Мимоза не без труда протиснулась сквозь живой кордон отъезжающих и провожающих к своему восьмому вагону поезда 35 Москва-Цхалтубо. Поезд отходил в денадцать двадцать с четвертой платформы воьмого пути Курского вокзала. До отправления оставалось около пятнадцати минут и потому она, найдя свое место на верхней полке где-то в середине вагона, закинула на нее свои вещи, вышла на платформу в ожидании молодого человека, который вот уже третий год набивается ей в мужья. Он обещал непременно отпроситься с работы и успеть проводить ее в далекое путешествие. Она не возражала против его приезда на вокзал, будет с кем поболтать перед отходом поезда, рассуждала она. Втайне от себя Мимоза очень хотела, чтобы он приехал и проводил ее, помахал ей рукой и пожелал доброго пути. Она не могла в собственных глазах выглядеть одинокой к двадцати двум годам.
Мимоза росла свободной независимой девочкой.Родители не докучали ее мелочной опекой, занятые своими повседневными делами. Отец был музыкантом-дирижером симфонического оркестра и преподавал в институте имени Гнесиных, мать тоже имела музыкальное образование, но по специальности не работала, она вообще нигде не работала официально, оставалась домохозяйкой после рождения дочери, посвятив себя воспитанию Мимозы. Так это, по крайней мере, выглядело со стороны, в глазах постороннего человека. На деле Гортензия Ароновна уделяла дочке ровно столько внимания, сколько было необходимо, чтобы дочка не попала под дурное влияние друзей и подружек.
Так благодаря скромным усилиям родителей Мимоза выросла, окончила родительский институт по классу фортепьяно и приобрела заодно чувство собственного достоинста, рассудительность, родительский прагматизм и основательность. Казалось, она лишена была легкомыслия и ее будто не интересовали представители сильного пола. Со стороны она производила впечатление девушки, которая постоянно сопоставляет жизненные вопросы с проблемой личной пользы. В ее глазах можно было прочитать мысль: «Принесет ли мне пользу то-то и то-то, что я буду иметь от этого?» Не девушка, а какая-то мыслительная машина, подумает всякий, встретившись с нею взглядом. Посмотрит на тебя такая девушка своим холодным оценивающим взглядом, и как-то сразу тебе эахочется отойти от нее, не проронив ни слова, ни полслова.
По радио объявили пятиминутную готовность к отъезду, провожающих просили покинуть вагоны, а пассажиров поторопили занять свои места. Мимоза занервничала, она уже готова была разочароваться и обидеться на Эдика, она оглядывалась по сторонам и его не видела. Проводница заторопила ее персонально, так как почти все пассажиры уже находились в вагоне и облепили окна в коридоре, в последний момент еще раз проститься с провожавшими. С замиранием сердца и нехотя она уже взялась за поручни, левой ногой встала в тамбур, подняла правую ногу, собираясь окончательно войти в вагон, и в этот момент чьи-то сильные мужские руки обняли со спины, потянули назад, на платформу и повернули ее лицом к себе. Сердце ее учащенно забилось и, теряя самообладание, Мимоза прильнула к молодому человеку, позволяя себя обнять и поцеловать на прощание. Вагон незаметно и тихо двинулся с места, Эдик буквально втолкнул девушку в тамбур, она радосто ему улыбалась и громко крикнула: «Спасибо, что пришел меня проводить». В этот момент она почувствовала в правой ладони латок, развернула его и страшно удивилась ему. Это оказался батистовый мужской платок Эдика. Мимоза взмахнула платком и крикнула ему задорным голосом: «Узнаешь свой платок, он будет напоминать мне о тебе». Она заметила удивление на лице Эдика, радостно засмеялась и, еще раз взмахнув платком на прощание, покинула тамбур.
Проводница закрыла двери вагона, и Мимоза, умиротворенная, направилась к своему купе, не понимая, каким образом платок Эдика мог оказаться в ее руках.
