Эпизод 1. Леночка
(Москва. Июнь. 2014г. НИИ психиатрии. Отделение экзогенно-органических расстройств и эпилепсии)
Коридор. Тихий час. Но этот час никак нельзя назвать тихим. Рабочие штробят стену. Меняют какие-то трубы, которых никто не видит. Дверь в так называемый санитарный блок заклеена скотчем, что означает: не входить. Все сидят по палатам. Так положено. Постовая сестра занята какими-то бумагами. Глядит на них поверх очков, листает. На ее столе горит настольная лампа, хотя вокруг и так довольно светло. Коридор длинный-предлинный, кажется ему никогда не будет конца.
- Ты чего шатаешься? Иди отдыхай, - взгляд поверх очков скользит по мне с макушки и до самых стоп.
«Отдохнешь тут…» - мысленно отвечаю я. Но вслух ничего не произношу, просто продолжаю идти мимо в сторону своей палаты, идти как можно ровнее, в то время как пол изгибается под моими ногами упругими волнами затертого линолеума. Перед глазами все выглядит примерно так, словно температура воздуха достигла не меньше 60 градусов по Цельсию. Но на самом деле там довольно прохладно. Нестерпимо хочется курить. Когда ж она уже отойдет куда-нибудь со своего места! Или хотя бы отвернется. Курить там нельзя. Раньше разрешалось в санблоке, но теперь там ремонт, его опечатали, да и вообще нельзя. И никого не интересуют твои потребности. «Вот и бросишь тут, пока лежишь!» - говорили они мне. «Эпилептикам вообще нельзя курить. А то вот так если вдруг свалишься, а в руке сигарета. Дома. Пожар можно учинить.»
- Я не эпилептик, - всякий раз отвечаю я, но меня все равно никто не слушает. Потому что у меня есть бумажка, в которой написано, что это так. Вернее написано там вот так: криптогенная фокальная эпилепсия. Но что все это значит, и какое имеет отношение ко мне и всему происходящему, я не понимаю.
Палата. На тумбочке у кровати стоит моя кружка, в ней еще не остывший кофе. Черный. Молотый. Без сахара.
- Опять кофе глушишь! – доносится с соседней кровати. – Нельзя же! Не разрешают же!
Молчу. Улыбаюсь.
- Алла, пойдем курить, - обращаюсь к женщине, лежащей напротив. Она пожилая. По возрасту могла бы быть моей бабушкой, но у нее фигура подростка, тощая и угловатая. И от нее исходит едкий запах пота, но меня он почему-то не смущает.
- И курить нельзя! Не разрешают же! – снова доносится с соседней кровати.
- Нам можно, - отвечает Алла и заговорщически подмигивает мне. – Она там?
- Как цербер.
- А и плевать! Тоже устроили тут балаган! – Алла поднимается со своей койки.
Мы выходим. Постовая не смотрит. Все копается в своих бумагах. Мы не идем, нет, летим по воздуху, медленно и плавно. Иначе она может заметить.
- Скотч-то я тогда надорвала, - шепчет Алла.
Я поднимаю большой палец правой руки кверху, но не произношу ни слова. Тихонько приоткрываем дверь. Становимся плоскими как лист бумаги, чтобы просочиться туда. Все. Мы внутри. Одновременный вздох облегчения.
- Это хорошо, что мы такие тощие, - смеется Алла. – Идем вдоль стенки нас и не видно. Ты банку-то взяла?
Банка! Вот черт! Она осталась в палате. Это наша секретная банка для окурков, иначе говоря, мобильная пепельница, потому что, если заметят в санблоке окурок, поднимут шмон. Может и ничего страшного, но сигареты точно отберут. А зажигалки тем более. Не видать их нам тогда как своих ушей!
- Ладно, что уж теперь, будем так. – Отвечаю я.
Дым клубится. Окно тоже. И город за окном, такой красочный, такой летний. Я прячусь за перегородкой. Я каждый раз прячусь там.
- Как твоя голова? – спрашивает Алла.
- Болит. Еще сильнее, чем раньше. Я больше не буду пить таблетки. Мне от них только хуже.
- Правильно,
- Там на входе в палату камеры нет, они только по углам, буду выплевывать их в «слепой зоне», а потом спускать в унитаз,
Я действительно считаю, что это неплохой план.
