Дорога, дорога… Стук вагонных колес и паровозные гудки сопровождали меня с самого детства. Мы ехали в Латвию в товарном вагоне и везли с собой незатейливый наш скарб. В дороге папа взялся приготовить для нас с мамой ужин. Прямо на деревянном столе, выкрашенном желтой масленой краской, папа отбивал мясо, а я ему помогала. Посолили, поперчили и поставили сковороду на примус. Красивые, с румяной корочкой, отбивные почему-то здорово пахли краской, и оказалось, что есть их было невозможно. Спать легли с легким чувством голода.
Проснувшись рано, папа отодвинул широкие двери вагона, и серенькое утро вкатилось в наше временное жилище на колесах. Поеживаясь от прохлады, мы спрыгнули на платформу незнакомой станции, чтобы немного “размяться”. Хриплый голос, доносившийся из старенького репродуктора, объявлял что-то на чужом языке. Наверное, что-то важное, потому что люди на перроне напряженно вслушивались, а потом торопливо куда-то исчезали. И снова наш поезд набирал ход, вагон качало, и под потолком на тоненьком проводе мигала одинокая лампочка. Через узкое оконце, наверху, света проникало немного, и потому двери нашего вагона весь день были распахнуты. Было прохладно. И, чтобы согреться, мы с папой отбивали чечетку под собственное пение:
“Мы едем, едем, едем в далекие края...”. Мама присматривала, чтобы я ненароком не выпала из вагона. Нашими безмолвными зрителями были: проплывающие мимо пустеющие поля, желтеющие ряды берез и маленькие любопытные станции. Та дорога показалась мне очень веселой.
С вокзала ехали на извозчике. Узенькие улицы незнакомого городка были вымощены булыжниками, между которыми торчала трава. Недавно прошел дождь, и было не по-летнему прохладно. По мокрой мостовой наша пролетка въехала в открытые ворота и остановилась перед большой верандой с разноцветными стеклами. Темные липы затеняли участок со стороны улицы, и только теперь увидела я и очень большой деревянный дом, и зеленый двор с громадными соснами. Деревья еще не стряхнули с себя капли дождя, и весь сад сверкал. Пахло мокрой травой. Встретила нас тетя Вера. Меня познакомили с моими двоюродными братьями. К нашему приезду в просторном доме для нас приготовили уютные комнаты. Мне здесь очень понравилось. Вечером было слышно, как за стеной мой брат на рояле разучивал гаммы. И когда через много лет, уже в московской квартире, я слушала, как он исполнял “Лунную сонату”, я вспоминала тот первый вечер в Вентспилсе.
Наши окна выходили в сад, где на раскидистых ветвях краснели яблоки. Дикий виноград обвивал всю стену дома и добирался до высокого окна мансарды, где жила одинокая тетя Поля. Я подружилась с ней и бывала у нее в гостях. Когда потом я прочла “Тома Сойера“, образ американской тети Полли напомнил мне добросердечную тетю Полю из Вентспилса – очень уж они были похожи, даже внешне. Вспомнилось мне, как по скрипучей деревянной лестнице я поднималась к тете Поле на мансарду. Из окна ее светёлки я так близко видела перед собой вершины сосен, что, казалось, до них можно было дотянуться рукой. Самые первые мои впечатления о больших деревьях связаны с Латвией. Впервые увидела я здесь уходящие в небо стволы высоких сосен. Их изящные зеленые кроны, словно напечатанные, четко вырисовывались на холодном светлом небе. И где-то высоко на сосне стучал невидимый дятел, а меж стволов деревьев, едва ни касаясь их длинными хвостами, мягко пролетали грациозные сороки.
А дни становились короче, дожди прекратились, в воздухе похолодало, и скоро первые снежинки закружились над соснами и над всем нашим садом. Столько снега я никогда раньше не видела. Папа с трудом открывал утром дверь. Вставал он пораньше, надевал свою ушанку и в морском кителе, в котором ходил на работу, широкой деревянной лопатой расчищал от снега дорожки. Сугробы были высоченные, а снег все сыпал и сыпал – всё небо в снегу. Потом на веранде в большом корыте мама растапливала чистый снег, и мы мылись мягкой талой водой. Эту зиму мой папа так и проходил в своей военной шинели. Мне казалось, ему было холодно. Но ни шарфа, ни перчаток папа не надевал принципиально, а руки у него всегда были теплыми.