В купе никого не было, но на нижней полке возле двери лежал чей-то небольшой портфель. Мимоза с интересом его оглядела, не удержалась, потрогала его руками и отодвинула ближе к окну и села на освободившееся место. Без всякого умысла подумала: «Чей этот портфель и что в нем может быть, он такой легкий. Наверное, его хозяин в еще коридоре, стоит у окна, не может на прощание надышаться московским воздухом, уже проехали завод “Серп и молот”, а хозяиева еще в коридоре, вещи бросили без примостра, странно», рассуждала Мимоза, приготовляя билеты для предъявления проводнице.
Внешне Мимоза оставалась спокойной, ни один мускул на ее лице не дрогнул, Легкая бледность и непроницаемость создавали впечатление недоступности и безразличия ко всему происходящему вокруг, одновременно возбуждая к себе немалый интерес со стороны молодых людей и мужчин с большим жизненным опытом.
В сопровождении проводницы в купе вошел молодой человек на вид двадцати шести или двадцати восьми лет. Не прошло и получаса, как они познакомились и он пригласил Мимозу в вагон-ресторан. После пяти часов, дождавшись его открытия, они покинули купе.
Мимоза возвращалась шумно из ресторана в свой вагон, сопровождаемая попутчиком Ромой, заметно оживленная, смешливая, с трудом ворочавшая языком и не твердо стоявшая на ногах. Он поддерживал ее под руки и подталкивал вперед. Она буквально на каждом шагу останавливалась, пытаясь проговаривать какие-то нечленораздельные замысловатые словосочетания, среди которых ясно можно было различить лишь «кинцмараули». Название этого популярного у пассажиров поезда «Москва-Цхалтубо» сорта грузинского портвейна русскому человеку всегда произносить сложно, но даже у подвыпившей Мимозы полюбившийся ей «кинцмараули» звучал, хотя и забавно, однако почти по-грузински. Поравнявшись со служебным помещением проводницы, Мимоза остановилась, повернулась лицом к Роме и бесстыдно ворочая языком спросила его: «Скажи, Рома, почему люди, напившись, хотят этого?» Он опешил, невольно взглянул в сторону серьезной проводницы и сам застыдился вопросом девушки. Делая вид, что не понимает, переспросил: «Этого?» Мимоза продолжала выяснять: «Да, этого, не понимаешь?» Роман понимал, но в растерянности не знал, как ответить спутнице, она же станет требовать ответа, если он промолчит. «ты тоже хочешь этого?», - нашелся Роман. «Ты же меня напоил», заикаясь, отвечала она. Трудно было понять, притворяется она или действительно настолько пьяна до бесчувствия. Подталкиваемая Романом, девушка поплелась к своему купе.
Проводница, возле которой Мимоза остановилась, чтоы не упасть, обратила внимание на некоторую странность в поведении своей пассажирки. Всем своим видом Мимоза создавла впечатление невменяемой девушки, но проводница поймала ее совершенно трезвый проницательный и оценивающий взгляд, из чего она сделала вывод, что девушка зачем-то притворяется, что в стельку пьяная. «Много лет работаю проводником, до сих пор не научилась разбираться в людях», подумала она. Наконец, парочка довлелась до своего шестого купе и скрылась за дверью. «Я бы сейчас многое дала , чтобы подсмотреть, их поведение за закрытой дверью», снова подумала прооводница. «Впрочем, и так понятно, что там сейчас произойдет», сказала она себе и занялась своими служебными делами.
Роман открыл дверь в купе и первым вошел вовнутрь. Мимоза, споткнувшис о порожек, чуть не упала, оказавшись в объятиях Романа. Она буквально повисла без чувств на плече юноши, который без стыда и совести спокойно стал ее раздевать. Заплетающимся языком Мимоза пыталась делать вид, что сопротивляется: «Что ты делаешь, зачем, хотя не говори, знаю зачем». Обнаженную он взял ее на руки и аккуратно положил на нижнюю полку, разделся сам и кинулся на на бесчувственное тело девушки, передавая ей страсть и темперамент и покрывая ее упругие плотные груди и соблазнительные соски поцелуями, синяками, щипками, засосами.
К концу четвертого эксцесса Мимоза протрезвела и ощутила себя женщиной. «Рома, теперь ты мой мужчина, а я твоя женщина, не так ли?», спросила она ласково, как могла, обнимая и целуя его в лицо, губы, шею. «Не уходи, я еще хочу, сильно, сильно. Тебе хорошо со мной, хорошо?», допытывалась она, продолжая покрывать его поцелуями и прижимая к себе его тело.
