Предыдущее: http://www.proza.ru/2016/09/01/1323
Куриозале долго лежала, вжавшись в колкий ствол дерева, но вовсе не замечала, как жесткая кора ранит ее кожу, как из мелких, но глубоких порезов медленно сочилась голубоватая кровь. А даже если бы девочка и обратила на это внимание, то с уверенностью бы признала, что заслуживает этого в полной мере. Страх, сковавший девочку, остановил ее от выхода из своего укрытия и признания перед Сансатес. Куриозале знала, что последствия этого поступка были бы слишком позорными. Всеми силами она пыталась выкинуть из головы мучающие образы, закрывала даже глаза и прикрывала лицо руками, но это не помогало. Ей казалось, что она чувствовала гневные взгляды одноплеменников; ей казалось, что сознание ее разрывается от обличительных и грозных речей Сансатес; ей казалось, что холодный ветер резкими беспощадными порывами крадет у нее последнее тепло; ей казалось, что капли взбешенной реки орошают ее болезненными ударами. А потом ей показалось, что жесткая веревка затянулась на щиколотке.
Именно это чувствует осужденный Алманен на скале, имеющий право только на одно – смотреть на Сансатес, обвиняющую его, и чувствовать злые, полные ненависти, мысли толпы. Нельзя пытаться защититься от этих образов – ними нужно пропитаться, стать ними, а потом признать свою вину и смириться с тем, что твоя воля принадлежит теперь только Сансатес – а потом ты лишаешься ее вовсе.
Куриозале иногда удавалось улавливать то, что чувствуют осужденные, она ощущала пассивную отрешенность и полнейшее повиновение. Именно поэтому она так боялась, именно поэтому не посмела выйти из-под хорошо скрывающих ее ветвей.
А одновременно девочка жалела и корила себя за свою слабость. И секунду спустя очередная мысль поглотила ее жаркой волной – Амигансе придется все это чувствовать. Ее Амигансе.
Куриозале поднялась на колени, обессиленная от осознания предательства, фиолетовой темноты леса и отсутствия питья. Но это ей не помешало понять одно: нужно спасти подругу, спасти любой ценой. И в этот же момент она ужаснулась своей мысли. Приказы Сансатес были тем, что нельзя нарушать, ее желания и советы, решения и просьбы – это то, что важнее всего, что имеет высшую власть. Кроме того, как только Амигансе станет на скале, весь ее дом окроется позором. Его будут презирать, ему будут давать меньше еды, они будут исполнять самую грязную работу. Само прикосновение к ним будет равняться худшей провинности.
Только сейчас Куриозале поняла, что натворила, и из глаз ее брызнули слезы, несмотря на то, что она давно не пила. Всем ее телом прошел спазм отчаяния, и она, дернувшись неуклюже, упала на спину в кипу палых листьев. Сухие и жесткие, они повредили ее кожу еще сильнее, и девочка тихо выдохнула от боли. Подскочив, одним движением она уверенно стала на ноги, провела двумя пальцами и, почувствовав на них что-то вязкое и теплое, решила это что-то рассмотреть. Прозрачно-голубая жидкость будто приклеилась к ее пальцам, растекшись крохотным пятнышком. У нее не было запаха; Куриозале поднесла пальцы ко рту и неуверенно прикоснулась к капле языком.
Вкус был неприятный, кислый и одновременно соленый, не напоминал ничего, что она пробовала до этого, но Куриозале уверенно поборола мгновенное желание выплюнуть кровь:
-Такой вкус у предателя,- подумала девочка, вкладывая в эти слова все злые образы, которые знала. Она хотела запомнить эту мысль ярче и отчетливее всех, хотела вырезать в своем сознании тот момент, когда она поняла: страх – может спасти тебе жизнь, но способен разрушить все, тебе дорогое, и разрушить тебя самого, если страх захватывает сознание и забирает умение мыслить правильно.
Куриозале решила теперь никогда не поддаваться страху, если страх не позволяет поступать верно. Она уверенно одним прикосновением стерла непослушные слезы с лица, набрала в легкие воздух – и остатками сил выбежала из леса, отчаянно надеясь, что и ее заметят. Девочка специально твердо отталкивалась ногами от земли, чувствуя стопами ускользающее лишенное запаха тепло раздавленных грибов – считала, что так она будет более заметна, хотя и понимала свою наивность: по всему городу скоро будут разноситься тревожные звуки Colericches. Жрецы Сансатес начнут ударять в пустые внутри стволы дерева cuidadesse, и воздух заполнится глухими вибрациями церемонии наказания. Алманены, подобные Иноцентелю, станут выбивать неритмичную, парализующую мелодию, и все, бросив свои дела и заботы, направятся к Приципансе, чтобы решить, что делать с виноватым в Затемнении.
