3.
Василевс Юстин, семидесятитрехлетний старик, восседал на резном золоченом троне, воздвигнутом на покрытое пурпурным ковром возвышение, перед консисторианцами, которые разместились по чинам на нескольких рядах высоких кресел, разделенных посередине проходом. Он был одет в белый шелковый стихарий с расшитым золотом подолом и пурпурную хламиду с золотым тавлионом, из-под которой виднелись сафьяновые сапоги, тоже пурпурные и украшенные, по персидскому обычаю, драгоценными каменьями. Когда-то видный, широкогрудый и кудрявый, теперь же исхудавший от старости, подслеповатый, с поредевшими волосами, из кудрей превратившимися в пушок, и жалкой козлиной бороденкой, вяло шамкающий беззубым ртом, василевс на государственных советах чувствовал себя неуверенно, нервничал и злился.
— Петр Савватий, ну где же ты? — недовольно возопил он высоким визгливым голосом, увидев входящего племянника. — Почему заставляешь себя ждать? Мы уж тебя заждались.
— Прости, твоя милость, — Петр Савватий тяжело вздохнул, едва переводя дух. — Не было возможности посмотреть на часы.
Поглощенный мыслями об утраченной возлюбленной, он забрел слишком далеко, пришлось возвращаться почти бегом, а надо было еще переодеться из формы экскувита в белый стихарий патрикия.
— Ну что? Все в сборе? Начинаем!
Юстин потянулся и взял у стоявшего по левую руку секретария папирусный свиток, в котором по особой тщательности отделки сразу опознавалось царское послание, покрутил его в руках, развернул и глубокомысленно уставился в написанное. Потом, поморгав подслеповатыми глазами и обведя взглядом собравшихся, сунул свиток стоявшему по правую руку квестору священного Палатия Прокулу, человеку неприметной наружности с тихими и вкрадчивыми движениями. Тот принял рукописание от василевса и с невозмутимым видом перевернул его вверх ногами, — точнее, наоборот, ногами вниз, то есть именно так, как можно было читать. Петр Савватий почувствовал, что кровь приливает к щекам: дядя очередной раз опозорился. Василевс был неграмотен и это знали все, но он упорно пытался доказать, что умеет читать и понимает написанное, однако постоянные промашки лишь ставили его в глупое положение и вызывали не совсем незаслуженные насмешки образованных придворных.
— Я не буду зачитывать все письмо, — сказал Прокул, обращаясь, прежде всего, к василевсу, — его нелегко воспринимать на слух, за хвалебными эпитетами смысл ускользает. Поэтому изложу своими словами. Итак, это продолжение недавней истории с Цафом. Персидский царь озабочен вопросом престолонаследия. У Кавада три сына: Каос, Зам и Хосров. Каос по возрасту уже может наследовать престол. Зам одноглазый и это препятствует его восхождению на трон, ибо по законам персов увечный не может быть царем. Но Кавад хотел бы оставить власть третьему сыну, Хосрову. Чтобы упрочить его права, он предлагает нам следующее: ваша милость должны усыновить Хосрова, а взамен Кавад готов прекратить нападения на наши позиции, которые участились за истекшие три месяца.
Юстин почесал в затылке и шмыгнул носом, отчего его племянник до боли закусил губу.
— Ну, я не знаю… — наконец промямлил он нерешительно. — Усыновить-то, конечно, можно бы и усыновить, а крестить как? Или нет? А если нет, то что нам будет? Они на нас нападут? Петр Савватий, ты-то как на это смотришь?
— Я предупреждал, что усыновление Цафа может вызвать негодование персов, — вступил в разговор Петр Савватий, поднимаясь. — Теперь же мне кажется, что главное — избежать войны и не обессиливать империю ненужными ей столкновениями. О крещении персидского царевича речь не идет, поскольку его отец против. Но я не думаю, что усыновление его уронит достоинство василевса ромеев. А такие родственные узы скрепляют связи между государствами.
Сказав это, он сел на место. В воздухе повисло длительное молчание. Кто-то нарочито закашлялся. Василевс опять почесал за ухом.
— Ну что скажете-то, вы?
— Позвольте мне, ваша милость! — подал голос незаметный Прокул.
— Говори!
— Я отдаю должное скромности господина Юстиниана, возможно, он готов пожертвовать своими интересами ради блага империи, и это похвально. Однако я попытаюсь доказать, что предложение его скорее ставит империю под удар.
