В помещении почты было душно. Воняло потом и злобой. Из трёх окошек работало всего одно, и к нему выстроился длинный скандалящий хвост крикливых пенсионерок, сжимающих в руках ворохи квитанций оплаты жилья, газа, электроэнергии и прочего.
Заняв очередь, я двинулся вдоль витрин, разглядывая содержимое их полок. Чего тут только не было! Рулоны туалетной бумаги всех цветов радуги, постельное бельё, стиральный порошок, детские игрушки, дамские романы, фантастика и детективы, красочные детские книги, диски с фильмами и музыкой, альбомы, батарейки и рамки к фотографиям. И только в самом тёмном углу, в последней секции, я увидел полки, на которых лежали истинно почтовые товары: конверты всех сортов и размеров, открытки, пакеты бандеролей, марки…
А ведь я в детстве собирал марки. Поначалу жадно хватал всё, что мог. Зарубежные марки в нашем захолустье были, разумеется, редкостью, зато выбор советских был не плох. Но вот денег-то у меня и моих товарищей в карманах не было! Поэтому мы не покупали марки, а больше менялись ими. Клянчили у соседей и знакомых конверты пришедших им писем и потом аккуратно отклеивали над паром кипящего чайника с них марки. Пусть они были «гашёные», со следами почтовых штемпелей, всё равно каждое приобретение было праздником. Почтальонку караулили у дома каждый день, чтобы узнать, кому пришли письма. Альбомов, а тем более кляссеров, у нас ни у кого не было. Мы хранили свои коллекции в обычных конвертах. В конвертах и приносили их на обменные встречи. Собирались в каком-нибудь подъезде, раскладывали марки на ступеньках лестницы. Хвастались приобретениями, обменивались.
Однако вскоре я перестал собирать марки, потому что попал с ними в довольно неприятную историю. Все мы когда-нибудь делаем подлость или поступок, которого позднее стыдимся. Стараемся как можно быстрее забыть об этом и не вспоминать никогда, как будто ничего и не было. Кому нравятся муки совести? Но ведь если забыть, то можно и повторить! Ничто не остановит. Поэтому я храню свою коллекцию марок, она не даёт мне забыть…
Это было в классе шестом или седьмом. У нас была обычная для тех, застойно-брежневских, времён рабочая школа. Рабочая - не в смысле для рабочих, а просто в ней учились дети рабочих нашего завода. Все практически жили в одном районе сталинских бараков и хрущовских коммуналок. Все мы были, как сейчас вновь принято выражаться, одного круга. И вот когда начался очередной учебный год, в сентябре, в наш класс вошла новенькая.
- Знакомьтесь, это - Оля Жупанова, - представила её Кувшинка, наша классная руководительница. – Дочь нового главного инженера Коломзавода. Она будет учиться в вашем классе. Лидин, - неожиданно обратилась класснуха ко мне, - пересядь пока на заднюю парту. Оля недавно вернулась с родителями из Монголии, ей надо как можно быстрее влиться в наш учебный процесс.
Я не был отличником, но учился довольно ровно по всем предметам, без двоек и почти без троек. А вот мой сосед по парте, Толян, был отпетым хулиганом и двоечником. Поэтому Кувшинка посадила нас за первую парту, прямо перед учительским столом. Типа, я должен помогать Толяну в учёбе, разъяснять ему непонятое на уроке, а бдительное око учителя пресечёт любые попытки хулиганства и отлынивания от учебного процесса. И вчерашний хулиган волей-неволей перекуётся в «хорошиста».
Разумеется, эта идея была чистой утопией. Да, у Толяна на первой парте стало меньше возможностей для проделок, но и учиться он отнюдь не собирался. А каверзы по его приказу стали делать другие ребята. Кулаки Толяна были лучшими стимулами для не согласных и колеблющихся. Зато я неожиданно превратился, так сказать, в «особу, приближенную к императору». Меня перестали задирать и сам Толян, и его хулиганистое окружение. У нас сложился некий симбиоз: я давал Толяну списывать у меня домашние задания, решал за него контрольные, а он стал, как говорят ныне, моей «крышей».
Кстати, я помогал Толяну вовсе не из страха перед его кулаками. Нет! Толян был моим кумиром. Мы жили с ним в одном дворе, и он и там был всеобщим заводилой и атаманом нашей мальчишеской стаи. Только Толян крутил «солнышко» на дворовых качелях. Никто не мог этого повторить. Я не раз пытался, но как только мои ноги начинали отрываться от опоры в близкой к зениту точке, мои руки, на которых повисало почти вниз головой тело, слабели и я, судорожно вцепившись ими в железные стойки, на которых крепилось сиденье, прекращал раскачиваться, стараясь прочнее утвердиться на ватных ногах. И, видимо, то же самое происходило и с другими ребятами нашего двора. И все мы с восхищением следили за тем, как Толян «крутит солнце», замирая на секунду в высшей точке оборота вниз головой.