Умиротворенный и усталый, Роман тоже забылся сном. Поезд стал приближаться к станции Харьков. Мимоза, придя в себя, скинула с себя на пол тяжелое тело мужчины, поднялась на ноги, быстро и деловито оделась, привела себя в порядок, обильно напудрив лицо, чтобы скрыть следы ночного приключения, густо намазала губы темной помадой и вышла в коридор. Направившись к проводнице, зачем-то проверила, не закрыта ли дверь в соседнем купе, в котором еще накануне днем в заприметила на крючке у входа чей-то светлый дамский летний плащ модного фасона и иностранного производства. Дверь оказалась закрытой, но на щеколду не запертой. Войдя к проводнице в помещение, она протянула ей использованное постельное белье и стала просить вернуть ей проездной билет, так как у нее неожиданно планы поменялись и ей необходимо срочно остановиться в Харькове на два дня. Проводница не возражала и отдала Мимозе билет, купленный до станции Лазаревская, подумала: «Эта молодая особа что-то задумала, ишь как щеки напудрила, думает, не заметно будет ни ее засосов, ни синих мешков под глазами, вон как губы густо напомадила, ни дать, ни взять, дешевка с панели, она и в Африке дешевка. Видно, этот попутчик ей всю ночь спать не давал, а она отрабатывала выпитый в ресторане «кинцмараули». Интересно, он ей заплатил наличными, и сколько отвалил за удовольствие? Небось, разыграла из себя невинную девушку перед ним, а сама наградила этого хлыста тремя крестами, и теперь слинять хочет, пока не поймали и не прибили».
Словно угадав ход мыслей проводницы, Мимоза стала извиняться и объясняться с нею по поводу своего поведения накануне поздно вечером. «Простите меня за вчерашнее мое поведение, - сказала она. – Мне стыдно, поверьте мне. Грузинский портвейн был такой сладкий и приятный на вкус, я потеряла контроль над собой». В ответ проводница проворчала полушепотом: «Честь на прокат». Мимоза обиделась: «Что вы имеете в виду?» Проводница оживилась: «Только то, что сказала и ничего больше». Мимоза недовольно фыркнула, развернулась и заторопилась к себе в купе.
Мимоза с билетом вернулась к себе в купе, собрала вещи в свою дорожную сумку, сняла с верхней полки портфельчик Романа, который продолжал спать на полу и даже не пошевелился, когда она ногой сдвинула его с места, чтобы не мешал, затем обчистила карманы пиджака и брюк. Выйдя из купе со своей дорожной сумкой и чужим порфелем, она закрыла за собой дверь. Поравнявшись с дверью соседнего купе, Мимоза решительно открыла ее и вошла вовнутрь. Мимоза вышла в коридор через пару минут с плащом, приглянувшимся ей еще накануне днем, и перекинутым через левую руку. Она прятала под плащом портфель Романа и дамский ридикюль из того же соседнего купе. Со всеми вещами, своими и случайно прихваченным чужим добром она уверенно направилась к выходу. Поезд уже подъехал к платформе, сбросил скорость. Мимоза, не дождавшись проводницу, сама открыла дверь вагона, почти на ходу соскочила с поезда и тут же затерялась в толпе.
В этот момент в тамбур при бежала девочка из пятого купе и спросила проводницу: «Скажите, Шиншилла вышла из вагона?» Проводница удивилась: «Какая шиншилла?» Девочка с трудом перевела дыхание: «оя соседка в пятом купе была похожа на шиншиллу. Она уже вышла?» Проводница ответила: «Да, уже вышла. Что-то случилось?» Девочка стала сбивчиво рассказывать: «Они занимались любовью, и я проснулась. После того, как они кончили, сосед заснул, а шиншилла собрала свои вещи, обчистила карманы у соседа, взяла с собой его портфель и вышла».
«Шиншилла, - подумала проводница, - пожалуй, похожа, что ни говори, но устами младенца всегда глаголет истина».
Через год в криминальной среде Мимоза приобрела кличку «шиншилла легкие пальчики».