Объем 23 тыс. зн.
Весеннее солнце ломилось в окно и бесстыдно золотило тончайшую дневную пыль в углах больничной палаты.
Георгий Матвеевич щурился на голубое до ряби в глазах небо и улыбался. Ему было хорошо. Голова была ясной, швы почти не болели, аппетит присутствовал, а биологические часы сулили скорое явление завтрака в сопровождении милейшей медсестры Анечки. Златокудрая Анечка вносила в постоперационное восстановление Георгия Матвеевича сладчайшую ноту ностальгии по юности, отчего восстановление шло феноменально успешно, а весна наступала по всем фронтам, и заслуга Анечки в том была очевидна вне всякого сомнения.
На сегодня Георгий Матвеевич заготовил тончайший анекдот про Чапаева и Далай-ламу, родившийся под впечатлением от читаемой дежурной книжки, пару смешных историй из славной эпохи общекомандной вышки, ну и на десерт – если, конечно, удастся к месту ввернуть, – очередную ненавязчивую моралию из собрания личных подвигов во славу Отечества и присутствующих здесь дам. Анечка была потрясающей слушательницей, переживала, бледнела-краснела и так восхитительно кусала нижнюю губку, что Георгий Матвеевич таял, будто снежная баба в разгар капели, но ничуть того не стыдился, а, напротив, беззастенчиво упивался волнующим Анечкиным трепетанием и производным от оного сладким томлением в груди.
Дверь ожидаемо отворилась, но комната, вопреки радужным надеждам, не озарилась сверх возможного, а скорее поблекла: ввалившийся главврач Соботов как губка впитал все радужные надежды и флюиды, не оставив ничего, кроме горечи болезненного разочарования. Георгий Матвеевич с Соботовым испытывали друг к другу никак не детерминируемую взаимную неприязнь, от которой все вокруг увядало и съеживалось.
- Ну, вот, знакомьтесь, - буркнул Соботов, не поздоровавшись. – Специалист по вашу душу, позвольте, так сказать, представить – Григорий Григорьевич Назанин.
Действительно, в палате, кроме самого Соботова, обнаружился невысокий субтильный человек с серьезным лицом и внимательным обволакивающим взглядом.
- Добрый день, Георгий Матвеевич. Очень рад.
Специалист чуть наклонился и протянул тонкую сухую ладонь. Георгий Матвеевич послушно пожал в ответ и вопросительно посмотрел на Соботова.
- А что вы хотели? – буркнул тот мрачно. – Там, - Соботов мелко дернул бровями, - считают, что мы сами с вами не справимся.
- Что значит – не справитесь? – нахмурился Георгий Матвеевич. – Я полагал, что лечение завершено, и меня держат здесь только формальности ради...
- Никто вас не держит, - взрыкнул Соботов. – Я бы с радостью от вас избавился! Хоть позавчера!
- Так что тогда?
- А что тогда, - Соботов с хрустом сунул руки в карманы, - вот пусть вам Григорий Григорьевич сам и объясняет. Не смею более!
Соботов сорвался с места тяжелым локомотивом, врезался плечом в двери, чуть не сорвав их с петель, и слоновой поступью загрохотал в коридоре.
- Вы не волнуйтесь, Георгий Матвеевич, - спокойно сказал специалист, когда эхо соботовского марша стихло, - скорее всего, у нас не будет причин задерживать вас дольше, чем было запланировано. Однако результаты анализов, которые передали нам для дополнительной перепроверки...
- Извините, что перебиваю, - приподнял руку Георгий Матвеевич. – С кем имею?
- Да, конечно, - одними глазами улыбнулся специалист. – Прошу прощения, что сразу не представился. Я главный хирург Особой клинической больницы номер четыре. Сами понимаете, ваш случай под нашим неусыпным контролем.
- Понимаю, - вздохнул Георгий Матвеевич. – И что там не так с анализами?
- Есть некоторые причины для беспокойства, хоть и не критические. Возможно, мы просто перестраховываемся, но вероятность повторной операции, тем не менее, к сожалению, имеется.
- Какая к черту повторная операция? Я чувствую себя в сто раз лучше, чем до ранения!
- Именно, - согласно кивнул Григорий Григорьевич. – Это как раз один из поводов для нас поволноваться.
- Что вы мелете? – рассвирепел Георгий Матвеевич. – О чем волноваться? Дайте мне телефон, я позвоню в эту вашу клиническую больницу и выбью у них там даже мысль о каких-то там волнениях. Или мне позвонить напрямую в канцелярию? Я могу, вы же знаете!