Так же я никак не мог заставить себя до конца пройти «усыпление». Была в нашем дворе и такая забава. Несколько ребят хватали кого-нибудь за руки, за ноги, зажимали рот и нос, перекрывая дыхание, и с силой сдавливали живот и грудь. От недостатка кислорода парень терял сознание. Его сразу отпускали и клали на землю. Через несколько минут тот приходил в себя. Главное в этой забаве было не струсить и дойти до конца. Преодолеть страх смерти. Дело это было добровольное, и испытуемый в любой момент мог остановить процедуру просто постучав кистью своей руки по себе или по кому-либо из державших его ребят, как это делают, сдаваясь при болевом приёме, борцы на ринге. Я несколько раз пытался, но так и не смог дойти до конца. А Толян и в этом испытании всегда был на высоте.
Так что он не был банальным тупым хулиганом с большими кулаками и маленьким интеллектом. Думаю, Толян был умнее и способнее меня. Он просто не желал «быть как все», не хотел зубрить уроки «от сих до сих» и тем зарабатывать отметки и авторитет. Он уже тогда знал, что его удел – завод, станок и водка. Всё, как у отца, деда, прадеда… К чему зубрить школьные предметы? И когда нас неожиданно посадили за одну парту, я был только счастлив и горд таким соседством. А уж то, что я в чём-то превосхожу своего кумира и могу ему помочь…
Списывать у меня, даже сидя на первой парте, для Толяна не составляло никакого особого труда. Я думаю, сами учителя всячески старались предоставить ему такую возможность. Они не сидели за своим столом, а ходили по классу или долго стояли у окна, глядя на улицу.
И вот теперь неожиданно Кувшинка нарушила сложившееся равновесие. Конечно, новенькая сразу привлекла к себе всеобщее внимание. Это была красочная бабочка среди муравьёв. Даже её школьная форма была сшита из какой-то невиданной у нас, явно дорогой материи. Оля вовсе не была красавицей, нет. Это была пухленькая приземистая девочка, без талии и груди, с короткими и жидкими прямыми волосами неопределённого серо-каштанового цвета, тусклыми маленькими глазками на грушевидном лице и брезгливыми губами. Но вела себя она, как принцесса, случайно зашедшая в свинарник. Девчонки вились вокруг неё стаей, и некоторые из них тоже стали поглядывать на нас, ребят, свысока. Не походили мы на тех «принцев», что ранее окружали «принцессу». Девочки жадно, с завистью разглядывали фотографии Оли в небывалых нарядах в окружении столь же изысканно одетых мальчиков на фоне экзотических пейзажей. «Это мы в Африке, это – Вьетнам, а это – в Монголии»… - небрежно комментировала «принцесса».
Оля приносила в класс иностранные красочные журналы, и девчонки на переменах с ахами и охами разглядывали фотографии зарубежных див, пытались подражать их манерным позам, взглядам, лицам. Нам, мальчишкам, всё это было и смешно, и обидно. Конечно, сейчас мы знаем, что Монголия – это нищая страна, большую часть которой занимает пустыня. Но всё равно, это - заграница, иной мир. Никто из нас даже не мечтал когда-либо туда попасть. А вот Оля побывала. И не только в Монголии, но и где-то в Африке. И, конечно, многие, а, может, и все мы, ей завидовали. И относились соответственно, позволяя ей вести себя с нами надменно и порой пренебрежительно.
Но скоро всё резко изменилось. Пришла пора контрольных, и Толян по привычке сунулся к соседке, чтобы списать решение. Однако Оля, резко отстранив его, громко пожаловалась учительнице, что сосед ей мешает и пытается списывать. Лебезившая перед дочкой Главного инженера учительница приказала Толяну выйти из класса. В звенящей тишине Толян встал. Оглядевшись, принял сочувствующие мужские и ехидные девчачьи взгляды, потом спокойно посмотрел на торжествующую Олю Жупанову и громко сказал ей:
- Жопа ты, а не принцесса.
Мужская половина класса зашлась от хохота. Девчата, потупив глазки, еле сдерживали смех, хотя и не могли сдержать улыбок. Жупанова впала в ступор. Наконец опомнившаяся учительница забегала по классу, застучала указкой по партам, восстанавливая тишину. Толян уже был у двери, когда учительница приказала ему вернуться и извиниться перед Олей Жупановой.
- За что? – удивился Толян. – Разве я виноват, что она – жопа?
Класс снова грохнул, и на этот раз смеялись все: и ребята, и девчонки. Красная, как рак, Жупанова вскочила и вылетела из класса, оставив дверь распахнутой настеж.
- Прекратить немедленно! – заорала испуганно-взбешённая произошедшим училка, замолотив по столу указкой.
На шум, как утка переваливаясь на коротких ножках, прибежала Кувшинка.
- Что здесь происходит?
Училка, лицо которой то бледнело, то покрывалось красными пятнами, что-то быстро зашептала той на ухо, показывая указкой то на Толяна, то на опустевшее место Жупановой.
- Тихо! – властно взмахнула рукой Кувшинка, ликвидируя последние смешки. – Петухов, завтра я жду твоих родителей.