— Каким образом? — удивленно вскинул брови Петр Савватий.
— Посудите сами. Наследник царя персов усыновлен царем ромеев. Иными словами, царь персов — сын царя ромеев. Не открываем ли мы тем самым путь к священному престолу ромеев нашим врагам, персам?
— Не думаю, — покачал головой Петр Савватий. — Если следовать твоей логике, достопочтенный Прокул, мы уже открыли путь к ромейскому престолу для царя лазов. И это тем более правдоподобно, что он просвещен христианской верой и женат на ромейской патрикии. Если же персидский царевич не собирается креститься, то как он может стать василевсом ромеев? Того не попустит Бог, не позволит народ христианский, наконец, не допущу я, если уж ты говоришь о моих интересах. То есть перемирие с персами посредством усыновления Хосрова не стоит нам ровно ничего, почему же не воспользоваться этим предложением?
— Я не привык прилагать свою руку к тому, что отдает новизной, — продолжал Прокул, несколько напрягая тон. — И вообще я боюсь этого больше всего, хорошо зная, что стремление к новшествам всегда сопряжено с опасностью. Мне кажется, что даже очень смелый человек в делах подобного рода задумался бы над таким предложением и ужаснулся возможному в будущем потрясению. Ибо, по моему мнению, мы сейчас рассуждаем ни о чем ином, как о том, чтобы под благовидным предлогом передать персам государство ромеев. Они не скрывают своих мыслей и не пользуются какой-либо завесой, но открыто признаются в своем намерении и, совершенно не стесняясь, выставляют свое требование отобрать у нас все царство, прикрывая явный обман личиной простодушия, речами о любви к миру оправдывая свои бесстыдные домогательства. Потому вам обоим следовало бы всеми силами отвергнуть эту попытку варваров: тебе, твоя милость, чтобы не быть тебе последним василевсом ромеев, а тебе, стратиг, чтобы она не оказалась помехой в достижении престола.
Василевс некоторое время молчал, пожевывая губы, а затем обратился к собравшимся:
— А вы как думаете, господа?
Петр Савватий украдкой окинул взором ряды. Консисторианцы, посеревшие в тусклом бессолнечном освещении, сидели, опустив головы, с напряженными выражениями на лицах. Он с досадой подумал, что большинство этих солидных, зрелых и многоопытных мужей, когда случается решать важный вопрос, озабочены главным образом тем, чтобы угадать, на чьей стороне сила, и не повредить своему положению, а совсем не тем, чтобы выбрать наилучшее.
— Для чего связывать себя родственными узами с врагом? — возвысил голос Флорентий, пожилой грузный человек, страдающий одышкой. — Отражали мы нападения персов раньше, отразим и сейчас.
.— А ты что думаешь, господин Оливрий? — задал вопрос Юстин, обращаясь к человеку средних лет с очень правильными и красивыми, немного женственными чертами и изменчивым выражением лица. Это был Аникий Оливрий Юниор. Среди всех консисторианцев он был самым знатным: в его родословной сошлись шесть императоров! Еще двенадцатилетним мальчиком он получил громкий титул консула Востока и Запада — такой чести не удостаивались и василевсы. Но каким-то таинственным образом высшая власть от него уходила, хотя и ему, и его отцу не раз представлялся случай занять престол. По возрасту он был даже старше Петра Савватия, но по повадкам казался совсем молодым человеком. Петру Савватию всегда казалось, ему недостает внутренней энергии и свойственной возрасту зрелости.
— Право, не знаю… — нерешительно отозвался Оливрий, опуская глаза. — Да, мой отец много воевал с персами, но то отец, а не я. Этой войной он надорвал свои силы, последние годы был тяжело болен. Семейные обстоятельства наложились на мое восприятие.
— Правильно, — подхватил Петр Савватий. — Лишняя война нам ни к чему. Если воевать, то решительно и с установкой на победу. А поддерживать тлеющий очаг, напрасно губя человеческие жизни, нет никакого смысла.
— Но ведь это нечестие, если сыном ромейского василевса будет именоваться поганый язычник! — возвысил голос пожилой сенатор Климентин.
— Да-да, именно нечестие, — Прокул назидательно воздел указательный палец.
Юстин растерянно захлопал глазами, вертя головой то в одну сторону, то в другую.
Высказались еще несколько человек и все они заняли сторону Прокула. Василевс уступил давлению большинства.
