Свет

                ПРИЗРАЧНЫЙ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.

                1. Встреча

     Открыв дверь, Николай Гаврилович изумлённо вытаращил глаза и застыл от ощущения нереальности. На площадке стоял давно пропавший без вести лучший друг его детства и юности Серёга Ястребов и улыбался от уха до уха, из-за его спины выглядывала миловидная маленькая женщина с восточным складом лица и раскосыми карими глазами.

     На дистанции между порогом и праздничным столом была и длинная немая сцена, и бурные объятия, и взаимные знакомства, и насторожённый взгляд жены Николая Гавриловича – НиПиТо. Ему очень нравилось это забавное прозвище, которое Нина Петровна получила давно, когда ещё работала в детском садике воспитателем, а трёхлетний Валерка, не утруждая себя чётким произношением её имени-отчества, родил такую славную аббревиатуру «НиПиТо». Николай Гаврилович так и представил её Серёге, подчеркивая доверительность отношений, несмотря на двадцатидвухлетнюю разлуку. Воистину «нет уз святее товарищества», да и выросли они в то время, когда «господ» уже не было и ещё не было.

     Рад был Николай Гаврилович, словно помолодел на два десятка лет, да и Серёга, казалось, сохранил прежний, юношеский задор и юмор, хотя много, ой как много воды утекло, каждый прожил целую жизнь. Много можно бы рассказать и ему и Серёге, только что-то кажется незначительным, что-то стыдным, что-то не знаешь, как воспримут, да и времени за «рюмкой чая» не так уж много для четверых и даже для двух говорящих.

     Миловидная, маленькая женщина с раскосыми карими глазами оказалась жизнерадостной женой Сергея, найденной им на житейских перекрёстках где-то за «Кривым озером», как выразился Сергей, звали её Соней по-русски и этого достаточно. Соня не любила, а точнее не позволяла никому копаться в своём прошлом, там было много и непонятного, и неприятного, и незачем посторонним людям в личные проблемы вникать. Она так и представлена была «Соня по-русски» и на оказанное внимание ответила обворожительной улыбкой, открывая ровные жемчужные зубки. Только после третьего тоста сумбур разговора несколько поутих и беседа приняла более устойчивое направление.  Первым разомлел и разоткровенничался радушный хозяин, Сергей не спешил, а женщины пока ещё присматривались друг к другу.

     -Нет, ты вспомни, какое было время,- говорил Николай Гаврилович чуть заплетающимся языком,- институт, храм науки и мы в нём, и почти каждый профессор – легенда. Помнишь, как работали по ночам на станции и базе, ты ещё всё пытался внедрять НОТ, а как помогали друг другу в общаге? Наверное, сейчас студенты и не поверят, что так может быть. Но было же,… а наш стройотряд,- поддерживал его Сергей, подпадая под влияние ностальгии,- ведь главное было не деньги, а дело. Это мы потом стали понимать, что деньги кто-то получал всё же. Помнишь, как под Читой дорогу электрифицировали?

     - Ещё бы, Володька Ковалёв едва не утонул тогда в Ингоде, а Люба Сазонова потом всё хвасталась, что забайкальская закалка помогла ей навсегда избавиться от постоянных ангин. И ведь выполнили задачу, хотя не много мы и умели тогда. А сколько песен было перепето тогда, «бродяга забайкальский» даже стал гимном отряда. Нет, все же время было лучше, что бы там ни писали нам и не вещали из ящика.
     -Коля, так вещают-то люди, потому что им так нужно, а не потому, что, в самом деле, это истина.
     - А может быть всё дело в том, что вы тогда молодыми были, да и мы тоже, не правда ли, Соня?- иронично, сбивая волну воспоминаний, промолвила НиПиТо.
     - Да, конечно, и это тоже много значит,- улыбнулся ей Сергей,- помнишь, Нина «Горячий камень» у Гайдара? Конечно, своя прожитая жизнь - это сокровище, какой бы она ни была тогда и всё же я с Колей: лучше жилось, легче, морально легче.
    - Конечно,  были и сволочи и подонки,- снова включился Николай Гаврилович,- были и наверху, и в институте, и внизу, но наверняка их было меньше, чем сейчас. Как бы ни позорили сегодня прошлое, только идеалы делали своё, и пионерия, и комсомол, и кино, и телевидение, и театр, все понемногу.
     -Нина Петровна принесла фотографии и, бесцеремонно останавливая мужа, показывала гостям единственную дочку в развитии от малютки до невесты. Сейчас их дорогая Мариночка была в Германии, работала переводчицей и одновременно училась чему-то, чему, Сергей так и не вник.
     -Коля, позволь предложить тебе тост за наших дорогих подруг. Ну, вставай, вставай, за женщин  настоящие  мужчины пьют только стоя.
     Они встали, дружно выпили, а их дорогие подруги улыбались довольные и негромко аплодировали. Потом они долго курили на балконе.
     -Ты знаешь, Серёга, а я даже доволен, что на пятнадцатом этаже живу,- расслаблено говорил Николай Гаврилович,- уже который год страшно стало, внизу то стрельба, то грабежи. Помнишь, какая Москва была тогда? Гуляй в полночь - заполночь и никто не тронет, а сейчас страшно. Я так рад за дочь. И не потому, что она там зарабатывает марки и учится. Учиться можно и у нас не хуже, а страшно. Когда она здесь, я места себе не нахожу, если она задержится где хоть на десять минут. Хожу встречать к метро, и самому страшно тоже.
     -Коля, а помнишь, как ты за демократию ратовал? Радуйся.
     -Да я ещё пару лет назад готов был прыгать от радости, что стало можно говорить открыто, и называть всё своими именами. Но что-то не то вышло.
     -Вот и назови своими именами: вора - вором, узурпатора – узурпатором, а поддонка - подонком.
     - Не-ет, я лучше помолчу, посижу в своём «скворечнике» на пятнадцатом этаже молча. Не выходит из меня боец, да если бы и вышел, я просто не знаю за кого и за что бороться.
      Сергей был значительно трезвее хозяина, он хорошо понимал его и, чисто по – человечески, жалел. Люди разные и нельзя от другого требовать того, на что сам способен или что считаешь нормой, поэтому он не перечил и не поддакивал.
     -Коля, сколько же мы не виделись?
     -Почитай, двадцать лет с гаком.
     -Да-а. Расскажи, что можно, как у тебя складывалось?
     -Интересного немного, точнее, раньше было бы интересно, а сейчас нет. Аспирантура с трудом, денег не хватало постоянно, женился, благодаря Нине вот квартирой обзавелись, от родителей долго оторваться не могли, а сейчас их уже нет. После аспирантуры – НИИ, геройского не совершил, но и тунеядцем не был. Может быть, и взлетел бы выше, но столицу было жаль покидать, да и Нина за мной не поехала бы…. Да всё нормально было бы, если бы не этот бедлам. Воровать нас с тобой не научили, торговать противно, наука никому не нужна, да и сам я уже никому не нужен. А жить надо. Убивает даже не то, что платят мало, подработать можно при желании, убивает бессмысленность жизни. Все мы вдруг оказались как опавшие листья, оторванными от дерева жизни. Пойдём, Серёга, ещё выпьем.

     «Похоже, он с горя закладывает иногда»- подумал Сергей, входя за хозяином в комнату, - «умница, но не боец, он и тогда был отличным парнем, но почти всегда ведомым. Что ж, каждому своё, только не в том смысле, который реализуется под видом «демократических рыночных реформ».

      Ужин продолжался за полночь. Сергей заикнулся было о гостинице, но хозяева даже обиделись, они были рады и приятное сделать и самим пожить эти немногие дни полнее, чем обычно. Гости не заставили себя долго упрашивать. На вопросы «про жизнь» Сергей достаточно кратко рассказал о том, что он сейчас в Хабаровске, дети есть, два сына, уже взрослые, один во «Владике», во флоте, второй учится на строителя. Соня больше молчала, с довольной улыбкой поглядывая то на хозяев, то на мужа. Она впервые была в Москве и, невзирая на далеко не лучшую обстановку, надеялась многое посмотреть в столице.

                2. Сергей.

   Дороги, дроги. Для Сергея эти слова всегда ассоциировались с рельсами. С малых лет он хорошо их знал. Родился он  в маленьком посёлке на железнодорожной станции Кинель, вблизи Самары или Куйбышева, как какое-то время называлась Самара, в послевоенном 1947 году. Отец, не раз раненый, всегда водил поезда и на войне, и после неё. Сергей хорошо помнил своё детство с шести лет, точнее, с очень яркой картины большой скорби родных и соседей после смерти Сталина. Будучи смышлёным ребёнком, он видел, что произошло что-то большое и страшное, но тогда он не мог ещё задумываться над такими проблемами.  Потом всё его детство проходило под стук колёс. Даже в школе, на уроках труда их водили в железнодорожные мастерские, где он с удовольствием узнавал многие тонкости и принципы устройства разных локомотивов и путевого хозяйства. Он часто катался с отцом, которого все рабочее и машинисты уважали за твёрдое слово, честность и непримиримость к недостаткам и попустительству. Мать всегда и во всём поддерживала отца и во всех условиях тогдашней нелёгкой жизни старалась создать уют в их доме.

   Учился Сергей легко и с удовольствием, особенно, точным наукам и истории, а географию знал в основном по картам железных дорог. Когда он стал понимать своё место в детской иерархии, то, несмотря на рост, силу и возраст, всегда был непримирим к предательству, жестокости и грубым насмешкам и всегда был готов драться за правое дело, за слабых и обиженных. Он впитал с молоком матери и получил, как бы, эстафету из рук отца обострённое чувство справедливости и неуживчивый характер. Школьные годы шли своим чередом. Жизнь постоянно улучшалась и была наполнена событиями, малыми и большими. Помнил Сергей и первый спутник, и всеобщее ликование, когда Гагарин сказал знаменитое «Поехали» и ещё много чего хорошего. И к окончанию школы родители настойчиво советовали пойти в институт, да он и сам хотел того же.
   
   По окончании школы Сергей получил аттестат зрелости со всеми пятёрками и одной тройкой за экзаменационное сочинение. Директор школы объяснял ему, что сочинение написано на грани оценок хорошо и удовлетворительно, а чтобы получить серебряную медаль, надо директору везти сочинение в РОНО и доказывать, что оно заслуживает хорошей оценки. Будучи неуверенным, что это удастся доказать, директор предложил в аттестат поставить четвёрку, а медаль не требовать. На это предложение Сергей твёрдо ответил «Нет», поэтому и получил аттестат без четвёрок, но с одной тройкой. Выбор института был предрешён давно, только инженеров железнодорожного транспорта.

   Быстро пролетели пять счастливейших студенческих лет, в которых было всё: молодость, познание всего-всего, от песен под гитару до философских диспутов, любовь и дружба, спорт и планы на жизнь. А после института, в семидесятом, разбросала судьба сокурсников в разные стороны. Сергей по распределению уехал в Иркутск, с горячим сердцем и чистой душой. Сейчас, спустя столько лет, можно только предполагать, что бы было, если бы он попытался противостоять себе, приспосабливаться. Много позже, с началом этого безобразия, анализируя прошлое, Сергей пришёл к выводу, что у очень многих, если не всех, жизнь состоит из огромного количества случайных совпадений, ошибок, встреч, поступков. Но, то, что уже произошло, это закономерность, которая складывается из бесконечного ряда случайностей.

   В начале семидесятых обстановка в стране стала совсем стабильной, а в личной жизни  всё было иначе. Случайно встреченная девушка, с которой Сергей пытался создать семью,  оказалась не той закваски и, после первой же житейской неудачи, вызванной понижением Сергея в должности из-за, опять же, случайной аварии на его участке, отступилась от него. Оказалось, что ей нужен постоянный, нарастающий успех в жизни, достаток и известность. Она так и назвала Сергея неудачником, после чего он хлопнул дверью и уехал в Читу.
 
   На новом месте Сергей тоже рвался в бой, забыв оглянуться по сторонам и обеспечить фланги. По простоте и чистоте души он тогда не знал, что важнее не то, что люди говорят, а то, о чём они молчат. Короче, борьба с открытым забралом за справедливость и повышение качества работ не всем  начальникам нравилась. Сначала ему намекали, потом советовали уехать куда-нибудь, затем предлагали, но он, как всегда, резал правду – матку и лез на рожон. И, вот, в 75-м его подставили, опять-таки, на случайной аварии. Пять лет зоны, хорошо хоть два года «заработал».
После зоны уже новое возрождение, счастливая случайная встреча с Соней. Теперь уже продираться сквозь новый бесконечный ряд случайностей стало намного легче, больше смысла стало в жизни. Сергею теперь многое удавалось, жизнь наладилась.

   И грянула «перестройка». На Дальнем Востоке сначала она воспринималась как экзотика, потом, как надежда на освобождение от замшелости, затем выяснилось, что кроме разговоров и падения производства ничего нет. В конце концов бесконечная говорильня и подковёрная борьба в верхах привели к развалу страны в 91-м. Как болезненно это воспринималось тогда повсеместно, а на дальних рубежах особенно. Но жить надо, кто-то должен и дело делать. И Сергей в меру своих сил старался сохранить семью, себя и честно трудиться. Теперь, тоже случайно, удалось вырваться в столицу, показать Соне Москву и встретиться с друзьями. Самым близким другом, оставшимся в Москве, был Николай Гаврилович.

                3. Москва.

      На другой день была большая прогулка по Москве, которая на каждого подействовала по разному. Соня восхищалась многим, только грязь на улицах её немного огорчала. Наверное, так и должно было быть, ведь она не видела прежней Москвы и не могла сравнивать. НиПиТо помалкивала, Николай Гаврилович постоянно как бы извинялся, словно он сам был виноват во всех гадостях, наводнивших столицу в последние годы. А Сергей смотрел на всё широко открытыми глазами и часто стискивал зубы, сдерживаясь от резких оценок. В конце прогулки, когда уже шли домой, на вопрос НиПиТо «Как Вам Москва?» он не торопясь ответил:
     -Собственно, иного трудно было и ожидать, но язвы слишком уж оголены, даже притом, что Москва, как и каждая столица, поддерживается правительством за счёт провинций.
     -Ты ещё не всё видел,- виновато улыбаясь, сказал Николай Гаврилович,- знаешь, какие презентации закатывают и…. сколько нищих  на вокзалах? По-моему, даже в гражданскую войну такого не было.
     -Догадываюсь. И про «гражданскую» ты к месту упомянул. Ещё  Де-Кюстин, увидев, в начале прошлого века, пропасть между богатыми и бедными и предсказал революцию в России задолго до Маркса и Ленина. И сейчас, разделив общество на богатых и бедных, наши вожди заложили мину замедленного действия, безликвидную. Все революции и гражданские войны велись за социальное равенство. Вот и это разделение – причина и основа будущей гражданской войны. Тогда действительно страшно будет.
     -А что делать?
     -Я тебе не Чернышевский и не Ленин. Скажу только: умнеть надо, всем умнеть.
     Женщины говорили о своём. И, слава богу.
     - А хочешь, Серёжа, я тебе устрою встречу с Семёном Паиным, помнишь его? Он сейчас в журналистских кругах подвизается. Думаю, тебе будет небезынтересно.
     - С удовольствием.

     После ужина они сидели снова на балконе, курили и Сергей, не торопясь, рассказывал:
     -Сколько воды утекло с тех пор, как мы расстались после института. Прощались, обещали не забывать друзей, а друзьями считалась вся группа. Только жизнь,  всё равно, по-своему распорядилась. Кто-то погнался за славой, другой за длинным рублём, третий погряз в быте, четвёртый рвался к власти, пятый нравился женщинам, шестой – самому себе, кого-то прельстил Запад и так далее. Словом, как и везде, в любой среде, в любые времена. Я вот поехал «за туманом и за запахом тайги», это я потом всем так говорил, но себе-то трудно лукавить, конечно, хотелось заработать и денег, и положения. Думал, вот сейчас  я с молодыми силами горы сверну, а потом вернусь в столицу солидно, весомо. Только не один я там был, были и другие и тоже честолюбивые, так что надо было уметь и локтями толкаться, а мне, Николай, не хватило чего-то, или наоборот – было слишком много. В общем, где-то я перешел дорогу кому-то, не смолчал где надо, не сумел разобраться в «расстановке сил», где-то сделал неверную ставку, одного недооценил, другого переоценил, короче, стал сначала неудобным, а потом лишним. Понять же этого во время не хватило опыта и мудрости, полез «в картуз за ватой» и нарвался.

   Это я потом понял, что так оно и должно было быть. Словом, подсидели меня очень аккуратно и угодил я на «пятерик», как сказали бы здесь «В места не столь отдалённые», а там и в самом деле недалеко, из-под Читы в Нерчинск. Сначала от обиды хоть в петлю, а потом - ничего, освоился. Оказалось, Коля, там тоже люди, конечно, по иным законам живут, но живут. Кстати, хороших людей там было едва ли не больше, чем сейчас на улицах «Златоглавой», столицы «свободного демократического государства».

   Мне, Коля, наверное, сильно повезло, трое друзей взяли меня под опеку и очень многому научили. Во-первых, молчать и слушать, во-вторых, разбираться в людях и ситуациях, в-третьих, принимать разумные решения, которые можно выполнить, в-четвёртых, уметь ждать и выбирать момент для действия.  Ох, и хороша же школа!

   Если бы в институте дали хоть десятую часть этих знаний,  насколько бы легче нам было шагать по жизни. Сумел я там, Коля, заработать пару лет «выслуги», то есть сократил себе срок на два года. А потом надо было снова вживаться в вольную жизнь, а это труднее, чем к зоне привыкать: все на тебя смотрят, как на изгоя и никому ничего не докажешь, будь ты стократ прав, но если попал, то уже меченый жизнью. Помнишь, Чапаев раненому комбригу говорит: «Ну и дурак. Пуля не разбирает, а ты разбирать должен, чтобы всякой дурацкой пуле свой лоб не подставлять». И он, знаешь, прав, если попал «на зону», то сам виноват, что не сумел во  время  избежать этого. Может быть, подсознательно, но люди правы, считая тебя изгоем. А я уже стал мудрее и не полез на глаза «чистеньким», не стал унижаться просьбами и ходатайствами, я остался в тех краях, там много таких же и как выживать среди них я уже знал. А образование и опыт со временем сделали своё дело. Ещё низкий поклон Соне, вот умница, и во время пересеклись наши дороги. Она словно чувствовала моё состояние и умело лечила душу. Мы встретились через полгода после моего освобождения в городе с красивым названием «Свободный» и с тех пор вместе.

   Двигался же я почему-то всё время не на запад, а на восток и так докатился до Хабаровска. А сейчас ничего, и должность хорошая – в управлении дороги целый ЗАМ, хотя далеко и не первый, и жильё есть и даже дачка, и дети подросли. Столица, что ж, она хороша, но не могут же все в столице жить, многим здесь делать нечего будет. В конце концов, всё создаётся там, в провинции, а столица только высасывает и потребляет.

     - А не перегибаешь ли ты, Серёжа, со своих провинциальных позиций? Может быть это ненависть, рождённая завистью?
     - Да нет, Коля, это болезнь не только нашей столицы, это удел всех столиц. Зависть, может быть, и есть, но на ненависть она явно не тянет. А ты что, разве не согласен, что больше половины здесь делают никому ненужное дело?
     - Согласен,- свесив голову через перила, придавленным голосом говорил Николай Гаврилович,- сейчас даже не половина, а четыре пятых и более. Даже я сам раньше считал себя нужным, а теперь ни НИИ, ни я в нём никому не нужны. А что мне делать? Я здесь прожил жизнь, умею делать только то, что делал всю жизнь, переучиваться поздно, а жить и зарабатывать надо. Кому плохо, тот во всём клянёт власти, так уж мы устроены и я здесь не исключение.
     - Что тебе возразить? Ты, конечно, прав, власти должны установить законы и следить за их исполнением. Пока нет ни того ни другого. Конечно. Коля, власть захватывает самый сильный и власть всегда безнравственна, всё это ты знаешь и без меня, а где выход я, тоже, пока не знаю точно, только начало выхода знаю и повторю ещё раз: умнеть надо, всем умнеть надо, тогда труднее нас будет загонять в тупик.
     - А вот у Сёмы Паина  другие ответы на подобные вопросы. С ним интересно, но он очень уж активен, подавляет своей энергией. По нему всё раньше было не так, а теперь всё надо делать так, по какой-то, якобы, всем известной схеме и будет всё хорошо.
     - Кому хорошо? Коля, мы не первый день живём на свете и многое уже знаем. Для жизни нет понятия «хорошо или плохо». Например, тебе хорошо в твоей уютной, тёплой двухкомнатной квартирке, а другим нужны трехэтажные особняки с охраной, поварами, садовниками и так далее. Так что такое хорошо и что такое плохо только Маяковский знал, я же знаю что такое лучше и хуже. Твоя уютная квартирка явно лучше продуваемой всеми ветрами сельской лачуги под соломенной крышей без газа и отопления, в каких ещё живёт достаточно много крестьян, кормящих и нас с тобой, и Сёму Паина, и министров с депутатами. Ведь нам всем и каждому в отдельности плохо не потому, что мы плохо живём, а потому, что другие живут лучше нас. Представь себе на минуту такую утопию: каждый из нас может спокойно сесть в свой белый «Мерседес» и поехать, куда ему вздумается. Кто при этом больше всех пострадает? «Новые русские», потому что как же так, всем так же хорошо, как и им, это смерти подобно. Нет, надо обязательно, чтобы другим было хуже, тогда: я в «Мерседесе», а остальные в трамвае, вот это жизнь! Как говорил Николай Амосов: счастье – это всего лишь возбуждение центра удовольствия, по разным поводам, но никогда стойко, а только до адаптации. В нашем случае,  центр удовольствия возбуждает не то, что я в «Мерседесе», а то, что остальные в трамвае, а я в «Мерседесе».
     - Я как- то не думал об этом, наверное, ты прав, хотя Сёма Паин с тобой вряд ли согласится, а его друзья тем более.
     -Что, у Сёмы есть друзья?
     - Конечно, я несколько раз бывал у него, в их политически активной компании, ох и востры на язык многие из них.
     - Друзья? Хотя это слово отражает большой диапазон отношений, ведь нет чёткого определения, как и в понятиях: много, хорошо, ярко, мрачно, сильно, больно. На свете вообще немного конкретных понятий, к сожалению. Поэтому, наверное, и столько путаницы в головах людей. Например: завоеватель Наполеон побеждён, но он герой, завоеватель Гитлер побеждён и он – преступник, Сталин победитель, а кто он?
     - Серёжа, оставь это истории. По-моему рано ещё его судить, слишком мало времени прошло, прожито. Вот прокричали, что всё было плохо и неправильно, сейчас, дескать, мы тут строй поменяем и…. заживём. Дудки. А что будет через десять, двадцать, пятьдесят лет? Ты знаешь? Нет. И я не знаю. И тот, кто кричит, тоже не знает. Не поменяются ли оценки?
     - Думаю, что обязательно поменяются и полностью согласен, что мало лет прошло, но думать-то всё равно приходится, жизнь заставляет.
     Озябнув, они пошли в комнату, где их давно уже ждали женщины, которые не могли так быстро установить душевные отношения и потому скрытно скучали.

     Вскоре усталость и разность часовых поясов сделали своё дело. Только Николай Гаврилович долго не мог уснуть, в голову лезла всякая всячина: почему-то вспомнились диссиденты его молодости. Как это было модно! Дух захватывало от их смелости, а где они сейчас-то? Тогда они были бессильны что-либо изменить, но могли громко сказать, хотя и из-за «бугра», назвать вещи своими именами, а сейчас? Сколько говорено по поводу ГУЛАГа, ленинской жестокости, тогда со смелостью, теперь больше по моде, но и тогда и теперь всё это в отрыве от общественной психологии и времени.

   Прошлое прожито и каждый судит его по-своему, по тому, как он сам и его близкие прожили, оправдались ли ожидания, реализовались ли возможности. И единых мнений быть не может: «петли дверные многим скрипят, многим – поют». А сейчас, сегодня живёт и действует преступник, не меньший, чем автор ГУЛАГа и его окружение не менее зловеще. Это наш президент «со товарищи», а правозащитники всё талдычат о прошлом, о репрессиях, а о правах человека в сегодняшнем дне говорят лишь абстрактно: есть закон, позволяющий в суд подать. Ну и что? Можно подумать, что наш суд – это ведомство Фемиды. Там те же люди из нашего общества, из его психологии, которые вчера сделали ГУЛАГ и психушки, а сегодня ограбили простой народ до нитки. Так чего же мы хотим от прошлого? Где эти ужасно смелые правозащитники? Почему они ничего добиться не могут, и чем это состояние отличается от ГУЛАГа? Даже громко назвать вора - вором, преступника - преступником не могут. Боятся. Мерзкий Жириновский может, а интеллигентные правозащитники нет. Вот оно и всё, вся психология. Так кого же винить?

     Николай Гаврилович посмотрел на часы – четверть четвёртого, вспомнил старую шутку о том, что чтобы уснуть надо лечь на спину, расслабиться, посчитать до пяти, а не получится, то до пол-шестого, и незаметно явь перешла в сон.

                4. Первый салон

     Семён Паин, их однокурсник по институту жил на Фрунзенской набережной в большой квартире сталинской постройки, он давно уже выбросил из головы всё, чему их учили, и надёжно обосновался в журналистике. Сначала писал хвалебные оды соцсоревнованию, а сейчас для него наступило золотое время: чем скандальнее публикации, тем лучше, главное - стиль изложения, хлёстко, остро, а о фактах можно не очень-то заботиться, кто их проверит? Придумывай что хочешь, желательно о людях не первого эшелона, а второго-третьего и давай любые выводы. Главное говорить то, что от тебя хотят слышать сейчас, сию минуту, а не то, что есть на самом деле. Лишь бы угодать, что от тебя хотят слышать или читать твои читатели и власти. А для этого приходится регулярно «опускаться в массы».

    Писал он очень активно, сначала про зверства ГУЛАГа, потом про подлости недавних  чиновников (как будто не таких же в ГУЛАГ отправляли), походя, поплевал немного на Ленина, клеймил мафию последних годов советской власти, а потом «зверства» следователей, разоблачавших эту мафию, хвалил первых кооператоров, а потом рассказывал, как отмываются преступно нажитые деньги. В общем: всего понемногу, главное, чтобы «в струю». И успех был, и деньги, и «круг друзей», хотя он хорошо понимал, что эти «друзья» его в момент сожрут, попробуй он отступить от правил игры хоть на полшага. Но Сёма не унывал, тыл у него крепкий был, и здесь, в Москве, и там…. Он в любой момент теперь мог взять загранпаспорт и оказаться хоть в Париже, хоть в Тель-Авиве, где уже было достаточно и родственников, и партнёров.

     Николая Гавриловича и Сергея Сёма встретил радушно. Он всегда был добр к Николаю: во-первых, это работало на имидж «демократического журналиста», во-вторых, Николай никогда не мог стать оппонентом, а был только источником одного из многих мнений по темам, а в-третьих, Сёма просто по старой памяти неплохо относился к Николаю, чуть-чуть даже сентиментально. Сергей же был для него пока просто «белым пятном».

     В этот вечер у Семёна собрались некоторые из его товарищей, которые сейчас с удовольствием стали называть себя «господами». В глубоком кресле сидела полноватая дама, явно молодящаяся, что ещё больше подчёркивало печать времени на её довольно красивых крупных чертах лица. Ольга Молоканская, журналистка, как представил её Семён. Николай Гаврилович знал её, как знал и по её публикациям, что пишет она по заказу, хотя всегда не упускала случая подчеркнуть, что независимость журналиста – её кредо. Она и здесь- то была как бы по заказу. Дело в том, что Семён, оказывая ей иногда знаки повышенного внимания, будоражил чувства своей жены, болезненного вида худощавой брюнетки Эльвиры, которую Сергей видел впервые и сейчас с удовольствием рассматривал. Эльвира немножко суетилась, создавая уют, она больше всего внимания уделяла именно  Сергею, потому что он один был новичком в этой компании и ещё почему-то необъяснимому.

     Рыжий, бородатый, развязный и подвижный «господин» оказался старым знакомым. Это был Яша Либерзов, который учился курсом позже в их же институте. Правда после института он не стал железнодорожником, а ринулся в искусство за славой и красивой жизнью. Сейчас он был заштатным режиссёром на телевидении, но амбиций у него было явно больше, где-то на уровне Феллини или Виктюка. Этакий гений, которого по чьей-то злой воле ну никак не признают народы и правительства. А жаль, будущее без «гениев»- преснятина.

    С «гения» не сводила восторженных глаз красивая длинноногая девушка Лариса. Вообще-то её привёл довольно молодой крупный сильный парень, он одет был ярко: в красивую куртку с блестящими молниями, галстук с замысловатым зелёно-оранжево-голубым рисунком, брюки свободного покроя цвета морской волны, но правой руке сверкала крупная печатка. Николай Гаврилович незаметно представил его Сергею как коммерсанта, который принят в доме Сёмы и в этой компании в основном за то, что щедр на подарки и гостинцы. А у его Ларисы весь облик выражал нетерпеливое желание известности, популярности, хоть какой, хоть скандальной. Она была готова на любое предложение режиссёра, но тот пока кроме себя ей предложить ничего не мог.

   Леона Рыбака представил хозяин, который оказался рядом с Сергеем в то время, когда Леон произносил какую-то горячую тираду на политическую тему. Леон был членом бюро или политбюро какой-то партии, где звучала и демократия, и свобода, и Родина, и ещё что-то, но название этой партии Сергей так и не запомнил. Смотрел Леон на всех с загадочной полуулыбкой, словно он один обладал знанием истины в последней инстанции, и решал для себя проблему выбора момента, когда эту истину обрушить на головы неразумного плебса. «Очень колоритная фигура»- отметил про себя Сергей.

     Ещё один человек был в комнате, он сидел в углу за торшером и был мало заметен. Он и одет был во всё серое и малозаметное. Сначала Сергей даже не понял, зачем здесь этот человек, которого звали Иваном Петровичем Сидоровым, как он потом сам представился, оказавшись рядом с Сергеем и вступая с ним в короткий обмен репликами. Но потом Сергей отдал должное Семёну: без Ивана Петровича этот маленький салон потерял бы больше половины своего шарма. После взаимных приветствий гости Семёна продолжили, видимо, прерванный разговор:

     - Яша, ну когда же мы увидим твои шедевры на экране, хотя бы на малом, вот в этом доме, в этом кругу?- ехидно спрашивала Ольга, обводя всех взглядом, полным собственной значимости.
    - Трудно, ох как трудно пробиться. Сейчас вместо прежней цензуры стала другая, денежная. Ты знаешь, сколько надо, чтобы простой клип снять, я уж не говорю о фильме. А замыслов много, портфель туго набит и от авторов отбоя нет,- с небрежностью сановника от искусства цедил Яша,- а спонсоры пока не понимают или не хотят понимать роли искусства в жизни и благоустройстве общества.
     Коммерсант, которого, как потом уяснил Сергей, все звали Игорем, насторожился, понимая, что камень в его огород, потом повернулся к Яше, махнул рукой и сказал, как о давно наскучившем:
     - Отстань, не до вас, тут налоги, взяточники да рэкетиры замучили. Знаешь ли ты, «гений», сколько нужно отстегнуть, чтобы привезти в Москву партию косметики или продуктов, я уже не говорю про более сложные вещи. Официально всё заплати, плюс «на лапу» за лицензию, таможенникам, ментам, рэкетирам. Всех и не перечислишь.
     - Да хватит плакаться,- с той же миной отреагировал Яша,- ты же всё равно всё ценой вернёшь.
    - Вернёшь-то, вернёшь, а, думаешь, мне безразлично, как смотрит на меня покупатель, переваривая эти цены? Нет-нет, да и задумаешься, а долго ли терпеть-то будут?
     - Будут. За 70 лет коммунисты всех приучили терпеть, никуда они не денутся. На них тебе должно быть наплевать, а вот искусство тебе, вам нужно, чтобы легче их в узде держать.
     - Я глобально не мыслю, мне бы своё удержать.

     Лариса переводила взгляд с одного на другого, как бы оценивая, что лучше: надёжное благосостояние сейчас, но без изыска, как бы «синица в руках» или возможная известность, слава под крылом Яши, но без гарантии, заманчивый «журавль в небе». За ней наблюдать было интереснее, чем слушать набившие оскомину разговоры всё о том же.

     - А 70 лет здесь совсем не к месту,- сказал из своего угла Иван Петрович,- разве 170 лет назад было иное? Кто-то сказал насчёт двух бед в России: «дураки и дороги» и ещё одну хорошую фразу: «к нам едет ревизор». И что же сейчас изменилось? Оля, ты лучше всех должна знать жизнь, как?

    Ольга отмахнулась, видно Иван Петрович чаще других докучал ей своими замечаниями, а ответил за неё Семён, не желая обострять спора:

     - Да, Иван, ты правее Яши, и 100, и 150, и 200 лет было многое из того же, и вообще, время меняет средства связи, технологии, условия быта, но мало меняет людей. И сейчас «к нам едет ревизор»…. и все на ушах стоят. Но не в этом дело. Дело в том, как и когда мы сумеем перейти к лучшему образу жизни.  Я не хочу утверждать к какому образу, западному или восточному, но к лучшему.
     - А вот когда народ поумнеет и поймёт, за кого надо голосовать на выборах, тогда и дело пойдёт по-другому,- изрёк Леон Рыбак
     - Это за кого же голосовать, за вас, что ли?- взвилась Лариса,- а что вы можете дать нам, мне, каждому? Все ваши лозунги, почти, как и старые, советские: «свобода, равенство, демократия, Родина». Всё это уже было, было и прошло. Я хочу жить сейчас, а не в «светлом  будущем».
     -Слова, может быть, и те же, но их понимать надо по-другому,- назидательно сказал Леон,- коммунисты совершили насилие над народом, узурпировали власть и обратили народ в рабство, хотя лозунги были привлекательны: свобода, равенство и братство. Мы же предлагаем свободу не от собственности, а обеспеченную свободу, свободу реализовать себя, свободу, основанную на собственности и, конечно же, полную демократию и сильную Родину, способную защитить каждого. Это и есть залог светлого будущего. Плохо только то, что это трудно доходит до людей, даже до журналистов и режиссёров.
     - Перестань,- как-то буднично, словно о том уже давно переговорено, сказал Игорь, закуривая сигару,- журналисты и режиссёры могут сколько угодно говорить о свободе и демократии, но если завтра у меня хватит денег, то они будут проповедывать хоть коммунизм, хоть фашизм, хоть чёрта с дьяволом, стоит только заплатить.

     Ольга вспыхнула и ринулась, было в бой, но Игорь остановил её жестом и продолжал:
     - Не надо, Оля, продаётся всё: от коробки спичек до президентов республик, всё дело лишь в цене. Так было, так есть и так будет.

     Сергей посмотрел на Ивана Петровича, тот довольно улыбался. Семён опять попытался сыграть роль арбитра:
    - Успокойтесь, конечно, идея коммунистов это идея-фикс. Попытка уровнять разных людей и не могла привести ни к чему кроме жертв и нищеты, да и сам захват власти был преступлением коммунистов, но не об этом речь. Почему сейчас всё идёт со скрипом, идеи-то хорошие, а не реализуются. Леон прав, что надо разумно выбирать, хотя и не обязательно его партию.
     - А кто сказал, что идеи хорошие,- неожиданно подал голос Николай Гаврилович,- что в них хорошего, если они меня к нищете ведут. Леон, а кем ты себя видишь, если твоя партия власть возьмёт? Рабочим или начальником?
     - Свободным гражданином великой демократической страны.
     - Слова это, Леон,- снова выступил из своего угла Иван Петрович,- пустые слова. Ты же не хуже меня знаешь, что «хотели как лучше, а получилось как всегда». Чубайс с Гайдаром всех ограбили в угоду единицам. И чего хорошего? И твоя партия сделает то же самое, только персоналии могут быть другими. Ты читал, Леон, Де-Кюстина?

     Сергей насторожился.
     - Нет, ну и что? Всё равно собственность - гарантия от всех потрясений и революций,- уже защищался Рыбак.
     - Так вот: Де-Кюстин гарантировал революцию в России через полвека и это он сказал за 30 лет до рождения Ленина, хотя частная собственность процветала, даже собственность на крестьян.
     - Не ровняй, то была собственность рабовладельческая, а мы - за демократическую.
     - Опять спорить не о чём,- вмешался Семён,- конечно, революция не случайность, а закономерность, только после неё-то не стало лучше, о чём сейчас и сожалеем.
     - Оля, сколько лет в твоей газете звучит рефрен: «коммунисты во всём виноваты с самого своего рождения». И в гражданской войне, и в репрессиях, и в застое, и в афганской авантюре, и даже в перестройке,- снова выступил Николай Гаврилович,- а скажи, они что, с  Марса прилетели или это часть нашего общества, притом, далеко не малая и выражали они волю наших людей, не инопланетян. Так, может быть, «преступления коммунистов» это и есть закономерное состояние общества. Подтверди, Серёжа.

     Внимание всех обратилось на Сергея, даже Ольга, готовая вступить в спор, так и осталась с открытым ртом. Сергей понял, что все явно ждали, чтобы он вступил в разговор, как бы заявил о себе. Да и неприлично было дальше молчать, словно секретный сотрудник КГБ, но будоражить публику было ни к чему,  и он решил просто поддержать того, с кем пришёл:

     - Из истории мы знаем много больших бунтарей, Спартака, Разина, Пугачева и других. Кто-то ими восхищается, кто-то осуждает или проклинает, но не в этом дело. Что приводит к бунту? Богатство и власть, а совсем не Разин с Пугачёвым. Пугачёва создал Царь или царица, вызвали к жизни, вырастили и воспитали, победили и казнили. Коммунизм создал тоже царь, но не победил. Поближе к нам: диссиденты - ого! Как мы все ими восхищались недавно, а на самом деле они – пугачёвцы, рождённые и взлелеянные властью. Суть-то не меняется, власть и деньги рождают своих врагов, видимо не могут без этого. И сейчас: красно-коричневые, жириновцы, анархисты, монархисты, коммуно-патриоты…. Опять та же суть- пугачёвцы, взращённые деньгами и властью. Тут кто-то упоминал Чубайса с Гайдаром, по-моему, они сейчас заложили мину замедленного действия, разделив общество на богатых и бедных. Через одно-два поколения она бабахнет и неважно, как будут называться будущие бунтари, всё равно они будут пугачёвцами.
     - Слышишь, Оля,- снова отозвался из угла Иван Петрович,- выходит: коммунисты были пугачёвцами, а потом стали родителями пугачёвцев, а вы там всё одно и то же, коммунисты во всём виноваты.
     - На то она и пресса,- поддакнул Игорь, опять прикуривая сигару.

     Ольга так и осталась с открытым ртом, не нашлась сразу, чем возразить и момент был упущен. Рыбак сидел, сосредоточенно переваривая услышанное, и, тоже, видимо, не нашёл сразу слов ни за, ни против. Бородатый режиссёр Яша неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя сказал очень значительную фразу и, казалось, сам испугался своей смелости:

     - Споры и поучения в данном случае, по-моему, некорректны, потому что всегда присутствуют интересы. И Вы тоже преследуете какой-то свой интерес.
     - Конечно,- сразу согласился Сергей,- я не хочу, чтобы меня топтали за то, что я с кем-то не согласен, как того не хотели диссиденты, коммунисты при царе и вообще все пугачёвцы.  У всех есть свой интерес и это хорошо. Вся задача-то в том, чтобы выбранные нами чиновники определили «правила игры», максимально устраивающие всех.  Чтобы предприниматель имел своё за свой труд, но и рабочий тоже. Чтобы вор и рэкетир сидели в тюрьме, чтобы пресса не только жареные факты давала, но и отвечала бы за клевету и разжигание войны, будь то национальной, религиозной или идейной. Чтобы режиссёр мог выразить себя без всякого спонсорства, но чтобы его творение делало людей чуточку добрее, а общество чуточку лучше.

     Семён довольный улыбался. Честно говоря, от Николая Гавриловича он никогда не ждал шокирующих высказываний, а Сергей был всё-таки «терра инкогнита» в некоторой степени: после стольких скитаний этот давний сокурсник с неуживчивым характером мог и взорвать его маленький салон. Слава богу, что он не только бунтарь, но и достаточно умён. Эльвира, хлопотавшая с чаем, заслушалась Сергея и сейчас, стоя в дверном проёме, влюблённо смотрела на него, пряча руки под фартук.

     - Хотелось бы во всё это верить, только жизнь говорит о другом,- нашёлся, наконец, Рыбак,- люди разные и интересы слишком разные, а бывшие «правила игры» были надуманные и жесткие, поэтому и угодили мы в пропасть, а цивилизованный мир давно построил демократическое общество без всякой идеологии.
     - Это, Леон, мы уже слышали,- подзадорил хозяин,- только вот в чём сомнение: если посмотришь программы всех партий, то они как близнецы, все за благо народа, против войны, за свободу и демократию, но эти вещи все понимают по разному, а «рулить» будут конкретные люди. Посмотри на свободных журналистов и режиссёров, вот они перед тобой. Гайдар-то что декларировал - свободу, а получилось «как всегда».
     - И, тем не менее, возврат не должен состояться. Лучше голодная свобода, чем сытая тюрьма,- продекларировал с пафосом Рыбак.
     - Вообще-то, лучше сытая свобода,- резонно заметил Игорь, и все засмеялись.
     - Леон,- обратился к Рыбаку Иван Петрович из-за торшера,- а ведь ни в одной программе коммунистов никогда не было записано ни ГУЛАГа, ни репрессий, ни железного занавеса, сама-то идея живёт века и не умирает, и, надеюсь, не умрёт, а воплощали её конкретные люди в конкретное время и что-то получилось. Согласись, на практике не только негатив, но и плюсов много, хотя чего больше пусть каждый решает для себя сам. Так и с твоей идеологией, хотя ты говоришь, что её нет. Есть она, и, может быть, даже не плохая идея собственности, свободы и открытости, только воплощать её в случае вашей победы будут конкретные люди. А потом, когда на меже один фермер убьёт другого, то, что тебе скажут сироты убитого? А попытаешься властью регулировать эти человеческие отношения, опять легко можешь впасть в тоталитаризм со всеми его огрехами. Это только один пример, а их ты-ся-чи. И косой взгляд покупателя, как говорит Игорь, и косой взгляд обиженного батрака тоже могут обернуться выстрелом или ударом из-за угла. Значит,  свободу надо ограничивать, а кто будет ограничивать и до какой степени?
     - По «правилам игры»,- веско сказал Рыбак,- всё по закону, а законы принимать гласно.
     - Принимать можно гласно, а применять согласно. Если можно купить таможенника или «мента» сейчас и очень даже просто, то с приходом твоей партии они что, изменятся?
     - Ну, не сразу, их надо отбирать и воспитывать, но примеры-то налицо – Запад не имеет наших проблем.
     - Да не хвали ты Запад, без удержу, снова спокойно и веско говорил Игорь, - там тоже чиновники продаются, только дороже стоят. Так сказать, по доходам и расходы. Разница, очевидно в чём-то другом.
     - Конечно, в другом, - едва заметно дирижировал разговором хозяин,- коллективизм или индивидуализм, вот в чём альтернатива.
     - Да,- не сдавался Рыбак,- и коллективизм потерпел полное поражение в этом соревновании. Факты, как говорят, упрямая вещь.

     И опять неожиданно для всех и особенно для себя бородатый Яша выдал очень значительную мысль:
     - Не так просто, Леон, у тебя только чёрный и белый цвет, а мир полон полутонов. Некоторые в одиночку идут к полюсу или на Эверест, но согласись, что командой то же сделать проще и легче. И обратная крайность: все должны жить одинаково, по уставу, как в армии, а я не хочу, и ты не хочешь. Истина же, скорее всего, где-то посередине. При индивидуализме, при сегодняшней политике видишь, что получается, господа и рабы и это неизбежно, а коллективизм вчера дал обезличку, бесхозяйственность и упадок. Есть же «золотая середина», только надо её найти и к ней прийти.

     У Ларисы блестели глаза от восхищения и от причастности к столь «умным» разговорам. Ольга почему-то сникла.  Сергей больше не афишировал себя, а только слушал. Семён внимательно следил за беседой, всегда готовый подправить её течение. Эльвира заставила стол чашками, закусками и настойчиво пыталась собрать всех к столу, но перебивать говорящих не решалась, Семён ей этого не позволил бы.

     -Яша, даже чай пить в кругу друзей лучше, чем одному, а водку тем более,- пошутил Иван Петрович, подсаживаясь к столу,- а «золотую середину» должен подсказать не Леон или другой идеолог, а сама жизнь.  Например, по серьёзному заниматься полеводством, наверное, лучше бригадой, причём состав её может быть разным на Дону, в Поволжье или на Вологодчине, при выращивании хлеба или клубники. Если частник один будет владеть большим хозяйством, землёй, то неизбежно будут помещики и батраки, а лучше всего, если собственность общая, но каждый точно знает свою долю в общем и свою прибыль. Часы ремонтировать или делать причёски можно и в одиночку, а строить дома или автомобили вряд ли. Пойми, Леон, плохо было загонять людей наганом в колхоз, очень плохо, но и выгонять из колхоза в фермеры силой так же безнравственно, как и первое. Вот отсюда и сопротивление. И не обижайся на людей, что не голосуют за вас. Вы несёте то же насилие, что и большевики, думаете не о людях, а о себе. Почему вы считаете себя умнее других?

     Ольга, устав от молчания, решила поддержать Леона:
     - Они опираются на закон природы: «сильному - больше достаётся». Люди разные и все не могут жить одинаково, один способен быть лидером, ведущим, руководителем, а другой только ведомым. Каждому своё.
     - Оля, помилуй бог, ты уже заговорила цитатами Фюрера,- съехидничал  Яша,- это закон фашистов, а не природы, не правда ли, Серёжа,- вдруг он обратился непосредственно к Сергею.
     - Нет, Яша, фашисты тоже кое-что от природы брали. Конечно люди разные и силы у них  разные, но есть и другие законы, «кто не работает, тот не ест», например, тоже закон природы, но важнее, по-моему, другой: при всех природных различиях в силе и талантах каждый человек рождается голеньким, без собственности и, уходя, ничего с собой не уносит. Вот и хорошо бы сделать так, чтобы быть ближе к закону природы, чтобы в начале жизни каждый обладал равным состоянием, а потом кто что заработает, а уходя, всё оставлял бы обществу. Короче, изменить законы наследования. Но интеллектуальная сущность человека пока противится этому очевидному закону природы. И получается, что один самим фактом своего рождения обречён на немыслимую роскошь, а другой не может даже получить образования по бедности, и вынужден отвечать за грехи предков, не оставивших состояния, хотя лично он в этом ничуть не виноват. Это тоже частная собственность и «свобода», но мне она не нравится.
 
     - Прожекты,- сказала Ольга, думая, что она поддерживает Леона,- нам бы достигнуть западного уровня, а потом прожекты строить.
     - А если Запад за это время опять уйдёт вперёд или куда-нибудь вбок,- опять направляя беседу, проговорил Семён.
     - Почему вбок,- не понял юмора Рыбак,- путь один, а уйдут вперёд, снова догонять будем.
     - Уже догоняли, Леон, да не догнали,- ехидно подметил Яша.
     - Леон, если путь один, то две тысячи лет назад во всём мире должна была бы установиться греческая демократия, основанная на частной собственности, прямо по вашей идеологии, но история почему-то иначе распорядилась. И сейчас то же,- говорил, прихлёбывая чай, Иван Петрович,- мне или тебе хочется одно, а жизнь преподносит другое. А насчёт Запада, Оля, можно сказать так: ведь нам плохо не потому, что мы плохо живём,  а потому, что другие живут лучше нас. Конечно, надо брать лучшее, но путь у нас всё-таки будет другой.
     -Опять про исключительность, а потом про загадочную русскую душу рассказывать начнёшь,- оживилась Ольга,- всё это уже тысячу раз слышали, а только реформы не одни мы проводим и везде путь похожий: приватизация, конкуренция, свободный рынок, благосостояние, расцвет нации, мир и покой.
     - Схема, - перебил Иван Петрович,- опять голая схема, без времени, без места, без психологии.  И у большевиков в 17-м была схема, и тоже неплохая. Если я кажусь тебе неправым, то, что ты скажешь о той поддержке, которую простые люди всего мира оказали большевикам? А схема не сработала тогда, почему же ты уверен, что сработает сейчас? За ней живые люди с их шкурными интересами.
     - Эта схема не из головы, а от жизни,- поддержал Ольгу Рыбак,- не то, что было у большевиков в 17-м.
      - От чьей жизни,- разжигая огонёк полемики, загадочно улыбаясь спросил Семён,- Чубайса, твоей или того рабочего их Хабаровска, что на своей шкуре пожинает плоды реформ? Серёжа, рассуди,- обратился он к Сергею.

     Сергей, видя, что отмолчаться было бы не совсем верно, решил рассказать притчу-быль, могущую иметь место где угодно:

     - Представьте себе среднее предприятие, скажем, вагоноремонтные мастерские, хотя это может быть и почтамт, и завод, и стройучасток, и универмаг, и так далее. Оно пока государственное. Начальник, в общем-то, неплохой человек, желает узнать, что о нём и о коллективе думают и говорят рабочие, служащие. Он пытается это выяснить в частных разговорах, на собраниях, планёрках, в служебных разговорах, но ничего не может поделать. Нет откровенности, хоть плачь. Он неплохо знает своих ИТРов и не ждёт от них правды, хуже - рядовых рабочих, но идёт к ним с открытой душой и…. тоже отказ. Наконец разговорился с одним пенсионером - диспетчером, которого уже собрался увольнять по сокращению и тот ему поведал: коллектива в полном смысле этого слова у Вас нет и быть не может. Для этого нужна объединяющая идея, а деньги, выживание - это не идея. Рабочим сейчас трудно, очень трудно, нет, не работать, а жить, а поскольку в трудностях всегда винят «верхи», то чего же Вы хотите? Они не могут Вас ни уважать, ни любить, потому что Вы олицетворяете причину плохой жизни, Вы - организатор производства, а оно не идёт, и заработка нет и ждать нечего. Ваше окружение боится Вас и ненавидит, несмотря на медоточивые речи и подобострастное взгляды. Первый зам. спит и видит занять Выше место, главбух держит Вас на крючке и всегда, при случае, может повесить камень на шею, начальница отдела кадров просто лакей, которому всё равно кому служить - это её состояние души. Да Вы и сами знаете не хуже меня, что чем ближе к Вам человек, тем меньше Вы ему доверяете и, кстати, правильно делаете. Вы им выдаёте премии и подачки не за то, что они заслужили делом, а за верность и за молчание, хотя верность здесь тоже липовая. Не дайте Вы машину угля старшей экономистке, все будут знать, какие разовые премии получают ИТРы, не снабди кирпичом и плитами главбуха, станет известно, куда уплыли три тонны металла, из которого сделан забор у Вас на даче и так далее. Это только Вам кажется, что есть секрет, нет, это секрет страуса, который засунул голову в песок и думает, что его никто не видит. Запомните: все - всё знают. И чем выше начальник, тем лучше его видно. Глубоко ошибаетесь, если считаете, что наши рабочие не знают, из чего построен особняк начальника дороги или куда, на что и с кем ездил отдыхать начальник вокзала или начальник депо. Секреты Полишинеля. А почему все молчат? По-разному: одни боятся, что выгонят, а детей кормить надо, другие знают, что ничего изменить нельзя, третьи сами надеются прорваться повыше, чтобы пользоваться тем же. В общем, все - всё знают и молчат и это уже психология общества. Поэтому и не идут у нас реформы и не пойдут.
 
     - Вот для того и проводится приватизация, чтобы не было таких госпредприятий и таких отношений начальников и подчинённых, чтобы изменить эту психологию,- Ольга даже покраснела от ощущения, что слова её - во-время и к месту.
     -  Нет, Оля, это желаемое, а не действительное. Кто проводит приватизацию - они, кто становится хозяином - они же. И зачем им менять эту психологию себе же на погибель?- продолжал Сергей,- что-то не вытанцовывается схема, не ложится она на действительность.
     - «Правила игры» нужны общие, но каждому свои, не так ли?- сказал, повернувшись к Игорю, Иван Петрович. Игорь протянул к нему массивную ладонь, хлопнул по протянутой навстречу руке и весело подтвердил:
     - Согласен полностью. Я думаю, что до настоящих реформ мы ещё не дожили, пока это цветочки, ягодки впереди и совсем не по этой схеме. Первое в ней - приватизация, а её нет, есть откровенный грабёж. Нужно доказывать? Что потом - конкуренция? А будет война. И так далее, пока Пётр очередной не появится.

     Домой Сергей с Николаем шли пешком. Стемнело. Искусственное освещение кое-как скрывало уличную грязь и захламлённые дворы, да и мысли были обращены к недавнему разговору.

     - Скажи, Коля, а зачем Семён держит этот салон? Мог бы и что-нибудь поэкзотичнее иметь. Это и есть его «друзья»?- спросил Сергей
      - Я сам задумывался над этим. По-моему он пишет или собирается писать что-то обширное и ему надо знать разные мнения, а у знаменитостей и мнения знаменитые, кого ими удивишь. Я почти уверен, что он диктофоном пользуется, только не для доносов, доносить сейчас некому и незачем, а вот для анализа наших мнений, обработки и записи в черновики книги. Смотри, каждый из нас говорил вроде бы своё, но в то же время отражал мнение какой-то части общества, а за отсутствующих нетрудно и додумать. Вот, например, про предприятие ты хорошо рассказал, только мне показалось не до конца.

     - Обобщения ждал? Да, не договорил я. Понимаешь, мне всё видится в кривом зеркале: есть власть, как бы сама по себе, структура сверху до низа, все туда рвутся, клянясь интересами народа, а цель одна: уйти от этого народа как можно скорей и как можно дальше. Есть народ, трудовой народ, сейчас он забит, затуркан, на положении раба. Провозглашена демократия, за критику властей уже не сажают, можно критиковать и пародировать всех вплоть до президента, но, попробуй, скажи громко, что твой непосредственный начальник вор и подлец, то есть правду, сразу же станешь персоной «нон грата», пережуют и выплюнут насовсем, оставят без средств к существованию. А воруют все и много и ничего не боятся кроме «молвы народной», потому что гласность в прессе и на телевидении - это вещь относительная, а «молва»- народная. Так в госструктурах, а частные, родившись от них, сохраняют детскую похожесть на «родителей», только там, сколько я успел заметить, всё ещё жёстче и обострённее. Согласен?

     -Согласен я или нет, какая разница,- тихо отвечал Николай Гаврилович,- сам года три назад искал подходы к частным структурам, а как больше узнал про них, про их порядки и нравы, там сложившиеся, так теперь боюсь, как чёрт ладана.
     Дома их ждали дорогие подруги. Они успели походить по магазинам и базарам. НиПиТо  хотела удивить чем-нибудь «провинциалочку» Соню, но это ей вряд ли удалось: вещи Соня не покупала и не очень удивлялась ценам и блеску упаковок, всё то же видали  они и в Хабаровске и во «Владике». Ей скорее по душе пришлись бы посещения художественных выставок и музеев, а также Кремля и других достопримечательностей. НиПиТо  поздно это поняла и пообещала себе исправиться в ближайшие дни. Она сделала попытку привлечь и мужчин, но быстро отказалась от неё, понимая, что им интереснее пообщаться с бывшими сокурсниками и друзьями. Соня же хорошо понимала Сергея и знала, что потом они обо всём поговорят наедине. Она была очень чуткой и всегда вознаграждалась за это откровенностью.
      
                5. Второй салон.

     Семён Паин позвонил на другой день и сам пригласил обоих к себе на пельмени и с жёнами. Жёны отказались, а Сергей с Николаем Гавриловичем с удовольствием приняли приглашение.

     На сей раз у Семёна были и новые лица, Ольга пришла с другом, который был очень разговорчивым, звали его Михал Михалычем, хотя скорее всего это был «псевдоним». Как потом выяснил  Николай, это был один из многих толкователей нашей недавней истории, печатался он в нескольких газетах московского значения и в одном журнале, но Сергей никогда раньше о нём не слышал. Был ещё один доцент - историк из их же института, но Сергей его не помнил. Звали его Олегом Васильевичем, а сам он представился просто Олегом. Кроме них был Иван Петрович Сидоров, который так же сидел за торшером и Яша Либерзов с Ларисой. Леон Рыбак пришел позже. Эльвира стряпала пельмени и прочее, но не они были главным блюдом сегодня. Когда Сергей с Николаем пришли, в «салоне» уже шёл оживлённый разговор. Надо отдать должное Семёну: беседа развивалась по его плану, хотя он почти не встревал в разговор.

     - Не свернули бы наши предки со столбовой дороги истории в 17-м, многого сейчас не надо было бы переделывать,- говорила Ольга сильным голосом, уверенная в своей правоте,- шли, шли да заблудились и никак дорогу не найдём, тычемся словно слепые котята, хоть бы у других учились.
     - Да, много дров наломали,- поддержал её коллега Михал Михалыч,- и всё с кровью, с ненавистью. Сколько борьбы, а победителей нет, все побеждённые. Не надо бы этих экспериментов.
     - Не нам судить, чего надо было, чего нет,- заговорил Олег с чувством долга или обязанности перед хозяином. Он, видимо, и приглашён был для этой роли, авторитета от науки,- история не шахматы с возможностью взять ход назад. Что было, то было, более того, история - это такой закономерный процесс, что каждому событию предшествуют сотни больших и маленьких событий, и все они являются причинами его. Так что говорить «бы» бесполезно, история не знает сослагательного наклонения. Нам неплохо хотя бы знать историю.

     - Некоторые периоды лучше бы и не знать,- многозначительно заметил Михал Михалыч,- только забота о потомках заставляет ковыряться в мрачном прошлом.
     - «О прошлом не вини, повремени, есть у людей на всё свои причины», - неожиданно Яше пришла в голову эта фраза Высоцкого и он не замедлил её поведать собеседникам.
     - А ещё есть строчка у Пушкина: описывай не мудрствуя лукаво всё то, чему свидетель в жизни будешь, - добавил из-за торшера Иван Петрович.