- А что я сделал? За что? – хмуро поинтересовался Толян.
- За оскорбление Оли Жупановой – раз, и за срыв контрольной – два. И вообще, того слова, которым ты обозвал Олю, в русском языке нет!
Надо сказать, что «Кувшинкой» мы назвали класснуху не в честь цветка. И теперь, когда она стояла перед нами, уперев свои тонкие ручки в мощные бёдра, мы в очередной раз убедились, что не ошиблись в выборе кликухи. И когда Толян, прямо глядя на соответствующую часть амфорообразной фигуры Кувшинки, внятно сказал: «Как же так - жопа есть, а слова нет?», весь класс снова зашёлся от хохота.
Толяна тогда чуть не исключили из школы. Но, в конце концов, всё обошлось. Отец Жупановой оказался нормальным мужиком, как видно тоже не любившим ябедников и доносчиков, и не стал требовать драконовских мер по отношению к Толяну. Меня снова вернули на первую парту, а вот Оля Жупанова с тех пор сидела одна.
Сначала она восприняла это как привилегию и по привычке задрала нос, но вскоре оказалось, что никто и не хочет с ней соседствовать. Доносчиков мы не уважали, и Оля из «принцесс» неожиданно упала на самую нижнюю ступень классовой иерархии, превратившись во всеобщую мишень для насмешек и издевательств. Обидная кличка прилипла к ней намертво. Те, кто ещё вчера пресмыкались перед ней, стали самыми ярыми её мучителями. Я не буду пересказывать все унижения, через которые прошла Оля, пытаясь если не вернуть своё прежнее положение, то хотя бы избавиться от настоящего. Она льстила, лебезила перед своими обидчиками, приносила в класс конфеты, пирожные и торты, делала мелкие подарки – ничего не помогало.
Толян Жупанову не трогал. Ему под страхом исключения запретили даже смотреть в её сторону. Но Толяну и не нужно было участвовать в травле лично. Достаточно было подмигнуть одному, показать кулак другому, кивнуть третьему…
А девчонки просто мстили Жупановой за своё прежнее преклонение перед ней. Нет никого несчастней падшего ангела…
Однажды Жупанова поняла, или кто-то подсказал ей, что главным дирижёром травли является Толян. Она попыталась подкупить его, но тот презрительно отказывался и от конфет, и от подарков. И тогда Оля обратилась ко мне. Ведь мы с Толяном составляли некий симбиоз, взаимозависимую пару, и только я мог хоть как-то повлиять на него. Она знала, чем подкупить меня, и принесла в класс марки. И не просто марки, а монгольские, вьетнамские и африканские! Ничего подобного ни я, ни мои друзья тогда не видели. С красочных зубчатых прямоугольников и треугольников на меня смотрели огромные динозавры, страшные африканские маски и зубастые крокодилы, а на гладких, без зубчиков, вьетнамских марках порхали невиданные бабочки. Да, я не смог устоять. Это была первая и последняя в моей жизни взятка! Никогда не забуду презрения в глазах Толяна, когда я заговорил с ним о Жупановой.
- Продал меня? – спросил Толян, сжимая кулаки.
- Почему сразу продал? – промямлил я. – Ничего я не продал…
- Дурак ты, Гарик! Этими марками она столкнула нас с тобой. Жопа в долгу передо мной, потому что выдала училке, и теперь расплачивается за это. Ты был на одной стороне со мной, против неё. А теперь что?
- Я и теперь с тобой…
- Нет! Теперь ты ей должен! Ты взял её марки и обязан их отработать. Перешёл на её сторону. Понял?
- Фигня! Никуда я не переходил. Да, я был ей должен, но уже отработал свой долг, разговаривая о ней с тобой. Я обещал ей только поговорить! Заставить-то тебя я не могу что-то сделать или не делать… Просто скажи, будет ли когда-нить конец травли или нет, и я с ней в расчёте.
Толян выругался и расслабился.
- Ладно, Гарик, не боись. Бить тебя не буду. Потому что знаю: для тебя такие марки всё равно, что бутылка водяры для моего отца-алкаша. Взял марки, и правильно сделал! Но я считал тебя умнее: неужто сам не дотумкался до того, что никак не дойдёт до этой дуры - Жопы? Не тем она со мной пытается расплачиваться! Не нужны мне её подачки. Она меня обидела при всём классе, дураком выставила. А просить прощения её, как видно, никто никогда не учил. Была б она парнем, я б, как положено, отвёл её после уроков за угол и… Ну, ты видел, как некоторые на коленках передо мной ползали, размазывая кровь по харе. Быстро понимали, что и как надо делать. А на Жопу мне и смотреть запретили, так что вот я её и вразумляю другим способом, да видно не понимает. Объясни ей, отработай марки…
Моя помощь не помогла тогда Оле. Толян перестал натравливать на неё ребят, но Жупанова уже прочно и окончательно заняла в иерархии класса положение «козла отпущения». А я перестал собирать марки…