С девяностых годов XX столетия в жизнь педагогов России прочно вошли Международные Рождественские образовательные чтения, которые стали прекрасным поводом для общения учителей нашей страны. После пленарного заседания огромное собрание расходится по интересам, и в течение нескольких дней идёт напряжённая творческая работа по секциям в самых разных уголках столицы.
Одним из таких уголков была гимназия святого Александра Невского (ныне она преобразована в Свято-Елизаветинскую гимназию при Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке), обретшая свой приют в помещении подворья Крестовоздвиженского женского монастыря в Москве, на Иерусалимской улице. Мне в течение уже многих лет приходится духовно окормлять эту одну из наиболее известных православных школ столицы. Мы готовились принимать высоких гостей – участников Чтений, пожелавших посетить нашу гимназию. Среди заявленных открытых уроков был и мой. Заранее выбранная тема не могла, на мой взгляд, не заинтересовать учителей-гуманитариев: «Значение художественного образа и педагогического литературного экспромта в нравственном воспитании школьников».
В самом деле, за современными технологиями общения, компьютерами, схемами и диаграммами легко упустить главное и мало-помалу растерять накопленные столетиями навыки общения – от уст к устам, от сердца к сердцу. На наших глазах расчеловечивается человек и блёкнет, вянет, обесцвечивается его речь. Между тем устное слово в народной разговорной традиции всегда опирается на художественный образ. Он благодаря словесному творчеству сказителя является тайной пружиной воздействия на ум и сердце слушателя! Вступая между собой во взаимодействие, словесные образы созидают особый художественный мир, соотносящийся с действительностью, историей, с её настоящим и прошлым. Очевидно, слово имеет власть над душами слушателей, образовывает, просвещает, пробуждает и вдохновляет их, конечно, при условии, если оно исходит от сердца и являет собой органичную художественную ткань, а не мёртвую технологическую ветошь.
Вот об этом-то мне и хотелось побеседовать с педагогами, избравшими нашу гимназию местом творческого обмена опытом. Но как это сделать в наиболее доходчивой форме? Тем паче что жанр открытого урока предполагает не отвлечённые рассуждения, не оторванный от жизни теоретический материал, но воспроизведение самой атмосферы общения педагога и учеников.
Классная комната оказалась переполненной взрослыми. Среди них, кажется, были и священники. Всегда, когда предстоит выступать перед коллегами, испытываешь некий страх. Это, конечно, не робость новичка, но трепет перед великостью поставленной задачи. Ты находишься не в положении учителя, но скорее собрата, который призван поделиться, как равный с равными, сокровищами своего сердца. В этом взаимном обмене мы черпаем ни с чем не сравнимую радость, ибо, хорошо понимая друг друга, по достоинству оцениваем всё то подлинное, что выстрадано многолетними трудами и становится теперь общим достоянием.
Для иллюстрации своей темы я решил рассказать слушателям историю, композицию которой продумал в общих чертах накануне. Взяв мел, я написал на доске крупными буквами: «Синий платочек». Он-то и должен был стать главным предметом моего повествования – образ, более чем хорошо знакомый всякому, любящему песни военной эпохи.
Представлю вам, дорогие читатели, главные сюжетные вехи этой истории. Неспешно развёртывая её перед учителями, я иногда делал необходимые методические комментарии.
Они вместе учились в школе в те предгрозовые тридцатые годы. Ещё в пятом или шестом классе она обратила внимание на сосредоточенного вихрастого мальчугана с золотой россыпью веснушек на курносом лице. Он, может быть, ничем и не отличался бы от своих товарищей, если бы не его огромные карие глаза, унаследованные им от мамы. В них было столько мягкости, сострадания и тепла, что мальчик казался несколько старше своих лет. Всецело занятый учёбой и спортом, он тогда не обращал никакого внимания на белокурую девочку с косичками, которая всегда встречала его появление в классе внимательным долгим взором, стараясь, впрочем, остаться незаметной для окружающих. Её любимым цветом был синий. На всех классных мероприятиях, в походах, на экскурсиях она покрывала голову синим платочком, который так шёл девочке-подростку с красивыми голубыми глазами. В старших классах наш юноша, кажется, впервые не без удивления обратил на неё внимание. Да и как было не заметить эту миловидную девушку с застенчивой, обаятельной улыбкой?