     Эльвира привела в комнату Леона Рыбака, негромко попросила Семёна накрыть скатертью стол, ласково и долго посмотрела на Сергея и пошла на кухню, пообещав скоро пельмени.
     - Да, история - это непрерывная цепь бесконечно огромного количества тесно связанных  между собой фактов. А мы можем их знать более или менее точно, пытаясь оценивать в силу своей пристрастности, но ничего изменить не можем, даже, если это случилось вчера. История - это всё, что осталось за точкой отсчёта времени, настоящем моментом. Конечно, можно попытаться понять, почему свершилось то или иное событие, можно даже уверять себя и других, что это нужно, чтобы не повторять ошибок, но это бесполезно. Во-первых, люди, свершившие поступки в прошлом, жили в то время, были подвержены своим страстям, действовали в силу побуждений, определяемых теми условиями, противоборством характеров, идей, их оценкой окружающего мира и своего собственного внутреннего мира. Во-вторых, мы, живя в другом измерении, берёмся судить тех людей со своих сегодняшних позиций. Самое лучшее, на мой взгляд, постараться как можно лучше и полнее знать факты, а оценки их могут быть индивидуальны и никого нельзя заставлять принимать свою оценку, хотя мне по долгу службы постоянно приходится это делать. Например, была революция, была и это факт. Считать её ошибкой, преступлением или подвигом, - дело вкусовое, а от факта не уйти.

     Сергею нравились рассуждения Олега, наверное, они были близки его собственным и он слушал очень внимательно. Невольно вспомнилось давнее:  длинные вечера  в бараке, там, в Нерчинске. Странно, не «салон», и люди, казалось бы, не салонные, а разговоры были схожие. То, о чём здесь, сейчас говорилось, модно смакуя самую возможность проявить смелость суждений, тогда и там говорилось серьёзнее и раздумчивее, не для моды, а с мучительным желанием понять настоящее, выводя его из истории. И люди, которые должны были быть обиженными жизнью, самим фактом лишения свободы, рассуждали более беспристрастно, с большим уважением к прошлому, чем этот «салон». Особенно ярко вспоминался Борис Быстров, бывший инженер-геолог и Руслан Гулацев, осетин высокого роста, незаурядной физической силы и силы духа. В основном, благодаря им, Сергею удалось выжить и выйти из зоны более сильным, чем до того. Они тоже искали ответы на те - же вопросы: почему благие намерения не привели к благу? Хорошо запомнились их оценки тех далёких революционных лет. Сергей не раз как бы снова оказывался в бараке, где негромко звучали голоса товарищей:
     - Социалисты развили лучшие идеи христианства, попытались перевести их в практическую плоскость и, для этого понадобилось порвать с религией,- говорил Руслан задумчиво.
     - Да, но надо смотреть и на время, на обстановку,- отвечал Быстров,- при всей демократичности конституции США там процветало рабство и уничтожение аборигенов. Теория и практика – не совместимы, то же было и в Европе. Передел мира, хищные инстинкты ничем не ограничиваются. Поэтому неудивительно, что простые люди в основном поддержали идеи социалистов. «Равенство» - слово-то, какое заманчивое, только все понимают его по-разному. Если это равенство прав и возможностей, то это одно, а если коммуна с равной пайкой разным людям, то совсем другое.
     - Вот и я говорю: и идеи красивые, и люди хотят их торжества, и противники побеждены, ан, нет, что-то не то происходит, откуда доносы, палачи, репрессии, ГУЛАГ и прочее? В чём-то гнильца подмешана, понять бы, да всем до сознания довести, - так же тихо продолжал Руслан.
     - Суки, сексоты,- звонким голосом выкрикнул  худощавый нервный парень лет тридцати,- деда моего раскулачили ни за что, наклепали, что он вот такие же разговоры вёл, докопаться до сути хотел, и вкатили на полную катушку. Там и сгинул. Дохлую систему сделали коммунисты, если порядочного человека можно посадить ни за что.
     - Подожди,- осадил его Быстров, - те, коммунисты, они что, с Луны были или наши?
     - Да, свои, свои,- так же звенел парень.
     - А донос кто написал?
     - Сосед, падла, завистник. Он потом дедовскую веялку прибрал к рукам и пару волов, бабка рассказывала.
     -А сам ты как сюда попал?- продолжал допрашивать Быстров.
     - Как попал? Обыкновенно. Знал слишком много про завхоза с начальником снабжения и директором автобазы. А они подстроили мне возможность взять и продать три куба тёса, а потом заложили.
     - Тоже донос?
     - Конечно.
     - А кто написал, коммунист?
     - Какой к чёрту коммунист, подлец он, а не коммунист, зять завхоза, всё ему рассказали, он, подлец накапал и сам ментов привёл. Попробовал я открутиться, но они, видимо, больше дали. Не получилось. Это я потом понял, что не тёс виной, а то, что я слишком много знал.
     - Вот тебе, Матвей, и история с географией. Подлец, он всегда подлец, и в коммунистическом прошлом и в демократическом будущем. Кроме политической окраски есть и психологическая внутренность человека,- это уже Руслан резюмировал,- было такое словечко - «моё», сколько бед было от него, сколько войн, убийств, предательств, доносов, казней. И вот хотели люди убрать это словечко, как причину всех бед и попытались из «моё» сделать «наше». Но, во-первых, не смогли чётко определить границу, до которой нужно дойти и получилось смешно: общие куры, общие бабы и дети, а во-вторых, можно было убрать «моё» на бумаге, но гораздо труднее убрать «моё» в сознании каждого. Там оно и осталось и продолжило свою чёрную работу. Потому и на деда твоего донос наклепали, потому и миллионы погибли, потому и войны идут до сих пор, потому и мы с тобой здесь сидим, а кто-то, твоё сделал своим.
 
     Сергей вышел в коридор, достал из кармана куртки сигареты, не понимая, зачем они ему, Эльвира, проходя мимо, позвала его помочь в чём-то. На кухне она долгим взглядом  посмотрела прямо в глубину глаз Сергея, неожиданно тяжело вздохнула, а когда он взялся за поднос с тарелками, как бы невзначай прислонилась к нему и задержалась в этой мгновенной близости чуть дольше необходимого. Сергея полоснула боль по сердцу, словно, она, Эльвира, передала ему часть боли своей души. Ему стало очень жалко её, хотя он не мог дать себе отчёта, почему. Движение души свершилось без слов, без мыслей, без анализа и синтеза. Эльвира мелко вздрогнула, опустила глаза и, взяв в руки большую супницу с пельменями, пошла в комнату. Сергей шёл за ней и со щемлением в груди думал, что вот и подобные движения души, никому неизвестные, могли руководить людьми в прошлом, а сейчас мы рассуждаем, правильно или нет, они поступили тогда. Почему что-то сделал или не сделал Троцкий, Сталин, Бухарин, кто-то другой, почему? А почему сосед наклепал донос на Матвеева деда, и почему ещё было множество доносов? Ведь и палачи, и жертвы, и доносчики, и следователи, и коммунисты, и антикоммунисты, и белые, и красные – всё это части одного и того же общества. И что изменилось бы, если поменять местами палачей и жертвы того же ГУЛАГа? Если посмотреть, что сегодня делают  разоблачители и могильщики коммунистического тоталитаризма, сколько воруют и как попирают нравственность, то можно предположить, что мало что изменилось бы.
Наверное, это состояние общества и оно не могло быть иным, точнее, оно было вот таким, эта история состоялась и ничего не нужно теперь предполагать.

     В комнате их встретили восторженно, даже перебили Олега, который продолжал рассуждать об истории. За столом разговор на несколько минут прекратился. «За то, что мы есть на свете!»- произнёс тост Семён, затем были аплодисменты, оживление и похвалы Эльвире за вкусные пельмени. По мере насыщения разговор снова возвращался к истории.

     - И всё же интересно, достигли бы мы средне-западного уровня жизни, если бы пошли другим путём,- мечтательно говорила Ольга.
     - Несомненно. Тогда не нужно было бы проводить этих масштабных социальных экспериментов, да и войны не было бы,- поддержал её Михал Михалыч.
     - Правильно Олег говорит, что не надо сослагательного наклонения, чего мечтать,- вальяжно  развалясь, медленно сказал Рыбак,- учиться надо у истории и не делать ошибок впредь, попробовали коммунизма и хватит.
     - Леон, а ведь «народы и правительства никогда и ничему не учились у истории, для этого каждое время слишком индивидуально» - процитировал Иван Петрович.
     - Да,- неожиданно вступил в разговор Яша и все повернулись к нему,- как часто нам доказывают, например, что курить вредно или что-либо в этом роде: берут группу курящих и группу некурящих и считают количество  болезней и продолжительность жизни. Но это неправильно, люди-то разные и им разное заложено от бога, как можно делать такие научные выводы? И здесь, то же: смотрим на Францию, на США и примеряем их костюм на себя.
     - Экономика наднациональна,- парировал Рыбак,- её законы одинаковы для всех, не нарушай их и всё будет «О* кей».
     - Леон, выходит, что если все установят американские порядки, то через пару десятков лет наступит всеобщее благоденствие?- спросил Иван Петрович.
     - Более или менее,- веско сказал Рыбак.
     - А вот история говорит об обратном. - Чётко и спокойно завладел общим вниманием   Олег, - Рим растил народную демократию четыреста лет.  За это время разгромил всех   врагов,  достиг господства в досягаемой части мира и что же….?    Вся достигнутая умная,    разумная,  совершенная демократия напрочь сгнила за какие-то  пятнадцать лет. И Цезарю  понадобилось упразднить многое из того, чему сейчас дифирамбы поют и установить  жёсткую монархию, что продлило историю Рима ещё на полторы тысячи лет. Такая вот история.

     - Так, может быть, не будем с демократией путаться, а сразу монархию установим,- с улыбкой произнёс Николай Гаврилович и все рассмеялись.
     - Это я к тому, что взгляды на историю могут быть разные и, слава богу. Каждый вправе иметь собственное мнение по любому вопросу, собственную оценку любого события, но есть исторические факты, которые подтверждаются суммой разных сведений. Возможно, кому-то и хорошо жилось в царской России, но факты….. идёт передел мира, назревает мировая война, причина у всех одна - алчность, цели у всех разные по размаху и направлениям, но одинаковые, по сути - захват и порабощение слабых, ослабление сильных. Как видим, благородства и цивилизованности ни на йоту, методы борьбы самые жестокие, вплоть до газовых атак. Жизнь - копейка. Естественно, с винтовкой не хозяева - собственники, а те, кто ниже по статусу, их много, их не жалко. Но вот неожиданный результат и нежелательный - революция. Конечно, каждый сейчас вправе считать её авантюрой, переворотом, фарсом, чем угодно, но факт: свершилось то, чего раньше не было. И ещё факт: рабочие многих стран приветствуют революцию, а правители посылают войска на уничтожение её, боятся. Словом, результат неадекватен цели. Точно так же можно и на гражданскую войну посмотреть. Причина: господа теряют власть и собственность и сопротивляются. Опять основная причина - «моё». Цель имущих - не отдать, цель неимущих - отобрать. Методы опять же самые жестокие и опять жизнь - копейка. В этой войне, как и во всякой и даже больше, чем во всякой, появляются и достигают успеха авантюристы всех мастей, проходимцы, «джентльмены удачи», самые честные гибнут, а подлецы идут по трупам к власти. Результаты и здесь совсем неадекватны целям.

     - Олег, по-моему, ты слишком всё упрощаешь,- перебил его Михал Михалыч.
      Сергей, переводя взгляд на журналиста, заметил, что Эльвира стояла, опершись на косяк двери, и долгим, тоскливым взглядом смотрела на него. Он чуть улыбнулся ей и сразу увидел, как просветлело её лицо, она бодро развернулась и пошла на кухню за чаем.
    - В принципе, любое событие, любой факт можно считать сосредоточением бесконечного числа причин, оттенков и влияний на последующие события, но можно выделить главное. Безусловно, гражданская война имела своей причиной множество событий, а следствием и тысячи разбитых судеб, и сотни тысяч калек и беспризорников, и много других гадостей. Но, люди труда верили, что они борются за освобождение. Абсолютно так же, как и сейчас: кто-то верит, что провозглашенные реформы дадут благо, а другие не верят, даже среди нас разные мнения.   
     - Пусть мнения,- Ольга старалась перебить Олега,- но мы же не собираемся воевать друг с другом.
     - Это потому, что сейчас разворовывается общее, государственное, как бы ничьё, а если бы на твоё, Оля, замахнулись, то уже пули засвистели бы,- сказал Иван Петрович.
     - Они и свистят, особенно там, где добром поделить не могут награбленное, - не удержался Николай Гаврилович.
     - Для того и нужна сильная авторитетная власть, чтобы всё отрегулировать без выстрелов,- Семён переводил разговор в другую плоскость.
     - Авторитетная или авторитарная?- это Яша опять неожиданно для всех заострил вопрос.
     - Авторитетная,- уточнил Семён,- по-моему, всем ясно, что власть должна быть и сильной и демократической, чтобы отражать интересы народа.
     Это уточнение, как отметил про себя Сергей, не случайно, это новая тема для столкновения мнений. Но он уже знал, чего хочет Семён и решил подыграть ему немного:
      - Слова-то, какие красивые: демократическая и авторитетная, только как это сделать? Помните поговорку: хочешь узнать человека - дай ему власть. А до того, как узнать, на что человек способен и как это может узнать большинство избирателей, чтобы совместить понятия демократии, авторитетности и порядочности. Хотя с точки зрения носителей власти все они, вплоть до самых жестоких тиранов, отражали именно интересы народа, неусыпно пеклись о нём и гибли во славу его. А потом неблагодарный народ называл многих правителей нелестными именами.
     - И, заметьте,- добавил Иван Петрович,- это почти не зависит от того, выбирали ли правителя, как, например, Гитлера или Рузвельта, сам ли он узурпировал власть, как Пиночет или Годунов или она досталась по наследству, как Петру или Людовику.

     - Народ никогда не бывает благодарен,- презрительно сощурился Рыбак,- от 70-летней тирании их освободили, а они опять коммунистов себе на шею выбирают. И когда только поумнеют.
     - Всё не так просто,- Олег продолжал играть роль арбитра,- во-первых, народ - это не единое целое и в нём всегда есть гамма мнений, вызванных жизнью.  Хочешь, не хочешь, а бытиё всё-таки определяет сознание, а не твоё желание, Леон. Во-вторых, власть, любая власть, даже если она вышла из народа, всегда имеет собственные интересы, в корне отличные от народных в смысле распределения жизненных благ и конфликты на этой почве неизбежны при любом способе формирования власти. Но дело не в этом. Говорить о народности власти можно и должно, потому что всегда были, есть и будут геополитические интересы народов, которые определяются сотнями факторов, главным среди которых возраст нации, и её историческое предназначение. Нации, как и люди, рождаются, растут, расцветают, стареют и умирают. И в наиболее важные периоды своей истории каждая нация выплёскивает на гребень волны яркого руководителя, который независимо от способа прихода к власти становится и народным вождём, и выражает интерес, геополитический интерес нации, народа, а не каждого конкретного человека. Вспомните, например, Богдана Хмельницкого, вышедшего мстить за свою жену. Его, простого сотника, история сделала вождём, а когда он им стал, то всё личное ушло для него на последний план. А Чингизхан? А Пётр 1? А Кромвель? А Вашингтон? И этот ряд велик. К сожалению, о настоящем без пристрастия можно будет судить лишь потом, через много лет, когда будут видны результаты и когда личное, сиюминутное можно будет отсеять от большого, общественного, государственного. Или каждый лидер преследовал свои шкурные интересы, например, «въехать в Кремль на белом коне», или побыть хоть немного Гетьманом, или он отражал геополитический интерес народа, как Гельмут Коль. Если рассматривать эти интересы метафизически, с точки зрения нынешних реалий, то, возможно, эстонские или грузинские лидеры правы, отделяясь от Москвы, ведь живут же самостоятельно Люксембург, Лихтенштейн, Либерия и другие карлики и хорошо живут. А вот завтра начнётся движение народов, а оно обязательно начнётся, и эта маленькая Эстония, став плацдармом, будет стёрта с лица Земли, то, как потомки оценят сегодняшние, казалось бы, демократические  потуги этих лидеров?

     - Это ты слишком,- подал голос ольгин спутник Михал Михалыч,- время мировых войн прошло навсегда, мир объединяется, сначала Европа, а потом и далее пойдёт.
     - Ой, ли?- откликнулся из-за торшера Иван Петрович,- как красиво, только боюсь, что это желание, а не реальность.
     - И я боюсь,- перехватил Олег,- тысячи лет воевали и вдруг, в одночасье одумались все. Если это так, то причина в неудачном коммунистическом эксперименте и тогда идеологам коммунизма надо памятник до неба за то, что отучили воевать. Но, думаю, что это далеко не так, формы и методы войны изменяются, но она и не прекращалась ни на минуту. Конечно, геополитические интересы народов, наций - вещь труднопонимаемая, легче увидеть устремления вождей, которые не всегда совпадают с интересами народов, но война была, есть и будет.

     Эльвира суетилась, меняя посуду на столе, потом позвала Сергея помочь ей принести чай. Сергей охотно пошёл на кухню, опять испытывая на себе тяжёлый, сковывающий взгляд Эльвиры, он почти физически ощущал его и по-своему понимал. Второй раз он появился в поле зрения Эльвиры, а она сразу увидела в нём ту спасительную соломинку, за которую хватается утопающий. Она задыхалась в этом мире искусственных страстей, и ей просто необходимо было снять часть груза с души и снять его можно было только с помощью Сергея.

   На кухне ей очень хотелось прижаться к Сергею и молчать и таять, молчать и таять, но она не смела и взгляд её от этого становился ещё тяжелее. Потом, когда они будут прощаться, она вложит в ладонь Сергея маленькую записочку, этакое письмецо «Татьяны к Онегину» с просьбой - предложением встретиться в Историческом музее в среду с утра, а сейчас она поставила чашки и вазочки на поднос и отправила Сергея в комнату, провожая его непрерывным взглядом. В комнате острый разговор продолжался.

     - Вижу, ты хочешь оправдать Сталина, да боишься назвать имена,- уколола Олега Ольга.
     - Зачем, Оля, это мне. Его оправдает история. Наш суд - это ещё не суд истории. Точно так же история скажет своё и о нынешних лидерах.
     -Лидеры лидерами, а тюрьма народов всё-таки кончается,- опять веско и медленно говорил Рыбак,- а свободные люди быстро наладят и производство, и свои взаимоотношения.
     - Свобода - это хорошо, только мне лучше хоть какой-то порядок, а не произвол каждого,- неожиданно произнёс Николай Гаврилович.
      Семён вскинул брови, удивлённо посмотрел на него и сказал нравоучительно, как опытный учитель первоклашке:
     - Свобода, конечно же, в пределах законов, принятых законным порядком.
       Сергей поймал себя на том, что думал об Эльвире, её тяжёлый и внимательный взгляд притягивал и тревожил. Он чувствовал, что её душа рвётся куда-то и не может улететь, как птица из клетки, а в нём она угадала ту отдушину, которая поможет излить боль души, дать свежего воздуха. Отогнав наваждение, он опять прислушался к разговору.
     - Уповаем на законы,- говорил Олег,- а их тоже люди пишут, причём, люди, облечённые властью, неважно, как она им досталась. А власть до сих пор есть антипод народа и, конечно же, законы создаёт такие, которые обеспечивают хорошую жизнь ей, власти, а поскольку сама она ничего не производит, то, естественно, за счёт народа. И ты, Леон, не заводи себя и нас в заблуждение: если вы придёте к власти, то, как и любые другие, никогда не позволите народу самоустраиваться, а будете руководить и всегда в свою пользу.
     - Впрочем, это уже сейчас хорошо видно,- Яша Либерзов обратил на себя всеобщее внимание,- модно стало иметь дома в райских местах и отдых на экзотике, так вместо того, чтобы что-то здесь создать, легче открыть границы и нырнуть туда, где создано уже. Опять же власть там, а народ здесь.
     - Не прав ты, Яша,- Рыбак продолжал сохранять реноме,- едут не только чиновники, но и просто богатые люди, бизнесмены, банкиры.
     - Рэкетиры, бандиты, воры,- в тон ему продолжил Иван Петрович,- прав Олег, нет у настоящей власти совпадения интересов с народом и добра не жди.
     Лариса, как и в прошлый раз, краснела и пыжилась от удовольствия быть причастной к таким «умным» разговорам, но сама говорить не решалась, а всё стреляла глазами по сторонам, часто останавливая их на Сергее, который делал вид, что не замечает этого. Михал Михалыч ёрзал на стуле, всё пытаясь вклиниться в разговор. Наконец, ему это удалось:
     - Если власть так плоха, то надо сделать так, чтобы от неё меньше зависело, то есть передать все средства производства в частные руки и власти нечем будет распоряжаться. То, что сейчас происходит - это и есть вернейший путь. А собственник сам решит, что и как лучше делать, власть же останется декоративным украшением общества. Противоречий будет меньше: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, как большевики говорили, но не делали, а демократы теперь сделают и всё пойдёт путём.
     - Твоими устами да мёд пить,- кольнул его Иван Петрович.
     - А я, против,- сказал Николай Гаврилович.
     - Почему?- почти выкрикнул Михал Михалыч
     - Во-первых, если говорить о власти, то она не допустит своего вырождения и так же,  как большевики, не сделает этого в полной мере. Во-вторых, частная собственность - это барство немногих и рабство многих, а в-третьих, свободное распоряжение землёй запросто ведёт к разрушению и порабощению нации, о чём века мечтает «благословенный» Запад, а теперь и заокеанский «дядя Сэм».

     Михал Михалыч хотел было возразить, но Николай жестом остановил его и продолжал на высокой ноте:
      - Олег не даст соврать: Иван Калита, в своё время, скупая земли, подготовил Москву к успешной борьбе против всесильных монголов и междуусобиц. Упомянутый здесь, Коль за деньги восстановил могучую Германию, четвёртый Рейх, а при свободной продаже земли и нашей безалаберности можно за десяток лет расстаться с жизненно важными районами и территориями, а потом долго-долго, большой кровью добывать независимость. Вот здесь, по-моему, новая идеология сильно хромает, вперёд не смотрим, думаем, что и вправду райская жизнь настанет, а вокруг одни овечки, волки вымерли. Что-то жизнь этого не подтверждает.

                6. Эльвира.

     Семён тепло всех провожал. На улице Николай ещё продолжал рассуждать о богатых и бедных, а Сергей молча сжимал в ладони записку Эльвиры, хотя совсем не собирался предаваться Амуру, но равнодушным быть не мог. Он много повидал на своём веку и хорошо знал, что такое боль души и записка Эльвиры его не удивила. Он был далёк от мысли о флирте, тем более, что Эльвира была не в его вкусе, но отказать ей он не мог и постарался обставить всё самым пристойным образом. Встретились они, как и предполагалось в Историческом музее, но дальше всё пошло по плану Эльвиры: она на этот день сняла отдельный номер в гостинице, где-то в районе Останкино и они поехали туда. Эльвира отклонила настойчивое предложение Сергея поужинать в ресторане, они набрали сумку продуктов здесь же, две бутылки хорошего муската и поднялись в номер.

     Как и предполагал Сергей, Эльвира не бросилась ему на шею, не брызнула слезами, вообще, мало что походило на встречу любовников и, казалось, оба отлично понимали друг друга без слов. Соорудили хороший стол и уютно уселись у широкого окна с прекрасным видом на ВДНХ. Эльвира вся светилась, да и Сергею было удобно и легко. Против ожидания, разговор начался  с извинений Эльвиры, залившейся румянцем.  Сергей быстро сгладил остроту момента, пошутив, что «Евгения Онегина» они оба изучали в школе, затем, так же пересыпая свою речь тактичными шутками, он разлил  вино, произнёс тост «За жизнь» и после похвал мускату принялся ухаживать за Эльвирой,  чтобы окончательно снять  напряжение встречи. Скоро ему это удалось, и разговор полился весенним ручейком.

     То бледнея, то краснея, нервно теребя скатерть и часто опуская глаза, Эльвира сбивчиво рассказывала свою жизнь. Сергей нимало не сомневался  в её искренности и хорошо понимал причины, заставившие её пойти на этот шаг. Он знал, что такое быть  одиноким в толпе и знал, насколько дорого в этом случае внимание другого человека. Кроме того, он не был ханжой, всё в жизни повидал и не считал аскетизм достоинством. Не  вдаваясь в психологический анализ, он чутьём угадывал, насколько он нужен сейчас  Эльвире  и как слушатель, и как советчик, и как опора, и как мужчина и без всяких сомнений играл свою роль, находя её интересной.

     Эльвира родом была из трудовой еврейской семьи, каких немало тоже. Выросла она в атмосфере вынужденной двойственности: душа тянулась к пионерско - комсомольским идеалам и способности звали туда же (отлично закончила МОПИ), а традиции еврейской общины заставляли жить иначе. Всю жизнь она чувствовала на себе эту каинову печать, словно шестиконечная звезда была выжжена у неё на спине. Часто она сама себя убеждала в том, что все видят эту звезда и страдала значительно больше, чем того заставляло окружение.

   Когда пришло время, то её  выдали замуж за Семёна, чему она тогда и не сопротивлялась, ибо Семён был и умён, и красив, и состоятелен, и перспективен, даже нравился ей. Чего бы и желать лучшего, тут и позавидовать ей можно бы, только чувства подсказывали ей, что синица в руках всё-таки только синица и до журавля ей ох как далеко, а душа жила и куда-то рвалась. Когда быт заполнен постоянными заботами о хлебе насущном, то душа соглашается свою боль притупить, оставить на завтра, а при достатке и хороших возможностях она напоминает о себе во много раз острее. Семён был и добрый, и в меру внимательный, и в меру заботливый, и в меру тактичен, но иногда настолько требователен, подавляюще спесив, что не оставалось сомнений, что семья для него - долг перед общиной, а Эльвира - вещь, инструмент для осуществления этого долга.

   Вскоре выяснилось, что у них большие трудности с потомством (тут Эльвира покраснела до корней волос) и все законы еврейской общины высветились особенно ярко. Нет, не человек и его душа являются предметом заботы общины, а какие-то не совсем понятные ей законы функционирования этой общины, туманные цели, которые оправдывают средства и ради этого каждый должен «наступить на горло собственной песне». Впрочем, каждый ли? Сначала она обвиняла Семёна и некоторых других в том, что они живут для собственного удовольствия, высасывая жизнь других, но потом стала сомневаться. Похоже, что и Семён был инструментом в чьих-то  руках. Только, в чьих?

     Сергей слушал с неподдельным вниманием,  ласково  ухаживая за Эльвирой. А она рассказывала и о том, как она мстила этой системе, изредка изменяя мужу, не по зову тела, с чем нетрудно справиться, а по злобе, по необходимости вырваться из этого заколдованного круга, из желания нанести хоть какой-то укол этой системе, изменяла и на короткий срок опустошённость души доставляла удовлетворение. Это была как бы маленькая тайна от них, ощущение собственной значимости, своего «Я», ощущение возможности протеста против паутины сионистской идеологии.
     - Прости меня,- говорила Эльвира порывисто, со слезами на глазах,- прости за всё, не суди, пожалуйста, мне трудно объяснить, но я с первого взгляда знала, что я всё расскажу тебе, никому никогда я не говорила этого и не скажу.

     Сергей встал, прошёлся по комнате, обошёл кресло Эльвиры, положил руки ей на плечи, спрятал лицо в её волосах и сказал, как можно ласковее:
     - Не надо, жизнь вообще трудная штука, в ней мало ясности, а больше подспудной возни, хотя живём-то мы однажды. Жаль, немногие это понимают, - потом спросил,- а ты не пробовала сменить обстановку, уехать куда-нибудь, хоть в тот же Израиль?
     - Это не так просто,- печально ответила Эльвира, взяла в свои руки пальцы Сергея и нежно, но сильно их пожимая,- разойтись в нашей среде почти невозможно, а если всё-таки разойтись, то кому я нужна с этой каиновой печатью, там не поймут, а здесь в одиночку не выжить.
     - Семён пишет что-то?
     - Да, он не говорит что, но я знаю, что это задание такое, хотя оно, может быть, и не сформулировано, как задание, но всё равно оно есть. Он, по-моему, изучает обстановку, настроения и мнения людей, изучает глубоко, по-настоящему, а не как эти институты, что преподносят нам с экрана всякие проценты. Это для дураков, а умным надо знать реальную обстановку. И вообще, каждый еврей выполняет задание в этом мире, в этом вся грусть и печаль. Ты меня презираешь за это?
     - Нет, за это не презирают,- ответил Сергей и снова спрятал лицо в её волосах, от которых пахло чем-то приятно - косметическим. Эльвира сильно сжала пальцы Сергея, потянула их на себя и положила его ладони на свои томящиеся груди, потом извернулась и приблизила свои глаза к его глазам. Ни в тех, ни в других не было фальши, и Сергей  понял,  что то, что сейчас произойдёт, не будет ни обманом, ни местью, ни  предательством. Это нужно ей в большей мере, но и ему, чтобы быть мужчиной, дающим  ощущение  надёжности, оправдывающим доверие страдающей души, пусть чужой, но  страдающей и открывшейся перед ним…..

     Придя домой, Эльвира не находила себе места. Это её удивляло и радовало. Она переоделась, постояла перед зеркалом, загадочно улыбаясь неизвестно чему, глаза блестели, душа наполнялась чем-то тёплым и хорошим. Она сготовила ужин и долго- долго глядела в окно на ночную Москву.  Хорошо, что Семён задерживается, ей так хорошо одной. Счастье, сколько про него говорено, писано и читано и все равно оно всегда ново и неожиданно. Что по сравнению с её сегодняшним состоянием все её наряды, хрустали, побрякушки и «положение в обществе»? Счастье не в том, что у тебя есть, а в душе, которая всегда мечется и ищет. И вот сегодня она нашла опору. Она знала, что это временно, но сегодня столько силы и уверенности, понимания и душевной теплоты почерпнула она из встречи с Сергеем, что хотелось парить над миром, как Маргарита. Счастье не зависит от времени, благ, наций, границ и другого, оно есть бог, божья улыбка и доброта. И она знала, что через какое-то время снова будет искать встречи с Сергеем, но сейчас ни о чём не хотелось думать. Это была награда за годы существования в клетке условностей и неписаных правил этого мерзкого мирка.

                6.  Николай Гаврилович.
     Через день Сергей вместе с Николаем Гавриловичем побывали в родном институте. Так же, как и вид «новой» Москвы, институт вызвал чувство огорчения и обиды. Может быть, действительно делалось что-то не так, и институт выпускал не тех специалистов и не в том количестве, что потребно, но зачем всё рушить, ломать созданное. Если взорвать храм Христа Спасителя было преступлением, то призывы разрушить Мавзолей, да и просто разрушение вот таких институтов суть явления одного порядка.

   Сколько раз Сергей говорил себе и другим: «Если не можешь сделать что-то хорошее и большое для близких тебе современников или потомков, то хотя бы не делай плохого, не ломай сделанного другими и это уже хорошо, это будет твой вклад». Так нет, современных ниспровергателей и разрушителей едва ли не больше, чем было после революции. И опять, как и тогда, под красивыми лозунгами, опять с идеей о будущем счастье целого человечества. Как легко любить человечество и как трудно - конкретного человека. Вспомнилась Эльвира, и защемило в груди.

     Потом они сидели в одном маленьком дешёвом кафе  с видом на зимний скверик и негромко беседовали, находя поддержку своим  мыслям в мыслях другого.
     -Вот я, Коля, много думал над этим,- говорил Сергей, глядя в окно на суетящихся воробьёв,- особенно долгими зимними вечерами в зоне, как не суди, а Маркс прав в том, что чтобы чувствовать и мыслить, сначала надо существовать. А это для нас значит: кушать, одеваться, передвигаться, иметь крышу над головой и так далее. И всё это кто-то должен создавать. А создают во всём мире только два человека: крестьянин и рабочий.
     - А я кто же, по-твоему, паразит?- остановил с обидой Николай Гаврилович.
     - Подожди, не перебивай, дай до конца мысль выразить и не обижайся раньше времени,- Сергей сделал недвусмысленный жест,- ты сейчас хорошее слово подсказал, и я его использую. Так вот, двое производят, а все остальные паразитируют, то есть теоретически должны помогать рабочему и крестьянину, и врач, и учитель, и чиновник, и партийный функционер, и судья, и официант, и спортсмен, и все-все. Но на самом деле не так, как должно быть. Поскольку рабочий и крестьянин  не пишут, не говорят и не рассуждают, иначе им некогда было бы трудиться, то эти остальные рассуждают, и каждый считает, что он важнее других и должен жить лучше других, должен получать достойную зарплату или достойный доход. Способов получать много и ими с успехом пользуются.
     - Да они все плачутся, что зарплата мала, и судьи, и чиновники, и адвокаты, и артисты и писатели….. А как только начался строительный бум, то кто же мгновенно отгрохал трёх - четырёхэтажные особняки, накупил иномарок и ринулся отдыхать туда? Те самые, кто плакался.
      - Да, Коля, к сожалению, всё так. Конечно, люди разные и жить они должны по-разному, только я не думаю, что труд лесоруба или крестьянина в тысячу раз легче, чем балерины или адвоката. Может быть, мозговой аппарат иногда создаёт больше, чем руки, но, всё равно, одно без другого не живёт, а такие громадные различия в уровне жизни не оправданы и к добру не приведут. Поэтому я осуждаю власти не за крикливую пропаганду и даже не за пресловутые реформы, а как раз за непонимание  этого, за то, что она главный свой вред несёт тем, что не выполняет главной своей задачи - регулировать отношения между людьми. Люди же, не чувствуя власти, наглеют. Сколько было раньше громов и молний по поводу сантехника,  берущего трояк за отремонтированный кран, что же сказать про чиновника, берущего тысячи долларов за подпись и печать, которые он обязан поставить по долгу службы. Про таможенников и адвокатов лучше и не говорить. Даже святые люди, врачи и учителя берут взятки, даже попы. Им кажется, что они устраняют несправедливость, а на самом деле усугубляют её.

   Много лет назад, при царях церковь воспитывала людей, потом пионерия, комсомол и творческая интеллигенция. Тогда её знали по продукции, стихам, песням, музыке, книгам, картинам.  Она в принципе должна быть занозой для любого правительства и правящего класса. Конечно, в этой среде были и гении, и приспособленцы, и настоящие борцы за правду, за справедливость. Я не знаю точно, кто они были и какую жизнь вели, но когда сегодня по телевидению и в прессе вижу жизнь и быт нашей творческой интеллигенции, то они не вызывают не только восхищения, но и просто уважения. После Высоцкого я и не знаю, кто может подлеца назвать подлецом, независимо от ранга. Нету, сплошная ложь, предательство и разврат. Разврат с большой буквы. «Разумное, доброе, вечное» несут в массы абсолютно безнравственные люди, заражённые ядом наживы и жгучей ненависти к человеку физического труда. Потому и результаты такой пропаганды прямо противоположные.
 
      Николай Гаврилович слушал, не перебивая, и всё больше находил созвучия своим смутным мыслям. Может быть, сказать так чётко он не мог, но во всём был согласен с другом.
     -Ясно, что всё не так, как хотелось бы,- печально сказал он,- а что ты предлагаешь?
     -Предлагаешь… Ничего тут не предложишь. Возможно, когда-нибудь всё станет правильным, возможно, это будет не скоро и я даже не осуждаю тех взяточников и хапуг, это скорее беда их, а не вина, больше зла у меня на тех, кто  пишет, говорит и поёт. Пусть всё будет, и взятки, и воровство, и богатые, и бедные, если этого нельзя исправить. Но пусть все знают, что показная роскошь теле- или кинозвезды, и скрытая роскошь таможенника или адвоката, всё это, в конечном счёте, украденный труд нищего рабочего и крестьянина, а об этом может громко сказать художник, писатель, поэт, композитор устами актёра, печатным словом, танцем и музыкой, картиной и скульптурой. Помнишь Перовскую «Тройку»? Что по сравнению с ней сотни речей депутатов тогдашней думы, министров и губернаторов? Ничто! А где сейчас такой Перов?

     -Не знаю,- Николай Гаврилович оживился, улыбаясь каким-то своим мыслям,- я в это смутное время пристрастился «Свободу» слушать, а потом с ужасом заметил, как эта пропаганда затягивает, причём, оно тонка и примитивна одновременно. По форме всё грубо и примитивна, ложь напоказ без всякого стеснения. И часто слушаю не потому, что жду чего-то интересного, а потому, что сам себя оттачиваю на мысленном споре с очередным ведущим для разоблачения его лжи. Но для этого я должен слушать всё. Вот тут и есть тонкость. Их идеология проходит в подсознание незаметно. Короче, стал я замечать, что после передач Стреляного сон теряю, часами потом спорю с ним мысленно. И вот ведь какая досада: он читает письма и комментирует их, а автор письма или слушатель не может комментировать Стреляного или возразить ему. Игра в одни ворота идёт, а тот наглеет и наглеет. У него только два цвета:  для всего советского - чёрный, а для всего западного - белый.  И он всех учит, этакий непогрешимый святой всезнайка. Я даже пытался писать туда письмо, да во время понял, что и это письмо прокомментируют в свою пользу.

     -А что ты ему доказать-то хотел?
     -Глупо, конечно, но хотелось сказать, что в мире очень мало конкретных понятий, хорошо, плохо, много, мало. Есть: лучше и хуже, больше и меньше, любое время, любой поступок, любое явление обязательно имеет свои плюсы и свои минусы, поэтому, если берёшься судить о чём-либо, то будь добр рассматривать и то и другое. А этого нет, прошлое наше заплёвано до того, что часть молодых, и солидная часть и впрямь считает, что так и было, но мы-то знаем, что это не так. И впереди не всё безоблачно.          
      -Судьба у нас, Николай, наверное, трудная такая. Не первый раз в истории с Запада шли к нам потоки моды, красивых безделушек, затем идей, а всё кончалось войной. Не хотелось бы верить, но опять, похоже. Он, этот Стреляный, задаром вещает или за деньги?
     -Спрашиваешь, может, и не за деньги, а за большие деньги.
     -За деньги не только Родину, а и отца с матерью многие продают, а у этого «Родины» никогда и не было.
      -Это я понимаю, и всё-таки хотелось бы в глаза сказать ему: вот ты, Анатолий Иванович, так сладко поёшь о свободе и правах человека, а скажи, кто защитит меня от собственника, от денежного мешка? Предположим, возник конфликт, и я пошёл в суд с иском на толстосума, кто суд выиграет? Я не сомневаюсь, что не я.
     -Да, Коля, не ты. Даже там, у них, где пекутся о «правах человека» и, действительно, много делают для этого, даже там суд всегда выигрывает богатый. А у нас…, можешь не сомневаться, ты прав, и так ещё очень долго будет. Да бог с ним или чёрт с этим Стреляным.
       Улица встретила друзей неприятным, зябким ветром с колючим мелким снежком, закручивающимся местами в маленькие, белые воронки.
    
     После встречи с Сергеем в гостинице Эльвира всё время ходила как опоённая божественным нектаром, часто глаза её озарялись глубоким внутренним светом, на губах блуждала загадочная улыбка «Моны Лизы». Она пыталась анализировать своё состояние и с великим трудом приходила к пониманию его. Большой любви «с первого взгляда» не чувствовала она. Да, Сергей ей понравился сразу, но не так, как это бывает у девочек, нет, была большая душевная тяга к нему. Зачем, почему, чего ей не хватало? Тепла, ласки, как «в омут головой»? Опять не то, были и раньше измены, и по симпатии, и со зла на Семёна, и «как в омут головой», а вот загадочной улыбки «Моны Лизы» потом не было. И что ещё удивительно: она не искала новой встречи с Сергеем, точнее, хотела её, но не торопила и не считала себя заранее несчастной, если этой новой встречи не будет. А ощущение счастья было длительным.

     Долго разбиралась в своих чувствах Эльвира и, глядя на Сергея долгим любящим взглядом на очередном «салоне», неожиданно поняла, в чём дело. В свободе. Это было прикосновение к высшей Свободе. До этой интимной встречи она всё делала по необходимости, как и подавляющее большинство женщин (она считала, что все). Отдаваясь мужчине, женщина почти всегда ждёт, а что взамен? Одна получает деньги и считается проституткой, другая мужа и достаток, третья обожание и восхваление, четвёртая круиз и удобства, пятая цветы и ресторан, шестая лучшую роль и положение, седьмая протекцию и зарплату, и так далее, а по большому счёту все они проститутки и она сама – тоже.

   Благо, добро только тогда добро, когда бескорыстно, без мысли о вознаграждении, без тайного умысла, а просто, свободно, по велению сердца. Оказывается, она впервые в жизни на короткий срок была свободной, ей ничего от Сергея не надо было, она была свободной, а он понял это и помог ей почувствовать свободу. И потому она сейчас было опоена нектаром счастья. Наверное, немногие задумываются над этим, по крайней мере, она никогда не читала и не слышала, что свобода может приносить счастье именно таким образом. Не лгать, не лгать самой себе и никому, не продавать себя ни за какие блага, даже если выполняешь своё задание или обязанности, а быть свободной хотя бы немного, хотя бы раз в жизни. Ей казалось, что эта встреча наполнила её жизнь, её сознание новым, дотоле неизведанным содержанием. Она даже к Семёну стала мягче в благодарность за то, что Сергей оказался на её пути, а новой встречи она уже боялась, боялась, что пройдёт очарование, хотя очень верила в чуткость Сергея.

                7. Третий салон.

     Ни Пи То по просьбе Сони показала ей за три дня больше, чем сама увидала бы за три года. Побывали они и в Третьяковке, и в Кремле вместе с Оружейной палатой, и в музее Пушкина, и в Большом театре, и в музее Революции, и в ЦВЗ, и, даже, в Мавзолее. Причём, Соня оказалась очень избирательной, на современных идолов и заграничные блестяшки она оказалась не падка, резонно объяснив, что это она ещё увидит и не обязательно в Москве, её же врождённый талант общения полностью расположил Ни Пи То, а про мужчин она сказала: пусть побудут с друзьями, так лучше. И, действительно, так оказалось лучше. Ни Пи То с удивлением обнаружила атмосферу теплоты и душевности, когда они все собирались за ужином или поздним чаем, дом с такими гостями стал намного уютнее. И от дочки пришла весточка, что у той всё в порядке, тоже радость.

     Вскоре Семён Паин опять позвонил и пригласил на очередной «деликатес». Скоро было пора уезжать, и Сергей с удовольствием принял приглашение, Николай же Гаврилович был доволен на правах гостеприимного хозяина. Пошли они опять без подруг, так Соня решила, а она знает, что лучше.

     На сей раз у Семёна опять были Ольга с «Михал Михалычем», Олег, Игорь с Ларисой, Леон. Яши не было, был неизменный Иван Петрович Сидоров, который так же сидел в углу за торшером и ещё одна энергичная дама, сидевшая в кресле рядом с Леоном. Её представили как Елену Борисовну. Прямыми чёрными короткими волосами, худобой и «раскосыми» очками в золотой оправе она отдалённо напоминала Хакамаду. Позже выяснилось, что она в качестве какого-то инспектора постоянно бывает в провинции, контактирует с разными людьми и очень склонна к анализу и синтезу. Разговор опять шёл о власти и истории.

     -Самое неблагородное и, даже, неблагодарное дело – судить историю,- говорил Олег, когда Сергей с Николаем вошли в комнату, - во-первых, мы судим не историю, а описанные кем-то факты, причём, описанные со своим пристрастным мнением, да и сами факты могут быть искажены. То же и о репрессиях.
     -Что ты хочешь сказать, что их не было?- взорвалась Ольга.
     -Я этого не говорил, а вот Волкогонов заявил, что все, кто до него писал историю этого периода, всё врали, а он скажет правду. Верить ему или нет? Я не хочу верить. А Пихоя, архивист, утверждает, что вся история советского периода, и официальная, и неофициальная имеет уровень журналистики. Кто хочет знать правду, тот должен читать документы в подлиннике.
      -А Волкогонов как раз этим-то и занимается, прежде, чем писать.
     -Возможно, только документы писали в двадцатые-тридцатые годы,  те люди, а читает их  Волкогонов в восьмидесятые и пытается нам изложить в своём понимании, просеяв через свои политические пристрастия.
      -Он имеет на это право,- заключил Михал Михалыч.
     -А я имею право знать истину, а не мнение Волкогонова,- вставил Иван Петрович.

     Неожиданно всех удивил Игорь. Он почему-то погрустнел и тихо проговорил:
     -Я, конечно, далёк от науки, но мне покоя не даёт вот что: Кутузов у нас герой, спаситель отечества. Недавно я читал что-то о Бородинской битве, оказывается, там были примерно равные силы, что-то около 120000 с каждой стороны, русские были дома, хорошо знали местность, был приток резервов и нормальное снабжение, позади Москва и… проиграли. Ничего нового в тактике, оперативном искусстве, потом позорная сдача Москвы даже без попытки уличных боёв, пожар, стояние и лишь потом движение назад. Этак в сорок первом можно было сдать и Ленинград, и Сталинград, и Москву. В чём его величие?

     Все замолчали, долго никто не мог собраться с мыслями, Сергей в душе аплодировал Игорю, даже Семён не нашёлся, что сказать. После длинной паузы Елена Борисовна задумчиво сказала: 
     -Это так ново, но интересно. Мы редко задумываемся о соотношении власть-народ, а оно важно для понимания сути явлений, причём, народ – это то, что там, в провинции, живёт, плодится, трудится и умирает. Часто, очень часто мы слышим, как с экранов и страниц за народ говорят, а это не народ. За народ нельзя говорить, он сам скажет результатом истории. Власть же всегда против народа и его интересов, народ видит, чувствует это и, как правило, редко поддерживает власть. А ему надо так мало: чтобы власть жить не мешала, причём, это во всех странах и во все времена.

     -А демократия,- заёрзал Леон,- это же власть самого народа!
     -Слово красивое, Леон, а суть та же: власть элиты для себя за счёт других. Правда, Лена?- с улыбкой тихо сказал Иван Петрович.
    -Подтверждаю!- веско сказала Елена Борисовна,- всё в истории закономерно и всё логично.
     -И революция?- опять заводился Леон.
     -А что, революция?- теперь уже Олег завладел общим вниманием,- это одно из звеньев бесконечной цепи событий, спаянных причинно-следственными связями. Произошло то, что должно было произойти и так, как могло произойти. Почему сейчас многие интеллигенты стенают по поводу жертв, разгула жестокости, разрушения храмов и дворцов?
     -Но ведь, действительно, много дров наломали, цвет нации уничтожили, тогда, да и потом тоже,- веско сказала Ольга.
      -Цвет?- с нажимом произнесла Елена Борисовна, переключая внимание на себя,- если бы это действительно был цвет, то он должен был видеть, что революция неизбежна и должен был возглавить её, а так это не цвет, а пустоцвет.
     -Не слишком ли резко?- вмешался Леон.
     -Не слишком, Леон,- продолжала распаляться Елена Борисовна,- много крокодиловых слёз излили эти «цветы», а те, кто всех кормил и кормит, рабочие и крестьяне, они не пишут, а создали народную мудрость: от трудов праведных не наживёшь палат каменных. Кому неясно, что нет честно нажитых богатств?

     Игорь несколько потупился, но слушал внимательно, а Елена Борисовна продолжала так же уверенно:
     -Любое богатство, любая роскошь – это отобранные рубли несчастных, отобранные разными способами, но всегда нечестно. Капиталист отбирает ставкой оплаты труда, купец – ценой, чиновник – взяткой, юрист – казуистикой, а творческий интеллигент -  ценой книги, картины, билета в театр, на концерт, и так далее. И все считают, что именно они должны зарабатывать много, а сколько «много» – это каждый сам себе отмеривает. И никто, повторяю, никто  не сравнил свои затраты труда и вознаграждение за него с затратами труда и вознаграждением за него рабочего и крестьянина. Как может этот «цвет нации» отдыхать на Багамах или в круизах, если у рабочего, не бездельника, а рабочего, работающего в полную силу нет средств, чтобы прилично накормить своих детей. Крестьянину не на что купить угля на зиму, нечем заплатить за электричку до ближайшего города? Или кто-то считает, что до революции этот «цвет» был другого цвета? История свершилась закономерно и справедливо. Самое печальное, что всё может повториться, потому что у истории  не учатся, к сожалению.

     Сергей слушал внимательно, а в голове роилось: Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Да историю нельзя переделать, а как хочется многим, но как они жалки, переписать учебник можно, но историю не переделаешь, можно снести Мавзолей, но и этим историю не переделать. А где же «цвет», что он вещает и думает ли он, чем слово его отзовётся? А потом будут говорить, что чернь взбунтовалась, варвары всё разрушают и уничтожают. А где же «цвет»?

     -Лена, я очень уважаю твоё мнение, но не со всем согласен,- глухо проговорил Игорь, потупя взор,- поверь, чтобы начать и развернуть любое дело, нужны средства, а как их аккумулировать? Да и работают разные люди по разному. Согласись, что прежняя уравниловка к застою привела?
     -Не соглашусь,- парировала Елена Борисовна, допустим насчёт аккумулирования средств ты прав, но что заработало на деньги МММ, Хопра, Властилины и других – пшик, что дали две тысячи частных банков стране – ничего. Да, люди разные. Более того, я согласна с тобой, что организовать производство значительно труднее, чем просто выполнять известные операции рабочего. Но…, но, во-первых, уравниловки никогда не было, а к застою привели равнодушие и серость тех, кто захватил власть по трупам своих отцов в семидесятые, а лидер был слишком добр, что в большой власти страшнее любой диктатуры. И «цвет», который подпевал, лизал пятки и всё оправдывал. А теперь другая крайность: клановые интересы, корпоративность делают своё грязное дело. Все эти финансовые пирамиды были задуманы властью, как средство отвлечения денег с рынка. Удалось, а потом сама же власть всласть попользовалась этими деньгами и сейчас делано возмущается. Таможенные барьеры созданы для обогащения таможенников с ведома властей и явно не за так. Законы должны писать профессионалы, твердит пресса, то есть, юристы, а они уже власть и пишут законы так, чтобы не юрист в них не разобрался, поэтому опять же нужны юристы, чтобы читать законы и это тоже статья дохода, и не малая. И так во всём, и «цвет» всё это оправдывает.

      -А власть всегда была для себя,- подал голос из-за торшера Иван Петрович.
     -Безусловно,- поддержал Олег,- только умная власть создаёт себе условия, укрепляет трон, что невозможно без укрепления производства, а, следовательно, и улучшения жизни народа, а глупая власть крадёт деньги, чем рубит сук, на котором сидит. И опять у истории никто не учится.

      Сегодня Семён даже не вмешивался, разговор сам по себе шёл в нужном русле (и в нужных рамках), Эльвира хлопотала по кухне, входила и выходила, а на лице её было спокойно-довольное выражение. Сергей видел это и мысленно радовался за неё, за то, что её не волновали эти разговоры, молодец, она сейчас отдыхает. Эльвира смотрела на Сергея спокойно, без надрыва, без той глубокой грусти, что была в прошлый раз, смотрела и дарила тёплую, дружескую улыбку.

     Власть. Что же это такое? Сколько раз Сергей задавал себе этот вопрос и никогда не находил исчерпывающего ответа. А сколько на нарах о том же переговорено. И вот что закономерно: все власть клянут, а как только есть возможность, рвутся туда, якобы, с добрыми намерениями. Но скоро, очень скоро они меняются, и власть остаётся прежней, причём, независимо от формы правления власть всегда безнравственна. Лишь единицы пытаются протестовать, но их быстро выбрасывают за борт, а самые сильные, которые рождаются раз в столетие, а то и реже, подминают под себя толпу власть имущих и правят,  в общем-то, по тем же законам, но по своему произволу. Их боятся, слушаются, славят, боготворят, а после смерти называют тиранами и проклинают. Опять же, всегда и везде. Просто сейчас об этом много говорят, много слышат, а по сути ничего не изменилось за тысячи лет. Очнувшись от своих мыслей, Сергей прислушался, как Олег учительским голосом говорил в поддержку Елены Борисовны и его собственных мыслей.

     -Владимир Святой крестил Русь, а, по сути, навязал чуждую народу религию, затем, народил кучу детей, раздробил страну на княжества, «дал суверенитета, сколько проглотят» и погрузил Русь на четыре века в жуткую междуусобицу. За время ига русские убили русских в сто раз больше, чем монголы. Иван Калита, почитаемый в истории, подкупом и коварством, руками монголов казнил  или подло убил тверских князей. И таких примеров до наших дней не перечесть: Грозный и Лжедимитрий, Годунов и Петр, Екатерина и Павел, Николай 1 и Николай11, Сталин и Ельцин. Где же то, что мы называем нравственностью? И где святая церковь, и где «цвет» нации – интеллигенция? Есть правда истории: сильный всегда наверху, а не нравственный.

     -А если это так, то не лучше ли властям оставить как можно меньше возможностей,- достаточно решительно и громко проговорила Леонову мысль Ольга, уставшая от недостатка внимания к её персоне.
     -Можно попытаться,- продолжал Олег,- но, вряд ли, из этого что-либо выйдет. Власть, сама власть не согласится с тобой, Оля, твои мечты останутся мечтами, а зло в мире, в обществе не исчезнет, потому, что это присуще внутреннему миру людей. Или кто не согласен?               
     Олег обвёл всех глазами, После недолгой паузы раздался голос Ивана Петровича: 
     -Не согласных не будет, наверное. Много красивых слов можно говорить о свободе в царстве частной собственности, но они останутся словами. Игорь, скажи, ты свободен?

    Игорь безнадёжно махнул рукой и виновато улыбнулся.
    -Вот то-то и оно, продолжал негромко Иван Петрович,- поэтому и в прошлое сейчас плюют все журналисты и политики. Идеи братства, равенства и свободы давно живут в мечтах, а попытка воплотить их сорвалась. Почему? Видимо, потому, что человек в силу своего несовершенства, а именно, в силу непреодолимого стремления возвеличивать свои способности, силу, собственность, себя перед другими ещё не способен или не готов воспринять сердцем эти идеи, а попытки насадить эти ценности, впрочем, как и другие, силой всегда сопровождалась кровью, и всегда терпели поражение. Даже двухтысячелетнее христианство, не сумев существенно повлиять на сознание людей, говорит, что человек свободен лишь тогда, когда ежедневно и ежечасно кается в своих грехах, не сравнивая себя с другими, а говоря себе и богу, что он самый грешный, а честная собственность никакого отношения к свободе не имеет. Это только инструмент, с помощью которого один человек лишает свободы другого, сам же при этом не становится свободным.
               
     Расходились все какие-то подавленные, без огонька. Неизвестно, этого ли добивался Семён, но и он был задумчивым, хотя и тепло прощался со всеми. Сергей про себя решил, что с него хватит этих «салонных откровений», нового он почти не услышал, лишь убедился ещё раз, что везде мысли бродят, что все люди разные и что у большинства тоска по лучшей жизни выливается в душевные поиски истины и подтверждения своим мыслям о справедливости. Вот теперь и решай, что первично, а что вторично. Гений, безусловно, Владимир Ильич, но и он, пытаясь решать за других, неизбежно зашёл в тупик. Опять тот же выбор: сытое стадо или удовлетворение пытливого ума. Сейчас и он, Сергей, не дал бы ответа на этот вопрос. Если сытость притупляет ум, покрывает плесенью мысли? Есть даже такие снобы, которые осуждают Лермонтова за то, что тот пошёл на дуэль и сгубил себя в 26 лет, Есенина за пьянство и самоубийство, Высоцкого и так далее. И кто осуждает? Тот, для кого сытый желудок и собственность превыше мечты, хотя бы такой эфемерной, как мечта о свободе, равенстве и братстве. Кого же жалеть? Высоцкого или современного нувориша с его толстой мошной?

   Много, ой, как много было на пути Сергея и обид, и голодных дней, и зубовного скрежета и все-таки он был по-своему счастлив. Он ни за какие коврижки не променял бы свою прежнюю жизнь ни на какую другую, сколько бы об этом не верещали в уши ужасно умные журналисты и телекомментаторы, политические обозреватели и продажные священники.

     Занятый своими мыслями, Сергей не сразу заметил, как разговорился Николай Гаврилович. Шли они по достаточно пустынной улице, и Николай говорил даже не с Сергеем, а как бы продолжал разговор в «салоне».
     -И о чём, собственно, спор? При чём здесь собственность? Она же и есть инструмент власти. Ведь власть - это не только президентство и формал, а если один - предприниматель, потому что собственник, а другой- наёмник, потому что гол как сокол, то здесь власть проявляется ещё жёстче. А поскольку власть всегда безнравственна, то и собственность тоже, более того, собственность всегда агрессивна. Нет и не может быть понятия достаточности как свободы, так и собственности, чем больше имеется, тем больше хочется. И борьба за собственность ничем не отличается от борьбы за власть, и все способы здесь так же хороши. По-моему, на этом пути репрессий может быть даже больше, хотя они не так наглядно будут выражены: убитые старики и обнищавшие беженцы - это уже первые жертвы, я не говорю про заказные убийства. Чем киллер отличается от палача ГУЛАГа? Да ничем. И крупный магнат, продавая землю или завод, нисколько не будет думать о людях, проживающих и работающих там, об их судьбах. И опять он ничем не отличается от тех тоталитарных чиновников, которые проводили репрессии.

