- Простите меня, мсье, но вы ведь Стефан Руа?
Голос у нимфы оказался под стать ее загадочному, полупрозрачному образу – такой певучий, грудной, и в то же время нежный, вкрадчивый. Судя по всему, нимфа была очень молода…
- Кто вы? – ошарашено спросил Стефан.
Тут она наконец отпустила его рукав, поднесла обе руки к лицу, смущенно спряталась на миг, потом сделала шаг в сторону, и тут видение рассеялось. Нет, не нимфой она была вовсе, а очень даже настоящей, реальной девушкой в белом длинном пальто, с распущенными по плечам завитыми светлыми волосами, которая просто стояла в столбе солнечного света, отчего казалась неземной богиней. Теперь он ясно видел, что улыбка ее скорее не нежная, а смущенная, но от этого ничуть не менее прекрасная. Да, девушка определенно была хороша, правда на француженку она совсем не была похожа, скорее на жительницу восточной Европы – полячку или украинку. Такая, с правильными чертами, большими глазами и густыми волосами, слегка смазливая, не аристократичная, как Катрин, и не такая угловатая, как она – более женственная.
- Простите меня, я просто гуляла, и увидела вас. – Затараторила незнакомка. - Вы мне очень нравитесь, ой, то есть я хотела сказать, что я ваша поклонница. Нет, опять не то… - расстроилась она. – Я хорошо вас знаю, вы пианист. Мой любимый пианист. Если можно, может вы бы могли оставить мне свой автограф? Если конечно вам не трудно.
Она вся как-то порозовела – от смущения, что ли, и нервно теребила ремешок своей сумочки. Стефану снова стало казаться, что все это видение. Какой автограф? За всю жизнь к нему никто и никогда вот так вот не подходил на улице и не просил ни о чем подобном. Одно дело после концерта или на конференциях, где собирались люди, заранее знающие, куда идут, что будут слушать и кого – тогда ему часто приходилось оставлять свою подпись на билетах или открытках. Но это было словно частью его деятельности, своеобразный акт признания слушателям, необходимость. Конечно, у него были поклонники, но честно говоря, в наше-то время вряд ли на улицах узнают классических музыкантов в лицо. Просьба незнакомки одновременно и удивила, и умилила его – вон как она робеет перед ним, не знает, куда себя деть, улыбается так виновато, и поглядывает на него заискивающе, так что ему даже стало неудобно.
- Вы меня, честно говоря, удивили. Конечно, я подпишу. Что у вас? – приветливо поинтересовался он. Без лукавства, приятно ему стало безумно. Такая молодая, симпатичная девушка, знающая классических пианистов современности поименно, конечно же, заслуживала его внимания. Почему бы и не выполнить ее просьбу? К тому же для него это было в новинку – раздавать на улицах автографы. Он даже засмущался от такого неожиданного внимания.
- Ой, правда? – воскликнула она и засмеялась – должно быть, от волнения. Затем достала из сумочки какой-то сложенный вдвое лист бумаги и протянула ему. – Вот, пожалуйста.
- А ручка? У меня нет. – Стефан растерянно похлопал себя по карманам и округлил глаза. Не хотелось расстраивать девушку, он даже забеспокоился.
- И у меня… - ахнула она. – Ой, сейчас, я вспомнила! – закопошилась в сумке, затем протянула ему карандаш для губ цвета топленого молока. – Вот, этим можно.
Стефан улыбнулся и чиркнул свою роспись мягким, расползающимся стержнем карандаша, затем спросил:
- Как вас зовут?
- Даша.
- Какое необычное имя. – Удивился он, подписывая под росписью мелким шрифтом: «На память Даше».
- Очень даже обычное. Даш у нас, как у вас Мари – каждая пятая.
Говорила она очень хорошо, совсем без акцента,правда, по большей части медленно, так что Стефан все еще не мог понять – француженка она или нет. Предположил даже, что она бельгийка.
- Откуда вы? – спросил он, протягивая ей расписанный лист.
- Из Красноярска. Это в России. Вы, наверное, не знаете.