- Капсулы не спускай,
- Почему?
- Они не тонут, слишком легкие, я пробовала. Пришлось обратно вылавливать.
- Из унитаза? Врешь! – мы тихо смеемся и от этого нам еще смешнее. Я даже немного выхожу из своего укрытия, что заставляет меня тут же обернуться на прозрачную дверь. Нет! Только не это! Там стоит она – Леночка. Стоит и смотрит на меня. Она улыбается. Она будет меня ждать. Стоять перед дверью и ждать, когда я выйду. И, конечно, спалит нас постовой, пусть и ненамеренно. У Леночки шизофрения. Вообще-то она должна лежать в другом отделении, но поскольку у нее бывают непонятные судорожные приступы, ее положили сюда. Изучать. В Леночке примерно килограммов 125 вес, а ростом она не сильно выше меня, она всегда ходит с куклой-пупсом в руках, у которого на лице самодельная маска из белого листа картона, полностью закрывающая глаза. Это для того чтобы «зло не проникло в глаза и не поселилось там». Так говорит Леночка. С ней никто не хочет общаться. Над ней все издеваются. И она вынуждена общаться только с Адель, - так зовут ее пупса, и со мной, потому что я над ней не издеваюсь. Сначала она просто разговаривала со мной, когда мы пересекались в коридоре. Потом она начала приходить в мою палату, а потом…
- Алла, я не выйду отсюда!
- Спокойно,
- Нет, я не выйду отсюда, я больше не могу!
- Ну, хочешь, я скажу ей, чтоб оставила тебя в покое, потому что, если честно, то это уж ни в какие ворота…
- Не надо, просто иди, а я тут посижу, под раковиной.
- Скажи Алексеичу тогда! Или я сама ему скажу.
- Да нет, не надо,
- Ну как знаешь. Сиди.
Алла уходит. Леночка стоит за дверью и все также улыбается. Смотрит внутрь через стекло. Я вижу, как Алла пытается ее отвести подальше, потом сажусь под раковину и сижу, жду. Ждать нужно долго. Но у меня есть и преимущество: можно еще покурить. В опечатанный санблок Леночка не заходит, она боится нарушать дисциплину. Так что можно расслабиться. На меня наваливается сон. Вязкий, липкий, ненатуральный. Мне снится болото. Черная зловонная жижа, в которую я погружаюсь с каждой секундой, она затягивает меня, не оставляя никаких шансов на спасение. Кричать бесполезно, вокруг никого, лишь многокилометровая трясина. К тому же никто не полезет в болото. Никто и никогда. Ужасная смерть! Я просыпаюсь от собственного крика, со лба медленно стекают капельки пота. Мокрые ладони скользят по холодному кафелю. Меня знобит. Из коридора доносится крик: На лекарства! На лекарства! На лекарства!
Нужно убираться отсюда.
В моей палате ее нет. Слава богу! Но она поймает меня в коридоре, когда я буду идти за пригоршней разноцветных таблеток и капсул, которые должны сотворить со мной чудо. Или по дороге обратно, из пункта «Б» в пункт «А». Или… или прямо сейчас!
- Вот и вы, мой Штабс-капитан! – 125-килограммовая улыбающаяся Леночка воздела ко мне свои громадные руки и медленно, но решительно движется на меня. В одной из ее рук болтается неизменная Адель.
Я делаю шаг назад. Потом в сторону, начинаю озираться по сторонам, но вокруг нет ни единого предмета, способного оградить меня от ее крепких объятий.
- Где же вы пропадали, мой Штабс-капитан? Мне так вас не хватало! Так не хватало! И Адель тоже!
- Не надо, я не выношу этого!
Но Леночка уже обрушивает на меня половину своего тела, я запутываюсь в ее волосах, руках, грудях и пластмассовых ножках Адели.
- Адель меня даже не видела ни разу! – отвечаю я сдавленным голосом. – У нее маска.
- Нет, она сказала мне сама, что очень по тебе скучает.
- Мы же встречались с ней во время обеда,
- А Адель хочет и после обеда, и после ужина. Она хочет с тобой спать.
Одна только мысль о том, что рядом со мной ночью окажется Адель в своей маске из картона, не позволяющей злу просочиться в глаза, уже наводит на меня ужас.
