сказал он с некой долей мужичьей зависти. – А мы вот привыкли… Плохо это, конечно, но что поделаешь? Кругом она, эта грязь. Ты ещё на лесоразработках не был, в вагончике не жил…
- Не жил. – Согласился Садян. – Но, знаешь, Георгий, всё от человека зависит. Можно и в городской квартире, и в особняке жить как свинья!
- Это точно! – Легко согласился мужик и громко икнул. – Слушай, ты извини, я не спросил, как тебя зовут и за каким х… ты в эту глушь приехал?
- Гарник Гарьевич меня зовут. – Ответил после небольшой паузы Садян. – Я полковник юстиции из следственного управления. А приехал из-за пожаров. Слышал про них, наверное?
- Эх, ты… полковник юстиции, - испуганно прошептал мужик Георгий и от неожиданности бухнулся задницей прямо в коридор. – Вы, пожалуйста, товарищ полковник, извиняйте за мой вид, матюги и прочее. Я ж говорю, здесь если не пить, то с ними с ума сойдёшь! Вот хоть комната эта. Что за шкаф, за диван, даже стульев нормальных не могут принести.
- А ты, Георгий, здешних людей-то немного знаешь? – Примирительным голосом спросил следователь. – Например, тех, что сгорели?
- Знаю, Гарник Гарьевич. – Охотно и даже с некоторым энтузиазмом отвечал всё более трезвевший Георгий.
- Говоришь, брагой тебя опоили, негодяи? – Зло спросил Садян. – Ты давай - ка садись к столу, я тебе нашей чачи плесну. Ну, и расскажи мне под неё, о чем знаешь. С этими словами полковник постелил на стол привезённую из Города целлулоидную скатёрку и достал из баула бутылку со снедью. Глянув с восторгом на красивую бутылку, Георгий осторожно уселся на круглую табуретку, с удовольствием втягивая широкими ноздрями запахи нарезаемого Садяном копчёного шпика.
- Ну что, - занюхав первую рюмку, стал вспоминать совсем вытрезвившийся Георгий. – Избы здесь, как вы верно заметили, сгорели две. Стояли они по соседству и сгорели почти одновременно. Хотя, мне участковый рассказывал, что вроде как одна за другой, то есть пожар попросту перекинулся с крыши на крышу.
- А что, крыши не шиферные разве? – Перебил рассказчика Садян.
- Нет, - уверенно отвечал Георгий. – Бабки, говорят, работали прежде в колхозе, то есть жили бедно. Поэтому крыши перекрывали рубероидом, а его, как вы знаете, делают из нефтепродуктов.
- А что за бабушки? Охарактеризовать можете? – Агрессивно поинтересовался Садян.
- Сначала загорелось у восьмидесятилетней Марьи Никулиной. – Продолжал рассказывать Георгий, – а уж потом у старенькой Дарьи Самолётовой. Ей, по-моему, уже за девяносто. Говорят, она даже ничего и не услышала, потому что в деревне её издавна звали Дашей Глухой. Ещё когда девкой на лесоповале работала, её сосной макушкой достало, в том числе и голову задело. С тех самых пор она хромала и, как говорится, обходилась без слуха.
- А почему загорелось то хоть? – Поинтересовался как бы между прочим Садян. – Я читал, что вроде как проводка подвела.
- Знаете, товарищ полковник, точно не знаю, врать не стану, хотя разное болтают. – Делая руками вращательные движения, рассуждал Георгий.
- Ну, что, например? – Спросил Садян, щедро разливая по второй.
- Живёт тут на камчатке один старый лесоруб, Митрохой зовут, хоть ему и за восемьдесят. – Прицеливаясь к стопке, продолжил рассказ Георгий. – Он якобы видел незнакомого мужика возле Никулинской избёнки, и видел его всего за несколько минут до пожара. Но он бухает здорово, такому веры, как говорится, ноль целых хрен десятых. Вот.
- А ещё что слышал? – Не унимался следователь, с аппетитом прожёвывая бутерброд с салом.
- Да, понимаете, Гарник Гарьевич, сдаётся мне, что местных жителей серьёзно запугали. – С некоторым страхом в голосе предположил Георгий. – Вот они и блеют как овцы…
- …возле кладбища, - договорил за Георгия фразу Садян. – Еду я час назад мимо здешнего кладбища и вижу, как они возле кладбищенской ограды травку щиплют. Ну, остановился я, прислушался. И, правда, жалобные такие голоса у них. Словно напугал кто их. Может собаки, а то и волк. Овец – можно, согласен, а людей кто напугать мог?
- Говорят, какой-то шибко борзой следователь из Заиграева орал, чтобы лишнего не болтали, паники не сеяли. – Проговорил Георгий. – Но не думаю, чтоб следователя кто из здешних шибко испугался. Он всё же представитель государства, человек при должности. А вот какие-то мутные из лесу по домам ходили – это точно. Сам двоих видел, в камуфляже и с ружьями.
- Может, охотники попить заходили или узнать о чём-нибудь, - предположил полковник. - Дорогу, например, самую короткую, чтобы по лесу не плутать, или порезались, укололись, или кто ногу подвернул?
- Уколоться – это у нас нынче запросто, маков кругом до сих пор сеют, сколько хотят, даже сам участковый. Знаете, на опохмелку тратиться не надо: дёрнул пару кружек макового отвара – и ты практически здоров. – Начал философствовать Георгий, но следователь скорчил недовольную мину, и он вернулся к затронутой теме:
- Да, не похожи они на охотников. Я же говорю – «мутные». Не то военные, не то какая-то бригада из охотуправления, а может, обыкновенные бандюганы. Тут в середине лета браконьеры лосих с лосятами стреляли, а в рыбные озёра толовые шашки кидали… Короче, из района обещали комиссию прислать. Может, это они и шатались здесь по избам, только почему-то никто про их визиты ничего не сказал. Все молчат, как будто, блин, им всем языки отрезали. После этого собеседники ещё раз дружно чокнулись и, согласно похвалив напиток, принялись за открытую баночку солёных рыжиков. Через полчаса Георгия вновь сильно разморило, и он, поблагодарив следователя за классное угощение, направился под бок к жене отсыпаться.
Глава сорок пятая
Зачем отлучались Ларисины сыновья?
- Я хорошо помню все наши разговоры последних дней, - вспоминала женщина. – Чаще они касались школы, новых учебников, несправедливых отметок и прочего. Думаю, впрочем, что разговоры эти к их исчезновению не могут иметь абсолютно никакого отношения. А вот их душевное, психологическое состояние в последние дни заметно изменилось.
- С этого места, пожалуйста, поподробнее. – Попросил женщину Альберт. – В чём конкретно эти перемены обозначились?
- Прежде всего, они стали очень плохо спать. – В каком-то томительном миноре стала выговаривать слова Лариса Сергеевна. – Раньше, бывало, присяду на край кровати, расскажу им какую-нибудь интересную историю, и минут через пять они, глядишь, уже посапывают. А тут стали вдруг томиться, елозить по простыням, задавать какие-то странные вопросы, а когда, наконец, засыпали, то и сон их мне совсем не нравился. Беспокойно они спали и даже нередко кричали во сне. Я стала подозревать, что их кто-то сильно напугал, что они ждут каких-то серьёзных неприятностей, что им надо обязательно каким-то образом помочь. И только я стала у них помаленьку выведывать - что с ними такое случилось, как они вдруг пропали.
- Так, Лариса Сергеевна, а теперь давайте вспомним, что они говорили друг другу. Может, реплики какие-то памятны, имена, места и планы? – Терпеливо понуждал к воспоминаниям взволнованную женщину журналист.
- Планы мы строили раньше сообща. – Вспоминала женщина. – Например, на осенние каникулы я собиралась взять неделю в счёт отпуска и свозить их в Питер. Сходить там в цирк, в Русский музей, в детское кафе на Васильевском, в кинотеатр «Колизей» на Невском. А в последнее время у меня было много работы, и они от меня отдалились. А я, дура, всё откладывала это отчуждение исправить. И вот дооткладывалась…
- Лариса, мы с вами хотели вспомнить некоторые их разговоры, – несколько виноватым голосом проговорил Альберт. – Давайте попробуем, если не забыли.
- Ах, да, - поспешно согласилась женщина, и всё её красивое лицо искривилось мучительной гримасой воспоминания. – Да, эти странные разговоры на тарабарском языке они стали вести дней десять назад.
- Что за тарабарский язык? – Живо заинтересовался журналист.
- Я сначала сама ничего не могла понять. – Виновато сказала женщина. – Ну, представляете, говорят, например: «Ешьзна, равче зикту ймалпо такро?». «Делви. Лкожа рьказве. Пойсле эно.».
- В самом деле, тарабарщина. – С улыбкой согласился Альберт. – Но слышится в ней что-то знакомое.
- Вот и я очень быстро это почувствовала! – Соглашаясь, воскликнула Лариса Сергеевна. – А потому стала всё это, на первый взгляд непонятное, произносить в ускоренном режиме и по несколько раз. И у меня получилось: «Знаешь, вчера Тузик поймал крота? Видел. Жалко зверька. Слепой он».
- Я уже понял, - вторично расплылся в улыбке Альберт. – Слоги в словах поменяны местами. Что-то похожее, помнится, Пушкин применил в «Капитанской дочке», в разговоре Пугачёва со своим связным. Впрочем, там какая-то другая система. А ваши пареньки – молодцы! Интересно, сами допёрли или кто надоумил?
- Это-то, может, и сами, они у меня такие! – С каким-то тусклым восторгом ответила Лариса Сергеевна. А вот регулярно, - причём, тайно от меня - ездить на велосипедах в райцентр они сами наверняка бы не догадались. Тут, похоже, без взрослой воли не обошлось. Несколько раз они так поступали и всякий раз молчали, как пионеры-герои под пытками, когда я их просто спрашивала: «Зачем?».
- А, в самом деле, зачем? – Спросил Альберт замешкавшуюся женщину.
- Мне кажется, они отвозили в Заиграево какую-то информацию. – Сказала весьма уверенно Лариса Сергеевна и, не удержавшись, вновь заплакала. – Не могу понять, откуда это в них взялось? Это шпионство, желание подглядывать и подслушивать. Я этому их никогда не учила!
- Да, не берите вы всё на себя! – Стал утешать женщину Альберт. – Вы где работаете?
- В нашей школе, только в первую смену, в старших классах. – Проговорила сквозь слёзы Лариса Сергеевна. - Когда они приходили на уроки после обеда, я их кормила в школьной столовой и отправлялась домой. И вот несколько раз после этого они прогуливали занятия с тем, чтобы съездить в это пыльное и грязное Заиграево. Ведь раз прогуливали – значит, очень надо было!
- Верное наблюдение. – Согласился журналист. – Однако, как учитель, вы должны знать, что кроме матери и школы есть ещё и так называемая улица, которая оказывает на детей, и особенно на мальчиков, как минимум не меньшее воздействие. С кем-то это происходит раньше, с кем-то позже. А на улице есть абсолютно всё: воровство, насилие, заведомая ложь, хитрость, подхалимаж, корысть и ещё чёрт знает что! Их могли запугать, спровоцировать, обмануть, перехитрить, поймать на слове и прочее. Вы ведь говорили, что они в последнее время вели себя очень беспокойно?
- Это было видно невооружённым глазом! – Почти воскликнула женщина.
- Ну, вот видите, - успокоительно поглаживая Ларису Сергеевну по плечу, увещевал Альберт. – Лучше давайте вспомним, а кого они, как вы выразились, могли подслушивать?
- Сельских женщин, тех же старух, которые общаются в основном в магазине. – Стала вспоминать недавнее прошлое Лариса Сергеевна. – Получают свои пенсии и приходят туда закупаться: за крупами, за сахаром, за солью, макаронами, мукой, хлебом, когда его привозят. Например, привоз свежего хлеба, порой, приходится ждать часами, и они ждут, коротая время разной болтовнёй.
- А что за болтовня, не вспомните? – Живо поинтересовался журналист, всегда придававший ей, сельской болтовне, архиважное значение, при написании любой разоблачительной статьи.
- Ну что? – Словно самоё себя спросила учительница. – Про пенсии, про детей, то есть про то, как они заботятся о них, «беспомощных старухах» (хотя сами шлют им в Город деньги на прожитьё), про виды на урожай, про покупки, про пьяниц местных, которые заходили в ночи, чтобы одолжить бутылку или денег…
- Словом, что ни говори, - заключил журналист, - а всё это и есть, в сущности, экономическая и финансовая обстановка в селе. Думаю, они её и поставляли тем, кому она была необходима там, в Заиграеве, а может, и в Городе.
- Боже, что мне делать? – Воскликнула Лариса Сергеевна. – Ведь это, наверное, подло, кто-то из-за этого серьёзно пострадал, а, может, и погиб?
- Если кто и погиб, - например, старушки, - продолжал успокаивать женщину Альберт, - то не из-за этой, допустим, полученной от ваших сыновей информации. Они, уверен, даже и не подозревали, зачем каким-то городским дядям нужно иметь представление о скудных доходах ворчливых деревенских старух. Согласитесь, такого не увидишь ни в одном телевизионном сериале или американском боевике, которые, допускаю, могли смотреть ваши близнецы? Местное сожжение женщин – не сочтите, ради Бога, за кощунство, представляется мне чрезвычайно эксклюзивным преступлением. Оно, уверен, войдёт в анналы криминальных хроник, как фирменное Гривское убийство. Ни Агата Кристи, ни Жорж Сименон не придумали бы ничего подобного! Поэтому, что вы хотите от девятилетних пацанов? Их надо просто найти. Думаю, после этого случая они станут вести себя совсем иначе. Это я к вопросу о вашем несостоявшемся сближении с детьми. Всё ещё можно исправить. Старушки же погибли из-за чьей-то жадности и жестокости. И я уже подозреваю, из-за чьей.
- Альберт Эдуардович, когда вы появляетесь рядом, мне почему-то сразу становится спокойно. – С надеждой глядя Альберту в глаза доверительно сообщила женщина и устало склонила свою начавшую седеть голову на его сложенные крест на крест руки. А Альберт продолжал:
- Осталось уточнить кое - какие детали. Понимаете, живут тут неподалёку этакие странные мужики, которые точно так же, как и ваши сынишки, регулярно ездили в Заиграево. Вспомните - ка, пожалуйста, числа, когда ваши ребятки отлучались в райцентр.
- Сейчас, минуточку! – Вновь заволновавшись, попросила женщина. – Так, записывайте, Альберт, это было двенадцатого июля, двадцатого июля, а затем и шестого и восемнадцатого августа. Всего четыре засечённых мною отлучки. На худой конец, может, была и ещё одна… двадцатого или двадцать первого августа, но я не уверена.
- Сожгли их двадцать второго. – Стал размышлять Альберт. – Поэтому, скорее всего, была. У сынишек есть сотовый?
- Есть, у обоих. – Отвечала, уже успокоившись, Лариса Сергеевна. – Сначала им хватало одного на двоих, но недавно они стали ругаться, и я купила им ещё один, точно такой же «Самсунг», чтобы не было дополнительных причин для ненужных ссор.
- А, случайно, не оставил кто-либо из них свой сотовый? – Спросил Альберт.
- По-моему, один лежит в коридоре на тумбочке, - с ощутимым сомнением в голосе проговорила женщина. – Сейчас я схожу, посмотрю. С этими словами она решительно встала, но Альберт взял её за руку и сказал, что пойдёт вместе с ней:
- Так будет быстрей! – Заключил он. – Сейчас глянем на исходящие и, быть может, на входящие. Вы знаете, с кем обычно перезваниваются ваши сыновья.
- Конечно, - ответила она. – В основном, с одноклассниками и одним мальчиком из Заиграева. Они познакомились с ним во время нашей летней поездки туда.
- Тогда, думаю, мы без труда найдём на дисплее все незнакомые вам номера! – Почти уверенно воскликнул Альберт.
Глава сорок шестая
Где искать пропавших близнецов?
Телефон, и в самом деле, лежал на тумбочке под обувь. Дешёвый «Самсунг» был полностью разряжен, а потому, видимо, и остался лежать здесь. Проворно отыскав зарядку, Лариса Сергеевна вернула телефон к жизни и высветила дисплей.
- Здесь, - сообщила она почти тут же, - всего один незнакомый номер. И встречается он несколько раз. В том числе, и в те дни июля и августа, когда они тайно ездили в райцентр.
- Что за номер? Местный или… - Спросил журналист уже почти автоматически, ибо имел огромный опыт вычисления «тайных личностей» по телефонному номеру.
- Нет, не здешний, - ответила женщина, - и скорее, даже не заиграевский. Хотя, сейчас кроме МТС и «Биллайн» компаний стало пруд пруди! Впрочем, на Гриве более - менее ещё работает разве что «Мегафон», и то не везде. Но таких номеров даже у местного «Мегафона» я что-то не припомню.
- Не терзайте свою память, Лариса Сергеевна, - попросил Альберт, - она нам ещё пригодится. Пока же ясно, как мы и предполагали, что на ваших сынов вышли некие неизвестные нам люди, которые, видимо, и заставили их следить за односельчанами. Одна из целей слежки очевидна: наличные деньги, имеющиеся на руках у местных пенсионерок.
- А есть ещё? – Несколько испуганно спросила женщина.
- Думаю, да. – Сузив глаза от напряжённых раздумий, спокойно ответил Альберт. – Во-первых, этих неизвестных нам пока людей могли привлечь в наш край слухи о здешних иконописцах ещё допетровского времени. Знаете, сколько стоит икона с Николаем Угодником или Спасом Нерукотворным, скажем, семнадцатого века?
- Не знаю, конечно, - простодушно разведя руки, ответила Лариса Сергеевна. – Я не искусствовед. Может, тысячу или две тысячи долларов?
- В разы больше! – Возразил Альберт. – Я перед тем, как сюда отправиться, посидел денёк в читальном зале, «побегал» в интернете – словом, кое-что узнал. Иконы с Гривы отличали и Иван Третий, и Иван Четвёртый, а одна из них – Никольская – высветила в Григории Отрепьеве самозванца! Вот так, Лариса Сергеевна. Может, её здесь и искали. Она вообще бесценна! Ну, и кроме того, то есть, во-вторых, в речках, которые питают здешние озёра, ещё недавно вылавливали раковины с жемчугом. Например, им украшены некоторые кокошники гривских дворянок, а в архивных документах восемнадцатого и девятнадцатого веков есть ссылки на то, что некоторые местные дворяне и купцы ликвидировали свои долги в Городе и даже Питере неким жемчугом и даже золотым песком. Думаю, что местного намыва. С одной стороны, это, вроде бы, прошлое, но с другой – а что собственно на Гриве принципиально изменилось? Атомную станцию здесь построить не дали. Каких-то химкомбинатов – тоже. Экология как была, так и осталась – чистой! Поэтому сие могло привлечь в ваш край кого угодно из тех, кто умеет работать в архивах и владеет интернетом. А сегодня таких не меряно!
Удивительные вы вещи говорите, Альберт! – Воскликнула женщина и тут же вновь поблекла лицом.
- Ладно, об этом потом. – Заключил журналист. – Сейчас начинаем искать близнецов. Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, - начал декламировать журналист известную считалочку при игре в прятки. – Кого резать, кого бить… Нет, Лариса Сергеевна, могу абсолютно железно утверждать, что дети ваши живы! – Почти прокричал Альберт. – Понимаете, нет никаких мотивов для того, чтобы устранить их. Как правило, поверьте уж моему опыту, даже убийцы прикидывают – а стоит ли брать грех на душу и ещё одну практически расстрельную статью УК? Ведь в любом, даже самом последнем отморозке теплится надежда выжить. Ничего не поделаешь, это основной человеческий инстинкт. И надо об этом всегда помнить. Все мы сделаны из одного библейского теста, и нынешние поступки наши задолго до нас просчитаны и даже предсказаны. И это не фатализм, это специфика нашей психики. Простите, Лариса Сергеевна, можно сказать, что я уже приступил к поиску… Просто, книгу сейчас вдруг задумал - о жанре журналистских расследований и уголовном сыске вообще. А вот теперь, уверен, мне нужны уже не вы, извините, а мои верные товарищи и коллеги – Проектор и Смыка. Так что, подождите пока, а лучше займитесь какими-либо домашними хлопотами. Это хоть как-то отвлекает от плохих мыслей. …Журналист нашёл своих друзей в саду, где они с чувством поедали перезревшие уже яблоки и груши. Щёки их были густо перемазаны фруктовой мякотью, а в глазах играл ловчий азарт.
- Внимание, мы в деле, - громко прошептал своим друзьям Альберт и выразительно показал на веранду, где им предстояло обсудить детали грядущих действий.
- Так, Сёма, вот номер сотового этих умроков, которые, скорее всего, сожгли бабок и, возможно, где-то прячут близнецов этой Гуляевской учительницы.
- Альберт, только что я сопоставил время отлучек пропавших близнецов и этих, с полигона. Один к одному! – Заключил Проектор тихим печальным голосом.
- Ты думаешь, их убили? – Скорее с сомнением, чем с испугом спросил Альберт.
- Понимаешь, если они жгли живьём старушек, то всякое можно предположить. - Неопределённо пожал плечами Проектор. Но Смыка не согласился:
-По всему видно, что это уголовники. По крайней мере, руководит их действиями явно урка. А такой зря лить кровь, а тем более, детскую, не станет. На зоне таких не только не уважают, но, напротив, запросто и опустить могут. Думаю, мочить детей никакого смысла не было. Эти с полигона явно понимали, что их уже ищут, а потому на хрен им себе верный «вышак» накручивать, пожизненное то есть. И потом, пацаны явно про поджоги ничего не знают. А то, что они знают, в принципе уже не секрет. В это время над лесом опять появилось белое свечение, а потом, через несколько секунд, последовал гулкий удар, и по земле пошёл неприятный, морозящий душу тремер.
- Может, эту вот фигню за сухие грозы приняли? – Спросил приятелей Проектор. - А что, похоже! Сначала молния, потом гром, потом вибрация, а дождя так и нет. Чем не сухая гроза?
- По-моему, попал в десятку, - согласился Альберт. – Хотя и природа здесь особенная, с фокусами. Об этом тоже забывать не следует.
- А мы и не забываем, - парировал Смыка. – Я так ещё с той самой поры, когда кедрач здесь заготавливал. Но на повестке дня стоит другой, более важный сейчас вопрос: где пацанов искать будем? Время идёт, а, возможно, они где-нибудь в тайнике, без еды, а главное – без воды… Надо бы поспешать.
-Куда, как поспешать? – Нервно взорвался Проектор. – Пока ничего определённого в башку не лезет.
- Элементарно, Ватсон, - сделав успокаивающий жест кистями рук, проговорил Альберт. – Давно ли мы с тобой, товарищ капитан, вокруг Гробовщины круги нарезали! И, между прочим, вышло, что не в пустую. И сдаётся мне, что нынче та же примерно ситуация, что и с бабушками. То есть следы в любом случае – живы мальчишки или нет – следует искать где-то в округе. Больше попросту негде. Внимательно подумайте и переберите варианты сами и, уверяю вас, вы согласитесь со мной. В наступившей затем тишине было слышно, как Илья Ильич режет на кухне капусту с рыжим котом Барсиком, который довольно помуркивал над изловленной в ручье рыбной мелочью.
