Я смотрю на своё отражение в маленьком дамском зеркальце и что вижу? Гладкую кожу щёк, упрямый подбородок с ямочкой, нос прямой с небольшой горбинкой, глаза василькового цвета и тёмные волосы, подаренные мамой, которая была полуцыганкой. И как вот по этому великолепию можно было приложиться рукой в презрительной пощёчине?
Я подозреваю, что кожа, мышцы, хрящи, волосы ни в чём не виноваты. Шлепок, может быть даже полезный для прилива крови, но почему мне, пятнадцатилетнему парню-подростку пришлось испытать это унизительное действие другого организма, посчитавшего, что мне можно вдарить? Почему некто сидящий в этом организме позволяет себе справедливым дать другому организму, составляющему моё тело, пощёчину?
Вот, я себя хлопаю по лицу перед этим зеркальцем и у меня нет вопросов ни к себе, ни к иному, живущему на Земле человеку, мне, по сути, не больно и я не испытываю стыда. Что же это за действие, могущее меня унизить, заставить задуматься о том, что же во мне не то, что должно быть? Что?
По фильмам и книгам пощёчины отпускают подлецам. Я их представлял напыщенными типами, с бегающими глазками. Но я не такой. А какой? Молодой человек, который может единственным в зале кинотеатра возмутиться поведением нагловатых ребят. Они смеются там, где надо молча проглатывать слёзы сочувствия, и помалкивать, морщась от дыма раскуренных папирос (да, да, я живу в то время, когда перед употреблением папиросы постукивали мундштуком по закрытой коробке «Казбека»), ждать грозного окрика билетёрши в темноту кинозала? И только я не выдерживал, и требовал тишины и покоя, ведь там, на экране было так интересно! Со мной обещали разобраться под возмущенные крики зрителей, поддерживающих мои требования, но порядок восстанавливался и я, увлечённый сюжетом «Ко мне, Мухтар», досматривал фильм и ускользал из зала при заключительных аккордах музыкального сопровождения фильма слова «конец», не ожидая обещанной расправы. Не знаю, кем считали меня зрители по ряду – смельчаком или просто дураком, но я был невнимательным подростком, не понимая, что буза в зале затеивалась ради симпатичной девчонки и «героем» должен быть не я, а какой-нибудь Мишка Соколов или Игорь Бубенцов, претендующий на роль предводителя банды, держащей в страхе и подчинении целый зал. И в толпе зрителей меня разыскивали взглядом не только для расправы, но для восхищения.
И вот этот Мишка на своём велике почти бросается под колёса моего и мне, оторопевшему от такой наглости, вмазывает пощёчину. И снова уезжает, а я вижу, что вся сцена разыграна перед окнами дома, в котором живёт Алка Васенкина, девчонка из 9-Б. И собираюсь покинуть это не славящее меня место, как вдруг ко мне подбегает откуда-то взявшаяся Васенкина и дотрагивается носовым платком до моей щеки.
- Сильно больно?
- Мне? – задаю я дурацкий вопрос и оглядываюсь по сторонам. Вдали за нами наблюдает Мишка, и я знаю, что мне ещё придётся с ним встретиться, но это почему-то не тревожит, понимаю, что для Мишки уже светятся буквы с экрана «конец», а для меня зажигаются титры нового фильма.
- Какой ты смешной, улыбается Алка.
И я это начинаю осознавать, потому что пощёчина вернула меня в мир реальных отношений.
Ала подаёт мне своё маленькое зеркальце. Я вглядываюсь в себя и в этот мир так, словно всё это впервые увидел и задаюсь философскими вопросами, словно умирающий Андрей Болконский в "Войне и мире" Льва Толстого. Спустившаяся с небес Ала терпеливо ждёт и похихикивает, когда хлопаю себя по щеке. И это тоже чудо!
Возвращаю зеркальце и предлагаю девушке сесть на раму велосипеда, и мы в каком-то упоительном счастье под взрывы беспечного смеха катимся под скрип педалей по нашему небольшому городу.
Судак, сентябрь 2026 г.