Еще несколько дней, и в доме появится елка, пушистая, пахнущая лесом. Елка всегда вносила в дом особую радость. Даже отношения между людьми становились особенными, и как-то по-особому, празднично в эти новогодние дни виделся привычный окружающий нас мир. Украшали елку незатейливыми игрушками из цветного блестящего картона. Мама на кухне раскатывала тесто, папа приносил из беседки поленья дров. И вот уже в печи трещал веселый огонь. Я садилась на маленькую скамеечку поближе к огню. Скоро в доме пахло пирогами с морковью. Ну, конечно, главным на празднике был Дед-Мороз. Это было весело и запомнилось на всю жизнь. Может, и запомнился потому, что Дедом-Морозом был мой папа.
Зимними вечерами в нашу теплую кухню папа приглашал двух симпатичных индюшек, которые жили в нашем сарае. Смешно вышагивая, они с любопытством подходили к столу, где мы пили чай. Папа кормил птиц хлебными катышками, ели они только из папиных рук. Первая зима в Латвии была для нас непривычно долгой, но вот, наконец, снег осел и стал серым, закапали длинные сосульки над окнами. Пришла весна. А в мае родился мой брат. Назвали его Мишей. Оба моих деда были Михаилы. Хорошее имя. В комнате под большим плакатом на стене с портретом Сталина поставили маленькую кроватку. Ура! У меня появился брат!
Миша родился, когда в саду зацветали яблони. Это была первая наша весна в Латвии. Здесь всё было другим, не таким, как на юге. Но это ”другое” мне нравилось: и высокая сочная трава, и пышные одуванчики, и, конечно, сосны, в вершинах которых всегда гулял ветер. В конце июня зацветала липа, и во дворе пахло мёдом. С особой любовью мама собирала липовый цвет и поила нас потом этим божественным нектаром. “Другими” были здесь даже дожди – частыми и затяжными. Мне кажется, что и дождливую погоду и шум дождя я полюбила именно здесь, в Латвии. Когда еще не отзвенели последние дождевые капли, падающие в деревянную бочку, я выбегала во двор. Первый пробившийся из-за тучи солнечный луч озарял кусты белой сирени возле веранды. Сильный аромат белых цветов разливался в воздухе. Как здорово было зарыться лицом в мокрые ветки сирени и вдыхать этот чистый, упоительный запах цветов, наполненных прохладой дождя!
Лето пролетело быстро. А осенью я пошла в школу, в первый класс. Тогда же в нашем доме появилась няня, а моя мама вышла на работу. Простая и очень добрая, няня Прасковья из Пскова принимала близко к сердцу всё, что происходило с нами, и очень любила моего маленького брата. Скоро она стала настоящим членом нашей семьи. Нашу няню вспоминаю, будто свою родную бабушку. Мне нравилась ее забота и простое человеческое понимание.
В школе мою первую учительницу звали тоже Прасковьей. Прасковья Кузьминична обращалась к нам очень просто и как-то по-взрослому, уважительно. Вообще я тогда уже не чувствовала себя ребенком и порой совершала, как мне казалось, взрослые поступки. В четвертом классе я отказалась от пересдачи географии, чтобы исправить годовую четверку. Мне было очень неловко перед моими одноклассниками, и еще я считала это нечестным. Мои родители приняли мое решение без слов.
Первые уроки чистописания в первом классе вспоминаю с улыбкой.
- На - жим!– помогает нам учительница.
И наши перья скрипят вниз по линейкам тетрадки. Кончик моего языка, высунувшись, старательно помогает выводить букву.
- Без на–жи-ма!