- Знаю, Георгий Матвеевич, - кивнул специалист. – Только вы же понимаете, что вам ответят. Что стране нужны здоровые генералы, а вопросы здоровья уж точно не ваша компетенция, а моя. Вот и весь разговор.
Георгий Матвеевич утробно простонал и демонстративно отвернулся к окну.
- Я не завтракал, - процедил он сквозь зубы. – Не распорядитесь ли?
- С удовольствием. Я тоже не завтракал и буду рад присоединиться.
- Объедать себя не позволю.
- Что вы, что вы! Мне принесут отдельно.
Завтрак прикатила высокая и некрасивая медсестра, имя которой Георгий Матвеевич так и не выучил. Впрочем, завтрак был как всегда выше всяких похвал.
- Красиво живете, - намазывая икрой бутерброд, прокомментировал специалист. – Не понимаю, что вы так отсюда бежите?
- Да не бегу я особо, - согретый чаем, Георгий Матвеевич подобрел. – Просто не люблю нарушения четко составленных планов.
- Вот это я понимаю, - сказал специалист со странной интонацией.
- Что – это? – уточнил Георгий Матвеевич.
- Икра потрясающая! – специалист посмотрел сквозь икру на солнечное окно. – В детстве у нас такой не было.
Григорий Матвеевич хмыкнул.
- У меня вообще мало чего в детстве было. Знаете, где я вырос?
- Конечно, знаю, - улыбнулся специалист. – Во-первых, это все знают. А во-вторых... Вы правда меня не помните? Мы встречались.
- Встречались? – изумился Георгий Матвеевич.
Он пристально всмотрелся в открытое улыбающееся лицо специалиста, и оно вдруг словно выплыло из тумана и приобрело четкие очертания. В груди хрупко кольнуло.
- Гриша? – с каким-то даже испугом, неуверенно протянул Георгий Матвеевич.
Специалист выжидающе чуть склонил голову.
- Гришка-Бублик, ты, что ли? – Георгий Матвеевич не верил самому себе.
- Я, - расцвел Григорий Григорьевич. – Вспомнили?
- А почему ты... этот, Нозинини?
- Назанин, - поправил Григорий Григорьевич. – Фамилия моих родителей.
- Как родителей? – изумился Георгий Матвеевич. – Тебя-таки усыновили?
- Да, уже после того, как вы...
- Ну, давай ты меня еще на "вы" тут будешь! – замахал руками Георгий Матвеевич, садясь в кровати по-турецки. – Вот же, - запричитал он, - Бублик! Глазам не верю!
- Да, - засмущался Григорий Григорьевич.
- Боже мой, - хватая себя за уши, терялся от нахлынувших чувств Георгий Матвеевич. – Это ж надо было получить осколок в бок, чтобы с тобой наконец встретиться! Где ты был все это время?
- Людей лечил, – скромно развел руками Назанин.
- Да, людей... Послушай, Гриша, а как же ты врач, а? – вдруг изумился Георгий Матвеевич. – Ты же, помнится, от одного вида крови в обморок грохался. Мы же просто веко выворачивали, чтобы тебя до истерики довести! Преодолел?
- Еще тогда, - кивнул Григорий Григорьевич. – Даша помогла. Вы же помните Дашу, Георгий Матвеевич?
- Дочь директора? Валерия Сергеевича? – Георгий Матвеевич нервно куснул большой палец. – Ну, да, а то как же...
Дашу Георгий Матвеевич, конечно же, помнил.
Жора попал в интернат уже почти взрослым, лет в тринадцать.
После замечательной московской школы, в которой он учился, интернат в подмосковном захолустье показался концентрационным лагерем, где роль фашистов играют местные подонки из старших классов, а роль узников – все остальные.
В первый же день Жору вызвали в подвал и быстро все объяснили: самые главные тут отцы, а остальные делятся на хлюпиков, умников и вонючек. Отцов нужно слушаться и делать что они говорят. Хлюпиков можно бить, потому что они кислые. Вонючек нельзя подпускать близко - они воняют и это заразно. А умники... Умники – это песня! Они – главное развлечение отцов, и обижать их просто так нельзя: за бестолковый прикол можно самому огрести по полной. Опустить умника имеют право исключительно отцы, и делают они это с надлежащей тщательностью.
Подвальные доброжелатели обнюхали Жору со всех сторон, потыкали ему пальцами в крепкие плечи и мрачно посоветовали готовиться к худшему.
