Сентябрь в том году стоял тёплый, но дождливый, поэтому первым делом нам пришлось обустраивать своё жилище. Самым быстрым и экономным способом было устройство шалашей. Мы, деревенские ребята, прекрасно знали, как это делается, но сержант всё равно тщательно всё проверил и указал на недостатки. Пришлось устранять. Потом заставил копать щели.
Земля была тяжёлая, глинистая. Из-за постоянных дождей глина успела намокнуть и, единожды пристав к лопатке, больше ни за что не хотела от неё отклеиваться. Это была мука. Кто-то из ребят резко махнул лопаткой, в надежде, что сильный взмах сорвёт глину, но не смог удержать мокрый, скользкий черенок, и под всеобщий смех побежал за улетевшим метров на пятнадцать инстументом. Возвращаясь, неудачник продемонстрировал возмущённой публике, что проклятая глина так и не отстала.
- Смотрите, цирики, как нужно…, - сказал сержант, сидевший до этого в сторонке и молча наблюдавший за нашими муками.
Он быстро показал, как легко и быстро очищать лопатки друг о друга, работая вдвоём, и дело пошло веселее.
Впрочем, веселье скоро улетучилось: закончив работу, мы осмотрели себя.
- Как борова, - сказал круглолицый высокий разведчик с рыжей копной на голове, пришедший в наше расположение, и теперь с удовольствием наблюдающий наш внешний вид. – Речка там, - он махнул рукой в одну строну, - потом обедать, - взмах в другую.
Ополоснуться мы и сами были не против, потому с весёлым шумом бросились в направлении реки.
Отчистив гимнастёрки и сапоги, отмыв лица и руки, мы, весело переговариваясь, возвращались к шалашам. Капитан в сторонке о чём-то тихо беседовал с сержантом, возможно, даже всё-таки решил узнать у него, почему тот в последний момент передумал. Вдруг справа, в нескольких метрах от нас рвануло так, что белостволая берёзка, махнув последний раз уже рыжей кучерявой головой, повалилась прямо на нас. Затем взрыв слева. Вот тут уж никто не смотрел, что чем взмахнуло и куда повалилось – все мигом замелись в щели: артналёт! Потом, уже после налёта, оказалось, что вдесятером мы смогли уместиться в одной щели, рассчитанной на троих. Дружный смех мог быть и более громким, но теснота не давала нам развернуться в полные лёгкие.
Мы, не замечая вокруг ничего, весело выбирались из щели, помогая друг другу, когда совсем рядом раздался оглушительный врыв, и тут же справа затрещали автоматы. На нас посыпались срезанные пулями ветки. Кто бегом, кто ползком, мы бросились к нашим винтовкам, но их на месте не оказалось. Вот тут мы заметались в полный рост… Но уже секунду спустя самый здоровый из нас Мишка Кузьмин, схватив лопатку, бросился навстречу пулям. Мы, подхватив, что попалось под руку, побежали за ним, но тут из чащи выскочили немцы. Они мгновенно, без единого выстрела, обезоружили нас и, погоняя прикладами, вновь загнали в одну щель. Мы закрыли глаза.
«Прощай, мама!», - пронеслось в голове, прежде чем я понял, что слышу родную русскую речь…
Когда я открыл глаза, первое, что увидел, был уходящий вместе с немцами капитан. Он шёл непринуждённо, легко, совсем не так, как несколько часов назад на перроне, помахивая руками, и явно рассказывал что-то забавное. В ответ немцы громко смеялись.
- Ну что, цирики? – неожиданно где-то над нашими головами раздался голос сержанта. – Со святыми упокой?
- Товарищ сержант, капитан, что, с… - начал было Сашка, но Платонов не дал ему договорить.
- Что ты, Саня, - оказалось, что сержант не только тихо дремал в углу теплушки всю дорогу, но и успел за время в пути приметить многих из нас по именам...
А ещё через год капитан после очередного задания поведал мне, Лёшке и Мишке, то есть всем, кто остался в разведбате из нашей десятки, что именно сержант подсказал тогда, у вагонов, кого взять в разведку. Господи, только сейчас до меня, старого дурака, дошло, почему Платонов всё-таки пошёл с нами: указав на нас капитану, он понял, что теперь ещё и в ответе за наши ребячьи жизни. Вообще-то, он мог этого и не делать, тогда капитан Ермолин просто набрал бы десяток на свой выбор сам, и никакой душевной мороки сержанту не было бы. Нет. Я не прав. Не прав перед памятью сержанта Александра Сергеевича Платонова. Он прекрасно понимал, что капитан, при всём его опыте, после трёхминутного знакомства в восьми случаях из десяти ошибётся, а потому помог ему, исходя из нашей трёхсуточной дороги в одной теплушке.
Да, мне тогда было невдомёк, что для сержанта промолчать в ту минуту у вагонов было равнозначно послать на верную смерть слабых, когда у самых сильных был шанс выжить. Шанс был, но его ещё нужно было использовать, и поэтому Александр Сергеевич, переломив себя, вызвался быть нашей нянькой.
Это я понял ещё под конец войны, когда трое из нас уже погибли, двое валялись по госпиталям, а ещё трое уже были подчистую комиссованы из-за тяжёлых ранений. Но всё равно, счёт был восемь к двум в пользу сержанта. Наша смерть ему пока проигрывала. Забегая вперёд, скажу что и проиграла, но и Платонов нас хорошо подготовил к встрече с безносой...
- Что ты, Саня, - сержант, казалось, был удивлён такой глупости. – Чего-чего, а вражеского имущества у разведчиков всегда вдоволь…