     -Так точно, Коля,- поддакнул Сергей,- что же может быть другим, если и те и другие являются членами одного и того же общества. И коммунисты не с Марса, и собственники тоже. Я лично в претензиях к «цвету нации».  Они должны бы это понимать и не за власть или собственность ратовать, а поднимать самосознание людей. Писать, рисовать, играть, создавать шедевры (по способностям) и никогда не тусоваться на «манежах и аренах, где мильён меняют по рублю», не продавать себя ни за малые деньги, ни за большие, не продавать свой талант на аукционах столиц. А высшей наградой себе считать не премии и лауреатские дипломы, а признание народное, уважение и считать свой долг выполненным, если тебе удалось хоть на чуть-чуть сделать самосознание людей выше, а значит и жизнь лучше. Поэт, композитор, художник, артист не создают машин и не растят хлебов, но они в состоянии донести до каждого, что нельзя топтать газон, отравлять природу, материть соседа и носить камень за пазухой. Что пока мы все не будем добрей и честней, никто не создаст нам лучшей жизни, не бог, не царь и не герой и, даже, не хозяин - собственник земли, заводов, газет, пароходов. А когда вместо этого я вижу, как на аншлагах и презентациях, на конкурсах и творческих вечерах одни паразиты расхваливают и награждают других, и все вместе они ублажают всячески третьих, тех, кто измывается над трудовым народом глубинки, мне, честное слово, не хочется осуждать ГУЛАГ. Знаю, что это плохо, но не хочется и всё тут.
     -Таковы «правила игры»,- отозвался Николай Гаврилович,- как ты сам говорил: не мы их создавали, не нам и менять.               
     -Отчасти ты прав, Николай, но только отчасти. Ударили по щеке - подставь другую - тоже правило, а кому от него легче? Если двигателями прогресса в общественном устройстве всегда были выдающиеся умы, которые сеяли семена, а молодые всходы делали дело, то и сейчас всё должно быть так же. К сожалению, не видно пока ни одного генератора идей, а делать что-то надо, иначе дойдёт до большой крови.
     -Знаешь, Серёжа, я, как и многие, наверное, хотел всегда быть чистым, непричастным. А сейчас задумываюсь.  И нет покоя. Врут все СМИ, что коммунисты были во всём виноваты. Нет. Если это действительно вина, то виноваты все, виноваты больше всех как раз те, кто не хотел быть причастным, своим попустительством, равнодушием, покорностью виноваты, повторяю, если есть вина. И особенно те, кто нёс слово в массы или не нёс, когда надо было нести. И сейчас то же: можно сказать, что вся эта мерзость - это не я, это кто-то. Хорошая позиция: голову в песок и будь, что будет. Но грызёт душу что-то, неправда это, опять, то же: если есть вина в этом безвременье, то и я виноват, и каждый виноват, потому что все подонки выросли из нашей среды, а не с Марса. Мы их породили своим молчанием, согласием, и нам  отвечать.

     Сергей молча смотрел на едва заметную среди городских огней далёкую звёздочку, мерцавшую невысоко над горизонтом.



                ЭПИЛОГ
     Зима, видимо заснула не во время и по улицам бежали весенние ручьи, дул плотный, влажный ветер, хотя на дворе был январь, а не март, тяжёлые облака закрывали небо. Друзья мои возвращались с концерта «Виртуозов Москвы», настроение было приподнятое. Хорошая музыка сделала своё дело, и никому не хотелось портить настроение сложными разговорами, которые волей-неволей привели бы опять к политике.

     -Соня, скажи что-нибудь,- попросил Сергей, заранее зная, что она понимает его с полуслова и что он хочет, чтобы она выразила благодарность хозяевам за эту возможность увидеть многое. Но Соня, которая, конечно, поняла его, что и подтвердила быстрым взглядом, заговорила о другом:
     -Третьяковка, конечно, это сказка, но маленькая выставка Константина Васильева убеждает, что живопись - это самое передовое искусство и самое правдивое. Не хочется верить, что художник умер, картины его живут и зовут вперёд лучше, чем все политики вместе взятые. Я думаю, что возрождение начнут именно художники. Не знаю, как там было в прошлом, в Ренессансе, а сейчас я верю Васильеву.
     -И Спивакову тоже,- поддакнул Николай Гаврилович, вспоминая слова о «цвете» и «пустоцвете»,- побольше бы таких. А Васильева не надо жалеть, он заслужил больше, чем жалость. Он в ряду с Перовым, Лермонтовым и Высоцким, а не с Глазуновым и Церетели.     Возрождение. Как оно сейчас нужно, и оно будет и, более того, будет тогда, когда должно быть, не раньше и не позже, а увидеть хочется уже сейчас. В конце концов, будет же когда-нибудь общество справедливее, чем сейчас, я верю в это, даже, если мне   не суждено дожить до светлого дня,- серьёзно и печально проговорила Соня.
     -Будет, обязательно будет,- Николай Гаврилович мечтательно улыбнулся,- хотя и сейчас многие считают его справедливым: говорят, что все люди разные и жить одинаково не могут и не должны, говорят, что деление на богатых и бедных - источник прогресса. Наверное, доля истины в этом есть, но только доля, а не сама истина.
     -А я не согласна, точнее, не со всем согласна. Да, люди разные, и жить они будут по-разному. Только разность эта должна быть выражена возвышением, почётом и уважением  высоконравственных, сильных, умных, а не унижением слабых. Пусть будут и богатые, и бедные, но туфли чистит каждый себе сам. Я  хотела бы жить в таком обществе, где нет лакеев и не надо кому-то прислуживать, кого-то телохранить, даже за большие деньги. Все одинаково защищены законом, все имеют равные права и возможности выразить себя, осуществить свои способности и желания. Помните, как в «Золотом телёнке», когда от миллионера Остапа Бендера шарахаются, как от чумы, а котлетки всем одинаковые. Это утопия, мечта, но человек всегда мечтать будет и как знать…, что нам сулит век грядущий?

   Ни Пи То значительно посмотрела на Сергея и попросило его сказать, как он думает, что сулит нам век грядущий.
      -Плохой из меня оракул,- спокойно проговорил Сергей, - но думаю так: чтобы общество стало справедливее, нужно новое мировоззрение, отказ от «моё», а оно, если даже появится, то без борьбы не войдёт в сознание. Так что потрясения будут, и большие, хотя точного сценария представить себе не могу.. Время распространения этого нового мировоззрения никак не меньше поколения, тем более, что противников много: все власти и все крупные собственники. Начало, возможно, и Васильев, адептами должны бы стать лучшие представители настоящей интеллигенции, а они сами должны появиться, их ещё нет. Донести это новое до всех, а потом спросить: за или против? Если больше «за», то остальные должны подчиниться. Но так не будет, а будет гражданская война. Хочется верить, что могучее оружие отрезвит умы от желания пострелять. Лучше, если всё это произойдёт сразу во всём мире – меньше жертв. А, впрочем, дай бог мне ошибиться!
 
    1999 – 2014 год.
 
    
       
      
                ПРИЗРАЧНЫЙ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.
1. Встреча
     Открыв дверь, Николай Гаврилович изумлённо вытаращил глаза и застыл от ощущения нереальности. На площадке стоял давно пропавший без вести лучший друг его детства и юности Серёга Ястребов и улыбался от уха до уха, из-за его спины выглядывала миловидная маленькая женщина с восточным складом лица и раскосыми карими глазами.
     На дистанции между порогом и праздничным столом была и длинная немая сцена, и бурные объятия, и взаимные знакомства, и насторожённый взгляд жены Николая Гавриловича – НиПиТо. Ему очень нравилось это забавное прозвище, которое Нина Петровна получила давно, когда ещё работала в детском садике воспитателем, а трёхлетний Валерка, не утруждая себя чётким произношением её имени-отчества, родил такую славную аббревиатуру «НиПиТо». Николай Гаврилович так и представил её Серёге, подчеркивая доверительность отношений, несмотря на двадцатидвухлетнюю разлуку. Воистину «нет уз святее товарищества», да и выросли они в то время, когда «господ» уже не было и ещё не было.
     Рад был Николай Гаврилович, словно помолодел на два десятка лет, да и Серёга, казалось, сохранил прежний, юношеский задор и юмор, хотя много, ой как много воды утекло, каждый прожил целую жизнь. Много можно бы рассказать и ему и Серёге, только что-то кажется незначительным, что-то стыдным, что-то не знаешь, как воспримут, да и времени за «рюмкой чая» не так уж много для четверых и даже для двух говорящих.
     Миловидная, маленькая женщина с раскосыми карими глазами оказалась жизнерадостной женой Сергея, найденной им на житейских перекрёстках где-то за «Кривым озером», как выразился Сергей, звали её Соней по-русски и этого достаточно. Соня не любила, а точнее не позволяла никому копаться в своём прошлом, там было много и непонятного, и неприятного, и незачем посторонним людям в личные проблемы вникать. Она так и представлена была «Соня по-русски» и на оказанное внимание ответила обворожительной улыбкой, открывая ровные жемчужные зубки. Только после третьего тоста сумбур разговора несколько поутих и беседа приняла более устойчивое направление.  Первым разомлел и разоткровенничался радушный хозяин, Сергей не спешил, а женщины пока ещё присматривались друг к другу.
     -Нет, ты вспомни, какое было время,- говорил Николай Гаврилович чуть заплетающимся языком,- институт, храм науки и мы в нём, и почти каждый профессор – легенда. Помнишь, как работали по ночам на станции и базе, ты ещё всё пытался внедрять НОТ, а как помогали друг другу в общаге? Наверное, сейчас студенты и не поверят, что так может быть. Но было же,… а наш стройотряд,- поддерживал его Сергей, подпадая под влияние ностальгии,- ведь главное было не деньги, а дело. Это мы потом стали понимать, что деньги кто-то получал всё же. Помнишь, как под Читой дорогу электрифицировали?
     - Ещё бы, Володька Ковалёв едва не утонул тогда в Ингоде, а Люба Сазонова потом всё хвасталась, что забайкальская закалка помогла ей навсегда избавиться от постоянных ангин. И ведь выполнили задачу, хотя не много мы и умели тогда. А сколько песен было перепето тогда, «бродяга забайкальский» даже стал гимном отряда. Нет, все же время было лучше, что бы там ни писали нам и не вещали из ящика.
     -Коля, так вещают-то люди, потому что им так нужно, а не потому, что, в самом деле, это истина.
     - А может быть всё дело в том, что вы тогда молодыми были, да и мы тоже, не правда ли, Соня?- иронично, сбивая волну воспоминаний, промолвила НиПиТо.
     - Да, конечно, и это тоже много значит,- улыбнулся ей Сергей,- помнишь, Нина «Горячий камень» у Гайдара? Конечно, своя прожитая жизнь - это сокровище, какой бы она ни была тогда и всё же я с Колей: лучше жилось, легче, морально легче.
    - Конечно,  были и сволочи и подонки,- снова включился Николай Гаврилович,- были и наверху, и в институте, и внизу, но наверняка их было меньше, чем сейчас. Как бы ни позорили сегодня прошлое, только идеалы делали своё, и пионерия, и комсомол, и кино, и телевидение, и театр, все понемногу.
     -Нина Петровна принесла фотографии и, бесцеремонно останавливая мужа, показывала гостям единственную дочку в развитии от малютки до невесты. Сейчас их дорогая Мариночка была в Германии, работала переводчицей и одновременно училась чему-то, чему, Сергей так и не вник.
     -Коля, позволь предложить тебе тост за наших дорогих подруг. Ну, вставай, вставай, за женщин  настоящие  мужчины пьют только стоя.
     Они встали, дружно выпили, а их дорогие подруги улыбались довольные и негромко аплодировали. Потом они долго курили на балконе.
     -Ты знаешь, Серёга, а я даже доволен, что на пятнадцатом этаже живу,- расслаблено говорил Николай Гаврилович,- уже который год страшно стало, внизу то стрельба, то грабежи. Помнишь, какая Москва была тогда? Гуляй в полночь - заполночь и никто не тронет, а сейчас страшно. Я так рад за дочь. И не потому, что она там зарабатывает марки и учится. Учиться можно и у нас не хуже, а страшно. Когда она здесь, я места себе не нахожу, если она задержится где хоть на десять минут. Хожу встречать к метро, и самому страшно тоже.
     -Коля, а помнишь, как ты за демократию ратовал? Радуйся.
     -Да я ещё пару лет назад готов был прыгать от радости, что стало можно говорить открыто, и называть всё своими именами. Но что-то не то вышло.
     -Вот и назови своими именами: вора - вором, узурпатора – узурпатором, а поддонка - подонком.
     - Не-ет, я лучше помолчу, посижу в своём «скворечнике» на пятнадцатом этаже молча. Не выходит из меня боец, да если бы и вышел, я просто не знаю за кого и за что бороться.
      Сергей был значительно трезвее хозяина, он хорошо понимал его и, чисто по – человечески, жалел. Люди разные и нельзя от другого требовать того, на что сам способен или что считаешь нормой, поэтому он не перечил и не поддакивал.
     -Коля, сколько же мы не виделись?
     -Почитай, двадцать лет с гаком.
     -Да-а. Расскажи, что можно, как у тебя складывалось?
     -Интересного немного, точнее, раньше было бы интересно, а сейчас нет. Аспирантура с трудом, денег не хватало постоянно, женился, благодаря Нине вот квартирой обзавелись, от родителей долго оторваться не могли, а сейчас их уже нет. После аспирантуры – НИИ, геройского не совершил, но и тунеядцем не был. Может быть, и взлетел бы выше, но столицу было жаль покидать, да и Нина за мной не поехала бы…. Да всё нормально было бы, если бы не этот бедлам. Воровать нас с тобой не научили, торговать противно, наука никому не нужна, да и сам я уже никому не нужен. А жить надо. Убивает даже не то, что платят мало, подработать можно при желании, убивает бессмысленность жизни. Все мы вдруг оказались как опавшие листья, оторванными от дерева жизни. Пойдём, Серёга, ещё выпьем.
     «Похоже, он с горя закладывает иногда»- подумал Сергей, входя за хозяином в комнату, - «умница, но не боец, он и тогда был отличным парнем, но почти всегда ведомым. Что ж, каждому своё, только не в том смысле, который реализуется под видом «демократических рыночных реформ».
      Ужин продолжался за полночь. Сергей заикнулся было о гостинице, но хозяева даже обиделись, они были рады и приятное сделать и самим пожить эти немногие дни полнее, чем обычно. Гости не заставили себя долго упрашивать. На вопросы «про жизнь» Сергей достаточно кратко рассказал о том, что он сейчас в Хабаровске, дети есть, два сына, уже взрослые, один во «Владике», во флоте, второй учится на строителя. Соня больше молчала, с довольной улыбкой поглядывая то на хозяев, то на мужа. Она впервые была в Москве и, невзирая на далеко не лучшую обстановку, надеялась многое посмотреть в столице.
2. Сергей.
Дороги, дроги. Для Сергея эти слова всегда ассоциировались с рельсами. С малых лет он хорошо их знал. Родился он  в маленьком посёлке на железнодорожной станции Кинель, вблизи Самары или Куйбышева, как какое-то время называлась Самара, в послевоенном 1947 году. Отец, не раз раненый, всегда водил поезда и на войне, и после неё. Сергей хорошо помнил своё детство с шести лет, точнее, с очень яркой картины большой скорби родных и соседей после смерти Сталина. Будучи смышлёным ребёнком, он видел, что произошло что-то большое и страшное, но тогда он не мог ещё задумываться над такими проблемами.  Потом всё его детство проходило под стук колёс. Даже в школе, на уроках труда их водили в железнодорожные мастерские, где он с удовольствием узнавал многие тонкости и принципы устройства разных локомотивов и путевого хозяйства. Он часто катался с отцом, которого все рабочее и машинисты уважали за твёрдое слово, честность и непримиримость к недостаткам и попустительству. Мать всегда и во всём поддерживала отца и во всех условиях тогдашней нелёгкой жизни старалась создать уют в их доме.
Учился Сергей легко и с удовольствием, особенно, точным наукам и истории, а географию знал в основном по картам железных дорог. Когда он стал понимать своё место в детской иерархии, то, несмотря на рост, силу и возраст, всегда был непримирим к предательству, жестокости и грубым насмешкам и всегда был готов драться за правое дело, за слабых и обиженных. Он впитал с молоком матери и получил, как бы, эстафету из рук отца обострённое чувство справедливости и неуживчивый характер. Школьные годы шли своим чередом. Жизнь постоянно улучшалась и была наполнена событиями, малыми и большими. Помнил Сергей и первый спутник, и всеобщее ликование, когда Гагарин сказал знаменитое «Поехали» и ещё много чего хорошего. И к окончанию школы родители настойчиво советовали пойти в институт, да он и сам хотел того же.
По окончании школы Сергей получил аттестат зрелости со всеми пятёрками и одной тройкой за экзаменационное сочинение. Директор школы объяснял ему, что сочинение написано на грани оценок хорошо и удовлетворительно, а чтобы получить серебряную медаль, надо директору везти сочинение в РОНО и доказывать, что оно заслуживает хорошей оценки. Будучи неуверенным, что это удастся доказать, директор предложил в аттестат поставить четвёрку, а медаль не требовать. На это предложение Сергей твёрдо ответил «Нет», поэтому и получил аттестат без четвёрок, но с одной тройкой. Выбор института был предрешён давно, только инженеров железнодорожного транспорта.
Быстро пролетели пять счастливейших студенческих лет, в которых было всё: молодость, познание всего-всего, от песен под гитару до философских диспутов, любовь и дружба, спорт и планы на жизнь. А после института, в семидесятом, разбросала судьба сокурсников в разные стороны. Сергей по распределению уехал в Иркутск, с горячим сердцем и чистой душой. Сейчас, спустя столько лет, можно только предполагать, что бы было, если бы он попытался противостоять себе, приспосабливаться. Много позже, с началом этого безобразия, анализируя прошлое, Сергей пришёл к выводу, что у очень многих, если не всех, жизнь состоит из огромного количества случайных совпадений, ошибок, встреч, поступков. Но, то, что уже произошло, это закономерность, которая складывается из бесконечного ряда случайностей.
В начале семидесятых обстановка в стране стала совсем стабильной, а в личной жизни  всё было иначе. Случайно встреченная девушка, с которой Сергей пытался создать семью,  оказалась не той закваски и, после первой же житейской неудачи, вызванной понижением Сергея в должности из-за, опять же, случайной аварии на его участке, отступилась от него. Оказалось, что ей нужен постоянный, нарастающий успех в жизни, достаток и известность. Она так и назвала Сергея неудачником, после чего он хлопнул дверью и уехал в Читу.
На новом месте Сергей тоже рвался в бой, забыв оглянуться по сторонам и обеспечить фланги. По простоте и чистоте души он тогда не знал, что важнее не то, что люди говорят, а то, о чём они молчат. Короче, борьба с открытым забралом за справедливость и повышение качества работ не всем  начальникам нравилась. Сначала ему намекали, потом советовали уехать куда-нибудь, затем предлагали, но он, как всегда, резал правду – матку и лез на рожон. И, вот, в 75-м его подставили, опять-таки, на случайной аварии. Пять лет зоны, хорошо хоть два года «заработал».
После зоны уже новое возрождение, счастливая случайная встреча с Соней. Теперь уже продираться сквозь новый бесконечный ряд случайностей стало намного легче, больше смысла стало в жизни. Сергею теперь многое удавалось, жизнь наладилась.
И грянула «перестройка». На Дальнем Востоке сначала она воспринималась как экзотика, потом, как надежда на освобождение от замшелости, затем выяснилось, что кроме разговоров и падения производства ничего нет. В конце концов бесконечная говорильня и подковёрная борьба в верхах привели к развалу страны в 91-м. Как болезненно это воспринималось тогда повсеместно, а на дальних рубежах особенно. Но жить надо, кто-то должен и дело делать. И Сергей в меру своих сил старался сохранить семью, себя и честно трудиться. Теперь, тоже случайно, удалось вырваться в столицу, показать Соне Москву и встретиться с друзьями. Самым близким другом, оставшимся в Москве, был Николай Гаврилович.
3. Москва.
      На другой день была большая прогулка по Москве, которая на каждого подействовала по разному. Соня восхищалась многим, только грязь на улицах её немного огорчала. Наверное, так и должно было быть, ведь она не видела прежней Москвы и не могла сравнивать. НиПиТо помалкивала, Николай Гаврилович постоянно как бы извинялся, словно он сам был виноват во всех гадостях, наводнивших столицу в последние годы. А Сергей смотрел на всё широко открытыми глазами и часто стискивал зубы, сдерживаясь от резких оценок. В конце прогулки, когда уже шли домой, на вопрос НиПиТо «Как Вам Москва?» он не торопясь ответил:
     -Собственно, иного трудно было и ожидать, но язвы слишком уж оголены, даже притом, что Москва, как и каждая столица, поддерживается правительством за счёт провинций.
     -Ты ещё не всё видел,- виновато улыбаясь, сказал Николай Гаврилович,- знаешь, какие презентации закатывают и…. сколько нищих  на вокзалах? По-моему, даже в гражданскую войну такого не было.
     -Догадываюсь. И про «гражданскую» ты к месту упомянул. Ещё  Де-Кюстин, увидев, в начале прошлого века, пропасть между богатыми и бедными и предсказал революцию в России задолго до Маркса и Ленина. И сейчас, разделив общество на богатых и бедных, наши вожди заложили мину замедленного действия, безликвидную. Все революции и гражданские войны велись за социальное равенство. Вот и это разделение – причина и основа будущей гражданской войны. Тогда действительно страшно будет.
     -А что делать?
     -Я тебе не Чернышевский и не Ленин. Скажу только: умнеть надо, всем умнеть.
     Женщины говорили о своём. И, слава богу.
     - А хочешь, Серёжа, я тебе устрою встречу с Семёном Паиным, помнишь его? Он сейчас в журналистских кругах подвизается. Думаю, тебе будет небезынтересно.
     - С удовольствием.
     После ужина они сидели снова на балконе, курили и Сергей, не торопясь, рассказывал:
     -Сколько воды утекло с тех пор, как мы расстались после института. Прощались, обещали не забывать друзей, а друзьями считалась вся группа. Только жизнь,  всё равно, по-своему распорядилась. Кто-то погнался за славой, другой за длинным рублём, третий погряз в быте, четвёртый рвался к власти, пятый нравился женщинам, шестой – самому себе, кого-то прельстил Запад и так далее. Словом, как и везде, в любой среде, в любые времена. Я вот поехал «за туманом и за запахом тайги», это я потом всем так говорил, но себе-то трудно лукавить, конечно, хотелось заработать и денег, и положения. Думал, вот сейчас  я с молодыми силами горы сверну, а потом вернусь в столицу солидно, весомо. Только не один я там был, были и другие и тоже честолюбивые, так что надо было уметь и локтями толкаться, а мне, Николай, не хватило чего-то, или наоборот – было слишком много. В общем, где-то я перешел дорогу кому-то, не смолчал где надо, не сумел разобраться в «расстановке сил», где-то сделал неверную ставку, одного недооценил, другого переоценил, короче, стал сначала неудобным, а потом лишним. Понять же этого во время не хватило опыта и мудрости, полез «в картуз за ватой» и нарвался. Это я потом понял, что так оно и должно было быть. Словом, подсидели меня очень аккуратно и угодил я на «пятерик», как сказали бы здесь «В места не столь отдалённые», а там и в самом деле недалеко, из-под Читы в Нерчинск. Сначала от обиды хоть в петлю, а потом - ничего, освоился. Оказалось, Коля, там тоже люди, конечно, по иным законам живут, но живут. Кстати, хороших людей там было едва ли не больше, чем сейчас на улицах «Златоглавой», столицы «свободного демократического государства». Мне, Коля, наверное, сильно повезло, трое друзей взяли меня под опеку и очень многому научили. Во-первых, молчать и слушать, во-вторых, разбираться в людях и ситуациях, в-третьих, принимать разумные решения, которые можно выполнить, в-четвёртых, уметь ждать и выбирать момент для действия.  Ох, и хороша же школа! Если бы в институте дали хоть десятую часть этих знаний,  насколько бы легче нам было шагать по жизни. Сумел я там, Коля, заработать пару лет «выслуги», то есть сократил себе срок на два года. А потом надо было снова вживаться в вольную жизнь, а это труднее, чем к зоне привыкать: все на тебя смотрят, как на изгоя и никому ничего не докажешь, будь ты стократ прав, но если попал, то уже меченый жизнью. Помнишь, Чапаев раненому комбригу говорит: «Ну и дурак. Пуля не разбирает, а ты разбирать должен, чтобы всякой дурацкой пуле свой лоб не подставлять». И он, знаешь, прав, если попал «на зону», то сам виноват, что не сумел во  время  избежать этого. Может быть, подсознательно, но люди правы, считая тебя изгоем. А я уже стал мудрее и не полез на глаза «чистеньким», не стал унижаться просьбами и ходатайствами, я остался в тех краях, там много таких же и как выживать среди них я уже знал. А образование и опыт со временем сделали своё дело. Ещё низкий поклон Соне, вот умница, и во время пересеклись наши дороги. Она словно чувствовала моё состояние и умело лечила душу. Мы встретились через полгода после моего освобождения в городе с красивым названием «Свободный» и с тех пор вместе. Двигался же я почему-то всё время не на запад, а на восток и так докатился до Хабаровска. А сейчас ничего, и должность хорошая – в управлении дороги целый ЗАМ, хотя далеко и не первый, и жильё есть и даже дачка, и дети подросли. Столица, что ж, она хороша, но не могут же все в столице жить, многим здесь делать нечего будет. В конце концов, всё создаётся там, в провинции, а столица только высасывает и потребляет.
     - А не перегибаешь ли ты, Серёжа, со своих провинциальных позиций? Может быть это ненависть, рождённая завистью?
     - Да нет, Коля, это болезнь не только нашей столицы, это удел всех столиц. Зависть, может быть, и есть, но на ненависть она явно не тянет. А ты что, разве не согласен, что больше половины здесь делают никому ненужное дело?
     - Согласен,- свесив голову через перила, придавленным голосом говорил Николай Гаврилович,- сейчас даже не половина, а четыре пятых и более. Даже я сам раньше считал себя нужным, а теперь ни НИИ, ни я в нём никому не нужны. А что мне делать? Я здесь прожил жизнь, умею делать только то, что делал всю жизнь, переучиваться поздно, а жить и зарабатывать надо. Кому плохо, тот во всём клянёт власти, так уж мы устроены и я здесь не исключение.
     - Что тебе возразить? Ты, конечно, прав, власти должны установить законы и следить за их исполнением. Пока нет ни того ни другого. Конечно. Коля, власть захватывает самый сильный и власть всегда безнравственна, всё это ты знаешь и без меня, а где выход я, тоже, пока не знаю точно, только начало выхода знаю и повторю ещё раз: умнеть надо, всем умнеть надо, тогда труднее нас будет загонять в тупик.
     - А вот у Сёмы Паина  другие ответы на подобные вопросы. С ним интересно, но он очень уж активен, подавляет своей энергией. По нему всё раньше было не так, а теперь всё надо делать так, по какой-то, якобы, всем известной схеме и будет всё хорошо.
     - Кому хорошо? Коля, мы не первый день живём на свете и многое уже знаем. Для жизни нет понятия «хорошо или плохо». Например, тебе хорошо в твоей уютной, тёплой двухкомнатной квартирке, а другим нужны трехэтажные особняки с охраной, поварами, садовниками и так далее. Так что такое хорошо и что такое плохо только Маяковский знал, я же знаю что такое лучше и хуже. Твоя уютная квартирка явно лучше продуваемой всеми ветрами сельской лачуги под соломенной крышей без газа и отопления, в каких ещё живёт достаточно много крестьян, кормящих и нас с тобой, и Сёму Паина, и министров с депутатами. Ведь нам всем и каждому в отдельности плохо не потому, что мы плохо живём, а потому, что другие живут лучше нас. Представь себе на минуту такую утопию: каждый из нас может спокойно сесть в свой белый «Мерседес» и поехать, куда ему вздумается. Кто при этом больше всех пострадает? «Новые русские», потому что как же так, всем так же хорошо, как и им, это смерти подобно. Нет, надо обязательно, чтобы другим было хуже, тогда: я в «Мерседесе», а остальные в трамвае, вот это жизнь! Как говорил Николай Амосов: счастье – это всего лишь возбуждение центра удовольствия, по разным поводам, но никогда стойко, а только до адаптации. В нашем случае,  центр удовольствия возбуждает не то, что я в «Мерседесе», а то, что остальные в трамвае, а я в «Мерседесе».
     - Я как- то не думал об этом, наверное, ты прав, хотя Сёма Паин с тобой вряд ли согласится, а его друзья тем более.
     -Что, у Сёмы есть друзья?
     - Конечно, я несколько раз бывал у него, в их политически активной компании, ох и востры на язык многие из них.
     - Друзья? Хотя это слово отражает большой диапазон отношений, ведь нет чёткого определения, как и в понятиях: много, хорошо, ярко, мрачно, сильно, больно. На свете вообще немного конкретных понятий, к сожалению. Поэтому, наверное, и столько путаницы в головах людей. Например: завоеватель Наполеон побеждён, но он герой, завоеватель Гитлер побеждён и он – преступник, Сталин победитель, а кто он?
     - Серёжа, оставь это истории. По-моему рано ещё его судить, слишком мало времени прошло, прожито. Вот прокричали, что всё было плохо и неправильно, сейчас, дескать, мы тут строй поменяем и…. заживём. Дудки. А что будет через десять, двадцать, пятьдесят лет? Ты знаешь? Нет. И я не знаю. И тот, кто кричит, тоже не знает. Не поменяются ли оценки?
     - Думаю, что обязательно поменяются и полностью согласен, что мало лет прошло, но думать-то всё равно приходится, жизнь заставляет.
     Озябнув, они пошли в комнату, где их давно уже ждали женщины, которые не могли так быстро установить душевные отношения и потому скрытно скучали.
     Вскоре усталость и разность часовых поясов сделали своё дело. Только Николай Гаврилович долго не мог уснуть, в голову лезла всякая всячина: почему-то вспомнились диссиденты его молодости. Как это было модно! Дух захватывало от их смелости, а где они сейчас-то? Тогда они были бессильны что-либо изменить, но могли громко сказать, хотя и из-за «бугра», назвать вещи своими именами, а сейчас? Сколько говорено по поводу ГУЛАГа, ленинской жестокости, тогда со смелостью, теперь больше по моде, но и тогда и теперь всё это в отрыве от общественной психологии и времени. Прошлое прожито и каждый судит его по-своему, по тому, как он сам и его близкие прожили, оправдались ли ожидания, реализовались ли возможности. И единых мнений быть не может: «петли дверные многим скрипят, многим – поют». А сейчас, сегодня живёт и действует преступник, не меньший, чем автор ГУЛАГа и его окружение не менее зловеще. Это наш президент «со товарищи», а правозащитники всё талдычат о прошлом, о репрессиях, а о правах человека в сегодняшнем дне говорят лишь абстрактно: есть закон, позволяющий в суд подать. Ну и что? Можно подумать, что наш суд – это ведомство Фемиды. Там те же люди из нашего общества, из его психологии, которые вчера сделали ГУЛАГ и психушки, а сегодня ограбили простой народ до нитки. Так чего же мы хотим от прошлого? Где эти ужасно смелые правозащитники? Почему они ничего добиться не могут, и чем это состояние отличается от ГУЛАГа? Даже громко назвать вора - вором, преступника - преступником не могут. Боятся. Мерзкий Жириновский может, а интеллигентные правозащитники нет. Вот оно и всё, вся психология. Так кого же винить?
     Николай Гаврилович посмотрел на часы – четверть четвёртого, вспомнил старую шутку о том, что чтобы уснуть надо лечь на спину, расслабиться, посчитать до пяти, а не получится, то до пол шестого, и незаметно явь перешла в сон.
4. Первый салон
     Семён Паин, их однокурсник по институту жил на Фрунзенской набережной в большой квартире сталинской постройки, он давно уже выбросил из головы всё, чему их учили, и надёжно обосновался в журналистике. Сначала писал хвалебные оды соцсоревнованию, а сейчас для него наступило золотое время: чем скандальнее публикации, тем лучше, главное - стиль изложения, хлёстко, остро, а о фактах можно не очень-то заботиться, кто их проверит? Придумывай что хочешь, желательно о людях не первого эшелона, а второго-третьего и давай любые выводы. Главное говорить то, что от тебя хотят слышать сейчас, сию минуту, а не то, что есть на самом деле. Лишь бы угодать, что от тебя хотят слышать или читать твои читатели и власти. А для этого приходится регулярно «опускаться в массы». Писал он очень активно, сначала про зверства ГУЛАГа, потом про подлости недавних  чиновников (как будто не таких же в ГУЛАГ отправляли), походя, поплевал немного на Ленина, клеймил мафию последних годов советской власти, а потом «зверства» следователей, разоблачавших эту мафию, хвалил первых кооператоров, а потом рассказывал, как отмываются преступно нажитые деньги. В общем: всего понемногу, главное, чтобы «в струю». И успех был, и деньги, и «круг друзей», хотя он хорошо понимал, что эти «друзья» его в момент сожрут, попробуй он отступить от правил игры хоть на полшага. Но Сёма не унывал, тыл у него крепкий был, и здесь, в Москве, и там…. Он в любой момент теперь мог взять загранпаспорт и оказаться хоть в Париже, хоть в Тель-Авиве, где уже было достаточно и родственников, и партнёров.
     Николая Гавриловича и Сергея Сёма встретил радушно. Он всегда был добр к Николаю: во-первых, это работало на имидж «демократического журналиста», во-вторых, Николай никогда не мог стать оппонентом, а был только источником одного из многих мнений по темам, а в-третьих, Сёма просто по старой памяти неплохо относился к Николаю, чуть-чуть даже сентиментально. Сергей же был для него пока просто «белым пятном».
     В этот вечер у Семёна собрались некоторые из его товарищей, которые сейчас с удовольствием стали называть себя «господами». В глубоком кресле сидела полноватая дама, явно молодящаяся, что ещё больше подчёркивало печать времени на её довольно красивых крупных чертах лица. Ольга Молоканская, журналистка, как представил её Семён. Николай Гаврилович знал её, как знал и по её публикациям, что пишет она по заказу, хотя всегда не упускала случая подчеркнуть, что независимость журналиста – её кредо. Она и здесь- то была как бы по заказу. Дело в том, что Семён, оказывая ей иногда знаки повышенного внимания, будоражил чувства своей жены, болезненного вида худощавой брюнетки Эльвиры, которую Сергей видел впервые и сейчас с удовольствием рассматривал. Эльвира немножко суетилась, создавая уют, она больше всего внимания уделяла именно  Сергею, потому что он один был новичком в этой компании и ещё почему-то необъяснимому.
     Рыжий, бородатый, развязный и подвижный «господин» оказался старым знакомым. Это был Яша Либерзов, который учился курсом позже в их же институте. Правда после института он не стал железнодорожником, а ринулся в искусство за славой и красивой жизнью. Сейчас он был заштатным режиссёром на телевидении, но амбиций у него было явно больше, где-то на уровне Феллини или Виктюка. Этакий гений, которого по чьей-то злой воле ну никак не признают народы и правительства. А жаль, будущее без «гениев»- преснятина. С «гения» не сводила восторженных глаз красивая длинноногая девушка Лариса. Вообще-то её привёл довольно молодой крупный сильный парень, он одет был ярко: в красивую куртку с блестящими молниями, галстук с замысловатым зелёно-оранжево-голубым рисунком, брюки свободного покроя цвета морской волны, но правой руке сверкала крупная печатка. Николай Гаврилович незаметно представил его Сергею как коммерсанта, который принят в доме Сёмы и в этой компании в основном за то, что щедр на подарки и гостинцы. А у его Ларисы весь облик выражал нетерпеливое желание известности, популярности, хоть какой, хоть скандальной. Она была готова на любое предложение режиссёра, но тот пока кроме себя ей предложить ничего не мог. Леона Рыбака представил хозяин, который оказался рядом с Сергеем в то время, когда Леон произносил какую-то горячую тираду на политическую тему. Леон был членом бюро или политбюро какой-то партии, где звучала и демократия, и свобода, и Родина, и ещё что-то, но название этой партии Сергей так и не запомнил. Смотрел Леон на всех с загадочной полуулыбкой, словно он один обладал знанием истины в последней инстанции, и решал для себя проблему выбора момента, когда эту истину обрушить на головы неразумного плебса. «Очень колоритная фигура»- отметил про себя Сергей.
     Ещё один человек был в комнате, он сидел в углу за торшером и был мало заметен. Он и одет был во всё серое и малозаметное. Сначала Сергей даже не понял, зачем здесь этот человек, которого звали Иваном Петровичем Сидоровым, как он потом сам представился, оказавшись рядом с Сергеем и вступая с ним в короткий обмен репликами. Но потом Сергей отдал должное Семёну: без Ивана Петровича этот маленький салон потерял бы больше половины своего шарма. После взаимных приветствий гости Семёна продолжили, видимо, прерванный разговор:
     - Яша, ну когда же мы увидим твои шедевры на экране, хотя бы на малом, вот в этом доме, в этом кругу?- ехидно спрашивала Ольга, обводя всех взглядом, полным собственной значимости.
    - Трудно, ох как трудно пробиться. Сейчас вместо прежней цензуры стала другая, денежная. Ты знаешь, сколько надо, чтобы простой клип снять, я уж не говорю о фильме. А замыслов много, портфель туго набит и от авторов отбоя нет,- с небрежностью сановника от искусства цедил Яша,- а спонсоры пока не понимают или не хотят понимать роли искусства в жизни и благоустройстве общества.
     Коммерсант, которого, как потом уяснил Сергей, все звали Игорем, насторожился, понимая, что камень в его огород, потом повернулся к Яше, махнул рукой и сказал, как о давно наскучившем:
     - Отстань, не до вас, тут налоги, взяточники да рэкетиры замучили. Знаешь ли ты, «гений», сколько нужно отстегнуть, чтобы привезти в Москву партию косметики или продуктов, я уже не говорю про более сложные вещи. Официально всё заплати, плюс «на лапу» за лицензию, таможенникам, ментам, рэкетирам. Всех и не перечислишь.
     - Да хватит плакаться,- с той же миной отреагировал Яша,- ты же всё равно всё ценой вернёшь.
    - Вернёшь-то, вернёшь, а, думаешь, мне безразлично, как смотрит на меня покупатель, переваривая эти цены? Нет-нет, да и задумаешься, а долго ли терпеть-то будут?
     - Будут. За 70 лет коммунисты всех приучили терпеть, никуда они не денутся. На них тебе должно быть наплевать, а вот искусство тебе, вам нужно, чтобы легче их в узде держать.
     - Я глобально не мыслю, мне бы своё удержать.
     Лариса переводила взгляд с одного на другого, как бы оценивая, что лучше: надёжное благосостояние сейчас, но без изыска, как бы «синица в руках» или возможная известность, слава под крылом Яши, но без гарантии, заманчивый «журавль в небе». За ней наблюдать было интереснее, чем слушать набившие оскомину разговоры всё о том же.
     - А 70 лет здесь совсем не к месту,- сказал из своего угла Иван Петрович,- разве 170 лет назад было иное? Кто-то сказал насчёт двух бед в России: «дураки и дороги» и ещё одну хорошую фразу: «к нам едет ревизор». И что же сейчас изменилось? Оля, ты лучше всех должна знать жизнь, как?
    Ольга отмахнулась, видно Иван Петрович чаще других докучал ей своими замечаниями, а ответил за неё Семён, не желая обострять спора:
     - Да, Иван, ты правее Яши, и 100, и 150, и 200 лет было многое из того же, и вообще, время меняет средства связи, технологии, условия быта, но мало меняет людей. И сейчас «к нам едет ревизор»…. и все на ушах стоят. Но не в этом дело. Дело в том, как и когда мы сумеем перейти к лучшему образу жизни.  Я не хочу утверждать к какому образу, западному или восточному, но к лучшему.
     - А вот когда народ поумнеет и поймёт, за кого надо голосовать на выборах, тогда и дело пойдёт по-другому,- изрёк Леон Рыбак
     - Это за кого же голосовать, за вас, что ли?- взвилась Лариса,- а что вы можете дать нам, мне, каждому? Все ваши лозунги, почти, как и старые, советские: «свобода, равенство, демократия, Родина». Всё это уже было, было и прошло. Я хочу жить сейчас, а не в «светлом  будущем».
     -Слова, может быть, и те же, но их понимать надо по-другому,- назидательно сказал Леон,- коммунисты совершили насилие над народом, узурпировали власть и обратили народ в рабство, хотя лозунги были привлекательны: свобода, равенство и братство. Мы же предлагаем свободу не от собственности, а обеспеченную свободу, свободу реализовать себя, свободу, основанную на собственности и, конечно же, полную демократию и сильную Родину, способную защитить каждого. Это и есть залог светлого будущего. Плохо только то, что это трудно доходит до людей, даже до журналистов и режиссёров.
     - Перестань,- как-то буднично, словно о том уже давно переговорено, сказал Игорь, закуривая сигару,- журналисты и режиссёры могут сколько угодно говорить о свободе и демократии, но если завтра у меня хватит денег, то они будут проповедывать хоть коммунизм, хоть фашизм, хоть чёрта с дьяволом, стоит только заплатить.
     Ольга вспыхнула и ринулась, было в бой, но Игорь остановил её жестом и продолжал:
     - Не надо, Оля, продаётся всё: от коробки спичек до президентов республик, всё дело лишь в цене. Так было, так есть и так будет.
     Сергей посмотрел на Ивана Петровича, тот довольно улыбался. Семён опять попытался сыграть роль арбитра:
    - Успокойтесь, конечно, идея коммунистов это идея-фикс. Попытка уровнять разных людей и не могла привести ни к чему кроме жертв и нищеты, да и сам захват власти был преступлением коммунистов, но не об этом речь. Почему сейчас всё идёт со скрипом, идеи-то хорошие, а не реализуются. Леон прав, что надо разумно выбирать, хотя и не обязательно его партию.
     - А кто сказал, что идеи хорошие,- неожиданно подал голос Николай Гаврилович,- что в них хорошего, если они меня к нищете ведут. Леон, а кем ты себя видишь, если твоя партия власть возьмёт? Рабочим или начальником?
     - Свободным гражданином великой демократической страны.
     - Слова это, Леон,- снова выступил из своего угла Иван Петрович,- пустые слова. Ты же не хуже меня знаешь, что «хотели как лучше, а получилось как всегда». Чубайс с Гайдаром всех ограбили в угоду единицам. И чего хорошего? И твоя партия сделает то же самое, только персоналии могут быть другими. Ты читал, Леон, Де-Кюстина?
     Сергей насторожился.
     - Нет, ну и что? Всё равно собственность - гарантия от всех потрясений и революций,- уже защищался Рыбак.
     - Так вот: Де-Кюстин гарантировал революцию в России через полвека и это он сказал за 30 лет до рождения Ленина, хотя частная собственность процветала, даже собственность на крестьян.
     - Не ровняй, то была собственность рабовладельческая, а мы - за демократическую.
     - Опять спорить не о чём,- вмешался Семён,- конечно, революция не случайность, а закономерность, только после неё-то не стало лучше, о чём сейчас и сожалеем.
     - Оля, сколько лет в твоей газете звучит рефрен: «коммунисты во всём виноваты с самого своего рождения». И в гражданской войне, и в репрессиях, и в застое, и в афганской авантюре, и даже в перестройке,- снова выступил Николай Гаврилович,- а скажи, они что, с  Марса прилетели или это часть нашего общества, притом, далеко не малая и выражали они волю наших людей, не инопланетян. Так, может быть, «преступления коммунистов» это и есть закономерное состояние общества. Подтверди, Серёжа.
     Внимание всех обратилось на Сергея, даже Ольга, готовая вступить в спор, так и осталась с открытым ртом. Сергей понял, что все явно ждали, чтобы он вступил в разговор, как бы заявил о себе. Да и неприлично было дальше молчать, словно секретный сотрудник КГБ, но будоражить публику было ни к чему,  и он решил просто поддержать того, с кем пришёл:
     - Из истории мы знаем много больших бунтарей, Спартака, Разина, Пугачева и других. Кто-то ими восхищается, кто-то осуждает или проклинает, но не в этом дело. Что приводит к бунту? Богатство и власть, а совсем не Разин с Пугачёвым. Пугачёва создал Царь или царица, вызвали к жизни, вырастили и воспитали, победили и казнили. Коммунизм создал тоже царь, но не победил. Поближе к нам: диссиденты - ого! Как мы все ими восхищались недавно, а на самом деле они – пугачёвцы, рождённые и взлелеянные властью. Суть-то не меняется, власть и деньги рождают своих врагов, видимо не могут без этого. И сейчас: красно-коричневые, жириновцы, анархисты, монархисты, коммуно-патриоты…. Опять та же суть- пугачёвцы, взращённые деньгами и властью. Тут кто-то упоминал Чубайса с Гайдаром, по-моему, они сейчас заложили мину замедленного действия, разделив общество на богатых и бедных. Через одно-два поколения она бабахнет и неважно, как будут называться будущие бунтари, всё равно они будут пугачёвцами.
     - Слышишь, Оля,- снова отозвался из угла Иван Петрович,- выходит: коммунисты были пугачёвцами, а потом стали родителями пугачёвцев, а вы там всё одно и то же, коммунисты во всём виноваты.
     - На то она и пресса,- поддакнул Игорь, опять прикуривая сигару.
     Ольга так и осталась с открытым ртом, не нашлась сразу, чем возразить и момент был упущен. Рыбак сидел, сосредоточенно переваривая услышанное, и, тоже, видимо, не нашёл сразу слов ни за, ни против. Бородатый режиссёр Яша неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя сказал очень значительную фразу и, казалось, сам испугался своей смелости:
     - Споры и поучения в данном случае, по-моему, некорректны, потому что всегда присутствуют интересы. И Вы тоже преследуете какой-то свой интерес.
     - Конечно,- сразу согласился Сергей,- я не хочу, чтобы меня топтали за то, что я с кем-то не согласен, как того не хотели диссиденты, коммунисты при царе и вообще все пугачёвцы.  У всех есть свой интерес и это хорошо. Вся задача-то в том, чтобы выбранные нами чиновники определили «правила игры», максимально устраивающие всех.  Чтобы предприниматель имел своё за свой труд, но и рабочий тоже. Чтобы вор и рэкетир сидели в тюрьме, чтобы пресса не только жареные факты давала, но и отвечала бы за клевету и разжигание войны, будь то национальной, религиозной или идейной. Чтобы режиссёр мог выразить себя без всякого спонсорства, но чтобы его творение делало людей чуточку добрее, а общество чуточку лучше.
     Семён довольный улыбался. Честно говоря, от Николая Гавриловича он никогда не ждал шокирующих высказываний, а Сергей был всё-таки «терра инкогнита» в некоторой степени: после стольких скитаний этот давний сокурсник с неуживчивым характером мог и взорвать его маленький салон. Слава богу, что он не только бунтарь, но и достаточно умён. Эльвира, хлопотавшая с чаем, заслушалась Сергея и сейчас, стоя в дверном проёме, влюблённо смотрела на него, пряча руки под фартук.
     - Хотелось бы во всё это верить, только жизнь говорит о другом,- нашёлся, наконец, Рыбак,- люди разные и интересы слишком разные, а бывшие «правила игры» были надуманные и жесткие, поэтому и угодили мы в пропасть, а цивилизованный мир давно построил демократическое общество без всякой идеологии.
     - Это, Леон, мы уже слышали,- подзадорил хозяин,- только вот в чём сомнение: если посмотришь программы всех партий, то они как близнецы, все за благо народа, против войны, за свободу и демократию, но эти вещи все понимают по разному, а «рулить» будут конкретные люди. Посмотри на свободных журналистов и режиссёров, вот они перед тобой. Гайдар-то что декларировал - свободу, а получилось «как всегда».
     - И, тем не менее, возврат не должен состояться. Лучше голодная свобода, чем сытая тюрьма,- продекларировал с пафосом Рыбак.
     - Вообще-то, лучше сытая свобода,- резонно заметил Игорь, и все засмеялись.
     - Леон,- обратился к Рыбаку Иван Петрович из-за торшера,- а ведь ни в одной программе коммунистов никогда не было записано ни ГУЛАГа, ни репрессий, ни железного занавеса, сама-то идея живёт века и не умирает, и, надеюсь, не умрёт, а воплощали её конкретные люди в конкретное время и что-то получилось. Согласись, на практике не только негатив, но и плюсов много, хотя чего больше пусть каждый решает для себя сам. Так и с твоей идеологией, хотя ты говоришь, что её нет. Есть она, и, может быть, даже не плохая идея собственности, свободы и открытости, только воплощать её в случае вашей победы будут конкретные люди. А потом, когда на меже один фермер убьёт другого, то, что тебе скажут сироты убитого? А попытаешься властью регулировать эти человеческие отношения, опять легко можешь впасть в тоталитаризм со всеми его огрехами. Это только один пример, а их ты-ся-чи. И косой взгляд покупателя, как говорит Игорь, и косой взгляд обиженного батрака тоже могут обернуться выстрелом или ударом из-за угла. Значит,  свободу надо ограничивать, а кто будет ограничивать и до какой степени?
     - По «правилам игры»,- веско сказал Рыбак,- всё по закону, а законы принимать гласно.
     - Принимать можно гласно, а применять согласно. Если можно купить таможенника или «мента» сейчас и очень даже просто, то с приходом твоей партии они что, изменятся?
     - Ну, не сразу, их надо отбирать и воспитывать, но примеры-то налицо – Запад не имеет наших проблем.
     - Да не хвали ты Запад, без удержу, снова спокойно и веско говорил Игорь, - там тоже чиновники продаются, только дороже стоят. Так сказать, по доходам и расходы. Разница, очевидно в чём-то другом.
     - Конечно, в другом, - едва заметно дирижировал разговором хозяин,- коллективизм или индивидуализм, вот в чём альтернатива.
     - Да,- не сдавался Рыбак,- и коллективизм потерпел полное поражение в этом соревновании. Факты, как говорят, упрямая вещь
     И опять неожиданно для всех и особенно для себя бородатый Яша выдал очень значительную мысль:
     - Не так просто, Леон, у тебя только чёрный и белый цвет, а мир полон полутонов. Некоторые в одиночку идут к полюсу или на Эверест, но согласись, что командой то же сделать проще и легче. И обратная крайность: все должны жить одинаково, по уставу, как в армии, а я не хочу, и ты не хочешь. Истина же, скорее всего, где-то посередине. При индивидуализме, при сегодняшней политике видишь, что получается, господа и рабы и это неизбежно, а коллективизм вчера дал обезличку, бесхозяйственность и упадок. Есть же «золотая середина», только надо её найти и к ней прийти.
     У Ларисы блестели глаза от восхищения и от причастности к столь «умным» разговорам. Ольга почему-то сникла.  Сергей больше не афишировал себя, а только слушал. Семён внимательно следил за беседой, всегда готовый подправить её течение. Эльвира заставила стол чашками, закусками и настойчиво пыталась собрать всех к столу, но перебивать говорящих не решалась, Семён ей этого не позволил бы.
     -Яша, даже чай пить в кругу друзей лучше, чем одному, а водку тем более,- пошутил Иван Петрович, подсаживаясь к столу,- а «золотую середину» должен подсказать не Леон или другой идеолог, а сама жизнь.  Например, по серьёзному заниматься полеводством, наверное, лучше бригадой, причём состав её может быть разным на Дону, в Поволжье или на Вологодчине, при выращивании хлеба или клубники. Если частник один будет владеть большим хозяйством, землёй, то неизбежно будут помещики и батраки, а лучше всего, если собственность общая, но каждый точно знает свою долю в общем и свою прибыль. Часы ремонтировать или делать причёски можно и в одиночку, а строить дома или автомобили вряд ли. Пойми, Леон, плохо было загонять людей наганом в колхоз, очень плохо, но и выгонять из колхоза в фермеры силой так же безнравственно, как и первое. Вот отсюда и сопротивление. И не обижайся на людей, что не голосуют за вас. Вы несёте то же насилие, что и большевики, думаете не о людях, а о себе. Почему вы считаете себя умнее других?
     Ольга, устав от молчания, решила поддержать Леона:
     - Они опираются на закон природы: «сильному - больше достаётся». Люди разные и все не могут жить одинаково, один способен быть лидером, ведущим, руководителем, а другой только ведомым. Каждому своё.
     - Оля, помилуй бог, ты уже заговорила цитатами Фюрера,- съехидничал  Яша,- это закон фашистов, а не природы, не правда ли, Серёжа,- вдруг он обратился непосредственно к Сергею
     - Нет, Яша, фашисты тоже кое-что от природы брали. Конечно люди разные и силы у них  разные, но есть и другие законы, «кто не работает, тот не ест», например, тоже закон природы, но важнее, по-моему, другой: при всех природных различиях в силе и талантах каждый человек рождается голеньким, без собственности и, уходя, ничего с собой не уносит. Вот и хорошо бы сделать так, чтобы быть ближе к закону природы, чтобы в начале жизни каждый обладал равным состоянием, а потом кто что заработает, а уходя, всё оставлял бы обществу. Короче, изменить законы наследования. Но интеллектуальная сущность человека пока противится этому очевидному закону природы. И получается, что один самим фактом своего рождения обречён на немыслимую роскошь, а другой не может даже получить образования по бедности, и вынужден отвечать за грехи предков, не оставивших состояния, хотя лично он в этом ничуть не виноват. Это тоже частная собственность и «свобода», но мне она не нравится.
     - Прожекты,- сказала Ольга, думая, что она поддерживает Леона,- нам бы достигнуть западного уровня, а потом прожекты строить.
     - А если Запад за это время опять уйдёт вперёд или куда-нибудь вбок,- опять направляя беседу, проговорил Семён.
     - Почему вбок,- не понял юмора Рыбак,- путь один, а уйдут вперёд, снова догонять будем.
     - Уже догоняли, Леон, да не догнали,- ехидно подметил Яша.
     - Леон, если путь один, то две тысячи лет назад во всём мире должна была бы установиться греческая демократия, основанная на частной собственности, прямо по вашей идеологии, но история почему-то иначе распорядилась. И сейчас то же,- говорил, прихлёбывая чай, Иван Петрович,- мне или тебе хочется одно, а жизнь преподносит другое. А насчёт Запада, Оля, можно сказать так: ведь нам плохо не потому, что мы плохо живём,  а потому, что другие живут лучше нас. Конечно, надо брать лучшее, но путь у нас всё-таки будет другой.
     -Опять про исключительность, а потом про загадочную русскую душу рассказывать начнёшь,- оживилась Ольга,- всё это уже тысячу раз слышали, а только реформы не одни мы проводим и везде путь похожий: приватизация, конкуренция, свободный рынок, благосостояние, расцвет нации, мир и покой.
     - Схема, - перебил Иван Петрович,- опять голая схема, без времени, без места, без психологии.  И у большевиков в 17-м была схема, и тоже неплохая. Если я кажусь тебе неправым, то, что ты скажешь о той поддержке, которую простые люди всего мира оказали большевикам? А схема не сработала тогда, почему же ты уверен, что сработает сейчас? За ней живые люди с их шкурными интересами.
     - Эта схема не из головы, а от жизни,- поддержал Ольгу Рыбак,- не то, что было у большевиков в 17-м.
      - От чьей жизни,- разжигая огонёк полемики, загадочно улыбаясь спросил Семён,- Чубайса, твоей или того рабочего их Хабаровска, что на своей шкуре пожинает плоды реформ? Серёжа, рассуди,- обратился он к Сергею.
     Сергей, видя, что отмолчаться было бы не совсем верно, решил рассказать притчу-быль, могущую иметь место где угодно:
     - Представьте себе среднее предприятие, скажем, вагоноремонтные мастерские, хотя это может быть и почтамт, и завод, и стройучасток, и универмаг, и так далее. Оно пока государственное. Начальник, в общем-то, неплохой человек, желает узнать, что о нём и о коллективе думают и говорят рабочие, служащие. Он пытается это выяснить в частных разговорах, на собраниях, планёрках, в служебных разговорах, но ничего не может поделать. Нет откровенности, хоть плачь. Он неплохо знает своих ИТРов и не ждёт от них правды, хуже - рядовых рабочих, но идёт к ним с открытой душой и…. тоже отказ. Наконец разговорился с одним пенсионером - диспетчером, которого уже собрался увольнять по сокращению и тот ему поведал: коллектива в полном смысле этого слова у Вас нет и быть не может. Для этого нужна объединяющая идея, а деньги, выживание - это не идея. Рабочим сейчас трудно, очень трудно, нет, не работать, а жить, а поскольку в трудностях всегда винят «верхи», то чего же Вы хотите? Они не могут Вас ни уважать, ни любить, потому что Вы олицетворяете причину плохой жизни, Вы - организатор производства, а оно не идёт, и заработка нет и ждать нечего. Ваше окружение боится Вас и ненавидит, несмотря на медоточивые речи и подобострастное взгляды. Первый зам. спит и видит занять Выше место, главбух держит Вас на крючке и всегда, при случае, может повесить камень на шею, начальница отдела кадров просто лакей, которому всё равно кому служить - это её состояние души. Да Вы и сами знаете не хуже меня, что чем ближе к Вам человек, тем меньше Вы ему доверяете и, кстати, правильно делаете. Вы им выдаёте премии и подачки не за то, что они заслужили делом, а за верность и за молчание, хотя верность здесь тоже липовая. Не дайте Вы машину угля старшей экономистке, все будут знать, какие разовые премии получают ИТРы, не снабди кирпичом и плитами главбуха, станет известно, куда уплыли три тонны металла, из которого сделан забор у Вас на даче и так далее. Это только Вам кажется, что есть секрет, нет, это секрет страуса, который засунул голову в песок и думает, что его никто не видит. Запомните: все - всё знают. И чем выше начальник, тем лучше его видно. Глубоко ошибаетесь, если считаете, что наши рабочие не знают, из чего построен особняк начальника дороги или куда, на что и с кем ездил отдыхать начальник вокзала или начальник депо. Секреты Полишинеля. А почему все молчат? По-разному: одни боятся, что выгонят, а детей кормить надо, другие знают, что ничего изменить нельзя, третьи сами надеются прорваться повыше, чтобы пользоваться тем же. В общем, все - всё знают и молчат и это уже психология общества. Поэтому и не идут у нас реформы и не пойдут.
     - Вот для того и проводится приватизация, чтобы не было таких госпредприятий и таких отношений начальников и подчинённых, чтобы изменить эту психологию,- Ольга даже покраснела от ощущения, что слова её - во-время и к месту.
     -  Нет, Оля, это желаемое, а не действительное. Кто проводит приватизацию - они, кто становится хозяином - они же. И зачем им менять эту психологию себе же на погибель?- продолжал Сергей,- что-то не вытанцовывается схема, не ложится она на действительность.
     - «Правила игры» нужны общие, но каждому свои, не так ли?- сказал, повернувшись к Игорю, Иван Петрович. Игорь протянул к нему массивную ладонь, хлопнул по протянутой навстречу руке и весело подтвердил:
     - Согласен полностью. Я думаю, что до настоящих реформ мы ещё не дожили, пока это цветочки, ягодки впереди и совсем не по этой схеме. Первое в ней - приватизация, а её нет, есть откровенный грабёж. Нужно доказывать? Что потом - конкуренция? А будет война. И так далее, пока Пётр очередной не появится.