Вечером в комнату пришли трое. От них несло табаком и перегаром.
- Где новенький?
Кто-то показал на Жору.
К нему подошли и как по команде принюхались.
- Пока не воняет. Из жратвы есть что? – один подступил почти вплотную.
- В каком смысле? – не понял Жора.
- В таком!
Жоре дали под дых, но он каким-то чудом устоял и даже оттолкнул гада от себя.
- Отцы! – возопил гад. – У нас радость! Это не хлюпик и не вонючка, а значит – кто?
- Умник! – хором отозвались отцы, потирая руки.
- Посмотрим, - ухмыльнулся гад. – Как зовут, салага?
- Георгий.
- Гера, значит.
- Гера – это жена Зевса, - сказал Георгий, пытаясь сохранить лицо. – А я Жора.
- Нет, Жора, ты – Гера, - гад ткнул его пальцем в грудь. – Баба одним словом. Девка. А вот девки-то у тебя не было, зуб даю. Небось, ночами мечтаешь, а? – гад театрально пустил слюну.
Звали гада Маратик Рисфеев. Он был мелким, чернявым и скользким. Непостижимым образом попав в число самых главных отцов, он быстро повернул все так, что оказался гораздо главнее всех остальных. Отцы не только слушались Маратика, но и всерьез боялись. Пару раз Маратик устраивал публичные расправы над завравшимися отцами – жестокие расправы, похуже измывательств над умниками, а хмурые отцы стояли стройным кружком и смотрели, и никто не пытался вступиться или сказать хоть слово против.
- Мечтаешь, мечтаешь, - прищурился Маратик. – Стишки пописываешь?
Жора молчал.
- Эй, гандон, тебя спрашивают! – возмутился один из отцов.
- Да, понятно, что пишет, - остановил его Маратик. – Он же баба. Значит, так, Гера. Завтра будешь нам тут на ночь читать. Только самое лучшее, и чтобы про любовь, нам это нравится. Если вдруг попробуешь отлынить – будешь наказан. Понял?
В первый раз Жора не понял. Точнее, не внял.
Отцы, пришедшие вечером приобщиться Жориному поэтическому дару, демонстративно ждали десять минут в гнетущем молчании, слегка покачиваясь вперед-назад и сверля Жоре спину нехорошими взглядами. Потом Маратик поднял руку и возвестил:
- Все, отцы, сегодня нам ничего не обломится. Девочка, как видно, не в духе.
Отцы как по команде развернулись и промаршировали вон из комнаты.
Вернулись они под утро, когда Жора, уставший от напряжения, провалился в тяжелый сон. Его в считанные секунды скрутили простыней, запеленав как младенца, стянули на пол и дружно окатили мочой.
Жора так и пролежал до побудки – мокрый, в зловонной луже, пока не пришел воспитатель и не заставил соседей по комнате его развязать.
Отмывшись в умывальне под сдавленные смешки со всех сторон, Жора бросился искать Маратика, но к тому было не подступиться: отцы стояли плотным кольцом и в голос ржали.
- Ну, что, ссыкунок, - расплывшись в улыбке, пропел из-за их спин Маратик, - сегодня вечером ждем-таки твоих стихов. Не трать силы, пиши поэму. Иначе снова накажем, сам понимаешь.
На ночь Жора ушел в подвал. Там было холодно, спать пришлось сидя, привалившись к едва теплой трубе.
Утром соседи встретили его хмурыми взглядами.
- Слышь, ты, - сказал самый смелый из них. – Мы тебя скоро сами... того... темную сделаем. Нам надоело, ты понял? Спать невозможно, вонь такая. Давай, убирай все быстро, а то мордой туда сунем.
Кровать, тумбочка и все Жорины вещи были измазаны говном.
Жора сел на пол и заплакал.
Вечером, забравшись на табуретку, Жора читал стихи.
- Молодец, Гера! – похвалил его Маратик. – Хорошая девочка! Завтра мы опять придем.
И побежали дни. Каждый вечер – поэтическая пятиминутка. Маратик стал благосклоннее, Жорины стихи ему нравились. Лишь иногда он подскакивал к табуретке и резко стягивал с Жоры трусы.
- Давай-давай! – смеялся Маратик. - Так смешнее!
Жоре было уже все равно.