- У вас очень хороший французский! – Воскликнул Стефан. Вообще редко кто из иностранцев говорит по-французски хорошо, так чисто, как она.
- Я сама учила язык. Французский – мой любимый. Но он давался мне нелегко. Спасибо.
Да, теперь он слышал, что язык ей далеко не родной – она подолгу подбирала слова, обдумывала, как правильно сказать, но все-равно, произношение у нее было идеальное.
- Выходит, вы – туристка? – поинтересовался Стефан по-английски.
- Да. Всегда мечтала побывать в Париже. Впервые здесь. – Так же по-английски бегло ответила она. Его она знала куда лучше, хотя и вовсе не любила.
- Может, расскажете мне, зачем вам мой автограф?
- Ну как… - протянула Даша. – Я ведь говорила, что вы мне очень нравитесь.
- Почему?
- Не знаю, о вкусах ведь не спорят. Может, из-за репертуара? Я обожаю Моцарта, Бетховена, Баха, и вообще немецкую музыку. А ваша интерпретация привносит в нее столько чувства, живости, энергии. Для меня это лучшее, что мне довелось слышать.
- Вы разбираетесь в классической музыке? – уточнил Стефан.
- Да. Я очень люблю ее. У меня даже образование – музыкальное. – Пояснила она.
- Какая вы удивительная девушка, я бы даже сказал – редкая. Вы так молоды, и у вас такие старомодные вкусы.
Стефан старался пошутить, но в глубине души сам своей шутки не разделял – ему казалось совершенно естественным быть образованным, культурным человеком с тонким вкусом, а всех остальных он презирал. Разумеется, что сам-то он не считал классическую музыку пережитком прошлого. Ему казалось, что ничего прекраснее, могущественнее и бесценнее нет и никогда не будет, никто и никогда уже не сможет не то что превзойти гений великих композиторов, но даже приблизиться к нему.
- Не думаю, что они старомодные. Это ведь на века. И я не так уж молода – мне почти двадцать восемь. – Отшутилась Даша.
- И это вы – не молоды? – со смехом переспросил он.
Она тоже засмеялась, но тут же спохватилась и прикрыла губы ладошкой, словно позволила себе нечто дерзновенное.
- Послушайте, не стоит так передо мной робеть. – Стефану было неловко от ее благоговения. Сам он полагал, что не заслуживает столь трепетного внимания, и поведение Даши даже показалось ему фальшивым.
- Простите. – Пробормотала она и опять спрятала лицо в ладони. Это была, по-видимому, ее привычка – прятаться от смущения.
- И не нужно постоянно извиняться. Ведите себя со мной как с обычным прохожим, договорились?
Тут она медленно опустила ладони и осторожно покосилась на Стефана недоверчивым голубым глазом:
- Как с обычным?
- Да, потому что я самый обычный, совершенно такой же, как все. – Он улыбнулся и провел по себе руками, словно демонстрируя ей – посмотри, я всего лишь человек в пальто, гуляющий по Парижу, и ничего больше.
- Но, вы ведь не совсем обычный, правда? – Напомнила Даша.
- Хотите, чтобы я убедил вас в обратном? - он положил ладонь на ее плечо, и вдруг предложил - Давайте пообедаем, тут недалеко хорошее место. Вы не против?
- Пообедаем, вместе? – медленно переспросила она, словно стараясь понять - верно ли она расслышала.
- Идемте. – Стефан взял ее под руку и решительно повел за собой. Он сам не знал почему, но его вдруг так увлекла эта идея – доказать Даше, что он вовсе не исключительная персона, а всего лишь обычный человек с не особо удавшейся жизнью, которых на улицах любого города тысячи. К тому же его охватило спонтанное, необъяснимое желание побыть в ее компании еще немного, отвлечься, окунуться во что-то новое, неожиданное, внезапное. Было в этой стихийной встрече что-то особенное, необычное, и что-то зацепило его, пробудило интерес, поманило тайной. Это будто предчувствие чего-то важного, когда вы еще ничего не понимаете разумом, но интуитивно уже все знаете наперед.