     Домой Сергей с Николаем шли пешком. Стемнело. Искусственное освещение кое-как скрывало уличную грязь и захламлённые дворы, да и мысли были обращены к недавнему разговору.
     - Скажи, Коля, а зачем Семён держит этот салон? Мог бы и что-нибудь поэкзотичнее иметь. Это и есть его «друзья»?- спросил Сергей
      - Я сам задумывался над этим. По-моему он пишет или собирается писать что-то обширное и ему надо знать разные мнения, а у знаменитостей и мнения знаменитые, кого ими удивишь. Я почти уверен, что он диктофоном пользуется, только не для доносов, доносить сейчас некому и незачем, а вот для анализа наших мнений, обработки и записи в черновики книги. Смотри, каждый из нас говорил вроде бы своё, но в то же время отражал мнение какой-то части общества, а за отсутствующих нетрудно и додумать. Вот, например, про предприятие ты хорошо рассказал, только мне показалось не до конца.
     - Обобщения ждал? Да, не договорил я. Понимаешь, мне всё видится в кривом зеркале: есть власть, как бы сама по себе, структура сверху до низа, все туда рвутся, клянясь интересами народа, а цель одна: уйти от этого народа как можно скорей и как можно дальше. Есть народ, трудовой народ, сейчас он забит, затуркан, на положении раба. Провозглашена демократия, за критику властей уже не сажают, можно критиковать и пародировать всех вплоть до президента, но, попробуй, скажи громко, что твой непосредственный начальник вор и подлец, то есть правду, сразу же станешь персоной «нон грата», пережуют и выплюнут насовсем, оставят без средств к существованию. А воруют все и много и ничего не боятся кроме «молвы народной», потому что гласность в прессе и на телевидении - это вещь относительная, а «молва»- народная. Так в госструктурах, а частные, родившись от них, сохраняют детскую похожесть на «родителей», только там, сколько я успел заметить, всё ещё жёстче и обострённее. Согласен?
     -Согласен я или нет, какая разница,- тихо отвечал Николай Гаврилович,- сам года три назад искал подходы к частным структурам, а как больше узнал про них, про их порядки и нравы, там сложившиеся, так теперь боюсь, как чёрт ладана.
     Дома их ждали дорогие подруги. Они успели походить по магазинам и базарам. НиПиТо  хотела удивить чем-нибудь «провинциалочку» Соню, но это ей вряд ли удалось: вещи Соня не покупала и не очень удивлялась ценам и блеску упаковок, всё то же видали  они и в Хабаровске и во «Владике». Ей скорее по душе пришлись бы посещения художественных выставок и музеев, а также Кремля и других достопримечательностей. НиПиТо  поздно это поняла и пообещала себе исправиться в ближайшие дни. Она сделала попытку привлечь и мужчин, но быстро отказалась от неё, понимая, что им интереснее пообщаться с бывшими сокурсниками и друзьями. Соня же хорошо понимала Сергея и знала, что потом они обо всём поговорят наедине. Она была очень чуткой и всегда вознаграждалась за это откровенностью.       
5. Второй салон.
     Семён Паин позвонил на другой день и сам пригласил обоих к себе на пельмени и с жёнами. Жёны отказались, а Сергей с Николаем Гавриловичем с удовольствием приняли приглашение.
     На сей раз у Семёна были и новые лица, Ольга пришла с другом, который был очень разговорчивым, звали его Михал Михалычем, хотя скорее всего это был «псевдоним». Как потом выяснил  Николай, это был один из многих толкователей нашей недавней истории, печатался он в нескольких газетах московского значения и в одном журнале, но Сергей никогда раньше о нём не слышал. Был ещё один доцент - историк из их же института, но Сергей его не помнил. Звали его Олегом Васильевичем, а сам он представился просто Олегом. Кроме них был Иван Петрович Сидоров, который так же сидел за торшером и Яша Либерзов с Ларисой. Леон Рыбак пришел позже. Эльвира стряпала пельмени и прочее, но не они были главным блюдом сегодня. Когда Сергей с Николаем пришли, в «салоне» уже шёл оживлённый разговор. Надо отдать должное Семёну: беседа развивалась по его плану, хотя он почти не встревал в разговор.
     - Не свернули бы наши предки со столбовой дороги истории в 17-м, многого сейчас не надо было бы переделывать,- говорила Ольга сильным голосом, уверенная в своей правоте,- шли, шли да заблудились и никак дорогу не найдём, тычемся словно слепые котята, хоть бы у других учились.
     - Да, много дров наломали,- поддержал её коллега Михал Михалыч,- и всё с кровью, с ненавистью. Сколько борьбы, а победителей нет, все побеждённые. Не надо бы этих экспериментов.
     - Не нам судить, чего надо было, чего нет,- заговорил Олег с чувством долга или обязанности перед хозяином. Он, видимо, и приглашён был для этой роли, авторитета от науки,- история не шахматы с возможностью взять ход назад. Что было, то было, более того, история - это такой закономерный процесс, что каждому событию предшествуют сотни больших и маленьких событий, и все они являются причинами его. Так что говорить «бы» бесполезно, история не знает сослагательного наклонения. Нам неплохо хотя бы знать историю.
     - Некоторые периоды лучше бы и не знать,- многозначительно заметил Михал Михалыч,- только забота о потомках заставляет ковыряться в мрачном прошлом.
     - «О прошлом не вини, повремени, есть у людей на всё свои причины», - неожиданно Яше пришла в голову эта фраза Высоцкого и он не замедлил её поведать собеседникам.
     - А ещё есть строчка у Пушкина: описывай не мудрствуя лукаво всё то, чему свидетель в жизни будешь, - добавил из-за торшера Иван Петрович.
     Эльвира привела в комнату Леона Рыбака, негромко попросила Семёна накрыть скатертью стол, ласково и долго посмотрела на Сергея и пошла на кухню, пообещав скоро пельмени.
     - Да, история - это непрерывная цепь бесконечно огромного количества тесно связанных  между собой фактов. А мы можем их знать более или менее точно, пытаясь оценивать в силу своей пристрастности, но ничего изменить не можем, даже, если это случилось вчера. История - это всё, что осталось за точкой отсчёта времени, настоящем моментом. Конечно, можно попытаться понять, почему свершилось то или иное событие, можно даже уверять себя и других, что это нужно, чтобы не повторять ошибок, но это бесполезно. Во-первых, люди, свершившие поступки в прошлом, жили в то время, были подвержены своим страстям, действовали в силу побуждений, определяемых теми условиями, противоборством характеров, идей, их оценкой окружающего мира и своего собственного внутреннего мира. Во-вторых, мы, живя в другом измерении, берёмся судить тех людей со своих сегодняшних позиций. Самое лучшее, на мой взгляд, постараться как можно лучше и полнее знать факты, а оценки их могут быть индивидуальны и никого нельзя заставлять принимать свою оценку, хотя мне по долгу службы постоянно приходится это делать. Например, была революция, была и это факт. Считать её ошибкой, преступлением или подвигом, - дело вкусовое, а от факта не уйти.
     Сергею нравились рассуждения Олега, наверное, они были близки его собственным и он слушал очень внимательно. Невольно вспомнилось давнее:  длинные вечера  в бараке, там, в Нерчинске. Странно, не «салон», и люди, казалось бы, не салонные, а разговоры были схожие. То, о чём здесь, сейчас говорилось, модно смакуя самую возможность проявить смелость суждений, тогда и там говорилось серьёзнее и раздумчивее, не для моды, а с мучительным желанием понять настоящее, выводя его из истории. И люди, которые должны были быть обиженными жизнью, самим фактом лишения свободы, рассуждали более беспристрастно, с большим уважением к прошлому, чем этот «салон». Особенно ярко вспоминался Борис Быстров, бывший инженер-геолог и Руслан Гулацев, осетин высокого роста, незаурядной физической силы и силы духа. В основном, благодаря им, Сергею удалось выжить и выйти из зоны более сильным, чем до того. Они тоже искали ответы на те - же вопросы: почему благие намерения не привели к благу? Хорошо запомнились их оценки тех далёких революционных лет. Сергей не раз как бы снова оказывался в бараке, где негромко звучали голоса товарищей:
     - Социалисты развили лучшие идеи христианства, попытались перевести их в практическую плоскость и, для этого понадобилось порвать с религией,- говорил Руслан задумчиво.
     - Да, но надо смотреть и на время, на обстановку,- отвечал Быстров,- при всей демократичности конституции США там процветало рабство и уничтожение аборигенов. Теория и практика – не совместимы, то же было и в Европе. Передел мира, хищные инстинкты ничем не ограничиваются. Поэтому неудивительно, что простые люди в основном поддержали идеи социалистов. «Равенство» - слово-то, какое заманчивое, только все понимают его по-разному. Если это равенство прав и возможностей, то это одно, а если коммуна с равной пайкой разным людям, то совсем другое.
     - Вот и я говорю: и идеи красивые, и люди хотят их торжества, и противники побеждены, ан, нет, что-то не то происходит, откуда доносы, палачи, репрессии, ГУЛАГ и прочее? В чём-то гнильца подмешана, понять бы, да всем до сознания довести, - так же тихо продолжал Руслан.
     - Суки, сексоты,- звонким голосом выкрикнул  худощавый нервный парень лет тридцати,- деда моего раскулачили ни за что, наклепали, что он вот такие же разговоры вёл, докопаться до сути хотел, и вкатили на полную катушку. Там и сгинул. Дохлую систему сделали коммунисты, если порядочного человека можно посадить ни за что.
     - Подожди,- осадил его Быстров, - те, коммунисты, они что, с Луны были или наши?
     - Да, свои, свои,- так же звенел парень.
     - А донос кто написал?
     - Сосед, падла, завистник. Он потом дедовскую веялку прибрал к рукам и пару волов, бабка рассказывала.
     -А сам ты как сюда попал?- продолжал допрашивать Быстров.
     - Как попал? Обыкновенно. Знал слишком много про завхоза с начальником снабжения и директором автобазы. А они подстроили мне возможность взять и продать три куба тёса, а потом заложили.
     - Тоже донос?
     - Конечно.
     - А кто написал, коммунист?
     - Какой к чёрту коммунист, подлец он, а не коммунист, зять завхоза, всё ему рассказали, он, подлец накапал и сам ментов привёл. Попробовал я открутиться, но они, видимо, больше дали. Не получилось. Это я потом понял, что не тёс виной, а то, что я слишком много знал.
     - Вот тебе, Матвей, и история с географией. Подлец, он всегда подлец, и в коммунистическом прошлом и в демократическом будущем. Кроме политической окраски есть и психологическая внутренность человека,- это уже Руслан резюмировал,- было такое словечко - «моё», сколько бед было от него, сколько войн, убийств, предательств, доносов, казней. И вот хотели люди убрать это словечко, как причину всех бед и попытались из «моё» сделать «наше». Но, во-первых, не смогли чётко определить границу, до которой нужно дойти и получилось смешно: общие куры, общие бабы и дети, а во-вторых, можно было убрать «моё» на бумаге, но гораздо труднее убрать «моё» в сознании каждого. Там оно и осталось и продолжило свою чёрную работу. Потому и на деда твоего донос наклепали, потому и миллионы погибли, потому и войны идут до сих пор, потому и мы с тобой здесь сидим, а кто-то, твоё сделал своим.   
     Сергей вышел в коридор, достал из кармана куртки сигареты, не понимая, зачем они ему, Эльвира, проходя мимо, позвала его помочь в чём-то. На кухне она долгим взглядом  посмотрела прямо в глубину глаз Сергея, неожиданно тяжело вздохнула, а когда он взялся за поднос с тарелками, как бы невзначай прислонилась к нему и задержалась в этой мгновенной близости чуть дольше необходимого. Сергея полоснула боль по сердцу, словно, она, Эльвира, передала ему часть боли своей души. Ему стало очень жалко её, хотя он не мог дать себе отчёта, почему. Движение души свершилось без слов, без мыслей, без анализа и синтеза. Эльвира мелко вздрогнула, опустила глаза и, взяв в руки большую супницу с пельменями, пошла в комнату. Сергей шёл за ней и со щемлением в груди думал, что вот и подобные движения души, никому неизвестные, могли руководить людьми в прошлом, а сейчас мы рассуждаем, правильно или нет, они поступили тогда. Почему что-то сделал или не сделал Троцкий, Сталин, Бухарин, кто-то другой, почему? А почему сосед наклепал донос на Матвеева деда, и почему ещё было множество доносов? Ведь и палачи, и жертвы, и доносчики, и следователи, и коммунисты, и антикоммунисты, и белые, и красные – всё это части одного и того же общества. И что изменилось бы, если поменять местами палачей и жертвы того же ГУЛАГа? Если посмотреть, что сегодня делают  разоблачители и могильщики коммунистического тоталитаризма, сколько воруют и как попирают нравственность, то можно предположить, что мало что изменилось бы.
Наверное, это состояние общества и оно не могло быть иным, точнее, оно было вот таким, эта история состоялась и ничего не нужно теперь предполагать.
     В комнате их встретили восторженно, даже перебили Олега, который продолжал рассуждать об истории. За столом разговор на несколько минут прекратился. «За то, что мы есть на свете!»- произнёс тост Семён, затем были аплодисменты, оживление и похвалы Эльвире за вкусные пельмени. По мере насыщения разговор снова возвращался к истории.
     - И всё же интересно, достигли бы мы средне-западного уровня жизни, если бы пошли другим путём,- мечтательно говорила Ольга.
     - Несомненно. Тогда не нужно было бы проводить этих масштабных социальных экспериментов, да и войны не было бы,- поддержал её Михал Михалыч.
     - Правильно Олег говорит, что не надо сослагательного наклонения, чего мечтать,- вальяжно  развалясь, медленно сказал Рыбак,- учиться надо у истории и не делать ошибок впредь, попробовали коммунизма и хватит.
     - Леон, а ведь «народы и правительства никогда и ничему не учились у истории, для этого каждое время слишком индивидуально» - процитировал Иван Петрович.
     - Да,- неожиданно вступил в разговор Яша и все повернулись к нему,- как часто нам доказывают, например, что курить вредно или что-либо в этом роде: берут группу курящих и группу некурящих и считают количество  болезней и продолжительность жизни. Но это неправильно, люди-то разные и им разное заложено от бога, как можно делать такие научные выводы? И здесь, то же: смотрим на Францию, на США и примеряем их костюм на себя.
     - Экономика наднациональна,- парировал Рыбак,- её законы одинаковы для всех, не нарушай их и всё будет «О* кей».
     - Леон, выходит, что если все установят американские порядки, то через пару десятков лет наступит всеобщее благоденствие?- спросил Иван Петрович.
     - Более или менее,- веско сказал Рыбак.
     - А вот история говорит об обратном. - Чётко и спокойно завладел общим вниманием   Олег, - Рим растил народную демократию четыреста лет.  За это время разгромил всех   врагов,  достиг господства в досягаемой части мира и что же….?    Вся достигнутая умная,    разумная,  совершенная демократия напрочь сгнила за какие-то  пятнадцать лет. И Цезарю  понадобилось упразднить многое из того, чему сейчас дифирамбы поют и установить  жёсткую монархию, что продлило историю Рима ещё на полторы тысячи лет. Такая вот история.
     - Так, может быть, не будем с демократией путаться, а сразу монархию установим,- с улыбкой произнёс Николай Гаврилович и все рассмеялись.
     - Это я к тому, что взгляды на историю могут быть разные и, слава богу. Каждый вправе иметь собственное мнение по любому вопросу, собственную оценку любого события, но есть исторические факты, которые подтверждаются суммой разных сведений. Возможно, кому-то и хорошо жилось в царской России, но факты….. идёт передел мира, назревает мировая война, причина у всех одна - алчность, цели у всех разные по размаху и направлениям, но одинаковые, по сути - захват и порабощение слабых, ослабление сильных. Как видим, благородства и цивилизованности ни на йоту, методы борьбы самые жестокие, вплоть до газовых атак. Жизнь - копейка. Естественно, с винтовкой не хозяева - собственники, а те, кто ниже по статусу, их много, их не жалко. Но вот неожиданный результат и нежелательный - революция. Конечно, каждый сейчас вправе считать её авантюрой, переворотом, фарсом, чем угодно, но факт: свершилось то, чего раньше не было. И ещё факт: рабочие многих стран приветствуют революцию, а правители посылают войска на уничтожение её, боятся. Словом, результат неадекватен цели. Точно так же можно и на гражданскую войну посмотреть. Причина: господа теряют власть и собственность и сопротивляются. Опять основная причина - «моё». Цель имущих - не отдать, цель неимущих - отобрать. Методы опять же самые жестокие и опять жизнь - копейка. В этой войне, как и во всякой и даже больше, чем во всякой, появляются и достигают успеха авантюристы всех мастей, проходимцы, «джентльмены удачи», самые честные гибнут, а подлецы идут по трупам к власти. Результаты и здесь совсем неадекватны целям.
     - Олег, по-моему, ты слишком всё упрощаешь,- перебил его Михал Михалыч.
      Сергей, переводя взгляд на журналиста, заметил, что Эльвира стояла, опершись на косяк двери, и долгим, тоскливым взглядом смотрела на него. Он чуть улыбнулся ей и сразу увидел, как просветлело её лицо, она бодро развернулась и пошла на кухню за чаем.
    - В принципе, любое событие, любой факт можно считать сосредоточением бесконечного числа причин, оттенков и влияний на последующие события, но можно выделить главное. Безусловно, гражданская война имела своей причиной множество событий, а следствием и тысячи разбитых судеб, и сотни тысяч калек и беспризорников, и много других гадостей. Но, люди труда верили, что они борются за освобождение. Абсолютно так же, как и сейчас: кто-то верит, что провозглашенные реформы дадут благо, а другие не верят, даже среди нас разные мнения.   
     - Пусть мнения,- Ольга старалась перебить Олега,- но мы же не собираемся воевать друг с другом.
     - Это потому, что сейчас разворовывается общее, государственное, как бы ничьё, а если бы на твоё, Оля, замахнулись, то уже пули засвистели бы,- сказал Иван Петрович.
     - Они и свистят, особенно там, где добром поделить не могут награбленное, - не удержался Николай Гаврилович.
     - Для того и нужна сильная авторитетная власть, чтобы всё отрегулировать без выстрелов,- Семён переводил разговор в другую плоскость.
     - Авторитетная или авторитарная?- это Яша опять неожиданно для всех заострил вопрос.
     - Авторитетная,- уточнил Семён,- по-моему, всем ясно, что власть должна быть и сильной и демократической, чтобы отражать интересы народа.
     Это уточнение, как отметил про себя Сергей, не случайно, это новая тема для столкновения мнений. Но он уже знал, чего хочет Семён и решил подыграть ему немного:
      - Слова-то, какие красивые: демократическая и авторитетная, только как это сделать? Помните поговорку: хочешь узнать человека - дай ему власть. А до того, как узнать, на что человек способен и как это может узнать большинство избирателей, чтобы совместить понятия демократии, авторитетности и порядочности. Хотя с точки зрения носителей власти все они, вплоть до самых жестоких тиранов, отражали именно интересы народа, неусыпно пеклись о нём и гибли во славу его. А потом неблагодарный народ называл многих правителей нелестными именами.
     - И, заметьте,- добавил Иван Петрович,- это почти не зависит от того, выбирали ли правителя, как, например, Гитлера или Рузвельта, сам ли он узурпировал власть, как Пиночет или Годунов или она досталась по наследству, как Петру или Людовику.
     - Народ никогда не бывает благодарен,- презрительно сощурился Рыбак,- от 70-летней тирании их освободили, а они опять коммунистов себе на шею выбирают. И когда только поумнеют.
     - Всё не так просто,- Олег продолжал играть роль арбитра,- во-первых, народ - это не единое целое и в нём всегда есть гамма мнений, вызванных жизнью.  Хочешь, не хочешь, а бытиё всё-таки определяет сознание, а не твоё желание, Леон. Во-вторых, власть, любая власть, даже если она вышла из народа, всегда имеет собственные интересы, в корне отличные от народных в смысле распределения жизненных благ и конфликты на этой почве неизбежны при любом способе формирования власти. Но дело не в этом. Говорить о народности власти можно и должно, потому что всегда были, есть и будут геополитические интересы народов, которые определяются сотнями факторов, главным среди которых возраст нации, и её историческое предназначение. Нации, как и люди, рождаются, растут, расцветают, стареют и умирают. И в наиболее важные периоды своей истории каждая нация выплёскивает на гребень волны яркого руководителя, который независимо от способа прихода к власти становится и народным вождём, и выражает интерес, геополитический интерес нации, народа, а не каждого конкретного человека. Вспомните, например, Богдана Хмельницкого, вышедшего мстить за свою жену. Его, простого сотника, история сделала вождём, а когда он им стал, то всё личное ушло для него на последний план. А Чингизхан? А Пётр 1? А Кромвель? А Вашингтон? И этот ряд велик. К сожалению, о настоящем без пристрастия можно будет судить лишь потом, через много лет, когда будут видны результаты и когда личное, сиюминутное можно будет отсеять от большого, общественного, государственного. Или каждый лидер преследовал свои шкурные интересы, например, «въехать в Кремль на белом коне», или побыть хоть немного Гетьманом, или он отражал геополитический интерес народа, как Гельмут Коль. Если рассматривать эти интересы метафизически, с точки зрения нынешних реалий, то, возможно, эстонские или грузинские лидеры правы, отделяясь от Москвы, ведь живут же самостоятельно Люксембург, Лихтенштейн, Либерия и другие карлики и хорошо живут. А вот завтра начнётся движение народов, а оно обязательно начнётся, и эта маленькая Эстония, став плацдармом, будет стёрта с лица Земли, то, как потомки оценят сегодняшние, казалось бы, демократические  потуги этих лидеров?
     - Это ты слишком,- подал голос Ольгин спутник Михал Михалыч,- время мировых войн прошло навсегда, мир объединяется, сначала Европа, а потом и далее пойдёт.
     - Ой, ли?- откликнулся из-за торшера Иван Петрович,- как красиво, только боюсь, что это желание, а не реальность.
     - И я боюсь,- перехватил Олег,- тысячи лет воевали и вдруг, в одночасье одумались все. Если это так, то причина в неудачном коммунистическом эксперименте и тогда идеологам коммунизма надо памятник до неба за то, что отучили воевать. Но, думаю, что это далеко не так, формы и методы войны изменяются, но она и не прекращалась ни на минуту. Конечно, геополитические интересы народов, наций - вещь труднопонимаемая, легче увидеть устремления вождей, которые не всегда совпадают с интересами народов, но война была, есть и будет.
     Эльвира суетилась, меняя посуду на столе, потом позвала Сергея помочь ей принести чай. Сергей охотно пошёл на кухню, опять испытывая на себе тяжёлый, сковывающий взгляд Эльвиры, он почти физически ощущал его и по-своему понимал. Второй раз он появился в поле зрения Эльвиры, а она сразу увидела в нём ту спасительную соломинку, за которую хватается утопающий. Она задыхалась в этом мире искусственных страстей, и ей просто необходимо было снять часть груза с души и снять его можно было только с помощью Сергея. На кухне ей очень хотелось прижаться к Сергею и молчать и таять, молчать и таять, но она не смела и взгляд её от этого становился ещё тяжелее. Потом, когда они будут прощаться, она вложит в ладонь Сергея маленькую записочку, этакое письмецо «Татьяны к Онегину» с просьбой - предложением встретиться в Историческом музее в среду с утра, а сейчас она поставила чашки и вазочки на поднос и отправила Сергея в комнату, провожая его непрерывным взглядом. В комнате острый разговор продолжался.
     - Вижу, ты хочешь оправдать Сталина, да боишься назвать имена,- уколола Олега Ольга.
     - Зачем, Оля, это мне. Его оправдает история. Наш суд - это ещё не суд истории. Точно так же история скажет своё и о нынешних лидерах.
     -Лидеры лидерами, а тюрьма народов всё-таки кончается,- опять веско и медленно говорил Рыбак,- а свободные люди быстро наладят и производство, и свои взаимоотношения.
     - Свобода - это хорошо, только мне лучше хоть какой-то порядок, а не произвол каждого,- неожиданно произнёс Николай Гаврилович.
      Семён вскинул брови, удивлённо посмотрел на него и сказал нравоучительно, как опытный учитель первоклашке:
     - Свобода, конечно же, в пределах законов, принятых законным порядком.
       Сергей поймал себя на том, что думал об Эльвире, её тяжёлый и внимательный взгляд притягивал и тревожил. Он чувствовал, что её душа рвётся куда-то и не может улететь, как птица из клетки, а в нём она угадала ту отдушину, которая поможет излить боль души, дать свежего воздуха. Отогнав наваждение, он опять прислушался к разговору.
     - Уповаем на законы,- говорил Олег,- а их тоже люди пишут, причём, люди, облечённые властью, неважно, как она им досталась. А власть до сих пор есть антипод народа и, конечно же, законы создаёт такие, которые обеспечивают хорошую жизнь ей, власти, а поскольку сама она ничего не производит, то, естественно, за счёт народа. И ты, Леон, не заводи себя и нас в заблуждение: если вы придёте к власти, то, как и любые другие, никогда не позволите народу самоустраиваться, а будете руководить и всегда в свою пользу.
     - Впрочем, это уже сейчас хорошо видно,- Яша Либерзов обратил на себя всеобщее внимание,- модно стало иметь дома в райских местах и отдых на экзотике, так вместо того, чтобы что-то здесь создать, легче открыть границы и нырнуть туда, где создано уже. Опять же власть там, а народ здесь.
     - Не прав ты, Яша,- Рыбак продолжал сохранять реноме,- едут не только чиновники, но и просто богатые люди, бизнесмены, банкиры.
     - Рэкетиры, бандиты, воры,- в тон ему продолжил Иван Петрович,- прав Олег, нет у настоящей власти совпадения интересов с народом и добра не жди.
     Лариса, как и в прошлый раз, краснела и пыжилась от удовольствия быть причастной к таким «умным» разговорам, но сама говорить не решалась, а всё стреляла глазами по сторонам, часто останавливая их на Сергее, который делал вид, что не замечает этого. Михал Михалыч ёрзал на стуле, всё пытаясь вклиниться в разговор. Наконец, ему это удалось:
     - Если власть так плоха, то надо сделать так, чтобы от неё меньше зависело, то есть передать все средства производства в частные руки и власти нечем будет распоряжаться. То, что сейчас происходит - это и есть вернейший путь. А собственник сам решит, что и как лучше делать, власть же останется декоративным украшением общества. Противоречий будет меньше: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, как большевики говорили, но не делали, а демократы теперь сделают и всё пойдёт путём.
     - Твоими устами да мёд пить,- кольнул его Иван Петрович.
     - А я, против,- сказал Николай Гаврилович.
     - Почему?- почти выкрикнул Михал Михалыч
     - Во-первых, если говорить о власти, то она не допустит своего вырождения и так же,  как большевики, не сделает этого в полной мере. Во-вторых, частная собственность - это барство немногих и рабство многих, а в-третьих, свободное распоряжение землёй запросто ведёт к разрушению и порабощению нации, о чём века мечтает «благословенный» Запад, а теперь и заокеанский «дядя Сэм».
     Михал Михалыч хотел было возразить, но Николай жестом остановил его и продолжал на высокой ноте:
      - Олег не даст соврать: Иван Калита, в своё время, скупая земли, подготовил Москву к успешной борьбе против всесильных монголов и междуусобиц. Упомянутый здесь, Коль за деньги восстановил могучую Германию, четвёртый Рейх, а при свободной продаже земли и нашей безалаберности можно за десяток лет расстаться с жизненно важными районами и территориями, а потом долго-долго, большой кровью добывать независимость. Вот здесь, по-моему, новая идеология сильно хромает, вперёд не смотрим, думаем, что и вправду райская жизнь настанет, а вокруг одни овечки, волки вымерли. Что-то жизнь этого не подтверждает.
                6.  Эльвира.
     Семён тепло всех провожал. На улице Николай ещё продолжал рассуждать о богатых и бедных, а Сергей молча сжимал в ладони записку Эльвиры, хотя совсем не собирался предаваться Амуру, но равнодушным быть не мог. Он много повидал на своём веку и хорошо знал, что такое боль души и записка Эльвиры его не удивила. Он был далёк от мысли о флирте, тем более, что Эльвира была не в его вкусе, но отказать ей он не мог и постарался обставить всё самым пристойным образом. Встретились они, как и предполагалось в Историческом музее, но дальше всё пошло по плану Эльвиры: она на этот день сняла отдельный номер в гостинице, где-то в районе Останкино и они поехали туда. Эльвира отклонила настойчивое предложение Сергея поужинать в ресторане, они набрали сумку продуктов здесь же, две бутылки хорошего муската и поднялись в номер.
     Как и предполагал Сергей, Эльвира не бросилась ему на шею, не брызнула слезами, вообще, мало что походило на встречу любовников и, казалось, оба отлично понимали друг друга без слов. Соорудили хороший стол и уютно уселись у широкого окна с прекрасным видом на ВДНХ. Эльвира вся светилась, да и Сергею было удобно и легко. Против ожидания, разговор начался  с извинений Эльвиры, залившейся румянцем.  Сергей быстро сгладил остроту момента, пошутив, что «Евгения Онегина» они оба изучали в школе, затем, так же пересыпая свою речь тактичными шутками, он разлил  вино, произнёс тост «За жизнь» и после похвал мускату принялся ухаживать за Эльвирой,  чтобы окончательно снять  напряжение встречи. Скоро ему это удалось, и разговор полился весенним ручейком.
     То бледнея, то краснея, нервно теребя скатерть и часто опуская глаза, Эльвира сбивчиво рассказывала свою жизнь. Сергей нимало не сомневался  в её искренности и хорошо понимал причины, заставившие её пойти на этот шаг. Он знал, что такое быть  одиноким в толпе и знал, насколько дорого в этом случае внимание другого человека. Кроме того, он не был ханжой, всё в жизни повидал и не считал аскетизм достоинством. Не  вдаваясь в психологический анализ, он чутьём угадывал, насколько он нужен сейчас  Эльвире  и как слушатель, и как советчик, и как опора, и как мужчина и без всяких сомнений играл свою роль, находя её интересной.
     Эльвира родом была из трудовой еврейской семьи, каких немало тоже. Выросла она в атмосфере вынужденной двойственности: душа тянулась к пионерско - комсомольским идеалам и способности звали туда же (отлично закончила МОПИ), а традиции еврейской общины заставляли жить иначе. Всю жизнь она чувствовала на себе эту каинову печать, словно шестиконечная звезда была выжжена у неё на спине. Часто она сама себя убеждала в том, что все видят эту звезда и страдала значительно больше, чем того заставляло окружение, Когда пришло время, то её  выдали замуж за Семёна, чему она тогда и не сопротивлялась, ибо Семён был и умён, и красив, и состоятелен, и перспективен, даже нравился ей. Чего бы и желать лучшего, тут и позавидовать ей можно бы, только чувства подсказывали ей, что синица в руках всё-таки только синица и до журавля ей ох как далеко, а душа жила и куда-то рвалась. Когда быт заполнен постоянными заботами о хлебе насущном, то душа соглашается свою боль притупить, оставить на завтра, а при достатке и хороших возможностях она напоминает о себе во много раз острее. Семён был и добрый, и в меру внимательный, и в меру заботливый, и в меру тактичен, но иногда настолько требователен, подавляюще спесив, что не оставалось сомнений, что семья для него - долг перед общиной, а Эльвира - вещь, инструмент для осуществления этого долга. Вскоре выяснилось, что у них большие трудности с потомством (тут Эльвира покраснела до корней волос) и все законы еврейской общины высветились особенно ярко. Нет, не человек и его душа являются предметом заботы общины, а какие-то не совсем понятные ей законы функционирования этой общины, туманные цели, которые оправдывают средства и ради этого каждый должен «наступить на горло собственной песне». Впрочем, каждый ли? Сначала она обвиняла Семёна и некоторых других в том, что они живут для собственного удовольствия, высасывая жизнь других, но потом стала сомневаться. Похоже, что и Семён был инструментом в чьих-то  руках. Только, в чьих?
     Сергей слушал с неподдельным вниманием,  ласково  ухаживая за Эльвирой. А она рассказывала и о том, как она мстила этой системе, изредка изменяя мужу, не по зову тела, с чем нетрудно справиться, а по злобе, по необходимости вырваться из этого заколдованного круга, из желания нанести хоть какой-то укол этой системе, изменяла и на короткий срок опустошённость души доставляла удовлетворение. Это была как бы маленькая тайна от них, ощущение собственной значимости, своего «Я», ощущение возможности протеста против паутины сионистской идеологии.
     - Прости меня,- говорила Эльвира порывисто, со слезами на глазах,- прости за всё, не суди, пожалуйста, мне трудно объяснить, но я с первого взгляда знала, что я всё расскажу тебе, никому никогда я не говорила этого и не скажу.
     Сергей встал, прошёлся по комнате, обошёл кресло Эльвиры, положил руки ей на плечи, спрятал лицо в её волосах и сказал, как можно ласковее:
     - Не надо, жизнь вообще трудная штука, в ней мало ясности, а больше подспудной возни, хотя живём-то мы однажды. Жаль, немногие это понимают, - потом спросил,- а ты не пробовала сменить обстановку, уехать куда-нибудь, хоть в тот же Израиль?
     - Это не так просто,- печально ответила Эльвира, взяла в свои руки пальцы Сергея и нежно, но сильно их пожимая,- разойтись в нашей среде почти невозможно, а если всё-таки разойтись, то кому я нужна с этой каиновой печатью, там не поймут, а здесь в одиночку не выжить.
     - Семён пишет что-то?
     - Да, он не говорит что, но я знаю, что это задание такое, хотя оно, может быть, и не сформулировано, как задание, но всё равно оно есть. Он, по-моему, изучает обстановку, настроения и мнения людей, изучает глубоко, по-настоящему, а не как эти институты, что преподносят нам с экрана всякие проценты. Это для дураков, а умным надо знать реальную обстановку. И вообще, каждый еврей выполняет задание в этом мире, в этом вся грусть и печаль. Ты меня презираешь за это?
     - Нет, за это не презирают,- ответил Сергей и снова спрятал лицо в её волосах, от которых пахло чем-то приятно - косметическим. Эльвира сильно сжала пальцы Сергея, потянула их на себя и положила его ладони на свои томящиеся груди, потом извернулась и приблизила свои глаза к его глазам. Ни в тех, ни в других не было фальши, и Сергей  понял,  что то, что сейчас произойдёт, не будет ни обманом, ни местью, ни  предательством. Это нужно ей в большей мере, но и ему, чтобы быть мужчиной, дающим  ощущение  надёжности, оправдывающим доверие страдающей души, пусть чужой, но  страдающей и открывшейся перед ним…..
     Придя домой, Эльвира не находила себе места. Это её удивляло и радовало. Она переоделась, постояла перед зеркалом, загадочно улыбаясь неизвестно чему, глаза блестели, душа наполнялась чем-то тёплым и хорошим. Она сготовила ужин и долго- долго глядела в окно на ночную Москву.  Хорошо, что Семён задерживается, ей так хорошо одной. Счастье, сколько про него говорено, писано и читано и все равно оно всегда ново и неожиданно. Что по сравнению с её сегодняшним состоянием все её наряды, хрустали, побрякушки и «положение в обществе»? Счастье не в том, что у тебя есть, а в душе, которая всегда мечется и ищет. И вот сегодня она нашла опору. Она знала, что это временно, но сегодня столько силы и уверенности, понимания и душевной теплоты почерпнула она из встречи с Сергеем, что хотелось парить над миром, как Маргарита. Счастье не зависит от времени, благ, наций, границ и другого, оно есть бог, божья улыбка и доброта. И она знала, что через какое-то время снова будет искать встречи с Сергеем, но сейчас ни о чём не хотелось думать. Это была награда за годы существования в клетке условностей и неписаных правил этого мерзкого мирка.
6. Николай Гаврилович.
     Через день Сергей вместе с Николаем Гавриловичем побывали в родном институте. Так же, как и вид «новой» Москвы, институт вызвал чувство огорчения и обиды. Может быть, действительно делалось что-то не так, и институт выпускал не тех специалистов и не в том количестве, что потребно, но зачем всё рушить, ломать созданное. Если взорвать храм Христа Спасителя было преступлением, то призывы разрушить Мавзолей, да и просто разрушение вот таких институтов суть явления одного порядка. Сколько раз Сергей говорил себе и другим: «Если не можешь сделать что-то хорошее и большое для близких тебе современников или потомков, то хотя бы не делай плохого, не ломай сделанного другими и это уже хорошо, это будет твой вклад». Так нет, современных ниспровергателей и разрушителей едва ли не больше, чем было после революции. И опять, как и тогда, под красивыми лозунгами, опять с идеей о будущем счастье целого человечества. Как легко любить человечество и как трудно - конкретного человека. Вспомнилась Эльвира, и защемило в груди.
     Потом они сидели в одном маленьком дешёвом кафе  с видом на зимний скверик и негромко беседовали, находя поддержку своим  мыслям в мыслях другого.
     -Вот я, Коля, много думал над этим,- говорил Сергей, глядя в окно на суетящихся воробьёв,- особенно долгими зимними вечерами в зоне, как не суди, а Маркс прав в том, что чтобы чувствовать и мыслить, сначала надо существовать. А это для нас значит: кушать, одеваться, передвигаться, иметь крышу над головой и так далее. И всё это кто-то должен создавать. А создают во всём мире только два человека: крестьянин и рабочий.
     - А я кто же, по-твоему, паразит?- остановил с обидой Николай Гаврилович.
     - Подожди, не перебивай, дай до конца мысль выразить и не обижайся раньше времени,- Сергей сделал недвусмысленный жест,- ты сейчас хорошее слово подсказал, и я его использую. Так вот, двое производят, а все остальные паразитируют, то есть теоретически должны помогать рабочему и крестьянину, и врач, и учитель, и чиновник, и партийный функционер, и судья, и официант, и спортсмен, и все-все. Но на самом деле не так, как должно быть. Поскольку рабочий и крестьянин  не пишут, не говорят и не рассуждают, иначе им некогда было бы трудиться, то эти остальные рассуждают, и каждый считает, что он важнее других и должен жить лучше других, должен получать достойную зарплату или достойный доход. Способов получать много и ими с успехом пользуются.
     - Да они все плачутся, что зарплата мала, и судьи, и чиновники, и адвокаты, и артисты и писатели….. А как только начался строительный бум, то кто же мгновенно отгрохал трёх - четырёхэтажные особняки, накупил иномарок и ринулся отдыхать туда? Те самые, кто плакался.
      - Да, Коля, к сожалению, всё так. Конечно, люди разные и жить они должны по-разному, только я не думаю, что труд лесоруба или крестьянина в тысячу раз легче, чем балерины или адвоката. Может быть, мозговой аппарат иногда создаёт больше, чем руки, но, всё равно, одно без другого не живёт, а такие громадные различия в уровне жизни не оправданы и к добру не приведут. Поэтому я осуждаю власти не за крикливую пропаганду и даже не за пресловутые реформы, а как раз за непонимание  этого, за то, что она главный свой вред несёт тем, что не выполняет главной своей задачи - регулировать отношения между людьми. Люди же, не чувствуя власти, наглеют. Сколько было раньше громов и молний по поводу сантехника,  берущего трояк за отремонтированный кран, что же сказать про чиновника, берущего тысячи долларов за подпись и печать, которые он обязан поставить по долгу службы. Про таможенников и адвокатов лучше и не говорить. Даже святые люди, врачи и учителя берут взятки, даже попы. Им кажется, что они устраняют несправедливость, а на самом деле усугубляют её. Много лет назад, при царях церковь воспитывала людей, потом пионерия, комсомол и творческая интеллигенция. Тогда её знали по продукции, стихам, песням, музыке, книгам, картинам.  Она в принципе должна быть занозой для любого правительства и правящего класса. Конечно, в этой среде были и гении, и приспособленцы, и настоящие борцы за правду, за справедливость. Я не знаю точно, кто они были и какую жизнь вели, но когда сегодня по телевидению и в прессе вижу жизнь и быт нашей творческой интеллигенции, то они не вызывают не только восхищения, но и просто уважения. После Высоцкого я и не знаю, кто может подлеца назвать подлецом, независимо от ранга. Нету, сплошная ложь, предательство и разврат. Разврат с большой буквы. «Разумное, доброе, вечное» несут в массы абсолютно безнравственные люди, заражённые ядом наживы и жгучей ненависти к человеку физического труда. Потому и результаты такой пропаганды прямо противоположные. 
      Николай Гаврилович слушал, не перебивая, и всё больше находил созвучия своим смутным мыслям. Может быть, сказать так чётко он не мог, но во всём был согласен с другом.
     -Ясно, что всё не так, как хотелось бы,- печально сказал он,- а что ты предлагаешь?
     -Предлагаешь… Ничего тут не предложишь. Возможно, когда-нибудь всё станет правильным, возможно, это будет не скоро и я даже не осуждаю тех взяточников и хапуг, это скорее беда их, а не вина, больше зла у меня на тех, кто  пишет, говорит и поёт. Пусть всё будет, и взятки, и воровство, и богатые, и бедные, если этого нельзя исправить. Но пусть все знают, что показная роскошь теле- или кинозвезды, и скрытая роскошь таможенника или адвоката, всё это, в конечном счёте, украденный труд нищего рабочего и крестьянина, а об этом может громко сказать художник, писатель, поэт, композитор устами актёра, печатным словом, танцем и музыкой, картиной и скульптурой. Помнишь Перовскую «Тройку»? Что по сравнению с ней сотни речей депутатов тогдашней думы, министров и губернаторов? Ничто! А где сейчас такой Перов?
     -Не знаю,- Николай Гаврилович оживился, улыбаясь каким-то своим мыслям,- я в это смутное время пристрастился «Свободу» слушать, а потом с ужасом заметил, как эта пропаганда затягивает, причём, оно тонка и примитивна одновременно. По форме всё грубо и примитивна, ложь напоказ без всякого стеснения. И часто слушаю не потому, что жду чего-то интересного, а потому, что сам себя оттачиваю на мысленном споре с очередным ведущим для разоблачения его лжи. Но для этого я должен слушать всё. Вот тут и есть тонкость. Их идеология проходит в подсознание незаметно. Короче, стал я замечать, что после передач Стреляного сон теряю, часами потом спорю с ним мысленно. И вот ведь какая досада: он читает письма и комментирует их, а автор письма или слушатель не может комментировать Стреляного или возразить ему. Игра в одни ворота идёт, а тот наглеет и наглеет. У него только два цвета:  для всего советского - чёрный, а для всего западного - белый.  И он всех учит, этакий непогрешимый святой всезнайка. Я даже пытался писать туда письмо, да во время понял, что и это письмо прокомментируют в свою пользу.
     -А что ты ему доказать-то хотел?
     -Глупо, конечно, но хотелось сказать, что в мире очень мало конкретных понятий, хорошо, плохо, много, мало. Есть: лучше и хуже, больше и меньше, любое время, любой поступок, любое явление обязательно имеет свои плюсы и свои минусы, поэтому, если берёшься судить о чём-либо, то будь добр рассматривать и то и другое. А этого нет, прошлое наше заплёвано до того, что часть молодых, и солидная часть и впрямь считает, что так и было, но мы-то знаем, что это не так. И впереди не всё безоблачно.          
      -Судьба у нас, Николай, наверное, трудная такая. Не первый раз в истории с Запада шли к нам потоки моды, красивых безделушек, затем идей, а всё кончалось войной. Не хотелось бы верить, но опять, похоже. Он, этот Стреляный, задаром вещает или за деньги?
     -Спрашиваешь, может, и не за деньги, а за большие деньги.
     -За деньги не только Родину, а и отца с матерью многие продают, а у этого «Родины» никогда и не было.
      -Это я понимаю, и всё-таки хотелось бы в глаза сказать ему: вот ты, Анатолий Иванович, так сладко поёшь о свободе и правах человека, а скажи, кто защитит меня от собственника, от денежного мешка? Предположим, возник конфликт, и я пошёл в суд с иском на толстосума, кто суд выиграет? Я не сомневаюсь, что не я.
     -Да, Коля, не ты. Даже там, у них, где пекутся о «правах человека» и, действительно, много делают для этого, даже там суд всегда выигрывает богатый. А у нас…, можешь не сомневаться, ты прав, и так ещё очень долго будет. Да бог с ним или чёрт с этим Стреляным.
       Улица встретила друзей неприятным, зябким ветром с колючим мелким снежком, закручивающимся местами в маленькие, белые воронки.
    
     После встречи с Сергеем в гостинице Эльвира всё время ходила как опоённая божественным нектаром, часто глаза её озарялись глубоким внутренним светом, на губах блуждала загадочная улыбка «Моны Лизы». Она пыталась анализировать своё состояние и с великим трудом приходила к пониманию его. Большой любви «с первого взгляда» не чувствовала она. Да, Сергей ей понравился сразу, но не так, как это бывает у девочек, нет, была большая душевная тяга к нему. Зачем, почему, чего ей не хватало? Тепла, ласки, как «в омут головой»? Опять не то, были и раньше измены, и по симпатии, и со зла на Семёна, и «как в омут головой», а вот загадочной улыбки «Моны Лизы» потом не было. И что ещё удивительно: она не искала новой встречи с Сергеем, точнее, хотела её, но не торопила и не считала себя заранее несчастной, если этой новой встречи не будет. А ощущение счастья было длительным.
     Долго разбиралась в своих чувствах Эльвира и, глядя на Сергея долгим любящим взглядом на очередном «салоне», неожиданно поняла, в чём дело. В свободе. Это было прикосновение к высшей Свободе. До этой интимной встречи она всё делала по необходимости, как и подавляющее большинство женщин (она считала, что все). Отдаваясь мужчине, женщина почти всегда ждёт, а что взамен? Одна получает деньги и считается проституткой, другая мужа и достаток, третья обожание и восхваление, четвёртая круиз и удобства, пятая цветы и ресторан, шестая лучшую роль и положение, седьмая протекцию и зарплату, и так далее, а по большому счёту все они проститутки и она сама – тоже. Благо, добро только тогда добро, когда бескорыстно, без мысли о вознаграждении, без тайного умысла, а просто, свободно, по велению сердца. Оказывается, она впервые в жизни на короткий срок была свободной, ей ничего от Сергея не надо было, она была свободной, а он понял это и помог ей почувствовать свободу. И потому она сейчас было опоена нектаром счастья. Наверное, немногие задумываются над этим, по крайней мере, она никогда не читала и не слышала, что свобода может приносить счастье именно таким образом. Не лгать, не лгать самой себе и никому, не продавать себя ни за какие блага, даже если выполняешь своё задание или обязанности, а быть свободной хотя бы немного, хотя бы раз в жизни. Ей казалось, что эта встреча наполнила её жизнь, её сознание новым, дотоле неизведанным содержанием. Она даже к Семёну стала мягче в благодарность за то, что Сергей оказался на её пути, а новой встречи она уже боялась, боялась, что пройдёт очарование, хотя очень верила в чуткость Сергея.
7. Третий салон.
     Ни Пи То по просьбе Сони показала ей за три дня больше, чем сама увидала бы за три года. Побывали они и в Третьяковке, и в Кремле вместе с Оружейной палатой, и в музее Пушкина, и в Большом театре, и в музее Революции, и в ЦВЗ, и, даже, в Мавзолее. Причём, Соня оказалась очень избирательной, на современных идолов и заграничные блестяшки она оказалась не падка, резонно объяснив, что это она ещё увидит и не обязательно в Москве, её же врождённый талант общения полностью расположил Ни Пи То, а про мужчин она сказала: пусть побудут с друзьями, так лучше. И, действительно, так оказалось лучше. Ни Пи То с удивлением обнаружила атмосферу теплоты и душевности, когда они все собирались за ужином или поздним чаем, дом с такими гостями стал намного уютнее. И от дочки пришла весточка, что у той всё в порядке, тоже радость.
     Вскоре Семён Паин опять позвонил и пригласил на очередной «деликатес». Скоро было пора уезжать, и Сергей с удовольствием принял приглашение, Николай же Гаврилович был доволен на правах гостеприимного хозяина. Пошли они опять без подруг, так Соня решила, а она знает, что лучше.
     На сей раз у Семёна опять были Ольга с «Михал Михалычем», Олег, Игорь с Ларисой, Леон. Яши не было, был неизменный Иван Петрович Сидоров, который так же сидел в углу за торшером и ещё одна энергичная дама, сидевшая в кресле рядом с Леоном. Её представили как Елену Борисовну. Прямыми чёрными короткими волосами, худобой и «раскосыми» очками в золотой оправе она отдалённо напоминала Хакамаду. Позже выяснилось, что она в качестве какого-то инспектора постоянно бывает в провинции, контактирует с разными людьми и очень склонна к анализу и синтезу. Разговор опять шёл о власти и истории.
     -Самое неблагородное и, даже, неблагодарное дело – судить историю,- говорил Олег, когда Сергей с Николаем вошли в комнату, - во-первых, мы судим не историю, а описанные кем-то факты, причём, описанные со своим пристрастным мнением, да и сами факты могут быть искажены. То же и о репрессиях.
     -Что ты хочешь сказать, что их не было?- взорвалась Ольга.
     -Я этого не говорил, а вот Волкогонов заявил, что все, кто до него писал историю этого периода, всё врали, а он скажет правду. Верить ему или нет? Я не хочу верить. А Пихоя, архивист, утверждает, что вся история советского периода, и официальная, и неофициальная имеет уровень журналистики. Кто хочет знать правду, тот должен читать документы в подлиннике.
      -А Волкогонов как раз этим-то и занимается, прежде, чем писать.
     -Возможно, только документы писали в двадцатые-тридцатые годы,  те люди, а читает их  Волкогонов в восьмидесятые и пытается нам изложить в своём понимании, просеяв через свои политические пристрастия.
      -Он имеет на это право,- заключил Михал Михалыч.
     -А я имею право знать истину, а не мнение Волкогонова,- вставил Иван Петрович.
     Неожиданно всех удивил Игорь. Он почему-то погрустнел и тихо проговорил:
     -Я, конечно, далёк от науки, но мне покоя не даёт вот что: Кутузов у нас герой, спаситель отечества. Недавно я читал что-то о Бородинской битве, оказывается, там были примерно равные силы, что-то около 120000 с каждой стороны, русские были дома, хорошо знали местность, был приток резервов и нормальное снабжение, позади Москва и… проиграли. Ничего нового в тактике, оперативном искусстве, потом позорная сдача Москвы даже без попытки уличных боёв, пожар, стояние и лишь потом движение назад. Этак в сорок первом можно было сдать и Ленинград, и Сталинград, и Москву. В чём его величие?
     Все замолчали, долго никто не мог собраться с мыслями, Сергей в душе аплодировал Игорю, даже Семён не нашёлся, что сказать. После длинной паузы Елена Борисовна задумчиво сказала: 
     -Это так ново, но интересно. Мы редко задумываемся о соотношении власть-народ, а оно важно для понимания сути явлений, причём, народ – это то, что там, в провинции, живёт, плодится, трудится и умирает. Часто, очень часто мы слышим, как с экранов и страниц за народ говорят, а это не народ. За народ нельзя говорить, он сам скажет результатом истории. Власть же всегда против народа и его интересов, народ видит, чувствует это и, как правило, редко поддерживает власть. А ему надо так мало: чтобы власть жить не мешала, причём, это во всех странах и во все времена.
     -А демократия,- заёрзал Леон,- это же власть самого народа!
     -Слово красивое, Леон, а суть та же: власть элиты для себя за счёт других. Правда, Лена?- с улыбкой тихо сказал Иван Петрович.
    -Подтверждаю!- веско сказала Елена Борисовна,- всё в истории закономерно и всё логично.
     -И революция?- опять заводился Леон.
     -А что, революция?- теперь уже Олег завладел общим вниманием,- это одно из звеньев бесконечной цепи событий, спаянных причинно-следственными связями. Произошло то, что должно было произойти и так, как могло произойти. Почему сейчас многие интеллигенты стенают по поводу жертв, разгула жестокости, разрушения храмов и дворцов?
     -Но ведь, действительно, много дров наломали, цвет нации уничтожили, тогда, да и потом тоже,- веско сказала Ольга.
      -Цвет?- с нажимом произнесла Елена Борисовна, переключая внимание на себя,- если бы это действительно был цвет, то он должен был видеть, что революция неизбежна и должен был возглавить её, а так это не цвет, а пустоцвет.
     -Не слишком ли резко?- вмешался Леон.
     -Не слишком, Леон,- продолжала распаляться Елена Борисовна,- много крокодиловых слёз излили эти «цветы», а те, кто всех кормил и кормит, рабочие и крестьяне, они не пишут, а создали народную мудрость: от трудов праведных не наживёшь палат каменных. Кому неясно, что нет честно нажитых богатств?
     Игорь несколько потупился, но слушал внимательно, а Елена Борисовна продолжала так же уверенно:
     -Любое богатство, любая роскошь – это отобранные рубли несчастных, отобранные разными способами, но всегда нечестно. Капиталист отбирает ставкой оплаты труда, купец – ценой, чиновник – взяткой, юрист – казуистикой, а творческий интеллигент -  ценой книги, картины, билета в театр, на концерт, и так далее. И все считают, что именно они должны зарабатывать много, а сколько «много» – это каждый сам себе отмеривает. И никто, повторяю, никто  не сравнил свои затраты труда и вознаграждение за него с затратами труда и вознаграждением за него рабочего и крестьянина. Как может этот «цвет нации» отдыхать на Багамах или в круизах, если у рабочего, не бездельника, а рабочего, работающего в полную силу нет средств, чтобы прилично накормить своих детей. Крестьянину не на что купить угля на зиму, нечем заплатить за электричку до ближайшего города? Или кто-то считает, что до революции этот «цвет» был другого цвета? История свершилась закономерно и справедливо. Самое печальное, что всё может повториться, потому что у истории  не учатся, к сожалению.
     Сергей слушал внимательно, а в голове роилось: Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Да историю нельзя переделать, а как хочется многим, но как они жалки, переписать учебник можно, но историю не переделаешь, можно снести Мавзолей, но и этим историю не переделать. А где же «цвет», что он вещает и думает ли он, чем слово его отзовётся? А потом будут говорить, что чернь взбунтовалась, варвары всё разрушают и уничтожают. А где же «цвет»?
     -Лена, я очень уважаю твоё мнение, но не со всем согласен,- глухо проговорил Игорь, потупя взор,- поверь, чтобы начать и развернуть любое дело, нужны средства, а как их аккумулировать? Да и работают разные люди по разному. Согласись, что прежняя уравниловка к застою привела?
     -Не соглашусь,- парировала Елена Борисовна, допустим насчёт аккумулирования средств ты прав, но что заработало на деньги МММ, Хопра, Властилины и других – пшик, что дали две тысячи частных банков стране – ничего. Да, люди разные. Более того, я согласна с тобой, что организовать производство значительно труднее, чем просто выполнять известные операции рабочего. Но…, но, во-первых, уравниловки никогда не было, а к застою привели равнодушие и серость тех, кто захватил власть по трупам своих отцов в семидесятые, а лидер был слишком добр, что в большой власти страшнее любой диктатуры. И «цвет», который подпевал, лизал пятки и всё оправдывал. А теперь другая крайность: клановые интересы, корпоративность делают своё грязное дело. Все эти финансовые пирамиды были задуманы властью, как средство отвлечения денег с рынка. Удалось, а потом сама же власть всласть попользовалась этими деньгами и сейчас делано возмущается. Таможенные барьеры созданы для обогащения таможенников с ведома властей и явно не за так. Законы должны писать профессионалы, твердит пресса, то есть, юристы, а они уже власть и пишут законы так, чтобы не юрист в них не разобрался, поэтому опять же нужны юристы, чтобы читать законы и это тоже статья дохода, и не малая. И так во всём, и «цвет» всё это оправдывает.
      -А власть всегда была для себя,- подал голос из-за торшера Иван Петрович.
     -Безусловно,- поддержал Олег,- только умная власть создаёт себе условия, укрепляет трон, что невозможно без укрепления производства, а, следовательно, и улучшения жизни народа, а глупая власть крадёт деньги, чем рубит сук, на котором сидит. И опять у истории никто не учится.
      Сегодня Семён даже не вмешивался, разговор сам по себе шёл в нужном русле (и в нужных рамках), Эльвира хлопотала по кухне, входила и выходила, а на лице её было спокойно-довольное выражение. Сергей видел это и мысленно радовался за неё, за то, что её не волновали эти разговоры, молодец, она сейчас отдыхает. Эльвира смотрела на Сергея спокойно, без надрыва, без той глубокой грусти, что была в прошлый раз, смотрела и дарила тёплую, дружескую улыбку.
     Власть. Что же это такое? Сколько раз Сергей задавал себе этот вопрос и никогда не находил исчерпывающего ответа. А сколько на нарах о том же переговорено. И вот что закономерно: все власть клянут, а как только есть возможность, рвутся туда, якобы, с добрыми намерениями. Но скоро, очень скоро они меняются, и власть остаётся прежней, причём, независимо от формы правления власть всегда безнравственна. Лишь единицы пытаются протестовать, но их быстро выбрасывают за борт, а самые сильные, которые рождаются раз в столетие, а то и реже, подминают под себя толпу власть имущих и правят,  в общем-то, по тем же законам, но по своему произволу. Их боятся, слушаются, славят, боготворят, а после смерти называют тиранами и проклинают. Опять же, всегда и везде. Просто сейчас об этом много говорят, много слышат, а по сути ничего не изменилось за тысячи лет. Очнувшись от своих мыслей, Сергей прислушался, как Олег учительским голосом говорил в поддержку Елены Борисовны и его собственных мыслей.
     -Владимир Святой крестил Русь, а, по сути, навязал чуждую народу религию, затем, народил кучу детей, раздробил страну на княжества, «дал суверенитета, сколько проглотят» и погрузил Русь на четыре века в жуткую междуусобицу. За время ига русские убили русских в сто раз больше, чем монголы. Иван Калита, почитаемый в истории, подкупом и коварством, руками монголов казнил  или подло убил тверских князей. И таких примеров до наших дней не перечесть: Грозный и Лжедимитрий, Годунов и Петр, Екатерина и Павел, Николай 1 и Николай11, Сталин и Ельцин. Где же то, что мы называем нравственностью? И где святая церковь, и где «цвет» нации – интеллигенция? Есть правда истории: сильный всегда наверху, а не нравственный.
     -А если это так, то не лучше ли властям оставить как можно меньше возможностей,- достаточно решительно и громко проговорила Леонову мысль Ольга, уставшая от недостатка внимания к её персоне.
     -Можно попытаться,- продолжал Олег,- но, вряд ли, из этого что-либо выйдет. Власть, сама власть не согласится с тобой, Оля, твои мечты останутся мечтами, а зло в мире, в обществе не исчезнет, потому, что это присуще внутреннему миру людей. Или кто не согласен?               
     Олег обвёл всех глазами, После недолгой паузы раздался голос Ивана Петровича: 
     -Не согласных не будет, наверное. Много красивых слов можно говорить о свободе в царстве частной собственности, но они останутся словами. Игорь, скажи, ты свободен?
    Игорь безнадёжно махнул рукой и виновато улыбнулся.
    -Вот то-то и оно, продолжал негромко Иван Петрович,- поэтому и в прошлое сейчас плюют все журналисты и политики. Идеи братства, равенства и свободы давно живут в мечтах, а попытка воплотить их сорвалась. Почему? Видимо, потому, что человек в силу своего несовершенства, а именно, в силу непреодолимого стремления возвеличивать свои способности, силу, собственность, себя перед другими ещё не способен или не готов воспринять сердцем эти идеи, а попытки насадить эти ценности, впрочем, как и другие, силой всегда сопровождалась кровью, и всегда терпели поражение. Даже двухтысячелетнее христианство, не сумев существенно повлиять на сознание людей, говорит, что человек свободен лишь тогда, когда ежедневно и ежечасно кается в своих грехах, не сравнивая себя с другими, а говоря себе и богу, что он самый грешный, а честная собственность никакого отношения к свободе не имеет. Это только инструмент, с помощью которого один человек лишает свободы другого, сам же при этом не становится свободным.               
     Расходились все какие-то подавленные, без огонька. Неизвестно, этого ли добивался Семён, но и он был задумчивым, хотя и тепло прощался со всеми. Сергей про себя решил, что с него хватит этих «салонных откровений», нового он почти не услышал, лишь убедился ещё раз, что везде мысли бродят, что все люди разные и что у большинства тоска по лучшей жизни выливается в душевные поиски истины и подтверждения своим мыслям о справедливости. Вот теперь и решай, что первично, а что вторично. Гений, безусловно, Владимир Ильич, но и он, пытаясь решать за других, неизбежно зашёл в тупик. Опять тот же выбор: сытое стадо или удовлетворение пытливого ума. Сейчас и он, Сергей, не дал бы ответа на этот вопрос. Если сытость притупляет ум, покрывает плесенью мысли? Есть даже такие снобы, которые осуждают Лермонтова за то, что тот пошёл на дуэль и сгубил себя в 26 лет, Есенина за пьянство и самоубийство, Высоцкого и так далее. И кто осуждает? Тот, для кого сытый желудок и собственность превыше мечты, хотя бы такой эфемерной, как мечта о свободе, равенстве и братстве. Кого же жалеть? Высоцкого или современного нувориша с его толстой мошной? Много, ой, как много было на пути Сергея и обид, и голодных дней, и зубовного скрежета и все-таки он был по-своему счастлив. Он ни за какие коврижки не променял бы свою прежнюю жизнь ни на какую другую, сколько бы об этом не верещали в уши ужасно умные журналисты и телекомментаторы, политические обозреватели и продажные священники.
     Занятый своими мыслями, Сергей не сразу заметил, как разговорился Николай Гаврилович. Шли они по достаточно пустынной улице, и Николай говорил даже не с Сергеем, а как бы продолжал разговор в «салоне».
     -И о чём, собственно, спор? При чём здесь собственность? Она же и есть инструмент власти. Ведь власть - это не только президентство и формал, а если один - предприниматель, потому что собственник, а другой- наёмник, потому что гол как сокол, то здесь власть проявляется ещё жёстче. А поскольку власть всегда безнравственна, то и собственность тоже, более того, собственность всегда агрессивна. Нет и не может быть понятия достаточности как свободы, так и собственности, чем больше имеется, тем больше хочется. И борьба за собственность ничем не отличается от борьбы за власть, и все способы здесь так же хороши. По-моему, на этом пути репрессий может быть даже больше, хотя они не так наглядно будут выражены: убитые старики и обнищавшие беженцы - это уже первые жертвы, я не говорю про заказные убийства. Чем киллер отличается от палача ГУЛАГа? Да ничем. И крупный магнат, продавая землю или завод, нисколько не будет думать о людях, проживающих и работающих там, об их судьбах. И опять он ничем не отличается от тех тоталитарных чиновников, которые проводили репрессии.
     -Так точно, Коля,- поддакнул Сергей,- что же может быть другим, если и те и другие являются членами одного и того же общества. И коммунисты не с Марса, и собственники тоже. Я лично в претензиях к «цвету нации».  Они должны бы это понимать и не за власть или собственность ратовать, а поднимать самосознание людей. Писать, рисовать, играть, создавать шедевры (по способностям) и никогда не тусоваться на «манежах и аренах, где мильён меняют по рублю», не продавать себя ни за малые деньги, ни за большие, не продавать свой талант на аукционах столиц. А высшей наградой себе считать не премии и лауреатские дипломы, а признание народное, уважение и считать свой долг выполненным, если тебе удалось хоть на чуть-чуть сделать самосознание людей выше, а значит и жизнь лучше. Поэт, композитор, художник, артист не создают машин и не растят хлебов, но они в состоянии донести до каждого, что нельзя топтать газон, отравлять природу, материть соседа и носить камень за пазухой. Что пока мы все не будем добрей и честней, никто не создаст нам лучшей жизни, не бог, не царь и не герой и, даже, не хозяин - собственник земли, заводов, газет, пароходов. А когда вместо этого я вижу, как на аншлагах и презентациях, на конкурсах и творческих вечерах одни паразиты расхваливают и награждают других, и все вместе они ублажают всячески третьих, тех, кто измывается над трудовым народом глубинки, мне, честное слово, не хочется осуждать ГУЛАГ. Знаю, что это плохо, но не хочется и всё тут.
     -Таковы «правила игры»,- отозвался Николай Гаврилович,- как ты сам говорил: не мы их создавали, не нам и менять.               
     -Отчасти ты прав, Николай, но только отчасти. Ударили по щеке - подставь другую - тоже правило, а кому от него легче? Если двигателями прогресса в общественном устройстве всегда были выдающиеся умы, которые сеяли семена, а молодые всходы делали дело, то и сейчас всё должно быть так же. К сожалению, не видно пока ни одного генератора идей, а делать что-то надо, иначе дойдёт до большой крови.
     -Знаешь, Серёжа, я, как и многие, наверное, хотел всегда быть чистым, непричастным. А сейчас задумываюсь.  И нет покоя. Врут все СМИ, что коммунисты были во всём виноваты. Нет. Если это действительно вина, то виноваты все, виноваты больше всех как раз те, кто не хотел быть причастным, своим попустительством, равнодушием, покорностью виноваты, повторяю, если есть вина. И особенно те, кто нёс слово в массы или не нёс, когда надо было нести. И сейчас то же: можно сказать, что вся эта мерзость - это не я, это кто-то. Хорошая позиция: голову в песок и будь, что будет. Но грызёт душу что-то, неправда это, опять, то же: если есть вина в этом безвременье, то и я виноват, и каждый виноват, потому что все подонки выросли из нашей среды, а не с Марса. Мы их породили своим молчанием, согласием, и нам  отвечать.
     Сергей молча смотрел на едва заметную среди городских огней далёкую звёздочку, мерцавшую невысоко над горизонтом.