Глава сорок седьмая
Ещё одна банда, или Императив Канта по Садяну
Несмотря на то, что полковник Садян огрел за долгими разговорами про незасыпайцев едва ли не бутылку крепкой чачи, после ухода пьяного соседа он вдруг отчётливо почувствовал, что сразу заснуть ему не удастся. Что-то чрезвычайно важное, до поры дремавшее на периферии сознания вдруг настойчиво и тревожно застучало в висках, требуя внимания и прозрения. «Как-то я не так живу, - с досадой и болью подумал следователь, - не о том пекусь и печалюсь, не тому радуюсь. Пустая суета окрест, тщета земная. Умру вот сейчас на этой проссанной шконке, и не заметит никто, не всплакнёт. Должность заткнут каким-нибудь молодым майором, а Сара, показавшись на людях раз – другой в чёрной шали, начнёт голодно глазеть по сторонам и картинно теребить дорогой шотландский жакет». Поспешно накинув на плечи лёгкую финскую курточку, полковник осторожно открыл дверь и, на цыпочках миновав заблёванный намедни коридор, вышел на освещённое неровным светом крыльцо. Вызвездило. Погода явно перемещалась в сторону глубокой осени. Изо рта летел вполне заметный парок, насекомых не просматривалось даже на свету, а из палисадника явственно тянуло высохшей травой. Садян сошёл с крыльца, зябко поёжился и неторопливо побрёл прогоном к центру села. Метров через двести он почувствовал резкий запах застаревшей гари и понял, что на подходе, очевидно, дом этой самой «Кузьмичихи», дочь которой Любка-дурочка жгла у себя под окнами картонные домики и показывала прохожим задницу. Ещё через пару минут он и в самом деле увидел в ночи опавший забор, кое-как держащийся краями за опалённую берёзу. Перешагнув его, полковник оказался на пепелище, то есть на забросанном головешками и неопределёнными обугленными предметами пространстве. Веяло прахом и смертью. Постояв на пожарище каких-нибудь пяток минут, следователь окончательно понял, что никакая проводка здесь не перегорала. От местности веяло убийством. А ведь пославшие меня сюда всё это знали, а потому и торопили всё это прикрыть «бытовухой» и понадёжней. А значит? Значит, в какой-то степени причастны сами. И если я «прикрою», то и сам стану тоже причастным. Причастным к смерти каких-то беззащитных русских бабушек и несчастной дурочки. А как же тогда небо над головой, подумал полковник, задрав голову на яркие северные звёзды? «Странно, что же это со мной такое творится, почему я раньше не задумывался над этим? - Спрашивал себя Садян и не находил ответа. В это время он заметил на макушках насупившихся в ночи осин красный отсвет покачивающегося огня. Пронаблюдав за этим явлением не более пяти минут, он понял, что где-то неподалёку, на задах прогона, за банями явно горит костёр. Это его сильно насторожило, потому что вряд ли кому из местных придёт в голову разводить костёр в столь неурочное время да ещё чуть ли не посередь села! Садян напрягся и, затаив дыхание, стал пробираться к баням, кое-как минуя поваленные звенья полуобгоревшей изгороди. Скоро он и в самом деле увидел жёлтый огонёк за крайней баней, а затем и услышал отголоски какого-то серьёзного разговора. Полковнику повезло: тропа, по которой ему предстояло спуститься к костру, была почти полностью прикрыта кустами жимолости. Поэтому можно было продвигаться в полунаклонку. Что он и сделал. Добравшись до бани и оказавшись от говоривших таким образом всего в десятке метров, он осторожно присел на кучу опилок и стал прислушиваться. Низкий пропитой голос вещал «про положенье»:
- Поэтому говорю вам, не ссыте. Меня сам Шушпанов знает и советовал работать быстро и решительно. Обещал прикрыть, если что. Есть тут, конечно, косяки. Чо там у вас, Егор, случилось?
- Дык, щас Хохол звонил. Грит, его ранили, а Гаишника - наповал. Какие-то городские на них в лесу наехали, судя по всему менты. Двое. Один по повадкам – спец, стреляет без промаха. Хохол сейчас в ЦРБ отдыхает, но без охраны, сказал, что как только малёху в себя придёт, сразу делает ноги.
- А за каким мусоров-то сюда принесло? – Спросил голос помоложе и позвончее.
- Думаю, из-за пожаров. Точнее не думаю, а уверен. Шушпанов просил этих эсэсовцев, что старух спалили, найти и упокоить. Обещал зелени кусков двадцать. Так что, братаны, работы до хрена и больше!
- А зачем ему, то есть им, это? Чо, зелень некуда девать? – Проговорил ещё один, какой-то побитый молью голос.
- Дурак ты, блин! – Урезонил скептика Пропитой. – Мы ведь бизнес ихный прикрываем. И какой! Лес редчайший, сосны – в три охвата, лосиного мяса и кабанятины - прорва, клюквы, мёду – тонны! Но главное, слыхал, мужики на Медведице золото нашли. Хоть оно и мелкодисперсное, но его там больше, чем на Колыме!
- Ясное дело! – Охотно согласился Побитый молью. – На Колыме, на хрен, его уж, пади, всё вымыли.
- Правильно мыслишь, Корыто! – Похвалил Пропитой. – А есть ещё тута и жемчуг речной, и пару икон недавно у одной бабки надыбали… Я тебе скажу, зелени за них в Городе отвалят косых по десять за каждую. А если в Москву их сплавить, то умножай на три, а то и на пять! И ещё поручил мне Шушпанов одну хитрую хреновину. Сказывал, что в Нежданном озере под Гробовщиной лодка с брюликами утопла, ещё в Гражданскую. Точнее, не утопла, а белые её затопили в восемнадцатом, когда атаман Кремень взял Заиграево и рванул сюда, за всё тем же золотишком. Шушпанов о карте этой знает, про неё в ихних ФСБэшных архивах в Питере справки имеются. Но сама карта была скопирована и оставлена полковником Верховенским то ли в трёх, то ли в четырёх кулацких семьях: в деревнях Гробовщина, Незасыпайка, Гуляевка и на хуторе Безносый. И фамилии он называл… Громовы, Самолётовы и прочие – короче, все те, которые носили сожжённые этими козлами с полигона старухи. Понятно теперь, зачем их жгли?
- Ясное дело – зачем. – Послышался голос Егора. – Следы к брюликам заметали… на всякий случай. Чтобы кто-нито ещё карту не нашёл.
- Озеро, в котором затоплена лодка, небольшое. – Продолжал Пропитой. - Имея карту, найти брюлики будет нетрудно, хоть и илу там, наверное, нанесло. Но это ещё не факт. Озеро глубокое и, скорее всего, дно его не илистое, хоть и отложения, конечно, наслоились. А главное, лодку специально затопили на относительной отмели, метров в пятнадцать глубиной. Поэтому наша задача – во-первых, побольше разузнать у местных, тут между ними про эту лодку говорят постоянно, в том числе и о месте, где её затопили. А во-вторых, и в самых главных, надо срочно найти вояк-эсэсовцев, что старух жгли. Карта явно у них. Найти, завладеть картой и отправить их к старухам, которых они спалили. А брюликов, судя по всему, мультов на десять зелени!
- Да иди ты, Акула! – Не выдержал тот, кого Пропитой назвал Егором.
- Я - то пойду, а вот к тебе, задница, раз вы на ментов в лесу наскочили, порученье есь! Узнай, где они, суки, жируют и чем дышат. Понял? – В голосе Пропитого явственно слышались угрожающие нотки. – А то они нам всю малину тута обсёрут.
- Не боись, выясним! – Попытался быть убедительным Егор. – Знаю, что были они в Гробовщине, а куда дальше собрались, узнаю завтра.
- Узнай, узнай, - с кривой усмешкой соглашался Пропитой. – Только смотри, как бы и тебя в ЦРБ не отправили!
- Я их сам оправлю, - зло пообещал Егор. – На погост.
Садян осторожно выглянул из-за предбанника. Вокруг костра сидело пятеро. Рожи у всех были возбуждённые и злые. Красный огонь костра, то замирая, то вспыхивая с новой силой, придавал им сатанинское выражение. Нет, подумал, отодвинувшись от угла предбанника полковник, одному мне с ними не сладить. К тому же Проектору грозит реальная опасность. Надо бы ему позвонить и этому спецу из газеты – тоже. Другого выхода просто нет.
Проснулся полковник от какого-то зудящего беспокойства и острого ощущения утраты, словно минувшей ночью бандитский костёр на окраине Незасыпайки отнял у него нечто столь привычное, без чего жить впредь станет неимоверно тяжелей и беспокойней. Выйдя на утреннюю лужайку перед окнами, он заметил на ней первые седины инея, а из развилки беспечно сорящего листвой дуба на него испытующе смотрел огромных размеров коршун.
- Кыш! – Скомандовал птице полковник, на что она неторопливо снялась с дерева, но, отлетев всего на десяток метров, уселась на другой дуб и вновь с холодным любопытством стала продолжать своё хищническое созерцание. Обречённо плюнув себе под ноги, Садян скинул нательную рубаху, поднял ведро с колодезной водой и окатился до пояса, не издав при этом ни единого звука. В душе его пел Севан.
Глава сорок восьмая
Извлечение из преисподней
А в это время в Гуляевке Смыка с натужным кряканьем пытался натянуть старые дедовы кирзачи, которые Илья Ильич снял ему с иступка (так в селе именовали чердак). Ироничный Проектор посоветовал приятелю намазать ступни солидолом, на что Смыка не преминул напомнить капитану про смазку иного рода, ту самую, в которую тот угодил на брегах Заиграевского озера. Допив свой утренний чай, Альберт стал поторапливать товарищей:
- Шустрей, мужики! Раннее утро – пора самых позитивных поступков и ценнейших находок. Сейчас и глаз зорче, и башка иначе настроена. Сейчас за час можно успеть наворочать больше, чем потом за весь остаток дня. Наконец, кирзачи сдались, и Смыка удовлетворённо двинул ими об пол. Илья Ильич протянул Смыке стопку самогона и деловито перекрестил сыскную троицу в дорогу. В это время позвонила Дина:
- Алик, - с нескрываемой тревогой полушёпотом проговорила она, - как вы там? Говорят, что на этой Гриве вечно что-нибудь не ладно: то пристрелят кого, то в болота заманят, то сожгут. Я переживаю…
- Не стоит, Дина. Пустое. – Отвечал с некоторой смешинкой в голосе Альберт. – Потенциальных поджигателей мы вычислили, но они канули в нети. Если выйдем на след, то Проектор вызовет ОМОН. Так что, не беспокойся. Ну, что там по Садяну?
- Я думаю, тебе, то есть вам, с его стороны ничто не угрожает. Он, конечно, карьерист, как и все они там, в Следственном Комитете, но не подлый. Знаешь, тип такого обрусевшего кавказца, очень хлебосольного, краснобаистого, компромиссного. Ты бы мог с ним поладить, потому что ты, ну, круче что ли. Не люблю делать комплиментов в глаза, но…
- Дина, я тут в Гробовщине с ним в «непонятки» поиграл, и он показался мне крепким орешком, хоть и сдрефил в конце концов. – Пытался не очень решительно возражать Альберт.
- Ну, вот видишь, сдрефил. Он весь в этом, в сомнениях, то есть. Так что, помни об этом и используй при случае. Да, что я тебе, право?! – Воскликнула, словно опомнившись, Дина. – Ты в этом вопросе плаваешь куда глубже. Но я звоню не столько по Садяну, сколько по ФСБ. Есть у нас там свои люди, сам понимаешь… Так вот, этот новый полковник из Питера, который замом начуправления приехал, имеет на Гриве свои интересы и соответственно своих людей.
- Что, бизнес что ли? – Стал тут же уточнять Альберт.
- Видимо, не без этого. – Уклончиво отвечала Дина, очевидно, опасаясь прослушки. И вот ведь какая случайность усматривается. Этот самый полковник Шушпанов является двоюродным братом жены губернатора Параева. Поэтому, Богом заклинаю тебя, Алик, будьте там предельно осторожны. Похоже, этим плохим парням на тамошних старух плевать с высокой башни. Вы им сейчас что кость в горле, а кость, как известно, любой старается побыстрее достать!
- Я всё понял. Спасибо, Дина. Я тебя обожаю, майор! – В голосе журналиста прорезывалось истинное тепло. Попрощавшись с женщиной, Альберт скорее предложил, чем скомандовал:
- Давайте так, - я стану прочёсывать окраины села справа, а вы вдвоём – слева. Смысла нет переться всей толпой. Так быстрее выйдет. Если ничего не находим, то объединяем усилия и чешем опушку уже все вместе. И не возражайте. Вы на пару лучше работаете, а я – волк-одиночка. Вы меня только отвлекаете, а я привык к сосредоточке. Если что – телефонируйте. Итак, встречаемся возле ДК. И они разошлись как в той песне «Дан приказ ему на Запад…». Окраины Гуляевки были очень разношёрстными, совсем не такими, как у большинства русских сёл, изобилующими картофельниками, капустниками, банями да дровяными сараями. Видимо, когда-то Гуляевка была этаким районным центром или чем-то типа того. Альберт то и дело натыкался то останки каких-то складов, то на развалины молокозавода, то на руины МТС, то на покосившийся остов котельной. Земля по периметру села была как после войны: вся в каких-то буграх, рытвинах, воронках. Там и сям торчали из неё разные вышедшие из употребления предметы: бетонные балки, металлические трубы, рельсы, каркасы, тросы, кольца, штыри… Альберт ощущал себя на такой местности этаким сапёром, хоть и был без миноискателя. Но он не только внимательно осматривал каждый квадрат пространства, но и вслушивался в эфир. Остывший за ночь воздух постепенно вновь начинал теплеть и утрачивать прозрачность, что Альберту крайне не нравилось, и он уже начинал себя корить за то, что в поиск вышли слишком поздно, когда… до слуха его донеслись какие-то неясные то ли всхлипы, то ли вздохи, то ли причитания. Стремглав вытянувшись в классическую стойку ирландского сеттера, Альберт принялся устанавливать направление, которое эти звуки источало. Сделать это было не так легко, поскольку, во-первых, звуки были чересчур слабы, а во-вторых, не постоянны. Они то неожиданно появлялись, то ещё неожиданней исчезали. Едва Альберт успевал их уловить, как они уже истаивали где-то в этих многочисленных траншеях и кучах разного хлама. Наверное, со стороны, думал Альберт, я сейчас похож на сумасшедшего танцора, которого выслали из театра на свежий воздух. Так Альберт «танцевал» не менее часа, обойдя приставным шагом на полусогнутых более гектара, постепенно сужая круги. Наконец, он определил точное направление источника звука. Всхлипы, а это были именно они, исходили из-под кучи рыжего песка. Лишь сейчас Альберт отчётливо заметил, что в отличие от всего остального антуража, имевшего серый цвет застарелой нетронутости, куча была свежей. Так, подумал он с всколыхнувшейся надеждой в груди, куче этой никак не более двух-трёх суток. После этого он резко прекратил свой танец и стал вертеть головой в поисках если не лопаты, то хотя бы фанерки или куска металла. Но как назло кругом торчали лишь штыри да тросы! В это время впереди над лесом неожиданно появилось яркое белое свечение, а затем ударило так, что он сел на песочную кучу. Ничего, подумал он, будем считать, что на сей раз сверкает к счастью и, достав сотовый, набрал Проектора:
- Быстро ко мне! – Заорал он не своим голосом. – Я под развалинами молокозавода. По дороге прихватите что-либо для копки сыпучего грунта. Отключившись, Альберт присел на четвереньки и стал отгребать песок руками. Проектор со Смыкой появились минут через пятнадцать … со снегоуборочной лопатой. К этому времени Альберт уже успел разгрести примерно половину и стало виден ржавый железный лист, которым была накрыта какая-то крупная яма. С лопатой работа пошла успешней и вскоре поисковики услышали отчётливый детский плач. Альберт стал белым как мел, а молодого отца Проектора забила крупная нервная дрожь и в наступившей тишине раздавались только скрежетания дерева по металлу да злобная Смыкина матерщина. Наконец, песок был окончательно свален на стороны, и мужики стали прилаживаться к тяжеленному металлолисту. Края у него были ржавыми и с зазубринами, а потому следовало быть особо осторожным. Выручил всех Смыка, который откуда-то достал метра полтора мешковины, которой обмотал края листа сразу с трёх сторон. После этого осталось лишь упираться и крякать, крякать и упираться. Когда лист, наконец, поддался и пополз в противоположную от кучи песка сторону, под ним обнаружилась глубокая округлая яма по типу канализационного колодца с суглинистыми стенками. На дне её, тесно прижавшись друг к другу, лежали два худеньких тельца, вздрагивавших при каждом скрипе листа. Оставив лист в покое, Альберт достал из сумки прочный капроновый шнур и стал спускать его вниз. Потом до него что-то дошло, и он, наклонившись над ямой, с максимально возможной теплотой в голосе громко проговорил:
- Серёжа, Витя, милые мои, не бойтесь. Я милиционер и не сделаю вам ничего дурного, сейчас я спущусь и подниму вас на поверхность. И он стал спускаться, а Проектор со Смыкой страховали его сверху. Воздух в яме был спёрт и смраден, а ещё в ней было холодно, как в гробу. Подхватив детей за поясницы, Альберт едва не расплакался: так они были худы и стылы. Когда их стали поднимать, Альберт заметил на краях ямы следы детских пальцев: видимо, мальчишки в отчаянии пытались копать землю руками. Потом он начал помогать подъёму ногами, попеременно отталкиваясь то от одной, то от другой стенки. Да, подумал он по ходу, без Смыки бы этот процесс растянулся на час, а то и поболее. Наконец, оказавшись на самом верху, Альберт упёрся в стену спиной и стал передавать мальчишек наружу. Отвыкнув от дневного света, они страдальчески заслонялись от него грязными ладошками и тихо выли.
- Ну, всё, бл…, - выдохнул Смыка, - считайте, что они мои кровники.
- Мои – тоже, - согласился Проектор, закутывая близнецов в небольшие детские одеяльца и поя их тёплым сладким чаем. До дому детей несли на руках. Когда до него оставалось ещё метров двести, а то и больше, из калитки со стонами выбежала молодая женщина и, увидев идущих, не удержалась на ногах, упала. Потом стремительно поднялась, но через несколько шагов вновь упала. Тут Альберт понял, что уже не забудет и не простит этого никогда. А потом Лариса Сергеевна безутешно плакала и целовала ему руки.
Глава сорок девятая
Чему позавидовал Линдмарк
Спутниковый забулькал почти сразу после возвращения поисковиков в дом Ильи Ильича. Альберт прикинул, кто бы это мог быть, и неопределённо пожал плечами. Нажав кнопочку «Связь», журналист, к полному своему удивлению, услышал взволнованный голос следователя Садяна. Тот разговаривал с ним так, словно и не было между ними никаких «непоняток».
- Альберт! – Орал Садян на «ты», будто своему старому приятелю. – Слушай, нам необходимо пересечься. Я тут кое-что разведал, вам с Проектором не помешает об этом тоже знать. И вообще, думаю, пришла неотложная необходимость объединить наши усилия. Их чересчур много и над ними солидная крыша. Валяйте ко мне, пока эти мазурики не рассосались по Гриве. Так, приедете, Альберт?
Гарник, так эти трое в Незасыпайке? – Сфамильярничал в ответ журналист. – Вы их видели?
- Их здесь пятеро, а не трое. – Несколько приглушил голос следователь. – Будьте осторожны, они очень плохо на вас настроены. И, возможно, в Гуляевке у них есть сообщники. Я видел их минувшей ночью, они жгли костёр неподалёку. Потом собирались заночевать у здешнего жителя Корнея Докукина, который полжизни просидел в тюряге, а теперь вот держит полтора десятка поросят, двух коров и пасеку.
- Выезжаем, полковник. – Успокоил Садяна журналист и тут же бросил своим – чтоб обедали и собирались в Незасыпайку.
- Впрочем, - остановил сам себя Альберт. – Целесообразней нам вновь разделиться. Мы с Семёном уезжаем, а ты, Сань, остаёшься здесь, на хозяйстве с Ильёй Ильичём. Сдаётся мне, что Садян вышел не на наших с полигона, а на каких-то ещё. Видимо, на тех, с которыми мы уже знакомились по дороге из райцентра в Гробовщину. Так что, Саня, ты отслеживаешь этих, что мальчишек в яму закатали, а мы буквально «туда -обратно».
- Надо так надо, - недовольно согласился Смыка. – Только давайте там осторожней, хотя бы под пули не лезьте. Пусть, если что, уголовка их тормозит. Им за это платят. Ну, и броники у них имеются, а у вас что? Один «Макаров» на двоих. Обедали на сей раз буднично, почти молча. Каждый думал о своём, а Илье Ильичу стрельнуло в поясницу, и он, свалившись на старый продавленный диван, только охал и вонял скипидаром. Отобедав супом из белых грибов и пшённой кашей из русской печки, напарники стали собирать сумки. И вновь далёкий Линдмарк почувствовал их намерения:
- Куда намылились, странички? – Спросил он Альберта по спутниковому. – Впрочем, давай сам угадаю на вскидку. Если учесть, что вы сейчас в Гуляевке, то полагаю, что намерены посетить Незасыпайку. Так, майор?
- Яволь, герр оберст, - неохотно согласился Альберт. – Только, знаете, шеф, Вы чем тут угадывать, лучше бы мне травматику сделали. Самое время ей воспользоваться пришло. Ну, не обрез же, в самом деле, с собой возить!
- А у тебя, что обрез имеется? – С тревогой в голосе спросил Швед.
- А то! – Сварливо отвечал журналист.
- Давай, Альберт, без самодеятельности, а? – Стал канючить Линдмарк. – Не хватало мне ещё и осиротеть на старости лет. И «Курьеру» без тебя – край! Ты, пожалуйста, помни об этом. Соберёшь материал – и бросай всё на хрен. Или подожди результатов. Вот ОМОН свои задачи выполнит, ты и подключишься.
- Понимаете, шеф, это я вычислил поджигателей. Точнее, мы с Проектором. – Всерьёз обиделся Альберт. – Я – спецназовец, и это пожизненно, во всяком случае, до пенсии, когда стану стар и немощен. А пока Вы сами называете меня майором, я – в теме. Обещаю, что специально лезть на рожон не стану, но, скажу честно, буду действовать по обстановке, а она на Гриве практически непредсказуема. Понимаете, этого даже не объяснить, надо просто здесь быть, чтобы это почувствовать и понять. В это время за лесом так рвануло, что вся изба Ильи Ильича заходила ходуном. Краем глаза Альберт успел заметить и мертвенные всполохи белого огня.
- Что у вас там творится, Алик? – Встревожился Линдмарк, поскольку, видимо, чувствительный «спутник» перенёс по эфиру не только эхо удара, но и вибрацию.
- Зона, шеф. – Не сумев полностью скрыть волнения, подавленно отвечал Альберт. – Тут ещё и белый огонь над лесом появляется. И не огонь даже, а какое-то жуткое свечение, как от метеорита. Хрен их знает, что они там за лесом вытворяют, но в последнее время это происходит всё чаще и чаще. Ох, и не позавидую же я никому из тех, кто к нам, в Россию, не дай Бог, сунется! Сожгут к чёртовой матери! Ведь это они наверняка всё по самому слабому варианту гонят. Знаете, как машины заявляют к продаже? От, допустим, 450 тысяч рублей. А на практике, в автосалоне глянешь – а там эта же модель и за 550, и за 700 тысяч рублей имеется. Вот и свечение, огонь этот, уверен, они могут усилить раз в десять! Тогда так рванёт, что от всей Гривы одни пеньки останутся. Кстати, шеф, что там про этих сволочей, которые из части слиняли, слышно?
- Формируется группа для установления их местонахождения и захвата. Через несколько часов они вылетят на Гриву. – Голос Шведа стал слоиться нотками сомнения и нерешительности. – Поэтому признаюсь честно, Алик. Беспокоясь за тебя, я в то же время надеюсь, что ты ещё кое-что успеешь. Прости за эгоизм, но мне, то есть «Курьеру» конечно, хочется прав первой ночи. Эти, как ты выразился, сволочи, на самом деле ещё хуже, чем просто сволочи. Шпионы они западенские, ЦРУшные подстилки. И этот грохот, который только что долетел из ваших мест, тому прямое подтверждение. Эх, какие ты можешь статьи написать! Как мне завидно, право!