— Не ценишь ты мою заботу, племянничек, не ценишь, — с укором обратился Юстин к Петру Савватию, когда тот сопровождал его в покои. — Тебе как будто и все равно, будешь ты на престоле или не будешь.
Они шли по длинному гулкому переходу. В отшлифованных до блеска плитах серого узорчатого мрамора, украшавших стены, смутно светились их отражения. За ними следовала небольшая свита во главе с незаменимым Прокулом.
— Бог дает власть тому, кто ее достоин, — отвечал Петр Савватий, не без труда подстраиваясь под старческую, хромающую походку дяди. — Я рассуждаю несколько иначе, чем почтеннейший Прокул и прочие члены синклита. Я не собираюсь стоять на страже предрассудков и устаревших законов. Если мне суждено царствовать, я приложу все силы к тому, чтобы вернуть империи ромеев ее былое величие. Боюсь, многим это не понравится. Поэтому я не хочу навязывать государству себя. Только если Бог на меня укажет…
Юстин приостановился и подмигнул мутным глазом.
— Если бы я рассуждал так же, как ты, сидел бы ты сейчас в домикилии экскувитов и раздумывал, кого поставить у северных ворот, кого у южных. А тебе это не было по душе! Горд ты, Петр Савватий! Больно умным себя считаешь. Смотри! Я терплю-терплю, но до поры до времени!
С этими словами он погрозил племяннику сморщенным пальцем и продолжал:
— К тетке-то зайди! Выкажи ей свое почтение! А то недовольна она, что ты ею пренебрегаешь.
— Не знаю, чем я навлек на себя упреки достопочтеннейшей василиссы.
— Да ладно тебе, василиссы! Тетушка Лупикина совсем не зазналась. Скучно ей просто, охота тебя повидать. А ты и носа не кажешь.
Проводив василевса до его опочивальни, Петр Савватий направился по переходам в покои василиссы, находившиеся во дворце Дафны.
Теперь стратига сопровождали лишь два его нотария, выделившиеся из общей свиты: старший Приск и второй, совсем недавно принятый, Прокопий.
- Приск, доложи их милости, что я хочу их видеть, - распорядился Петр Савватий, останавливаясь возле мраморной скульптуры Аполлона и Дафны, давшей название дворцу и служившей границей, за которой начиналась женская половина. Старший из двух молодых людей поспешно отправился выполнять приказание, Петр Савватий и Прокопий остались ждать. Стратиг перехватил мимолетный насмешливый взгляд своего молодого спутника, которым тот окинул завешенную плотным полотняным покровом мраморную скульптуру. Скрыть от христианских очей «срамного эллинского демона и бесстыжую блудницу», - таков был приказ василиссы Евфимии, во избежание соблазна. Петр Савватий строго взглянул на Прокопия и тот мгновенно изменил выражение лица.
Прокопий был сириец родом, из хорошей семьи, образованный, воспитанный, честолюбивый. Ему было всего года двадцать три - двадцать четыре. Невысокого роста, но хорошего сложения, с породистым лицом, как на древних изображениях сирийских царей: черные курчавые волосы, угольно-черные глаза, посаженные косо, так что внутренний угол глаза выше внешнего, брови правильной дугой, нос с горбинкой, луком изогнутые полные губы. Всегда опрятен, одет изысканно и даже щеголевато. Первое впечатление о нем у Петра Савватия сложилось вполне благоприятное: понятливый исполнитель и даже вдумчивый собеседник. В душе он вполне разделял иронию молодого человека, но сейчас посчитал, что дисциплина и соблюдение иерархии важнее и позволить юнцу оценивать повеление, пусть и нелепое, престарелой царицы никак нельзя.
Прокопий, точно желая загладить упущение, быстро заговорил:
- Господин, я все ждал случая поговорить с тобой наедине и не отвлекая тебя от дел.
- И чего же ты хочешь, Прокопий?
- Я очень ценю и уважаю тебя, господин. По моему мнению, ты – именно тот человек, который должен стоять во главе государства.
Взгляд его черных блестящих глаз был непроницаем и Петр Савватий не мог до конца понять, искренне он говорит или льстит.
- Ты именно это хотел сказать мне наедине? – он удивленно пожал плечами и усмехнулся. – Право, мой юный друг, это выглядит как… какое-то признание в любви.
Прокопий нервно засмеялся.