Даша послушно семенила рядом со Стефаном и в голове ее сбивчиво клубились мысли она глупее другой. То ей казалось, будто все это сон, или ее больная фантазия, а то вдруг делалось страшно, что Руа неадекватен. Или, быть может, неадекватна она сама? Нужно быть по-настоящему безумной, безбашенной, чтобы ввязаться в такую смелую авантюру. Стефан вел себя слишком приветливо, радушно, и она этого не ожидала. Было бы куда логичнее, если бы он оказался холодным, недружелюбным или даже грубым с ней – почему-то ей казалось, что все хоть сколько-нибудь известные люди именно так себя и ведут с обычными смертными. Ну откуда ей было знать о его собственной неосведомленности о том, насколько исключительное положение он себе отвоевал своим талантом?
Уже в кафе, усевшись напротив Даши и сделав заказ, Стефан заговорил снова.
- Вы говорили, что музыкант?
- Нет, я не говорила. – Поправила она. – У меня музыкальное образование, но я не связала жизнь с музыкой.
Он удивленно поднял брови, словно говоря – «Продолжайте», и она поспешила объяснить:
- Я не очень-то талантлива. Скорее любитель.
- И что вы предпочли? – поинтересовался он.
Тут Даша слегка замешкалась, на миг потупила взгляд, и только когда Стефан переспросил ее, она смазано ответила:
- Ничего. Я не работаю.
Он не стал ничего уточнять, просто кивнул, словно такой ответ его вполне удовлетворял или он ожидал услышать нечто подобное.
За ужином Стефан рассказывал своей новой знакомой о Париже, и видя ее горящие огнем интереса глаза вдруг почувствовал, что увлекается беседой сам. Впервые за долгое время ему хотелось с кем-то говорить, и даже смеяться. Даша оказалась веселой, довольно сообразительной девушкой, говорить с ней было удивительно приятно. А еще у нее были потрясающие глаза, излучающие добродушное тепло, мягкий магнетизм. Стефан ощущал в ее присутствии давно забытое спокойствие, расслабленность и легкость. Необъяснимая радость охватила его, и он поблагодарил самого себя за то, что все-таки отправился на прогулку сегодня.
Выйдя из ресторанчика, они немного прошлись, не желая ставить точку в этой спонтанной встрече. И Даше, и Стефану хотелось продлить это нечаянное свидание, узнать друг друга еще хотя бы немного, но никто из них не решался обнаружить этого желания. Покружив по кварталам и начав замерзать, оба они ощутили неотвратимость расставания, и тогда Стефан вдруг предложил:
- А хотите, я сыграю вам?
Предложение это вырвалось из его уст необдуманно, словно порыв, еще не осмысленное желание. Только сказав это вслух, он вдруг понял, что не может пригласить Дашу ни в один из залов, где он обычно репетировал. Ведь по понятным причинам он давно там не показывался.
На Дашу предложение Стефана произвело двойственное впечатление: безусловно, она хотела, и в глубине души ждала какого-то продолжения знакомства. Но вместе с тем к ней вдруг снова вернулись робость и стеснение, которые она испытывала в присутствии Стефана первые минуты их знакомства. За обедом и на прогулке она начала было воспринимать его как обычного человека, почувствовала себя с ним на одной ступеньке, а теперь она словно ощутила на своей коже холодный свет его звездного, такого далекого сияния, ей самой недоступного. Однако желание побыть в его компании еще недолго пересилило, и она тихо проговорила:
-Очень хочу.
- Идемте. – Стефан несмело взял ее за руку, и мягко повел за собой.
Решение родилось само собой, так естественно, словно было единственно возможным. Выйдя на улицу Камбон, Стефан пошел чуть увереннее, и когда он свернул в одну из парадных, Даша вдруг обо всем догадалась:
- Вы здесь живете?
- Живу.