                ЭПИЛОГ
     Зима, видимо заснула не во время и по улицам бежали весенние ручьи, дул плотный, влажный ветер, хотя на дворе был январь, а не март, тяжёлые облака закрывали небо. Друзья мои возвращались с концерта «Виртуозов Москвы», настроение было приподнятое. Хорошая музыка сделала своё дело, и никому не хотелось портить настроение сложными разговорами, которые волей-неволей привели бы опять к политике.
     -Соня, скажи что-нибудь,- попросил Сергей, заранее зная, что она понимает его с полуслова и что он хочет, чтобы она выразила благодарность хозяевам за эту возможность увидеть многое. Но Соня, которая, конечно, поняла его, что и подтвердила быстрым взглядом, заговорила о другом:
     -Третьяковка, конечно, это сказка, но маленькая выставка Константина Васильева убеждает, что живопись - это самое передовое искусство и самое правдивое. Не хочется верить, что художник умер, картины его живут и зовут вперёд лучше, чем все политики вместе взятые. Я думаю, что возрождение начнут именно художники. Не знаю, как там было в прошлом, в Ренессансе, а сейчас я верю Васильеву.
     -И Спивакову тоже,- поддакнул Николай Гаврилович, вспоминая слова о «цвете» и «пустоцвете»,- побольше бы таких. А Васильева не надо жалеть, он заслужил больше, чем жалость. Он в ряду с Перовым, Лермонтовым и Высоцким, а не с Глазуновым и Церетели.     Возрождение. Как оно сейчас нужно, и оно будет и, более того, будет тогда, когда должно быть, не раньше и не позже, а увидеть хочется уже сейчас. В конце концов, будет же когда-нибудь общество справедливее, чем сейчас, я верю в это, даже, если мне   не суждено дожить до светлого дня,- серьёзно и печально проговорила Соня.
     -Будет, обязательно будет,- Николай Гаврилович мечтательно улыбнулся,- хотя и сейчас многие считают его справедливым: говорят, что все люди разные и жить одинаково не могут и не должны, говорят, что деление на богатых и бедных - источник прогресса. Наверное, доля истины в этом есть, но только доля, а не сама истина.
     -А я не согласна, точнее, не со всем согласна. Да, люди разные, и жить они будут по-разному. Только разность эта должна быть выражена возвышением, почётом и уважением  высоконравственных, сильных, умных, а не унижением слабых. Пусть будут и богатые, и бедные, но туфли чистит каждый себе сам. Я  хотела бы жить в таком обществе, где нет лакеев и не надо кому-то прислуживать, кого-то телохранить, даже за большие деньги. Все одинаково защищены законом, все имеют равные права и возможности выразить себя, осуществить свои способности и желания. Помните, как в «Золотом телёнке», когда от миллионера Остапа Бендера шарахаются, как от чумы, а котлетки всем одинаковые. Это утопия, мечта, но человек всегда мечтать будет и как знать…, что нам сулит век грядущий?
 Ни Пи То значительно посмотрела на Сергея и попросило его сказать, как он думает, что сулит нам век грядущий.
      -Плохой из меня оракул,- спокойно проговорил Сергей, - но думаю так: чтобы общество стало справедливее, нужно новое мировоззрение, отказ от «моё», а оно, если даже появится, то без борьбы не войдёт в сознание. Так что потрясения будут, и большие, хотя точного сценария представить себе не могу.. Время распространения этого нового мировоззрения никак не меньше поколения, тем более, что противников много: все власти и все крупные собственники. Начало, возможно, и Васильев, адептами должны бы стать лучшие представители настоящей интеллигенции, а они сами должны появиться, их ещё нет. Донести это новое до всех, а потом спросить: за или против? Если больше «за», то остальные должны подчиниться. Но так не будет, а будет гражданская война. Хочется верить, что могучее оружие отрезвит умы от желания пострелять. Лучше, если всё это произойдёт сразу во всём мире – меньше жертв. А, впрочем, дай бог мне ошибиться!   
    1999 – 2014 год.
 
    
       
      
                ПРИЗРАЧНЫЙ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.
1. Встреча
     Открыв дверь, Николай Гаврилович изумлённо вытаращил глаза и застыл от ощущения нереальности. На площадке стоял давно пропавший без вести лучший друг его детства и юности Серёга Ястребов и улыбался от уха до уха, из-за его спины выглядывала миловидная маленькая женщина с восточным складом лица и раскосыми карими глазами.
     На дистанции между порогом и праздничным столом была и длинная немая сцена, и бурные объятия, и взаимные знакомства, и насторожённый взгляд жены Николая Гавриловича – НиПиТо. Ему очень нравилось это забавное прозвище, которое Нина Петровна получила давно, когда ещё работала в детском садике воспитателем, а трёхлетний Валерка, не утруждая себя чётким произношением её имени-отчества, родил такую славную аббревиатуру «НиПиТо». Николай Гаврилович так и представил её Серёге, подчеркивая доверительность отношений, несмотря на двадцатидвухлетнюю разлуку. Воистину «нет уз святее товарищества», да и выросли они в то время, когда «господ» уже не было и ещё не было.
     Рад был Николай Гаврилович, словно помолодел на два десятка лет, да и Серёга, казалось, сохранил прежний, юношеский задор и юмор, хотя много, ой как много воды утекло, каждый прожил целую жизнь. Много можно бы рассказать и ему и Серёге, только что-то кажется незначительным, что-то стыдным, что-то не знаешь, как воспримут, да и времени за «рюмкой чая» не так уж много для четверых и даже для двух говорящих.
     Миловидная, маленькая женщина с раскосыми карими глазами оказалась жизнерадостной женой Сергея, найденной им на житейских перекрёстках где-то за «Кривым озером», как выразился Сергей, звали её Соней по-русски и этого достаточно. Соня не любила, а точнее не позволяла никому копаться в своём прошлом, там было много и непонятного, и неприятного, и незачем посторонним людям в личные проблемы вникать. Она так и представлена была «Соня по-русски» и на оказанное внимание ответила обворожительной улыбкой, открывая ровные жемчужные зубки. Только после третьего тоста сумбур разговора несколько поутих и беседа приняла более устойчивое направление.  Первым разомлел и разоткровенничался радушный хозяин, Сергей не спешил, а женщины пока ещё присматривались друг к другу.
     -Нет, ты вспомни, какое было время,- говорил Николай Гаврилович чуть заплетающимся языком,- институт, храм науки и мы в нём, и почти каждый профессор – легенда. Помнишь, как работали по ночам на станции и базе, ты ещё всё пытался внедрять НОТ, а как помогали друг другу в общаге? Наверное, сейчас студенты и не поверят, что так может быть. Но было же,… а наш стройотряд,- поддерживал его Сергей, подпадая под влияние ностальгии,- ведь главное было не деньги, а дело. Это мы потом стали понимать, что деньги кто-то получал всё же. Помнишь, как под Читой дорогу электрифицировали?
     - Ещё бы, Володька Ковалёв едва не утонул тогда в Ингоде, а Люба Сазонова потом всё хвасталась, что забайкальская закалка помогла ей навсегда избавиться от постоянных ангин. И ведь выполнили задачу, хотя не много мы и умели тогда. А сколько песен было перепето тогда, «бродяга забайкальский» даже стал гимном отряда. Нет, все же время было лучше, что бы там ни писали нам и не вещали из ящика.
     -Коля, так вещают-то люди, потому что им так нужно, а не потому, что, в самом деле, это истина.
     - А может быть всё дело в том, что вы тогда молодыми были, да и мы тоже, не правда ли, Соня?- иронично, сбивая волну воспоминаний, промолвила НиПиТо.
     - Да, конечно, и это тоже много значит,- улыбнулся ей Сергей,- помнишь, Нина «Горячий камень» у Гайдара? Конечно, своя прожитая жизнь - это сокровище, какой бы она ни была тогда и всё же я с Колей: лучше жилось, легче, морально легче.
    - Конечно,  были и сволочи и подонки,- снова включился Николай Гаврилович,- были и наверху, и в институте, и внизу, но наверняка их было меньше, чем сейчас. Как бы ни позорили сегодня прошлое, только идеалы делали своё, и пионерия, и комсомол, и кино, и телевидение, и театр, все понемногу.
     -Нина Петровна принесла фотографии и, бесцеремонно останавливая мужа, показывала гостям единственную дочку в развитии от малютки до невесты. Сейчас их дорогая Мариночка была в Германии, работала переводчицей и одновременно училась чему-то, чему, Сергей так и не вник.
     -Коля, позволь предложить тебе тост за наших дорогих подруг. Ну, вставай, вставай, за женщин  настоящие  мужчины пьют только стоя.
     Они встали, дружно выпили, а их дорогие подруги улыбались довольные и негромко аплодировали. Потом они долго курили на балконе.
     -Ты знаешь, Серёга, а я даже доволен, что на пятнадцатом этаже живу,- расслаблено говорил Николай Гаврилович,- уже который год страшно стало, внизу то стрельба, то грабежи. Помнишь, какая Москва была тогда? Гуляй в полночь - заполночь и никто не тронет, а сейчас страшно. Я так рад за дочь. И не потому, что она там зарабатывает марки и учится. Учиться можно и у нас не хуже, а страшно. Когда она здесь, я места себе не нахожу, если она задержится где хоть на десять минут. Хожу встречать к метро, и самому страшно тоже.
     -Коля, а помнишь, как ты за демократию ратовал? Радуйся.
     -Да я ещё пару лет назад готов был прыгать от радости, что стало можно говорить открыто, и называть всё своими именами. Но что-то не то вышло.
     -Вот и назови своими именами: вора - вором, узурпатора – узурпатором, а поддонка - подонком.
     - Не-ет, я лучше помолчу, посижу в своём «скворечнике» на пятнадцатом этаже молча. Не выходит из меня боец, да если бы и вышел, я просто не знаю за кого и за что бороться.
      Сергей был значительно трезвее хозяина, он хорошо понимал его и, чисто по – человечески, жалел. Люди разные и нельзя от другого требовать того, на что сам способен или что считаешь нормой, поэтому он не перечил и не поддакивал.
     -Коля, сколько же мы не виделись?
     -Почитай, двадцать лет с гаком.
     -Да-а. Расскажи, что можно, как у тебя складывалось?
     -Интересного немного, точнее, раньше было бы интересно, а сейчас нет. Аспирантура с трудом, денег не хватало постоянно, женился, благодаря Нине вот квартирой обзавелись, от родителей долго оторваться не могли, а сейчас их уже нет. После аспирантуры – НИИ, геройского не совершил, но и тунеядцем не был. Может быть, и взлетел бы выше, но столицу было жаль покидать, да и Нина за мной не поехала бы…. Да всё нормально было бы, если бы не этот бедлам. Воровать нас с тобой не научили, торговать противно, наука никому не нужна, да и сам я уже никому не нужен. А жить надо. Убивает даже не то, что платят мало, подработать можно при желании, убивает бессмысленность жизни. Все мы вдруг оказались как опавшие листья, оторванными от дерева жизни. Пойдём, Серёга, ещё выпьем.
     «Похоже, он с горя закладывает иногда»- подумал Сергей, входя за хозяином в комнату, - «умница, но не боец, он и тогда был отличным парнем, но почти всегда ведомым. Что ж, каждому своё, только не в том смысле, который реализуется под видом «демократических рыночных реформ».
      Ужин продолжался за полночь. Сергей заикнулся было о гостинице, но хозяева даже обиделись, они были рады и приятное сделать и самим пожить эти немногие дни полнее, чем обычно. Гости не заставили себя долго упрашивать. На вопросы «про жизнь» Сергей достаточно кратко рассказал о том, что он сейчас в Хабаровске, дети есть, два сына, уже взрослые, один во «Владике», во флоте, второй учится на строителя. Соня больше молчала, с довольной улыбкой поглядывая то на хозяев, то на мужа. Она впервые была в Москве и, невзирая на далеко не лучшую обстановку, надеялась многое посмотреть в столице.
2. Сергей.
Дороги, дроги. Для Сергея эти слова всегда ассоциировались с рельсами. С малых лет он хорошо их знал. Родился он  в маленьком посёлке на железнодорожной станции Кинель, вблизи Самары или Куйбышева, как какое-то время называлась Самара, в послевоенном 1947 году. Отец, не раз раненый, всегда водил поезда и на войне, и после неё. Сергей хорошо помнил своё детство с шести лет, точнее, с очень яркой картины большой скорби родных и соседей после смерти Сталина. Будучи смышлёным ребёнком, он видел, что произошло что-то большое и страшное, но тогда он не мог ещё задумываться над такими проблемами.  Потом всё его детство проходило под стук колёс. Даже в школе, на уроках труда их водили в железнодорожные мастерские, где он с удовольствием узнавал многие тонкости и принципы устройства разных локомотивов и путевого хозяйства. Он часто катался с отцом, которого все рабочее и машинисты уважали за твёрдое слово, честность и непримиримость к недостаткам и попустительству. Мать всегда и во всём поддерживала отца и во всех условиях тогдашней нелёгкой жизни старалась создать уют в их доме.
Учился Сергей легко и с удовольствием, особенно, точным наукам и истории, а географию знал в основном по картам железных дорог. Когда он стал понимать своё место в детской иерархии, то, несмотря на рост, силу и возраст, всегда был непримирим к предательству, жестокости и грубым насмешкам и всегда был готов драться за правое дело, за слабых и обиженных. Он впитал с молоком матери и получил, как бы, эстафету из рук отца обострённое чувство справедливости и неуживчивый характер. Школьные годы шли своим чередом. Жизнь постоянно улучшалась и была наполнена событиями, малыми и большими. Помнил Сергей и первый спутник, и всеобщее ликование, когда Гагарин сказал знаменитое «Поехали» и ещё много чего хорошего. И к окончанию школы родители настойчиво советовали пойти в институт, да он и сам хотел того же.
По окончании школы Сергей получил аттестат зрелости со всеми пятёрками и одной тройкой за экзаменационное сочинение. Директор школы объяснял ему, что сочинение написано на грани оценок хорошо и удовлетворительно, а чтобы получить серебряную медаль, надо директору везти сочинение в РОНО и доказывать, что оно заслуживает хорошей оценки. Будучи неуверенным, что это удастся доказать, директор предложил в аттестат поставить четвёрку, а медаль не требовать. На это предложение Сергей твёрдо ответил «Нет», поэтому и получил аттестат без четвёрок, но с одной тройкой. Выбор института был предрешён давно, только инженеров железнодорожного транспорта.
Быстро пролетели пять счастливейших студенческих лет, в которых было всё: молодость, познание всего-всего, от песен под гитару до философских диспутов, любовь и дружба, спорт и планы на жизнь. А после института, в семидесятом, разбросала судьба сокурсников в разные стороны. Сергей по распределению уехал в Иркутск, с горячим сердцем и чистой душой. Сейчас, спустя столько лет, можно только предполагать, что бы было, если бы он попытался противостоять себе, приспосабливаться. Много позже, с началом этого безобразия, анализируя прошлое, Сергей пришёл к выводу, что у очень многих, если не всех, жизнь состоит из огромного количества случайных совпадений, ошибок, встреч, поступков. Но, то, что уже произошло, это закономерность, которая складывается из бесконечного ряда случайностей.
В начале семидесятых обстановка в стране стала совсем стабильной, а в личной жизни  всё было иначе. Случайно встреченная девушка, с которой Сергей пытался создать семью,  оказалась не той закваски и, после первой же житейской неудачи, вызванной понижением Сергея в должности из-за, опять же, случайной аварии на его участке, отступилась от него. Оказалось, что ей нужен постоянный, нарастающий успех в жизни, достаток и известность. Она так и назвала Сергея неудачником, после чего он хлопнул дверью и уехал в Читу.
На новом месте Сергей тоже рвался в бой, забыв оглянуться по сторонам и обеспечить фланги. По простоте и чистоте души он тогда не знал, что важнее не то, что люди говорят, а то, о чём они молчат. Короче, борьба с открытым забралом за справедливость и повышение качества работ не всем  начальникам нравилась. Сначала ему намекали, потом советовали уехать куда-нибудь, затем предлагали, но он, как всегда, резал правду – матку и лез на рожон. И, вот, в 75-м его подставили, опять-таки, на случайной аварии. Пять лет зоны, хорошо хоть два года «заработал».
После зоны уже новое возрождение, счастливая случайная встреча с Соней. Теперь уже продираться сквозь новый бесконечный ряд случайностей стало намного легче, больше смысла стало в жизни. Сергею теперь многое удавалось, жизнь наладилась.
И грянула «перестройка». На Дальнем Востоке сначала она воспринималась как экзотика, потом, как надежда на освобождение от замшелости, затем выяснилось, что кроме разговоров и падения производства ничего нет. В конце концов бесконечная говорильня и подковёрная борьба в верхах привели к развалу страны в 91-м. Как болезненно это воспринималось тогда повсеместно, а на дальних рубежах особенно. Но жить надо, кто-то должен и дело делать. И Сергей в меру своих сил старался сохранить семью, себя и честно трудиться. Теперь, тоже случайно, удалось вырваться в столицу, показать Соне Москву и встретиться с друзьями. Самым близким другом, оставшимся в Москве, был Николай Гаврилович.
3. Москва.
      На другой день была большая прогулка по Москве, которая на каждого подействовала по разному. Соня восхищалась многим, только грязь на улицах её немного огорчала. Наверное, так и должно было быть, ведь она не видела прежней Москвы и не могла сравнивать. НиПиТо помалкивала, Николай Гаврилович постоянно как бы извинялся, словно он сам был виноват во всех гадостях, наводнивших столицу в последние годы. А Сергей смотрел на всё широко открытыми глазами и часто стискивал зубы, сдерживаясь от резких оценок. В конце прогулки, когда уже шли домой, на вопрос НиПиТо «Как Вам Москва?» он не торопясь ответил:
     -Собственно, иного трудно было и ожидать, но язвы слишком уж оголены, даже притом, что Москва, как и каждая столица, поддерживается правительством за счёт провинций.
     -Ты ещё не всё видел,- виновато улыбаясь, сказал Николай Гаврилович,- знаешь, какие презентации закатывают и…. сколько нищих  на вокзалах? По-моему, даже в гражданскую войну такого не было.
     -Догадываюсь. И про «гражданскую» ты к месту упомянул. Ещё  Де-Кюстин, увидев, в начале прошлого века, пропасть между богатыми и бедными и предсказал революцию в России задолго до Маркса и Ленина. И сейчас, разделив общество на богатых и бедных, наши вожди заложили мину замедленного действия, безликвидную. Все революции и гражданские войны велись за социальное равенство. Вот и это разделение – причина и основа будущей гражданской войны. Тогда действительно страшно будет.
     -А что делать?
     -Я тебе не Чернышевский и не Ленин. Скажу только: умнеть надо, всем умнеть.
     Женщины говорили о своём. И, слава богу.
     - А хочешь, Серёжа, я тебе устрою встречу с Семёном Паиным, помнишь его? Он сейчас в журналистских кругах подвизается. Думаю, тебе будет небезынтересно.
     - С удовольствием.
     После ужина они сидели снова на балконе, курили и Сергей, не торопясь, рассказывал:
     -Сколько воды утекло с тех пор, как мы расстались после института. Прощались, обещали не забывать друзей, а друзьями считалась вся группа. Только жизнь,  всё равно, по-своему распорядилась. Кто-то погнался за славой, другой за длинным рублём, третий погряз в быте, четвёртый рвался к власти, пятый нравился женщинам, шестой – самому себе, кого-то прельстил Запад и так далее. Словом, как и везде, в любой среде, в любые времена. Я вот поехал «за туманом и за запахом тайги», это я потом всем так говорил, но себе-то трудно лукавить, конечно, хотелось заработать и денег, и положения. Думал, вот сейчас  я с молодыми силами горы сверну, а потом вернусь в столицу солидно, весомо. Только не один я там был, были и другие и тоже честолюбивые, так что надо было уметь и локтями толкаться, а мне, Николай, не хватило чего-то, или наоборот – было слишком много. В общем, где-то я перешел дорогу кому-то, не смолчал где надо, не сумел разобраться в «расстановке сил», где-то сделал неверную ставку, одного недооценил, другого переоценил, короче, стал сначала неудобным, а потом лишним. Понять же этого во время не хватило опыта и мудрости, полез «в картуз за ватой» и нарвался. Это я потом понял, что так оно и должно было быть. Словом, подсидели меня очень аккуратно и угодил я на «пятерик», как сказали бы здесь «В места не столь отдалённые», а там и в самом деле недалеко, из-под Читы в Нерчинск. Сначала от обиды хоть в петлю, а потом - ничего, освоился. Оказалось, Коля, там тоже люди, конечно, по иным законам живут, но живут. Кстати, хороших людей там было едва ли не больше, чем сейчас на улицах «Златоглавой», столицы «свободного демократического государства». Мне, Коля, наверное, сильно повезло, трое друзей взяли меня под опеку и очень многому научили. Во-первых, молчать и слушать, во-вторых, разбираться в людях и ситуациях, в-третьих, принимать разумные решения, которые можно выполнить, в-четвёртых, уметь ждать и выбирать момент для действия.  Ох, и хороша же школа! Если бы в институте дали хоть десятую часть этих знаний,  насколько бы легче нам было шагать по жизни. Сумел я там, Коля, заработать пару лет «выслуги», то есть сократил себе срок на два года. А потом надо было снова вживаться в вольную жизнь, а это труднее, чем к зоне привыкать: все на тебя смотрят, как на изгоя и никому ничего не докажешь, будь ты стократ прав, но если попал, то уже меченый жизнью. Помнишь, Чапаев раненому комбригу говорит: «Ну и дурак. Пуля не разбирает, а ты разбирать должен, чтобы всякой дурацкой пуле свой лоб не подставлять». И он, знаешь, прав, если попал «на зону», то сам виноват, что не сумел во  время  избежать этого. Может быть, подсознательно, но люди правы, считая тебя изгоем. А я уже стал мудрее и не полез на глаза «чистеньким», не стал унижаться просьбами и ходатайствами, я остался в тех краях, там много таких же и как выживать среди них я уже знал. А образование и опыт со временем сделали своё дело. Ещё низкий поклон Соне, вот умница, и во время пересеклись наши дороги. Она словно чувствовала моё состояние и умело лечила душу. Мы встретились через полгода после моего освобождения в городе с красивым названием «Свободный» и с тех пор вместе. Двигался же я почему-то всё время не на запад, а на восток и так докатился до Хабаровска. А сейчас ничего, и должность хорошая – в управлении дороги целый ЗАМ, хотя далеко и не первый, и жильё есть и даже дачка, и дети подросли. Столица, что ж, она хороша, но не могут же все в столице жить, многим здесь делать нечего будет. В конце концов, всё создаётся там, в провинции, а столица только высасывает и потребляет.
     - А не перегибаешь ли ты, Серёжа, со своих провинциальных позиций? Может быть это ненависть, рождённая завистью?
     - Да нет, Коля, это болезнь не только нашей столицы, это удел всех столиц. Зависть, может быть, и есть, но на ненависть она явно не тянет. А ты что, разве не согласен, что больше половины здесь делают никому ненужное дело?
     - Согласен,- свесив голову через перила, придавленным голосом говорил Николай Гаврилович,- сейчас даже не половина, а четыре пятых и более. Даже я сам раньше считал себя нужным, а теперь ни НИИ, ни я в нём никому не нужны. А что мне делать? Я здесь прожил жизнь, умею делать только то, что делал всю жизнь, переучиваться поздно, а жить и зарабатывать надо. Кому плохо, тот во всём клянёт власти, так уж мы устроены и я здесь не исключение.
     - Что тебе возразить? Ты, конечно, прав, власти должны установить законы и следить за их исполнением. Пока нет ни того ни другого. Конечно. Коля, власть захватывает самый сильный и власть всегда безнравственна, всё это ты знаешь и без меня, а где выход я, тоже, пока не знаю точно, только начало выхода знаю и повторю ещё раз: умнеть надо, всем умнеть надо, тогда труднее нас будет загонять в тупик.
     - А вот у Сёмы Паина  другие ответы на подобные вопросы. С ним интересно, но он очень уж активен, подавляет своей энергией. По нему всё раньше было не так, а теперь всё надо делать так, по какой-то, якобы, всем известной схеме и будет всё хорошо.
     - Кому хорошо? Коля, мы не первый день живём на свете и многое уже знаем. Для жизни нет понятия «хорошо или плохо». Например, тебе хорошо в твоей уютной, тёплой двухкомнатной квартирке, а другим нужны трехэтажные особняки с охраной, поварами, садовниками и так далее. Так что такое хорошо и что такое плохо только Маяковский знал, я же знаю что такое лучше и хуже. Твоя уютная квартирка явно лучше продуваемой всеми ветрами сельской лачуги под соломенной крышей без газа и отопления, в каких ещё живёт достаточно много крестьян, кормящих и нас с тобой, и Сёму Паина, и министров с депутатами. Ведь нам всем и каждому в отдельности плохо не потому, что мы плохо живём, а потому, что другие живут лучше нас. Представь себе на минуту такую утопию: каждый из нас может спокойно сесть в свой белый «Мерседес» и поехать, куда ему вздумается. Кто при этом больше всех пострадает? «Новые русские», потому что как же так, всем так же хорошо, как и им, это смерти подобно. Нет, надо обязательно, чтобы другим было хуже, тогда: я в «Мерседесе», а остальные в трамвае, вот это жизнь! Как говорил Николай Амосов: счастье – это всего лишь возбуждение центра удовольствия, по разным поводам, но никогда стойко, а только до адаптации. В нашем случае,  центр удовольствия возбуждает не то, что я в «Мерседесе», а то, что остальные в трамвае, а я в «Мерседесе».
     - Я как- то не думал об этом, наверное, ты прав, хотя Сёма Паин с тобой вряд ли согласится, а его друзья тем более.
     -Что, у Сёмы есть друзья?
     - Конечно, я несколько раз бывал у него, в их политически активной компании, ох и востры на язык многие из них.
     - Друзья? Хотя это слово отражает большой диапазон отношений, ведь нет чёткого определения, как и в понятиях: много, хорошо, ярко, мрачно, сильно, больно. На свете вообще немного конкретных понятий, к сожалению. Поэтому, наверное, и столько путаницы в головах людей. Например: завоеватель Наполеон побеждён, но он герой, завоеватель Гитлер побеждён и он – преступник, Сталин победитель, а кто он?
     - Серёжа, оставь это истории. По-моему рано ещё его судить, слишком мало времени прошло, прожито. Вот прокричали, что всё было плохо и неправильно, сейчас, дескать, мы тут строй поменяем и…. заживём. Дудки. А что будет через десять, двадцать, пятьдесят лет? Ты знаешь? Нет. И я не знаю. И тот, кто кричит, тоже не знает. Не поменяются ли оценки?
     - Думаю, что обязательно поменяются и полностью согласен, что мало лет прошло, но думать-то всё равно приходится, жизнь заставляет.
     Озябнув, они пошли в комнату, где их давно уже ждали женщины, которые не могли так быстро установить душевные отношения и потому скрытно скучали.
     Вскоре усталость и разность часовых поясов сделали своё дело. Только Николай Гаврилович долго не мог уснуть, в голову лезла всякая всячина: почему-то вспомнились диссиденты его молодости. Как это было модно! Дух захватывало от их смелости, а где они сейчас-то? Тогда они были бессильны что-либо изменить, но могли громко сказать, хотя и из-за «бугра», назвать вещи своими именами, а сейчас? Сколько говорено по поводу ГУЛАГа, ленинской жестокости, тогда со смелостью, теперь больше по моде, но и тогда и теперь всё это в отрыве от общественной психологии и времени. Прошлое прожито и каждый судит его по-своему, по тому, как он сам и его близкие прожили, оправдались ли ожидания, реализовались ли возможности. И единых мнений быть не может: «петли дверные многим скрипят, многим – поют». А сейчас, сегодня живёт и действует преступник, не меньший, чем автор ГУЛАГа и его окружение не менее зловеще. Это наш президент «со товарищи», а правозащитники всё талдычат о прошлом, о репрессиях, а о правах человека в сегодняшнем дне говорят лишь абстрактно: есть закон, позволяющий в суд подать. Ну и что? Можно подумать, что наш суд – это ведомство Фемиды. Там те же люди из нашего общества, из его психологии, которые вчера сделали ГУЛАГ и психушки, а сегодня ограбили простой народ до нитки. Так чего же мы хотим от прошлого? Где эти ужасно смелые правозащитники? Почему они ничего добиться не могут, и чем это состояние отличается от ГУЛАГа? Даже громко назвать вора - вором, преступника - преступником не могут. Боятся. Мерзкий Жириновский может, а интеллигентные правозащитники нет. Вот оно и всё, вся психология. Так кого же винить?
     Николай Гаврилович посмотрел на часы – четверть четвёртого, вспомнил старую шутку о том, что чтобы уснуть надо лечь на спину, расслабиться, посчитать до пяти, а не получится, то до пол шестого, и незаметно явь перешла в сон.
4. Первый салон
     Семён Паин, их однокурсник по институту жил на Фрунзенской набережной в большой квартире сталинской постройки, он давно уже выбросил из головы всё, чему их учили, и надёжно обосновался в журналистике. Сначала писал хвалебные оды соцсоревнованию, а сейчас для него наступило золотое время: чем скандальнее публикации, тем лучше, главное - стиль изложения, хлёстко, остро, а о фактах можно не очень-то заботиться, кто их проверит? Придумывай что хочешь, желательно о людях не первого эшелона, а второго-третьего и давай любые выводы. Главное говорить то, что от тебя хотят слышать сейчас, сию минуту, а не то, что есть на самом деле. Лишь бы угодать, что от тебя хотят слышать или читать твои читатели и власти. А для этого приходится регулярно «опускаться в массы». Писал он очень активно, сначала про зверства ГУЛАГа, потом про подлости недавних  чиновников (как будто не таких же в ГУЛАГ отправляли), походя, поплевал немного на Ленина, клеймил мафию последних годов советской власти, а потом «зверства» следователей, разоблачавших эту мафию, хвалил первых кооператоров, а потом рассказывал, как отмываются преступно нажитые деньги. В общем: всего понемногу, главное, чтобы «в струю». И успех был, и деньги, и «круг друзей», хотя он хорошо понимал, что эти «друзья» его в момент сожрут, попробуй он отступить от правил игры хоть на полшага. Но Сёма не унывал, тыл у него крепкий был, и здесь, в Москве, и там…. Он в любой момент теперь мог взять загранпаспорт и оказаться хоть в Париже, хоть в Тель-Авиве, где уже было достаточно и родственников, и партнёров.
     Николая Гавриловича и Сергея Сёма встретил радушно. Он всегда был добр к Николаю: во-первых, это работало на имидж «демократического журналиста», во-вторых, Николай никогда не мог стать оппонентом, а был только источником одного из многих мнений по темам, а в-третьих, Сёма просто по старой памяти неплохо относился к Николаю, чуть-чуть даже сентиментально. Сергей же был для него пока просто «белым пятном».
     В этот вечер у Семёна собрались некоторые из его товарищей, которые сейчас с удовольствием стали называть себя «господами». В глубоком кресле сидела полноватая дама, явно молодящаяся, что ещё больше подчёркивало печать времени на её довольно красивых крупных чертах лица. Ольга Молоканская, журналистка, как представил её Семён. Николай Гаврилович знал её, как знал и по её публикациям, что пишет она по заказу, хотя всегда не упускала случая подчеркнуть, что независимость журналиста – её кредо. Она и здесь- то была как бы по заказу. Дело в том, что Семён, оказывая ей иногда знаки повышенного внимания, будоражил чувства своей жены, болезненного вида худощавой брюнетки Эльвиры, которую Сергей видел впервые и сейчас с удовольствием рассматривал. Эльвира немножко суетилась, создавая уют, она больше всего внимания уделяла именно  Сергею, потому что он один был новичком в этой компании и ещё почему-то необъяснимому.
     Рыжий, бородатый, развязный и подвижный «господин» оказался старым знакомым. Это был Яша Либерзов, который учился курсом позже в их же институте. Правда после института он не стал железнодорожником, а ринулся в искусство за славой и красивой жизнью. Сейчас он был заштатным режиссёром на телевидении, но амбиций у него было явно больше, где-то на уровне Феллини или Виктюка. Этакий гений, которого по чьей-то злой воле ну никак не признают народы и правительства. А жаль, будущее без «гениев»- преснятина. С «гения» не сводила восторженных глаз красивая длинноногая девушка Лариса. Вообще-то её привёл довольно молодой крупный сильный парень, он одет был ярко: в красивую куртку с блестящими молниями, галстук с замысловатым зелёно-оранжево-голубым рисунком, брюки свободного покроя цвета морской волны, но правой руке сверкала крупная печатка. Николай Гаврилович незаметно представил его Сергею как коммерсанта, который принят в доме Сёмы и в этой компании в основном за то, что щедр на подарки и гостинцы. А у его Ларисы весь облик выражал нетерпеливое желание известности, популярности, хоть какой, хоть скандальной. Она была готова на любое предложение режиссёра, но тот пока кроме себя ей предложить ничего не мог. Леона Рыбака представил хозяин, который оказался рядом с Сергеем в то время, когда Леон произносил какую-то горячую тираду на политическую тему. Леон был членом бюро или политбюро какой-то партии, где звучала и демократия, и свобода, и Родина, и ещё что-то, но название этой партии Сергей так и не запомнил. Смотрел Леон на всех с загадочной полуулыбкой, словно он один обладал знанием истины в последней инстанции, и решал для себя проблему выбора момента, когда эту истину обрушить на головы неразумного плебса. «Очень колоритная фигура»- отметил про себя Сергей.
     Ещё один человек был в комнате, он сидел в углу за торшером и был мало заметен. Он и одет был во всё серое и малозаметное. Сначала Сергей даже не понял, зачем здесь этот человек, которого звали Иваном Петровичем Сидоровым, как он потом сам представился, оказавшись рядом с Сергеем и вступая с ним в короткий обмен репликами. Но потом Сергей отдал должное Семёну: без Ивана Петровича этот маленький салон потерял бы больше половины своего шарма. После взаимных приветствий гости Семёна продолжили, видимо, прерванный разговор:
     - Яша, ну когда же мы увидим твои шедевры на экране, хотя бы на малом, вот в этом доме, в этом кругу?- ехидно спрашивала Ольга, обводя всех взглядом, полным собственной значимости.
    - Трудно, ох как трудно пробиться. Сейчас вместо прежней цензуры стала другая, денежная. Ты знаешь, сколько надо, чтобы простой клип снять, я уж не говорю о фильме. А замыслов много, портфель туго набит и от авторов отбоя нет,- с небрежностью сановника от искусства цедил Яша,- а спонсоры пока не понимают или не хотят понимать роли искусства в жизни и благоустройстве общества.
     Коммерсант, которого, как потом уяснил Сергей, все звали Игорем, насторожился, понимая, что камень в его огород, потом повернулся к Яше, махнул рукой и сказал, как о давно наскучившем:
     - Отстань, не до вас, тут налоги, взяточники да рэкетиры замучили. Знаешь ли ты, «гений», сколько нужно отстегнуть, чтобы привезти в Москву партию косметики или продуктов, я уже не говорю про более сложные вещи. Официально всё заплати, плюс «на лапу» за лицензию, таможенникам, ментам, рэкетирам. Всех и не перечислишь.
     - Да хватит плакаться,- с той же миной отреагировал Яша,- ты же всё равно всё ценой вернёшь.
    - Вернёшь-то, вернёшь, а, думаешь, мне безразлично, как смотрит на меня покупатель, переваривая эти цены? Нет-нет, да и задумаешься, а долго ли терпеть-то будут?
     - Будут. За 70 лет коммунисты всех приучили терпеть, никуда они не денутся. На них тебе должно быть наплевать, а вот искусство тебе, вам нужно, чтобы легче их в узде держать.
     - Я глобально не мыслю, мне бы своё удержать.
     Лариса переводила взгляд с одного на другого, как бы оценивая, что лучше: надёжное благосостояние сейчас, но без изыска, как бы «синица в руках» или возможная известность, слава под крылом Яши, но без гарантии, заманчивый «журавль в небе». За ней наблюдать было интереснее, чем слушать набившие оскомину разговоры всё о том же.
     - А 70 лет здесь совсем не к месту,- сказал из своего угла Иван Петрович,- разве 170 лет назад было иное? Кто-то сказал насчёт двух бед в России: «дураки и дороги» и ещё одну хорошую фразу: «к нам едет ревизор». И что же сейчас изменилось? Оля, ты лучше всех должна знать жизнь, как?
    Ольга отмахнулась, видно Иван Петрович чаще других докучал ей своими замечаниями, а ответил за неё Семён, не желая обострять спора:
     - Да, Иван, ты правее Яши, и 100, и 150, и 200 лет было многое из того же, и вообще, время меняет средства связи, технологии, условия быта, но мало меняет людей. И сейчас «к нам едет ревизор»…. и все на ушах стоят. Но не в этом дело. Дело в том, как и когда мы сумеем перейти к лучшему образу жизни.  Я не хочу утверждать к какому образу, западному или восточному, но к лучшему.
     - А вот когда народ поумнеет и поймёт, за кого надо голосовать на выборах, тогда и дело пойдёт по-другому,- изрёк Леон Рыбак
     - Это за кого же голосовать, за вас, что ли?- взвилась Лариса,- а что вы можете дать нам, мне, каждому? Все ваши лозунги, почти, как и старые, советские: «свобода, равенство, демократия, Родина». Всё это уже было, было и прошло. Я хочу жить сейчас, а не в «светлом  будущем».
     -Слова, может быть, и те же, но их понимать надо по-другому,- назидательно сказал Леон,- коммунисты совершили насилие над народом, узурпировали власть и обратили народ в рабство, хотя лозунги были привлекательны: свобода, равенство и братство. Мы же предлагаем свободу не от собственности, а обеспеченную свободу, свободу реализовать себя, свободу, основанную на собственности и, конечно же, полную демократию и сильную Родину, способную защитить каждого. Это и есть залог светлого будущего. Плохо только то, что это трудно доходит до людей, даже до журналистов и режиссёров.
     - Перестань,- как-то буднично, словно о том уже давно переговорено, сказал Игорь, закуривая сигару,- журналисты и режиссёры могут сколько угодно говорить о свободе и демократии, но если завтра у меня хватит денег, то они будут проповедывать хоть коммунизм, хоть фашизм, хоть чёрта с дьяволом, стоит только заплатить.
     Ольга вспыхнула и ринулась, было в бой, но Игорь остановил её жестом и продолжал:
     - Не надо, Оля, продаётся всё: от коробки спичек до президентов республик, всё дело лишь в цене. Так было, так есть и так будет.
     Сергей посмотрел на Ивана Петровича, тот довольно улыбался. Семён опять попытался сыграть роль арбитра:
    - Успокойтесь, конечно, идея коммунистов это идея-фикс. Попытка уровнять разных людей и не могла привести ни к чему кроме жертв и нищеты, да и сам захват власти был преступлением коммунистов, но не об этом речь. Почему сейчас всё идёт со скрипом, идеи-то хорошие, а не реализуются. Леон прав, что надо разумно выбирать, хотя и не обязательно его партию.
     - А кто сказал, что идеи хорошие,- неожиданно подал голос Николай Гаврилович,- что в них хорошего, если они меня к нищете ведут. Леон, а кем ты себя видишь, если твоя партия власть возьмёт? Рабочим или начальником?
     - Свободным гражданином великой демократической страны.
     - Слова это, Леон,- снова выступил из своего угла Иван Петрович,- пустые слова. Ты же не хуже меня знаешь, что «хотели как лучше, а получилось как всегда». Чубайс с Гайдаром всех ограбили в угоду единицам. И чего хорошего? И твоя партия сделает то же самое, только персоналии могут быть другими. Ты читал, Леон, Де-Кюстина?
     Сергей насторожился.
     - Нет, ну и что? Всё равно собственность - гарантия от всех потрясений и революций,- уже защищался Рыбак.
     - Так вот: Де-Кюстин гарантировал революцию в России через полвека и это он сказал за 30 лет до рождения Ленина, хотя частная собственность процветала, даже собственность на крестьян.
     - Не ровняй, то была собственность рабовладельческая, а мы - за демократическую.
     - Опять спорить не о чём,- вмешался Семён,- конечно, революция не случайность, а закономерность, только после неё-то не стало лучше, о чём сейчас и сожалеем.
     - Оля, сколько лет в твоей газете звучит рефрен: «коммунисты во всём виноваты с самого своего рождения». И в гражданской войне, и в репрессиях, и в застое, и в афганской авантюре, и даже в перестройке,- снова выступил Николай Гаврилович,- а скажи, они что, с  Марса прилетели или это часть нашего общества, притом, далеко не малая и выражали они волю наших людей, не инопланетян. Так, может быть, «преступления коммунистов» это и есть закономерное состояние общества. Подтверди, Серёжа.
     Внимание всех обратилось на Сергея, даже Ольга, готовая вступить в спор, так и осталась с открытым ртом. Сергей понял, что все явно ждали, чтобы он вступил в разговор, как бы заявил о себе. Да и неприлично было дальше молчать, словно секретный сотрудник КГБ, но будоражить публику было ни к чему,  и он решил просто поддержать того, с кем пришёл:
     - Из истории мы знаем много больших бунтарей, Спартака, Разина, Пугачева и других. Кто-то ими восхищается, кто-то осуждает или проклинает, но не в этом дело. Что приводит к бунту? Богатство и власть, а совсем не Разин с Пугачёвым. Пугачёва создал Царь или царица, вызвали к жизни, вырастили и воспитали, победили и казнили. Коммунизм создал тоже царь, но не победил. Поближе к нам: диссиденты - ого! Как мы все ими восхищались недавно, а на самом деле они – пугачёвцы, рождённые и взлелеянные властью. Суть-то не меняется, власть и деньги рождают своих врагов, видимо не могут без этого. И сейчас: красно-коричневые, жириновцы, анархисты, монархисты, коммуно-патриоты…. Опять та же суть- пугачёвцы, взращённые деньгами и властью. Тут кто-то упоминал Чубайса с Гайдаром, по-моему, они сейчас заложили мину замедленного действия, разделив общество на богатых и бедных. Через одно-два поколения она бабахнет и неважно, как будут называться будущие бунтари, всё равно они будут пугачёвцами.
     - Слышишь, Оля,- снова отозвался из угла Иван Петрович,- выходит: коммунисты были пугачёвцами, а потом стали родителями пугачёвцев, а вы там всё одно и то же, коммунисты во всём виноваты.
     - На то она и пресса,- поддакнул Игорь, опять прикуривая сигару.
     Ольга так и осталась с открытым ртом, не нашлась сразу, чем возразить и момент был упущен. Рыбак сидел, сосредоточенно переваривая услышанное, и, тоже, видимо, не нашёл сразу слов ни за, ни против. Бородатый режиссёр Яша неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя сказал очень значительную фразу и, казалось, сам испугался своей смелости:
     - Споры и поучения в данном случае, по-моему, некорректны, потому что всегда присутствуют интересы. И Вы тоже преследуете какой-то свой интерес.
     - Конечно,- сразу согласился Сергей,- я не хочу, чтобы меня топтали за то, что я с кем-то не согласен, как того не хотели диссиденты, коммунисты при царе и вообще все пугачёвцы.  У всех есть свой интерес и это хорошо. Вся задача-то в том, чтобы выбранные нами чиновники определили «правила игры», максимально устраивающие всех.  Чтобы предприниматель имел своё за свой труд, но и рабочий тоже. Чтобы вор и рэкетир сидели в тюрьме, чтобы пресса не только жареные факты давала, но и отвечала бы за клевету и разжигание войны, будь то национальной, религиозной или идейной. Чтобы режиссёр мог выразить себя без всякого спонсорства, но чтобы его творение делало людей чуточку добрее, а общество чуточку лучше.
     Семён довольный улыбался. Честно говоря, от Николая Гавриловича он никогда не ждал шокирующих высказываний, а Сергей был всё-таки «терра инкогнита» в некоторой степени: после стольких скитаний этот давний сокурсник с неуживчивым характером мог и взорвать его маленький салон. Слава богу, что он не только бунтарь, но и достаточно умён. Эльвира, хлопотавшая с чаем, заслушалась Сергея и сейчас, стоя в дверном проёме, влюблённо смотрела на него, пряча руки под фартук.
     - Хотелось бы во всё это верить, только жизнь говорит о другом,- нашёлся, наконец, Рыбак,- люди разные и интересы слишком разные, а бывшие «правила игры» были надуманные и жесткие, поэтому и угодили мы в пропасть, а цивилизованный мир давно построил демократическое общество без всякой идеологии.
     - Это, Леон, мы уже слышали,- подзадорил хозяин,- только вот в чём сомнение: если посмотришь программы всех партий, то они как близнецы, все за благо народа, против войны, за свободу и демократию, но эти вещи все понимают по разному, а «рулить» будут конкретные люди. Посмотри на свободных журналистов и режиссёров, вот они перед тобой. Гайдар-то что декларировал - свободу, а получилось «как всегда».
     - И, тем не менее, возврат не должен состояться. Лучше голодная свобода, чем сытая тюрьма,- продекларировал с пафосом Рыбак.
     - Вообще-то, лучше сытая свобода,- резонно заметил Игорь, и все засмеялись.
     - Леон,- обратился к Рыбаку Иван Петрович из-за торшера,- а ведь ни в одной программе коммунистов никогда не было записано ни ГУЛАГа, ни репрессий, ни железного занавеса, сама-то идея живёт века и не умирает, и, надеюсь, не умрёт, а воплощали её конкретные люди в конкретное время и что-то получилось. Согласись, на практике не только негатив, но и плюсов много, хотя чего больше пусть каждый решает для себя сам. Так и с твоей идеологией, хотя ты говоришь, что её нет. Есть она, и, может быть, даже не плохая идея собственности, свободы и открытости, только воплощать её в случае вашей победы будут конкретные люди. А потом, когда на меже один фермер убьёт другого, то, что тебе скажут сироты убитого? А попытаешься властью регулировать эти человеческие отношения, опять легко можешь впасть в тоталитаризм со всеми его огрехами. Это только один пример, а их ты-ся-чи. И косой взгляд покупателя, как говорит Игорь, и косой взгляд обиженного батрака тоже могут обернуться выстрелом или ударом из-за угла. Значит,  свободу надо ограничивать, а кто будет ограничивать и до какой степени?
     - По «правилам игры»,- веско сказал Рыбак,- всё по закону, а законы принимать гласно.
     - Принимать можно гласно, а применять согласно. Если можно купить таможенника или «мента» сейчас и очень даже просто, то с приходом твоей партии они что, изменятся?
     - Ну, не сразу, их надо отбирать и воспитывать, но примеры-то налицо – Запад не имеет наших проблем.
     - Да не хвали ты Запад, без удержу, снова спокойно и веско говорил Игорь, - там тоже чиновники продаются, только дороже стоят. Так сказать, по доходам и расходы. Разница, очевидно в чём-то другом.
     - Конечно, в другом, - едва заметно дирижировал разговором хозяин,- коллективизм или индивидуализм, вот в чём альтернатива.
     - Да,- не сдавался Рыбак,- и коллективизм потерпел полное поражение в этом соревновании. Факты, как говорят, упрямая вещь
     И опять неожиданно для всех и особенно для себя бородатый Яша выдал очень значительную мысль:
     - Не так просто, Леон, у тебя только чёрный и белый цвет, а мир полон полутонов. Некоторые в одиночку идут к полюсу или на Эверест, но согласись, что командой то же сделать проще и легче. И обратная крайность: все должны жить одинаково, по уставу, как в армии, а я не хочу, и ты не хочешь. Истина же, скорее всего, где-то посередине. При индивидуализме, при сегодняшней политике видишь, что получается, господа и рабы и это неизбежно, а коллективизм вчера дал обезличку, бесхозяйственность и упадок. Есть же «золотая середина», только надо её найти и к ней прийти.
     У Ларисы блестели глаза от восхищения и от причастности к столь «умным» разговорам. Ольга почему-то сникла.  Сергей больше не афишировал себя, а только слушал. Семён внимательно следил за беседой, всегда готовый подправить её течение. Эльвира заставила стол чашками, закусками и настойчиво пыталась собрать всех к столу, но перебивать говорящих не решалась, Семён ей этого не позволил бы.
     -Яша, даже чай пить в кругу друзей лучше, чем одному, а водку тем более,- пошутил Иван Петрович, подсаживаясь к столу,- а «золотую середину» должен подсказать не Леон или другой идеолог, а сама жизнь.  Например, по серьёзному заниматься полеводством, наверное, лучше бригадой, причём состав её может быть разным на Дону, в Поволжье или на Вологодчине, при выращивании хлеба или клубники. Если частник один будет владеть большим хозяйством, землёй, то неизбежно будут помещики и батраки, а лучше всего, если собственность общая, но каждый точно знает свою долю в общем и свою прибыль. Часы ремонтировать или делать причёски можно и в одиночку, а строить дома или автомобили вряд ли. Пойми, Леон, плохо было загонять людей наганом в колхоз, очень плохо, но и выгонять из колхоза в фермеры силой так же безнравственно, как и первое. Вот отсюда и сопротивление. И не обижайся на людей, что не голосуют за вас. Вы несёте то же насилие, что и большевики, думаете не о людях, а о себе. Почему вы считаете себя умнее других?
     Ольга, устав от молчания, решила поддержать Леона:
     - Они опираются на закон природы: «сильному - больше достаётся». Люди разные и все не могут жить одинаково, один способен быть лидером, ведущим, руководителем, а другой только ведомым. Каждому своё.
     - Оля, помилуй бог, ты уже заговорила цитатами Фюрера,- съехидничал  Яша,- это закон фашистов, а не природы, не правда ли, Серёжа,- вдруг он обратился непосредственно к Сергею
     - Нет, Яша, фашисты тоже кое-что от природы брали. Конечно люди разные и силы у них  разные, но есть и другие законы, «кто не работает, тот не ест», например, тоже закон природы, но важнее, по-моему, другой: при всех природных различиях в силе и талантах каждый человек рождается голеньким, без собственности и, уходя, ничего с собой не уносит. Вот и хорошо бы сделать так, чтобы быть ближе к закону природы, чтобы в начале жизни каждый обладал равным состоянием, а потом кто что заработает, а уходя, всё оставлял бы обществу. Короче, изменить законы наследования. Но интеллектуальная сущность человека пока противится этому очевидному закону природы. И получается, что один самим фактом своего рождения обречён на немыслимую роскошь, а другой не может даже получить образования по бедности, и вынужден отвечать за грехи предков, не оставивших состояния, хотя лично он в этом ничуть не виноват. Это тоже частная собственность и «свобода», но мне она не нравится.
     - Прожекты,- сказала Ольга, думая, что она поддерживает Леона,- нам бы достигнуть западного уровня, а потом прожекты строить.
     - А если Запад за это время опять уйдёт вперёд или куда-нибудь вбок,- опять направляя беседу, проговорил Семён.
     - Почему вбок,- не понял юмора Рыбак,- путь один, а уйдут вперёд, снова догонять будем.
     - Уже догоняли, Леон, да не догнали,- ехидно подметил Яша.
     - Леон, если путь один, то две тысячи лет назад во всём мире должна была бы установиться греческая демократия, основанная на частной собственности, прямо по вашей идеологии, но история почему-то иначе распорядилась. И сейчас то же,- говорил, прихлёбывая чай, Иван Петрович,- мне или тебе хочется одно, а жизнь преподносит другое. А насчёт Запада, Оля, можно сказать так: ведь нам плохо не потому, что мы плохо живём,  а потому, что другие живут лучше нас. Конечно, надо брать лучшее, но путь у нас всё-таки будет другой.
     -Опять про исключительность, а потом про загадочную русскую душу рассказывать начнёшь,- оживилась Ольга,- всё это уже тысячу раз слышали, а только реформы не одни мы проводим и везде путь похожий: приватизация, конкуренция, свободный рынок, благосостояние, расцвет нации, мир и покой.
     - Схема, - перебил Иван Петрович,- опять голая схема, без времени, без места, без психологии.  И у большевиков в 17-м была схема, и тоже неплохая. Если я кажусь тебе неправым, то, что ты скажешь о той поддержке, которую простые люди всего мира оказали большевикам? А схема не сработала тогда, почему же ты уверен, что сработает сейчас? За ней живые люди с их шкурными интересами.
     - Эта схема не из головы, а от жизни,- поддержал Ольгу Рыбак,- не то, что было у большевиков в 17-м.
      - От чьей жизни,- разжигая огонёк полемики, загадочно улыбаясь спросил Семён,- Чубайса, твоей или того рабочего их Хабаровска, что на своей шкуре пожинает плоды реформ? Серёжа, рассуди,- обратился он к Сергею.
     Сергей, видя, что отмолчаться было бы не совсем верно, решил рассказать притчу-быль, могущую иметь место где угодно:
     - Представьте себе среднее предприятие, скажем, вагоноремонтные мастерские, хотя это может быть и почтамт, и завод, и стройучасток, и универмаг, и так далее. Оно пока государственное. Начальник, в общем-то, неплохой человек, желает узнать, что о нём и о коллективе думают и говорят рабочие, служащие. Он пытается это выяснить в частных разговорах, на собраниях, планёрках, в служебных разговорах, но ничего не может поделать. Нет откровенности, хоть плачь. Он неплохо знает своих ИТРов и не ждёт от них правды, хуже - рядовых рабочих, но идёт к ним с открытой душой и…. тоже отказ. Наконец разговорился с одним пенсионером - диспетчером, которого уже собрался увольнять по сокращению и тот ему поведал: коллектива в полном смысле этого слова у Вас нет и быть не может. Для этого нужна объединяющая идея, а деньги, выживание - это не идея. Рабочим сейчас трудно, очень трудно, нет, не работать, а жить, а поскольку в трудностях всегда винят «верхи», то чего же Вы хотите? Они не могут Вас ни уважать, ни любить, потому что Вы олицетворяете причину плохой жизни, Вы - организатор производства, а оно не идёт, и заработка нет и ждать нечего. Ваше окружение боится Вас и ненавидит, несмотря на медоточивые речи и подобострастное взгляды. Первый зам. спит и видит занять Выше место, главбух держит Вас на крючке и всегда, при случае, может повесить камень на шею, начальница отдела кадров просто лакей, которому всё равно кому служить - это её состояние души. Да Вы и сами знаете не хуже меня, что чем ближе к Вам человек, тем меньше Вы ему доверяете и, кстати, правильно делаете. Вы им выдаёте премии и подачки не за то, что они заслужили делом, а за верность и за молчание, хотя верность здесь тоже липовая. Не дайте Вы машину угля старшей экономистке, все будут знать, какие разовые премии получают ИТРы, не снабди кирпичом и плитами главбуха, станет известно, куда уплыли три тонны металла, из которого сделан забор у Вас на даче и так далее. Это только Вам кажется, что есть секрет, нет, это секрет страуса, который засунул голову в песок и думает, что его никто не видит. Запомните: все - всё знают. И чем выше начальник, тем лучше его видно. Глубоко ошибаетесь, если считаете, что наши рабочие не знают, из чего построен особняк начальника дороги или куда, на что и с кем ездил отдыхать начальник вокзала или начальник депо. Секреты Полишинеля. А почему все молчат? По-разному: одни боятся, что выгонят, а детей кормить надо, другие знают, что ничего изменить нельзя, третьи сами надеются прорваться повыше, чтобы пользоваться тем же. В общем, все - всё знают и молчат и это уже психология общества. Поэтому и не идут у нас реформы и не пойдут.
     - Вот для того и проводится приватизация, чтобы не было таких госпредприятий и таких отношений начальников и подчинённых, чтобы изменить эту психологию,- Ольга даже покраснела от ощущения, что слова её - во-время и к месту.
     -  Нет, Оля, это желаемое, а не действительное. Кто проводит приватизацию - они, кто становится хозяином - они же. И зачем им менять эту психологию себе же на погибель?- продолжал Сергей,- что-то не вытанцовывается схема, не ложится она на действительность.
     - «Правила игры» нужны общие, но каждому свои, не так ли?- сказал, повернувшись к Игорю, Иван Петрович. Игорь протянул к нему массивную ладонь, хлопнул по протянутой навстречу руке и весело подтвердил:
     - Согласен полностью. Я думаю, что до настоящих реформ мы ещё не дожили, пока это цветочки, ягодки впереди и совсем не по этой схеме. Первое в ней - приватизация, а её нет, есть откровенный грабёж. Нужно доказывать? Что потом - конкуренция? А будет война. И так далее, пока Пётр очередной не появится.