- Прости, господин, если вышло нескладно. На самом деле я хотел бы чем-то тебе помочь, что-то для тебя сделать. Подумай! Мне кажется, я не совсем бездарен и я томлюсь от того, что мои дарования остаются без применения. Я мог бы составить для тебя какое-то историческое описание – любого периода, какой ты назовешь. Или, может быть, обработать и подготовить к изданию твои речи…
- Мои речи? – удивился Петр Савватий. – Когда я их произносил?
- Ну, я, право, не знаю…
- Я понял тебя, Прокопий! Ты хочешь какого-то особого поручения, чтобы проявить себя, не так ли?
- Ну да, так… - Прокопий немного смутился от такой прямоты.
- Я подумаю над твоей просьбой. Прямо сейчас с ходу не скажу, но поразмыслю на досуге и постараюсь дать тебе подходящее задание. Надеюсь, это не будет в ущерб твоим основным обязанностям.
- Конечно, нет. Благодарю тебя, повелитель!
- А вот и Приск возвращается!
- Ее милость ждет тебя, господин!
Петр Савватий проследовал по переходу в покои василиссы, пределы которых она почти не покидала. Здесь по стенам были развешены писаные на досках восковыми красками образы святых; перед каждым из них теплилась лампада. В застоявшемся воздухе не рассеивался запах ладана и свечей. Тут же в ряд выстроились резные столики из эбенового дерева, на которых покоились резные ларцы из слоновой кости с частичками мощей и склянки со святой кровью мученицы Евфимии Всехвальной, небесной покровительницы василиссы. В углах атрия, под высоким лепным потолком на натянутых веревках сушились разлапистые веники из каких-то трав и веток.
Василисса Евфимия, шестидесятипятилетняя грузная женщина, похожая на укутанный в пурпур сноп соломы, сидела в массивном, инкрустированном золотом и самоцветами, кресле из слоновой кости, вся обложенная мягкими расшитыми подушками. Ее окружали около десятка придворных домн, в пестротканых туниках, расшитых далматиках и шелковых паллах, у многих в руках была вышивка, привычные к тонкой работе руки белыми голубками взлетали над пяльцами и опускались вниз. Василисса остатками зубов непрерывно грызла орехи, сразу по нескольку штук утаскивая их с золотого блюда, стоявшего на таком же столике, что и мощи. С тех пор, как глаза ее ослабели для рукоделия, она с утра до вечера что-нибудь жевала, просто не зная, чем еще можно заняться.
- Ну, наконец-то, племяшик, а то совсем забыл старуху, - просияв добродушной улыбкой, обратилась она к Петру Савватию. – И не заглядываешь!
- Не сердись, твоя милость, - ответил он, поклонившись ей в пояс.
Своих детей у Евфимии с Юстином не было и она воспринимала всех его племянников как родных. Петр Савватий за многое в жизни был ей по-настоящему благодарен, однако своеобразный и нелегкий характер тетки добавлял изрядную порцию горечи в приторный поток ее приязни.
- Вот, приложись, мощи святого Христофора-псоглавца мне достали, – Евфимия пухлым пальцем указала ему на серебряный ларец, последний в ряду.
¬- Мощи… кого? – недоуменно спросил Петр Савватий.
- Святого мученика. Видом был ужасен, с песьей головой. Говорят, от зубной боли помогает.
Петр Савватий покорно приложился к новым мощам, потом ко всем остальным. Здесь были в основном крошечные частицы мощей, отделенные от более крупных: десниц, стоп, голов и ребер. На каждом ковчежце красовалась надпись, вырезанная на золотой пластине, хотя сама василисса была, как и ее муж, неграмотна. В ковчежцах покоились мощи мучеников севастийских и персидских, мучеников Вавилы, Феодора Тирона и Феодора Стратилата, Фирса, Лаврентия, Леонтия, Меркурия, мучениц Агнес, Евгении. Феклы и Евфимии, преподобных Антония Великого и Симеона Столпника и еще каких-то других, о существовании которых Петр Савватий никогда и не слыхал.
- Смотри, там свежей кровушки от мученицы Евфимии привезли, возьми себе! С печенками! Эта от всего пользует. И от подагры, и от ломоты, и от лихоманки.
- Благодарю, твоя милость, мне тоже прислали, - поспешно пробормотал Петр Савватий, совсем не желая себе такого дара.
- Садись же, дай хоть поглядеть-то на тебя! – бросила Евфимия через плечо, оборачиваясь, насколько позволяла ее толстая шея, и показала на приготовленное свободное кресло.