Куриозале уже давно не бежала – шла, едва передвигая ноги. Нехватка воды давала о себе знать, но это ее вовсе не беспокоило, казалось ей, что она этого заслуживает, что таким образом сможет откупить свою вину перед Амигансе и перед самой собой. С трудом она вскарабкалась на вершину небольшого холма, однако не стала смотреть в расстилающийся впереди город. Он ярко выделялся своей желтизной на фоне темной каменистой поверхности, островков красных грибов порастающих ее и синеватых вод реки. Она тянулась широкой лентой, постепенно неравномерно разделяясь на меньшие рукава, через которые были переброшены твердые стволы деревьев арбустессе. Маленькие зеленые силуэты медленно ступали по ним, идя к берегам рукава реки, хорошо видному с высоты. Девочка направила взгляд к скале, утопленной в мягком речном песке. Там стояла Амигансе, без движения. Куриозале почувствовала поток холодного воздуха, а вместе с ним ветер донес до ее ушей грохот нескольких десятков Колериккес: призыв на церемонию.
Жрецы использовали специальным образом высушенные стволы и ударяли в них камнями, в которых сама Сансатес вырезала рисунки, скопированные со старых деревянных таблиц. Воздух резонировал внутри ствола, многократно отбиваясь от его стенок, а потом заражал этими колебаниями все небо над городом, наполняя собравшихся особой атмосферой. Куриозале прекрасно знала эту атмосферу, прекрасно знала, как это, когда из пальцев испаряется тепло; как тоскливо становится тогда. И хотя воспитанная этими традициями, хотя эти традиции были единственным понятием о мире, в котором она жила, девочка не могла избавиться от мысли, что многие обряды чужды ее сознанию, не отражают того, чем она по-настоящему является.
А теперь, с бьющимся удивительно быстро сердцем, с чувством отвращения к себе, девочка наблюдала, как толпа собирается вокруг Амигансе, и в голову ее прокралось убеждение, что сейчас она становится частью ненавистных ей еще до недавна верований.
«Прости меня»,- попыталась Куриозале достучаться до сознания подруги, надеясь, что церемония еще не началась. Ноги ее подкосились, и девочка упала плашмя на живот. Мысли начали ей путаться, убегать и выпрыгивать беспорядочно одна из другой, девочка считала, что так будет лучше, но не могла не попрощаться с подругой.
«Давай убежим»,- услышала она мысли Амигансе. Мысли ее были такими яркими, такими полными надежды. – «Убежим, и никто нас не найдет. Знаешь, я подумала: раз даже что-то такое неприятное как арбустессе может рождать красоту, то леса не способны быть опасны. Они живут так же, как и мы. Я, так же, как и ты, хочу своими глазами увидеть то, что видела паломитассе».
Куриозале плакала остатками сил, не понимая, почему подруга не обижается на нее, почему так спокойно говорит с ней.
«Глупышка, перестань плакать. Я спасла тебя, а ты – меня. Ты научила меня важного: нужно искать».
«Если бы я не нашла буонклеёрс, ты бы сейчас не стояла на скале». Зрение и мышление Куриозале разделялось на крошечные частицы и уходило в небо.
«Если бы ты не нашла буонклеёрс, я бы не увидела правды. То, во что мы верим – не правда. Помнишь, как мы смотрели в поверхность реки и видели в ней себя, смотрящих на нас из-под воды. Ты тогда опустила руку в воду, но никого не нашла. Я думаю, что так же и с церемониями, к которым мы привыкли.
Во время каждого Затемнения нам становится дурно, мы начинаем петь, прощаясь с сиянием неба, и засыпаем, считая, что не проснемся уже никогда, прижимаемся крепко к маме и закрываем глаза, а когда их снова открываем, – небо светится как ни в чем не бывало. Что, если небесам не нужна наша песня, что, если оно тоже закрывает глаза?
Что, если то, к чему мы привыкли, – это как мы под водами реки?»
«Прости меня»,- повторила Куриозале, не замечая, но чувствуя, что кожа ее почти побелела.
«Прощаю. А теперь немедленно спустись сюда и напейся воды. Без тебя я не справлюсь».