     Домой Сергей с Николаем шли пешком. Стемнело. Искусственное освещение кое-как скрывало уличную грязь и захламлённые дворы, да и мысли были обращены к недавнему разговору.
     - Скажи, Коля, а зачем Семён держит этот салон? Мог бы и что-нибудь поэкзотичнее иметь. Это и есть его «друзья»?- спросил Сергей
      - Я сам задумывался над этим. По-моему он пишет или собирается писать что-то обширное и ему надо знать разные мнения, а у знаменитостей и мнения знаменитые, кого ими удивишь. Я почти уверен, что он диктофоном пользуется, только не для доносов, доносить сейчас некому и незачем, а вот для анализа наших мнений, обработки и записи в черновики книги. Смотри, каждый из нас говорил вроде бы своё, но в то же время отражал мнение какой-то части общества, а за отсутствующих нетрудно и додумать. Вот, например, про предприятие ты хорошо рассказал, только мне показалось не до конца.
     - Обобщения ждал? Да, не договорил я. Понимаешь, мне всё видится в кривом зеркале: есть власть, как бы сама по себе, структура сверху до низа, все туда рвутся, клянясь интересами народа, а цель одна: уйти от этого народа как можно скорей и как можно дальше. Есть народ, трудовой народ, сейчас он забит, затуркан, на положении раба. Провозглашена демократия, за критику властей уже не сажают, можно критиковать и пародировать всех вплоть до президента, но, попробуй, скажи громко, что твой непосредственный начальник вор и подлец, то есть правду, сразу же станешь персоной «нон грата», пережуют и выплюнут насовсем, оставят без средств к существованию. А воруют все и много и ничего не боятся кроме «молвы народной», потому что гласность в прессе и на телевидении - это вещь относительная, а «молва»- народная. Так в госструктурах, а частные, родившись от них, сохраняют детскую похожесть на «родителей», только там, сколько я успел заметить, всё ещё жёстче и обострённее. Согласен?
     -Согласен я или нет, какая разница,- тихо отвечал Николай Гаврилович,- сам года три назад искал подходы к частным структурам, а как больше узнал про них, про их порядки и нравы, там сложившиеся, так теперь боюсь, как чёрт ладана.
     Дома их ждали дорогие подруги. Они успели походить по магазинам и базарам. НиПиТо  хотела удивить чем-нибудь «провинциалочку» Соню, но это ей вряд ли удалось: вещи Соня не покупала и не очень удивлялась ценам и блеску упаковок, всё то же видали  они и в Хабаровске и во «Владике». Ей скорее по душе пришлись бы посещения художественных выставок и музеев, а также Кремля и других достопримечательностей. НиПиТо  поздно это поняла и пообещала себе исправиться в ближайшие дни. Она сделала попытку привлечь и мужчин, но быстро отказалась от неё, понимая, что им интереснее пообщаться с бывшими сокурсниками и друзьями. Соня же хорошо понимала Сергея и знала, что потом они обо всём поговорят наедине. Она была очень чуткой и всегда вознаграждалась за это откровенностью.       
5. Второй салон.
     Семён Паин позвонил на другой день и сам пригласил обоих к себе на пельмени и с жёнами. Жёны отказались, а Сергей с Николаем Гавриловичем с удовольствием приняли приглашение.
     На сей раз у Семёна были и новые лица, Ольга пришла с другом, который был очень разговорчивым, звали его Михал Михалычем, хотя скорее всего это был «псевдоним». Как потом выяснил  Николай, это был один из многих толкователей нашей недавней истории, печатался он в нескольких газетах московского значения и в одном журнале, но Сергей никогда раньше о нём не слышал. Был ещё один доцент - историк из их же института, но Сергей его не помнил. Звали его Олегом Васильевичем, а сам он представился просто Олегом. Кроме них был Иван Петрович Сидоров, который так же сидел за торшером и Яша Либерзов с Ларисой. Леон Рыбак пришел позже. Эльвира стряпала пельмени и прочее, но не они были главным блюдом сегодня. Когда Сергей с Николаем пришли, в «салоне» уже шёл оживлённый разговор. Надо отдать должное Семёну: беседа развивалась по его плану, хотя он почти не встревал в разговор.
     - Не свернули бы наши предки со столбовой дороги истории в 17-м, многого сейчас не надо было бы переделывать,- говорила Ольга сильным голосом, уверенная в своей правоте,- шли, шли да заблудились и никак дорогу не найдём, тычемся словно слепые котята, хоть бы у других учились.
     - Да, много дров наломали,- поддержал её коллега Михал Михалыч,- и всё с кровью, с ненавистью. Сколько борьбы, а победителей нет, все побеждённые. Не надо бы этих экспериментов.
     - Не нам судить, чего надо было, чего нет,- заговорил Олег с чувством долга или обязанности перед хозяином. Он, видимо, и приглашён был для этой роли, авторитета от науки,- история не шахматы с возможностью взять ход назад. Что было, то было, более того, история - это такой закономерный процесс, что каждому событию предшествуют сотни больших и маленьких событий, и все они являются причинами его. Так что говорить «бы» бесполезно, история не знает сослагательного наклонения. Нам неплохо хотя бы знать историю.
     - Некоторые периоды лучше бы и не знать,- многозначительно заметил Михал Михалыч,- только забота о потомках заставляет ковыряться в мрачном прошлом.
     - «О прошлом не вини, повремени, есть у людей на всё свои причины», - неожиданно Яше пришла в голову эта фраза Высоцкого и он не замедлил её поведать собеседникам.
     - А ещё есть строчка у Пушкина: описывай не мудрствуя лукаво всё то, чему свидетель в жизни будешь, - добавил из-за торшера Иван Петрович.
     Эльвира привела в комнату Леона Рыбака, негромко попросила Семёна накрыть скатертью стол, ласково и долго посмотрела на Сергея и пошла на кухню, пообещав скоро пельмени.
     - Да, история - это непрерывная цепь бесконечно огромного количества тесно связанных  между собой фактов. А мы можем их знать более или менее точно, пытаясь оценивать в силу своей пристрастности, но ничего изменить не можем, даже, если это случилось вчера. История - это всё, что осталось за точкой отсчёта времени, настоящем моментом. Конечно, можно попытаться понять, почему свершилось то или иное событие, можно даже уверять себя и других, что это нужно, чтобы не повторять ошибок, но это бесполезно. Во-первых, люди, свершившие поступки в прошлом, жили в то время, были подвержены своим страстям, действовали в силу побуждений, определяемых теми условиями, противоборством характеров, идей, их оценкой окружающего мира и своего собственного внутреннего мира. Во-вторых, мы, живя в другом измерении, берёмся судить тех людей со своих сегодняшних позиций. Самое лучшее, на мой взгляд, постараться как можно лучше и полнее знать факты, а оценки их могут быть индивидуальны и никого нельзя заставлять принимать свою оценку, хотя мне по долгу службы постоянно приходится это делать. Например, была революция, была и это факт. Считать её ошибкой, преступлением или подвигом, - дело вкусовое, а от факта не уйти.
     Сергею нравились рассуждения Олега, наверное, они были близки его собственным и он слушал очень внимательно. Невольно вспомнилось давнее:  длинные вечера  в бараке, там, в Нерчинске. Странно, не «салон», и люди, казалось бы, не салонные, а разговоры были схожие. То, о чём здесь, сейчас говорилось, модно смакуя самую возможность проявить смелость суждений, тогда и там говорилось серьёзнее и раздумчивее, не для моды, а с мучительным желанием понять настоящее, выводя его из истории. И люди, которые должны были быть обиженными жизнью, самим фактом лишения свободы, рассуждали более беспристрастно, с большим уважением к прошлому, чем этот «салон». Особенно ярко вспоминался Борис Быстров, бывший инженер-геолог и Руслан Гулацев, осетин высокого роста, незаурядной физической силы и силы духа. В основном, благодаря им, Сергею удалось выжить и выйти из зоны более сильным, чем до того. Они тоже искали ответы на те - же вопросы: почему благие намерения не привели к благу? Хорошо запомнились их оценки тех далёких революционных лет. Сергей не раз как бы снова оказывался в бараке, где негромко звучали голоса товарищей:
     - Социалисты развили лучшие идеи христианства, попытались перевести их в практическую плоскость и, для этого понадобилось порвать с религией,- говорил Руслан задумчиво.
     - Да, но надо смотреть и на время, на обстановку,- отвечал Быстров,- при всей демократичности конституции США там процветало рабство и уничтожение аборигенов. Теория и практика – не совместимы, то же было и в Европе. Передел мира, хищные инстинкты ничем не ограничиваются. Поэтому неудивительно, что простые люди в основном поддержали идеи социалистов. «Равенство» - слово-то, какое заманчивое, только все понимают его по-разному. Если это равенство прав и возможностей, то это одно, а если коммуна с равной пайкой разным людям, то совсем другое.
     - Вот и я говорю: и идеи красивые, и люди хотят их торжества, и противники побеждены, ан, нет, что-то не то происходит, откуда доносы, палачи, репрессии, ГУЛАГ и прочее? В чём-то гнильца подмешана, понять бы, да всем до сознания довести, - так же тихо продолжал Руслан.
     - Суки, сексоты,- звонким голосом выкрикнул  худощавый нервный парень лет тридцати,- деда моего раскулачили ни за что, наклепали, что он вот такие же разговоры вёл, докопаться до сути хотел, и вкатили на полную катушку. Там и сгинул. Дохлую систему сделали коммунисты, если порядочного человека можно посадить ни за что.
     - Подожди,- осадил его Быстров, - те, коммунисты, они что, с Луны были или наши?
     - Да, свои, свои,- так же звенел парень.
     - А донос кто написал?
     - Сосед, падла, завистник. Он потом дедовскую веялку прибрал к рукам и пару волов, бабка рассказывала.
     -А сам ты как сюда попал?- продолжал допрашивать Быстров.
     - Как попал? Обыкновенно. Знал слишком много про завхоза с начальником снабжения и директором автобазы. А они подстроили мне возможность взять и продать три куба тёса, а потом заложили.
     - Тоже донос?
     - Конечно.
     - А кто написал, коммунист?
     - Какой к чёрту коммунист, подлец он, а не коммунист, зять завхоза, всё ему рассказали, он, подлец накапал и сам ментов привёл. Попробовал я открутиться, но они, видимо, больше дали. Не получилось. Это я потом понял, что не тёс виной, а то, что я слишком много знал.
     - Вот тебе, Матвей, и история с географией. Подлец, он всегда подлец, и в коммунистическом прошлом и в демократическом будущем. Кроме политической окраски есть и психологическая внутренность человека,- это уже Руслан резюмировал,- было такое словечко - «моё», сколько бед было от него, сколько войн, убийств, предательств, доносов, казней. И вот хотели люди убрать это словечко, как причину всех бед и попытались из «моё» сделать «наше». Но, во-первых, не смогли чётко определить границу, до которой нужно дойти и получилось смешно: общие куры, общие бабы и дети, а во-вторых, можно было убрать «моё» на бумаге, но гораздо труднее убрать «моё» в сознании каждого. Там оно и осталось и продолжило свою чёрную работу. Потому и на деда твоего донос наклепали, потому и миллионы погибли, потому и войны идут до сих пор, потому и мы с тобой здесь сидим, а кто-то, твоё сделал своим.   
     Сергей вышел в коридор, достал из кармана куртки сигареты, не понимая, зачем они ему, Эльвира, проходя мимо, позвала его помочь в чём-то. На кухне она долгим взглядом  посмотрела прямо в глубину глаз Сергея, неожиданно тяжело вздохнула, а когда он взялся за поднос с тарелками, как бы невзначай прислонилась к нему и задержалась в этой мгновенной близости чуть дольше необходимого. Сергея полоснула боль по сердцу, словно, она, Эльвира, передала ему часть боли своей души. Ему стало очень жалко её, хотя он не мог дать себе отчёта, почему. Движение души свершилось без слов, без мыслей, без анализа и синтеза. Эльвира мелко вздрогнула, опустила глаза и, взяв в руки большую супницу с пельменями, пошла в комнату. Сергей шёл за ней и со щемлением в груди думал, что вот и подобные движения души, никому неизвестные, могли руководить людьми в прошлом, а сейчас мы рассуждаем, правильно или нет, они поступили тогда. Почему что-то сделал или не сделал Троцкий, Сталин, Бухарин, кто-то другой, почему? А почему сосед наклепал донос на Матвеева деда, и почему ещё было множество доносов? Ведь и палачи, и жертвы, и доносчики, и следователи, и коммунисты, и антикоммунисты, и белые, и красные – всё это части одного и того же общества. И что изменилось бы, если поменять местами палачей и жертвы того же ГУЛАГа? Если посмотреть, что сегодня делают  разоблачители и могильщики коммунистического тоталитаризма, сколько воруют и как попирают нравственность, то можно предположить, что мало что изменилось бы.
Наверное, это состояние общества и оно не могло быть иным, точнее, оно было вот таким, эта история состоялась и ничего не нужно теперь предполагать.
     В комнате их встретили восторженно, даже перебили Олега, который продолжал рассуждать об истории. За столом разговор на несколько минут прекратился. «За то, что мы есть на свете!»- произнёс тост Семён, затем были аплодисменты, оживление и похвалы Эльвире за вкусные пельмени. По мере насыщения разговор снова возвращался к истории.
     - И всё же интересно, достигли бы мы средне-западного уровня жизни, если бы пошли другим путём,- мечтательно говорила Ольга.
     - Несомненно. Тогда не нужно было бы проводить этих масштабных социальных экспериментов, да и войны не было бы,- поддержал её Михал Михалыч.
     - Правильно Олег говорит, что не надо сослагательного наклонения, чего мечтать,- вальяжно  развалясь, медленно сказал Рыбак,- учиться надо у истории и не делать ошибок впредь, попробовали коммунизма и хватит.
     - Леон, а ведь «народы и правительства никогда и ничему не учились у истории, для этого каждое время слишком индивидуально» - процитировал Иван Петрович.
     - Да,- неожиданно вступил в разговор Яша и все повернулись к нему,- как часто нам доказывают, например, что курить вредно или что-либо в этом роде: берут группу курящих и группу некурящих и считают количество  болезней и продолжительность жизни. Но это неправильно, люди-то разные и им разное заложено от бога, как можно делать такие научные выводы? И здесь, то же: смотрим на Францию, на США и примеряем их костюм на себя.
     - Экономика наднациональна,- парировал Рыбак,- её законы одинаковы для всех, не нарушай их и всё будет «О* кей».
     - Леон, выходит, что если все установят американские порядки, то через пару десятков лет наступит всеобщее благоденствие?- спросил Иван Петрович.
     - Более или менее,- веско сказал Рыбак.
     - А вот история говорит об обратном. - Чётко и спокойно завладел общим вниманием   Олег, - Рим растил народную демократию четыреста лет.  За это время разгромил всех   врагов,  достиг господства в досягаемой части мира и что же….?    Вся достигнутая умная,    разумная,  совершенная демократия напрочь сгнила за какие-то  пятнадцать лет. И Цезарю  понадобилось упразднить многое из того, чему сейчас дифирамбы поют и установить  жёсткую монархию, что продлило историю Рима ещё на полторы тысячи лет. Такая вот история.
     - Так, может быть, не будем с демократией путаться, а сразу монархию установим,- с улыбкой произнёс Николай Гаврилович и все рассмеялись.
     - Это я к тому, что взгляды на историю могут быть разные и, слава богу. Каждый вправе иметь собственное мнение по любому вопросу, собственную оценку любого события, но есть исторические факты, которые подтверждаются суммой разных сведений. Возможно, кому-то и хорошо жилось в царской России, но факты….. идёт передел мира, назревает мировая война, причина у всех одна - алчность, цели у всех разные по размаху и направлениям, но одинаковые, по сути - захват и порабощение слабых, ослабление сильных. Как видим, благородства и цивилизованности ни на йоту, методы борьбы самые жестокие, вплоть до газовых атак. Жизнь - копейка. Естественно, с винтовкой не хозяева - собственники, а те, кто ниже по статусу, их много, их не жалко. Но вот неожиданный результат и нежелательный - революция. Конечно, каждый сейчас вправе считать её авантюрой, переворотом, фарсом, чем угодно, но факт: свершилось то, чего раньше не было. И ещё факт: рабочие многих стран приветствуют революцию, а правители посылают войска на уничтожение её, боятся. Словом, результат неадекватен цели. Точно так же можно и на гражданскую войну посмотреть. Причина: господа теряют власть и собственность и сопротивляются. Опять основная причина - «моё». Цель имущих - не отдать, цель неимущих - отобрать. Методы опять же самые жестокие и опять жизнь - копейка. В этой войне, как и во всякой и даже больше, чем во всякой, появляются и достигают успеха авантюристы всех мастей, проходимцы, «джентльмены удачи», самые честные гибнут, а подлецы идут по трупам к власти. Результаты и здесь совсем неадекватны целям.
     - Олег, по-моему, ты слишком всё упрощаешь,- перебил его Михал Михалыч.
      Сергей, переводя взгляд на журналиста, заметил, что Эльвира стояла, опершись на косяк двери, и долгим, тоскливым взглядом смотрела на него. Он чуть улыбнулся ей и сразу увидел, как просветлело её лицо, она бодро развернулась и пошла на кухню за чаем.
    - В принципе, любое событие, любой факт можно считать сосредоточением бесконечного числа причин, оттенков и влияний на последующие события, но можно выделить главное. Безусловно, гражданская война имела своей причиной множество событий, а следствием и тысячи разбитых судеб, и сотни тысяч калек и беспризорников, и много других гадостей. Но, люди труда верили, что они борются за освобождение. Абсолютно так же, как и сейчас: кто-то верит, что провозглашенные реформы дадут благо, а другие не верят, даже среди нас разные мнения.   
     - Пусть мнения,- Ольга старалась перебить Олега,- но мы же не собираемся воевать друг с другом.
     - Это потому, что сейчас разворовывается общее, государственное, как бы ничьё, а если бы на твоё, Оля, замахнулись, то уже пули засвистели бы,- сказал Иван Петрович.
     - Они и свистят, особенно там, где добром поделить не могут награбленное, - не удержался Николай Гаврилович.
     - Для того и нужна сильная авторитетная власть, чтобы всё отрегулировать без выстрелов,- Семён переводил разговор в другую плоскость.
     - Авторитетная или авторитарная?- это Яша опять неожиданно для всех заострил вопрос.
     - Авторитетная,- уточнил Семён,- по-моему, всем ясно, что власть должна быть и сильной и демократической, чтобы отражать интересы народа.
     Это уточнение, как отметил про себя Сергей, не случайно, это новая тема для столкновения мнений. Но он уже знал, чего хочет Семён и решил подыграть ему немного:
      - Слова-то, какие красивые: демократическая и авторитетная, только как это сделать? Помните поговорку: хочешь узнать человека - дай ему власть. А до того, как узнать, на что человек способен и как это может узнать большинство избирателей, чтобы совместить понятия демократии, авторитетности и порядочности. Хотя с точки зрения носителей власти все они, вплоть до самых жестоких тиранов, отражали именно интересы народа, неусыпно пеклись о нём и гибли во славу его. А потом неблагодарный народ называл многих правителей нелестными именами.
     - И, заметьте,- добавил Иван Петрович,- это почти не зависит от того, выбирали ли правителя, как, например, Гитлера или Рузвельта, сам ли он узурпировал власть, как Пиночет или Годунов или она досталась по наследству, как Петру или Людовику.
     - Народ никогда не бывает благодарен,- презрительно сощурился Рыбак,- от 70-летней тирании их освободили, а они опять коммунистов себе на шею выбирают. И когда только поумнеют.
     - Всё не так просто,- Олег продолжал играть роль арбитра,- во-первых, народ - это не единое целое и в нём всегда есть гамма мнений, вызванных жизнью.  Хочешь, не хочешь, а бытиё всё-таки определяет сознание, а не твоё желание, Леон. Во-вторых, власть, любая власть, даже если она вышла из народа, всегда имеет собственные интересы, в корне отличные от народных в смысле распределения жизненных благ и конфликты на этой почве неизбежны при любом способе формирования власти. Но дело не в этом. Говорить о народности власти можно и должно, потому что всегда были, есть и будут геополитические интересы народов, которые определяются сотнями факторов, главным среди которых возраст нации, и её историческое предназначение. Нации, как и люди, рождаются, растут, расцветают, стареют и умирают. И в наиболее важные периоды своей истории каждая нация выплёскивает на гребень волны яркого руководителя, который независимо от способа прихода к власти становится и народным вождём, и выражает интерес, геополитический интерес нации, народа, а не каждого конкретного человека. Вспомните, например, Богдана Хмельницкого, вышедшего мстить за свою жену. Его, простого сотника, история сделала вождём, а когда он им стал, то всё личное ушло для него на последний план. А Чингизхан? А Пётр 1? А Кромвель? А Вашингтон? И этот ряд велик. К сожалению, о настоящем без пристрастия можно будет судить лишь потом, через много лет, когда будут видны результаты и когда личное, сиюминутное можно будет отсеять от большого, общественного, государственного. Или каждый лидер преследовал свои шкурные интересы, например, «въехать в Кремль на белом коне», или побыть хоть немного Гетьманом, или он отражал геополитический интерес народа, как Гельмут Коль. Если рассматривать эти интересы метафизически, с точки зрения нынешних реалий, то, возможно, эстонские или грузинские лидеры правы, отделяясь от Москвы, ведь живут же самостоятельно Люксембург, Лихтенштейн, Либерия и другие карлики и хорошо живут. А вот завтра начнётся движение народов, а оно обязательно начнётся, и эта маленькая Эстония, став плацдармом, будет стёрта с лица Земли, то, как потомки оценят сегодняшние, казалось бы, демократические  потуги этих лидеров?
     - Это ты слишком,- подал голос Ольгин спутник Михал Михалыч,- время мировых войн прошло навсегда, мир объединяется, сначала Европа, а потом и далее пойдёт.
     - Ой, ли?- откликнулся из-за торшера Иван Петрович,- как красиво, только боюсь, что это желание, а не реальность.
     - И я боюсь,- перехватил Олег,- тысячи лет воевали и вдруг, в одночасье одумались все. Если это так, то причина в неудачном коммунистическом эксперименте и тогда идеологам коммунизма надо памятник до неба за то, что отучили воевать. Но, думаю, что это далеко не так, формы и методы войны изменяются, но она и не прекращалась ни на минуту. Конечно, геополитические интересы народов, наций - вещь труднопонимаемая, легче увидеть устремления вождей, которые не всегда совпадают с интересами народов, но война была, есть и будет.
     Эльвира суетилась, меняя посуду на столе, потом позвала Сергея помочь ей принести чай. Сергей охотно пошёл на кухню, опять испытывая на себе тяжёлый, сковывающий взгляд Эльвиры, он почти физически ощущал его и по-своему понимал. Второй раз он появился в поле зрения Эльвиры, а она сразу увидела в нём ту спасительную соломинку, за которую хватается утопающий. Она задыхалась в этом мире искусственных страстей, и ей просто необходимо было снять часть груза с души и снять его можно было только с помощью Сергея. На кухне ей очень хотелось прижаться к Сергею и молчать и таять, молчать и таять, но она не смела и взгляд её от этого становился ещё тяжелее. Потом, когда они будут прощаться, она вложит в ладонь Сергея маленькую записочку, этакое письмецо «Татьяны к Онегину» с просьбой - предложением встретиться в Историческом музее в среду с утра, а сейчас она поставила чашки и вазочки на поднос и отправила Сергея в комнату, провожая его непрерывным взглядом. В комнате острый разговор продолжался.
     - Вижу, ты хочешь оправдать Сталина, да боишься назвать имена,- уколола Олега Ольга.
     - Зачем, Оля, это мне. Его оправдает история. Наш суд - это ещё не суд истории. Точно так же история скажет своё и о нынешних лидерах.
     -Лидеры лидерами, а тюрьма народов всё-таки кончается,- опять веско и медленно говорил Рыбак,- а свободные люди быстро наладят и производство, и свои взаимоотношения.
     - Свобода - это хорошо, только мне лучше хоть какой-то порядок, а не произвол каждого,- неожиданно произнёс Николай Гаврилович.
      Семён вскинул брови, удивлённо посмотрел на него и сказал нравоучительно, как опытный учитель первоклашке:
     - Свобода, конечно же, в пределах законов, принятых законным порядком.
       Сергей поймал себя на том, что думал об Эльвире, её тяжёлый и внимательный взгляд притягивал и тревожил. Он чувствовал, что её душа рвётся куда-то и не может улететь, как птица из клетки, а в нём она угадала ту отдушину, которая поможет излить боль души, дать свежего воздуха. Отогнав наваждение, он опять прислушался к разговору.
     - Уповаем на законы,- говорил Олег,- а их тоже люди пишут, причём, люди, облечённые властью, неважно, как она им досталась. А власть до сих пор есть антипод народа и, конечно же, законы создаёт такие, которые обеспечивают хорошую жизнь ей, власти, а поскольку сама она ничего не производит, то, естественно, за счёт народа. И ты, Леон, не заводи себя и нас в заблуждение: если вы придёте к власти, то, как и любые другие, никогда не позволите народу самоустраиваться, а будете руководить и всегда в свою пользу.
     - Впрочем, это уже сейчас хорошо видно,- Яша Либерзов обратил на себя всеобщее внимание,- модно стало иметь дома в райских местах и отдых на экзотике, так вместо того, чтобы что-то здесь создать, легче открыть границы и нырнуть туда, где создано уже. Опять же власть там, а народ здесь.
     - Не прав ты, Яша,- Рыбак продолжал сохранять реноме,- едут не только чиновники, но и просто богатые люди, бизнесмены, банкиры.
     - Рэкетиры, бандиты, воры,- в тон ему продолжил Иван Петрович,- прав Олег, нет у настоящей власти совпадения интересов с народом и добра не жди.
     Лариса, как и в прошлый раз, краснела и пыжилась от удовольствия быть причастной к таким «умным» разговорам, но сама говорить не решалась, а всё стреляла глазами по сторонам, часто останавливая их на Сергее, который делал вид, что не замечает этого. Михал Михалыч ёрзал на стуле, всё пытаясь вклиниться в разговор. Наконец, ему это удалось:
     - Если власть так плоха, то надо сделать так, чтобы от неё меньше зависело, то есть передать все средства производства в частные руки и власти нечем будет распоряжаться. То, что сейчас происходит - это и есть вернейший путь. А собственник сам решит, что и как лучше делать, власть же останется декоративным украшением общества. Противоречий будет меньше: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, как большевики говорили, но не делали, а демократы теперь сделают и всё пойдёт путём.
     - Твоими устами да мёд пить,- кольнул его Иван Петрович.
     - А я, против,- сказал Николай Гаврилович.
     - Почему?- почти выкрикнул Михал Михалыч
     - Во-первых, если говорить о власти, то она не допустит своего вырождения и так же,  как большевики, не сделает этого в полной мере. Во-вторых, частная собственность - это барство немногих и рабство многих, а в-третьих, свободное распоряжение землёй запросто ведёт к разрушению и порабощению нации, о чём века мечтает «благословенный» Запад, а теперь и заокеанский «дядя Сэм».
     Михал Михалыч хотел было возразить, но Николай жестом остановил его и продолжал на высокой ноте:
      - Олег не даст соврать: Иван Калита, в своё время, скупая земли, подготовил Москву к успешной борьбе против всесильных монголов и междуусобиц. Упомянутый здесь, Коль за деньги восстановил могучую Германию, четвёртый Рейх, а при свободной продаже земли и нашей безалаберности можно за десяток лет расстаться с жизненно важными районами и территориями, а потом долго-долго, большой кровью добывать независимость. Вот здесь, по-моему, новая идеология сильно хромает, вперёд не смотрим, думаем, что и вправду райская жизнь настанет, а вокруг одни овечки, волки вымерли. Что-то жизнь этого не подтверждает.
                6.  Эльвира.
     Семён тепло всех провожал. На улице Николай ещё продолжал рассуждать о богатых и бедных, а Сергей молча сжимал в ладони записку Эльвиры, хотя совсем не собирался предаваться Амуру, но равнодушным быть не мог. Он много повидал на своём веку и хорошо знал, что такое боль души и записка Эльвиры его не удивила. Он был далёк от мысли о флирте, тем более, что Эльвира была не в его вкусе, но отказать ей он не мог и постарался обставить всё самым пристойным образом. Встретились они, как и предполагалось в Историческом музее, но дальше всё пошло по плану Эльвиры: она на этот день сняла отдельный номер в гостинице, где-то в районе Останкино и они поехали туда. Эльвира отклонила настойчивое предложение Сергея поужинать в ресторане, они набрали сумку продуктов здесь же, две бутылки хорошего муската и поднялись в номер.
     Как и предполагал Сергей, Эльвира не бросилась ему на шею, не брызнула слезами, вообще, мало что походило на встречу любовников и, казалось, оба отлично понимали друг друга без слов. Соорудили хороший стол и уютно уселись у широкого окна с прекрасным видом на ВДНХ. Эльвира вся светилась, да и Сергею было удобно и легко. Против ожидания, разговор начался  с извинений Эльвиры, залившейся румянцем.  Сергей быстро сгладил остроту момента, пошутив, что «Евгения Онегина» они оба изучали в школе, затем, так же пересыпая свою речь тактичными шутками, он разлил  вино, произнёс тост «За жизнь» и после похвал мускату принялся ухаживать за Эльвирой,  чтобы окончательно снять  напряжение встречи. Скоро ему это удалось, и разговор полился весенним ручейком.
     То бледнея, то краснея, нервно теребя скатерть и часто опуская глаза, Эльвира сбивчиво рассказывала свою жизнь. Сергей нимало не сомневался  в её искренности и хорошо понимал причины, заставившие её пойти на этот шаг. Он знал, что такое быть  одиноким в толпе и знал, насколько дорого в этом случае внимание другого человека. Кроме того, он не был ханжой, всё в жизни повидал и не считал аскетизм достоинством. Не  вдаваясь в психологический анализ, он чутьём угадывал, насколько он нужен сейчас  Эльвире  и как слушатель, и как советчик, и как опора, и как мужчина и без всяких сомнений играл свою роль, находя её интересной.
     Эльвира родом была из трудовой еврейской семьи, каких немало тоже. Выросла она в атмосфере вынужденной двойственности: душа тянулась к пионерско - комсомольским идеалам и способности звали туда же (отлично закончила МОПИ), а традиции еврейской общины заставляли жить иначе. Всю жизнь она чувствовала на себе эту каинову печать, словно шестиконечная звезда была выжжена у неё на спине. Часто она сама себя убеждала в том, что все видят эту звезда и страдала значительно больше, чем того заставляло окружение, Когда пришло время, то её  выдали замуж за Семёна, чему она тогда и не сопротивлялась, ибо Семён был и умён, и красив, и состоятелен, и перспективен, даже нравился ей. Чего бы и желать лучшего, тут и позавидовать ей можно бы, только чувства подсказывали ей, что синица в руках всё-таки только синица и до журавля ей ох как далеко, а душа жила и куда-то рвалась. Когда быт заполнен постоянными заботами о хлебе насущном, то душа соглашается свою боль притупить, оставить на завтра, а при достатке и хороших возможностях она напоминает о себе во много раз острее. Семён был и добрый, и в меру внимательный, и в меру заботливый, и в меру тактичен, но иногда настолько требователен, подавляюще спесив, что не оставалось сомнений, что семья для него - долг перед общиной, а Эльвира - вещь, инструмент для осуществления этого долга. Вскоре выяснилось, что у них большие трудности с потомством (тут Эльвира покраснела до корней волос) и все законы еврейской общины высветились особенно ярко. Нет, не человек и его душа являются предметом заботы общины, а какие-то не совсем понятные ей законы функционирования этой общины, туманные цели, которые оправдывают средства и ради этого каждый должен «наступить на горло собственной песне». Впрочем, каждый ли? Сначала она обвиняла Семёна и некоторых других в том, что они живут для собственного удовольствия, высасывая жизнь других, но потом стала сомневаться. Похоже, что и Семён был инструментом в чьих-то  руках. Только, в чьих?
     Сергей слушал с неподдельным вниманием,  ласково  ухаживая за Эльвирой. А она рассказывала и о том, как она мстила этой системе, изредка изменяя мужу, не по зову тела, с чем нетрудно справиться, а по злобе, по необходимости вырваться из этого заколдованного круга, из желания нанести хоть какой-то укол этой системе, изменяла и на короткий срок опустошённость души доставляла удовлетворение. Это была как бы маленькая тайна от них, ощущение собственной значимости, своего «Я», ощущение возможности протеста против паутины сионистской идеологии.
     - Прости меня,- говорила Эльвира порывисто, со слезами на глазах,- прости за всё, не суди, пожалуйста, мне трудно объяснить, но я с первого взгляда знала, что я всё расскажу тебе, никому никогда я не говорила этого и не скажу.
     Сергей встал, прошёлся по комнате, обошёл кресло Эльвиры, положил руки ей на плечи, спрятал лицо в её волосах и сказал, как можно ласковее:
     - Не надо, жизнь вообще трудная штука, в ней мало ясности, а больше подспудной возни, хотя живём-то мы однажды. Жаль, немногие это понимают, - потом спросил,- а ты не пробовала сменить обстановку, уехать куда-нибудь, хоть в тот же Израиль?
     - Это не так просто,- печально ответила Эльвира, взяла в свои руки пальцы Сергея и нежно, но сильно их пожимая,- разойтись в нашей среде почти невозможно, а если всё-таки разойтись, то кому я нужна с этой каиновой печатью, там не поймут, а здесь в одиночку не выжить.
     - Семён пишет что-то?
     - Да, он не говорит что, но я знаю, что это задание такое, хотя оно, может быть, и не сформулировано, как задание, но всё равно оно есть. Он, по-моему, изучает обстановку, настроения и мнения людей, изучает глубоко, по-настоящему, а не как эти институты, что преподносят нам с экрана всякие проценты. Это для дураков, а умным надо знать реальную обстановку. И вообще, каждый еврей выполняет задание в этом мире, в этом вся грусть и печаль. Ты меня презираешь за это?
     - Нет, за это не презирают,- ответил Сергей и снова спрятал лицо в её волосах, от которых пахло чем-то приятно - косметическим. Эльвира сильно сжала пальцы Сергея, потянула их на себя и положила его ладони на свои томящиеся груди, потом извернулась и приблизила свои глаза к его глазам. Ни в тех, ни в других не было фальши, и Сергей  понял,  что то, что сейчас произойдёт, не будет ни обманом, ни местью, ни  предательством. Это нужно ей в большей мере, но и ему, чтобы быть мужчиной, дающим  ощущение  надёжности, оправдывающим доверие страдающей души, пусть чужой, но  страдающей и открывшейся перед ним…..
     Придя домой, Эльвира не находила себе места. Это её удивляло и радовало. Она переоделась, постояла перед зеркалом, загадочно улыбаясь неизвестно чему, глаза блестели, душа наполнялась чем-то тёплым и хорошим. Она сготовила ужин и долго- долго глядела в окно на ночную Москву.  Хорошо, что Семён задерживается, ей так хорошо одной. Счастье, сколько про него говорено, писано и читано и все равно оно всегда ново и неожиданно. Что по сравнению с её сегодняшним состоянием все её наряды, хрустали, побрякушки и «положение в обществе»? Счастье не в том, что у тебя есть, а в душе, которая всегда мечется и ищет. И вот сегодня она нашла опору. Она знала, что это временно, но сегодня столько силы и уверенности, понимания и душевной теплоты почерпнула она из встречи с Сергеем, что хотелось парить над миром, как Маргарита. Счастье не зависит от времени, благ, наций, границ и другого, оно есть бог, божья улыбка и доброта. И она знала, что через какое-то время снова будет искать встречи с Сергеем, но сейчас ни о чём не хотелось думать. Это была награда за годы существования в клетке условностей и неписаных правил этого мерзкого мирка.
6. Николай Гаврилович.
     Через день Сергей вместе с Николаем Гавриловичем побывали в родном институте. Так же, как и вид «новой» Москвы, институт вызвал чувство огорчения и обиды. Может быть, действительно делалось что-то не так, и институт выпускал не тех специалистов и не в том количестве, что потребно, но зачем всё рушить, ломать созданное. Если взорвать храм Христа Спасителя было преступлением, то призывы разрушить Мавзолей, да и просто разрушение вот таких институтов суть явления одного порядка. Сколько раз Сергей говорил себе и другим: «Если не можешь сделать что-то хорошее и большое для близких тебе современников или потомков, то хотя бы не делай плохого, не ломай сделанного другими и это уже хорошо, это будет твой вклад». Так нет, современных ниспровергателей и разрушителей едва ли не больше, чем было после революции. И опять, как и тогда, под красивыми лозунгами, опять с идеей о будущем счастье целого человечества. Как легко любить человечество и как трудно - конкретного человека. Вспомнилась Эльвира, и защемило в груди.
     Потом они сидели в одном маленьком дешёвом кафе  с видом на зимний скверик и негромко беседовали, находя поддержку своим  мыслям в мыслях другого.
     -Вот я, Коля, много думал над этим,- говорил Сергей, глядя в окно на суетящихся воробьёв,- особенно долгими зимними вечерами в зоне, как не суди, а Маркс прав в том, что чтобы чувствовать и мыслить, сначала надо существовать. А это для нас значит: кушать, одеваться, передвигаться, иметь крышу над головой и так далее. И всё это кто-то должен создавать. А создают во всём мире только два человека: крестьянин и рабочий.
     - А я кто же, по-твоему, паразит?- остановил с обидой Николай Гаврилович.
     - Подожди, не перебивай, дай до конца мысль выразить и не обижайся раньше времени,- Сергей сделал недвусмысленный жест,- ты сейчас хорошее слово подсказал, и я его использую. Так вот, двое производят, а все остальные паразитируют, то есть теоретически должны помогать рабочему и крестьянину, и врач, и учитель, и чиновник, и партийный функционер, и судья, и официант, и спортсмен, и все-все. Но на самом деле не так, как должно быть. Поскольку рабочий и крестьянин  не пишут, не говорят и не рассуждают, иначе им некогда было бы трудиться, то эти остальные рассуждают, и каждый считает, что он важнее других и должен жить лучше других, должен получать достойную зарплату или достойный доход. Способов получать много и ими с успехом пользуются.
     - Да они все плачутся, что зарплата мала, и судьи, и чиновники, и адвокаты, и артисты и писатели….. А как только начался строительный бум, то кто же мгновенно отгрохал трёх - четырёхэтажные особняки, накупил иномарок и ринулся отдыхать туда? Те самые, кто плакался.
      - Да, Коля, к сожалению, всё так. Конечно, люди разные и жить они должны по-разному, только я не думаю, что труд лесоруба или крестьянина в тысячу раз легче, чем балерины или адвоката. Может быть, мозговой аппарат иногда создаёт больше, чем руки, но, всё равно, одно без другого не живёт, а такие громадные различия в уровне жизни не оправданы и к добру не приведут. Поэтому я осуждаю власти не за крикливую пропаганду и даже не за пресловутые реформы, а как раз за непонимание  этого, за то, что она главный свой вред несёт тем, что не выполняет главной своей задачи - регулировать отношения между людьми. Люди же, не чувствуя власти, наглеют. Сколько было раньше громов и молний по поводу сантехника,  берущего трояк за отремонтированный кран, что же сказать про чиновника, берущего тысячи долларов за подпись и печать, которые он обязан поставить по долгу службы. Про таможенников и адвокатов лучше и не говорить. Даже святые люди, врачи и учителя берут взятки, даже попы. Им кажется, что они устраняют несправедливость, а на самом деле усугубляют её. Много лет назад, при царях церковь воспитывала людей, потом пионерия, комсомол и творческая интеллигенция. Тогда её знали по продукции, стихам, песням, музыке, книгам, картинам.  Она в принципе должна быть занозой для любого правительства и правящего класса. Конечно, в этой среде были и гении, и приспособленцы, и настоящие борцы за правду, за справедливость. Я не знаю точно, кто они были и какую жизнь вели, но когда сегодня по телевидению и в прессе вижу жизнь и быт нашей творческой интеллигенции, то они не вызывают не только восхищения, но и просто уважения. После Высоцкого я и не знаю, кто может подлеца назвать подлецом, независимо от ранга. Нету, сплошная ложь, предательство и разврат. Разврат с большой буквы. «Разумное, доброе, вечное» несут в массы абсолютно безнравственные люди, заражённые ядом наживы и жгучей ненависти к человеку физического труда. Потому и результаты такой пропаганды прямо противоположные. 
      Николай Гаврилович слушал, не перебивая, и всё больше находил созвучия своим смутным мыслям. Может быть, сказать так чётко он не мог, но во всём был согласен с другом.
     -Ясно, что всё не так, как хотелось бы,- печально сказал он,- а что ты предлагаешь?
     -Предлагаешь… Ничего тут не предложишь. Возможно, когда-нибудь всё станет правильным, возможно, это будет не скоро и я даже не осуждаю тех взяточников и хапуг, это скорее беда их, а не вина, больше зла у меня на тех, кто  пишет, говорит и поёт. Пусть всё будет, и взятки, и воровство, и богатые, и бедные, если этого нельзя исправить. Но пусть все знают, что показная роскошь теле- или кинозвезды, и скрытая роскошь таможенника или адвоката, всё это, в конечном счёте, украденный труд нищего рабочего и крестьянина, а об этом может громко сказать художник, писатель, поэт, композитор устами актёра, печатным словом, танцем и музыкой, картиной и скульптурой. Помнишь Перовскую «Тройку»? Что по сравнению с ней сотни речей депутатов тогдашней думы, министров и губернаторов? Ничто! А где сейчас такой Перов?
     -Не знаю,- Николай Гаврилович оживился, улыбаясь каким-то своим мыслям,- я в это смутное время пристрастился «Свободу» слушать, а потом с ужасом заметил, как эта пропаганда затягивает, причём, оно тонка и примитивна одновременно. По форме всё грубо и примитивна, ложь напоказ без всякого стеснения. И часто слушаю не потому, что жду чего-то интересного, а потому, что сам себя оттачиваю на мысленном споре с очередным ведущим для разоблачения его лжи. Но для этого я должен слушать всё. Вот тут и есть тонкость. Их идеология проходит в подсознание незаметно. Короче, стал я замечать, что после передач Стреляного сон теряю, часами потом спорю с ним мысленно. И вот ведь какая досада: он читает письма и комментирует их, а автор письма или слушатель не может комментировать Стреляного или возразить ему. Игра в одни ворота идёт, а тот наглеет и наглеет. У него только два цвета:  для всего советского - чёрный, а для всего западного - белый.  И он всех учит, этакий непогрешимый святой всезнайка. Я даже пытался писать туда письмо, да во время понял, что и это письмо прокомментируют в свою пользу.
     -А что ты ему доказать-то хотел?
     -Глупо, конечно, но хотелось сказать, что в мире очень мало конкретных понятий, хорошо, плохо, много, мало. Есть: лучше и хуже, больше и меньше, любое время, любой поступок, любое явление обязательно имеет свои плюсы и свои минусы, поэтому, если берёшься судить о чём-либо, то будь добр рассматривать и то и другое. А этого нет, прошлое наше заплёвано до того, что часть молодых, и солидная часть и впрямь считает, что так и было, но мы-то знаем, что это не так. И впереди не всё безоблачно.          
      -Судьба у нас, Николай, наверное, трудная такая. Не первый раз в истории с Запада шли к нам потоки моды, красивых безделушек, затем идей, а всё кончалось войной. Не хотелось бы верить, но опять, похоже. Он, этот Стреляный, задаром вещает или за деньги?
     -Спрашиваешь, может, и не за деньги, а за большие деньги.
     -За деньги не только Родину, а и отца с матерью многие продают, а у этого «Родины» никогда и не было.
      -Это я понимаю, и всё-таки хотелось бы в глаза сказать ему: вот ты, Анатолий Иванович, так сладко поёшь о свободе и правах человека, а скажи, кто защитит меня от собственника, от денежного мешка? Предположим, возник конфликт, и я пошёл в суд с иском на толстосума, кто суд выиграет? Я не сомневаюсь, что не я.
     -Да, Коля, не ты. Даже там, у них, где пекутся о «правах человека» и, действительно, много делают для этого, даже там суд всегда выигрывает богатый. А у нас…, можешь не сомневаться, ты прав, и так ещё очень долго будет. Да бог с ним или чёрт с этим Стреляным.
       Улица встретила друзей неприятным, зябким ветром с колючим мелким снежком, закручивающимся местами в маленькие, белые воронки.
    