Петр Савватий вернулся сел, Приск и Прокопий встали за его спиной.
- Ну, рассказывай, что там у нас нынче творится? – продолжала Евфимия, заканчивая жевать. - Мой-то мне не особо что докладывает. У него разговор один: не бабье это дело! Как, с персами война будет?
- Постараемся избежать этого, тетушка! – вздохнул Петр Савватий, все еще переживая по поводу своей неудачи в консистории.
- А чего бегать-то? – удивилась Евфимия. - Или нет у нас толковых стратигов? Надо им показать, у кого сила. Чтоб уважали наш христианский народ. А то задаются, скверные язычники!
Петр Савватий попытался пропустить политические теории тетки мимо ушей.
- Ну ты уж смотри сам, воюй, как надо, стратиг! Чтоб победы были! На тебя вся надежда. Как там наша Бигляница? Что не заходит ко мне?
- Благодарю, твоя милость, я только что от нее. Дом, дети, заботы – все это удерживает ее. Но я передам, чтобы навестила тебя.
- Да уж, да уж! И маленького посмотреть хочу непременно!
Задав еще несколько незначащих вопросов про погоду, урожай, цену хлеба на рынке, Евфимия, к великому неудовольствию Петра Савватия, перешла на болезненную для него тему.
- А я что хочу сказать-то тебе! Хватит уж в холостяках ходить! Женился бы! Сколько у нас тут невест! Мы тут как раз с бабоньками обсуждали. У всех дочки да внучки. И все тебя будут рады видеть зятем.
Петр Савватий почувствовал, что лицо у него каменеет. Чаша его терпения переполнилась, а выказать недовольство было нельзя и спорить со вздорной старухой - бесполезно, поэтому оставалось только поддакивать.
- Вон, у Северианы дочке пятнадцать, у Руфии - шестнадцать, у Юлианы внучке четырнадцать…
Петр Савватий кожей ощутил, как впились в него взгляды придворных домн в ожидании ответа.
- Нет-нет, твоя милость, - внезапно возразил довольно низкий, но мелодичный женский голос, - Ты ошиблась. Моей старшей внучке Прове еще только одиннадцать лет.
Петр Савватий с нахлынувшим отчаянием в душе взглянул на говорившую, среброволосую матрону лет шестидесяти, которую язык не поворачивался назвать старухой. Это была Аникия Юлиана, мать сенатора Оливрия Юниора и вдова консула Ареовинда Великого, дочь западного императора Оливрия, внучка Валентиниана II, правнучка Феодосия Младшего, праправнучка Аркадия, прапраправнучка Феодосия Великого и Валентиниана I. При дворе ее называли некоронованной царицей. Состоя в числе придворных при новой василиссе, она нечасто появлялась во дворце. Петру Савватию за все время случилось повстречать ее у Евфимии два или три раза. И надо было, чтобы именно при ней состоялся этот дурацкий разговор со сватовством!
- Не беспокойся, госпожа Юлиана, - ответил он, поднимаясь и отвешивая легкий поклон почтения. – В моем возрасте мне не пристало искать себе столь юных невест. Да и женитьба не входит в мои ближайшие намерения. Если Господу будет угодно, Он подарит мне супругу. Впрочем, думаю, что время мое миновало.
- Ну, вы слыхали? – отвислые щеки Евфимии затряслись от беззвучного смеха. – Дураки вы, мужики, что еще сказать! Ему лучших девок государства сватают, а он нос воротит! До сорока лет дожил, дурень, а семьи не завел! Куда это годится? Вот так и знай: не женишься, трон оставим Герману.
Герман – это был двоюродный брат Петра Савватия, старший сын его другого, давно покойного дяди, Дорофея, до сих пор служивший в схолариях-кандидатах и со всеми поручениями справлявшийся отменно. Одного ему недоставало: рассудительности. Нередко он сначала что-то делал, а потом уже думал, стоило ли делать.
- Как вам будет угодно, твоя милость, - растягивая губы в вымученной улыбке, ответил стратиг. – Прости, дела вынуждают меня прервать беседу. Я вынужден удалиться.
- Ну во-от! – обиженно протянула Евфимия. – В кои-то веки заглянул, и уже убегает. Ничего толком не рассказал. И жениться не хочет. А мы уж тут размечтались, как смотрины устроим.
- Господин Юстиниан, могу ли я кое о чем попросить тебя? – вновь возвысила голос Юлиана.
- Разумеется, госпожа! – откликнулся он.