- Ну, и хитрюга Вы, шеф! – Улещил Альберт невольно раздвоившегося начальника. – Ладно, понял я всё и без Ваших намёков. А иначе и не получилось бы у меня ни хрена, иначе я просто не умею. Они простились, и Альберт, перекинув сумку через плечо, направился к двери.
Пока ехали в Незасыпайку, рвануло ещё дважды: один раз – средне, а второй так, что Альберт от неожиданности съехал в кювет, который на его счастье оказался в этом месте пологим и неглубоким. В кювете они с Проектором вывалились на густые окрестные мхи, усеянные кроваво-красной брусникой небывало крупного калибра.
- Алик, давай немного витаминами подзарядимся? – Предложил Семён. – Ну их на хрен всех, этих бандитов, КГБэшников, СБУшников, следаков, шпионов с прокурорами… Я такой брусники никогда и нигде не видел.
- Такая больше нигде и не растёт. – Согласился Альберт, жадно поедая ягоду целыми горстями. – Только на Гриве. Здесь и морошка, говорят, крупнее садовой малины, а под груздём запросто умещается крупная гадюка. Потому их здесь и собирать боятся.
- Зато белые грибы – ничтяк! – Радостно вспомнил о чём-то Проектор.
- Так, вон они стоят, красавцы! – Показал Альберт куда-то перед собой. И капитан увидел метрах в шести огромный коричневый гриб в - полкорзины величиной. На минуту оба опупели, но потом Проектор подполз к исполину боровику и бережно, как ребёнка, стал гладить его по крепкой с оранжевым отливом шляпке.
Глава пятидесятая
Бандиты в доме Корнея
Получив от Альберта сигнал, что они с Проектором выехали, Садян решил сложа руки не сидеть. Его горячая армянская кровь взывала к действиям. Надо хоть что-то разузнать до их приезда, думал полковник, что же я буду тут сиднем сидеть! Стыдно, право. И он отправился к дому Корнея Докукина, планируя всего лишь пройтись мимо и осторожно понаблюдать: не мелькнёт ли кто из шайки на подворье или в окне. Тогда по прибытии подкрепления всё предельно упростится. Докукинский дом с мезонином стоял у самого леса, над неширокой лесной речкой Верготью. Между рекой и домом Докукин обнёс изгородью обширный выпас для своих коровок, а с другой стороны подрос у него большущий сад, в котором преобладали яблони, в основном антоновки, которые сейчас, в сентябре, особенно радовали глаз прохожего. Под антоновками там и сям краснели жестяные крыши пчелиных домиков, некоторые из них хозяин поставил на весы, а с других ещё не снял дополнительные ящики с рамками – «наставки». Над садом вился приятный восковой дымок, перемежающийся с явно сивушным припахом. Не иначе, подумал Садян, бывший зэк занимался винокуренным делом. «А чего я, собственно, опасаюсь? – Спросил самого себя Садян. – Я – полковник юстиции, «важняк» следственного управления, приехал расследовать пожары вкупе с убийствами, которые, кстати, произошли всего в полуверсте отсюда. Могу и поинтересоваться, между прочим, не видели ли чего подозрительного? Бывшему уголовнику это как раз должно быть понятно». И Садян решительно отворил калитку.
- Чего надо? – Раздался грубый недовольный голос, когда следователь не миновал и треть пути до дома. Оказалось, что хозяин жёг что-то в железной бочке, замаскировавшись за высокими кустами чёрной смородины.
- Прошу прощения, - виновато проблеял Садян. – Я к вам по делу, коротко. Можно?
- Если по делу и коротко, то отчего ж нельзя? – Смягчился голос, и Садян увидел приподнявшегося над своим самодельным креслом крепкого седого мужика лет семидесяти. Особенно следователя поразили его руки. Даже с десятиметрового расстояния они выглядели этакими совковыми лопатами, приспособленными загребать большие объёмы сыпучей породы. Подойдя поближе, следователь даже несколько смутился, ибо его руки смотрелись на этом фоне игрушечными ручками младенца.
- Присаживайтесь, если по делу, - повторил уже сказанную фразу хозяин и указал Садяну на плетёный стул напротив, что следователь тут же и сделал. После этого он наклонился к Докукину (Садян не сомневался, что это был именно он) и произнёс старательно беспечным голосом:
- Старший следователь по особо важным делам областного следственного управления полковник Садян Гарник Гарьевич. Разумеется, Следственного Комитета России. Если не затруднит, назовите себя, пожалуйста, опять же говорить как-то проще будет…
- Платоном Ивановичем Докукиным меня зовут. – Отвечал рукастый мужик с хитрым прищуром, после чего Садян тревожно завертел головой:
- А мне говорили… Корней… здесь…- заикаясь забормотал следователь.
- Да вижу я, вижу, что ты, мил человек, сюда не просто так, а по наколке пришёл. – Зло усмехнулся седой Платон. – Ну, да ладно. Я Корнею старший брат, а потому говори про своё дело. Хоть и не люблю я вас, но ведь всё равно не отстанете?
- Ничего личного, - поспешил прийти в себя Садян. – Просто, дом ваш на отшибе и Корней Иванович, извиняюсь за прямоту, довольно долгое время провёл в местах не столь отдалённых, а тут эти пожары со смертями да сразу в нескольких сёлах. Ужас! И есть подозрение, что это поджоги плюс грабёж, а, может, и сто пятая с отягчающими. Короче, что видели, что слышали? Жалко ведь старушек, верно? Одна вообще ни в себе была, убогая… Может, поможете чем-то?
- У Корнея, конечно, надо бы спрашивать. – Задумчиво отвечал Платон. – Я к нему не так давно приехал, уже после пожара. Поэтому слышал только, что видели здесь в тот вечер каких-то псов в комуфляже и сапогах. Внешне на военных похожи, думаю, что только не на кадровых. Тут часть огромная стоит, каких там только нет! Одних прапоров не меньше сотни. А это такая категория … на букву «х».
- Что вы их так не любите, Платон Иванович? – С чувством спросил Садян.
- За что не люблю? – Устало спросил Седой. – Дык, сидел я, мил человек, «десятку» от звонка до звонка. Разные там были над нами людишки, но прапора – считай, все на одно лицо. Дрянь, народец. Обирали, подставляли, случалось, и до смерти доводили. И главное, просто так, из вредности человеческой. Ну, скучно им просто так на работу ходить, вот и домогались до зэков, веселили себя, бл… Поэтому утверждать не стану, но если сожгли старух, то они. Это уж точно. У них на это дело привычка.
- А Корней-то Иванович, где сейчас? – С независимым видом спросил Садян. На этот вопрос Платон ответил не сразу. Неожиданно он вдруг растерялся и даже стал озираться, словно брат спрятался где-то поблизости и достаточно его кликнуть. Профессиональный взгляд следователя отметил это особо. Почти на подсознательном уровне Садян понял, что бандиты где-то рядом, и Корней находится вместе с ними. Причём, находится явно не по своей воле, иначе такой бывалый зэк, как Платон, вёл бы себя вполне уверенно. «Надо что-то придумать, - сказал себе Садян. – Надо как-то понять, не нужна ли помощь?».
- Слушай, Платон Иванович, - виноватым голосом проговорил полковник. – Ты, брат, извини. У меня с непривычки к таким дальним командировкам что-то в горле пересохло, а к лесной конторе возвращаться далековато. Я тоже прапорщиков не люблю. Принеси - ка чего-нибудь попить.
- Может, лучше выпить? – Мрачно спросил Платон. – Медовуха есть, холодная. Будешь?
- Давно мечтал. – Признался Садян с явной радостью. Когда Платон пошёл к избе, Садян чётко заметил, как в мезонине характерно шевельнулась занавеска. «Тут они, голубчики, - решил он. – Если не все пятеро, то уж один-двое – точно. И Корнея, видно, обрабатывают, скорее всего – на сотрудничество, а он, я слышал, завязал вчистую. Такое случается сплошь и рядом. А уж на Гриве, где сидел каждый второй мужик, подавно». Переваривая эти мысли, Садян раскрыл блокнот и написал на листе в крупную клетку:
«Платон! Я знаю, что в доме бандиты, что они удерживают твоего брата. Сюда уже вылетел спецназ, и теперь от меня ничего не зависит. Хочешь, чтобы брат уцелел, дай мне знать – где они и сколько их сейчас в доме. Напиши на листе, рядом. Я для вида выпью и потом уйду. Только не глупи, прошу тебя». Вскоре появился Платон с запотевшим глиняным кувшином, двумя гранёными стаканами и матовыми яблоками в берестяной плошке. Когда он составил снедь на стол, полковник осторожно и незаметно пододвинул к нему вырванный из блокнота листок и стал разливать медовуху по стаканам. Окрест быстро распространился густой аромат перебродившего мёда и мяты, которой, видимо, Корней Докукин щедро приправлял свой фирменный напиток. Пока Платон читал написанное, Садян пристально следил за выражением его лица, которое, слава Богу, почти не менялось. Потом он эффектно, чтобы это было хорошо видно с мезонина, поднял свой стакан над столом и громко предложил выпить за хорошую осень, чтоб без особых дождей и ранних заморозков. Медовуха была и вкусна, и крепка, и что характерно – тут же бросалась в ноги. Похвалив напиток, Садян налил ещё по одной, сказав перед этим, что ему пора. После второй Садян с удовлетворением почувствовал, что наконец-то нервное напряжение спало, а невольно выступившая на лбу испарина вдруг взяла – и высохла. «Нет, - сказал себе полковник, - медовуха, и в самом деле, отменная. Лучше любого лекарства. Надо будет купить литров пять на дорогу, если уцелею». После этого он решительно встал над столом и, поблагодарив Платона за угощение и приятную беседу, направился восвояси. В спину ему так никто и не выстрелил.
Глава пятьдесят первая
Смыка выходит на след «факиров» адского огня
Оставшись один, а точнее на пару с Ильёй Ильичём, Смыка впал в пессимизм и даже хотел надраться местным дармовым самогоном, но потом вспомнил про закопанных живьём близнецов и одумался. «Выпью - ка я, пожалуй, со стариком по маленькой, и будет с меня. Потом пойду поброжу по Гуляевке, может, в ДК загляну или к Ларисе Сергеевне на огонёк. Она такая шикарная женщина и что характерно, абсолютно свободна. А что? Чем чёрт не шутит? У Альберта Дина есть, у Семёна – любимая жена с дитём, только я в этой компахе как-то затерялся: грузчик из коммуналки… Ничего, мы ещё поглядим! Вон сосед на ладан дышит, а свою комнату обещал мне. Вот тебе и квартира. И какая! Сталинка в центре Города. Да, в такую кто хочешь пойдёт, хоть та же Лариса Сергеевна. И мальчишки у неё хорошие, станут меня папой звать, будут ждать с работы, потащат в кино или в цирк, или в кукольный. Всё это, конечно, только мечты, но как считал Барон Мюнхаузен, не только мечты, но даже фантазии, порой, бывают куда важнее обыденной жизни. И хлопнув рюмку самогона с тмином, Смыка заспешил к калитке.
Было ещё светло. Петухи налаживались петь курам отбой. Те уже скреблись по насесту и о чём-то ворчали на своём полусонном курином языке. Смыка заглянул за загородку к корове и положил перед ней крупную краюху чёрного хлеба. Коровьи ноздри чувствительно задрожали, а на глазах бурёнки от переизбытка коровьих чувств выступили слёзы. Корова жевала горбушку не торопясь, не теряя достоинства. Погладив коровью морду, Смыка вышел на прогон и неторопливо двинулся в гору, пристально озирая окрестности. На огородах, как он тут же заметил, начали сжигать картофельную ботву и выкапывать морковку, кое-кто уже приступил к перекопке грядок, мешая «выдохшуюся» землю с золой и перегноем, а иные готовили к посадке озимый чеснок. Смыка, появившийся на свет в чернозёмном донецком селе, чрезвычайно любил эту золотую осеннюю пору, пропахшую яблоками, астрами и сухим навозом. Конечно, Грива – это далеко не восточная Украина, но русские люди повсюду вели себя примерно одинаково с небольшой поправкой на климат. И когда Смыковы ещё в советское воремя перебрались на Север, Сашка ничуть не изменился, разве что хэкать перестал, и южнорусское «у» в его говоре постепенно сократилось до «в». В таком блаженном состоянии он незаметно добрёл до оранжевого домика Ларисы Сергеевны, куда всего несколько часов назад принёс одного из найденных в яме близнецов. Войдя на подворье через калитку, он успел заметить на дорожке болезненно знакомый рисунок подошвы, но придать этому серьёзного значения не успел. Его ударили в сенцах, ударили сзади по затылку чем-то тяжёлым. В глазах блеснул какой-то адский огонь, и наступила тьма.
Смыка пришёл в себя от боли в локтях, которые у него были заведены под самые лопатки. Ныл затылок, а во рту было гаже, чем при сильном похмелье. Смыка невольно застонал, чем вызвал в комнате заметное движение. Кто-то несильно боднул его сапогом под рёбра и с брезгливостью произнёс:
- Ну что, очухался, легавый?!
- Сам ты легавый! А я – честный фраер. – Зло отвечал Смыка, по-прежнему лёжа лицом вниз.
- Ну-ка, ну-ка, - нетерпеливо пропел украинский фальцет, и Смыка был перевёрнут на спину. Над ним стоял молодой чернявый мужик с укороченным «калашом» на шее и штык-ножом у пояса. – Ты под кого косишь, мусор? Напрасно. Мы про вас всё знаем. И зачем вы из Города пожаловали, и сколько вас, и откуда вы.
- Ну, и откуда я, по-твоему? – Кое-как разлепляя губы, спросил у чернявого Смыка.
- Если честно, из какого ты подразделения, или, как там у вас, службы, я не знаю. Вот тех двоих, что в Незасыпайку урыли, мы вычислили точно: один, что помоложе, капитан из областной уголовки, а тот, что постарше, - журналюга из областной газеты, который тут в прошлом году задницу губернатором вытер. Молодец, блин! Я думаю, что ты либо из ОМОНа, либо из ППС. В Заигреве я тебя не видел, значит ты из областного управления. Так?
- Слушай, дай воды, а то говорить трудно, пересохло всё во рту, - попросил чернявого Смыка. Тот достал откуда-то из-за спины ковш с водой, прислонил его к Смыкиным губам. Стало немного полегче.
- Я ж тебе сказал, что я не мент, а совсем наоборот. Сам ментов не люблю, потому что сидел дольше, чем ты служишь. – Со злой иронией проговорил Смыка и получил носком сапога по рёбрам.
- Знакомые привычки, - болезненно сощурившись, прохрипел Смыка. – Служил я с такими гнидами, как ты. Все люди как люди, даже даги, айзеры, ары, казахи. Все – нормальные пацаны. И только вы, падлы западенские, никогда людьми не были и уже не станете. Что тебе от меня надо? Где Лариса с сыновьями? Куда вы их опять дели?
- От тебя нам ничего не надо. Ты просто сам на свою же задницу пришёл не туда и не в то время. – Без всякой злобы отвечал чернявый. А мальчишки, сам понимаешь, слишком много знают. Так что…
- Как тебя зовут, чернявый? – Стараясь быть спокойным, спросил Смыка.
- Петром меня зовут. – Без колебаний отвечал чернявый. – Только зачем тебе? Ты же знаешь, что мы уже переступили через черту. Так получилось. И обратной дороги нет. Лично я живым не дамся. Глупо потому что. Где-нибудь в Америке можно и пожизненное отсидеть, а у нас лучше до этого не доводить. Умереть проще.
- Слушай, Петро, про вас уже всё известно в Городе. Так что мальчишки вам уже ничем не навредят. И мать их тоже. Ну, свяжите их, оставьте здесь, а сами – в тайгу, на болота или за озёра. Грива большая! - Старался быть убедительным Смыка. – Пожалейте вы пацанов! Ну, старухи ладно, пожили… А этим даже покаяться не в чем. Не по-христиански это. Даже если ты католик, то…
- Знаешь, у меня с Богом почти никаких отношений, - легко признался Пётр. – Но в семье все православные вроде. А у меня как-то не сложилось, не до церкви было. Отца убили, мамка в Одессу убегла, а бабка всё больше горилкой торговала да шмотки перепродавала.
- Здесь-то в части ты, наверное, в бане работал? – Полюбопытствовал Смыка на всякий случай.
- В бане, в бане. – Согласился чернявый Пётр. – Я бы и дальше там бакланил, если бы не эти падлы из особого отдела. Вишь, в шпионы записали! Чего там в бане шпионить то? Парни навоюются на полигоне – и в парную. Пиво, водка, карты, девочки – вот и всё шпионство!
- Ну, а друганы-то твои, однако, на директрисах сидели. – Попробовал возражать Смыка. – А там, я так понял, много чего интересного проходит?!
- Знаешь, это не моё дело. – Парировал Пётр. – Они – офицеры, у них совсем иная жизнь. Я, если хочешь знать, и старух-то хотел спасти, и мальчишек закапывать не давал. А они мне дают «ПМ» и говорят: «Раз жалко, на - пристрели!».
- Так, может, ещё не всё потеряно, Пётр! – Вкрадчиво проговорил Смыка. – Я смотрю, ты вроде больше наш, чем их. Ну, детство не задалось, но ты ведь в этом не виноват. Никого не убивал, для шпионажа у тебя нет почвы. Так?
- В общем, так. – Согласился Пётр. – Разве что пьяные рассказы я за офицерами записывал, в них они кое-чего выбалтывали про новое оружие и учебку по его освоению.
- Ну, получишь ты за это лет пять, от силы, - сказал Смыка. – Попадёшь под амнистию и года через три откинешься с чистой совестью. И крови на тебе нет, и вся жизнь впереди. А иначе - либо смерть, либо каземат до конца жизни. Тебе это надо? Во имя чего, Пётр? Любишь Украину, так вернёшься туда после отсидки. И все дела. Зачем тебе с этими детоубийцами по одной плашке идти? Кстати, где они все? Что-то изменилось в глазах Петра, какая-то череда переживаний пробежала по его лицу. Он повесил автомат на плечо и стал развязывать Смыкины путы, то и дело что-то невнятное бормоча себе под нос. Когда развязанный Смыка привалился спиной к стене и стал массажировать затёкшие кисти рук, его охранник сел к столу и устало проговорил:
- Они пошли за село. Там на хуторе Семёновском живёт богатый фермер Касенко. У него несколько машин и целый арсенал ружей. Ну, и деньги имеются… Короче, решено его тряхнуть малость и ходу!
- А Лариса Сергеевна где? – Нервно дёрнувшись, спросил Смыка.
- В погребе она вместе с детями, - спокойно отвечал Пётр. – Да, не боись ты. Я им шубу и пальтишки туда скинул. И дал трохи поисть и испить. Так, считаешь, что лет на десять меня не закатают?
- Не за что, Петро, - убеждённо отвечал Смыка. – Я три срока отмотал, знаю. И потом, я свидетелем на суде выступлю, скажу о твоём несогласии с этими, убийцами, о неучастии в поджогах. И своим мужикам накажу. Кстати, журналист наш Альберт, не только журналист, но и майор ФСБ, герой Чеченской войны, спецназовец. Ему поверят, как никому. Он в прошлом году самого губернатора посадил и ещё целую кучу чиновников и бандитов. Сечёшь? Если ты нам к тому же поможешь этих мразей изловить, то тебе это зачтётся. Факт. Ну?
- Ладно. Решено. Они мне никогда не нравились, я уже не раз собирался соскочить, да всё как-то не к месту было. Знаешь, в бане занятно жилось и сытно. И с офицерами у меня всё тики-так сложилось, я даже дружил с некоторыми, в картишки играли, водовку пьянствовали, девок любили, стрелял я у них на стрельбище, парнушку им доставал и разные там фильмы, какие они просили. Бывало, придут ко мне на комбинат постираться и душик принять, я им по ходу флешки подгоняю: кому что. А они довольны, как дети! И благодарны, конечно. Кто коньячку выставит, кто шоколаду, кто химзащиту для зимней рыбалки, а лётчики всё спирт носили. Я из него наливки литров двадцать наделал, а потом им же и поставлял по дешёвке. С калиной, с брусникой, с клюквой, с черноплодкой, с малиной… Кому чего больше нравится. Рыжики им солил, супами из белогрибья подкармливал, щи из лосятины, жаркое из кабана. Они, бывало, на полигоне завалят сохатого и ко мне тянут, а я тушу освежую и в котёл! Так навловчился, что хоть в «Метрополь» шеф-поваром устраивайся! Слушай, а как это ты с ними здесь оказался, если, говоришь, три срока чалился?
- А я Альберту, журналисту, друг детства, вместе в школе учились, в одном классе, жили в одном подъезде. – Отвечал Смыка задумчиво. – Дружба – это святое. У Альберта здесь возникли трудности, вот он меня и попросил приехать – дескать, я, как опытный зэк, быстрее соображу - «ху из ху?».
- Сообразил? – С некоторым подколом спросил Пётр.
- А то! Я по сапожным подошвам вас вычислил. – Не без гордости отвечал Смыка. – Они считали, что цыгане бабушек жгли. А я сказал, что это, по-моему, вояки.
- Кстати, цыган с ними был. – Перебил Смыку Пётр. – Он на нужные избы наводил и всё более-менее ценное забирал. Кстати, он и настоял на сожжении домов … со всем содержимым.
- С «содержимым» говоришь? – Зло перебил Смыка. – Я вот сейчас оболью тебя вон из той канистры, выведу на лужок под окна, чиркну спичкой и погляжу, как ты затанцуешь, факир адского огня, блин…
Но в это время хлопнула садовая калитка, и Пётр, вздрогнув всем телом, вопросительно глянул на Смыку.
Глава пятьдесят вторая
Зачем пожаловали на Гриву бандиты?
Километров за десять до Незасыпайки у Альберта с Проектором вышел небольшой предметный разговор. Доев собранную в кювете бруснику, капитан как бы между прочим спросил журналиста:
- Как думаешь, что это Садян стал в друзья набиваться? Сверху что ли надавили?
- Не думаю, - ответил почти сразу Альберт. – Они там совсем не в курсе наших дел. Полагаю, он просто ведёт себя по ситуации. Было спокойно, он выдрючивался, а сейчас, видно, жареный петух в задницу клюнул, он и переменился… по ситуации. Кстати, правильно и сделал, что позвонил.
- А не может это быть подставой? – Усомнился Проектор.
- А чего радиему подставлять, например, тебя? – Выразил недоумение Альберт. – В сущности, у вас с Садяном примерно одни и те же задачи. Даже если он и сообщается с ФСБэшными, то остаётся, прежде всего, следователем по особо важным из СК России. А это, что ни говори, контора серьёзная с очень конкретными задачами. То, что старух сожгли, для них не секрет. Иначе, откуда Линдмарк пронюхал про это? Только от них! Поэтому Садян должен принести всю информацию в СК – от «а» до «я». А уж потом они решат, какой версии придерживаться. А мы ему нужны, я думаю, прежде всего, ради того, чтоб прикрыть его задницу. Следак он, видимо, неплохой, а вот оперативной работой не занимался. Проще говоря, Семён, страшно ему стало. А потому, брат, готовься. Боюсь, что без стрелялок тут не обойдёшься. Можно, конечно, спецов подождать, но боюсь, уйдут, твари…
- Усегда гхотовы! – Гаркнул Семён на малоросский манер и стал проворно перебирать пистолет. В это время над появившимися из-за поворота крестами Незасыпайского кладбища возник слепящий всё окрест белый огонь, а возникшее вдруг давление наглухо заложило уши. Могильные кресты в этом неземном свете выглядели запредельно, казалось, что машина вот-вот пересечёт условную границу между параллельными мирами: обычным, человеческим и астральным, где всё совсем не так. А как? Это и предстояло им узнать и уяснить. Грохот на сей раз был умеренным, очень похожим на близкий раскат грозового разряда. Миновав кладбище, внедорожник покатил к лесной конторе, где временно обосновался следователь. Контора оказалась продолговатым деревянным флигелем с небольшой пристройкой для постоя лесников. На высоком крыльце пристройки сидел Садян и дымил чёрной сигариллой.
