Глава III.
Никодим, епископ Чигиринский.
Заполярным летом 1936 года у Енисейской Губы, ширина которой в некоторых местах достигает 60 километров, против острова Врангеля, у Норильского металлического комбината и селения Дудинка находился концентрационный лагерь, в который к общему числу заключенных присоединили двух старичков почти одного возраста, лет за 70. Такие старики в лагерях топят печки и подметают бараки.
Всем трудоспособным выдали новое обмундирование, старикам же не дали ничего и поселили в одном из углов заброшенного барака. На одном старике была старенькая порванная ряса, поверх которой был надет старый рваный пиджак, а на другом старике болтались какие-то лохмотья, поверх которых было накинуто грязное одеяло. Видно было, что в дороге урки ободрали этих стариков, а взамен дали всякую рвань. Но старики как будто не замечали, что так плохо одеты, а для сурового Таймырского климата — совсем раздетые. Может быть они надеялись, что получат обмундирование наравне со всеми, но этого не случилось, и старики остались в чем были до самой своей мученической кончины.
Видя тяжелое положение стариков, один из наших работающих товарищей решил навестить их. Он раздобыл хлеба, сахару и других продуктов, которые можно было еще достать в ларьке для вольнонаемных, и отнес все это им. Старики были тронуты до слез. Их гость открыл им, что он священник, имеющий пятилетний срок заключения за катакомбную службу Христу и Его последователям... Первый старик в рясе улыбнулся и тихо проговорил:
—А я епископ Никодим, викарий Чигиринский из Михайловского монастыря в Киеве... Имею 10 лет за то, что своего следователя привел к покаянию, возвратил на путь Церкви и превратил его в чадо Божие... Его сослали, говорят, в Соловки, а меня вот — сюда...
Потом, взглянув на своего друга, Епископ сказал гостю:
—А это мой друг по узам... Вместе гоняют нас по всевозможным тюрьмам и распределительным пунктам... Мой друг в прошлом старший раввин Киевской области, мученик за наше общее дело...
Священник улыбнулся и тихо сказал:
—Когда Вас вели с баржи в лагерь, я в это время находился на этой ледяной горе и смотрел на Вас. Я тогда уже подумал, что один из Вас священник, а другой раввин. Теперь мое предположение подтвердилось и я могу только благодарить Бога за то, что Он свел Вас в дружбе и сделал Вас соузниками за дело Его.
На прощанье все трое поцеловались. Епископ благословил священника, а раввин сердечно пожал гостю руку, еще раз обнял и призвал благословение Иеговы на него и его осиротевшую семью, оставшуюся где-то на Украине. Уходя, гость сказал на прощанье:
—Знаете, Вы оба — как два Завета в Библии: Старый Завет и Новый. И в одном, и в другом — святыня, сокровище Духа.
Докатилась страшная ежовщина и до Норильского концлагеря. Все "тяжеловесы" были изолированы от остальных заключенных и сведены в спецзоны, откуда их выводили и расстреливали. В числе обреченных были и наши два старика. Их вывезли на санках в тундру и, под свист и завывание пурги, расстреляли. По пути на расстрел их видели бригады заключенных, возвращавшиеся с земляных работ в лагпункт, и многие их узнали по их бородам... Они спокойно полусидели в санях, покрытые снегом, молча глядели на проходивших мимо них заключенных, а кругом была пурга и надвигавшаяся ночь...
Потом рассказывали в лагере, что когда их привезли к какому-то оврагу и приказали встать над ним, они спокойно встали, вместе помолились и, обнявшись последним объятием земнородных и обреченных, безмолвно закончили свое земное поприще, предав Всевышнему свои мученические души.