До дверей его квартиры они шли молча. Что-то странное витало в воздухе между ними, повисло невысказанной надеждой, затаенным предвкушением. Думать ни о чем не хотелось, ни ему, ни ей. Пускай эта странная встреча даст им все, что может. Кто знает, повторится ли она когда-нибудь еще?
Стефан в возбужденном волнении отпирал двери, отчего-то ему казалось, что Даша встретилась ему не случайно, и чем дольше он находился в ее обществе, тем сильнее становилось это чувство судьбоносности. Впуская ее в свой дом, он будто бы приоткрыл для нее двери в свой мир, который был так тесен, так скуден, а теперь, после пережитых потерь, совсем опустевшим.
- Чувствуйте себя, как дома. – Попросил он, снимая с девушки пальто. – Ничего не стесняйтесь: я обычный человек.
Стефан чувствовал, что переступив порог его квартиры, Даша словно замкнулась. Стеснение овладело ею, и она будто забыла о том, как легко и беззаботно они беседовали каких-то полчаса назад.
Проводив ее в кабинет, где стоял рояль, Стефан жестом попросил ее сесть, кивнув каштановой головой на глубокое кожаное кресло, а сам направился к инструменту, открыл крышку, и уселся на круглый крутящийся стул перед роялем.
- Что же мне для вас исполнить, Даша? - изучая клавиши взглядом, Стефан уже начал погружаться в свой мир – мир музыки, где он был самим собой.
Она наконец устроилась в кресле, и смущенно глянула на него.
- Все, что вам будет угодно.
- Вы любите Стравинского? – Он крутанулся на стуле и повернулся к Даше лицом. Одной рукой оперся на клавиатуру, на вторую уронил голову, отчего левая половина его лица поехала вверх, искажая улыбку до какого-то исступленного оскала.
- Нет. – Смущенно призналась Даша. Она его и в правду не любила, не могла понять. Он был для нее как Кандинский в живописи – все говорят, что это шедевр, но глазу кажется странным. Так и ее слуху казался странным Стравинский. – А вы?
- Я тоже. – Он состроил гримасу, точно ему вдруг стало холодно – сдвинул брови, сжал губы, дернулся слегка. Потом улыбнулся, и пояснил:- Я старомоден, предпочитаю классику без новаторства.А этот двадцатый век... Впрочем, для меня даже романтизм уже через чур новомоден.
Тут он округлил глаза, распрямился и ахнул, будто внезапно о чем-то вспомнил, и спросил:
- Сыграть вам Баха? Или его тоже не любите? Если не любите, тогда может все же что-то из романтиков? Шуберта? Я сейчас попробую вспомнить… - тут он задумался, ушел в себя на мгновение, но Даша поспешно сказала:
- Нет-нет, пусть будет Бах. Он мне нравится. – Ей было неловко его мурыжить. Можно подумать, у нее есть право привередничать, когда перед ней сидит сам Руа.
Стефан кивнул, развернулся к клавишам и на миг замер, затем поерзал на стуле, сердито мотнул головой, отчего заправленная за ухо прядь распрямилась и упала ему на лицо, немного отсел назад и нервным, порывистым движением вздернул руки и заиграл. Это было аллегро из концерта ре минор. Он любил, очень любил Баха, и концерты для клавира с оркестром особенно. У него была своя собственная интерпретация, более драматичная, и в то же время боле мягкая, струящаяся, чем, к примеру, у Гульда и других, может, менее известных пианистов. Вообще его основной целью было достижение максимальной естественности звучания, плавности и текучести звука, избежание малейшей топорности, механического стука и прочего, что способно легко убить даже самую виртуозную технически игру. Его музыка была живой, она текла, струилась прямо из-под пальцев, и любой, даже совсем неопытный слушатель, несравненно далекий от классической музыки, чувствовал это преимущество его игры.