Юлиана поднялась с места и обратилась к василиссе:
- Дозволь, твоя милость, я ненадолго покину тебя для разговора с господином Юстинианом.
- Чего тебе надо-то от него? – нахмурилась Евфимия.
- Я хочу попросить у господина Юстиниана книгу из библиотеки моего прадеда, - ответила Юлиана.
Петр Савватий, два его нотария и Юлиана вышли из покоев василиссы.
- О какой книге ты хотела попросить меня, госпожа? – с готовностью спросил Петр Савватий.
- Тебе, должно быть, известно, что мой прадед, василевс Феодосий, глубоко интересовался науками и, в частности, медициной. Я слышала, что в его библиотеке был редкий список сочинения Диоскорида о свойствах трав. Если можно, я хотела бы попросить его у тебя, чтобы сделать копию.
- Да, разумеется, госпожа! – кивнул Петр Савватий. – Я передам тебе книгу, как только она будет найдена.
- Сердечно благодарю тебя, стратиг! – Юлиана слегка склонила голову. – С твоего позволения, я вернусь к ее милости.
После этого она развернулась и направилась к покоям. Петр Савватий смотрел ей вслед с трепетом. Стройная, с величавой осанкой, со спины Юлиана казалась совсем молодой женщиной. Если Оливрий внушал ему любопытство, то его мать – неподдельное, хотя и холодное, восхищение и благоговение. Она была лишь немногим моложе василиссы, но отличалась от нее разительно. Все еще прямая и стройная, с величавой осанкой, унаследованной от царственных предков, с прекрасным лицом, правильность черт которого делала почти неощутимым возраст, с живыми, умными глазами, Юлиана, и правда, выглядела подлинной царицей и казалось странной нелепостью, насмешкой судьбы, что она вынуждена состоять в свите у поселянки и варварки Лупикины. Имя Евфимии было дано василиссе лишь при восхождении на трон: в среде придворных, поголовно знающих латынь, оно возбуждало смех откровенным созвучием со словом «лупанарий».
Несмотря на безупречную вежливость Юлианы, Петр Савватий интуитивно ощущал, что добрых чувств к нему она не питает и его это отчего-то задевало. Потому и возвысила голос, защищая внучку от возможного сватовства, о котором он и не помышлял. Петр Савватий понимал, что причина неприязни - обстоятельства, возведшие на престол его дядю, много лет начальствовавшего над дворцовой стражей, и очередной раз оставившие не у дел ее сына, которому, казалось, на роду было написано царствовать. Тем не менее он ловил себя на том, что ему хочется что-то доказать Юлиане, убедить ее, что он не захватывал власть, но очень внимательно прислушивается к голосу Бога; дать ей понять, что он не зря упорно учился и наконец, что он ценой значительных усилий полностью изжил в себе те простонародные привычки, от которых никак не может избавиться его родня. Да и разве это главное? Разве не важнее то, что с воцарением Юстина в государстве вновь восторжествовала правая халкидонская вера, которая объединяет их с Юлианой? Но заговорить с ней он почему-то не решался и навязывать свое общество не хотел.
Освободившись наконец и вздохнув с облегчением, Петр Савватий направился к себе. Он жил в старом дворце Гормизды, смотрящем на Воспор и Пропонтиду со склона первого холма и соединенном с Большим дворцом сложной системой переходов, криптопортиков и колоннад. Петр Савватий не очень любил этот запутанный лабиринт и нередко предпочитал выйти за пределы Палатия и следовать в обход, но сейчас, чтобы не переодеваться лишний раз, он быстрым шагом пошел по территории дворца. Приск и Прокопий молча следовали за ним.
Порфировые колонны портиков, освещенные закатным солнцем, дробно мелькали в боковом зрении, проплывая мимо. В ухоженных перистилях осыпалась пожелтевшая листва, по синемраморному Воспору медленно двигались маленькие кораблики, вершины асийских холмов еще золотились в последних лучах, а подножия уже тонули в фиалковом тумане.
Петр Савватий вновь и уже привычно ощутил в душе острую боль:
- Феодора, малышка, что с тобой? Может быть, и ты уплыла на корабле в далекие страны? Где ты? Где мне искать тебя? Феодора, вернись!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ. РОМАН НАПИСАН, ИЩЕТ ИЗДАТЕЛЯ. ПРЕДПОЛАГАЕТСЯ СЕРИЯ ИЗ ТРЕХ РОМАНОВ.