Потом стихи Маратику надоели, ему захотелось танцев. Жору заставляли танцевать посреди комнаты, изображая из себя жгучую испанскую красотку. У Жоры получалось совсем плохо, отчего отцы ржали и бросали в него тапочки. Заканчивалось все одинаково – Маратик говорил:
- А теперь покажи девочку, и мы пойдем. Давай!
И Жора показывал девочку.
Нужно было сунуть руку в трусы и быстро спрятать там все между ног, чтобы Маратик, сдернув под трубные фанфары с Жоры эти самые чертовы трусы, смог уписаться от восторга, тыча пальцем в голый лобок.
- Эх, Гера, жаль ты не настоящая девка! – говорил Маратик, вдоволь насмеявшись. – Но у тебя еще есть время исправиться. Давай, постарайся ради своих отцов – придумай что-нибудь! Нам всем уже хочется – ты не представляешь как!
Жора не хотел ничего представлять. Он уже и сам чувствовал себя не мужчиной, а какой-то тряпкой, вонючей и никчемной, о которую только и можно что вытирать ноги. Жизнь перестала иметь смысл, а душа и гордость перестали болеть.
И вдруг случилось странное.
В один прекрасный день в середине урока литературы в дверь решительно постучали, и в притихший класс вошел директор.
- Извините, Мария Петровна, - сказал он своим жестким холодным голосом, - мне нужно пару хороших мальчиков на целый день. Кого можете отпустить?
Валерий Сергеевич был человеком, которого в интернате все боялись. Даже отцы, дерзившие всем направо и налево, притихали и робко мямлили, отчитываясь перед директором за нарушения режима.
- Конечно-конечно! – залебезила Мария Петровна. – Ну, а кого? Вот, Жору возьмите, очень хороший мальчик... И еще... Кого еще? Вот даже не знаю, Валерий Сергеевич...
- Ничего страшного, на сегодня хватит одного. Давай, Георгий, жду тебя в коридоре.
Директор вышел, и Маратик тут же вякнул со своего места:
- Мария Петровна, а Гере нельзя!
- Это еще почему? – удивилась Мария Петровна.
- Так он же хорошая девочка, а нужен мальчик!
- Вот что, Рисфеев, иди-ка к доске и прояви себя как мужчина. Расскажи нам письмо Татьяны, как ты обещал на прошлом уроке, а мы послушаем. Прошу, Рисфеев, чего сидишь?
Маратик вяло поднялся.
- Сейчас вот эта чайка свалит, и я всем все расскажу. Давай, пошел отсюда!
Жора схватил свой портфель и вылетел в коридор.
- Пойдем, - сказал директор, ждавший его прямо возле двери.
Они спустились по лестнице и вышли в школьный двор.
- Сейчас поедем ко мне домой, - объяснил Валерий Сергеевич. – Мы там затеяли уборку, но сами не справляемся. Поможешь?
- Помогу, - Жора пожал плечами.
- Вот и хорошо. А то я занят, и без помощи нам не справиться. Заранее тебе моя искренняя благодарность.
Жил директор в Скворечнике – модной двадцатиэтажной новостройке, торчавшей напротив интерната.
Они поднялись на седьмой этаж, и Валерий Сергеевич позвонил в квартиру с номером сорок один.
Дверь открылась.
В следующее мгновение жизнь Жоры перевернулась.
За порогом стояла девушка, от одного вида которой у Жоры по спине пробежал электрический разряд. В таких влюбляются с первого взгляда, не успев толком ни рассмотреть, ни понять, что происходит. Жора встал как вкопанный и даже перестал моргать. Валерию Сергеевичу пришлось подтолкнуть его:
- Заходи, Георгий. Это моя дочь Даша, она тут всем руководит, а ты поступаешь в ее полное распоряжение. Ясно?
Жора медленно, как во сне, поклонился.
- Все, я вас оставляю. Даша, введи молодого человека в курс дела.
- Конечно, папа. Я – Даша, - она протянула Жоре руку.
- А я Жора... – Жора осторожно взял теплую Дашину ладонь двумя руками, будто это была птичка, случайно залетевшая в комнату.
- Пойдем, Жора, - улыбнулась Даша, - я покажу что делать.
На самом деле, делать было практически нечего: они перебрали несколько полок с книгами, подвигали старомодные шкафы и прочую мебель, чтобы пропылесосить, и Даша сказала, что на этом пока хватит, а лучше попьем как мы чаю.