Стефан был очень эксцентричным в игре, чрезмерно восприимчив, и пока играл, проживал множество жизней, испытывал на себе все грани человеческой эмоциональности. Вот и сейчас тоже. Он как всегда обо всем забыл – о том, что случилось в Вербье, о разводе с Катрин, о своей гостье. Каждая сыгранная им фраза отражалась на его лице. Он часто высоко подымал голову, откидывал шею назад, и тогда Даша могла видеть все эти таинственные неуловимые превращения в его облике. Только что его спина была прямой, плечи разведены, глаза широко раскрыты, обращены куда-то наверх, легкая полуулыбка, словно он пребывал в блаженстве, честное слово. Но вот с ним начала происходить мистическая трансформация – плечи как-то сжались, поползли наверх, он скрючился, склонил корпус, навис лицом над инструментом, слегка повернув его в сторону, будто прислушиваясь. Звук нарастал, легкие порхающие пассажи сменились мощным крещендо, набирающим силу, и его лицо менялось, становилось другим каждую секунду. Брови сдвинуты, в глазах выражение не то страха, не то горечи, губы скривлены, почти что закрыты, подбородок ушел куда-то назад, и вот он взрыв, долгожданная разрядка – форте, даже не форте, фортиссимо, в котором словно чей-то голос исторг полный отчаянья крик. Его собственный немой крик, который он мог выражать только таким способом.
Даша наблюдала за ним с восхищением и благоговением. Эти несколько минут, что он играл, стали для нее откровением, она будто познала его и где-то в глубине души поняла. Так незримо два почти незнакомых, чужих человека совпали в одно, слились вместе на недостижимом большинству уровне. Невозможно выразить словами, можно только почувствовать это неуловимое единение, воссозданное таким же неуловимым состоянием души, при котором раскрываются те невидимые ее грани, о которых даже сам ее обладатель может не знать. Нужно быть человеком чутким, тонким, чувствующим, чтобы суметь уловить столь хрупкий, но от того еще более прекрасный в своем таинстве момент.
Кончив играть, Стефан не сразу вернулся в реальность, но вот лицо его разгладилось, помолодело, и светское обаяние вернулось к нему. Он мягко улыбнулся и глянул на Дашу, глаза его выжидали.
- Не могу найти слова. – Восторженно прошептала она. – Спасибо, что подарили мне эти мгновения. Я их не забуду.
Все в ней клокотало от радости, ее распирало изнутри от чувства гордости. Тщеславия в этом было немного, ну разве что самую малость – еще бы без него обошлось, когда легенда европейской классической сцены выкладывается по полной за собственным роялем, в собственной квартире, и все для единственного зрителя – тебя самого. Однако это чувство было лишь каплей, примесью к тому благостному ощущению обладания тайной, чарующими мгновениями, которых нет и не будет ни у кого другого.
Стефан встал, в шутку поклонился, прижав руку к груди, будто со сцены, и уселся в кресло напротив Даши, закинув ногу на ногу. Так просто, так буднично, точно они сто лет знакомы.
- Устроим маленький концерт? – предложил он.
- Это как?
- Ваша очередь. – Он протянул руку и плавно качнул кистью, указывая на рояль. - Прошу.
- Я? – Даша растерянно округлила глаза. Она была не готова, да и после услышанного в исполнении Стефана Баха ее возможности показались ей совсем ничтожными. Она хорошо знала – так ей не сыграть, даже наполовину.
- О, ну это ведь просто. Легко. Ву а ля! – он сделал изящный взмах обеими руками, изображая игру.
- Хорошо, – медленно встала и подошла к роялю,– но не ждите от меня чудес. Я так, серая посредственность. – Подытожила она, усаживаясь на стул.
- Вот и проверим. – Пошутил Стефан.
Опробовав несмелыми касаниями новый для себя инструмент, Даша заиграла рондо из патетической сонаты. Хотя инструмент был старым, с чуть выщербленными клавишами, играть на нем было легко, и звук был превосходный. Стефан ревностно следил за своим Блютнером, сам подстраивал, тщательно ухаживал. На удивление, она сыграла неплохо, без технических ошибок, помарок и запинок, правда немного нестройно, временами выбиваясь из ритма – но это была ее вечная проблема, с которой не мог справиться даже метроном. Кончив играть, она вопросительно глянула на идеального, безупречного, кто сыграл бы во сто раз лучше.