- Здравствуйте, Гарник Гарьевич! – Весело приветствовал его журналист, едва притормозив возле самой ступеньки.
- И вам не кашлять! – Отвечал, избавляясь от сигариллы, следователь. – Пройдём для начала в комнату, чтоб здесь не отсвечивать. Поздоровавшись с полковником за руку, приехавшие шагнули в пропахший кислым коридор и, столкнувшись по ходу с какой-то растрёпанной женщиной неопределённого возраста, просочились в тесный мирок убогой комнатёнки.
- Однако, товарищ полковник, номер у вас ничтяк! – Злорадно восхитился Проектор. – Вошек и клопиков ночью не чувствовали?
- Да, хорош ты, Семён! – Урезонил друга Альберт. – Чую я, Гарника Гарьевича беспокоили тут паразиты покрупнее. Не так ли, господин старший следователь?
- Так, так, прикольщики, в вашу мать! – Благодушно отвечал Садян, и было отчётливо видно, что он страшно рад их приезду.
- Слушаем, полковник, - выжидательно сложив руки на столе, жёстко сказал Альберт и кивнул Проектору на второй стул со сломанной ножкой, видя, что капитан про эту ножку знает. Подождав пока Семён усядется, Садян достал из дорогой кожаной сумки плоскую фляжку и разлил жёлтый напиток по трём стаканам.
- Давайте с дороги для правильной беседы, - предложил полковник. – Потому как нам предстоит сейчас решить всё тот же гамлетовский вопрос: Быть или не быть?
- А именно? – Едва не загремев со стула, стал уточнять Проектор.
- Брать или не брать братву на дому Корнея? – Со значением отвечал Садян, выкладывая на стол свой табельный ПМ. – Можно, конечно, подождать спецов из Города. Но могут уйти в тайгу, если уже…
- Вы говорите, их пятеро? – Проговорил Альберт. – Что за люди и чего они хотят?
- Мне удалось подслушать фрагмент их разговора минувшей ночью. Они сидели у костра за баней, и я следил за ними из-за предбанника, метров с двенадцати – пятнадцати. – Стал рассказывать Садян. – Судя по терминологии, интонации и манере – это натуральные братки. Их старший несколько раз ссылался на некого Шушпанова, который его сюда прислал из Города…
- Погодите, погодите! – Воскликнул Альберт. – Мне только что звонила Дина из Следственного и сообщила, что Шушпанов, который имеет свои интересы на Гриве, есть никто иной, как полковник ФСБ, новый заместитель начальника управления и близкий родственник губернатора Параева по линии его жены, кажется…
- Я так и думал. – Вздохнул полковник Садян. – Ещё среди них был некий Егор, который пересёкся с Вами где-то по дороге в Гробовщину.
- Было такое. – Согласился Проектор. – Бугром его кличут. Он там егеря прирезал и уехал на мотоцикле. Его, к сожалению, Альберт застрелить не успел. Придётся эту оплошность исправлять…
- Но самое главное, - задохнулся от нахлынувших эмоций Садян, - я подслушал, что за интересы у Шушпанова и, видимо, самого губернатора здесь, на Гриве. Никогда бы не поверил! Да, и сейчас ещё сомневаюсь… Может, это всё больные фантазии?
- Товарищ полковник, - прервал сентенции следователя Проектор, - время ограничено, а нервы на пределе. Вы уж, пожалуйста, раз призвали нас под свои знамёна, то не тянули бы кота за яйца, а? Садян скорчил обиженную гримасу – дескать, я тут, можно сказать, жизнью рисковал, а вы не даёте похвалиться сделанным. Но тут же взял себя в руки и стал рассказывать:
- Всех погонял я не усёк, но основные запомнил. Вожака у них кличут Акула, того, который соскочил от вас в лесу, зовут Егором. Есть среди них такой сипловатый, его вожак назвал Корытом. Ещё двоих я запомнил плохо, потому что они сидели ко мне спиной и только слушали. Так вот, задания раздавал Акула. Егору, то есть Бугру, он поручил вас, то есть установить место вашего пребывания и сделать всё, чтобы вы не мешали, не путались под ногами. И я так понял, что эта установка поступила из Города от Шушпанова, то есть из ФСБ, а может, и от самого Параева. Думаю, что он опасается тебя, Альберт, памятуя о твоих прошлогодних вояжах. Кстати, Егор пообещал Акуле отправить вас на кладбище. Скорее всего, это всего лишь бандитская бравада, но лучше подстраховаться на всякий случай. Дал о себе знать и этот, по кличке Хохол, который сейчас лежит в Заиграевской ЦРБ. Егор сказал, что Хохол готовится из больницы сбежать, как только придёт в себя. Думаю, надо срочно приставить к нему охрану. Теперь собственно о том, ради чего они здесь появились. Как сказал Акула, они прикрывают на Гриве бизнес Шушпанова и компании. Скорее всего, и губернатору перепадает немало. И, между прочим, есть с чего! Значит они здесь уже давно, а не только что приехали.
- Что за бизнес-то? – Спросил Альберт, на что Садян вновь недовольно поморщился. В ответ Альберт виновато развёл руками – дескать, миль пардон, Гарник Гарьевич, за нетерпение, но сами понимаете…
- Начинали они здесь с традиционных для Гривы вещей. – Продолжал повествование полковник. – Крупная нестандартная хвоя диаметром метр и больше – явно для мебели и эксклюзивной отделки. Браконьерская охота на лосей и кабанов и соответственно реализация мяса диких животных. Сейчас оно пользуется особой популярностью не только в Городе, но и в Москве. Ну, и ягода: клюква, брусника, голубика, морошка. Скажу от себя, что на рынке цены рознятся: тепличные ягоды стоят в разы дешевле, чем из лесу. Пасека у них тут имеется. Но это всё было, так сказать, для раскрутки, скорее для изучения местности и налаживания связей. Теперь же они взялись за предметы более концентрированной стоимости и с отчётливым криминальным духом. У одной бабушки они каким-то образом выцыганили две очень ценных иконы, о которых Акула сказал, что в Городе они стоят по десять тысяч долларов, а в Москве – по тридцать, а то и по пятьдесят тысяч, то есть на наши деньги – более двух миллионов рублей за каждую. И таких бабушек на Гриве хватает! Думаю, теперь понятна одна из причин, почему горят на Гриве дома…вместе с хозяйками. Не хотят старухи расставаться со своими святыми, ни за какие деньги не хотят.
- С причиной, с мотивами мы согласны, - сказал Проектор, - но старух спалили не Акула с Корытом. Это работа хохлов с Полигона. Они нынче в бегах, и мы вот-вот должны упасть им на хвост. Мы даже товарища нашего с собой не взяли как раз из-за этого. Он в Гуляевке ситуацию процеживает. Они где-то в тех местах хоронятся.
- Кстати, не подскажете, что это за человек к вам приехал? – Полюбопытствовал Садян. - Из Угро или ОМОНа?
- Это просто мой боевой товарищ. – Ответил полковнику Альберт. – Скажем так, из УФСИН, то есть из Управления Федеральной службы исправления наказаний.
- Ну, мужики, вы, блин, даёте! – Искренне восхитился Садян. – Вашей уверенности можно позавидовать. Уже и тюремщика сюда притащили, так сказать, чтобы времени зря не терять – сразу в оковы и на этап! После этого Садян ещё долго не мог сдержать смеха.
- С иконами понятно, - удовлетворённо проговорил Альберт. – Но вы, Гарник Гарьевич, по-моему, ещё на что-то намекали?
- Разумеется. – Сразу согласился полковник. – Всё дело в природных особенностях Гривы. Вот я приехал сюда из весьма экзотических мест. Главный Кавказский хребет, озеро Севан, ледники, сланцы, вулканические отложения… Но даже мне бывает здесь неуютно. Понимаете, там у нас всё как-то прозрачней что ли. А вы возьмите здешние озёра! Совершенно непонятно – откуда у них такая глубина? Теоретически этого не может быть, потому что сегодня здесь нет никакой сейсмической активности, а значит, не может быть и щелей в земной коре. Ну, десять – пятнадцать метров, я ещё понимаю. Но откуда сто? А то и глубже... Ведь, это уже сопоставимо с Байкалом и Иссык-Кулем! И вот эти природные таинства дают свои результаты. Акула сообщил, что его люди уже моют на одной из речек Гривы самое настоящее золото, хоть и мелкодисперсное. То есть мелкий золотой песок. Но ведь возможны и самородки. Более того, они же стали находить кое-где речной жемчуг. И, видимо, в этом тоже нет ничего удивительного, поскольку многие кокошники новгородских красавиц в двенадцатом-тринадцатом веках были украшены речным жемчугом. А ведь Грива когда-то была на территории Новгородской республики, которая простиралась до самого Камня, то есть Северного Урала. Здесь, видимо, новгородцы и добывали жемчуг. Всё просто было до поры забыто.
- Это уж точно. – Согласился Проектор. – Наших властителей вечно тянуло и по-прежнему тянет куда-то в дальние края: надо ли, не надо ли – всё одно! Подайте нам Арктику, Дальний Восток, Крым, сапоги они, видите ли, желают в Индийском океане мыть. В своих-то озёрах, как сказал бы Смыка, западло! А между тем, всё здесь у нас есть! Мне даже местную нефть в бутылке показывали. Только бурится до неё глубоко и парафину в ней многовато, из-за него она по зиме превращается в колбасу и без подогрева застревает в трубах. Но придёт время – и без неё будет не обойтись, потому что сланцевая добыча на американский манер – убийство природы!
- Да, совсем забыл сказать о главном. – С досадой шлёпнул себя лбу ладошкой Садян. – Акула сказал, что как минимум у одной из погибших в этом адском огне бабушек якобы была карта, следы которой нашёл в питерских архивах НКВД – КГБ – ФСБ полковник Шушпанов. На ней нанесено точное место затопления ещё в Гражданскую лодки с «брюликами», то есть с брильянтами, рубинами и прочими драгоценными камнями на какую-то немыслимую сумму в миллионы долларов. Карта – двойная: на одной её части – само озеро, его местоположение, берега, подъезды и всё такое. А на второй – конкретное место затопления, промер глубин и так далее. Последнее, сказал Шушпанов Акуле, очень важно, поскольку за минувшее время лодка ушла под толстый слой ила, и на дне предстоит нешуточная работа. Так что, точное место затопления – это ключ к обнаружению драгоценностей. Карту эту затопивший лодку полковник Верховенский скопирповал и отписал для надёжности на сохренение сразу нескольким кулацким семьям.
- Что, вот так просто доверил клад случайным людям? – Попробовал не поверить скептический Проектор.
- Я сначала тоже так усомнился, но вскоре понял, что Верховенский понимал, что под толстым слоем воды клад практически недосягаем. В здешних сёлах народ не то что глубоко нырять, плавать то в ту пору не умел. Список фамилий хранителей карты неким дьявольским макаром оказался в руках у этой компахи с полигона. И вот они стали этот список проверять: семь изб спалили, а нашли карту или нет – не знаю. Но потенциальных свидетей, то есть старушек, которые могли эту карту лицезреть, эти господа уничтожили. Впрочем, я догадываюсь, откуда у офицеров украинской армии эти сведения.
- Ну, не тяните, полковник! – Уже взмолился нетерпеливый Семён.
- Знаете, у одного из них, по словам Акулы, фамилия та же – Верховенский. А, между прочим, белый полковник Верховенский – опять-таки это информация Шушпанова – благополучно достиг Архангельска и кораблём покинул Россию. Причём, эмигрировал он в Соединённые Штаты. А дальше… Украина уже с давних времён по сути является американским доминионом и снабжается из Штатов не только деньгами и оружием, но и информацией, специалистами по России, среди которых нередко встречаются выходцы из России. И тут, как говорится, дело техники. Садян замолчал и стал вытирать со лба густо льющийся с него пот.
- А Вы, Гарник Гарьевич, очень умны, - оценил только что озвученную информацию Альберт. – И дело здесь не только в том, что, я полагаю, наконец-то пролит свет на главную причину произошедших трагедий. Становится ясным, зачем эти ребята с Украины затесались сначала в Краснодар, получили наше гражданство, а затем приехали сюда и всеми правдами и неправдами добивались работы на полигоне, то есть легализации своей надёжной оседлости на Гриве, близ интересующего их озера и указанных Верховенским деревень.
- Тогда, и в самом деле, получается – Быть или не быть? – Подал голос капитан.
- Вот именно, - согласился Садян. – Тем более, что моего деда, о котором я нынче всё чаще и чаще вспоминаю, звали Гамлетом, а отца соответственно зовут Гарри Гамлетович.
- Ладно, философы! – Оборвал Альберт Проектора и вынес решение:
- Мы офицеры при двух ПМ. Среди засечённых следователем по особо важным делам СК России бандитов находится некто Егор, который несколько дней назад зарезал неподалёку от Гробовщины местного егеря, то есть матёрый преступник, «мокрушник». Остальные нами также подозреваются как в уже совершенных преступлениях, так и в подготовке новых, возможно даже убийств. Поэтому, пока ОПГ не покинула место своей дислокации, нам надлежит локализовать её. И если сразу не взять преступников, то, по крайней мере, удерживать их до подхода спецов из СОБРа. Ну, что, друзья, совет в Филях окончен. Проверили оружие и вперёд!
На выходе из дома Альберт с грустью заметил, что ещё в Гуляевке поразившие его воображение георгины в одночасье поникли и стали стремительно увядать. Здесь, в небольшом аккуратном палисаднике, за которым, видимо, ухаживала какая-нибудь тётя Клава из лесной конторы, их было с десяток. Он присел на корточки возле крайнего, тёмно-красного бутона. Ещё недавно волновавший душу необычной глубиной цвет буквально на глазах утрачивал все свои неповторимые тона и полутона, превращаясь в блёклую свекольную фактуру с глубокими чёрными прожилками. Подошедший сзади Проектор сухо констатировал эту грустную неизбежную перемену по случаю всплывшим в памяти стихом:
- Ты заметил? Сменились ветра,
Первым холодом издали тянет,
И моя золотая пора
Со дня на день серебряной станет.
Поблагодарив капитана за напоминание о первом заморозке, Альберт остро почувствовал, что должен написать об этом сам: об увядании и досадном уходе красоты куда-то ТУДА, где непременно будем все мы – кто раньше, кто позже. Вот сейчас, к примеру, мы тоже уходим, прекрасно понимая, что можем и не вернуться, то есть навсегда остаться где-то ТАМ, где пора у всех одна – не золотая и не серебряная, а чёрная, как земля. Ей человек сколько ни пробовал, так и не дал сколько-нибудь точного определения, ибо не возвращался оттуда ещё никогда. «Нет, я обязательно должен вернуться вот к этой калитке, - пообещал себе Альберт, - вернуться и написать, пока свежа вдруг пойманная интонация. Это будет замечательное стихотворение!».
Глава пятьдесят третья
Второе извлечение из преисподней
Смыка сделал Петру выразительный знак, что он встанет за дверь в комнату и с силой прошептал:
- Не бойся ничего, Пётр. Или сейчас, или никогда. Иначе тебе придётся убивать и меня, и детей, и женщину. Пожалей хотя бы самого себя, иначе потом с ума сойдёшь, а то и застрелишься! В ответ Пётр стремительно сузил глаза и решительно кивнул.
- Забыл сказать и спросить, - проговорил он, шагая к двери, - хороший ты мужик, спасибо. Как тебя зовут?
- Саней меня зовут, погоняло – Смыка. – Ответил Смыка. – Между прочим, родился и вырос я тоже в восточной Украине. Так что, земляки мы с тобой, Петро. Кивнув в ответ, Пётр стал открывать входную дверь. Потом послышалась грязная ругань и сетования на «фермера-говнюка», который прострелил одному из бывших офицеров руку. Смыка терпеливо ждал с газовым ключом в правой руке, был он спокоен и почти красив, лишь левая ладонь инстинктивно сжималась всё туже и туже. Первым в комнату вкатился коренастый мужик средних лет в чёрной вязаной шапке с жёлто-блокидным значком на загибе. Смыка стремглав ударил его по затылку, ударил сильно, с оттягом, памятуя о том, что именно он отдавал приказ о сожжении гривских старушек и погребении заживо доверчивых и беззащитных мальцов. С неприятным чувством он услышал характерный хряск треснувшего черепа. Мужик даже вскрикнуть не успел, а тут же ткнулся носом в стоящий напротив диван и, судорожно дёрнув ногой, замер. Теперь многое зависело от Петра, от его окончательного выбора и решительности. По опыту Смыка знал, что в последний момент такой человек, как Пётр, мог неожиданно вспомнить что-нибудь приятное из совместной жизни и изменить уже вроде бы принятое решение. Вероятно, так оно и произошло, потому что в следующее мгновение в дверь вошёл хмурый Пётр и, наставив на Смыку укороченный ствол «Калаша», с некоторой виноватостью в голосе скомандовал:
- Слушай, ничего личного, но иначе я не могу. Роденку, суку, ты убил. Спасибо на этом и прощай. Извини, дальше я один. Ты обо мне многого не знаешь, а если всё узнаешь…когда-нибудь, то, уверен, поймёшь логику моего поведения. А теперь руки в гору и давай на серёдку комнаты, - при этих словах Пётр медленно повернулся назад, а ствол его автомата ткнулся в дверной косяк. Готовый к такому повороту событий Смыка, тут же плотно прижался к Петру, левой рукой жёстко охватив цевьё оружия. Пётр ещё и крикнуть не успел, а уже получил сильный удар коленом под мошонку, потом ещё и ещё. Автомат медленно сполз с его плеча и полностью оказался в смыкиной руке. Слава Богу, был он короткоствольным и без приклада, то есть очень лёгким, а потому не соскользнул на пол. Увидевший это напарник Петра, худой белобрысый парень, суетливо завертел головой, лихорадочно соображая, что ему делать: стрелять было нельзя, выжидать – тем более, и он не выдержал – бросился к двери и выскочил на улицу. Опустив обмякшего Петра на пол, Смыка услышал, как перед домом глухо кашлянул автомобильный двигатель, а затем щёлкнула первая передача. Он распахнул входную дверь, но успел увидеть лишь задник кузова с местными номерами, которые запомнил. Вернувшись, он стал вязать Петра, который к этому времени уже открыл глаза.
- Прости, - сказал тот, - поначалу я думал, что смогу всё переменить. Честно. Но не вышло вот. Но Роденку ты убил, а мы бы с Карасём не стали никого убивать. Посадили бы тебя в тот же погреб и тягу!
- У тебя был шанс. – Сказал мрачно Смыка. – Ведь твоего Карася я бы тоже не убил и даже, возможно, постарался бы ему помочь, как и тебе. А теперь он на машине и с оружием, наверняка наломает дров в таком состоянии и будет застрелен спецназом. И ты, Пётр, сам в этом виноват. Думать надо. Понимаешь, думать! Если уж доверился мне, то и делай всё так, как договорились. У меня три ходки на зону, я и на «общаке» чалился, где полный беспредел, и на усилке, и на строгаче, где паханы масть держат. И везде выживал только потому, что железно соблюдал договор и держал слово. А теперь я тебя даже развязывать боюсь, потому что ты опять пообещаешь одно, а сделаешь другое. А мне мальчишек надо из подвала доставать, их мамку успокаивать, мужикам моим звонить, твоего Роденку куда-то в холод определять.
- Он не мой, - глухо проговорил Пётр, - он из Закарпатья, сука западенская. А мы с Карасём харьковские, на границе с Белгородской областью жили. Там, бывало, не разберёшь, какое село русское, а какое украинское. Все переженились, все родственники, в клуб друг к другу ходили, русские пацаны с нашими девками гуляли, а мы с ихними. И не дрались почти никогда. А что драться то? У нас даже говор одинаковый был, белгородцы вообще больше на нас похожи, чем на вас, например.
- Вот видишь, Пётр, а вы сюда к нам шпионить и жечь приехали. – Проговорил с укоризной Смыка. – Да, пусть это не твоя инициатива. Но если ты русский человек, да, что там русский, просто нормальный человек со здоровой психикой, то почему не шлёпнул этого Роденку сам? Ты что, не понимал, что за шпионаж с секретного полигона придётся рано или поздно отвечать, а сожжение живьём – это 105-ая, то есть «мокруха» с отягчающими? Я вот, говорю, сидел несколько раз, всякого нагляделся, но ваш Роденко – беспредельщик, таких даже на зоне не любят и никогда не станут уважать, а тем более короновать. Даже убийство убийству – рознь! И тебе следовало его либо обезоружить, либо просто пристрелить. Такую сволочь и судить незачем, его, как грибок с ногтей, надо выводить. И всё.
Сказав всё это, Смыка, перекинув автомат через плечо, пошёл искать погреб. Люков в него оказалось два: на кухне и в сенцах. Он на всякий случай и для вящего удобства распахнул оба. В тёмном земляном пространстве стояла гробовая тишина. Видимо, сидевшее там семейство ожидало вновь увидеть своих безжалостных вертухаев. Для начала Смыка решил снять напряжённость и прокричал в темень, что это он, их спаситель, что бандиты обезоружены, и пора им выбираться на свет божий. Тут же на земляном полу началась возня, и кто-то стал раскачивать деревянные перила лестницы. Это оказался мальчик Серёжа, которого Смыка ещё недавно нёс от ямы до самого дома. Бедные мальчишки, подумал он, не успели от одной ямы отвыкнуть, как их посадили в другую. Так и в «дурку» можно попасть. На поверхности он подхватил мальчишку за плечи и, выудив его с лестницы, осторожно поставил на пол кухни. Затем ровно так же поступил и с его братом. Ларисе Сергеевне он подал руку и так страховал её до тех пор, пока она ни села на стул. Наступила неловкая тишина. Лишь старые советские ходики с изображением колхозной уборки хлеба шелестели над головой, да из подвала звенела отрагировавшая на свет жаба. Лариса Сергеевна, нервически закусив губы и едва сдерживая рыдания, заикаясь, спросила:
- Где они? Где эти мерзавцы, которых надо судить по законам военного времени?!
- Одного я уже осудил. – Как будто соглашаясь, отвечал Смыка. – Вон он возле порога остывает. Это их вожак, он всю эту хрень и придумал. Второго я связал, а третьему удалось соскочить, пока я возился со вторым. Но далеко, я думаю, он не уйдёт и не уедет. Он на грузовой «Газели» под номером 744 АХ. Первую букву я не запомнил, но и так найдут. Хотя, я думаю, он её кинет где-нибудь в лесу и постарается выйти к разъезду. Там товарняков – тьма. Замаскируется в пиломатериале – и к границе. Отсюда гонят доску в Финку и в Прибалтику. А оттуда он постарается попасть к себе на Украину. Ну, я бы так сделал. И он, думаю, тоже так поступит, иначе всё равно поймают: либо в лесу, либо на дороге, либо в Заиграеве, либо на вокзале, либо уже в автобусе. Менты тут эту свою операцию объявили – «Перехват». – Смыка безмятежно улыбнулся и получил в ответ примерно такую же улыбку - с нескрываемой симпатией и даже проговорила:
- Знаешь, Саш, я очень уважаю твоего друга Альберта. Но, как сейчас выяснилось, ты ничем ему не уступаешь.
В груди у него что-то тенькнуло, он взял женщину за плечи и притянул к себе.
Глава пятьдесят четвёртая
Случаются ли на Гриве землетрясения?