Они пили чай и болтали без умолку. Жора вдруг почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, забылись отцы и маратики рисфыеевы, а весь мир заполнился Дашей, рыжеволосой, со сверкающими глазами, в коротеньком ситцевом платьице, тонкой и воздушной – она не ходила, а то ли летала, то ли танцевала, а когда садилась, то подтягивала колени к груди, и Жора видел желтые трусики, и не мог отвести взгляд как ни старался. Жоре казалось, что Даше он тоже нравится, она все время прикасалась к нему рукой, а ближе к вечеру, когда они сидели на ковре и смотрели семейный альбом, она прижалась к нему настолько сильно, что Жора едва сдержался чтобы не поцеловать ее в пахнущие мятой золотистые волосы.
И тут раздался телефонный звонок.
Даша вскочила и побежала в прихожую. Минуты две она что-то тихо отвечала в трубку, а потом позвала Жору:
- Тебя... Мой папа.
Жора подошел с комком в груди и осторожно взял трубку.
- Алло, Георгий? – раздался в трубке непривычно мягкий голос директора. – Тут у меня непредвиденные обстоятельства, знаешь, некоторые проблемы... Могу я тебя попросить остаться на ночь с Дашей? Больше некого, а ей одной будет некомфортно. Район у нас сам знаешь какой, а ты все-таки мужчина.
- Конечно, Валерий Сергеевич, - промычал Жора.
- Ну, что? – сверкнула на него глазами Даша, как только он положил трубку.
- Валерий Сергеевич задерживается... Наверно не придет ночевать.
- Да это я поняла! – отмахнулась Даша. – Ты-то остаешься?
- Остаюсь...
- Здорово! Ты настоящий рыцарь!
Даша схватила его за руку и потащила в комнату. И все опять завертелось.
Они играли в шахматы, они листали книги с репродукциями и слушали вальсы, они пили сто раз чай и все время смеялись, а ближе к ночи Даше вздумалось продемонстрировать свой гардероб. Она меняла платья прямо перед смущенным до крайности Жорой, все время спрашивала – как тебе? – а Жора отвечал что-то невразумительное и, замирая, ловил момент, когда очередное цветастое что-то взлетит над головой, и целую секунду можно будет без стеснения смотреть на тонкое гибкое тело, желтые трусики и такой же желтый цыплячий лифчик.
- Ой, нет! – Дашин голос взял октавой выше. – Такое на бюстик не носят! Поможешь?
Она повернулась к нему спиной и замерла в ожидании.
Жора придвинулся на негнущихся ногах и завозился с застежкой.
- Ты что, бюстгальтеры снимать не умеешь? – нетерпеливо дернула плечом Даша.
- Как-то не получается...
- Хм... А я думала, ты опытный. Смотри, вот как надо.
И она показала как надо. Потом повернулась к Жоре и показала, что еще надо...
Когда следующим утром, наконец, вернулся Валерий Сергеевич, мальчика Жоры в этом мире больше не было – в ванной стоял и чистил пальцем зубы несгибаемый Георгий Победоносец, будущий генерал, начальник спецподразделения без названия и герой бесчисленных горячих точек.
Георгий Матвеевич промокнул губы салфеткой и задумчиво посмотрел в окно.
- Да, - проговорил он надтреснувшим голосом. – Даша... Помнишь, я у нее как-то на ночь остался...
- А на следующее утро порвал в клочья Маратика и всех отцов разом! – подхватил Григорий Григорьевич. – Кто же это забудет? Легенды про битву с отцами в интернате до сих пор помнят. Я недавно туда заезжал, мы как раз вспоминали.
- С кем?
- Не поверишь, с Маратом и вспоминали. Он теперь Марат Исмаилович, директор интерната.
- Да ладно?!
- Не сойти мне с места! Бороду носит, чтобы на лице шрам прикрыть, а на плече показывал – с гордостью. Говорит, многое тогда понял. Если бы тебя не отправили в учебку, вы могли бы подружиться.
- Это вряд ли, - махнул рукой Георгий Матвеевич. – Я с такой дрянью...
- Ну, знаешь, - покачал головой Григорий Григорьевич, - в детстве мы все были кто дрянью, кто тряпкой, кто просто пустым местом, а потом жизнь все расставила на свои места. Вот я, например. Кем бы я был, если бы остался тем же Бубликом, каким ты меня помнишь?
- Ну да, ну да! – усмехнулся Георгий Матвеевич. – Смешно представить! Эх, Бублик, Бублик! Сейчас бы выпить за встречу, да сатрап Соботов не разрешает.