     После встречи с Сергеем в гостинице Эльвира всё время ходила как опоённая божественным нектаром, часто глаза её озарялись глубоким внутренним светом, на губах блуждала загадочная улыбка «Моны Лизы». Она пыталась анализировать своё состояние и с великим трудом приходила к пониманию его. Большой любви «с первого взгляда» не чувствовала она. Да, Сергей ей понравился сразу, но не так, как это бывает у девочек, нет, была большая душевная тяга к нему. Зачем, почему, чего ей не хватало? Тепла, ласки, как «в омут головой»? Опять не то, были и раньше измены, и по симпатии, и со зла на Семёна, и «как в омут головой», а вот загадочной улыбки «Моны Лизы» потом не было. И что ещё удивительно: она не искала новой встречи с Сергеем, точнее, хотела её, но не торопила и не считала себя заранее несчастной, если этой новой встречи не будет. А ощущение счастья было длительным.
     Долго разбиралась в своих чувствах Эльвира и, глядя на Сергея долгим любящим взглядом на очередном «салоне», неожиданно поняла, в чём дело. В свободе. Это было прикосновение к высшей Свободе. До этой интимной встречи она всё делала по необходимости, как и подавляющее большинство женщин (она считала, что все). Отдаваясь мужчине, женщина почти всегда ждёт, а что взамен? Одна получает деньги и считается проституткой, другая мужа и достаток, третья обожание и восхваление, четвёртая круиз и удобства, пятая цветы и ресторан, шестая лучшую роль и положение, седьмая протекцию и зарплату, и так далее, а по большому счёту все они проститутки и она сама – тоже. Благо, добро только тогда добро, когда бескорыстно, без мысли о вознаграждении, без тайного умысла, а просто, свободно, по велению сердца. Оказывается, она впервые в жизни на короткий срок была свободной, ей ничего от Сергея не надо было, она была свободной, а он понял это и помог ей почувствовать свободу. И потому она сейчас было опоена нектаром счастья. Наверное, немногие задумываются над этим, по крайней мере, она никогда не читала и не слышала, что свобода может приносить счастье именно таким образом. Не лгать, не лгать самой себе и никому, не продавать себя ни за какие блага, даже если выполняешь своё задание или обязанности, а быть свободной хотя бы немного, хотя бы раз в жизни. Ей казалось, что эта встреча наполнила её жизнь, её сознание новым, дотоле неизведанным содержанием. Она даже к Семёну стала мягче в благодарность за то, что Сергей оказался на её пути, а новой встречи она уже боялась, боялась, что пройдёт очарование, хотя очень верила в чуткость Сергея.
7. Третий салон.
     Ни Пи То по просьбе Сони показала ей за три дня больше, чем сама увидала бы за три года. Побывали они и в Третьяковке, и в Кремле вместе с Оружейной палатой, и в музее Пушкина, и в Большом театре, и в музее Революции, и в ЦВЗ, и, даже, в Мавзолее. Причём, Соня оказалась очень избирательной, на современных идолов и заграничные блестяшки она оказалась не падка, резонно объяснив, что это она ещё увидит и не обязательно в Москве, её же врождённый талант общения полностью расположил Ни Пи То, а про мужчин она сказала: пусть побудут с друзьями, так лучше. И, действительно, так оказалось лучше. Ни Пи То с удивлением обнаружила атмосферу теплоты и душевности, когда они все собирались за ужином или поздним чаем, дом с такими гостями стал намного уютнее. И от дочки пришла весточка, что у той всё в порядке, тоже радость.
     Вскоре Семён Паин опять позвонил и пригласил на очередной «деликатес». Скоро было пора уезжать, и Сергей с удовольствием принял приглашение, Николай же Гаврилович был доволен на правах гостеприимного хозяина. Пошли они опять без подруг, так Соня решила, а она знает, что лучше.
     На сей раз у Семёна опять были Ольга с «Михал Михалычем», Олег, Игорь с Ларисой, Леон. Яши не было, был неизменный Иван Петрович Сидоров, который так же сидел в углу за торшером и ещё одна энергичная дама, сидевшая в кресле рядом с Леоном. Её представили как Елену Борисовну. Прямыми чёрными короткими волосами, худобой и «раскосыми» очками в золотой оправе она отдалённо напоминала Хакамаду. Позже выяснилось, что она в качестве какого-то инспектора постоянно бывает в провинции, контактирует с разными людьми и очень склонна к анализу и синтезу. Разговор опять шёл о власти и истории.
     -Самое неблагородное и, даже, неблагодарное дело – судить историю,- говорил Олег, когда Сергей с Николаем вошли в комнату, - во-первых, мы судим не историю, а описанные кем-то факты, причём, описанные со своим пристрастным мнением, да и сами факты могут быть искажены. То же и о репрессиях.
     -Что ты хочешь сказать, что их не было?- взорвалась Ольга.
     -Я этого не говорил, а вот Волкогонов заявил, что все, кто до него писал историю этого периода, всё врали, а он скажет правду. Верить ему или нет? Я не хочу верить. А Пихоя, архивист, утверждает, что вся история советского периода, и официальная, и неофициальная имеет уровень журналистики. Кто хочет знать правду, тот должен читать документы в подлиннике.
      -А Волкогонов как раз этим-то и занимается, прежде, чем писать.
     -Возможно, только документы писали в двадцатые-тридцатые годы,  те люди, а читает их  Волкогонов в восьмидесятые и пытается нам изложить в своём понимании, просеяв через свои политические пристрастия.
      -Он имеет на это право,- заключил Михал Михалыч.
     -А я имею право знать истину, а не мнение Волкогонова,- вставил Иван Петрович.
     Неожиданно всех удивил Игорь. Он почему-то погрустнел и тихо проговорил:
     -Я, конечно, далёк от науки, но мне покоя не даёт вот что: Кутузов у нас герой, спаситель отечества. Недавно я читал что-то о Бородинской битве, оказывается, там были примерно равные силы, что-то около 120000 с каждой стороны, русские были дома, хорошо знали местность, был приток резервов и нормальное снабжение, позади Москва и… проиграли. Ничего нового в тактике, оперативном искусстве, потом позорная сдача Москвы даже без попытки уличных боёв, пожар, стояние и лишь потом движение назад. Этак в сорок первом можно было сдать и Ленинград, и Сталинград, и Москву. В чём его величие?
     Все замолчали, долго никто не мог собраться с мыслями, Сергей в душе аплодировал Игорю, даже Семён не нашёлся, что сказать. После длинной паузы Елена Борисовна задумчиво сказала: 
     -Это так ново, но интересно. Мы редко задумываемся о соотношении власть-народ, а оно важно для понимания сути явлений, причём, народ – это то, что там, в провинции, живёт, плодится, трудится и умирает. Часто, очень часто мы слышим, как с экранов и страниц за народ говорят, а это не народ. За народ нельзя говорить, он сам скажет результатом истории. Власть же всегда против народа и его интересов, народ видит, чувствует это и, как правило, редко поддерживает власть. А ему надо так мало: чтобы власть жить не мешала, причём, это во всех странах и во все времена.
     -А демократия,- заёрзал Леон,- это же власть самого народа!
     -Слово красивое, Леон, а суть та же: власть элиты для себя за счёт других. Правда, Лена?- с улыбкой тихо сказал Иван Петрович.
    -Подтверждаю!- веско сказала Елена Борисовна,- всё в истории закономерно и всё логично.
     -И революция?- опять заводился Леон.
     -А что, революция?- теперь уже Олег завладел общим вниманием,- это одно из звеньев бесконечной цепи событий, спаянных причинно-следственными связями. Произошло то, что должно было произойти и так, как могло произойти. Почему сейчас многие интеллигенты стенают по поводу жертв, разгула жестокости, разрушения храмов и дворцов?
     -Но ведь, действительно, много дров наломали, цвет нации уничтожили, тогда, да и потом тоже,- веско сказала Ольга.
      -Цвет?- с нажимом произнесла Елена Борисовна, переключая внимание на себя,- если бы это действительно был цвет, то он должен был видеть, что революция неизбежна и должен был возглавить её, а так это не цвет, а пустоцвет.
     -Не слишком ли резко?- вмешался Леон.
     -Не слишком, Леон,- продолжала распаляться Елена Борисовна,- много крокодиловых слёз излили эти «цветы», а те, кто всех кормил и кормит, рабочие и крестьяне, они не пишут, а создали народную мудрость: от трудов праведных не наживёшь палат каменных. Кому неясно, что нет честно нажитых богатств?
     Игорь несколько потупился, но слушал внимательно, а Елена Борисовна продолжала так же уверенно:
     -Любое богатство, любая роскошь – это отобранные рубли несчастных, отобранные разными способами, но всегда нечестно. Капиталист отбирает ставкой оплаты труда, купец – ценой, чиновник – взяткой, юрист – казуистикой, а творческий интеллигент -  ценой книги, картины, билета в театр, на концерт, и так далее. И все считают, что именно они должны зарабатывать много, а сколько «много» – это каждый сам себе отмеривает. И никто, повторяю, никто  не сравнил свои затраты труда и вознаграждение за него с затратами труда и вознаграждением за него рабочего и крестьянина. Как может этот «цвет нации» отдыхать на Багамах или в круизах, если у рабочего, не бездельника, а рабочего, работающего в полную силу нет средств, чтобы прилично накормить своих детей. Крестьянину не на что купить угля на зиму, нечем заплатить за электричку до ближайшего города? Или кто-то считает, что до революции этот «цвет» был другого цвета? История свершилась закономерно и справедливо. Самое печальное, что всё может повториться, потому что у истории  не учатся, к сожалению.
     Сергей слушал внимательно, а в голове роилось: Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Да историю нельзя переделать, а как хочется многим, но как они жалки, переписать учебник можно, но историю не переделаешь, можно снести Мавзолей, но и этим историю не переделать. А где же «цвет», что он вещает и думает ли он, чем слово его отзовётся? А потом будут говорить, что чернь взбунтовалась, варвары всё разрушают и уничтожают. А где же «цвет»?
     -Лена, я очень уважаю твоё мнение, но не со всем согласен,- глухо проговорил Игорь, потупя взор,- поверь, чтобы начать и развернуть любое дело, нужны средства, а как их аккумулировать? Да и работают разные люди по разному. Согласись, что прежняя уравниловка к застою привела?
     -Не соглашусь,- парировала Елена Борисовна, допустим насчёт аккумулирования средств ты прав, но что заработало на деньги МММ, Хопра, Властилины и других – пшик, что дали две тысячи частных банков стране – ничего. Да, люди разные. Более того, я согласна с тобой, что организовать производство значительно труднее, чем просто выполнять известные операции рабочего. Но…, но, во-первых, уравниловки никогда не было, а к застою привели равнодушие и серость тех, кто захватил власть по трупам своих отцов в семидесятые, а лидер был слишком добр, что в большой власти страшнее любой диктатуры. И «цвет», который подпевал, лизал пятки и всё оправдывал. А теперь другая крайность: клановые интересы, корпоративность делают своё грязное дело. Все эти финансовые пирамиды были задуманы властью, как средство отвлечения денег с рынка. Удалось, а потом сама же власть всласть попользовалась этими деньгами и сейчас делано возмущается. Таможенные барьеры созданы для обогащения таможенников с ведома властей и явно не за так. Законы должны писать профессионалы, твердит пресса, то есть, юристы, а они уже власть и пишут законы так, чтобы не юрист в них не разобрался, поэтому опять же нужны юристы, чтобы читать законы и это тоже статья дохода, и не малая. И так во всём, и «цвет» всё это оправдывает.
      -А власть всегда была для себя,- подал голос из-за торшера Иван Петрович.
     -Безусловно,- поддержал Олег,- только умная власть создаёт себе условия, укрепляет трон, что невозможно без укрепления производства, а, следовательно, и улучшения жизни народа, а глупая власть крадёт деньги, чем рубит сук, на котором сидит. И опять у истории никто не учится.
      Сегодня Семён даже не вмешивался, разговор сам по себе шёл в нужном русле (и в нужных рамках), Эльвира хлопотала по кухне, входила и выходила, а на лице её было спокойно-довольное выражение. Сергей видел это и мысленно радовался за неё, за то, что её не волновали эти разговоры, молодец, она сейчас отдыхает. Эльвира смотрела на Сергея спокойно, без надрыва, без той глубокой грусти, что была в прошлый раз, смотрела и дарила тёплую, дружескую улыбку.
     Власть. Что же это такое? Сколько раз Сергей задавал себе этот вопрос и никогда не находил исчерпывающего ответа. А сколько на нарах о том же переговорено. И вот что закономерно: все власть клянут, а как только есть возможность, рвутся туда, якобы, с добрыми намерениями. Но скоро, очень скоро они меняются, и власть остаётся прежней, причём, независимо от формы правления власть всегда безнравственна. Лишь единицы пытаются протестовать, но их быстро выбрасывают за борт, а самые сильные, которые рождаются раз в столетие, а то и реже, подминают под себя толпу власть имущих и правят,  в общем-то, по тем же законам, но по своему произволу. Их боятся, слушаются, славят, боготворят, а после смерти называют тиранами и проклинают. Опять же, всегда и везде. Просто сейчас об этом много говорят, много слышат, а по сути ничего не изменилось за тысячи лет. Очнувшись от своих мыслей, Сергей прислушался, как Олег учительским голосом говорил в поддержку Елены Борисовны и его собственных мыслей.
     -Владимир Святой крестил Русь, а, по сути, навязал чуждую народу религию, затем, народил кучу детей, раздробил страну на княжества, «дал суверенитета, сколько проглотят» и погрузил Русь на четыре века в жуткую междуусобицу. За время ига русские убили русских в сто раз больше, чем монголы. Иван Калита, почитаемый в истории, подкупом и коварством, руками монголов казнил  или подло убил тверских князей. И таких примеров до наших дней не перечесть: Грозный и Лжедимитрий, Годунов и Петр, Екатерина и Павел, Николай 1 и Николай11, Сталин и Ельцин. Где же то, что мы называем нравственностью? И где святая церковь, и где «цвет» нации – интеллигенция? Есть правда истории: сильный всегда наверху, а не нравственный.
     -А если это так, то не лучше ли властям оставить как можно меньше возможностей,- достаточно решительно и громко проговорила Леонову мысль Ольга, уставшая от недостатка внимания к её персоне.
     -Можно попытаться,- продолжал Олег,- но, вряд ли, из этого что-либо выйдет. Власть, сама власть не согласится с тобой, Оля, твои мечты останутся мечтами, а зло в мире, в обществе не исчезнет, потому, что это присуще внутреннему миру людей. Или кто не согласен?               
     Олег обвёл всех глазами, После недолгой паузы раздался голос Ивана Петровича: 
     -Не согласных не будет, наверное. Много красивых слов можно говорить о свободе в царстве частной собственности, но они останутся словами. Игорь, скажи, ты свободен?
    Игорь безнадёжно махнул рукой и виновато улыбнулся.
    -Вот то-то и оно, продолжал негромко Иван Петрович,- поэтому и в прошлое сейчас плюют все журналисты и политики. Идеи братства, равенства и свободы давно живут в мечтах, а попытка воплотить их сорвалась. Почему? Видимо, потому, что человек в силу своего несовершенства, а именно, в силу непреодолимого стремления возвеличивать свои способности, силу, собственность, себя перед другими ещё не способен или не готов воспринять сердцем эти идеи, а попытки насадить эти ценности, впрочем, как и другие, силой всегда сопровождалась кровью, и всегда терпели поражение. Даже двухтысячелетнее христианство, не сумев существенно повлиять на сознание людей, говорит, что человек свободен лишь тогда, когда ежедневно и ежечасно кается в своих грехах, не сравнивая себя с другими, а говоря себе и богу, что он самый грешный, а честная собственность никакого отношения к свободе не имеет. Это только инструмент, с помощью которого один человек лишает свободы другого, сам же при этом не становится свободным.               
     Расходились все какие-то подавленные, без огонька. Неизвестно, этого ли добивался Семён, но и он был задумчивым, хотя и тепло прощался со всеми. Сергей про себя решил, что с него хватит этих «салонных откровений», нового он почти не услышал, лишь убедился ещё раз, что везде мысли бродят, что все люди разные и что у большинства тоска по лучшей жизни выливается в душевные поиски истины и подтверждения своим мыслям о справедливости. Вот теперь и решай, что первично, а что вторично. Гений, безусловно, Владимир Ильич, но и он, пытаясь решать за других, неизбежно зашёл в тупик. Опять тот же выбор: сытое стадо или удовлетворение пытливого ума. Сейчас и он, Сергей, не дал бы ответа на этот вопрос. Если сытость притупляет ум, покрывает плесенью мысли? Есть даже такие снобы, которые осуждают Лермонтова за то, что тот пошёл на дуэль и сгубил себя в 26 лет, Есенина за пьянство и самоубийство, Высоцкого и так далее. И кто осуждает? Тот, для кого сытый желудок и собственность превыше мечты, хотя бы такой эфемерной, как мечта о свободе, равенстве и братстве. Кого же жалеть? Высоцкого или современного нувориша с его толстой мошной? Много, ой, как много было на пути Сергея и обид, и голодных дней, и зубовного скрежета и все-таки он был по-своему счастлив. Он ни за какие коврижки не променял бы свою прежнюю жизнь ни на какую другую, сколько бы об этом не верещали в уши ужасно умные журналисты и телекомментаторы, политические обозреватели и продажные священники.
     Занятый своими мыслями, Сергей не сразу заметил, как разговорился Николай Гаврилович. Шли они по достаточно пустынной улице, и Николай говорил даже не с Сергеем, а как бы продолжал разговор в «салоне».
     -И о чём, собственно, спор? При чём здесь собственность? Она же и есть инструмент власти. Ведь власть - это не только президентство и формал, а если один - предприниматель, потому что собственник, а другой- наёмник, потому что гол как сокол, то здесь власть проявляется ещё жёстче. А поскольку власть всегда безнравственна, то и собственность тоже, более того, собственность всегда агрессивна. Нет и не может быть понятия достаточности как свободы, так и собственности, чем больше имеется, тем больше хочется. И борьба за собственность ничем не отличается от борьбы за власть, и все способы здесь так же хороши. По-моему, на этом пути репрессий может быть даже больше, хотя они не так наглядно будут выражены: убитые старики и обнищавшие беженцы - это уже первые жертвы, я не говорю про заказные убийства. Чем киллер отличается от палача ГУЛАГа? Да ничем. И крупный магнат, продавая землю или завод, нисколько не будет думать о людях, проживающих и работающих там, об их судьбах. И опять он ничем не отличается от тех тоталитарных чиновников, которые проводили репрессии.
     -Так точно, Коля,- поддакнул Сергей,- что же может быть другим, если и те и другие являются членами одного и того же общества. И коммунисты не с Марса, и собственники тоже. Я лично в претензиях к «цвету нации».  Они должны бы это понимать и не за власть или собственность ратовать, а поднимать самосознание людей. Писать, рисовать, играть, создавать шедевры (по способностям) и никогда не тусоваться на «манежах и аренах, где мильён меняют по рублю», не продавать себя ни за малые деньги, ни за большие, не продавать свой талант на аукционах столиц. А высшей наградой себе считать не премии и лауреатские дипломы, а признание народное, уважение и считать свой долг выполненным, если тебе удалось хоть на чуть-чуть сделать самосознание людей выше, а значит и жизнь лучше. Поэт, композитор, художник, артист не создают машин и не растят хлебов, но они в состоянии донести до каждого, что нельзя топтать газон, отравлять природу, материть соседа и носить камень за пазухой. Что пока мы все не будем добрей и честней, никто не создаст нам лучшей жизни, не бог, не царь и не герой и, даже, не хозяин - собственник земли, заводов, газет, пароходов. А когда вместо этого я вижу, как на аншлагах и презентациях, на конкурсах и творческих вечерах одни паразиты расхваливают и награждают других, и все вместе они ублажают всячески третьих, тех, кто измывается над трудовым народом глубинки, мне, честное слово, не хочется осуждать ГУЛАГ. Знаю, что это плохо, но не хочется и всё тут.
     -Таковы «правила игры»,- отозвался Николай Гаврилович,- как ты сам говорил: не мы их создавали, не нам и менять.               
     -Отчасти ты прав, Николай, но только отчасти. Ударили по щеке - подставь другую - тоже правило, а кому от него легче? Если двигателями прогресса в общественном устройстве всегда были выдающиеся умы, которые сеяли семена, а молодые всходы делали дело, то и сейчас всё должно быть так же. К сожалению, не видно пока ни одного генератора идей, а делать что-то надо, иначе дойдёт до большой крови.
     -Знаешь, Серёжа, я, как и многие, наверное, хотел всегда быть чистым, непричастным. А сейчас задумываюсь.  И нет покоя. Врут все СМИ, что коммунисты были во всём виноваты. Нет. Если это действительно вина, то виноваты все, виноваты больше всех как раз те, кто не хотел быть причастным, своим попустительством, равнодушием, покорностью виноваты, повторяю, если есть вина. И особенно те, кто нёс слово в массы или не нёс, когда надо было нести. И сейчас то же: можно сказать, что вся эта мерзость - это не я, это кто-то. Хорошая позиция: голову в песок и будь, что будет. Но грызёт душу что-то, неправда это, опять, то же: если есть вина в этом безвременье, то и я виноват, и каждый виноват, потому что все подонки выросли из нашей среды, а не с Марса. Мы их породили своим молчанием, согласием, и нам  отвечать.
     Сергей молча смотрел на едва заметную среди городских огней далёкую звёздочку, мерцавшую невысоко над горизонтом.

                ЭПИЛОГ
     Зима, видимо заснула не во время и по улицам бежали весенние ручьи, дул плотный, влажный ветер, хотя на дворе был январь, а не март, тяжёлые облака закрывали небо. Друзья мои возвращались с концерта «Виртуозов Москвы», настроение было приподнятое. Хорошая музыка сделала своё дело, и никому не хотелось портить настроение сложными разговорами, которые волей-неволей привели бы опять к политике.
     -Соня, скажи что-нибудь,- попросил Сергей, заранее зная, что она понимает его с полуслова и что он хочет, чтобы она выразила благодарность хозяевам за эту возможность увидеть многое. Но Соня, которая, конечно, поняла его, что и подтвердила быстрым взглядом, заговорила о другом:
     -Третьяковка, конечно, это сказка, но маленькая выставка Константина Васильева убеждает, что живопись - это самое передовое искусство и самое правдивое. Не хочется верить, что художник умер, картины его живут и зовут вперёд лучше, чем все политики вместе взятые. Я думаю, что возрождение начнут именно художники. Не знаю, как там было в прошлом, в Ренессансе, а сейчас я верю Васильеву.
     -И Спивакову тоже,- поддакнул Николай Гаврилович, вспоминая слова о «цвете» и «пустоцвете»,- побольше бы таких. А Васильева не надо жалеть, он заслужил больше, чем жалость. Он в ряду с Перовым, Лермонтовым и Высоцким, а не с Глазуновым и Церетели.     Возрождение. Как оно сейчас нужно, и оно будет и, более того, будет тогда, когда должно быть, не раньше и не позже, а увидеть хочется уже сейчас. В конце концов, будет же когда-нибудь общество справедливее, чем сейчас, я верю в это, даже, если мне   не суждено дожить до светлого дня,- серьёзно и печально проговорила Соня.
     -Будет, обязательно будет,- Николай Гаврилович мечтательно улыбнулся,- хотя и сейчас многие считают его справедливым: говорят, что все люди разные и жить одинаково не могут и не должны, говорят, что деление на богатых и бедных - источник прогресса. Наверное, доля истины в этом есть, но только доля, а не сама истина.
     -А я не согласна, точнее, не со всем согласна. Да, люди разные, и жить они будут по-разному. Только разность эта должна быть выражена возвышением, почётом и уважением  высоконравственных, сильных, умных, а не унижением слабых. Пусть будут и богатые, и бедные, но туфли чистит каждый себе сам. Я  хотела бы жить в таком обществе, где нет лакеев и не надо кому-то прислуживать, кого-то телохранить, даже за большие деньги. Все одинаково защищены законом, все имеют равные права и возможности выразить себя, осуществить свои способности и желания. Помните, как в «Золотом телёнке», когда от миллионера Остапа Бендера шарахаются, как от чумы, а котлетки всем одинаковые. Это утопия, мечта, но человек всегда мечтать будет и как знать…, что нам сулит век грядущий?
 Ни Пи То значительно посмотрела на Сергея и попросило его сказать, как он думает, что сулит нам век грядущий.
      -Плохой из меня оракул,- спокойно проговорил Сергей, - но думаю так: чтобы общество стало справедливее, нужно новое мировоззрение, отказ от «моё», а оно, если даже появится, то без борьбы не войдёт в сознание. Так что потрясения будут, и большие, хотя точного сценария представить себе не могу.. Время распространения этого нового мировоззрения никак не меньше поколения, тем более, что противников много: все власти и все крупные собственники. Начало, возможно, и Васильев, адептами должны бы стать лучшие представители настоящей интеллигенции, а они сами должны появиться, их ещё нет. Донести это новое до всех, а потом спросить: за или против? Если больше «за», то остальные должны подчиниться. Но так не будет, а будет гражданская война. Хочется верить, что могучее оружие отрезвит умы от желания пострелять. Лучше, если всё это произойдёт сразу во всём мире – меньше жертв. А, впрочем, дай бог мне ошибиться!   
    1999 – 2014 год.
 
    
       
      
                ПРИЗРАЧНЫЙ СВЕТ В КОНЦЕ ТОННЕЛЯ.
1. Встреча
     Открыв дверь, Николай Гаврилович изумлённо вытаращил глаза и застыл от ощущения нереальности. На площадке стоял давно пропавший без вести лучший друг его детства и юности Серёга Ястребов и улыбался от уха до уха, из-за его спины выглядывала миловидная маленькая женщина с восточным складом лица и раскосыми карими глазами.
     На дистанции между порогом и праздничным столом была и длинная немая сцена, и бурные объятия, и взаимные знакомства, и насторожённый взгляд жены Николая Гавриловича – НиПиТо. Ему очень нравилось это забавное прозвище, которое Нина Петровна получила давно, когда ещё работала в детском садике воспитателем, а трёхлетний Валерка, не утруждая себя чётким произношением её имени-отчества, родил такую славную аббревиатуру «НиПиТо». Николай Гаврилович так и представил её Серёге, подчеркивая доверительность отношений, несмотря на двадцатидвухлетнюю разлуку. Воистину «нет уз святее товарищества», да и выросли они в то время, когда «господ» уже не было и ещё не было.
     Рад был Николай Гаврилович, словно помолодел на два десятка лет, да и Серёга, казалось, сохранил прежний, юношеский задор и юмор, хотя много, ой как много воды утекло, каждый прожил целую жизнь. Много можно бы рассказать и ему и Серёге, только что-то кажется незначительным, что-то стыдным, что-то не знаешь, как воспримут, да и времени за «рюмкой чая» не так уж много для четверых и даже для двух говорящих.
     Миловидная, маленькая женщина с раскосыми карими глазами оказалась жизнерадостной женой Сергея, найденной им на житейских перекрёстках где-то за «Кривым озером», как выразился Сергей, звали её Соней по-русски и этого достаточно. Соня не любила, а точнее не позволяла никому копаться в своём прошлом, там было много и непонятного, и неприятного, и незачем посторонним людям в личные проблемы вникать. Она так и представлена была «Соня по-русски» и на оказанное внимание ответила обворожительной улыбкой, открывая ровные жемчужные зубки. Только после третьего тоста сумбур разговора несколько поутих и беседа приняла более устойчивое направление.  Первым разомлел и разоткровенничался радушный хозяин, Сергей не спешил, а женщины пока ещё присматривались друг к другу.
     -Нет, ты вспомни, какое было время,- говорил Николай Гаврилович чуть заплетающимся языком,- институт, храм науки и мы в нём, и почти каждый профессор – легенда. Помнишь, как работали по ночам на станции и базе, ты ещё всё пытался внедрять НОТ, а как помогали друг другу в общаге? Наверное, сейчас студенты и не поверят, что так может быть. Но было же,… а наш стройотряд,- поддерживал его Сергей, подпадая под влияние ностальгии,- ведь главное было не деньги, а дело. Это мы потом стали понимать, что деньги кто-то получал всё же. Помнишь, как под Читой дорогу электрифицировали?
     - Ещё бы, Володька Ковалёв едва не утонул тогда в Ингоде, а Люба Сазонова потом всё хвасталась, что забайкальская закалка помогла ей навсегда избавиться от постоянных ангин. И ведь выполнили задачу, хотя не много мы и умели тогда. А сколько песен было перепето тогда, «бродяга забайкальский» даже стал гимном отряда. Нет, все же время было лучше, что бы там ни писали нам и не вещали из ящика.
     -Коля, так вещают-то люди, потому что им так нужно, а не потому, что, в самом деле, это истина.
     - А может быть всё дело в том, что вы тогда молодыми были, да и мы тоже, не правда ли, Соня?- иронично, сбивая волну воспоминаний, промолвила НиПиТо.
     - Да, конечно, и это тоже много значит,- улыбнулся ей Сергей,- помнишь, Нина «Горячий камень» у Гайдара? Конечно, своя прожитая жизнь - это сокровище, какой бы она ни была тогда и всё же я с Колей: лучше жилось, легче, морально легче.
    - Конечно,  были и сволочи и подонки,- снова включился Николай Гаврилович,- были и наверху, и в институте, и внизу, но наверняка их было меньше, чем сейчас. Как бы ни позорили сегодня прошлое, только идеалы делали своё, и пионерия, и комсомол, и кино, и телевидение, и театр, все понемногу.
     -Нина Петровна принесла фотографии и, бесцеремонно останавливая мужа, показывала гостям единственную дочку в развитии от малютки до невесты. Сейчас их дорогая Мариночка была в Германии, работала переводчицей и одновременно училась чему-то, чему, Сергей так и не вник.
     -Коля, позволь предложить тебе тост за наших дорогих подруг. Ну, вставай, вставай, за женщин  настоящие  мужчины пьют только стоя.
     Они встали, дружно выпили, а их дорогие подруги улыбались довольные и негромко аплодировали. Потом они долго курили на балконе.
     -Ты знаешь, Серёга, а я даже доволен, что на пятнадцатом этаже живу,- расслаблено говорил Николай Гаврилович,- уже который год страшно стало, внизу то стрельба, то грабежи. Помнишь, какая Москва была тогда? Гуляй в полночь - заполночь и никто не тронет, а сейчас страшно. Я так рад за дочь. И не потому, что она там зарабатывает марки и учится. Учиться можно и у нас не хуже, а страшно. Когда она здесь, я места себе не нахожу, если она задержится где хоть на десять минут. Хожу встречать к метро, и самому страшно тоже.
     -Коля, а помнишь, как ты за демократию ратовал? Радуйся.
     -Да я ещё пару лет назад готов был прыгать от радости, что стало можно говорить открыто, и называть всё своими именами. Но что-то не то вышло.
     -Вот и назови своими именами: вора - вором, узурпатора – узурпатором, а поддонка - подонком.
     - Не-ет, я лучше помолчу, посижу в своём «скворечнике» на пятнадцатом этаже молча. Не выходит из меня боец, да если бы и вышел, я просто не знаю за кого и за что бороться.
      Сергей был значительно трезвее хозяина, он хорошо понимал его и, чисто по – человечески, жалел. Люди разные и нельзя от другого требовать того, на что сам способен или что считаешь нормой, поэтому он не перечил и не поддакивал.
     -Коля, сколько же мы не виделись?
     -Почитай, двадцать лет с гаком.
     -Да-а. Расскажи, что можно, как у тебя складывалось?
     -Интересного немного, точнее, раньше было бы интересно, а сейчас нет. Аспирантура с трудом, денег не хватало постоянно, женился, благодаря Нине вот квартирой обзавелись, от родителей долго оторваться не могли, а сейчас их уже нет. После аспирантуры – НИИ, геройского не совершил, но и тунеядцем не был. Может быть, и взлетел бы выше, но столицу было жаль покидать, да и Нина за мной не поехала бы…. Да всё нормально было бы, если бы не этот бедлам. Воровать нас с тобой не научили, торговать противно, наука никому не нужна, да и сам я уже никому не нужен. А жить надо. Убивает даже не то, что платят мало, подработать можно при желании, убивает бессмысленность жизни. Все мы вдруг оказались как опавшие листья, оторванными от дерева жизни. Пойдём, Серёга, ещё выпьем.
     «Похоже, он с горя закладывает иногда»- подумал Сергей, входя за хозяином в комнату, - «умница, но не боец, он и тогда был отличным парнем, но почти всегда ведомым. Что ж, каждому своё, только не в том смысле, который реализуется под видом «демократических рыночных реформ».
      Ужин продолжался за полночь. Сергей заикнулся было о гостинице, но хозяева даже обиделись, они были рады и приятное сделать и самим пожить эти немногие дни полнее, чем обычно. Гости не заставили себя долго упрашивать. На вопросы «про жизнь» Сергей достаточно кратко рассказал о том, что он сейчас в Хабаровске, дети есть, два сына, уже взрослые, один во «Владике», во флоте, второй учится на строителя. Соня больше молчала, с довольной улыбкой поглядывая то на хозяев, то на мужа. Она впервые была в Москве и, невзирая на далеко не лучшую обстановку, надеялась многое посмотреть в столице.
2. Сергей.
Дороги, дроги. Для Сергея эти слова всегда ассоциировались с рельсами. С малых лет он хорошо их знал. Родился он  в маленьком посёлке на железнодорожной станции Кинель, вблизи Самары или Куйбышева, как какое-то время называлась Самара, в послевоенном 1947 году. Отец, не раз раненый, всегда водил поезда и на войне, и после неё. Сергей хорошо помнил своё детство с шести лет, точнее, с очень яркой картины большой скорби родных и соседей после смерти Сталина. Будучи смышлёным ребёнком, он видел, что произошло что-то большое и страшное, но тогда он не мог ещё задумываться над такими проблемами.  Потом всё его детство проходило под стук колёс. Даже в школе, на уроках труда их водили в железнодорожные мастерские, где он с удовольствием узнавал многие тонкости и принципы устройства разных локомотивов и путевого хозяйства. Он часто катался с отцом, которого все рабочее и машинисты уважали за твёрдое слово, честность и непримиримость к недостаткам и попустительству. Мать всегда и во всём поддерживала отца и во всех условиях тогдашней нелёгкой жизни старалась создать уют в их доме.
Учился Сергей легко и с удовольствием, особенно, точным наукам и истории, а географию знал в основном по картам железных дорог. Когда он стал понимать своё место в детской иерархии, то, несмотря на рост, силу и возраст, всегда был непримирим к предательству, жестокости и грубым насмешкам и всегда был готов драться за правое дело, за слабых и обиженных. Он впитал с молоком матери и получил, как бы, эстафету из рук отца обострённое чувство справедливости и неуживчивый характер. Школьные годы шли своим чередом. Жизнь постоянно улучшалась и была наполнена событиями, малыми и большими. Помнил Сергей и первый спутник, и всеобщее ликование, когда Гагарин сказал знаменитое «Поехали» и ещё много чего хорошего. И к окончанию школы родители настойчиво советовали пойти в институт, да он и сам хотел того же.
По окончании школы Сергей получил аттестат зрелости со всеми пятёрками и одной тройкой за экзаменационное сочинение. Директор школы объяснял ему, что сочинение написано на грани оценок хорошо и удовлетворительно, а чтобы получить серебряную медаль, надо директору везти сочинение в РОНО и доказывать, что оно заслуживает хорошей оценки. Будучи неуверенным, что это удастся доказать, директор предложил в аттестат поставить четвёрку, а медаль не требовать. На это предложение Сергей твёрдо ответил «Нет», поэтому и получил аттестат без четвёрок, но с одной тройкой. Выбор института был предрешён давно, только инженеров железнодорожного транспорта.
Быстро пролетели пять счастливейших студенческих лет, в которых было всё: молодость, познание всего-всего, от песен под гитару до философских диспутов, любовь и дружба, спорт и планы на жизнь. А после института, в семидесятом, разбросала судьба сокурсников в разные стороны. Сергей по распределению уехал в Иркутск, с горячим сердцем и чистой душой. Сейчас, спустя столько лет, можно только предполагать, что бы было, если бы он попытался противостоять себе, приспосабливаться. Много позже, с началом этого безобразия, анализируя прошлое, Сергей пришёл к выводу, что у очень многих, если не всех, жизнь состоит из огромного количества случайных совпадений, ошибок, встреч, поступков. Но, то, что уже произошло, это закономерность, которая складывается из бесконечного ряда случайностей.
В начале семидесятых обстановка в стране стала совсем стабильной, а в личной жизни  всё было иначе. Случайно встреченная девушка, с которой Сергей пытался создать семью,  оказалась не той закваски и, после первой же житейской неудачи, вызванной понижением Сергея в должности из-за, опять же, случайной аварии на его участке, отступилась от него. Оказалось, что ей нужен постоянный, нарастающий успех в жизни, достаток и известность. Она так и назвала Сергея неудачником, после чего он хлопнул дверью и уехал в Читу.
На новом месте Сергей тоже рвался в бой, забыв оглянуться по сторонам и обеспечить фланги. По простоте и чистоте души он тогда не знал, что важнее не то, что люди говорят, а то, о чём они молчат. Короче, борьба с открытым забралом за справедливость и повышение качества работ не всем  начальникам нравилась. Сначала ему намекали, потом советовали уехать куда-нибудь, затем предлагали, но он, как всегда, резал правду – матку и лез на рожон. И, вот, в 75-м его подставили, опять-таки, на случайной аварии. Пять лет зоны, хорошо хоть два года «заработал».
После зоны уже новое возрождение, счастливая случайная встреча с Соней. Теперь уже продираться сквозь новый бесконечный ряд случайностей стало намного легче, больше смысла стало в жизни. Сергею теперь многое удавалось, жизнь наладилась.
И грянула «перестройка». На Дальнем Востоке сначала она воспринималась как экзотика, потом, как надежда на освобождение от замшелости, затем выяснилось, что кроме разговоров и падения производства ничего нет. В конце концов бесконечная говорильня и подковёрная борьба в верхах привели к развалу страны в 91-м. Как болезненно это воспринималось тогда повсеместно, а на дальних рубежах особенно. Но жить надо, кто-то должен и дело делать. И Сергей в меру своих сил старался сохранить семью, себя и честно трудиться. Теперь, тоже случайно, удалось вырваться в столицу, показать Соне Москву и встретиться с друзьями. Самым близким другом, оставшимся в Москве, был Николай Гаврилович.
3. Москва.
      На другой день была большая прогулка по Москве, которая на каждого подействовала по разному. Соня восхищалась многим, только грязь на улицах её немного огорчала. Наверное, так и должно было быть, ведь она не видела прежней Москвы и не могла сравнивать. НиПиТо помалкивала, Николай Гаврилович постоянно как бы извинялся, словно он сам был виноват во всех гадостях, наводнивших столицу в последние годы. А Сергей смотрел на всё широко открытыми глазами и часто стискивал зубы, сдерживаясь от резких оценок. В конце прогулки, когда уже шли домой, на вопрос НиПиТо «Как Вам Москва?» он не торопясь ответил:
     -Собственно, иного трудно было и ожидать, но язвы слишком уж оголены, даже притом, что Москва, как и каждая столица, поддерживается правительством за счёт провинций.
     -Ты ещё не всё видел,- виновато улыбаясь, сказал Николай Гаврилович,- знаешь, какие презентации закатывают и…. сколько нищих  на вокзалах? По-моему, даже в гражданскую войну такого не было.
     -Догадываюсь. И про «гражданскую» ты к месту упомянул. Ещё  Де-Кюстин, увидев, в начале прошлого века, пропасть между богатыми и бедными и предсказал революцию в России задолго до Маркса и Ленина. И сейчас, разделив общество на богатых и бедных, наши вожди заложили мину замедленного действия, безликвидную. Все революции и гражданские войны велись за социальное равенство. Вот и это разделение – причина и основа будущей гражданской войны. Тогда действительно страшно будет.
     -А что делать?
     -Я тебе не Чернышевский и не Ленин. Скажу только: умнеть надо, всем умнеть.
     Женщины говорили о своём. И, слава богу.
     - А хочешь, Серёжа, я тебе устрою встречу с Семёном Паиным, помнишь его? Он сейчас в журналистских кругах подвизается. Думаю, тебе будет небезынтересно.
     - С удовольствием.
     После ужина они сидели снова на балконе, курили и Сергей, не торопясь, рассказывал:
     -Сколько воды утекло с тех пор, как мы расстались после института. Прощались, обещали не забывать друзей, а друзьями считалась вся группа. Только жизнь,  всё равно, по-своему распорядилась. Кто-то погнался за славой, другой за длинным рублём, третий погряз в быте, четвёртый рвался к власти, пятый нравился женщинам, шестой – самому себе, кого-то прельстил Запад и так далее. Словом, как и везде, в любой среде, в любые времена. Я вот поехал «за туманом и за запахом тайги», это я потом всем так говорил, но себе-то трудно лукавить, конечно, хотелось заработать и денег, и положения. Думал, вот сейчас  я с молодыми силами горы сверну, а потом вернусь в столицу солидно, весомо. Только не один я там был, были и другие и тоже честолюбивые, так что надо было уметь и локтями толкаться, а мне, Николай, не хватило чего-то, или наоборот – было слишком много. В общем, где-то я перешел дорогу кому-то, не смолчал где надо, не сумел разобраться в «расстановке сил», где-то сделал неверную ставку, одного недооценил, другого переоценил, короче, стал сначала неудобным, а потом лишним. Понять же этого во время не хватило опыта и мудрости, полез «в картуз за ватой» и нарвался. Это я потом понял, что так оно и должно было быть. Словом, подсидели меня очень аккуратно и угодил я на «пятерик», как сказали бы здесь «В места не столь отдалённые», а там и в самом деле недалеко, из-под Читы в Нерчинск. Сначала от обиды хоть в петлю, а потом - ничего, освоился. Оказалось, Коля, там тоже люди, конечно, по иным законам живут, но живут. Кстати, хороших людей там было едва ли не больше, чем сейчас на улицах «Златоглавой», столицы «свободного демократического государства». Мне, Коля, наверное, сильно повезло, трое друзей взяли меня под опеку и очень многому научили. Во-первых, молчать и слушать, во-вторых, разбираться в людях и ситуациях, в-третьих, принимать разумные решения, которые можно выполнить, в-четвёртых, уметь ждать и выбирать момент для действия.  Ох, и хороша же школа! Если бы в институте дали хоть десятую часть этих знаний,  насколько бы легче нам было шагать по жизни. Сумел я там, Коля, заработать пару лет «выслуги», то есть сократил себе срок на два года. А потом надо было снова вживаться в вольную жизнь, а это труднее, чем к зоне привыкать: все на тебя смотрят, как на изгоя и никому ничего не докажешь, будь ты стократ прав, но если попал, то уже меченый жизнью. Помнишь, Чапаев раненому комбригу говорит: «Ну и дурак. Пуля не разбирает, а ты разбирать должен, чтобы всякой дурацкой пуле свой лоб не подставлять». И он, знаешь, прав, если попал «на зону», то сам виноват, что не сумел во  время  избежать этого. Может быть, подсознательно, но люди правы, считая тебя изгоем. А я уже стал мудрее и не полез на глаза «чистеньким», не стал унижаться просьбами и ходатайствами, я остался в тех краях, там много таких же и как выживать среди них я уже знал. А образование и опыт со временем сделали своё дело. Ещё низкий поклон Соне, вот умница, и во время пересеклись наши дороги. Она словно чувствовала моё состояние и умело лечила душу. Мы встретились через полгода после моего освобождения в городе с красивым названием «Свободный» и с тех пор вместе. Двигался же я почему-то всё время не на запад, а на восток и так докатился до Хабаровска. А сейчас ничего, и должность хорошая – в управлении дороги целый ЗАМ, хотя далеко и не первый, и жильё есть и даже дачка, и дети подросли. Столица, что ж, она хороша, но не могут же все в столице жить, многим здесь делать нечего будет. В конце концов, всё создаётся там, в провинции, а столица только высасывает и потребляет.
     - А не перегибаешь ли ты, Серёжа, со своих провинциальных позиций? Может быть это ненависть, рождённая завистью?
     - Да нет, Коля, это болезнь не только нашей столицы, это удел всех столиц. Зависть, может быть, и есть, но на ненависть она явно не тянет. А ты что, разве не согласен, что больше половины здесь делают никому ненужное дело?
     - Согласен,- свесив голову через перила, придавленным голосом говорил Николай Гаврилович,- сейчас даже не половина, а четыре пятых и более. Даже я сам раньше считал себя нужным, а теперь ни НИИ, ни я в нём никому не нужны. А что мне делать? Я здесь прожил жизнь, умею делать только то, что делал всю жизнь, переучиваться поздно, а жить и зарабатывать надо. Кому плохо, тот во всём клянёт власти, так уж мы устроены и я здесь не исключение.
     - Что тебе возразить? Ты, конечно, прав, власти должны установить законы и следить за их исполнением. Пока нет ни того ни другого. Конечно. Коля, власть захватывает самый сильный и власть всегда безнравственна, всё это ты знаешь и без меня, а где выход я, тоже, пока не знаю точно, только начало выхода знаю и повторю ещё раз: умнеть надо, всем умнеть надо, тогда труднее нас будет загонять в тупик.
     - А вот у Сёмы Паина  другие ответы на подобные вопросы. С ним интересно, но он очень уж активен, подавляет своей энергией. По нему всё раньше было не так, а теперь всё надо делать так, по какой-то, якобы, всем известной схеме и будет всё хорошо.
     - Кому хорошо? Коля, мы не первый день живём на свете и многое уже знаем. Для жизни нет понятия «хорошо или плохо». Например, тебе хорошо в твоей уютной, тёплой двухкомнатной квартирке, а другим нужны трехэтажные особняки с охраной, поварами, садовниками и так далее. Так что такое хорошо и что такое плохо только Маяковский знал, я же знаю что такое лучше и хуже. Твоя уютная квартирка явно лучше продуваемой всеми ветрами сельской лачуги под соломенной крышей без газа и отопления, в каких ещё живёт достаточно много крестьян, кормящих и нас с тобой, и Сёму Паина, и министров с депутатами. Ведь нам всем и каждому в отдельности плохо не потому, что мы плохо живём, а потому, что другие живут лучше нас. Представь себе на минуту такую утопию: каждый из нас может спокойно сесть в свой белый «Мерседес» и поехать, куда ему вздумается. Кто при этом больше всех пострадает? «Новые русские», потому что как же так, всем так же хорошо, как и им, это смерти подобно. Нет, надо обязательно, чтобы другим было хуже, тогда: я в «Мерседесе», а остальные в трамвае, вот это жизнь! Как говорил Николай Амосов: счастье – это всего лишь возбуждение центра удовольствия, по разным поводам, но никогда стойко, а только до адаптации. В нашем случае,  центр удовольствия возбуждает не то, что я в «Мерседесе», а то, что остальные в трамвае, а я в «Мерседесе».
     - Я как- то не думал об этом, наверное, ты прав, хотя Сёма Паин с тобой вряд ли согласится, а его друзья тем более.
     -Что, у Сёмы есть друзья?
     - Конечно, я несколько раз бывал у него, в их политически активной компании, ох и востры на язык многие из них.
     - Друзья? Хотя это слово отражает большой диапазон отношений, ведь нет чёткого определения, как и в понятиях: много, хорошо, ярко, мрачно, сильно, больно. На свете вообще немного конкретных понятий, к сожалению. Поэтому, наверное, и столько путаницы в головах людей. Например: завоеватель Наполеон побеждён, но он герой, завоеватель Гитлер побеждён и он – преступник, Сталин победитель, а кто он?
     - Серёжа, оставь это истории. По-моему рано ещё его судить, слишком мало времени прошло, прожито. Вот прокричали, что всё было плохо и неправильно, сейчас, дескать, мы тут строй поменяем и…. заживём. Дудки. А что будет через десять, двадцать, пятьдесят лет? Ты знаешь? Нет. И я не знаю. И тот, кто кричит, тоже не знает. Не поменяются ли оценки?
     - Думаю, что обязательно поменяются и полностью согласен, что мало лет прошло, но думать-то всё равно приходится, жизнь заставляет.
     Озябнув, они пошли в комнату, где их давно уже ждали женщины, которые не могли так быстро установить душевные отношения и потому скрытно скучали.
     Вскоре усталость и разность часовых поясов сделали своё дело. Только Николай Гаврилович долго не мог уснуть, в голову лезла всякая всячина: почему-то вспомнились диссиденты его молодости. Как это было модно! Дух захватывало от их смелости, а где они сейчас-то? Тогда они были бессильны что-либо изменить, но могли громко сказать, хотя и из-за «бугра», назвать вещи своими именами, а сейчас? Сколько говорено по поводу ГУЛАГа, ленинской жестокости, тогда со смелостью, теперь больше по моде, но и тогда и теперь всё это в отрыве от общественной психологии и времени. Прошлое прожито и каждый судит его по-своему, по тому, как он сам и его близкие прожили, оправдались ли ожидания, реализовались ли возможности. И единых мнений быть не может: «петли дверные многим скрипят, многим – поют». А сейчас, сегодня живёт и действует преступник, не меньший, чем автор ГУЛАГа и его окружение не менее зловеще. Это наш президент «со товарищи», а правозащитники всё талдычат о прошлом, о репрессиях, а о правах человека в сегодняшнем дне говорят лишь абстрактно: есть закон, позволяющий в суд подать. Ну и что? Можно подумать, что наш суд – это ведомство Фемиды. Там те же люди из нашего общества, из его психологии, которые вчера сделали ГУЛАГ и психушки, а сегодня ограбили простой народ до нитки. Так чего же мы хотим от прошлого? Где эти ужасно смелые правозащитники? Почему они ничего добиться не могут, и чем это состояние отличается от ГУЛАГа? Даже громко назвать вора - вором, преступника - преступником не могут. Боятся. Мерзкий Жириновский может, а интеллигентные правозащитники нет. Вот оно и всё, вся психология. Так кого же винить?
     Николай Гаврилович посмотрел на часы – четверть четвёртого, вспомнил старую шутку о том, что чтобы уснуть надо лечь на спину, расслабиться, посчитать до пяти, а не получится, то до пол шестого, и незаметно явь перешла в сон.
4. Первый салон
     Семён Паин, их однокурсник по институту жил на Фрунзенской набережной в большой квартире сталинской постройки, он давно уже выбросил из головы всё, чему их учили, и надёжно обосновался в журналистике. Сначала писал хвалебные оды соцсоревнованию, а сейчас для него наступило золотое время: чем скандальнее публикации, тем лучше, главное - стиль изложения, хлёстко, остро, а о фактах можно не очень-то заботиться, кто их проверит? Придумывай что хочешь, желательно о людях не первого эшелона, а второго-третьего и давай любые выводы. Главное говорить то, что от тебя хотят слышать сейчас, сию минуту, а не то, что есть на самом деле. Лишь бы угодать, что от тебя хотят слышать или читать твои читатели и власти. А для этого приходится регулярно «опускаться в массы». Писал он очень активно, сначала про зверства ГУЛАГа, потом про подлости недавних  чиновников (как будто не таких же в ГУЛАГ отправляли), походя, поплевал немного на Ленина, клеймил мафию последних годов советской власти, а потом «зверства» следователей, разоблачавших эту мафию, хвалил первых кооператоров, а потом рассказывал, как отмываются преступно нажитые деньги. В общем: всего понемногу, главное, чтобы «в струю». И успех был, и деньги, и «круг друзей», хотя он хорошо понимал, что эти «друзья» его в момент сожрут, попробуй он отступить от правил игры хоть на полшага. Но Сёма не унывал, тыл у него крепкий был, и здесь, в Москве, и там…. Он в любой момент теперь мог взять загранпаспорт и оказаться хоть в Париже, хоть в Тель-Авиве, где уже было достаточно и родственников, и партнёров.
     Николая Гавриловича и Сергея Сёма встретил радушно. Он всегда был добр к Николаю: во-первых, это работало на имидж «демократического журналиста», во-вторых, Николай никогда не мог стать оппонентом, а был только источником одного из многих мнений по темам, а в-третьих, Сёма просто по старой памяти неплохо относился к Николаю, чуть-чуть даже сентиментально. Сергей же был для него пока просто «белым пятном».
     В этот вечер у Семёна собрались некоторые из его товарищей, которые сейчас с удовольствием стали называть себя «господами». В глубоком кресле сидела полноватая дама, явно молодящаяся, что ещё больше подчёркивало печать времени на её довольно красивых крупных чертах лица. Ольга Молоканская, журналистка, как представил её Семён. Николай Гаврилович знал её, как знал и по её публикациям, что пишет она по заказу, хотя всегда не упускала случая подчеркнуть, что независимость журналиста – её кредо. Она и здесь- то была как бы по заказу. Дело в том, что Семён, оказывая ей иногда знаки повышенного внимания, будоражил чувства своей жены, болезненного вида худощавой брюнетки Эльвиры, которую Сергей видел впервые и сейчас с удовольствием рассматривал. Эльвира немножко суетилась, создавая уют, она больше всего внимания уделяла именно  Сергею, потому что он один был новичком в этой компании и ещё почему-то необъяснимому.
     Рыжий, бородатый, развязный и подвижный «господин» оказался старым знакомым. Это был Яша Либерзов, который учился курсом позже в их же институте. Правда после института он не стал железнодорожником, а ринулся в искусство за славой и красивой жизнью. Сейчас он был заштатным режиссёром на телевидении, но амбиций у него было явно больше, где-то на уровне Феллини или Виктюка. Этакий гений, которого по чьей-то злой воле ну никак не признают народы и правительства. А жаль, будущее без «гениев»- преснятина. С «гения» не сводила восторженных глаз красивая длинноногая девушка Лариса. Вообще-то её привёл довольно молодой крупный сильный парень, он одет был ярко: в красивую куртку с блестящими молниями, галстук с замысловатым зелёно-оранжево-голубым рисунком, брюки свободного покроя цвета морской волны, но правой руке сверкала крупная печатка. Николай Гаврилович незаметно представил его Сергею как коммерсанта, который принят в доме Сёмы и в этой компании в основном за то, что щедр на подарки и гостинцы. А у его Ларисы весь облик выражал нетерпеливое желание известности, популярности, хоть какой, хоть скандальной. Она была готова на любое предложение режиссёра, но тот пока кроме себя ей предложить ничего не мог. Леона Рыбака представил хозяин, который оказался рядом с Сергеем в то время, когда Леон произносил какую-то горячую тираду на политическую тему. Леон был членом бюро или политбюро какой-то партии, где звучала и демократия, и свобода, и Родина, и ещё что-то, но название этой партии Сергей так и не запомнил. Смотрел Леон на всех с загадочной полуулыбкой, словно он один обладал знанием истины в последней инстанции, и решал для себя проблему выбора момента, когда эту истину обрушить на головы неразумного плебса. «Очень колоритная фигура»- отметил про себя Сергей.
     Ещё один человек был в комнате, он сидел в углу за торшером и был мало заметен. Он и одет был во всё серое и малозаметное. Сначала Сергей даже не понял, зачем здесь этот человек, которого звали Иваном Петровичем Сидоровым, как он потом сам представился, оказавшись рядом с Сергеем и вступая с ним в короткий обмен репликами. Но потом Сергей отдал должное Семёну: без Ивана Петровича этот маленький салон потерял бы больше половины своего шарма. После взаимных приветствий гости Семёна продолжили, видимо, прерванный разговор:
     - Яша, ну когда же мы увидим твои шедевры на экране, хотя бы на малом, вот в этом доме, в этом кругу?- ехидно спрашивала Ольга, обводя всех взглядом, полным собственной значимости.
    - Трудно, ох как трудно пробиться. Сейчас вместо прежней цензуры стала другая, денежная. Ты знаешь, сколько надо, чтобы простой клип снять, я уж не говорю о фильме. А замыслов много, портфель туго набит и от авторов отбоя нет,- с небрежностью сановника от искусства цедил Яша,- а спонсоры пока не понимают или не хотят понимать роли искусства в жизни и благоустройстве общества.
     Коммерсант, которого, как потом уяснил Сергей, все звали Игорем, насторожился, понимая, что камень в его огород, потом повернулся к Яше, махнул рукой и сказал, как о давно наскучившем:
     - Отстань, не до вас, тут налоги, взяточники да рэкетиры замучили. Знаешь ли ты, «гений», сколько нужно отстегнуть, чтобы привезти в Москву партию косметики или продуктов, я уже не говорю про более сложные вещи. Официально всё заплати, плюс «на лапу» за лицензию, таможенникам, ментам, рэкетирам. Всех и не перечислишь.
     - Да хватит плакаться,- с той же миной отреагировал Яша,- ты же всё равно всё ценой вернёшь.
    - Вернёшь-то, вернёшь, а, думаешь, мне безразлично, как смотрит на меня покупатель, переваривая эти цены? Нет-нет, да и задумаешься, а долго ли терпеть-то будут?
     - Будут. За 70 лет коммунисты всех приучили терпеть, никуда они не денутся. На них тебе должно быть наплевать, а вот искусство тебе, вам нужно, чтобы легче их в узде держать.
     - Я глобально не мыслю, мне бы своё удержать.
     Лариса переводила взгляд с одного на другого, как бы оценивая, что лучше: надёжное благосостояние сейчас, но без изыска, как бы «синица в руках» или возможная известность, слава под крылом Яши, но без гарантии, заманчивый «журавль в небе». За ней наблюдать было интереснее, чем слушать набившие оскомину разговоры всё о том же.
     - А 70 лет здесь совсем не к месту,- сказал из своего угла Иван Петрович,- разве 170 лет назад было иное? Кто-то сказал насчёт двух бед в России: «дураки и дороги» и ещё одну хорошую фразу: «к нам едет ревизор». И что же сейчас изменилось? Оля, ты лучше всех должна знать жизнь, как?
    Ольга отмахнулась, видно Иван Петрович чаще других докучал ей своими замечаниями, а ответил за неё Семён, не желая обострять спора:
     - Да, Иван, ты правее Яши, и 100, и 150, и 200 лет было многое из того же, и вообще, время меняет средства связи, технологии, условия быта, но мало меняет людей. И сейчас «к нам едет ревизор»…. и все на ушах стоят. Но не в этом дело. Дело в том, как и когда мы сумеем перейти к лучшему образу жизни.  Я не хочу утверждать к какому образу, западному или восточному, но к лучшему.
     - А вот когда народ поумнеет и поймёт, за кого надо голосовать на выборах, тогда и дело пойдёт по-другому,- изрёк Леон Рыбак
     - Это за кого же голосовать, за вас, что ли?- взвилась Лариса,- а что вы можете дать нам, мне, каждому? Все ваши лозунги, почти, как и старые, советские: «свобода, равенство, демократия, Родина». Всё это уже было, было и прошло. Я хочу жить сейчас, а не в «светлом  будущем».
     -Слова, может быть, и те же, но их понимать надо по-другому,- назидательно сказал Леон,- коммунисты совершили насилие над народом, узурпировали власть и обратили народ в рабство, хотя лозунги были привлекательны: свобода, равенство и братство. Мы же предлагаем свободу не от собственности, а обеспеченную свободу, свободу реализовать себя, свободу, основанную на собственности и, конечно же, полную демократию и сильную Родину, способную защитить каждого. Это и есть залог светлого будущего. Плохо только то, что это трудно доходит до людей, даже до журналистов и режиссёров.
     - Перестань,- как-то буднично, словно о том уже давно переговорено, сказал Игорь, закуривая сигару,- журналисты и режиссёры могут сколько угодно говорить о свободе и демократии, но если завтра у меня хватит денег, то они будут проповедывать хоть коммунизм, хоть фашизм, хоть чёрта с дьяволом, стоит только заплатить.
     Ольга вспыхнула и ринулась, было в бой, но Игорь остановил её жестом и продолжал:
     - Не надо, Оля, продаётся всё: от коробки спичек до президентов республик, всё дело лишь в цене. Так было, так есть и так будет.
     Сергей посмотрел на Ивана Петровича, тот довольно улыбался. Семён опять попытался сыграть роль арбитра:
    - Успокойтесь, конечно, идея коммунистов это идея-фикс. Попытка уровнять разных людей и не могла привести ни к чему кроме жертв и нищеты, да и сам захват власти был преступлением коммунистов, но не об этом речь. Почему сейчас всё идёт со скрипом, идеи-то хорошие, а не реализуются. Леон прав, что надо разумно выбирать, хотя и не обязательно его партию.
     - А кто сказал, что идеи хорошие,- неожиданно подал голос Николай Гаврилович,- что в них хорошего, если они меня к нищете ведут. Леон, а кем ты себя видишь, если твоя партия власть возьмёт? Рабочим или начальником?
     - Свободным гражданином великой демократической страны.
     - Слова это, Леон,- снова выступил из своего угла Иван Петрович,- пустые слова. Ты же не хуже меня знаешь, что «хотели как лучше, а получилось как всегда». Чубайс с Гайдаром всех ограбили в угоду единицам. И чего хорошего? И твоя партия сделает то же самое, только персоналии могут быть другими. Ты читал, Леон, Де-Кюстина?
     Сергей насторожился.
     - Нет, ну и что? Всё равно собственность - гарантия от всех потрясений и революций,- уже защищался Рыбак.
     - Так вот: Де-Кюстин гарантировал революцию в России через полвека и это он сказал за 30 лет до рождения Ленина, хотя частная собственность процветала, даже собственность на крестьян.
     - Не ровняй, то была собственность рабовладельческая, а мы - за демократическую.
     - Опять спорить не о чём,- вмешался Семён,- конечно, революция не случайность, а закономерность, только после неё-то не стало лучше, о чём сейчас и сожалеем.
     - Оля, сколько лет в твоей газете звучит рефрен: «коммунисты во всём виноваты с самого своего рождения». И в гражданской войне, и в репрессиях, и в застое, и в афганской авантюре, и даже в перестройке,- снова выступил Николай Гаврилович,- а скажи, они что, с  Марса прилетели или это часть нашего общества, притом, далеко не малая и выражали они волю наших людей, не инопланетян. Так, может быть, «преступления коммунистов» это и есть закономерное состояние общества. Подтверди, Серёжа.
     Внимание всех обратилось на Сергея, даже Ольга, готовая вступить в спор, так и осталась с открытым ртом. Сергей понял, что все явно ждали, чтобы он вступил в разговор, как бы заявил о себе. Да и неприлично было дальше молчать, словно секретный сотрудник КГБ, но будоражить публику было ни к чему,  и он решил просто поддержать того, с кем пришёл:
     - Из истории мы знаем много больших бунтарей, Спартака, Разина, Пугачева и других. Кто-то ими восхищается, кто-то осуждает или проклинает, но не в этом дело. Что приводит к бунту? Богатство и власть, а совсем не Разин с Пугачёвым. Пугачёва создал Царь или царица, вызвали к жизни, вырастили и воспитали, победили и казнили. Коммунизм создал тоже царь, но не победил. Поближе к нам: диссиденты - ого! Как мы все ими восхищались недавно, а на самом деле они – пугачёвцы, рождённые и взлелеянные властью. Суть-то не меняется, власть и деньги рождают своих врагов, видимо не могут без этого. И сейчас: красно-коричневые, жириновцы, анархисты, монархисты, коммуно-патриоты…. Опять та же суть- пугачёвцы, взращённые деньгами и властью. Тут кто-то упоминал Чубайса с Гайдаром, по-моему, они сейчас заложили мину замедленного действия, разделив общество на богатых и бедных. Через одно-два поколения она бабахнет и неважно, как будут называться будущие бунтари, всё равно они будут пугачёвцами.
     - Слышишь, Оля,- снова отозвался из угла Иван Петрович,- выходит: коммунисты были пугачёвцами, а потом стали родителями пугачёвцев, а вы там всё одно и то же, коммунисты во всём виноваты.
     - На то она и пресса,- поддакнул Игорь, опять прикуривая сигару.
     Ольга так и осталась с открытым ртом, не нашлась сразу, чем возразить и момент был упущен. Рыбак сидел, сосредоточенно переваривая услышанное, и, тоже, видимо, не нашёл сразу слов ни за, ни против. Бородатый режиссёр Яша неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя сказал очень значительную фразу и, казалось, сам испугался своей смелости:
     - Споры и поучения в данном случае, по-моему, некорректны, потому что всегда присутствуют интересы. И Вы тоже преследуете какой-то свой интерес.
     - Конечно,- сразу согласился Сергей,- я не хочу, чтобы меня топтали за то, что я с кем-то не согласен, как того не хотели диссиденты, коммунисты при царе и вообще все пугачёвцы.  У всех есть свой интерес и это хорошо. Вся задача-то в том, чтобы выбранные нами чиновники определили «правила игры», максимально устраивающие всех.  Чтобы предприниматель имел своё за свой труд, но и рабочий тоже. Чтобы вор и рэкетир сидели в тюрьме, чтобы пресса не только жареные факты давала, но и отвечала бы за клевету и разжигание войны, будь то национальной, религиозной или идейной. Чтобы режиссёр мог выразить себя без всякого спонсорства, но чтобы его творение делало людей чуточку добрее, а общество чуточку лучше.
     Семён довольный улыбался. Честно говоря, от Николая Гавриловича он никогда не ждал шокирующих высказываний, а Сергей был всё-таки «терра инкогнита» в некоторой степени: после стольких скитаний этот давний сокурсник с неуживчивым характером мог и взорвать его маленький салон. Слава богу, что он не только бунтарь, но и достаточно умён. Эльвира, хлопотавшая с чаем, заслушалась Сергея и сейчас, стоя в дверном проёме, влюблённо смотрела на него, пряча руки под фартук.
     - Хотелось бы во всё это верить, только жизнь говорит о другом,- нашёлся, наконец, Рыбак,- люди разные и интересы слишком разные, а бывшие «правила игры» были надуманные и жесткие, поэтому и угодили мы в пропасть, а цивилизованный мир давно построил демократическое общество без всякой идеологии.
     - Это, Леон, мы уже слышали,- подзадорил хозяин,- только вот в чём сомнение: если посмотришь программы всех партий, то они как близнецы, все за благо народа, против войны, за свободу и демократию, но эти вещи все понимают по разному, а «рулить» будут конкретные люди. Посмотри на свободных журналистов и режиссёров, вот они перед тобой. Гайдар-то что декларировал - свободу, а получилось «как всегда».
     - И, тем не менее, возврат не должен состояться. Лучше голодная свобода, чем сытая тюрьма,- продекларировал с пафосом Рыбак.
     - Вообще-то, лучше сытая свобода,- резонно заметил Игорь, и все засмеялись.
     - Леон,- обратился к Рыбаку Иван Петрович из-за торшера,- а ведь ни в одной программе коммунистов никогда не было записано ни ГУЛАГа, ни репрессий, ни железного занавеса, сама-то идея живёт века и не умирает, и, надеюсь, не умрёт, а воплощали её конкретные люди в конкретное время и что-то получилось. Согласись, на практике не только негатив, но и плюсов много, хотя чего больше пусть каждый решает для себя сам. Так и с твоей идеологией, хотя ты говоришь, что её нет. Есть она, и, может быть, даже не плохая идея собственности, свободы и открытости, только воплощать её в случае вашей победы будут конкретные люди. А потом, когда на меже один фермер убьёт другого, то, что тебе скажут сироты убитого? А попытаешься властью регулировать эти человеческие отношения, опять легко можешь впасть в тоталитаризм со всеми его огрехами. Это только один пример, а их ты-ся-чи. И косой взгляд покупателя, как говорит Игорь, и косой взгляд обиженного батрака тоже могут обернуться выстрелом или ударом из-за угла. Значит,  свободу надо ограничивать, а кто будет ограничивать и до какой степени?
     - По «правилам игры»,- веско сказал Рыбак,- всё по закону, а законы принимать гласно.
     - Принимать можно гласно, а применять согласно. Если можно купить таможенника или «мента» сейчас и очень даже просто, то с приходом твоей партии они что, изменятся?
     - Ну, не сразу, их надо отбирать и воспитывать, но примеры-то налицо – Запад не имеет наших проблем.
     - Да не хвали ты Запад, без удержу, снова спокойно и веско говорил Игорь, - там тоже чиновники продаются, только дороже стоят. Так сказать, по доходам и расходы. Разница, очевидно в чём-то другом.
     - Конечно, в другом, - едва заметно дирижировал разговором хозяин,- коллективизм или индивидуализм, вот в чём альтернатива.
     - Да,- не сдавался Рыбак,- и коллективизм потерпел полное поражение в этом соревновании. Факты, как говорят, упрямая вещь
     И опять неожиданно для всех и особенно для себя бородатый Яша выдал очень значительную мысль:
     - Не так просто, Леон, у тебя только чёрный и белый цвет, а мир полон полутонов. Некоторые в одиночку идут к полюсу или на Эверест, но согласись, что командой то же сделать проще и легче. И обратная крайность: все должны жить одинаково, по уставу, как в армии, а я не хочу, и ты не хочешь. Истина же, скорее всего, где-то посередине. При индивидуализме, при сегодняшней политике видишь, что получается, господа и рабы и это неизбежно, а коллективизм вчера дал обезличку, бесхозяйственность и упадок. Есть же «золотая середина», только надо её найти и к ней прийти.
     У Ларисы блестели глаза от восхищения и от причастности к столь «умным» разговорам. Ольга почему-то сникла.  Сергей больше не афишировал себя, а только слушал. Семён внимательно следил за беседой, всегда готовый подправить её течение. Эльвира заставила стол чашками, закусками и настойчиво пыталась собрать всех к столу, но перебивать говорящих не решалась, Семён ей этого не позволил бы.
     -Яша, даже чай пить в кругу друзей лучше, чем одному, а водку тем более,- пошутил Иван Петрович, подсаживаясь к столу,- а «золотую середину» должен подсказать не Леон или другой идеолог, а сама жизнь.  Например, по серьёзному заниматься полеводством, наверное, лучше бригадой, причём состав её может быть разным на Дону, в Поволжье или на Вологодчине, при выращивании хлеба или клубники. Если частник один будет владеть большим хозяйством, землёй, то неизбежно будут помещики и батраки, а лучше всего, если собственность общая, но каждый точно знает свою долю в общем и свою прибыль. Часы ремонтировать или делать причёски можно и в одиночку, а строить дома или автомобили вряд ли. Пойми, Леон, плохо было загонять людей наганом в колхоз, очень плохо, но и выгонять из колхоза в фермеры силой так же безнравственно, как и первое. Вот отсюда и сопротивление. И не обижайся на людей, что не голосуют за вас. Вы несёте то же насилие, что и большевики, думаете не о людях, а о себе. Почему вы считаете себя умнее других?
     Ольга, устав от молчания, решила поддержать Леона:
     - Они опираются на закон природы: «сильному - больше достаётся». Люди разные и все не могут жить одинаково, один способен быть лидером, ведущим, руководителем, а другой только ведомым. Каждому своё.
     - Оля, помилуй бог, ты уже заговорила цитатами Фюрера,- съехидничал  Яша,- это закон фашистов, а не природы, не правда ли, Серёжа,- вдруг он обратился непосредственно к Сергею
     - Нет, Яша, фашисты тоже кое-что от природы брали. Конечно люди разные и силы у них  разные, но есть и другие законы, «кто не работает, тот не ест», например, тоже закон природы, но важнее, по-моему, другой: при всех природных различиях в силе и талантах каждый человек рождается голеньким, без собственности и, уходя, ничего с собой не уносит. Вот и хорошо бы сделать так, чтобы быть ближе к закону природы, чтобы в начале жизни каждый обладал равным состоянием, а потом кто что заработает, а уходя, всё оставлял бы обществу. Короче, изменить законы наследования. Но интеллектуальная сущность человека пока противится этому очевидному закону природы. И получается, что один самим фактом своего рождения обречён на немыслимую роскошь, а другой не может даже получить образования по бедности, и вынужден отвечать за грехи предков, не оставивших состояния, хотя лично он в этом ничуть не виноват. Это тоже частная собственность и «свобода», но мне она не нравится.
     - Прожекты,- сказала Ольга, думая, что она поддерживает Леона,- нам бы достигнуть западного уровня, а потом прожекты строить.
     - А если Запад за это время опять уйдёт вперёд или куда-нибудь вбок,- опять направляя беседу, проговорил Семён.
     - Почему вбок,- не понял юмора Рыбак,- путь один, а уйдут вперёд, снова догонять будем.
     - Уже догоняли, Леон, да не догнали,- ехидно подметил Яша.
     - Леон, если путь один, то две тысячи лет назад во всём мире должна была бы установиться греческая демократия, основанная на частной собственности, прямо по вашей идеологии, но история почему-то иначе распорядилась. И сейчас то же,- говорил, прихлёбывая чай, Иван Петрович,- мне или тебе хочется одно, а жизнь преподносит другое. А насчёт Запада, Оля, можно сказать так: ведь нам плохо не потому, что мы плохо живём,  а потому, что другие живут лучше нас. Конечно, надо брать лучшее, но путь у нас всё-таки будет другой.
     -Опять про исключительность, а потом про загадочную русскую душу рассказывать начнёшь,- оживилась Ольга,- всё это уже тысячу раз слышали, а только реформы не одни мы проводим и везде путь похожий: приватизация, конкуренция, свободный рынок, благосостояние, расцвет нации, мир и покой.
     - Схема, - перебил Иван Петрович,- опять голая схема, без времени, без места, без психологии.  И у большевиков в 17-м была схема, и тоже неплохая. Если я кажусь тебе неправым, то, что ты скажешь о той поддержке, которую простые люди всего мира оказали большевикам? А схема не сработала тогда, почему же ты уверен, что сработает сейчас? За ней живые люди с их шкурными интересами.
     - Эта схема не из головы, а от жизни,- поддержал Ольгу Рыбак,- не то, что было у большевиков в 17-м.
      - От чьей жизни,- разжигая огонёк полемики, загадочно улыбаясь спросил Семён,- Чубайса, твоей или того рабочего их Хабаровска, что на своей шкуре пожинает плоды реформ? Серёжа, рассуди,- обратился он к Сергею.
     Сергей, видя, что отмолчаться было бы не совсем верно, решил рассказать притчу-быль, могущую иметь место где угодно:
     - Представьте себе среднее предприятие, скажем, вагоноремонтные мастерские, хотя это может быть и почтамт, и завод, и стройучасток, и универмаг, и так далее. Оно пока государственное. Начальник, в общем-то, неплохой человек, желает узнать, что о нём и о коллективе думают и говорят рабочие, служащие. Он пытается это выяснить в частных разговорах, на собраниях, планёрках, в служебных разговорах, но ничего не может поделать. Нет откровенности, хоть плачь. Он неплохо знает своих ИТРов и не ждёт от них правды, хуже - рядовых рабочих, но идёт к ним с открытой душой и…. тоже отказ. Наконец разговорился с одним пенсионером - диспетчером, которого уже собрался увольнять по сокращению и тот ему поведал: коллектива в полном смысле этого слова у Вас нет и быть не может. Для этого нужна объединяющая идея, а деньги, выживание - это не идея. Рабочим сейчас трудно, очень трудно, нет, не работать, а жить, а поскольку в трудностях всегда винят «верхи», то чего же Вы хотите? Они не могут Вас ни уважать, ни любить, потому что Вы олицетворяете причину плохой жизни, Вы - организатор производства, а оно не идёт, и заработка нет и ждать нечего. Ваше окружение боится Вас и ненавидит, несмотря на медоточивые речи и подобострастное взгляды. Первый зам. спит и видит занять Выше место, главбух держит Вас на крючке и всегда, при случае, может повесить камень на шею, начальница отдела кадров просто лакей, которому всё равно кому служить - это её состояние души. Да Вы и сами знаете не хуже меня, что чем ближе к Вам человек, тем меньше Вы ему доверяете и, кстати, правильно делаете. Вы им выдаёте премии и подачки не за то, что они заслужили делом, а за верность и за молчание, хотя верность здесь тоже липовая. Не дайте Вы машину угля старшей экономистке, все будут знать, какие разовые премии получают ИТРы, не снабди кирпичом и плитами главбуха, станет известно, куда уплыли три тонны металла, из которого сделан забор у Вас на даче и так далее. Это только Вам кажется, что есть секрет, нет, это секрет страуса, который засунул голову в песок и думает, что его никто не видит. Запомните: все - всё знают. И чем выше начальник, тем лучше его видно. Глубоко ошибаетесь, если считаете, что наши рабочие не знают, из чего построен особняк начальника дороги или куда, на что и с кем ездил отдыхать начальник вокзала или начальник депо. Секреты Полишинеля. А почему все молчат? По-разному: одни боятся, что выгонят, а детей кормить надо, другие знают, что ничего изменить нельзя, третьи сами надеются прорваться повыше, чтобы пользоваться тем же. В общем, все - всё знают и молчат и это уже психология общества. Поэтому и не идут у нас реформы и не пойдут.
     - Вот для того и проводится приватизация, чтобы не было таких госпредприятий и таких отношений начальников и подчинённых, чтобы изменить эту психологию,- Ольга даже покраснела от ощущения, что слова её - во-время и к месту.
     -  Нет, Оля, это желаемое, а не действительное. Кто проводит приватизацию - они, кто становится хозяином - они же. И зачем им менять эту психологию себе же на погибель?- продолжал Сергей,- что-то не вытанцовывается схема, не ложится она на действительность.
     - «Правила игры» нужны общие, но каждому свои, не так ли?- сказал, повернувшись к Игорю, Иван Петрович. Игорь протянул к нему массивную ладонь, хлопнул по протянутой навстречу руке и весело подтвердил:
     - Согласен полностью. Я думаю, что до настоящих реформ мы ещё не дожили, пока это цветочки, ягодки впереди и совсем не по этой схеме. Первое в ней - приватизация, а её нет, есть откровенный грабёж. Нужно доказывать? Что потом - конкуренция? А будет война. И так далее, пока Пётр очередной не появится.