Продвигаясь к дому Корнея, Альберт несколько раз пожалел о том, что не прихватил из лесу трофейный обрез, а отдал его майору Веткину, опасаясь ответственности за пользование неуставным оружием. Кстати, за одно лишь владение им можно было запросто получить реальный срок. А если ещё кого-либо из него пристрелить, то и подумать страшно! Лучше уж самому получить пулю, чем попасть за колючку лет этак на пять, а то и на весь червонец. А уж какой-нибудь Шушпанов бы постарался! В этом у Альберта не было никаких сомнений. Ладно, решил он, Семён знает, что я стреляю и вообще владею оружием много лучше, а потому отдаст мне свой табельный, и полковник, судя по всему, не продаст, поскольку сам явно не прочь сберечь свою армянскую задницу. А дай-ка я его спрошу:
- Гарник Гарьевич, операция нам, судя по всему, предстоит не шуточная. Не боитесь пулю схлопотать?
- Да, я как-то… я не думал об этом. – Тускло улыбнувшись, отвечал Садян. Альберту такая улыбка крайне не понравилась. Ведь, право, на закланье собрался, подумал он. Надо такое настроение срочно пресекать, иначе добра не жди.
- Вы, товарищ полковник, как часто пистолетом пользовались? – Спросил он жёстким, почти официальным, голосом.
- Ну, раза два в тире стрелял. Не очень, правда, успешно. – Вновь сконфузился Садян.
- Так, встали! – Приказал Альберт по ходу. – Мне не нравится наша оперативная готовность, то есть неготовность. Нас при таком настрое перестреляют, как куропаток. Перестреляют ещё на подходе, а потому выдвигаю ультиматум: или я иду на дело с пистолетом, или не иду вовсе. Решайте, господа, кто из вас передаёт мне своё оружие. Разумеется, будем об этом молчать как рыбы, молчать при любом исходе. Гарник Гарьевич, говорю об этом не хвастовства ради, а ради пользы дела: я перебил из «Макарова» полвзвода негодяев. Хорошо стреляю изо всех положений и даже по-македонски. Семён тоже стрелять умеет. А вам лучше руководить и вести наблюдение. С этими словами Альберт протянул в сторону Садяна свою огромную руку. Увидев её, Садян с радостью подумал: а ведь у этого журналюги лапа, пожалуй, не мельче, чем у Платона Корнеева.
- Мне, право, как офицеру, неудобно, - замялся полковник.
- Ничего, я – тоже офицер, причём с оперативным уклоном. – Попытался избавить Садяна от мук совести Альберт и ловко выудил у него табельный ПМ.
- Дайте на всякий случай запасную обойму, - попросил он полковника. – Ещё неизвестно, как всё сложится. Когда стали подходить к Корнеевскому палисаднику, Садян сообщил, что у него с Платоном был уговор – дескать, он вскоре придёт ещё раз со специальным бланком протокола опроса свидетелей, в котором они должны документально зафиксировать все его показания.
- Тогда давайте сделаем так, - предложил Альберт. – Пусть первым идёт Гарник Гарьевич, раз бандиты знают о его визите и соответственно это не вызовет у них никаких подозрений. Он сходит, вникнет в ситуацию, а мы пока затихаримся под забором в кустах. Минут через десять – пятнадцать я позвоню, Гарник Гарьевич скорчит удивлённую мину и, извинившись, выйдет со мной на связь. Если они в доме, скажет, что «лекарства достал», а если куда-то ушли, то – «нет, тёща ещё не звонила». Исходя из этого, и будем принимать решение о том, как дальше действовать. Если ушли, то все заходим в дом и колем Корнея на предмет – куда? А если все в доме, то ждём следователя здесь и затем сообща вырабатываем план дальнейших действий. Думаю, что если бандиты в доме, Гарнику Гарьевичу следует сообщить Платону, так сказать, из дружеских чувств, что в Незасыпайку приехали спецы из Города, которые работают по своему отдельному плану, с ним не советуются и вообще хамы…
- А это для чего, Альберт? – Полюбопытствовал Проектор. – Ведь тогда исчезнет фактор внезапности, они будут ждать.
- А ты что, собираешься этот дом штурмовать? – В свою очередь выказал недоумение журналист. - Да, их там пятеро бандитов и, скорее всего, у каждого по стволу. Нет, нам как раз выгодно, если наш визит никого не удивит. Мы просто обходим дома и беседуем с жителями: кто что в ту злополучную ночь наблюдал? Банальные следственные дейтвия. И только. А нужно это для того, чтобы у них поджилки задрожали, чтоб они замандражировали, задвигались. Тогда взять их будет куда легче.
- Ну, что ж, тогда я пошёл, - тяжко выдохнул Садян. – Не поминайте лихом!
- Ты это, Гарник, брось! – Хитро перешёл на «ты» Альберт. – Не станут они до поры высовываться, если ни последние ослы. Им сейчас надо сидеть тихо и по возможности на время сваливать в тайгу. Что они, вполне возможно, уже и сделали.
- Всё нормально, Альберт, - попытался поправить своё реноме полковник. – Вот ты говоришь, что перестрелял кучу негодяев, а я до сих пор не могу забыть застреленного моим дедом козла, там у нас, в предгорьях Арарата. Я – штатский полковник и командировка сюда – скорее исключение из моей обычной практики. В такие командировки, как правило, ездят капитаны, может быть, майоры… А тут что-то со мной случилось, какая-то тоска взяла за душу, и я напросился. А поскольку дело могло повлечь всероссийский резонанс, возражать не стали. Так что, можете считать, что это моё запоздалое боевое крещение. Что-то я разболтался, наверное, от волнения. Всё, пошёл. И Садян направился к калитке неторопливым деловым шагом. На всякий случай журналист с полицейским залезли в кусты поглубже, чтобы, не дай Бог, их не узрил под забором возвращающийся откуда-либо, например, из магазина, член шушпановской банды. Сидели они тихо, пристально наблюдая за домом через щели в заборе. Время тянулось медленно, ещё хорошо, что комары пропали и не жарило солнце. Когда минуло двенадцать минут, Альберт набрал на сотовом номер Садяна. Тот ответил не сразу, но когда заговорил, Альберт сразу понял, что бандиты в доме, потому что околесину полковник нёс отчаянную. Альберт даже подумал, что следователь от волнения забыл про условную фразу, но в конце концов вспонил и сказал, что необходимые лекарства приехавшей тёще, слава Богу, достал.
- Слушай, Семён, по-моему, следак сообщил, что бандиты в доме, но не все. – Подумав, сообщил Проектору журналист.
- Как так? – В полном удивлении вопрошал капитан. – Вы, вроде, никаких условных фраз на этот счёт не обговаривали.
- А он вбил в одно предложение сразу обе фразы, - отвечал Альберт, - и что тёща приехала, и что лекарства для неё достал. Ну, как иначе это понимать, скажи на милость?
- Надо же! - Восхитился Проектор. – А я бы вот ни в жисть не допёр! Что делать будем? По какому варианту? Идём или обождём малёху?
- Подождём, ибо не знаем, сколько их ушло, а сколько осталось в доме. Если в доме один – двое, то самое время их вязать. А вдруг отсутствует всего один? Тогда ломиться в дом опасно. Наверняка с перепугу откроют огонь. И, может, из автомата… Тогда дела наши выйдут табак. А если у них СВТ с оптикой? Со ста метров в куриное яйцо не фиг попадать! Нет, глупо погибнем – и все дела. Ждём, короче, а там видно будет.
- Ты не чересчур их планку поднимаешь? – Засомневался Проектор. – Автомат, СВТ… Может, и гранотомёты у них есть? Думаю, что всё огран6ичивается парой гладкоствольных ружейных обрезов.
- Может, и поднимаю, может, и чересчур. – Без какой-либо обиды признался Альберт. – Только в одном ты уже точно не прав.
- Интересно, в чём? – С оттенком иронии полюбопытствовал капитан.
- Ты, видимо, просто забыл один штришок из информации Хохла, которую он дал нам в лесу. – Сказал Альберт и с некоторым осуждением посмотрел на напарника. – Хохол сказал, что у их свалившего на мотоцикле бугра, то бишь у Егора, тоже обрез, только винтовочный, то есть нарезной. А винтовка, как ты знаешь, заряжается пятизарядной обоймой и бьёт, в отличие от ружья, на сотни метров. Причём, прицельно! Это куда срьёзней. И потом, куда ты торопишься, Семён? Чего ради? Ведь мы свою работу уже сделали на «пятак», и ты, и я. Заложников в доме в сущности нет. Во всяком случае, Платон Садяна о помощи не просил. Поэтому действуем на пределе осторожности. В это время за домом над лесом вновь появилось яркое белое свечение, и журналист с полицейским, на сей раз, уже инстинктивно ткнулись лицами в траву, прикрыв затылки ладонями, как их некогда учили на занятиях по ГО - в случае ядерной атаки. Через десяток секунд под ними закачалась земля, а возникший затем гул напоминал начало крупного вулканического извержения.
- Как бы Садян там в штаны не наделал. – Выказал опасение Семён. – Он ведь наверняка и в Ленинокане бывал, и в полностью разрушенном землетрясением Спитаке.
- Не наделает, - уверенно сказал Альберт. – Он явно на поправку пошёл. Вишь, о первом боевом крещенье говорит, о том, что сам сюда напросился. Думаю, что, если всё у нас получится, в Городе появится очень хороший следователь по особо важным делам и, возможно, наш боевой товарищ и друг. Тебе дадут майора и отдел, а мне Линдмарк поставит ящик мадеры и свозит на фиорды.
- Ты знаешь, Альберт, а я мечтаю о майорских погонах. – Задумчиво проговорил Проектор. – Это уже старший офицерский состав, с майорами начальство уже и разговаривает как-то не так, как с себе равными что ли. Даже если ты обычный участковый, но майор, тебя уже уважают и пристёгивают к тебе для суеты парочку сержантов, а то и лейтенантов. В это время гулко хлопнула калитка и вскоре из-за угла показался мрачный Садян. Миновав зону прямой видимости из дома, он сделал резкий овертаг и оказался в кустах со стороны Проектора.
- Что мрачный такой, Гарник Гарьевич? – Спросил с тревожным любопытством Альберт. – Никак землетрясения испугался…
- Слушай, а тряхануло и в самом деле баллов на восемь! – Признался Садян. – В доме даже картины со стен попадали, и люстра под потолком звенела, и стёкла зудели, а Корнеева собака залезла под крыльцо и стала выть. Хреновые признаки, между прочим. Это явно подземные взрывы, причём – на большой глубине. Они так здесь всю сейсмику нарушат, тем более, она, по моим наблюдениям, здесь и так хреновая. Одни глубоководные озёра чего стоят! И толчки здесь случаются, я заметил, хоть и небольшие, балла в два-три. Но землетрясения я не испугался. Нет, меня больше волнует то обстоятельство, что в доме находится всего один член банды, самый молодой и неопытный по кличке Бумага.
- Как? – Воскликнул удивлённый Проектор. – Бумага? Никогда ничего подобного не встречал. Впрочем, какой-нибудь бывший печатник, работник типографии.
- Нет, макулатуру принимает на сырьевом комбинате. – Сообщил следователь. – Корней представил его как своего племянника, который заехал из Города по ягоды – грибы. Мне Платон про этого «племянника», который по малолетке три года в колонии отсидел, потом уж вкратце рассказал. Он и навёл банду на корнеев дом.
- А куда остальные-то двинули? – Перебил Садяна Альберт.
- Платон говорит, что почти наверняка – в Гуляевку. – С очевидной тревогой проговорил следователь. – Видимо, хотят, как им наказывал Шушпанов, на поджигателей выйти. И либо договориться с ними, либо их упокоить.
- А там у нас один безоружный Смыка, - продолжил Садяна Альберт. И в это время у журналиста заурчал сотовый, который предусмотрительный хозяин поставил в режим вибрации.
Глава пятьдесят пятая
Проектор выдвигает идею об иной цивилизации
Это был сосершенно неожиданный для Альберта звонок от прокурора района Тремайло, который с места в карьр стал интересоваться ходом расследования и тут же предлагать свою посильную помощь. Садян с Проектором то и дело слышали: «да, Борис Петрович», «нет, Борис Петрович», «Спасибо, Борис Петрович» и прочее в том же стиле. Наконец, разговор завершился, и все трое облегчённо выдохнули.
- Ну, и? – Сделал вопрошающую гримасу Садян.
- Да, вот можно сказать, ваш коллега помощь предлагал, - неопределённо мотнул головой Альберт. – Прокурор Тремайло объявился в Заиграеве и выказывает завидную активность в оказании нам посильной помощи. Я сказал, что с часок подумаю.
- Не нравится мне сие, - зло огрызнулся Проектор. – Мне кажется, он эту идею из Города привёз, куда собрался перебираться на повышение, в заместители к прокурору области. Вот как раз под это повышение ему и поставили задачу – типа, взять все наши действия под свой прокурорско-фсбэшный зонтик. Ибо мало ли до чего мы тут сможем докопаться!
- Резонно, - заметил Садян. – Тем более, что мы уже докопались. И если всё доведём до логического конца, то ничего хорошего ни прокурорским, ни самому губернатору ждать не придётся.
- Думаю, - сказал Альберт, - следует решать задачи по мере их поступления. И самая первая сейчас – это Смыка, которого могут через час – другой просто пристрелить где-нибудь возле дома. И словно почувствовав, что в Незасыпайке в эти минуты говорят именно о нём, Альберту позвонил сам Смыка.
- Альберт, - проговорил он каким-то особенно спокойным, совершенно не свойственным ему голосом, - я тут с поджигателями случайно пересёкся. Я не хотел, честное слово. Просто зашёл Ларису Сергеевну с близнецами проверить, а они там. Ну, оглушили меня сначала, а потом я их главаря Роденку разводным ключом завалил, а второго, Петром зовут, связал. Третий, Карась, успел вскочить на угнанный грузовик и скрыться. Только что поднял Ларису Сергеевну с сыновьями из подвала. Вот сидим чай пьём, согреваемся и вас ждём.
- Молодец, Саня! – Заорал в ответ Альберт. – Буду ходатайствовать перед властями, чтобы тебя наградили или, по крайней мере, сняли судимости в связи с оказанием серьёзных услуг органам безопасности. А теперь слухай сюда. Будьте предельно осторожны, к вам направилась банда из четырёх человек, задание у них гнусное – нейтрализация и поджигателей, и нас – вплоть до устранения. Оружие есть?
- АК-74 укороченный, - отвечал друг Смыка.
- Очень хорошо. – Обрадовался Альберт. – И всё же я прошу, не выходить из дому, возле окошек не сидеть, близнецов на улицу не выпускать. Мы выезжаем в Гуляевку. Ждите. После этого Альберт обратился к понурившимся офицерам:
- Гарник Гарьевич, Вы – полковник, следователь по особо важным делам Следственного Комитета, а потому я не имею права Вам приказывать, но вы сами предложили работать вместе. Поэтому я прошу Вас на время забыть про этот дом, где вы только что побывали. Нам нет никакого смысла тратить драгоценное время на поимку одного из членов банды, какого-то там Бумаги. Она не решит ровным счётом ничего. Скорее всего, его даже не посветили в истинные цели приезда банды на Гриву. А вот нашего товарища могут убить. Тем более, что он в одиночку сумел обезвредить группу, которая жгла на Гриве дома вместе с хозяйками и паталась умертвить девятилетних детей, братьев – близнецов. Их вместе с мамой Смыка тоже спас и сейчас охраняет в их доме. Слава Богу, у него автомат, но он не военный, не полицейский, то есть оперативного опыта у него фактически ноль. Поэтому, Гарник, садимся на колёса и вперёд, на крейсерской скорости.
- Ребята, я свой «Фольксваген» оставлю здесь, так как всё равно вожу неважно. Сажусь в ваш внедорожник, потому что слышал о твоём вождении, Альберт, настоящие легенды – как ты, наполовину застреленный, уходил по просеке от бандитов…
- Легенды, Гарник, это всего лишь легенды, но всё равно спасибо - поблагодарил смущённый журналист и быстро зашагал к лесной конторе. Садян с Проектором поспешили следом. Пока шли, над лесом сверкнуло ещё и ещё. Причём, после второго высверка землю так качнуло, что все трое повалились влево от тропки, на дощатый забор. Свет был мертвенно белым, нездешним, привыкнуть к такому адскому свечению было невозможно.
- Во дают! – Воскликнул Проектор. – Не-е-е, мужики, вы как хотите, а я, когда этих бандюганов скрутим, попробую подобраться к полигону поближе. Уж больно охота знать хоть приблизительно, что же там происходит.
- Мне знающие люди из ФСБ категорически не советовали этого делать и даже слово с меня взяли – не совать туда нос. – Сказал серьёзно Альберт. – А конкретно полковник Братов предупреждал, что если сунемся, то можем оттуда и не вернуться. И никто, даже он, нам уже не поможет. Почему? Видимо, здесь, на Гриве мы имеем самый секретный в России испытательный полигон, где по периметру установлены не только камеры слежения, но и блокирующие установки, которые нейтрализуют всё живое на каком-то определённом расстоянии. Разумеется, небольшом. К слову, об этом знают и местные жители, некоторые из которых пропали там навсегда.
- Я знаю об этом. – Серьёзно сказал Садян. – От одной женщины только сумка на муравейнике осталась, а от другой, извиняюсь, фекалии на ободранной липе. Их местный глава предупреждал, а они всё равно туда за орехами намылились. Там орешника – тьма, и никто этих орехов не собирает. Вот они и решили на этом фундуке заработать. Увы, даже хоронить нечего было. И полковник тут один пропал, отставной. Только тряпки на болоте через год нашли… Даже костей не осталось. И так, в общей сложности, в эту преисподнюю кануло человек десять – пятнадцать. Выслушав всё это, Проектор как-то странно посмотрел в зенит и мечтательно проговорил:
- Я вот думаю, а вдруг это не полигон для испытания секретного оружия, а иная цивилизация у нас гостит. А военные здесь только для её локализации, то есть не её от любопытных землян охраняют, а практически землян не пускают в эти невнятные, гиблые для них места. И вот те, кому удалось просочиться, естественно, исчезли. Как в «Пикнике на обочине»: учёные пытаются вступить с ней, внеземной цивилизацией, в контакт, а она их просто не замечает, отдыхает себе на очередной случайно попавшейся по ходу планетке. И озёра эти, и деревья в несколько обхватов, я слышал даже про шесть обхватов и видел фото сосен, которые баобабам не уступят. А на опушке тут, неподалёку от Гробовщины, яблоня растёт… высотой с четырёхэтажный дом и толще любого дуба. Таких нет нигде на земле. Они в принципе не способны дорасти до таких размеров.
- Способны – способны! – С жаром возразил Садян. - Недавно «Московский комсомолец» сообщил об удивительной яблоне, обнаруженной в Латвии. Точь-в-точь такая же: в шесть обхватов и метров десять высотой. И фото там приложено: ну, не яблоня, а матёрый дуб! Примерно на таком в древности и восседал небезизвестный Соловей Разбойник. А поскольку появлению мифов, как правило, способствовали реальные предпосылки, может это и был представитель внеземной цивилизации? И полигон там тоже неподалёку имеется…
- Ну, а я вам о чём толдычу? Наверняка там тоже этот белый огонь появляется. Может, это вообще вторжение, но не стремительное, не вероломное, а с этакой растяжкой во времени. Да и что такое, в сущности, время, если брать в целом космос? Для нас год, десятилетие или даже эпоха, а для них – единый миг! Они, может, по нашим меркам и часа не отдыхали, а у нас за это время века пролетели. А этот огонь белый… Он явно неземного происхождения, я, когда его вижу, всё время про уральский метеорит вспоминаю: один к одному! Ладно, поехали. Может, этот, пойманный Смыкой Пётр что - нибудь интересное расскажет, он ведь как раз с этого полигона, хоть и банщик. Альберт проворно открыл внедорожник и пригласил на переднее пассажирское сиденье Садяна. Проектор согласно кивнул – дескать, всё нормально, всё по субординации. В следующее мгновение машина, выпустив из-под колёс две струйки песка, рванулась в сторону лесной дороги. Проектор с нескрываемым удивлением смотрел на дорожную сумку, которая стояла рядом. Когда её принёс сюда предусмотрительный Альберт, капитан положительно понять не мог. Может, он предвидел такой поворот событий, думал Проектор. Тогда он, действительно, гений сыска, самый продвинутый стрингер российской журналистики.
Глава пятьдесят шестая
Захват
Смыка выключил газ и стал разливать кипяток по бокалам, в которые до этого опустил пакетики с душистым высокогорным «Липтоном» и дольки лимона. К чаю Лариса Сергеевна достала сдобное печенье домашней выпечки и яблочный джем с апельсиновыми дольками. Близнецы остужали чай в блюдцах, громко сопя при этом. За столом царила тёплая семейная атмосфера, которой Смыка не ощущал с самого детства. Он бережно гладил то Серёжу, то Витю по голове и смотрел на их маму таким взглядом, что она, конечно, всё-всё понимала. Тут он вдруг вспомнил зону, где они вот так же дули на горячий чефир, разлитый по мятым алюминиевым кружкам. Зацепив из плошки очередную ложечку джема, Смыка сказал Ларисе Сергеевне:
- Знаешь, мне давно не было так уютно и хорошо. Да, наверное, никогда. Несмотря на то, что я ближайший друг Альберта, я ведь совсем не то, что он. Я очень долго был обычным зэком, и мать моя в тюремной школе преподавала, а батька хоть и пришёл с войны, ветеран и всё такое, но воевал то он в штрафбате.
- Давайте сначала близнецов баиньки на часик-другой уложим, а то они очень устали, пересмякли. Да и нам как-то спокойней будет разговоры разговаривать. – Предложила Лариса Сергеевна, как показалось Смыке, имея в виду не только разговоры. Она быстро приготовила диван, а он осторожно переносил закемаривших мальчишек с кухни в спальную комнату. Раздевала и укладывала их уже мать. Смыка же вновь поставил чайник и достал из нагрудного кармана блокнот со свежими Альбертовыми стихами. Быстро пробежав по ним сверху донизу, он вновь остался чрезвычайно доволен ими. Минут через пять вернулась Лариса Сергеевна. Она распахнула одну из дверец настенного шкафчика и достала оттуда полбутылки «Белого аиста» и две пузатые стопки. Тогда Смыка тонко нарезал лимон и, разложив его вкруговую на чайном блюдце, посыпал дольки сахаром. Лариса Сергеевна разлила сама и предложила погреть напиток в ладонях – якобы так делают истинные любители коньяков. Обхватив свои стопки ладонями, они приблизились друг к другу над столом и, соприкоснувшись лбами, не моргая, смотрели друг другу в глаза. И Смыка был совершенно счастлив, ему впервые даже пить не хотелось. Он и про стихи на время забыл: так бы вот и сидел до самого возвращения друзей из Незасыпайки. Но в это время в дверь настойчиво постучали. Лариса Сергеевна стремительно встала, но Смыка приложил палец к губам и указал ей на комнату – дескать, иди туда и закрой за собой дверь. Когда она послушно проделала это, он поднял с пола автомат и по возможности тихо передёрнул затвор, изготовив оружие к стрельбе очередями. Постучали ещё раз, требовательно и нагло. Ни Альберт, ни соседи себе бы такого не позволили. Значит, скорее всего, бандиты. Хоть дверь и была металлической, судя по всему, винтовочная пуля её наверняка бы преодолела. Поэтому Смыка закрылся косяком и проговорил спокойно и грубо:
- Чего надо? Хрен ли грохаете? За дверью кто-то завозился, но голоса не подал. Смыка расслышал приглушённый говор: видимо, разбойники, не ожидавшие услышать такой ответ, о чём-то там совещались. Наконец, низкий сиплый голос проговорил:
- Слушай, я не знаю кто ты, но нам нужны парни с полигона. У нас к ним дело неотложное. Перетрём одну тему, договоримся и разойдёмся. И каждый останется при своих интересах. Поэтому лучше открой и давай всё миром. В это время Смыка услышал, как кто-то пытается пролезть через окно в гостиную. Сделав несколько шагов по коридору, он приоткрыл стеклянную дверь в зал и увидел в проёме сразу две бородатые рожи. Для того, чтобы поднять автомат, ему потребовалось не более секунды. Очередь ударила точно в середину окна: с такого расстояния и ребёнок бы не промахнулся. Но не успел он обрадоваться ещё одной удаче, как под окнами грохнуло так, что напрочь вышибло рамы вместе с подоконниками. Тугая разящая волна смела Смыку вместе с дверью и буквально впечатала его в коридорную стену. Последнее, что он запомнил, - яркое слепящее пламя и нестерпимый гул в каждой клетке головного мозга. Потом всё сразу погасло, как в тюремном клубе перед просмотром затёртого патриотического хита советской поры. Дверь Акула с Егором трогать не стали, а тоже полезли в развёрстые теперь окна. В комнате было пыльно и дымно, отчаянно пахло толом и горелым металлом. Впереди, в дверной щепе они увидели лежащего навзничь мужика с «Калиной» на груди.