Стефан выглядел странно, казалось, он снова ушел в себя, хотя пристально смотрел на нее. Казался он постаревшим, от того что сильно опустил подбородок, буквально вжав его в шею, брови были сдвинуты, рот опущен и нижняя губа у него сильно вперед выдалась, взгляд был тяжел и неподвижен, и еще он держал себя за подбородок двумя пальцами, прямо как мыслитель. Он всегда так выглядел, если был глубоко во что-то погружен, сосредоточен, но Даша сочла его разочарованным, может, даже сердитым, и смущенно улыбнулась:
- Я ведь предупреждала, что пианистка из меня - дрянь.
В эту секунду глаза его ожили, все лицо моментально разгладилось – удивительно, как часто оно менялось, становилось совершенно иным, чем секунду назад. Человек без единого лика, но с тысячей.
Он тряхнул головой, точно сбрасывая дурной сон, и улыбнулся:
- Ты еще не слышала настоящей дряни. – Снова сказал по-французски. - Не умаляй своих возможностей. – Внезапно, неожиданно он перешел на «ты», может, случайно, не заметив этого? Но Даша не стала его поправлять, это было бы неприлично, что ли.
- Для любителя ты отлично играешь, я бы даже сказал, почти профессионально. Все это достигается временем, опытом. Это не так важно, понимаешь? Если ты играешь один концерт уже лет десять, он не может быть плохо исполнен. А способности у тебя есть, ты чувствуешь...
Ободренная его словами, Даша кивнула и почувствовала, что краснеет, как ребенок. От чего бы?
Тут он резко встал, пригладил порывистой рукой волосы и подошел к ней.
- Что с твоей постановкой? – спросил он, касаясь ее руки.
- А что-то не так?
- Не так…Неправильно. – Как-то невнятно произнес Стефан и склонился ближе, отчего его грудь уперлась ей в спину. – Слишком высоко вот это – тут он запнулся, не знал, какое слово подобрать по-английски, - и положил обе свои ладони на ее руки, выше запястья. – Из-за этого рука напряжена, слишком быстро устает. Нужно ниже, вот так. – Мягко прижал, чтобы Даша опустила руки так, как он показывал. – А тут, наоборот, подними чуть-чуть. Вот так. – Его пальцы скользнули под ее ладошку и манящим движением заставили ее кисть выгнуться наподобие чаши. Этот жест показался ей слишком интимным, с примесью эротизма, от чего по ее телу пробежала приятная дрожь. Но в то же время это было постыдно, безнравственно. Она не была недотрогой, но избегала пошлости, а это было пошло – позволять мужчине касаться своей ладони таким вот движением. Конечно, Стефан ничего такого в виду не имел, но ей все равно стало неловко, наверное, от собственных мыслей.
Но очень скоро подобная мысль вновь тревожно шевельнулась в ней, и на этот раз Даша была уверена, что ей это не показалось. Стефан все еще стоял позади нее, низко склонившись и плотно прижавшись к ее спине, и она чувствовала, как постепенно учащается его дыхание. Он накрыл своей ладонью ее кисть и плавно руководил ею, заставляя водить по клавишам, выписывая мягкие, бесконечные пассажи.
- Вот так, мягче, свободнее… - говорил он ей прямо в ухо, глухо и не громко, с едва слышимым придыханием. Тела их слишком тесно соприкасались, от чего было, в общем-то, приятно, и ничего откровенно безнравственного в этом не было – в музыкальном училище ее еще не так прижучивала педагог, особенно когда отыгрывала на ее плечах концерты, с усилием вколачивая пальцы в ее плоть в моменты форте и акцентов. Но сейчас происходило нечто большее, что без слов ощущается мужчиной и женщиной, если влечение имеет место быть. – Расслабь руку, освободи ее. Не нужно напряжения.