- Ну уж нет! И… Лена, мне больно. Хватит! Ты знаешь, что я…
- Слушаюсь, мой Штабс-капитан, - Леночка разводит руки в стороны. А мои легкие наполняются воздухом.
Но тут же Леночка припадает губами к моей руке и начинает ее целовать. Многократно. Безостановочно. Руку мою она крепко перехватила своими двумя.
- Не надо трогать меня! Я объясняла уже, что я НЕ ВЫНОШУ ПРИКОСНОВЕНИЙ.
- Извините, мой Штабс-капитан, я невольно.
- И я не Штабс-капитан, я никакой не Штабс-капитан, какого штаба вообще? Я не понимаю.
- Тайного штаба. Тайного. Вы же сами меня туда и назначили.
- Кем?
- Младшим унтер-офицером же… возвели, так сказать, по благородию души вашей, из ефрейторов.
Возражать было сложно. Просто ничего не шло на ум. Очевидно, все дело в таблетках, которые что-то такое делали с твоим мозгом, отчего все мысли превращались в кисель, скользкий и тягучий.
- Может, погладишь меня по голове? – жалобно спрашивает Леночка все с той же улыбкой на лице. Глаза ее совершенно стеклянные. Очевидно галоперидол.
- Нет,
- Ну немножечко,
- Не хочу,
- Жалко,
Вдруг из коридора раздается истошный вопль:
- Господи, как страшно! Господи, как страшно! Уберите ее!
Все высыпали из своих палат. Недалеко от столовой на полу распласталось тело. Неестественная поза, руки изогнуты, голова запрокинута, а туловище будто приподнялось вверх и выгнулось дугой.
- Почему у нее такие глаза?! Посмотрите на ее глаза! Посмотрите!
- Да прекрати орать уже, у самой не лучше, когда припадок,
По коридору мчатся медсестры, Алексеич, потому что он сегодня на дежурстве, и еще кто-то из врачей. Я не хочу на это смотреть. И не хочу верить в то, что и со мной бывает также. Я понимаю, почему это пугает. Пугает, потому что страшно.
- Все разошлись, - слышится голос Алексеича.
- Тонико-клонический, Дмитрий Алексеевич?
- Ну сами же видите…
Тонико-клонический, миоклонический, генерализованный, криптогенный, фокальный - все эти непонятные слова с некоторых пор постоянно звучат где-то рядом со мной и во мне. А еще вальпарин, карбамазепин, кеппра, этаперазин, флуоксетин, амитриптилин, этаперазин, галоперидол, вальдоксан, людиомил и прочие кишат в моем мозгу как назойливые паразиты. Они не оставляют свободного места для нормальных слов русского языка. Недавно к этому списку добавилось еще одно на букву «т», но я не могу его вспомнить.
Девушек толкущихся в коридоре разогнали по палатам. Та, что упала, пришла в чувства, теперь она лежит в своей палате и ей сделали какой-то укол. Все только и говорят о приступе, как будто не о чем больше поговорить. Рассказывают о своих. Каждый получил свою порцию лекарств на посту, и сестра внимательно проследила за тем, чтобы лекарства были выпиты тут же, при ней. Я делаю глоток воды, равнодушно, даже не морщась. Через пару минут они окажутся в унитазе. А потом я пойду курить, сейчас этого точно никто не заметит.
Вечер. Хожу по коридору туда-сюда. Это раздражает сестру. Она не разрешает ходить туда-сюда. Мне не хочется ни с кем разговаривать. Мне не хочется разгадывать кроссворды, лежа на койке, или пялиться в телевизор в холле. Мне не хочется видеть всех этих людей, слышать все их проблемы, спать с ними в одном помещении. И мне с таким трудом удалось выставить из своей палаты Леночку, которая зачем-то легла на меня всем своим телом сверху, когда я читала книгу. От всего этого мне становится только хуже. Я ничего не хочу. Даже думать. Самое лучшее, что мне приходит на ум это мысль о ящике. Мой прекрасный ящик. Темный и тесный. Возможно, это не ящик, а сундук... Вот я открываю его крышку и залезаю внутрь. Меня больше никто не видит, и я тоже никого не вижу. Все. Я спряталась.
Где-то далеко-далеко, по ту сторону нашей галактики слышится монотонное завывание. Это Леночка поет колыбельную. Укладывает Адель спать.