- Это он, блин, братанов положил! – Зло процедил сквозь зубы Егор и решительно поднял ствол винтовочного обреза. Но вожак положил ему на плечо свою тяжёлую руку:
- Не надо пока, успеется. Если он живой, то понадобится нам всенепременно. Егор недовольно повёл плечом, словно хотел сбросить с него начальственную руку Акулы, но ствол покорно опустил, сказав уже совершенно спокойно и даже по-хозяйски:
- Ищем хозяев, выясняем, что это за сустав. – Кивнул он на окровавленного мужика на полу. – Если это один из эсэсовцев с Полигона, то выходим через него на остальных. И надо бы, Акула, пару – тройку наших парней сюда подогнать. Мало ли? В два ствола мы много не навоюем.
- Ты что, блин, раскомандовался? – Зло огрызнулся вожак. – Пока что я здесь масть держу. Гляди в оба и помалкивай покамест. Соседи сказывали, что один он здесь, другие, вроде как, на грузовике сдёрнули, но ведь кто его знает… Пошли шукать по другим комнатам, но в оба, в оба гляди, иначе и нас положат так же, как корешей под окнами. Через несколько минут они нашли в соседней комнате красивую молодую хозяйку с двумя насмерть перепуганными мальчишками. Они сидели, обнявшись, на диване и с ненавистью смотрели на вошедших. Акула неторопливо сел на венский стул напротив и, подперев кулаком подбородок, спросил у хозяйки:
- Кто ещё есть в доме? Если скажешь – живите себе. Вы нам без надобности. Нам нужны мужики с полигона. Не думаю, что бы ты их жалела… Они ведь мокрушники, старух жгли живьём из-за иконок этих да книжек церковных. Рази оно того стоит? Убивать надо по делу.
- Отчего ж нет? Есть. Вон в леднике один лежит с проломленной башкой. – С вызовом отвечала женщина. – А где мой муж? Что вы с ним сделали?
- Убить мало твово мужика. – Зло сплюнул вожак. – Как он только что убил двоих наших. А ведь у них тоже семьи, как ты понимаешь… Егор, прими у него автомат, а то он скоро очухается. А ты, - обратился он вновь к женщине, - веди в ледник, показывай жмура.
-Только мальчишек не трогайте. – Попросила женщина затравленно. – Их эти сволочи с полигона уже и в землю закапывали, и в погреб сажали. Поэтому, если всех их перебьёте, я только рада буду.
- Веди, веди, - вновь стал понукать вожак, - потом поговорим. Ледник был в рубленом из ели овине, а точнее – в подполье, выкопанном под ним на глубину около двух метров. Хозяйка зажгла внутри лампочку и откинула тяжёлый деревянный люк. Акула заглянул внутрь и увидел на утрамбованном земляном полу скрюченное тело мужика в комуфляже с украинским флагом на рукаве.
- Чо, хохлы что ли? – В полном недоумении спросил вожак. – Откуда они здесь, на секретном полигоне. Охренеть! А ещё нас бандитами считают! Да, они сами все здесь бандиты, взяточники, раз этих тварей берут на службу. Постой здесь, только без шуток. Помни про своих пацанов, потому что, если что, у меня рука не дрогнет. И с этими словами вожак стал спускаться к трупу. В следующее мгновение он уже обшаривал его карманы, извлекая из них поочерёдно документы, сигареты, ключи, швейцарский нож. Но особенно вожак обрадовался сложенной вчетверо карте, которую тут же нетерпеливо развернул и стал лихорадочно рассматривать. На всё это Лариса Сергеевна смотрела с нескрываемым отвращением и ужасом, потому что глаза у вожака горели тем жутким огнём, который в последнее время всё чаще вставал из-за леса со стороны полигона.
- Эй, Егор! – Хрипло прокричал он над трупом. – Кажись, нашли то, чего искали. Запри пацанов в комнате, а сам вали на кухню. Чичас нам хозяйка чиго-нито похавать спроворит, а мы тем временем над этой картой помаркуем. Только вот для начала выяснить надо, куда отсели недавно грузовик отвалил. И кто в нём? Давай колись, милая, и про дитёв своих не забывай! Решив, что запираться ей ровно нет никакого смысла, Лариса Сергеевна спокойно отвечала:
- А что мне скрывать? Они мне кто? Вот так же, как вы, пришли с оружием, посадили в подвал, мужа оглушили, связали, били ещё. А вы – «колись», будто я запираться собралась. Это всё ваши дела. А мужа случайно в это дело ввязали, он просто был вынужден защищать нас, мы же думали, что все вы из одной банды, что все вы вместе жгли старух. Конечно, мы боялись, что и нас так же. Что оставалось делать? Не убивайте его! Пожалуйста…
- Ладно, веди на кухню. – Приказал поднимавшийся по лестнице вожак. – Всё теперь от тебя зависит. А там видно будет. Нам лишняя кровь ни к чему, как этим хохлам долбанным! Когда они зашли на кухню, Егор уже разогревал там какую-то еду в чугунной тушилке и разливал обнаруженную в холодильнике водку. Неодобрительно глянув на него, Лариса Сергеевна помешала-таки в тушилке ложкой и достала из хлебницы полбуханки чёрного хлеба, которую тонко нарезала на деревянной разделочной доске. Затем то же самое она произвела с куском сыра и батоном варёной колбасы. Появились на столе и ещё две тарелки: одна – с квашенной капустой, а вторая – с мочёными яблоками. Перед тем, как выпить, вожак и ей плеснул на два пальца. Она и выпила с тем, чтобы хоть как-то снять остатки ещё не выветрившегося стресса.
Глава пятьдесят седьмая
Одиссея полковника Садяна
В то самое время, когда бандиты Шушпанова розлили по второй стопке, троица офицеров из Города пробиралась огородами к дому Ларисы Сергеевны. За несколько минут до этого Альберт провёл регонсцировку, которая показала, что дом был атакован с применением гранат и теперь очевидно находится под контролем шушпановцев. «Эх, Санька – Санька! – Горько причитал журналист. – Если тебя… никогда себе этого не прощу. И зачем я тебя только из Города вызвал? Грузил бы ты сейчас свою гнилую морковь да на квартиру помаленьку собирал… Но если ты выживешь, клянусь, что на жильё я тебе с деньгами помогу, гадом буду!». Но ни Семён, ни Садян не соглашались с ним. «Не прав ты, Альберт, - говорили они в один голос. – Человек медленно, но верно спивался и наверняка бы либо от цероза помер, либо опять бы на зону угодил, а тут ты, а теперь все мы. Ты посмотри, каким он за эти дни стал?! У него теперь другая жизнь! Считай, он в одиночку этих хохлов принял, а они, между прочим, наших старушек жгли, шпионили в СБУ и, возможно, штатовцам. И если он уцелел, то и жить станет теперь иначе». «Я вот тоже, Альберт, - добавил Гарник, - словно заново рождаюсь, словно только что покинул Севан и приехал в Россию чистить её авгиевы конюшни». Промычав нечто согласительное в ответ, Альберт первым подполз к фасаду дома и глянул сбоку на передние окна, выходящие на центральную сельскую улицу. Рамы на них отсуствовали, завалинка под ними была размётана взрывом, а на грядках палисадника тут и там виднелись глубокие следы грубых рубленых подошв. «Вряд ли он уцелел», - с тоской подумал Альберт и, демонстративно сомкнув губы, плотно прижал к ним указательный палец правой руки. Левой в это время он достал из ножен свой фронтовой тесак, отказавшись от протянутого ему Садяном пистолета. «Бой будет плотным, в тесном пространстве, где ножом проще… А из пистолета на таких мизерных расстояниях ты и сам, Гарник, попадёшь». – Резюмировал Альберт, расставляя своё разношёрстное войско по номерам. Сам он решил действовать через окно, Семёна направил к боковой двери, а Садяну предстояло держать на мушке весь дом, находясь в кустах перед окнами. «Стреляй без предупреждения! - Приказал Альберт. – Как выбежит кто, кроме Смыки или деток, вали на хрен. И все дела. Иначе самого завалят. С беспредельщиками только так!».
А в это время Смыка медленно, но верно стал приходить в себя. Кое-как разлепив глаза, он не без труда обнаружил, что лежит в пропылённой комнате на диване. Голова его покоилась сразу на двух подушках, которые очевидно успела подоткнуть под него заботливая Лариса Сергеевна. Из ушей и ноздрей Смыки ещё продолжала сочиться кровь, а во рту по-прежнему было сухо и горько, словно на полынном поле в середине августа. Смыка пошевелил руками и ощутил на кистях браслеты. Ноги двигались куда свободней, однако движение было раскованнымым лишь возле дивана, потому что правая нога оказалась пристёгнутой к полуторакилограммовой гире. Скоро Смыка понял, что пройти в таком стреноженном состоянии ему удастся разве что до порога. Стало быть, лучше не дёргаться и не злить бандитов, а мирно дожидаться Альберта с товарищами. А в то, что они скоро появятся здесь, Смыка ничуть не сомневался. И вот вскоре он услышал в окне вкрадчивый шёпот:
- Саня, Саня, откликнись, ёшкин кот. Это я, Альберт…
- Слышу тебя, Алик! – Почти в голос отвечал обрадованный Смыка.
- Где все? Где Лариса с близнецами? – Прошипел требовательно Альберт.
- Их всего двое, потому как двоих я успел пристрелить. А Лариса, по-моему, кормит их на кухне. Витька с Серёгой лежат в соседней комнате. – Отвечал полушёпотом Смыка, параллельно пробуя отстегнуть гирю. Но тщетно. В это время по полу застучали куски штукатурки, и в следующее мгновение Альберт уже стоял возле Смыкиного дивана. Буквально двумя резкими рывками он разогнул одно из звеньев цепи, и о гире можно было забыть. Потом в руках у Альберта щёлкнула женская заколка, которой он стал шевыряться в замке наручников. Наконец, замок сдался, и Смыка почувствовал, что он волен жить и воевать за свою и Ларисину свободу. В это время с кухни послышались шаги, и Альберт замер за углом возле двери. Лезвие ножа он пустил вдоль кисти правой руки, а кулак левой поднял на уровень груди. Вскоре в дверном проёме показался Егор с обрезом наперевес, Смыка сделал вид, что ему чрезвычайно плохо и несвободно от этой проклятой гири, на что Егор удовлетворённо улыбнулся. Когда он стал переносить ногу через порог, Альберт ударил его ножом точно под кадык. Удар получился столь сильным и точным, что лезвие, пройдя насквозь, не позволило бандиту даже вскрикнуть. Он лишь глухо захрипел перебитой гортанью и стал заваливаться на бок, при этом стало видно, что лезвие заметно торчит с обратной стороны шеи. И в это время с кухни по залу стегнула автоматная очередь, потом ещё и ещё. Оружия ни у Смыки, ни у Альберта при себе не было, а Егоров обрез неудачно откатился на середину комнаты, которая явно находилась в секторе прямого обстрела. И, видимо, вожак, почуяв это, стал осторожно приближаться к залу. Альберт вновь замер за углом, но было совершенно ясно, что вожак, в отличие от Егора, подставляться под нож не станет, а постарается пристрелить обоих с безопасного для себя расстояния. Стремительно просчитав как этот, так и ещё несколько вариантов, Альберт уже не осторожничал, а зычно, во весь голос крикнул в окно:
- Мужики, он идёт сюда с кухни, у него автомат. Бейте в него из окон! Но вместо выстрелов в окна полетел отборный русско - армянский мат, до которого, говорят, даже англичанам далеко. Потом Садян истошно завопил Проектору: «Гнацинг! Шутара! (Пошли! Быстрее!)» и показался в боковом окне. В следующее мгновение он поймал пулю, со злой досадой сказал «блят!» и почти профессионально, от пояса, дважды выстрелил в ответ. На пол они упали оба: полковник юстиции Садян и вожак ОПГ Акула. Садян упал ровно, почти без движений, а Акула ещё какое-то время извивался на полу, подобно смертельно раненной змее. Потом затих, глаза его были открыты, что, без всяких слов, говорило о его безусловной кончине. Альберт бросился к лежащему на боку Садяну, пощупал его шею и закричал вошедшему со стороны двери Проектору:
- Сёма, пульс есть. Давай аптечку! Смыка, спроси у Ларисы бинта, шприцов и чего-нибудь от сердца. Или от болевого шока, что ещё лучше… Прибежавшая на крики Альберта Лариса Сергеевна громко спросила, обращаясь сразу ко всем:
- У меня от мужа пара ампул с Кавказа осталась. Дать?
- Ну, конечно, конечно! – Нетерпеливо заторопил её журналист. – Всё, что с Кавказа, нам сейчас как раз и поможет. В одной из ампул оказался промедол, а в другой какой-то незнакомый Альберту препарат для поддержания активной сердечной деятельности. Это Альберт понял по маркировке и специфическим значкам-символам. Промедол он сделал в мышцу, а для введения сердечного отыскал вену. Садян слабо застонал, а Альберт уже разрезал на нём рубаху. Пуля угодила полковнику в правую часть груди и, слава Богу, прошла навылет через лопатку. Так что кровь лилась из Садяна сразу с двух сторон. Пришлось бинтовать полковника сразу в нескольких направлениях, с чем Альберт успешно справился. Впрочем, бинты очень быстро набрякли кровью. Поэтому Альберт заглянул полковнику чуть ниже подмышки и заорал с надеждой:
- У него третья группа плюс? Может, у кого такая же?
- У меня, конечно! – Отвечал радостно Смыка, по ходу закатывая рукав. Для начала Альберт сумел выкачать из Смыки всего триста пятьдесят граммов и через систему, которая имелась у Ларисы Сергеевны, стал закапывать её в вену Садяна. Колбу системы он закрепил на швабре над диваном. Все стояли насупленным полукругом, словно о чём-то напряжённо вспоминая. Наконец, голос подала Лариса Сергеевна:
- Ребята, Альберт, а ведь у меня тоже третья группа с положительным резусом. Я с перепугу об этом просто позабыла. Так раненый разжился ещё тремястами граммами крови, что, несомненно, спасло ему жизнь. И ведь было за что. В этот суматошный, трудный для всех день полковник юстиции Гарник Садян стал одним из близких друзей самого опасного критика всех высших чиновников области Альберта Нидерквеля и, что особенно парадоксально, застаревшего зэка, трижды побывавшего на зоне Александра Смыкова. «А как же иначе? – Спрашивал себя впоследствии Садян. – Ведь Альберт, безоружный, с одним лишь ножом кинулся спасать меня под автоматные очереди, а Смыка… что ни говори, но во мне теперь течёт и его кровь!».
Глава пятьдесят восьмая
Верховенский, который из Америки
Вечером, когда Илья Ильич разливал по глубоким пиалам свой «секретный», сваренный по каким-то неведомым остальному миру рецептам чай, Альберту позвонил Линдмарк и сообщил, что спецгруппа из Города давно в Заиграеве. «Спецы» якобы уже успели «взять за вымя» местного прокурора Тремайло и снять показания с главного пожарного района Густомесова. Причём, последнего областное начальство решило до завершения расследования оставить в прежде занимаемой им должности. На это Альберт выразил Линдмарку полное удовольствие, что Густомесов очень приличный человек, хороший отец и дед и что вообще на таких мужиках Россия держится. У Трекмайло же, типичного выскочки ельцинской поры, грамотный заместитель-даргинец, который давно дорос до прокурорской должности.
- Я обязательно передам твои наблюдения начальству в УВД и в прокуратуру. – Заверил журналиста редактор. - Ведь окончательных решений ещё не принято ни по Тремайло, ни по Густомесову. И я не удивлюсь, если Тремайло вдруг ни в какие заместители к прокурору области не попадёт, а Густомесов, наоборот, получит на погоны вторую звезду и останется покамест на своём месте. Но особенно скрупулёзно Линдмарк расспрашивал Альберта о перестрелке в доме Ларисы Сергеевны, клятвенно обещая при этом, что не будь он шведским аристократом, если не пробьёт своему лучшему стрингеру травматический ПМ. В слух Альберт, конечно, благодарил краснобайствующего патрона, а про себя скептически замечал: «Как же, дождёшься от тебя пистолета! Держи карман шире… В лучшем случае, или газовый, а то и вообще какой-нибудь баллончик, которым быстрее сам отравишься, чем кого-либо из налётчиков вырубишь». Церемонно распрощавшись с выходцем из семьи шведских дворян, Альберт стал собирать больничную сумку к крестьянскому сыну Садяну. Но когда он уже выходил из дому, ему позвонили от главврача и сообщили, что полковнику стало вдруг заметно хуже и он в срочном порядке переведён в реанимацию.
Главврач Заиграевской ЦРБ Ефим Давыдович Опельянц, тоже, как и Садян, приехавший в Россию с берегов Севана, вышел к посетителям – Альберту, Проектору и Смыке – прямо в вестибюль больницы. Впрочем, он пытался зазвать их в свой служебный кабинет, но они его так торопили, что разговор состоялся прямо здесь, возле окна.
- Вы люди суровые, как я успел узнать, боевые офицеры (при этих словах Смыка не удержался от саркастической улыбки), сантиментов не любите, а потому говорить стану прямо. – Выражение лица главврача вдруг стало статичным, как театральная маска. – Боюсь, у нас он может не выжить. И перемещать его в Город опасно, потому что сейчас ему делают вентиляцию лёгких.
- А что хоть случилось то? Поначалу он, вроде, ничего себе был, даже улыбаться начал. – В недоумении спрашивал Проектор.
- Открылось внутреннее кровотечение. Кровь мы, разумеется, откачиваем, но так долго продолжаться не может. Необходима срочная операция. – Маска ещё более посуровела.
- Мы всё поняли, - решительно тряхнул головой журналист. – Сейчас сюда вылетятглавный хирург области Цейтлин и специалист по огнестрелам Мясников. Он и меня штопал, и весь наш спецназ кавказский. Звоню… Звонил Альберт несколько раз: в медицинский департамент областной администрации, в пульманологический центр, в отдел экстренной медицинской помощи, Дине Ким и уже персонально какому-то медицинскому светиле.
- Вертолёт уже под парами, - сообщил он, наконец, с нетерпением ожидавших его приятелей. - Готовьте пока всё к операции. – Бросил он Опельянцу. – Можно надеяться, что часа три он протянет?
- Три выдержит, - сказал озабоченно хирург. – Но желательно не больше.
- Хорошо, - согласился журналист. – Я скажу, чтобы летели на самолёте. На нём быстрее. Смыка смотрел на друга с нескрываемым восхищением. После этого главврач попросил посетителей идти отдыхать, поскольку всё, что можно, уже сделано, и околачиваться в больничном вестибюле не имеет никакого смысла. Мужики побрели понуро по центральной улице райцентра, сами не зная куда. Но почему-то ноги принесли их к местному кафе «У озера», которое и в самом деле стояло на обсаженном соснами берегу местного пруда-озера, как раз напротив Заиграевской администрации.
- Я делаю заказ, - обратился журналист к полицейскому, - а ты звони Веткину. Самое время с ним пообщаться.
- Может, и Густомесова позовём? – Спросил с весёлой надеждой капитан.
- Не стоит, - весьма определённо отвечал Альберт. - Пока не стоит, чтобы не попасть в двусмысленную ситуацию. Вот определятся с ним власти, тогда и позовём – причём, в любом случае, - оставят его при должности, не оставят. Оставят – значит отметим это дело, не оставят – устроим, така сказать, отвальную. Он, между прочим, к себе на озеро звал, где у него дача и где затоплена эта проклятая лодка, из-за которой пожгли такую пропасть домов и людей.
- Умно, - согласился Семён. – Ну, Веткину, так Веткину… И Проектор достал из нагрудного кармана сотовый. Веткин появился неожиданно, совсем не с той стороны, откуда его ждали. Сам же он, напротив, явно ждал этой встречи, а потому сильно запыхался.
- Ну, рассказывайте, что у вас там, волкодавы! – Не забыв поздороваться, заспешил майор. – Про ваши стрельбы второй день весь райотдел шебуршит.
- Да, ничего хорошего, Иван Иваныч, - хмуро отвечал Проектор. – Смыку вот контузило, и он ни шиша не слышит, а полковник в реанимации на вентиляции лёгких лежит. Хорошо, если выкарабкается. Ждём вот хирургов из Центра. Альберт вон им вместо вертолёта самолёт пробил. Наверное, уж вылетели.
- Не удивляюсь, он, если надо, и теплоход пробьёт. А Садян, небось, выживет, - выразил уверенность Веткин. – Армяне – народ привычный, они и под турком выжили, а тут какие-то фрукты из Города. Что им здесь надо? Слышал я кое-что про иконы старинные. Неужели из-за каких-то закопченных досок живых женщин жгли?
- И из-за них тоже, Иван Иванович, - утвердительно вздохнув, сказал Альберт. – Но главная причина видится нам в другом. Саня вот, мой лучший друган, одного из них-таки повязал. Мы его сегодня к тебе доставим. Иваныч, помнишь, кто в Нежданном озере лодку в Гражданскую затопил?
- Что значит помнишь? Мы тут до недавнего времени и не знали про это дело ни хрена. Ведь вы же мне и рассказали, ёлы-палы! Этот её, вроде, прокачал, ФСБэшник новый… Какой-то белогвардеец там отличился, который потом за кордон сдёрнул. Верховенский, кажется. То ли поляк, то ли заподенец какой-то.
- Эмигрировал он, товарищ майор, в Штаты. – Семён загадочно показал куда-то на северо-запад, в сторону шоссе на Архангельск. – Так вот, этому кивлянину, которого захомутал наш товарищ, фамилия точь-в-точь Верховенский. И приехал он из США сначала на Украину, а потом к нам через Краснодар, где заработал (или купил?) гражданство. Сегодня ночью Альберт его расколол: жизнь ему оказалась дороже этих затопленных брюликов.
- Альберт Эдуардович, - с укоризной обратился Веткин к журналисту, - вы что, пытали его что ли? На вас как-то не похоже.
- Эх, Иван Иваныч, пытал – не пытал. Эти твари людей жгли заживо, и если бы возникла необходимость, то не сомневайтесь, я сделал бы абсолютно всё для того, чтобы он заговорил. Но такой необходимости не было. – Альберт стал делать правой рукой кругообразные движения. – Просто я ему об истории рода Верховенских рассказал. Линдмарк мне её прямо сюда на комп скинул. Ну, он сначала обалдел, а потом усовестился: род и в самом деле замечательным был, хоть и западенский, но с Петровских времён служил Кантимиру, царю Петру и отечеству. Около десятка Верховенских за два века дослужились до высших офицерских чинов, половина из них погибли на полях сражений. А он, Петром Андреевичем Верховенским его зовут, расплачивался с америкосами шпионажем с секретного российского полигона. Вот и весь секрет моих пыток. Именно поэтому мы его до поры и придержали у себя. Да и у вас его, наверное, заберут. Я уже Братову позвонил, и он тут же принял ловчую стойку… Давно, говорит, его искали.