Постепенно они подружились. Им не нужно было много и долго говорить друг с другом. Друзья могли часами гулять по городскому парку и молча слушать военный оркестр, который исполнял самые популярные песни и марши той эпохи... Иногда девушка уходила вперёд по аллее, запруженной гуляющими, и юноше приходилось ускорять шаг, чтобы наконец увидеть родной синий платок, из-под которого выбивалась пшеничная коса, качавшаяся в такт движениям стройной фигуры. Однажды он получил серьёзную травму на соревнованиях и вынужден был надолго лечь в больницу. Три раза в неделю она посещала друга и молча сидела на краешке его постели, а он бережно держал её руку, и глаза его были исполнены благодарных слёз...
В июне сорок первого они готовились получить аттестаты, но грянула война. Одним из первых он явился в военкомат и, скрыв свой юный возраст, был зачислен в действующую армию. Она пришла провожать его на вокзал. Когда тронулся поезд, он стоял в открытом проёме вагона и безотрывно смотрел на синий платок, то исчезавший, то вновь появлявшийся в толпе.
Каждый день она ждала от него писем, но их приносили нечасто. Почтальон уже знал эту девушку с голубыми глазами. Её вопрошающий взгляд был понятнее всяких слов. А затем письма перестали приходить вовсе. Она перечитывала старые и иногда в своей комнате целовала так хорошо ещё со школьной скамьи знакомые ей буквы, сливавшиеся в неразборчивые строки перед её заплаканными глазами. Впрочем, ей не нужно было разбирать написанное, потому что она знала письма наизусть.
Однажды она с мамой зашла в храм и поставила свечу за воина перед огромной иконой Богоматери с Младенцем. Не зная молитв, девушка просто стояла перед возжжёнными свечами, пламя которых устремлялось к небу...
Годы шли в непрестанных трудах и заботах. Наконец страну облетела долгожданная весть о победе... Тот май никто из живых свидетелей всенародного триумфа не забудет никогда. Она радовалась вместе со всеми, но лишь близкие родственники и друзья могли догадаться, почему её глаза оставались печальными... Многие молодые люди пробовали переступить невидимую черту дружеских отношений, но она тотчас устранялась от малейших попыток подобного сближения.
Как-то в её доме раздался звонок. Дверь открыла мать. На пороге стоял молодой офицер в военной форме с вещмешком за плечами и двумя тяжёлыми сумками в руках. Над левым веком был заметен большой шрам, уходивший к уху. Несмотря на мужественную внешность, глаза излучали несвойственную военным людям мягкость. Лёгкое дрожание губ и бледность, проступавшая даже сквозь загар, выдавали его внутреннее волнение.
Мать не узнала гостя и пригласила его пройти в гостиную. Он осведомился, дома ли дочь. Та в синем платочке, с шалью на плечах, вышла в этот момент из своей комнаты и, онемев, бросилась к нему... Сумки с грохотом упали на пол... Они так и стояли обнявшись посреди комнаты, не проронив ни единого слова. С детской улыбкой девушка склонила главу на его плечо. Русая длинная коса в этот раз оставалась совершенно неподвижной...
Мой рассказ завершился. По первоначальному плану предполагалось обсуждение и затем – вопросы аудитории к выступавшему. Почему-то слушатели сидели неподвижно, и никто не обнаружил желания о чём-либо спросить. Честно говоря, и я был так взволнован, что совсем не хотел продолжения педагогических штудий.
Да, так бывает... Когда говорящий и слушатели вкушают некую полноту, когда насыщены и ум, и сердце, тогда молчание поистине оказывается златом. И каждый из присутствующих словно боится нарушить то единение душ, причиной которого стал словесный образ, облекшийся в законченное художественное произведение…
(Глава из книги "Учительство").