Рука без напряжения послушно ведет перо уже вверх по бумаге. Буквы, в конце концов, получались ровные и даже красивые. Случались, конечно, порой и кляксы, которые портили нам жизнь. Потом появились стеклянные “непроливашки”. Такие чернильницы можно было уже носить в портфеле. Я стала первой в классе обладательницей очень красивой пластмассовой “непроливашки”. Мне привез ее из Ленинграда дядя Саша.
Наша учительница учила нас не только арифметике и чистописанию. Именно Прасковья Кузьминична открыла для нас замечательного детского писателя Аркадия Гайдара. Это случилось чуть позже, когда мы перешли уже в четвертый класс. Звенел звонок, заканчивались уроки, но никто не выходил из класса. Учительница доставала большую толстую книгу в твердом переплете. Мы очень ждали продолжения рассказов о Мальчише-Кибальчише, о судьбе барабанщика и героях Р.В.С.. То, о чем писал Гайдар, было близко нам, а что такое война, мы уже знали. Наша учительница на войне потеряла и мужа и сына, а в нашем классе учились дети, которые в войну стали сиротами. Война была одна на всех. Мы многое тогда понимали сердцем. Несомненно, умные Гайдаровские книги воспитали в нас дух патриотизма, любовь к своей стране, чувство сопричастности и сопереживания. А “Тимур и его команда” стала главной книгой моего детства и дорогим воспоминанием. В то время хорошие книги были еще редкостью, да и стоили дорого. И тем благодарнее наша память учителю, давшему нам возможность познакомиться с хорошими книгами, понять, как важно в жизни не быть бесполезными, не быть “глухими“, понять самих себя, узнать, какой большой и интересный наш Мир, как прекрасна наша Земля.
В школьной библиотеке книг на русском языке было тогда еще немного, и мои родители пользовались домашними библиотечками своих друзей. Летом я любила читать во дворе, расстелив на траве под соснами старую шубу. Наш двор был очень большой, и я знала каждый его уголок. Было просто здорово, что здесь мы могли пользоваться полной свободой. Можно было лазить по деревьям и, пока не видят взрослые, прыгать с крыши сарая в пушистое сено, ловить потерявшихся в кустах кроликов и качаться на качелях. Но было в нашем дворе особое место, где вдоль забора, заросшего лопухами, земля неожиданно подымалась небольшой горкой. Здесь росло удивительное дерево, цветущее мелкими желтыми цветочками. Ветви дугой склонялись до земли, образуя шатер. Сюда со своими братьями я приходила редко, по настроению, когда играть не хотелось. И здесь хоронили мы погибших воробьев. Чаще всего причиной их гибели были чужие кошки. Мы сооружали песчаный холмик и ставили над ним маленький крестик из веток. Потом садились на траву и молчали. Детская наша печаль была искренна. Это было грустное место.
В безветренную, тихую погоду в нашем дворе был слышен шум морского прибоя. Море было близко. Надо было только пройти до конца узкой, кривой улицы Карлинес, на которой стоял наш дом. Здесь заканчивался город, и начиналось море. Перед нами открывалась широкая полоса пляжа с песчаными дюнами, поросшими редкой осокой. Здесь всегда было ветрено, и пахло морем. Волна приносила на прибрежный песок маленькие ракушки. Но я их не собирала, как делали многие дети. У меня была совсем другая коллекция - разноцветные фантики от конфет. Были они очень красивые и еще хранили запах шоколада. Это была роскошь. В школе мы обменивались фантиками, но моя коллекция пополнялась с большим трудом.
Пустынный морской берег украшал старый маяк на каменной гряде. Неспокойные волны с шумом разбивались о большие камни, поросшие ракушками и водорослями. Высокие брызги добирались и до крошечного балкончика маяка, напоминающего капитанский мостик. Вечером мы приходили с папой на берег. Старый смотритель, папин знакомый, приглашал нас подняться на маяк. Отсюда открывались далекие горизонты. Оглянувшись, я видела дрожащие огоньки в низеньких домиках городской окраины. А когда зажигался маяк, было уже совсем темно. Мощный луч прожектора устремлялся в море. Я пыталась увидеть, где же он заканчивался. Вспыхивающий свет его тонул где-то далеко, лишь на несколько секунд освещая белые гребешки волн. Потом снова все погружалось во тьму, и море угадывалось лишь по шуму набегающей волны.