- Ну, я его тогда и брать не стану! – Тут же открестился от Верховенского майор. – Сам передавай своему Братову, а то ещё по репе надают за какие-нибудь пригрешения, а они, как водится, на Гриве всегда найдутся. Воздух тут такой: всех людей на грехи толкает. В этот момент где-то далеко, в стороне Гробовщины, глухо прогрохотало, и, несмотря на белый день, над лесом обозначился отсвет зарницы
- А я о чём говорю, - призвал небо в свидетели Веткин. – Ад огненный здесь поблизости располагается, куда все мы, грешники, рано или поздно низвергнимся. А мы, заиграевцы, в первую очередь. Факт. И с этими словами, пообещав зайти вечером на партию пива, заиграевский начальник Угро петушком поскакал по разбитой, как водится, дороге в сторону ОВД.
- Ох, и хитёр же он, ветки-палки! – Бросил вдогонку Веткину Смыка.
- Не то слово! – Согласился лучше других узнавший Веткина Проектор. – Впрочем, хитрый, но без подляны. Вот у нас в Городском управлении полиции наличествуют хитрецы совсем иной закваски. Там хитрый и подлый – почти одно и то же. А тут село, и нравы совсем другие. Подличать то в таком тесном мирке нет никакого резону: задумаешь кого запятнать, а в конечном итоге наделаешь в карман самому себе. А вот натурального дерьма в округе чересчур. Не случайно и Садян жаловался на дурные запахи и грубые нравы. Говорит, женщин бьют по лицу сапогами и блюют прямо в общественных местах.
- Вот его и достали, блин, такого воспитанного! – Ругнулся непонятно чем обиженный Смыка. – Вылез, дубина, во всё окно: «Шутура! Шутара!». Нет, куда он так торопился? Сказано было, стреляй из-за дерева: сейчас бы в реанимации не лежал, а строчил бы победные реляции в своё управление да премий ждал, а то и наград. Но уловив осуждающие взгляды Альберта и Проектора, Смыка тут же умолк.
А между тем, как выяснил Альберт во время допроса, Пётр Андреевич Верховенский приходился царскому полковнику Арнольду Ивановичу Верховенскому прямым родственником и соответственно наследником. Но наследовать было практически нечего, кроме сведений о затопленных на Гриве сокровищах. Отец Петра Андрей Викторович Верховенский, правнук полковника, так и не добрался до России, хоть и собирался туда ни единожды. Но времена, надо прямо сказать, были не самые подходящие. С приходом Ельцина всё круто поменялось, и можно было бы и отважиться на поиски клада, но Андрей Викторович неожиданно крепко запил и через год в мучениях умер от рака поджелудочной железы, оставив ещё несовершеннолетнего сына со смутными надеждами на возможность когда-нибудь, в будущем, увидеть родину своих богатых предков и дерзнуть на поднятие затопленной лодки или того, что от неё (в ней!) осталось. Пётр принялся шлифовать свой русский, еженедельно и не по разу заходя в русский клуб, где общался исключительно на русском языке. А женившись, он и в семье учинил исключительную гегемонию русского языка и русской культуры. Так что, примерно через пару лет говорил по-русски совершенно свободно и, как отмечали старые русские, с небольшим малоросским акцентом. А вскоре на приёме в клубе Пётр познакомился с одним из полевых командиров украинской закулисы, который был лично знаком и с Ющенко, и с Тимошенко, и с некоторыми перспективными молодыми заподенцами, мечтавшими о безграничной власти в Незалежной. Украинца звали Павло Вечный, он был в чине майора Украинской армии и, видимо, имел самое прямое отношение к СБУ. Это знакомство было как нельзя кстати, и Петр Верховенский решился. За рюмкой горилки на следующий день он поведал Павло давнюю историю своего знаменитого предка, заметив, что сокровища, лежащие на дне гривского озера, это не только деньги, но и воскрешение памяти о великих делах прошлого, о героях, которых уважали и русские цари, и польские короли, а вся Европа смотрела на их богатства с нескрываемой завистью. Конечно, на вещи Верховенский и Вечный смотрели по-разному: последний был матёрым украинофилом, а Верховенский видел Россию и Украину единым государством. Но до поры это ничего не меняло, а потому они сообща и составили свой дерзкий план проникновения на Гриву. По их примерным расчётам, это должно было занять не менее трёх лет. Заняло – пять! Сговорив в свою компанию ещё одного сотрудника УСБ – Степана Жабко и получив в УСБ необходимые преференции, они – через Донецк – проникли в Краснодар, где подвизались сначала волонтёрами в лагере для беженцев, а затем и вольнонаёмными рабочими в одной из местных воинских частей. Чтобы окончательно завоевать к себе доверие, они не раз просились на войну. И хоть им отказали, последнее явно помогло при оформлении российского гражданства. Правда, и командиру, и начальнику штаба части, где они трудились, пришлось перевести на счета немало денег, но оно того стоило. Да и платили за них Штаты. Так потомок примерного русского офицера стал по отношению к России резидентом сразу двух, мягко говоря, недружественных ей государств: США и Украины. Сначала это его доставало, но потом, когда загорелись покрышки на Майдане, всё встало на свои места. Работая в бане, он выуживал у подвыпивших офицеров и прапорщиков важные сведения о полигоне, которые они, боясь прослушки, до поры передавали по эстафете - когда в Заиграеве, а когда и в Городе. Попутно они собирали сведения о сельских жителях, старейшие из которых ещё хранили в своей памяти события того далёкого времени, когда на Гриве звенели шашки, а власть в сёлах то и дело менялась, что в твоей христоматийной Малиновке. Рассказывали старожилы и про затопленную лодку, только вот путались – в каком озере. Одни считали, что в Щучьем, что неподалёку от Незасыпайки, а другие – что в Нежданном, что в версте от Гробовщины. Для предельного уточнения информации разговорчивый и обаятельный Павло Вечный как-то случайно вышел на двоих смышленых пацанов из Гуляевки, Серёжу и Витю, которые гоняли на велосипедах по всей округе - регулярно ездили в Гробовщину за хлебом, а иногда и до Заиграева могли педали докрутить. Вечный предложил мальчишкам сотрудничество якобы в интересах охраны секретного Полигона. Будто бы ему, российскому чекисту, необходима общая информация о том, что говорят сельские жители – так сказать, нет ли где измены? Мальчишки вдохновились и, поклявшись крепко хранить тайну, принялись за дело. Вечный, а иногда и сам Верховенский регулярно выслушивали их подробные рассказы, отделяя при этом зёрна от плевел. Из этих рассказов они узнали кое-что про пенсии, иконы и даже сбережения пожилых людей, которые тратили на себя крайне мало, а всё откладывали для детей, некогда подавшихся в холодные равнодушные города. Так в перспективе у них появилась и ещё одна статья неплохих заработков. Например, когда они нагрянули ночью к старухе Громовой, то наверняка знали, сколько и где у неё спрятано. То же было и с остальными. В каждой из изб им доставалось по сто тысяч и больше. Так превратился потомок славного полковника ещё и в мародёра.
Глава пятьдесят девятая
Почему Альберт пожалел пленного
Забирать Верховенского прилетел сам полковник Братов. Для этого он и ещё двое офицеров из спецназа подсели в самолёт к хирургам. Таким образом, Альберт встречал сразу и спасителей Садяна, и сатрапов Верховенского. Впрочем, последний был к происходящему безучастен, словно за последние сутки решил для себя нечто главное на всю оставшуюся жизнь. Братов был доволен и несколько раз, крепко сжимая Альберту плечо, с чувством говорил: «Спасибо» и «Мы в тебе не ошиблись». В ответ Альберт пытался перевести стрелки также и на своих друзей, что, дескать, без них ему бы ничего не удалось, но полковник слушал эти Альбертовы «оправдания» всего лишь как рудиментарные проявления вежливости, всем видом своим как бы говоря: «Да, брось ты, Альберт, самоуничижением заниматься. Ты и только ты продумал и организовал всё это дело, а остальные, как говорится, лишь снаряды подносили». В конце концов, Альберт обречённо махнул рукой и, тепло попрощавшись с Братовым, стал усаживать прибывших хирургов в свой «Ленд Ровер». В это время он заметил, что Верховенский смотрит на него с трапа с какой-то странной улыбкой. И неожиданно для себя Альберт тоже улыбнулся и даже махнул ему рукой. Судьба Верховенского во многом теперь зависела от того, в каком качестве его будут допрашивать и судить: как россиянина или как гражданина США. Разумеется, последнее давало определённые шансы: например, на обмен, на перевербовку или на сотрудничество с нашей контр-разведкой, или на помилование президента, который, например, учёл бы, что в Штатах семья Верховенских оказалась не по своей вине. Россиянину же за деяния, которые совершил Верховенский, грозило пожизненное. Недаром, ещё минувшей ночью журналист посоветовал Петру давить на то, что Российское гражданство он купил, а потому оно не является действительным. Но не это, по большому счёту, воловало сейчас Альберта. Он вдруг вспомнил свои недавние беседы с пленником и остро почувствал, что не мог этот человек сжигать старушек, сознательно вредить своему Отечеству, да и убивать, в принципе, не мог. Потому он и работал банщиком, не желая вообще соприкасаться с военной машиной России. Что он мог выудить из подвыпивших российских офицеров, которые не просто давали подписку, но прошли специальную психологическую обработку? Да, разную муру… типа «жахнули так, блин, что квадратов десять сгорело!» или «Вовка вчера с похмелья был, так его врач на директрису не пустил» и тому подобные пьяные откровения. Всё это случается в любой армии мира, в том числе и в штатовской. «По большому счёту, - размышлял Альберт, - у Петра Верховенского была мечта: пожить в России, на родине своих прадедов. Если повезёт, разбогатеть, потому что в Америке нельзя быть бедным. Там это не жизнь, а жалкое существование, что для русского дворянина унизительно. Вот и ещё одна причина проникновения Петра на Гриву: уязвлённое самолюбие, а точнее даже будет сказать – «постоянно уязвляемое». Понятно, что он мучительно искал из такого ущербного состояния выход. И вдруг эта российская «эврика»! Разговоры с женой, новые планы, заманчивые мечты. В принципе можно переехать в Европу и бывать в России столько, сколько хочется. Помнится, он что-то рассказывал о замыслах по созданию совместных российско-немецких предприятий. Он собирался, если найдёт лодку, купить два Городских предприятия, где в советскую пору выпускали подшипники и иные детали для «камазов», и на базе их начать собирать европейские или штатовские грузовики разного тоннажа, в том числе и небольшие для фермеров и частных компаний. Его ужасало состояние нашего сельского хозяйства, и он негодовал не поводу того, как коренные американцы, что мы угрожаем миру, а просто считал, что не туда вкладываем деньги, жалея наших крестьян, работяг и бюджетников. Наверное, с ним можно спорить, но одно мне совершенно ясно: Пётр Верховенский болел Россией! Быть может, по – своему, по-американски, но болел… вместе с ней искал пути к выздоровлению. Что же делать?». Подумав так, Альберт достал сотовый и стал набирать полковника Братова, который в эти минуты, вероятно, поудобнее располагался возле иллюминатора.
- Владимир Александрович! – Оглушаемый рёвом авиационного двигателя прокричал в трубку журналист. - Прошу меня покорнейше простить, потому что не решился поговорить с Вами приватно на аэродроме, не созрел, видимо, а сейчас вот приспичило.
- Да, говори, Альберт, - затороторил полковник. – Какие меж нами могут быть сантименты? Я, кажется, догадываюсь… Ты что-то про Верховенского хочешь посоветовать? Я ещё на земле некоторое твоё волнение усёк. Советы всегда полезны, особенно от таких дельных людей, как ты.
- Видите ли, - замялся Альберт. – Это, наверное, не совет, а просьба что ли… Я хотел попросить Вас отнестись к Верховенскому не как к шпиону, а тем паче изменнику родины, а как к человеку, волею истории попавшему практически в безвыходную ситуацию. Главное – это то, что он любит Россию. Да, в нём сформированы американские привычки, он там родился и вырос. Но менталитет у него наш. Мы с ним очень много разговаривали, и он, в конце концов, раскрылся. Он ведь в бане работал и в общем-то не шпионил. Так, для отмазки сообщал разную ерунду, которую пьяные офицеры выбалтывали. Ничего существенного. Даже деньги ему были нужны для открытия совместных российско-американских предприятий. Да и в Европу он собирался перебираться, поближе к Родине. Кажется, особенно ему понравились две страны: Чехия и Германия. А Прагу он считает лучшим городом на планете, не считая Питера. Вот так. Я бы попробовал использовать его в Вашем ведомстве.
- В нашем, Альберт? – Поправил Братов.
- Хорошо, пусть будет в нашем, – согласился журналист. – В нашем, если вы прислушаетесь к моему мнению, товарищ полковник. Понимаете, я с вами не могу быть не искренним, потому что, например, без колебаний зарезал этого Вечного, зная, что он агент СБУ и ненавидит Россию. И не только ненавидит, но и убивает её людей. В том числе детей. Верховенский же пытался противиться этим акциям, в связи с чем его едва самого ни убили. Да, совсем забыл о главном, хотя в отчёте это и указано. Верховенеский говорил о каких-то цыганах, которые промышляли на Гриве - на территории нашей и двух соседних областей. И якобы это их инициатива – сжигать избы вместе с уликами, то есть с ограбленными старушками. Цыганская шайка состоит из трёх человек. Это некто Орловский и двое его сыновей. Сам Орловский якобы в избы вообще не заходил, а оставался ждать где-нибудь за околицей или у одной из своих многочисленных подружек. Грабили и поджигали его двадцатилетние сыновья Юзек и Марек. Сделав своё чёрное дело, они подходили к отцу и по-военному докладывали о добыче: столько-то денег, столько- то куриц, столько-то яиц из гнёзд вынули, столько-то бензина на поджог потратили. Кстати, когда он мне всё это через силу рассказывал, с ним случился приступ эпилепсии. Я ему вилку между челюстями вставлял. А эпилепсия, как вы, очевидно, знаете, есть болезненная реакция на сильные душевные переживания. Вот, Вечный эпилепсией бы никогда не заболел и этот сбежавший Степан Жабко – тоже.
- Теперь не заболеет. – Убеждённо сказал Братов. – Убит при задержании на железнодорожном вокзале.
- А что спецназовцы не могли сработать аккуратней? – С укоризной отреагировал Альберт. – Меня бы позвали, чёрт вас дери! Я бы как-нибудь его уговорил сдаться или Верховенского бы попросил об этом.
- Да, не было там спецназа. – С раздражением сказал полковник ФСБ. – Железнодорожные полицейские решили отличиться. Отличились! Одного он завалил, второго ранил, ну, и сам очередь из «калаша» словил. Дурацкая история. Зря мы его приметы разослали.
- Пустое, Владимир Александрович. – Стал успокаивать расстроенного полковника Альберт. – Ничего нового он бы всё равно не сообщил, поскольку был шестёркой у Вечного. Рядовым исполнителем приказов, чужих планов и построений. А вот Верховенский, повторюсь, ценный кадр: он и о СБУ многое успел узнать, и ЦРУ на него постоянно выходило, и русская эмиграция в США для него – не раз читанная книга.
- Понял я, Альберт. Спасибо. Ты мне, нам, то есть, очень помог. – Отвечал с чувством Братов. – Заранее обещать не берусь, потому как не всё от меня зависит, но буду настаивать на одном из твоих вариантов. На каком – время и ситуация покажут. Ну, будь! И осторожней, пожалуйста. Когда писать то думаешь?
- Вчера. – Отвечал вполне серьёзно Альберт. – То есть первый материал Линдмарк уже получил. Сейчас, вероятно, отзвонится. И в самом деле, в это мгновение спутниковый телефон так завибрировал, как будто редактор вдруг провесил между Городом и Гривой какой-то особый, накаченный дополнительной энергией портал.
Глава шестидесятая
Увы, концы отрублены!
…Говоря, Линдмарк буквально захлёбывался от переполнявших его эмоций. Порой Альберту казалось, что его шеф вещает не из Города, а из той же Гробовщины, Гуляевки или Незасыпайки, поскольку всё он знает, чувствует и практически, судя по его дельным репликам, видит воочую. Линдмарк говорил:
- Особенно меня впечатляют твои пассажи второго плана: эти бездонные озёра, циклоскопические деревья, пропадающие в лесах люди, а главное – этот адский, пронизывающий всё человеческое существо огонь!
- Шеф, вам бы самому всё это написать. Вы так метафорично, образно излагаете. Я весь в зависти! – Говоря это, Альберт что есть силы старался не быть ироничным. И, кажется, Линдмарк повёлся. Он всё с тем же пафосом продолжал:
- В принципе, ты решил задачу максимум: не только мастерски снял информацию, но и сам стал активным участником расследования… Да, что там участником! Ты, по сути, возглавил его. Я поговорил с капитаном и с этим твоим другом детства и юности. Они тебя не просто любят, а обожают. Поверь мне, в ситуациях, подобной гривской, когда весь воздух буквально пронизан опасностью, это случается крайне редко. Наоборот, на почве постоянно взвинченных нервов, весьма часто рвутся между людьми очень крепкие, проверенные временем связи.
- Шеф, я, признаться, тяжеловато переживаю это так называемое участие. – Попытался поменять тон разговора журналист. – Всё же я давно работаю в газете, теоретически…
- И в самом деле, работаешь, практически, и делаешь это замечательно! – Перебил подчинённого редактор.
- Ой ли, Александр Францевич?! – Попытался не согласиться Альберт. – Про свой журнализм я по прибытии сюда вскоре забыл. Если честно, шеф, то я возглавил здесь не только расследование, но и, что самое печальное, - оперативную работу. На мне опять кровь, шеф, много крови. Я убийца, и не важно кого и не важно в какой ситуации. Теперь вот ещё этого майора присваивают, и кем я после этого становлюсь?
- Нормальным мужиком ты становишься, наиценнейшим кадром. – Попытался усыпить в журналисте разбережённую совесть начальник. – Кто у нас в России в последние десятилетия был самым авторитетным, самым уважаемым политиком?
- Ну, Евгений Примаков, я полагаю. – С некоторой неуверенностью отвечал Альберт. – Правда, о рейтинге его я ничего не знаю, но…
- А таким, как Евгений Максимович, никаких рейтингов и не нужно. – Словно коршун упал на любимую тему Линдмарк. – У Сталина вон рейтинг, я думаю, зашкаливал за сто процентов, а из мовзолея его выкинули очень и очень быстро, сразу после прихода Хрущёва. Примакова же уважали все, с кем бы он ни общался – от президентов и госсекретарей США до наших коммунистических лидеров типа Зюганова. Его испугался Ельцин, а вся эта воровская камарилья девяностых – так просто ненавидела. А ты помнишь, с чего он начинал?
- Он работал журналистом в странах Ближнего Востока. – Отвечал, начиная понимать, куда клонит шеф, журналист Нидерквель.
- Журналистом. А вскоре, между прочим, стал ведущим специалистом по Ближнему Востоку, личным другом и Саддама, и Каддафи, и прочих арабских, иранских, турецких и даже еврейских лидеров. – Сказав это, Линдмарк удовлетворённо замолчал.
- То есть Вы, шеф, согласны с тем, что я уже не совсем журналист? – Почти зло спросил Альберт. – Если да, тогда в чём я специалист? Отсюда до арабов хоть тридцать лет скачи, ни до одного халифата не доскачешь.
- При чём тут арабы? – Раздражённо стал возражать Линдмарк. – У профессионализма, специализации много лиц. Поверь мне, полковнику милиции на слово. Ты лучший из всех сыщиков и оперов, которых я знал. У тебя редкая интуиция и что особенно важно, ты не боишься смерти.
- Шеф, смерти все боятся. Я думаю, даже Вы. – С заметной ухмылкой сказал Альберт.
- Мой милый, это штамп. – Констатировал Швед. – Далее, согласно ему, следовало бы добавить, что да, боятся все, но немногие умеют эту боязнь преодолевать. Но я не буду этого делать, не имею морального права, потому что, увы, ты знаешь это гораздо лучше меня. Вот сейчас по ТВ, в частности по НТВ, идёт очень много полицейских сериалов, а впечатляет в сущности всего один – «Ментовские войны». Почему? Потому что его герой Роман Шилов в полной мере обладает именно этим искусством – умением преодолевать. И понимать, конечно, в том числе и тех, с кем он находится по разные стороны баррикад. Ты меня понял, солдат?
- Яволь, майн оберст! – Сказал серьёзно Альберт. – И гроссе данке вам за такое мнение о моей скромной персоне. Верно, не стою я таких оценок. Обычные кавказские навыки помогают выжить, привычка к кровищи. Если честно, меня сажать надо, и если я и специалист, то, прежде всего, по мокрым делам, которые не столько расследую, сколько совершаю сам. Сёма Проектор вон сказал мне в лесу, что пока мы едем на Гриву, я перестреляю по дороге всех бандитов. А ведь каждое убийство, любого человека, без разницы – это тяжкий груз. И боюсь, что скоро мне этот груз будет не по силам.
- Погоди ты с выводами. – Вновь возразил Линдмарк. – Давай решать проблемы по мере их поступления. Как я понимаю, бандитов вы, всех четверых, положили: Корыто и Бумагу застрелил твой уголовный товарищ из Города, Егора зарезал ты, а Акулу пристрелил Садян. Так? Я ничего не путаю.
- Не путаете, Шеф, - убеждённо отвечал Альберт.
- Это, с одной стороны, хорошо, поскольку не надо будет твоего драгоценного времени на суды тратить, но с другой – очень и очень плохо. – Печально известил журналиста редактор.
- Это почему же? – Удивился Альберт.
- Понимаешь, цепочку к Шушпанову, а тем более, к губернатору теперь нам не протянуть. Концы-то отрублены. – С досадой констатировал Линдмарк. – Тебе даже написать всё, как оно было на самом деле, будет проблемно. По судам затаскают.
- А Верховенский? – Не сдавался Альберт.
- Во-первых, он из другой команды. – Сказал убеждённо Линдмарк. – А, во-вторых, его почти наверняка признают гражданином США. А свидетельства резидента на территории России, мягко говоря, юридически не детерминированы. Ферштее, майн зоон?
- Да, понимаю я, понимаю. Абер нихьт нур ферштее, зондер аух … А, чёрт! Словом, не только понимаю, но и ломаю голову над второй статьёй, над механизмом проводки этой связи: власть – криминал, власть – бизнес на Гриве, власть – жуткие пожары и убийства.
- Только давай не обобщай. – Перебил разошедшегося Альберта редактор. – Во власти разные люди работают. И таких, как Примаков, тоже хватает. А Параева, уверен, ты уже серьёзно задел, в самой первой статье, которая выйдет завтра. Что будет, Альберт! Что будет!!! Спасибо тебе, мой мальчик, ради этих мгновений стоит жить и заниматься тем, чем мы с тобой занимаемся. Готовься к поездке в Скандинавию. Мы будем жить в небольшом уютном норвежском домике и ловить лосося на фиордах. Потом мы поедем в Стокгольм, где я познакомлю тебя со своими родственниками по отцу, чопорными шведскими аристократами, предки которых воевали с нами ещё до Петра. Впрочем, потом нашлись и выкресты, которые служили Екатерине Второй и Александру. Потом они за заслуги получили землю и несколько сотен крепостных, переехали в провинцию и серьёзно занялись натуральным хозяйством. Ладно, подробнее они тебе сами расскажут. Но это будет примерно через месяц, после публикации всех твоих гривских материалов. А пока мы с «Массандрой» ждём тебя на веранде. Захвати, пожалуйста, с собой и своих друзей – Проектора со Смыковым.
- Обязательно, шеф! – Радостно отвечал Альберт. – Это вы очень хорошо придумали. Парни потрудились на пределе. Вы бы ещё с генералом перебазарили насчёт очередной звёздочки для Семёна. Ну, я полагаю, одной большой, майорской.