- Что вы, Георгий Матвеевич, разве ж нам Соботов начальство? – подмигнул Григорий Григорьевич. – У меня на этот счет было заранее предусмотрено, - он не глядя сунул руку в свой портфель и извлек четвертушку армянского коньяка, и сразу вслед за ней – две граненные рюмки. – С точки зрения медицины – не противоречит биологическим формам жизни ни в коей степени, и даже, напротив, способствует. Говорю как специалист,
Специалист разлил коньяк, они чокнулись и выпили за дни пламенные той нашей юности неукротимой.
- Хорошо! – крякнул Георгий Матвеевич и вдруг спросил: - Ну, а кто еще?
- Что – кто еще? – не понял Григорий Григорьевич.
- Ну, вот ты – врач в хрен знает какой важности клинике, я – генерал. Маратик – директор интерната, что тоже не плохо. Но ведь были же еще.
- Были, - согласился Григорий Григорьевич, разливая по второй. – Скажем, Шкутов Ваня, который Мыльный Нос, помнишь? Отцы его чуть до самоубийства не довели, а сейчас он один из лучших военкоров.
- Да, я его видел пару раз, - кивнул Георгий Матвеевич, - приезжал к нам. Я только потом вспомнил, кто это.
- Ну, а Женька Коршков и Харамоныч – они в политике, их ты точно встречал.
- Не думаю, я как-то вне кормушки, все больше по периметру. И что, они все – тоже?
- Что – тоже?
- Ну... – замялся Георгий Матвеевич. – Они все... Я имею в виду, Даша что, с ними со всеми?
Григорий Григорьевич встал и отошел к окну. Он стоял и смотрел на залитый весенним солнцем больничный сквер, а Георгий Матвеевич смотрел ему в спину.
- Да, Георгий Матвеевич, - сказал наконец Назанин, - она переспала с каждым из нас, и это сделало нас людьми. Даже не мужчинами, как вам кажется, а именно людьми.
- Я не понял, Гриша, - напрягся Георгий Матвеевич, - ты меня в чем-то хочешь упрекнуть?
- Да нет, Георгий Матвеевич, мне-то с чего вас упрекать? Разве что позавидовать. Вы единственный из нас, кого она ждала все это время.
- В смысле, ждала? – привстал на локте Георгий Матвеевич.
- В прямом. Мы все к ней ходили, когда выросли. Кто просто поблагодарить, кто еще за чем. Я вот, например, даже сватался несколько раз. Но она сказала, что в ее жизни останется только один мужчина – Георгий Победоносец.
- Какой к черту один?! – взорвался Георгий Матвеевич. – Я ей писал из учебки, клялся, обещал, умолял ждать, а через год мне сорока на хвосте про ее подвиги... И с тем она, и с этим, и даже с Маратиком. Я что должен был сделать? Приехать на белом коне и все простить? Да какого черта?
- Я не осуждаю, - сухо сказал Григорий Григорьевич. – Каждому свое.
- Вот именно! Я год в учебке по сторонам не смотрел, перед глазами только ее лицо, а тут на тебе! Ну ты же сам понимаешь! Я сначала подушку до крови искусал, а потом успокоился и давай девок портить. Знаешь сколько у меня было?
- Мне это не интересно, Георгий Матвеевич.
- Ну и хрен с тобой! А я, как Геракл, мог за ночь всех царских дочек обрюхатить. У меня каждый месяц тринадцатый подвиг как по расписанию! И плевать мне было на все. Один раз, туда-сюда – и следующая. Сотни три на сегодняшний день. Красиво, качественно, по-офицерски. Понятно? И, можешь мне поверить, им только этого, на самом деле, и надо.
- Верю. Хочу только спросить: и что, кого-нибудь из них сделали счастливее?
- Сделал. Всех и каждую.
- Не думаю, - Григорий Григорьевич подхватил свой портфель и аккуратно сложил в него рюмки. – Пойду я, Георгий Матвеевич. Рад был видеть.
- Да подожди ты! – крикнул на него Георгий Матвеевич. – Ладно, я – сволочь и все такое… Возможно, я чего-то в этой жизни не понял. Но могу я хотя бы спросить… Как она там?
- До свидания, Георгий Матвеевич. Я еще навещу вас, если возникнет такая необходимость.
Назанин решительно вышел.
А Георгий Матвеевич остался один.
Ничего нового – он всю жизнь был один.
Но сейчас ему было как-то совсем невыносимо одиноко.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2016
Свидетельство о публикации №216082201323
обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2016/08/22/1323