Куриозале послушно попыталась встать, но сил ей хватило только на то, чтоб приподняться на дрожащих руках и коленях. Очередное неловкое движение только лишило ее зыбкого чувства равновесия, и девочка покатилась по наклонной поверхности холма, царапая себе руки, ноги, шею и спину. Мягкий мелкий песок поглотил большую часть удара, а деликатное прикосновение волны к растрепавшимся волосам не позволило последним частичкам сознания пропасть в небытии. Пробужденная свежестью воды, Куриозале подняла голову, а в мутном, нечетком мире она увидела Сансатес, восходящую на свою скалу, возвышающуюся над волнующейся поверхностью реки. Девочка стала жадными пригоршнями пить воду, стараясь делать это как можно тише и надеясь, что Сансатес не заметит ее. Благо, она уже начала обращаться к толпе, произнеся хрипло несколько слов на непонятном языке, а потом заговорила так, как говорят Алманены.
С каждым глотком Куриозале ощущала себя живее и могла лучше совладевать со своими мыслями. Прокрадываясь тихо, девочке удалось занять место рядом со своей матерью, и никто не заметил этого. Или сделал вид, что не заметил.
Сансатес велела всем встать. Куриозале приподнялась на колени, совсем не собираясь стряхивать песок, приклеившийся к коже, как это делали остальные. Она смотрела туда, где еще так недавно стояла Амигансе. Теперь ее не было. Она исчезла.
-Где это ты так исцарапалась?- спросила мама, аккуратно очищая кожу своей дочери от песка.
Несмотря на едва заметные прикосновения, ее спина, да нет, все ее тело болело так, как не болело никогда.
-Упала с холма,- сказала она правду. Ну или почти правду. Даже следов не оставила. Амигансе.
-Пойдем скорее,- мама схватила девочку за руку и потащила в сторону ближайшего ствола куидадессе. –Я знаю, как это, но пообещай мне, слышишь, пообещай, что не станешь ее искать.
Мама тащила ее все быстрее и быстрее, а шепот ее был удивительно слышим в общем шуме толпы. Небо над Старым Городом почти проигрывало сражение с Затемнением. Так же, как и всегда. Небеса привычно страшно съедал пурпурный фиолет неба, отовсюду слышались крики и плач, кто-то опять потерял ребенка или мать, пока, забыв обо всем, убегал к себе под крышу. И только когда осознавал, что рука его не держит руку, а обхватывает пустой воздух, начинал паниковать, терять рассудок.
Куриозала чувствовала смешение сотен мыслей, то, как они накладывались одна на другую, сливались одна с другой и отражались одна от другой.
Мама подхватила ее отчаянно и, не разбирая дороги, бежала вперед с утроенной силой и стремлением, полагаясь не на зрение, но на память.
Куриозала будто находилась вне этого замешательства, будто бы смотрела на несущуюся толпу с неба. Небо, которое трескалось темнотой, сначало становилось матовым, затем грязно-серым, а потом тускнело, пылало пурпуром и гасло фиолетом. Для нее сейчас важнее было другое – понять, куда могла пойти Амигансе и как ее найти.
Когда они добежали до стен города, все сталкивали друг друга с лестниц, те ломались, и щепки падали на головы тех, кто все еще оставался внизу.
«Я знаю один вход»,- подумала девочка, и показала матери, где находится старая лестница. Куриозала нашла ее случайно, когда после сборов светло-фиолетовых плодов panianesset несколько Затемнений назад решила вернуться домой не обычным путем, а коротким. Почти никто им не пользовался, потому что нужно было взобраться на довольно наклонное взгорье, что означало ненужную трату сил. Куриозале было тогда все-равно – она жевала приторно-сладкую мякоть не совсем спелого фрукта, к тому же взятого тайком, и наслаждалась хорошей погодой. Сейчас же это ей отплатилось.
Мама подсадила девочку, что было совсем необязательно, и только потом сама начала подниматься. Куриозале в кромешной темноте чувствовала себя неуютно, боялась, что это конец, что завтра не наступит. Мысли о Амигансе были затоплены переживаниями и неуверенностью.
«Еще немного, и будем дома»,- уверила ее мама, снова взявшая ее за руку и потащившая ее по лабиринту дорог на крышах. – «Еще немного, и спрячемся в комнате, сядем и начнем петь. Ты же любишь петь?»
«Да»,- ответила Куриозале.
Следующее: http://www.proza.ru/2016/09/08/1215