- Разумеется, Альберт. – Тут же согласился Линдмарк. - Хотя, я думаю, он и без меня об этом догадается. Потом они попрощались, и Альберт покатил к больнице.
Глава шестьдесят первая
«Дружба, которая помогла выжить»
Оперировали Садяна более трёх часов. Перелили ему около трёх литров крови и увезли очухиваться в реанимацию. После того, как Цейтлин сообщил Альберту, что хоть состояние полковника и стабильно тяжёлое, но жизни его уже ничего не угрожает, все с облегчением выдохнули и отправились ужинать всё в то же кафе. Здесь было вполне уютно, даже фортепиано звучало со сцены. Проектор зажёг настольный фонарик, и Альберт поднял первый тост:
- Выпьем, мужики, за дружбу. Нам ещё недавно её так не хватало. А теперь, о счастье, она помогла нам выжить и победить! И, как сказал Булгаков в «Мастере…», мы теперь всегда будем вместе, во всяком случае, помнить друг о друге, а случись какая непогодь, всегда есть на кого положиться. Верно? Или я преувеличиваю?
- Ну, зачем ты спрашиваешь, Алик? – С укоризной спросил Смыка. – Да я за тебя готов…
- Знаю, Саня. – С довольной улыбкой прервал друга Альберт. – Я потому тебя и позвал из Города. На вот тебе на первое время, как обещал. А то вернёшься, начнёт тебя этот бугор ваш складской доставать, что, дескать, долго невесть где пропадал. А ты ему сразу пару коньяка выставь, он и заглохнет. И с этими словами Альберт протянул Смыке голубой конверт. Смыка заглянул внутрь и стушевался:
- Да, куда столько, Альберт? – Не то с восторгом, не то с досадой спросил он.
- Бери, бери. Это за риск и за контузию. – Сказал, как отрезал Альберт. – Мне Линдмарк на карточку прислал. Сказал, что премия тебе, как волонтёру. Это мы вот с Сёмой при исполнении, а ты, можно сказать, добровольный борец с криминалом и коррупцией. Смыка с удовольствием достал из конверта пачку розовых купюр по пятёрке и, свернув их в рулончик под резинку, смущенно признался:
- Давно я таких денег в руках не держал. Ну, спасибо что ли передай своему шефу. Рад был помочь. Можете и в будущем на меня рассчитывать. И он разом осушил полбокала водки. Его друзья последовали его примеру и потянулись вилками к блюду с мясной нарезкой. В гостиницу вернулись за полночь, но спать всё равно не хотелось. Выпили ещё, уже под гостиничные пирожки и принесённую с собой копчёную куру. После этого Смыка попытался запеть «Чёрного ворона», но Проектор сказал, что выделяться после такой операции не стоит. Местный прокурор нынче зол неимоверно, и наверняка их здесь пасут. К тому же выпитое начало сказываться. Альберт помог ослабевшему Смыке расстегнуть рубаху и стянуть джинсы, потом укрыл его лёгким байковым одеялом, и уставший от непривычного напряжения последних дней уголовный авторитет Александр Смыков впервые за последние годы забылся блаженным сном праведника. А Альберт с Проектором ещё долго вспоминали свои недавние похождения на Гриве, разные забавные штрихи и курьёзы и, между прочим, на полном серьёзе решали вопрос: а не поехать ли им ещё и на хутор Безносый? В конце концов, на хутор пока решили не ездить, поскольку задание они уже выполнили, а что до троицы цыган-душегубов, то они успели дать ориентировки приехавшей из Города спецгруппе. Вот пусть ребятки и поработают по цыганам. Они свеженькие и рвутся в бой! Зачем им мешать? Альберт стал засыпать лишь под утро, когда Семён уже досматривал десятый сон. Он сладко чмокал и невнятно произносил какое-то имя. «Наверное, жены или сына», - предположил Альберт и вдруг с ужасом подумал, что вот этот молодой и такой в общем-то хрупкий парень, любящий муж и отец ещё день-два назад мог запросто погибнуть на этой проклятой Гриве, в этой Богом забытой тайге. Лети автоматная очередь во время их последней перестрелки двадцатью сантиметрами левее, и он бы наверняка ткнулся лицом в охапку гнилой соломы, чтобы больше уже никогда с неё не вставать. «Мне гораздо проще, – думал Альберт. - У меня кроме тёти – никого в России. А немецкие родственники про меня уже совсем забыли. Я им в общем-то чужой. Они и немцем-то меня никогда не считали. Да и какой я, в сущности, немец, если и мыслю по-русски, и ненавижу, и люблю?». Часов в десять Альберт кое-как продрал глаза. Ни Смыки, ни Проектора в постелях он не обнаружил. Мужики уже успели куда-то упорхнуть. «Да, куда они денутся?» – С самодовольным оптимизмом спросил у себя журналист. И себе же убеждённо ответил: «А, от меня – никуда!». И в самом деле, когда он ещё чистил зубы, дверь в номер скрипнула, и раздались весёлые, как показалось Альберту, голоса товарищей. Он осторожно выглянул в дверной проём и увидел Смыку с полторашкой пива в руках. «Ну, конечно, за пивом бегали, негодяи! Как же я сразу-то не сообразил?», - честил про себя партнёров Альберт. Пиво было только что из холодильника, и Альберт с удовольствием махнул пару стаканов чешского «Гуся», заев его импортозамещённой сушечкой.
- Однако, пахнуть от нас будет, как от алкашей! – Выразил озабоченность он и предложил выпить ещё и кофе с бутербродом, а кроме того, посасывать от греха мятные тянучки. Сначала им предстояло навестить Садяна, а затем ехать в Незасыпайку – собирать вещи. Да и Ларисе Сергеевне надо бы сказать что-нибудь ободряющее на прощанье.
- Ну, как вы, Гарник Гарьевич? – участливо спрашивал Альберт пересмякшего, ещё не вполне отошедшего от операции полковника. – Звонили из Вашего управления, просили передать, что скоро сюда приедет первый заместитель начальника полковник Петрушкевич. Сказали также, что в Москву отправлено письмо с ходатайством Вашего генерала о награждении тебя орденом «За заслуги перед Отечеством» и ведомственной медалью.
- Спасибо, Альберт, - тихо прошептал следователь. – Ну, ордена Москва, скорее всего, не даст, а медаль – вполне. А впрочем, ерунда всё это. Главное, что вы уцелели. Как ты, Саня? Сильно тебя шибануло?
- Изрядно, - отвечал Смыка. – До сих пор слышу, как из другой комнаты. Визуально ты здесь, а по голосу – где-то далеко-далеко… Говорят, через неделю пройдёт. Будем надеяться.
- Где они все, бандиты эти? – Сделал злобно-заинтересованное лицо Садян.
- Все убиты во время операции. – Сообщил Проектор. – Двоих застрелил вот он – Семён показал на Смыку, - одного Альберт уложил ножом на пороге, а вожака Акулу застрелил ты сам уже после того, как Акула в тебя попал. Вы даже повалились вместе, только ты стрелял точнее. Обе пули для него были смертельны: одна попала под сердце, а вторая – в горло.
- Вот оно что. – Устало откинувшись на подушку, прошептал раненый. – А я последнего не помню: как стрелял, как падал…
- Да, всё нормально, Гарник, - успокаивал полковника Альберт. – Так нередко случается. Просто ты действовал на автопилоте. А это, друг мой, уже профессионализм – обезвреживать преступника даже в полубессознательном состоянии.
- Обезвреживать преступника, говоришь? – Хитро прошептал Садян. – Пустое,
Альберт. За жизнь я свою боролся, вот и стрелял до последнего… Инстинктом самосохранения это называется. И всё ему в нас подчинено.
- Как знать, как знать, - проговорил с оттенком сомнения в голосе Альберт. – Но уверен, что немногие, получив пулю в грудь, стали бы отстреливаться, да ещё так удачно. Впрочем, не буду тебя напрягать. Отдыхай, набирайся сил, а мы скоро к тебе зайдём, чего-нибудь новенького расскажем. – С этими словами посетители откланялись и проворно пошли из реанимации на воздух, торопясь обогнать тележку с трупом старика, которого везли в морг два дюжих санитара. На улице, в берёзовой роще, обступившей со всех сторон больницу, робко начинался листопад.
- Берёзы, конечно, ничего себе деревья. – Размышлял вслух Альберт. – Но отчего-то здесь совсем нет дубов и клёнов, я уж не говорю про ясени. Осенью клён становится произведением искусства, этаким гарным многоцветным кавалером в однотонно-жёлтом бабьем царстве берёз.
- Зато вон осины краснеют кое-где. – Стал не соглашаться Проектор. – Такой густой охры даже у твоего клёна нет.
- А дрова – осина, не горят без керосина. – Сказал скептический Смыка. – Я из осины лемех вытёсывал, когда на реставрации в «деревяшке» подрабатывал. Лемех – это такое деревянное серебро. Только осина его даёт…
- Поехали ка мы, ребятки, к Ларисе Сергеевне в гости. Она с час назад звонила, сказала, что наварила целый бак щей и затушила гуся. Словом, ждёт нас и особенно вон его, - Альберт, хитро улыбаясь, показал на Смыку. Смыка как-то виновато отвёл взгляд и заявил, как ни в чём не бывало:
- Чисто деловые отношения. Возникли в чрезвычайных условиях, максимально приближенных к боевым. Но бои, похоже, кончились, и щец бы я похлебал с большим удовольствием! И уже через десять минут они мчались по влажной от недавно прошедшего дождя дороге к окраине Заиграева. Достигнув её, они увидели на висевшей над лесом туче, как на экране, зловещие белые всполохи и услышали далёкое урчание Зоны.
Глава шестьдесят вторая
«Георгины мои, георгины!»
Лариса Сергеевна встречала друзей за околицей. Первым она всё-таки обняла Альберта, как несомненного лидера и руководителя операций на Гриве, в том числе по спасению её детей. Смыку обняла последним, но было это объятие совсем уже не дружеским. Смыка с непривычки застеснялся и предложил принести воды из колодца, на что Лариса Сергеевна сказала, что у неё, между прочим, водопровод.
- Да, конечно. – Словно вспомнил о чём-то Смыка. – Как это я забыл? Наверное, контузия сказывается… Лариса Сергеевна сделала испуганно-озабоченное лицо, а Альберт, слегка тряхнув друга, вдруг гаркнул командным голосом:
- Отставить, Смыков! С этой минуты обо всём плохом, в том числе о здоровье, забыть! Только позитив, и ничего кроме него! Ясно, господин волонтёр?
- Так точно, ясно, товарищ майор! При этих словах Лариса Сергеевна с некоторым удивлением посмотрела на Альберта.
- Ему вчера в ФСБ это звание присвоили, - пояснил Проектор. – Он у нас теперь контрразведчик, да ещё майор. Вобщем, туши свет!
- Ну, что ж, майор, скомандуете насчёт обеда? – Спросила Альберта Лариса Сергеевна и, не дождавшись ответа, повела мужчин к своему дому, под окнами которого на крепком садовом столе стояла большая зелёная кастрюля, источающая такой капустно-мясной аромат, от которого положительно можно было сойти с ума. Тут Альберт вспомнил команду ведущего авиазвена и воспроизвёл её своим боевым товарищам:
- Делай как я! С этими словами он «спикировал» через калитку прямо к центру стола, на котором уже были выставлены фаянсовые тарелки. Щи удались Ларисе Сергеевне на славу: густые, наваристые, пенные, со шкварками, домашними помидорами, чесноком, укропом и зелёным луком. Под щи, как водится, выпили водки, занюхивая её душистым домашним хлебом, слегка намазанным где садовым хреном, а где горчицей, которую хозяйка также делала сама. После того, как выпили по второй, за столом пошли разговоры – сначала о погоде да природе, а потом и о только что миновавших напастях. Говорила больше Лариса Сергеевна, в сущности, повторяя на разные лады благодарности в адрес Альберта и Смыки, Проектора и только что прооперированного Садяна, который за доли секунды до беспамятства застрелил этого ужасного Акулу, который смотрел на всех окружающих, и на детей в том числе, как на подсобный материал, ценный лишь в той мере, в которой он необходим ему для достижения каких-либо корыстных целей. В остальном люди его абсолютно не интересовали: если они ему мешали, их, нисколько не сомневаясь, убирали, если нет, то их просто не замечали.
- Не сомневаюсь, Альберт Эдуардович, если бы не Садян, этот Акула застрелили бы и вас с Сашей, хоть вы и были абсолютно безоружны.
- Нет, нож-то у меня всё-таки был, и Акула успел заметить, как я им владею. Поэтому убил бы он нас, прежде всего, потому, что мы стояли на его пути. Как ты полагаешь, Сань? – обратился он к Смыке, который, отставив пустую суповую тарелку, наклонился над гусятницей.
- Пристрелил бы, конечно. А из-за чего? Да, какая разница! – Смыка взял со стола большой разделочный нож и ловко кинул его Альберту ручкой вперёд. Альберт поймал нож, не вставая со стула, и вопросительно глянул на друга.
- Прости, Альберт, я забыл, когда последний раз разделывал гусей. Да и разделывал ли я их вообще – не помню. Пайки на зоне делить приходилось, а вот пластать гусей, айм сори… – Смыка тускло посмотрел себе под ноги.
- Ладо, Сань, я пластаю, а ты смотри и запоминай. Я почему-то уверен, теперь тебе это может пригодиться, - сказал Альберт через стол. – Дело нехитрое. Просто у гуся, как и у куры, есть суставы и хрящевые ткани, которые острый нож прорезает запросто. – И с этими словами Альберт двумя движениями отрезал у гуся крылья. Потом пришел черёд окорочков, поскольку у гуся они были чересчур крупными, Альберт их также разрезал по сгибам. Затем он занялся грудинкой, которую распластал пополам и отделил от спины.
- Спина – самая костистая часть. Она на любителя. Кое-кто любит обсасывать косточки – для них спина – самое вкусное место.
- Итого, - глянув на часы, подытожил Проектор, - ровно семь минут. После этого все потянулись к гусиному блюду своими вилками и ножами, смеясь и подначивая друг друга. Параллельно Альберт раздавал народу какой-то специально приготовленный по этому случаю сосус. Над столом плавал тот блаженный запах, который едва ли не два века назад погубил великого русского баснописца Ивана Андреевича Крылова: бедолага попросту умер от обжорства. А Проектор уже разливал по бокалам где-то достанный Ларисой Сергеевной «Херес», с которым гуся, по давним русским традициям, и следовало употреблять. Наконец-то и Смыка провозгласил тост – естественно, за хлебосольную хозяйку дома и её замечательных, очень смышлёных мальчиков.
-Я, когда доставал их из ямы, дрожащих от холода и безнадёги, думал, что задушу этого Вечного лично. – Горячился Смыка. - Задушить, правда, не пришлось, но в ледник я его всё-таки отправил и ни разу не жалел об этом, хоть раньше и не убивал… никогда. Впрочем, сны нехорошие стали после этого сниться, словно заболело что-то внутри. Все стали его успокаивать и ободрять, что, дескать, так сложилась ситуация: либо ты его, либо он тебя, и только Лариса Сергеевна с испытующей грустью смотрела на вдруг осунувшегося Смыку. Глаза её блестели. А потом слушали Высоцкого и ели по-сентябрьски спелые и сочные арбузы. Альберт налил в один из арбузов шампанского. Какое-то время ягода постояла на столе, а потом Альберт разрезал её на части, и все стали наслаждаться слабоалкогольным крюшоном. Журналист с полицейским уснули на сей раз почти одновременно, так и не дождавшись Смыки, который заночевал у «своей учительницы». Около шести утра Альберт выскочил в палисадник. Было весьма прохладно, если не сказать холодно. Изо рта шёл парок, а по спине бегали напергонки мурашки. Вернувшись и накинув на плечи ветровку, Альберт подошёл к георгинам. Они безнадёжно умирали. И глядя на них теперь совсем не так, как ещё недавно – до всех этих смертельных рисков, когда надо было либо крепко терпеть, либо готовиться к смерти, Альберт неожиданно для самого себя тихо заплакал. Может, нервы сдали, а скорее всего, просто пришла запоздалая разрядка, исход накопившейся печали от человеческих несовершенств. Простояв так – на всхлипе не более пары минут, Альберт взял два поникших цветочных бутона в ладонь и стал читать:
Георгины мои, георгины
Увядают, темнеют, шуршат –
От насмешек довольной калины
Умереть до предзимья спешат.
Всё в Природе вот так – на контрастах,
На борьбе ареалов и стай:
Не успеешь прочувствовать «здравствуй!»,
А уже долетает «прощай!».
Мир красив, но не ясен, как руны,
Как хожденье пасхальных фигур:
Сотни лет мы витаем в лакунах
Документов, религий, культур.
Сотни лет мы растим огороды
Гладим кошек и держим собак,
Но причин проявлений природы
Не дано нам постигнуть никак.
Скоро станем под звёздные сени
Собирать корабельную рать,
Но едва ль человеческий гений
Сможет Замысел Бога познать.
Отчего так калина лукавит?
Отчего так торжественен лес?
Отчего так волнует и давит
Журавлей отступной благовест?
Георгины мои, георгины!
Не понять ваш поспешный уход,
Как и это довольство калины,
И злорадство холодных болот.
Прочитав это буквально за минуты написанное стихотворение, Альберт вдруг вспомнил Ломоносова, который в одной из своих духовных од вот так же вопрошал сограждан: «Скажите, что нас так мятет?». В самом деле, что нас так смущает в этом так и не разгаданном мире природы? Умирающая красота? Бессмертная трясина? Но ведь и болота Пришвин вон назвал «Кладовыми солнца», то есть они тоже умирают и становятся самым доступным топливом. А что «мятет» здесь, на Гриве? Георгины, что ни говори, умирают, можно сказать, планово, согласно природным циклам. А люди? Хотя бы те, что сгорели в своих избах, или те, что исчезли бесследно в лесу? Но, пожалуй, более всего смущает этот белый огонь, который майор Веткин походя назвал адским. Нет, не походя, а вследствии долгих мучительных раздумий. Такой огонь может запросто слизнуть с лона земного не только отдельные избы или там сёла типа Гробовщины, не только Гриву, но и значительную часть Земли, а то и всю её населённую Создателем поверхность. Вот это, наверное, и «мятет» меня, в первую очередь. И как с этим ощущением жить дальше, не имея возможности хоть как-то на всё это повлиять? Наверное, я смогу разоблачить ещё десяток – другой коррупционеров, если, конечно, повезёт не поймать случайную пулю «на вздохе», наверное, я ещё напишу десяток – другой статей о корысти отцов региона и их подлой обслуге, если их, конечно, опубликуют и вообще не закроют газету. Наверное. Но огонь это не остановит. Он будет по-прежнему смущать людей. И не только на Гриве, в краю циклоскопических сосен и бездонных озёр, и не только в Неваде, краю пустынных миражей и мертвящего безводья, адский огонь может запросто появиться и в тех мирных и уютных краях, для которых его «придумали» и «растят» некие хладнокровные, лишённые сентиментальных предрассудков люди. А, может, и не люди уже? Тот же Орловский, без тени сомнения сжигавший старушек, и до сих пор бегающий где-то по Гриве, разве человек? Ради чего сжигал? Ради двух – трёх куриц и десятка – другого яиц? А ведь и Орловский, и Вечный, по большому счёту, могли развернуться только здесь, в закрытых таёжных пространствах, прилегающих к запретной зоне. Медленно, но верно сокращается население в Заиграеве, обезлюдели лесные сёла, вовсе исчезают хутора и кордоны, и только Зона по-прежнему густо населена. Почему? Потому что население это занимается совершенствованием белого огня, который как две капли воды похож на свечение невесть кем посланных к нам из вселенной комет и метеоров.
И в эту злую для Альберта минуту дверь в избу со скрипом распахнулась – Альберт ещё успел подумать, что надо бы её смазать перед отъездом – и в палисадник шумно выкатились заспанные Проектор со Смыкой. Не долго думая, они обступили журналиста и своего нынешнего патрона с обеих сторон и крепко обняли его за плечи.
- Ты, в натуре, о чём грустишь, Алик? - Недовольно спросил Смыка. – Посмотри внимательно на лес, огня-то нет. Выдохлись душегубы, блин...
- Это временное затишье, - попробовал не согласиться Альберт. – Сейчас сил накопят, а потом ещё сильнее вдарят. Вот и увидишь.
- Когда это ещё будет! – Воскликнул Проектор. – Может, через неделю, может, через месяц, а может, и никогда. Да, и ты сам всегда говоришь: надо решать проблемы по мере их поступления. Проблему бандитов мы решили. Орловского тоже со дня на день либо поймают, либо пристрелят. Лично я больше обрадуюсь второму. А в принципе может возникнуть проблема и этого адского огня. Я тебе не говорил, но в Городе лично видел группу с плакатами по поводу гривского полигона и, между прочим, это - протестное движение, а в нём, кстати, не только «зелёные» участвуют, но и пацифисты, профсоюзы, чернобыльцы, разные левые организации, и оно заметно набирает силу. И если ты, Альберт, об этом станешь писать, то на фоне твоих статей о коррупции, у всех этих господ с полигона и тех, кто ими дирижирует, могут возникнуть очень неприятные и, может быть, даже неразрешимые проблемы. Пошлют независимую экспертизу, в процесс ввяжутся учёные и депутаты… И пошло – поехало. По крайней мере, грифу «совершенно секретно», скорее всего, придёт капец. И мы сможем там побывать, увидеть всё своими глазами.
- Ты это серьёзно? – С просыпающейся в голосе надеждой спросил Альберт.
- Он это серьёзно, - ответил за Проектора Смыка. – И я точно так же думаю. И ещё я думаю, что грустить тебе не следует хотя бы потому, что ты теперь не один, что мы всегда теперь будем рядом, на подстраховке. А я, Алик, скоро сюда на ПМЖ переезжаю и постоянно буду держать тебя в курсе всех гривских проблем.
- К Ларисе Сергеевне? – Задал риторический вопрос журналист.
- К ней, - сказал весело Смыка. – Комнату свою я пока буду сдавать, а там поглядим.
- Давай-ка пока опломбированную в твоей квартире выкупать, - предложил Альберт. – Нет на неё никаких претендентов, кроме государства и тебя, разумеется. Денег, считай, я уже нашёл. Вам всё равно Города не миновать: мальчишкам нужно качественное образование, музыкальная школа, шахматы, спорт, наконец, тот же бассейн. Но на первых порах ты мне там будешь очень нужен. Я даже думаю, что Линдмарк оформит тебя у нас на небольшую ставочку, ну, на какое-то время. В это время забулькал сотовый у Проектора. Он торопливо отошёл в сторону и, почти не говоря ничего в ответ, долго слушал звонившего. Потом поблагодарил и вразвалку подошёл к друзьям.
- Сам генерал звонил. – С кривой ухмылкой сказал он. - Кто бы мог подумать, мне, какому-то капитанишке … и вдруг звонит сам Полуянов, которого до сих пор в Кандагаре боятся. Да, ещё меня и по имени-отчеству…
- Не тяни кота за… - ну, сам знаешь за что! – Заторопил Смыка. – Что он вдруг? Чего сказал-то конкретно?
- Сказал, что Орловского в перестрелке завалили, а сынки его в ИВС парятся. – Отвечал, чему-то по-прежнему ухмыляясь, Проектор. В это время завибрировал и сотовый у Альберта.
- Ну, вы и даёте, братцы! – Воскликнул Смыка. – В Городе ещё, наверное, все спят, а вас уже начальники достают. Редактор, небось, Альберт?
- Он, - сурово ответил журналист и сделал знак пальцем, чтобы помолчали. А через пару минут они, все втроём, как мальчишки катались по лужайке и орали что-то совершенно невразумительное, потому что Альберт сообщил осипшим от волнения голосом:
- Пацаны, только что Шушпанова повязали!