Как без света маяка блуждали бы в море корабли, так и без вентспилского маяка я не представляю своего детства. Маленький городок на берегу Балтики стал теперь большим портовым городом, красивым и современным. А что же старый маяк? Жив ли еще? Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как морские волны разбиваются о камни, и веселые брызги достают до маленького балкончика маяка, где когда-то маленькой девочке посчастливилось увидеть волшебный серебряный луч.
Жизнь в нашем городке была оживленной и не скучной. На окраине города, у самого леса, среди могучих сосен на большой поляне, которую назвали “певчим полем”, проходили праздники песни. Хоровое пение очень мне нравилось, и я записалась в школьный хор. Это были незабываемые яркие дни лета в Латвии. А в городском народном театре шли интересные спектакли на латышском и русском языках. Театральные увлечения коснулись и нашей семьи. Помню, папа поздно приходил домой из театра прямо в гриме с туго завитыми локонами волос. Только что в клубе закончился спектакль А.Н. Островского “Волки и овцы”, где папа играл Городецкого. Мне очень нравился папа в новом образе, только грим делал его каким-то незнакомым. Мама помогала папе умыться, а потом поливала из кувшина теплой водой на кудрявую папину голову. Вместе с водой на папу лились мамины упреки:
- Придумал, на старости лет в артисты!
А моему папе было тогда всего сорок лет, и ему нравился театр.
Я училась уже в четвертом классе, когда нас пригласили на спектакль народного театра. Когда в зрительном зале погас свет, в темноте таинственно поблескивал большой занавес, и какие-то неясные шорохи еще слышны были за кулисами. То волнение, которое угадывалось за занавесом, передалось и нам. Мы ждали начала чуда. Спектакль шел на латышском языке, а все роли исполняли дети. Сцена чудесного превращения Буратино очень мне понравилась, и декорации были сказочными. Если вы видели старый фильм “Золотой ключик”, то легко представите себе небольшую площадь, где стоял балаганчик Карабаса-Барабаса. Площадь же между нашей школой № 2 и городским клубом, где размещался народный театр, точь-в-точь была такой. В этом я была почти уверена.
Теперь я жила в мире иллюзий. Вскоре я пришла в детский коллектив народного театра. Здесь был особый дух, какая-то другая жизнь. Всё было очень интересно, и мир виделся как будто с другой стороны. Наш режиссер решил ставить “Золотой ключик” на русском языке. Начались репетиции, вернее, это были еще не репетиции, а громкие читки по ролям. Сначала мне дали роль крысы Шушеры. И, хотя мне не очень-то хотелось быть крысой, я на всё была согласна. Но вот прошло несколько дней, и все сказочно переменилось. Мне вдруг предложили сыграть Буратино! Сердце мое радостно забилось. Мы уже готовили спектакль, и в мастерской нам шили театральные костюмы, как вдруг всё неожиданно для меня закончилось – наша семья собралась уезжать домой.
Мы покидали Вентспилс, маленький, милый моему сердцу городок, где прошли счастливые дни моего детства. Рано утром на вокзал пришли друзья нашей семьи, и русские, и латыши. Прощай, Латвия! За окном вагона в лучах утреннего солнца проплывали румяные сосны, чистые озера, зеленые поля и приветливые хутора. Я тогда просто не думала о том, что оставляю. Мне не было грустно нисколько. И я уже представляла себе встречу с моим родным теплым городом и очень этому радовалась. На небольшой станции мы вышли из вагона, чтобы купить теплую картошечку с огурцами. Здесь мы услышали русскую речь. Наш поезд пересекал границу, и это была уже Россия. От счастья моя мама заплакала.
В Латвию мы больше не вернулись, а я вдруг загрустила. Я вспоминала свое детство в Латвии, как утерянный рай. Много лет жила я надеждой на встречу с городом моего детства. Потом воспоминания о Латвии, о певчем поле, о старом маяке на морском берегу и романтических соснах приходили ко мне все реже. Но белые сирени в каплях дождя снились мне еще очень долго.