Вот он задышал совсем глубоко и неровно, и тут Даша почувствовала характерный, неприятный запах, в момент омрачивший все очарование этой удивительной встречи. Этот запах был ей хорошо знаком, так пахнет лишь от пьяниц. Да-да, именно от пьяниц. Обычный человек если и выпьет, так от него разит запахом самого алкоголя, а после перегаром. Но у пьяниц аромат другой. Если вы пьете постоянно, пьете много, то дыхание ваше приобретает мерзкий сладковато-удушливый душок, буквально пропитывается им, и избавиться от него становится очень трудно, даже если вы сегодня ни капли не выпили. Даша хорошо знала это амбре – ее старший брат был запойным алкоголиком.
Ей вдруг сделалось плохо, даже слеза навернулась. Стефан совсем не выглядел пьяным, и до этого момента ей никогда бы и в голову не пришло, что он пьет. Но этот запах…Она слишком хорошо знала, что это значит. Стало совсем уж неловко, вдобавок Стефан дышал все глубже и порывистей, тяжелее, и она попыталась мягко высвободить руку из-под его теплой ладони. Было немного жаль это делать, жаль обрывать волнительный момент – сам Стефан Руа ставит ей руку! – но слишком уж было неловко, невмоготу от двусмысленности. Однако, едва она попробовала освободиться, как он погрузил свои пальцы между ее, и крепко сжал всю ее ладонь, удерживая и не давая пошевелиться. Дыхание его становилось необузданным, грудь вздымалась туда-сюда, притесняя ее спину, пару раз из него вырвался даже полусмазанный стон, и стало совсем понятно, чего он хочет.
- Стефан… - смущенно пролепетала Даша. Ей стало стыдно, очень стыдно за все происходящее. Осадок мерзости всплеснулся в душе, и она уже жалела о том, что окликнула его на мосту. Хотелось встать и уйти, а после забыть все это, чтобы в ее памяти он навсегда остался успешным, обаятельным пианистом, но не спивающимся сломленным человеком, ищущим случайной близости с чужой, незнакомой женщиной.
Стефан сплел ее пальцы со своими и произнес чужим голосом, с хрипотцой:
- Пожалуйста. Побудь со мной.
Обычно трех слов бывает недостаточно, чтобы полностью излить все то, что у человека накипело в душе, чтобы донести во всей полноте все то, что происходит внутри его сердца. Но иногда большего не нужно, чтобы кто-то услышал в трех словах крайнюю черту, за которой уже простирается бездна, откуда нельзя выбраться. Даша ничего не знала о его разводе, о неудаче в Вербье, о том, как сильно и глубоко он страдал все это время. Но вдруг ей открылось – он больше не тот, каким был, не тот, каким она хотела его видеть. Иллюзия, воссозданная восторженным обожествлением кумира, распалась, и вот перед ней всего лишь потерянный, одинокий человек, нуждающийся в помощи. Она обмякла, замерла, словно с этими словами в нее вошла вся его боль. Таинственным образом она где-то глубоко внутри себя поняла его, познала, что с ним творилось все это время, прочувствовала это вместе с ним.
- Что с вами происходит, Стефан?
- Со мной больше ничего не происходит. И до сегодняшнего вечера я не хотел, чтоб происходило. Но теперь…
Стефан так странно смотрел на Дашу, так пронзительно, будто вползая взглядом ей под кожу, прижигая плоть в каждой точке, где взгляд его останавливался. Он словно говорил ей взглядом: «Ты мне нужна».
Внутри у Даши что-то качнулось, будто тяжеленный маятник, а затем оборвалось и рухнуло вниз, всколыхнув все ее чувства, подняв волну, заставляя ее тонуть в бездне нового, неизведанного. Раньше ей никогда не доводилось в безмолвии говорить взглядом, сливаться на невидимом уровне и чувствовать каждой клеточкой, всем сердцем другого человека. Иначе быть не могло – это настоящее, единственное важное. Это любовь. Какая-то нелепая, внезапная, бездумная, но настоящая, вспыхнувшая, словно промасленный фитиль, который уже давно ждал искры, чтобы сгореть дотла.
-Я останусь… - только и могла прошептать она.