     Домой Сергей с Николаем шли пешком. Стемнело. Искусственное освещение кое-как скрывало уличную грязь и захламлённые дворы, да и мысли были обращены к недавнему разговору.
     - Скажи, Коля, а зачем Семён держит этот салон? Мог бы и что-нибудь поэкзотичнее иметь. Это и есть его «друзья»?- спросил Сергей
      - Я сам задумывался над этим. По-моему он пишет или собирается писать что-то обширное и ему надо знать разные мнения, а у знаменитостей и мнения знаменитые, кого ими удивишь. Я почти уверен, что он диктофоном пользуется, только не для доносов, доносить сейчас некому и незачем, а вот для анализа наших мнений, обработки и записи в черновики книги. Смотри, каждый из нас говорил вроде бы своё, но в то же время отражал мнение какой-то части общества, а за отсутствующих нетрудно и додумать. Вот, например, про предприятие ты хорошо рассказал, только мне показалось не до конца.
     - Обобщения ждал? Да, не договорил я. Понимаешь, мне всё видится в кривом зеркале: есть власть, как бы сама по себе, структура сверху до низа, все туда рвутся, клянясь интересами народа, а цель одна: уйти от этого народа как можно скорей и как можно дальше. Есть народ, трудовой народ, сейчас он забит, затуркан, на положении раба. Провозглашена демократия, за критику властей уже не сажают, можно критиковать и пародировать всех вплоть до президента, но, попробуй, скажи громко, что твой непосредственный начальник вор и подлец, то есть правду, сразу же станешь персоной «нон грата», пережуют и выплюнут насовсем, оставят без средств к существованию. А воруют все и много и ничего не боятся кроме «молвы народной», потому что гласность в прессе и на телевидении - это вещь относительная, а «молва»- народная. Так в госструктурах, а частные, родившись от них, сохраняют детскую похожесть на «родителей», только там, сколько я успел заметить, всё ещё жёстче и обострённее. Согласен?
     -Согласен я или нет, какая разница,- тихо отвечал Николай Гаврилович,- сам года три назад искал подходы к частным структурам, а как больше узнал про них, про их порядки и нравы, там сложившиеся, так теперь боюсь, как чёрт ладана.
     Дома их ждали дорогие подруги. Они успели походить по магазинам и базарам. НиПиТо  хотела удивить чем-нибудь «провинциалочку» Соню, но это ей вряд ли удалось: вещи Соня не покупала и не очень удивлялась ценам и блеску упаковок, всё то же видали  они и в Хабаровске и во «Владике». Ей скорее по душе пришлись бы посещения художественных выставок и музеев, а также Кремля и других достопримечательностей. НиПиТо  поздно это поняла и пообещала себе исправиться в ближайшие дни. Она сделала попытку привлечь и мужчин, но быстро отказалась от неё, понимая, что им интереснее пообщаться с бывшими сокурсниками и друзьями. Соня же хорошо понимала Сергея и знала, что потом они обо всём поговорят наедине. Она была очень чуткой и всегда вознаграждалась за это откровенностью.       
5. Второй салон.
     Семён Паин позвонил на другой день и сам пригласил обоих к себе на пельмени и с жёнами. Жёны отказались, а Сергей с Николаем Гавриловичем с удовольствием приняли приглашение.
     На сей раз у Семёна были и новые лица, Ольга пришла с другом, который был очень разговорчивым, звали его Михал Михалычем, хотя скорее всего это был «псевдоним». Как потом выяснил  Николай, это был один из многих толкователей нашей недавней истории, печатался он в нескольких газетах московского значения и в одном журнале, но Сергей никогда раньше о нём не слышал. Был ещё один доцент - историк из их же института, но Сергей его не помнил. Звали его Олегом Васильевичем, а сам он представился просто Олегом. Кроме них был Иван Петрович Сидоров, который так же сидел за торшером и Яша Либерзов с Ларисой. Леон Рыбак пришел позже. Эльвира стряпала пельмени и прочее, но не они были главным блюдом сегодня. Когда Сергей с Николаем пришли, в «салоне» уже шёл оживлённый разговор. Надо отдать должное Семёну: беседа развивалась по его плану, хотя он почти не встревал в разговор.
     - Не свернули бы наши предки со столбовой дороги истории в 17-м, многого сейчас не надо было бы переделывать,- говорила Ольга сильным голосом, уверенная в своей правоте,- шли, шли да заблудились и никак дорогу не найдём, тычемся словно слепые котята, хоть бы у других учились.
     - Да, много дров наломали,- поддержал её коллега Михал Михалыч,- и всё с кровью, с ненавистью. Сколько борьбы, а победителей нет, все побеждённые. Не надо бы этих экспериментов.
     - Не нам судить, чего надо было, чего нет,- заговорил Олег с чувством долга или обязанности перед хозяином. Он, видимо, и приглашён был для этой роли, авторитета от науки,- история не шахматы с возможностью взять ход назад. Что было, то было, более того, история - это такой закономерный процесс, что каждому событию предшествуют сотни больших и маленьких событий, и все они являются причинами его. Так что говорить «бы» бесполезно, история не знает сослагательного наклонения. Нам неплохо хотя бы знать историю.
     - Некоторые периоды лучше бы и не знать,- многозначительно заметил Михал Михалыч,- только забота о потомках заставляет ковыряться в мрачном прошлом.
     - «О прошлом не вини, повремени, есть у людей на всё свои причины», - неожиданно Яше пришла в голову эта фраза Высоцкого и он не замедлил её поведать собеседникам.
     - А ещё есть строчка у Пушкина: описывай не мудрствуя лукаво всё то, чему свидетель в жизни будешь, - добавил из-за торшера Иван Петрович.
     Эльвира привела в комнату Леона Рыбака, негромко попросила Семёна накрыть скатертью стол, ласково и долго посмотрела на Сергея и пошла на кухню, пообещав скоро пельмени.
     - Да, история - это непрерывная цепь бесконечно огромного количества тесно связанных  между собой фактов. А мы можем их знать более или менее точно, пытаясь оценивать в силу своей пристрастности, но ничего изменить не можем, даже, если это случилось вчера. История - это всё, что осталось за точкой отсчёта времени, настоящем моментом. Конечно, можно попытаться понять, почему свершилось то или иное событие, можно даже уверять себя и других, что это нужно, чтобы не повторять ошибок, но это бесполезно. Во-первых, люди, свершившие поступки в прошлом, жили в то время, были подвержены своим страстям, действовали в силу побуждений, определяемых теми условиями, противоборством характеров, идей, их оценкой окружающего мира и своего собственного внутреннего мира. Во-вторых, мы, живя в другом измерении, берёмся судить тех людей со своих сегодняшних позиций. Самое лучшее, на мой взгляд, постараться как можно лучше и полнее знать факты, а оценки их могут быть индивидуальны и никого нельзя заставлять принимать свою оценку, хотя мне по долгу службы постоянно приходится это делать. Например, была революция, была и это факт. Считать её ошибкой, преступлением или подвигом, - дело вкусовое, а от факта не уйти.
     Сергею нравились рассуждения Олега, наверное, они были близки его собственным и он слушал очень внимательно. Невольно вспомнилось давнее:  длинные вечера  в бараке, там, в Нерчинске. Странно, не «салон», и люди, казалось бы, не салонные, а разговоры были схожие. То, о чём здесь, сейчас говорилось, модно смакуя самую возможность проявить смелость суждений, тогда и там говорилось серьёзнее и раздумчивее, не для моды, а с мучительным желанием понять настоящее, выводя его из истории. И люди, которые должны были быть обиженными жизнью, самим фактом лишения свободы, рассуждали более беспристрастно, с большим уважением к прошлому, чем этот «салон». Особенно ярко вспоминался Борис Быстров, бывший инженер-геолог и Руслан Гулацев, осетин высокого роста, незаурядной физической силы и силы духа. В основном, благодаря им, Сергею удалось выжить и выйти из зоны более сильным, чем до того. Они тоже искали ответы на те - же вопросы: почему благие намерения не привели к благу? Хорошо запомнились их оценки тех далёких революционных лет. Сергей не раз как бы снова оказывался в бараке, где негромко звучали голоса товарищей:
     - Социалисты развили лучшие идеи христианства, попытались перевести их в практическую плоскость и, для этого понадобилось порвать с религией,- говорил Руслан задумчиво.
     - Да, но надо смотреть и на время, на обстановку,- отвечал Быстров,- при всей демократичности конституции США там процветало рабство и уничтожение аборигенов. Теория и практика – не совместимы, то же было и в Европе. Передел мира, хищные инстинкты ничем не ограничиваются. Поэтому неудивительно, что простые люди в основном поддержали идеи социалистов. «Равенство» - слово-то, какое заманчивое, только все понимают его по-разному. Если это равенство прав и возможностей, то это одно, а если коммуна с равной пайкой разным людям, то совсем другое.
     - Вот и я говорю: и идеи красивые, и люди хотят их торжества, и противники побеждены, ан, нет, что-то не то происходит, откуда доносы, палачи, репрессии, ГУЛАГ и прочее? В чём-то гнильца подмешана, понять бы, да всем до сознания довести, - так же тихо продолжал Руслан.
     - Суки, сексоты,- звонким голосом выкрикнул  худощавый нервный парень лет тридцати,- деда моего раскулачили ни за что, наклепали, что он вот такие же разговоры вёл, докопаться до сути хотел, и вкатили на полную катушку. Там и сгинул. Дохлую систему сделали коммунисты, если порядочного человека можно посадить ни за что.
     - Подожди,- осадил его Быстров, - те, коммунисты, они что, с Луны были или наши?
     - Да, свои, свои,- так же звенел парень.
     - А донос кто написал?
     - Сосед, падла, завистник. Он потом дедовскую веялку прибрал к рукам и пару волов, бабка рассказывала.
     -А сам ты как сюда попал?- продолжал допрашивать Быстров.
     - Как попал? Обыкновенно. Знал слишком много про завхоза с начальником снабжения и директором автобазы. А они подстроили мне возможность взять и продать три куба тёса, а потом заложили.
     - Тоже донос?
     - Конечно.
     - А кто написал, коммунист?
     - Какой к чёрту коммунист, подлец он, а не коммунист, зять завхоза, всё ему рассказали, он, подлец накапал и сам ментов привёл. Попробовал я открутиться, но они, видимо, больше дали. Не получилось. Это я потом понял, что не тёс виной, а то, что я слишком много знал.
     - Вот тебе, Матвей, и история с географией. Подлец, он всегда подлец, и в коммунистическом прошлом и в демократическом будущем. Кроме политической окраски есть и психологическая внутренность человека,- это уже Руслан резюмировал,- было такое словечко - «моё», сколько бед было от него, сколько войн, убийств, предательств, доносов, казней. И вот хотели люди убрать это словечко, как причину всех бед и попытались из «моё» сделать «наше». Но, во-первых, не смогли чётко определить границу, до которой нужно дойти и получилось смешно: общие куры, общие бабы и дети, а во-вторых, можно было убрать «моё» на бумаге, но гораздо труднее убрать «моё» в сознании каждого. Там оно и осталось и продолжило свою чёрную работу. Потому и на деда твоего донос наклепали, потому и миллионы погибли, потому и войны идут до сих пор, потому и мы с тобой здесь сидим, а кто-то, твоё сделал своим.   
     Сергей вышел в коридор, достал из кармана куртки сигареты, не понимая, зачем они ему, Эльвира, проходя мимо, позвала его помочь в чём-то. На кухне она долгим взглядом  посмотрела прямо в глубину глаз Сергея, неожиданно тяжело вздохнула, а когда он взялся за поднос с тарелками, как бы невзначай прислонилась к нему и задержалась в этой мгновенной близости чуть дольше необходимого. Сергея полоснула боль по сердцу, словно, она, Эльвира, передала ему часть боли своей души. Ему стало очень жалко её, хотя он не мог дать себе отчёта, почему. Движение души свершилось без слов, без мыслей, без анализа и синтеза. Эльвира мелко вздрогнула, опустила глаза и, взяв в руки большую супницу с пельменями, пошла в комнату. Сергей шёл за ней и со щемлением в груди думал, что вот и подобные движения души, никому неизвестные, могли руководить людьми в прошлом, а сейчас мы рассуждаем, правильно или нет, они поступили тогда. Почему что-то сделал или не сделал Троцкий, Сталин, Бухарин, кто-то другой, почему? А почему сосед наклепал донос на Матвеева деда, и почему ещё было множество доносов? Ведь и палачи, и жертвы, и доносчики, и следователи, и коммунисты, и антикоммунисты, и белые, и красные – всё это части одного и того же общества. И что изменилось бы, если поменять местами палачей и жертвы того же ГУЛАГа? Если посмотреть, что сегодня делают  разоблачители и могильщики коммунистического тоталитаризма, сколько воруют и как попирают нравственность, то можно предположить, что мало что изменилось бы.
Наверное, это состояние общества и оно не могло быть иным, точнее, оно было вот таким, эта история состоялась и ничего не нужно теперь предполагать.
     В комнате их встретили восторженно, даже перебили Олега, который продолжал рассуждать об истории. За столом разговор на несколько минут прекратился. «За то, что мы есть на свете!»- произнёс тост Семён, затем были аплодисменты, оживление и похвалы Эльвире за вкусные пельмени. По мере насыщения разговор снова возвращался к истории.
     - И всё же интересно, достигли бы мы средне-западного уровня жизни, если бы пошли другим путём,- мечтательно говорила Ольга.
     - Несомненно. Тогда не нужно было бы проводить этих масштабных социальных экспериментов, да и войны не было бы,- поддержал её Михал Михалыч.
     - Правильно Олег говорит, что не надо сослагательного наклонения, чего мечтать,- вальяжно  развалясь, медленно сказал Рыбак,- учиться надо у истории и не делать ошибок впредь, попробовали коммунизма и хватит.
     - Леон, а ведь «народы и правительства никогда и ничему не учились у истории, для этого каждое время слишком индивидуально» - процитировал Иван Петрович.
     - Да,- неожиданно вступил в разговор Яша и все повернулись к нему,- как часто нам доказывают, например, что курить вредно или что-либо в этом роде: берут группу курящих и группу некурящих и считают количество  болезней и продолжительность жизни. Но это неправильно, люди-то разные и им разное заложено от бога, как можно делать такие научные выводы? И здесь, то же: смотрим на Францию, на США и примеряем их костюм на себя.
     - Экономика наднациональна,- парировал Рыбак,- её законы одинаковы для всех, не нарушай их и всё будет «О* кей».
     - Леон, выходит, что если все установят американские порядки, то через пару десятков лет наступит всеобщее благоденствие?- спросил Иван Петрович.
     - Более или менее,- веско сказал Рыбак.
     - А вот история говорит об обратном. - Чётко и спокойно завладел общим вниманием   Олег, - Рим растил народную демократию четыреста лет.  За это время разгромил всех   врагов,  достиг господства в досягаемой части мира и что же….?    Вся достигнутая умная,    разумная,  совершенная демократия напрочь сгнила за какие-то  пятнадцать лет. И Цезарю  понадобилось упразднить многое из того, чему сейчас дифирамбы поют и установить  жёсткую монархию, что продлило историю Рима ещё на полторы тысячи лет. Такая вот история.
     - Так, может быть, не будем с демократией путаться, а сразу монархию установим,- с улыбкой произнёс Николай Гаврилович и все рассмеялись.
     - Это я к тому, что взгляды на историю могут быть разные и, слава богу. Каждый вправе иметь собственное мнение по любому вопросу, собственную оценку любого события, но есть исторические факты, которые подтверждаются суммой разных сведений. Возможно, кому-то и хорошо жилось в царской России, но факты….. идёт передел мира, назревает мировая война, причина у всех одна - алчность, цели у всех разные по размаху и направлениям, но одинаковые, по сути - захват и порабощение слабых, ослабление сильных. Как видим, благородства и цивилизованности ни на йоту, методы борьбы самые жестокие, вплоть до газовых атак. Жизнь - копейка. Естественно, с винтовкой не хозяева - собственники, а те, кто ниже по статусу, их много, их не жалко. Но вот неожиданный результат и нежелательный - революция. Конечно, каждый сейчас вправе считать её авантюрой, переворотом, фарсом, чем угодно, но факт: свершилось то, чего раньше не было. И ещё факт: рабочие многих стран приветствуют революцию, а правители посылают войска на уничтожение её, боятся. Словом, результат неадекватен цели. Точно так же можно и на гражданскую войну посмотреть. Причина: господа теряют власть и собственность и сопротивляются. Опять основная причина - «моё». Цель имущих - не отдать, цель неимущих - отобрать. Методы опять же самые жестокие и опять жизнь - копейка. В этой войне, как и во всякой и даже больше, чем во всякой, появляются и достигают успеха авантюристы всех мастей, проходимцы, «джентльмены удачи», самые честные гибнут, а подлецы идут по трупам к власти. Результаты и здесь совсем неадекватны целям.
     - Олег, по-моему, ты слишком всё упрощаешь,- перебил его Михал Михалыч.
      Сергей, переводя взгляд на журналиста, заметил, что Эльвира стояла, опершись на косяк двери, и долгим, тоскливым взглядом смотрела на него. Он чуть улыбнулся ей и сразу увидел, как просветлело её лицо, она бодро развернулась и пошла на кухню за чаем.
    - В принципе, любое событие, любой факт можно считать сосредоточением бесконечного числа причин, оттенков и влияний на последующие события, но можно выделить главное. Безусловно, гражданская война имела своей причиной множество событий, а следствием и тысячи разбитых судеб, и сотни тысяч калек и беспризорников, и много других гадостей. Но, люди труда верили, что они борются за освобождение. Абсолютно так же, как и сейчас: кто-то верит, что провозглашенные реформы дадут благо, а другие не верят, даже среди нас разные мнения.   
     - Пусть мнения,- Ольга старалась перебить Олега,- но мы же не собираемся воевать друг с другом.
     - Это потому, что сейчас разворовывается общее, государственное, как бы ничьё, а если бы на твоё, Оля, замахнулись, то уже пули засвистели бы,- сказал Иван Петрович.
     - Они и свистят, особенно там, где добром поделить не могут награбленное, - не удержался Николай Гаврилович.
     - Для того и нужна сильная авторитетная власть, чтобы всё отрегулировать без выстрелов,- Семён переводил разговор в другую плоскость.
     - Авторитетная или авторитарная?- это Яша опять неожиданно для всех заострил вопрос.
     - Авторитетная,- уточнил Семён,- по-моему, всем ясно, что власть должна быть и сильной и демократической, чтобы отражать интересы народа.
     Это уточнение, как отметил про себя Сергей, не случайно, это новая тема для столкновения мнений. Но он уже знал, чего хочет Семён и решил подыграть ему немного:
      - Слова-то, какие красивые: демократическая и авторитетная, только как это сделать? Помните поговорку: хочешь узнать человека - дай ему власть. А до того, как узнать, на что человек способен и как это может узнать большинство избирателей, чтобы совместить понятия демократии, авторитетности и порядочности. Хотя с точки зрения носителей власти все они, вплоть до самых жестоких тиранов, отражали именно интересы народа, неусыпно пеклись о нём и гибли во славу его. А потом неблагодарный народ называл многих правителей нелестными именами.
     - И, заметьте,- добавил Иван Петрович,- это почти не зависит от того, выбирали ли правителя, как, например, Гитлера или Рузвельта, сам ли он узурпировал власть, как Пиночет или Годунов или она досталась по наследству, как Петру или Людовику.
     - Народ никогда не бывает благодарен,- презрительно сощурился Рыбак,- от 70-летней тирании их освободили, а они опять коммунистов себе на шею выбирают. И когда только поумнеют.
     - Всё не так просто,- Олег продолжал играть роль арбитра,- во-первых, народ - это не единое целое и в нём всегда есть гамма мнений, вызванных жизнью.  Хочешь, не хочешь, а бытиё всё-таки определяет сознание, а не твоё желание, Леон. Во-вторых, власть, любая власть, даже если она вышла из народа, всегда имеет собственные интересы, в корне отличные от народных в смысле распределения жизненных благ и конфликты на этой почве неизбежны при любом способе формирования власти. Но дело не в этом. Говорить о народности власти можно и должно, потому что всегда были, есть и будут геополитические интересы народов, которые определяются сотнями факторов, главным среди которых возраст нации, и её историческое предназначение. Нации, как и люди, рождаются, растут, расцветают, стареют и умирают. И в наиболее важные периоды своей истории каждая нация выплёскивает на гребень волны яркого руководителя, который независимо от способа прихода к власти становится и народным вождём, и выражает интерес, геополитический интерес нации, народа, а не каждого конкретного человека. Вспомните, например, Богдана Хмельницкого, вышедшего мстить за свою жену. Его, простого сотника, история сделала вождём, а когда он им стал, то всё личное ушло для него на последний план. А Чингизхан? А Пётр 1? А Кромвель? А Вашингтон? И этот ряд велик. К сожалению, о настоящем без пристрастия можно будет судить лишь потом, через много лет, когда будут видны результаты и когда личное, сиюминутное можно будет отсеять от большого, общественного, государственного. Или каждый лидер преследовал свои шкурные интересы, например, «въехать в Кремль на белом коне», или побыть хоть немного Гетьманом, или он отражал геополитический интерес народа, как Гельмут Коль. Если рассматривать эти интересы метафизически, с точки зрения нынешних реалий, то, возможно, эстонские или грузинские лидеры правы, отделяясь от Москвы, ведь живут же самостоятельно Люксембург, Лихтенштейн, Либерия и другие карлики и хорошо живут. А вот завтра начнётся движение народов, а оно обязательно начнётся, и эта маленькая Эстония, став плацдармом, будет стёрта с лица Земли, то, как потомки оценят сегодняшние, казалось бы, демократические  потуги этих лидеров?
     - Это ты слишком,- подал голос Ольгин спутник Михал Михалыч,- время мировых войн прошло навсегда, мир объединяется, сначала Европа, а потом и далее пойдёт.
     - Ой, ли?- откликнулся из-за торшера Иван Петрович,- как красиво, только боюсь, что это желание, а не реальность.
     - И я боюсь,- перехватил Олег,- тысячи лет воевали и вдруг, в одночасье одумались все. Если это так, то причина в неудачном коммунистическом эксперименте и тогда идеологам коммунизма надо памятник до неба за то, что отучили воевать. Но, думаю, что это далеко не так, формы и методы войны изменяются, но она и не прекращалась ни на минуту. Конечно, геополитические интересы народов, наций - вещь труднопонимаемая, легче увидеть устремления вождей, которые не всегда совпадают с интересами народов, но война была, есть и будет.
     Эльвира суетилась, меняя посуду на столе, потом позвала Сергея помочь ей принести чай. Сергей охотно пошёл на кухню, опять испытывая на себе тяжёлый, сковывающий взгляд Эльвиры, он почти физически ощущал его и по-своему понимал. Второй раз он появился в поле зрения Эльвиры, а она сразу увидела в нём ту спасительную соломинку, за которую хватается утопающий. Она задыхалась в этом мире искусственных страстей, и ей просто необходимо было снять часть груза с души и снять его можно было только с помощью Сергея. На кухне ей очень хотелось прижаться к Сергею и молчать и таять, молчать и таять, но она не смела и взгляд её от этого становился ещё тяжелее. Потом, когда они будут прощаться, она вложит в ладонь Сергея маленькую записочку, этакое письмецо «Татьяны к Онегину» с просьбой - предложением встретиться в Историческом музее в среду с утра, а сейчас она поставила чашки и вазочки на поднос и отправила Сергея в комнату, провожая его непрерывным взглядом. В комнате острый разговор продолжался.
     - Вижу, ты хочешь оправдать Сталина, да боишься назвать имена,- уколола Олега Ольга.
     - Зачем, Оля, это мне. Его оправдает история. Наш суд - это ещё не суд истории. Точно так же история скажет своё и о нынешних лидерах.
     -Лидеры лидерами, а тюрьма народов всё-таки кончается,- опять веско и медленно говорил Рыбак,- а свободные люди быстро наладят и производство, и свои взаимоотношения.
     - Свобода - это хорошо, только мне лучше хоть какой-то порядок, а не произвол каждого,- неожиданно произнёс Николай Гаврилович.
      Семён вскинул брови, удивлённо посмотрел на него и сказал нравоучительно, как опытный учитель первоклашке:
     - Свобода, конечно же, в пределах законов, принятых законным порядком.
       Сергей поймал себя на том, что думал об Эльвире, её тяжёлый и внимательный взгляд притягивал и тревожил. Он чувствовал, что её душа рвётся куда-то и не может улететь, как птица из клетки, а в нём она угадала ту отдушину, которая поможет излить боль души, дать свежего воздуха. Отогнав наваждение, он опять прислушался к разговору.
     - Уповаем на законы,- говорил Олег,- а их тоже люди пишут, причём, люди, облечённые властью, неважно, как она им досталась. А власть до сих пор есть антипод народа и, конечно же, законы создаёт такие, которые обеспечивают хорошую жизнь ей, власти, а поскольку сама она ничего не производит, то, естественно, за счёт народа. И ты, Леон, не заводи себя и нас в заблуждение: если вы придёте к власти, то, как и любые другие, никогда не позволите народу самоустраиваться, а будете руководить и всегда в свою пользу.
     - Впрочем, это уже сейчас хорошо видно,- Яша Либерзов обратил на себя всеобщее внимание,- модно стало иметь дома в райских местах и отдых на экзотике, так вместо того, чтобы что-то здесь создать, легче открыть границы и нырнуть туда, где создано уже. Опять же власть там, а народ здесь.
     - Не прав ты, Яша,- Рыбак продолжал сохранять реноме,- едут не только чиновники, но и просто богатые люди, бизнесмены, банкиры.
     - Рэкетиры, бандиты, воры,- в тон ему продолжил Иван Петрович,- прав Олег, нет у настоящей власти совпадения интересов с народом и добра не жди.
     Лариса, как и в прошлый раз, краснела и пыжилась от удовольствия быть причастной к таким «умным» разговорам, но сама говорить не решалась, а всё стреляла глазами по сторонам, часто останавливая их на Сергее, который делал вид, что не замечает этого. Михал Михалыч ёрзал на стуле, всё пытаясь вклиниться в разговор. Наконец, ему это удалось:
     - Если власть так плоха, то надо сделать так, чтобы от неё меньше зависело, то есть передать все средства производства в частные руки и власти нечем будет распоряжаться. То, что сейчас происходит - это и есть вернейший путь. А собственник сам решит, что и как лучше делать, власть же останется декоративным украшением общества. Противоречий будет меньше: земля - крестьянам, фабрики - рабочим, как большевики говорили, но не делали, а демократы теперь сделают и всё пойдёт путём.
     - Твоими устами да мёд пить,- кольнул его Иван Петрович.
     - А я, против,- сказал Николай Гаврилович.
     - Почему?- почти выкрикнул Михал Михалыч
     - Во-первых, если говорить о власти, то она не допустит своего вырождения и так же,  как большевики, не сделает этого в полной мере. Во-вторых, частная собственность - это барство немногих и рабство многих, а в-третьих, свободное распоряжение землёй запросто ведёт к разрушению и порабощению нации, о чём века мечтает «благословенный» Запад, а теперь и заокеанский «дядя Сэм».
     Михал Михалыч хотел было возразить, но Николай жестом остановил его и продолжал на высокой ноте:
      - Олег не даст соврать: Иван Калита, в своё время, скупая земли, подготовил Москву к успешной борьбе против всесильных монголов и междуусобиц. Упомянутый здесь, Коль за деньги восстановил могучую Германию, четвёртый Рейх, а при свободной продаже земли и нашей безалаберности можно за десяток лет расстаться с жизненно важными районами и территориями, а потом долго-долго, большой кровью добывать независимость. Вот здесь, по-моему, новая идеология сильно хромает, вперёд не смотрим, думаем, что и вправду райская жизнь настанет, а вокруг одни овечки, волки вымерли. Что-то жизнь этого не подтверждает.
                6.  Эльвира.
     Семён тепло всех провожал. На улице Николай ещё продолжал рассуждать о богатых и бедных, а Сергей молча сжимал в ладони записку Эльвиры, хотя совсем не собирался предаваться Амуру, но равнодушным быть не мог. Он много повидал на своём веку и хорошо знал, что такое боль души и записка Эльвиры его не удивила. Он был далёк от мысли о флирте, тем более, что Эльвира была не в его вкусе, но отказать ей он не мог и постарался обставить всё самым пристойным образом. Встретились они, как и предполагалось в Историческом музее, но дальше всё пошло по плану Эльвиры: она на этот день сняла отдельный номер в гостинице, где-то в районе Останкино и они поехали туда. Эльвира отклонила настойчивое предложение Сергея поужинать в ресторане, они набрали сумку продуктов здесь же, две бутылки хорошего муската и поднялись в номер.
     Как и предполагал Сергей, Эльвира не бросилась ему на шею, не брызнула слезами, вообще, мало что походило на встречу любовников и, казалось, оба отлично понимали друг друга без слов. Соорудили хороший стол и уютно уселись у широкого окна с прекрасным видом на ВДНХ. Эльвира вся светилась, да и Сергею было удобно и легко. Против ожидания, разговор начался  с извинений Эльвиры, залившейся румянцем.  Сергей быстро сгладил остроту момента, пошутив, что «Евгения Онегина» они оба изучали в школе, затем, так же пересыпая свою речь тактичными шутками, он разлил  вино, произнёс тост «За жизнь» и после похвал мускату принялся ухаживать за Эльвирой,  чтобы окончательно снять  напряжение встречи. Скоро ему это удалось, и разговор полился весенним ручейком.
     То бледнея, то краснея, нервно теребя скатерть и часто опуская глаза, Эльвира сбивчиво рассказывала свою жизнь. Сергей нимало не сомневался  в её искренности и хорошо понимал причины, заставившие её пойти на этот шаг. Он знал, что такое быть  одиноким в толпе и знал, насколько дорого в этом случае внимание другого человека. Кроме того, он не был ханжой, всё в жизни повидал и не считал аскетизм достоинством. Не  вдаваясь в психологический анализ, он чутьём угадывал, насколько он нужен сейчас  Эльвире  и как слушатель, и как советчик, и как опора, и как мужчина и без всяких сомнений играл свою роль, находя её интересной.
     Эльвира родом была из трудовой еврейской семьи, каких немало тоже. Выросла она в атмосфере вынужденной двойственности: душа тянулась к пионерско - комсомольским идеалам и способности звали туда же (отлично закончила МОПИ), а традиции еврейской общины заставляли жить иначе. Всю жизнь она чувствовала на себе эту каинову печать, словно шестиконечная звезда была выжжена у неё на спине. Часто она сама себя убеждала в том, что все видят эту звезда и страдала значительно больше, чем того заставляло окружение, Когда пришло время, то её  выдали замуж за Семёна, чему она тогда и не сопротивлялась, ибо Семён был и умён, и красив, и состоятелен, и перспективен, даже нравился ей. Чего бы и желать лучшего, тут и позавидовать ей можно бы, только чувства подсказывали ей, что синица в руках всё-таки только синица и до журавля ей ох как далеко, а душа жила и куда-то рвалась. Когда быт заполнен постоянными заботами о хлебе насущном, то душа соглашается свою боль притупить, оставить на завтра, а при достатке и хороших возможностях она напоминает о себе во много раз острее. Семён был и добрый, и в меру внимательный, и в меру заботливый, и в меру тактичен, но иногда настолько требователен, подавляюще спесив, что не оставалось сомнений, что семья для него - долг перед общиной, а Эльвира - вещь, инструмент для осуществления этого долга. Вскоре выяснилось, что у них большие трудности с потомством (тут Эльвира покраснела до корней волос) и все законы еврейской общины высветились особенно ярко. Нет, не человек и его душа являются предметом заботы общины, а какие-то не совсем понятные ей законы функционирования этой общины, туманные цели, которые оправдывают средства и ради этого каждый должен «наступить на горло собственной песне». Впрочем, каждый ли? Сначала она обвиняла Семёна и некоторых других в том, что они живут для собственного удовольствия, высасывая жизнь других, но потом стала сомневаться. Похоже, что и Семён был инструментом в чьих-то  руках. Только, в чьих?
     Сергей слушал с неподдельным вниманием,  ласково  ухаживая за Эльвирой. А она рассказывала и о том, как она мстила этой системе, изредка изменяя мужу, не по зову тела, с чем нетрудно справиться, а по злобе, по необходимости вырваться из этого заколдованного круга, из желания нанести хоть какой-то укол этой системе, изменяла и на короткий срок опустошённость души доставляла удовлетворение. Это была как бы маленькая тайна от них, ощущение собственной значимости, своего «Я», ощущение возможности протеста против паутины сионистской идеологии.
     - Прости меня,- говорила Эльвира порывисто, со слезами на глазах,- прости за всё, не суди, пожалуйста, мне трудно объяснить, но я с первого взгляда знала, что я всё расскажу тебе, никому никогда я не говорила этого и не скажу.
     Сергей встал, прошёлся по комнате, обошёл кресло Эльвиры, положил руки ей на плечи, спрятал лицо в её волосах и сказал, как можно ласковее:
     - Не надо, жизнь вообще трудная штука, в ней мало ясности, а больше подспудной возни, хотя живём-то мы однажды. Жаль, немногие это понимают, - потом спросил,- а ты не пробовала сменить обстановку, уехать куда-нибудь, хоть в тот же Израиль?
     - Это не так просто,- печально ответила Эльвира, взяла в свои руки пальцы Сергея и нежно, но сильно их пожимая,- разойтись в нашей среде почти невозможно, а если всё-таки разойтись, то кому я нужна с этой каиновой печатью, там не поймут, а здесь в одиночку не выжить.
     - Семён пишет что-то?
     - Да, он не говорит что, но я знаю, что это задание такое, хотя оно, может быть, и не сформулировано, как задание, но всё равно оно есть. Он, по-моему, изучает обстановку, настроения и мнения людей, изучает глубоко, по-настоящему, а не как эти институты, что преподносят нам с экрана всякие проценты. Это для дураков, а умным надо знать реальную обстановку. И вообще, каждый еврей выполняет задание в этом мире, в этом вся грусть и печаль. Ты меня презираешь за это?
     - Нет, за это не презирают,- ответил Сергей и снова спрятал лицо в её волосах, от которых пахло чем-то приятно - косметическим. Эльвира сильно сжала пальцы Сергея, потянула их на себя и положила его ладони на свои томящиеся груди, потом извернулась и приблизила свои глаза к его глазам. Ни в тех, ни в других не было фальши, и Сергей  понял,  что то, что сейчас произойдёт, не будет ни обманом, ни местью, ни  предательством. Это нужно ей в большей мере, но и ему, чтобы быть мужчиной, дающим  ощущение  надёжности, оправдывающим доверие страдающей души, пусть чужой, но  страдающей и открывшейся перед ним…..
     Придя домой, Эльвира не находила себе места. Это её удивляло и радовало. Она переоделась, постояла перед зеркалом, загадочно улыбаясь неизвестно чему, глаза блестели, душа наполнялась чем-то тёплым и хорошим. Она сготовила ужин и долго- долго глядела в окно на ночную Москву.  Хорошо, что Семён задерживается, ей так хорошо одной. Счастье, сколько про него говорено, писано и читано и все равно оно всегда ново и неожиданно. Что по сравнению с её сегодняшним состоянием все её наряды, хрустали, побрякушки и «положение в обществе»? Счастье не в том, что у тебя есть, а в душе, которая всегда мечется и ищет. И вот сегодня она нашла опору. Она знала, что это временно, но сегодня столько силы и уверенности, понимания и душевной теплоты почерпнула она из встречи с Сергеем, что хотелось парить над миром, как Маргарита. Счастье не зависит от времени, благ, наций, границ и другого, оно есть бог, божья улыбка и доброта. И она знала, что через какое-то время снова будет искать встречи с Сергеем, но сейчас ни о чём не хотелось думать. Это была награда за годы существования в клетке условностей и неписаных правил этого мерзкого мирка.
6. Николай Гаврилович.
     Через день Сергей вместе с Николаем Гавриловичем побывали в родном институте. Так же, как и вид «новой» Москвы, институт вызвал чувство огорчения и обиды. Может быть, действительно делалось что-то не так, и институт выпускал не тех специалистов и не в том количестве, что потребно, но зачем всё рушить, ломать созданное. Если взорвать храм Христа Спасителя было преступлением, то призывы разрушить Мавзолей, да и просто разрушение вот таких институтов суть явления одного порядка. Сколько раз Сергей говорил себе и другим: «Если не можешь сделать что-то хорошее и большое для близких тебе современников или потомков, то хотя бы не делай плохого, не ломай сделанного другими и это уже хорошо, это будет твой вклад». Так нет, современных ниспровергателей и разрушителей едва ли не больше, чем было после революции. И опять, как и тогда, под красивыми лозунгами, опять с идеей о будущем счастье целого человечества. Как легко любить человечество и как трудно - конкретного человека. Вспомнилась Эльвира, и защемило в груди.
     Потом они сидели в одном маленьком дешёвом кафе  с видом на зимний скверик и негромко беседовали, находя поддержку своим  мыслям в мыслях другого.
     -Вот я, Коля, много думал над этим,- говорил Сергей, глядя в окно на суетящихся воробьёв,- особенно долгими зимними вечерами в зоне, как не суди, а Маркс прав в том, что чтобы чувствовать и мыслить, сначала надо существовать. А это для нас значит: кушать, одеваться, передвигаться, иметь крышу над головой и так далее. И всё это кто-то должен создавать. А создают во всём мире только два человека: крестьянин и рабочий.
     - А я кто же, по-твоему, паразит?- остановил с обидой Николай Гаврилович.
     - Подожди, не перебивай, дай до конца мысль выразить и не обижайся раньше времени,- Сергей сделал недвусмысленный жест,- ты сейчас хорошее слово подсказал, и я его использую. Так вот, двое производят, а все остальные паразитируют, то есть теоретически должны помогать рабочему и крестьянину, и врач, и учитель, и чиновник, и партийный функционер, и судья, и официант, и спортсмен, и все-все. Но на самом деле не так, как должно быть. Поскольку рабочий и крестьянин  не пишут, не говорят и не рассуждают, иначе им некогда было бы трудиться, то эти остальные рассуждают, и каждый считает, что он важнее других и должен жить лучше других, должен получать достойную зарплату или достойный доход. Способов получать много и ими с успехом пользуются.
     - Да они все плачутся, что зарплата мала, и судьи, и чиновники, и адвокаты, и артисты и писатели….. А как только начался строительный бум, то кто же мгновенно отгрохал трёх - четырёхэтажные особняки, накупил иномарок и ринулся отдыхать туда? Те самые, кто плакался.
      - Да, Коля, к сожалению, всё так. Конечно, люди разные и жить они должны по-разному, только я не думаю, что труд лесоруба или крестьянина в тысячу раз легче, чем балерины или адвоката. Может быть, мозговой аппарат иногда создаёт больше, чем руки, но, всё равно, одно без другого не живёт, а такие громадные различия в уровне жизни не оправданы и к добру не приведут. Поэтому я осуждаю власти не за крикливую пропаганду и даже не за пресловутые реформы, а как раз за непонимание  этого, за то, что она главный свой вред несёт тем, что не выполняет главной своей задачи - регулировать отношения между людьми. Люди же, не чувствуя власти, наглеют. Сколько было раньше громов и молний по поводу сантехника,  берущего трояк за отремонтированный кран, что же сказать про чиновника, берущего тысячи долларов за подпись и печать, которые он обязан поставить по долгу службы. Про таможенников и адвокатов лучше и не говорить. Даже святые люди, врачи и учителя берут взятки, даже попы. Им кажется, что они устраняют несправедливость, а на самом деле усугубляют её. Много лет назад, при царях церковь воспитывала людей, потом пионерия, комсомол и творческая интеллигенция. Тогда её знали по продукции, стихам, песням, музыке, книгам, картинам.  Она в принципе должна быть занозой для любого правительства и правящего класса. Конечно, в этой среде были и гении, и приспособленцы, и настоящие борцы за правду, за справедливость. Я не знаю точно, кто они были и какую жизнь вели, но когда сегодня по телевидению и в прессе вижу жизнь и быт нашей творческой интеллигенции, то они не вызывают не только восхищения, но и просто уважения. После Высоцкого я и не знаю, кто может подлеца назвать подлецом, независимо от ранга. Нету, сплошная ложь, предательство и разврат. Разврат с большой буквы. «Разумное, доброе, вечное» несут в массы абсолютно безнравственные люди, заражённые ядом наживы и жгучей ненависти к человеку физического труда. Потому и результаты такой пропаганды прямо противоположные. 
      Николай Гаврилович слушал, не перебивая, и всё больше находил созвучия своим смутным мыслям. Может быть, сказать так чётко он не мог, но во всём был согласен с другом.
     -Ясно, что всё не так, как хотелось бы,- печально сказал он,- а что ты предлагаешь?
     -Предлагаешь… Ничего тут не предложишь. Возможно, когда-нибудь всё станет правильным, возможно, это будет не скоро и я даже не осуждаю тех взяточников и хапуг, это скорее беда их, а не вина, больше зла у меня на тех, кто  пишет, говорит и поёт. Пусть всё будет, и взятки, и воровство, и богатые, и бедные, если этого нельзя исправить. Но пусть все знают, что показная роскошь теле- или кинозвезды, и скрытая роскошь таможенника или адвоката, всё это, в конечном счёте, украденный труд нищего рабочего и крестьянина, а об этом может громко сказать художник, писатель, поэт, композитор устами актёра, печатным словом, танцем и музыкой, картиной и скульптурой. Помнишь Перовскую «Тройку»? Что по сравнению с ней сотни речей депутатов тогдашней думы, министров и губернаторов? Ничто! А где сейчас такой Перов?
     -Не знаю,- Николай Гаврилович оживился, улыбаясь каким-то своим мыслям,- я в это смутное время пристрастился «Свободу» слушать, а потом с ужасом заметил, как эта пропаганда затягивает, причём, оно тонка и примитивна одновременно. По форме всё грубо и примитивна, ложь напоказ без всякого стеснения. И часто слушаю не потому, что жду чего-то интересного, а потому, что сам себя оттачиваю на мысленном споре с очередным ведущим для разоблачения его лжи. Но для этого я должен слушать всё. Вот тут и есть тонкость. Их идеология проходит в подсознание незаметно. Короче, стал я замечать, что после передач Стреляного сон теряю, часами потом спорю с ним мысленно. И вот ведь какая досада: он читает письма и комментирует их, а автор письма или слушатель не может комментировать Стреляного или возразить ему. Игра в одни ворота идёт, а тот наглеет и наглеет. У него только два цвета:  для всего советского - чёрный, а для всего западного - белый.  И он всех учит, этакий непогрешимый святой всезнайка. Я даже пытался писать туда письмо, да во время понял, что и это письмо прокомментируют в свою пользу.
     -А что ты ему доказать-то хотел?
     -Глупо, конечно, но хотелось сказать, что в мире очень мало конкретных понятий, хорошо, плохо, много, мало. Есть: лучше и хуже, больше и меньше, любое время, любой поступок, любое явление обязательно имеет свои плюсы и свои минусы, поэтому, если берёшься судить о чём-либо, то будь добр рассматривать и то и другое. А этого нет, прошлое наше заплёвано до того, что часть молодых, и солидная часть и впрямь считает, что так и было, но мы-то знаем, что это не так. И впереди не всё безоблачно.          
      -Судьба у нас, Николай, наверное, трудная такая. Не первый раз в истории с Запада шли к нам потоки моды, красивых безделушек, затем идей, а всё кончалось войной. Не хотелось бы верить, но опять, похоже. Он, этот Стреляный, задаром вещает или за деньги?
     -Спрашиваешь, может, и не за деньги, а за большие деньги.
     -За деньги не только Родину, а и отца с матерью многие продают, а у этого «Родины» никогда и не было.
      -Это я понимаю, и всё-таки хотелось бы в глаза сказать ему: вот ты, Анатолий Иванович, так сладко поёшь о свободе и правах человека, а скажи, кто защитит меня от собственника, от денежного мешка? Предположим, возник конфликт, и я пошёл в суд с иском на толстосума, кто суд выиграет? Я не сомневаюсь, что не я.
     -Да, Коля, не ты. Даже там, у них, где пекутся о «правах человека» и, действительно, много делают для этого, даже там суд всегда выигрывает богатый. А у нас…, можешь не сомневаться, ты прав, и так ещё очень долго будет. Да бог с ним или чёрт с этим Стреляным.
       Улица встретила друзей неприятным, зябким ветром с колючим мелким снежком, закручивающимся местами в маленькие, белые воронки.
    
     После встречи с Сергеем в гостинице Эльвира всё время ходила как опоённая божественным нектаром, часто глаза её озарялись глубоким внутренним светом, на губах блуждала загадочная улыбка «Моны Лизы». Она пыталась анализировать своё состояние и с великим трудом приходила к пониманию его. Большой любви «с первого взгляда» не чувствовала она. Да, Сергей ей понравился сразу, но не так, как это бывает у девочек, нет, была большая душевная тяга к нему. Зачем, почему, чего ей не хватало? Тепла, ласки, как «в омут головой»? Опять не то, были и раньше измены, и по симпатии, и со зла на Семёна, и «как в омут головой», а вот загадочной улыбки «Моны Лизы» потом не было. И что ещё удивительно: она не искала новой встречи с Сергеем, точнее, хотела её, но не торопила и не считала себя заранее несчастной, если этой новой встречи не будет. А ощущение счастья было длительным.
     Долго разбиралась в своих чувствах Эльвира и, глядя на Сергея долгим любящим взглядом на очередном «салоне», неожиданно поняла, в чём дело. В свободе. Это было прикосновение к высшей Свободе. До этой интимной встречи она всё делала по необходимости, как и подавляющее большинство женщин (она считала, что все). Отдаваясь мужчине, женщина почти всегда ждёт, а что взамен? Одна получает деньги и считается проституткой, другая мужа и достаток, третья обожание и восхваление, четвёртая круиз и удобства, пятая цветы и ресторан, шестая лучшую роль и положение, седьмая протекцию и зарплату, и так далее, а по большому счёту все они проститутки и она сама – тоже. Благо, добро только тогда добро, когда бескорыстно, без мысли о вознаграждении, без тайного умысла, а просто, свободно, по велению сердца. Оказывается, она впервые в жизни на короткий срок была свободной, ей ничего от Сергея не надо было, она была свободной, а он понял это и помог ей почувствовать свободу. И потому она сейчас было опоена нектаром счастья. Наверное, немногие задумываются над этим, по крайней мере, она никогда не читала и не слышала, что свобода может приносить счастье именно таким образом. Не лгать, не лгать самой себе и никому, не продавать себя ни за какие блага, даже если выполняешь своё задание или обязанности, а быть свободной хотя бы немного, хотя бы раз в жизни. Ей казалось, что эта встреча наполнила её жизнь, её сознание новым, дотоле неизведанным содержанием. Она даже к Семёну стала мягче в благодарность за то, что Сергей оказался на её пути, а новой встречи она уже боялась, боялась, что пройдёт очарование, хотя очень верила в чуткость Сергея.
7. Третий салон.
     Ни Пи То по просьбе Сони показала ей за три дня больше, чем сама увидала бы за три года. Побывали они и в Третьяковке, и в Кремле вместе с Оружейной палатой, и в музее Пушкина, и в Большом театре, и в музее Революции, и в ЦВЗ, и, даже, в Мавзолее. Причём, Соня оказалась очень избирательной, на современных идолов и заграничные блестяшки она оказалась не падка, резонно объяснив, что это она ещё увидит и не обязательно в Москве, её же врождённый талант общения полностью расположил Ни Пи То, а про мужчин она сказала: пусть побудут с друзьями, так лучше. И, действительно, так оказалось лучше. Ни Пи То с удивлением обнаружила атмосферу теплоты и душевности, когда они все собирались за ужином или поздним чаем, дом с такими гостями стал намного уютнее. И от дочки пришла весточка, что у той всё в порядке, тоже радость.
     Вскоре Семён Паин опять позвонил и пригласил на очередной «деликатес». Скоро было пора уезжать, и Сергей с удовольствием принял приглашение, Николай же Гаврилович был доволен на правах гостеприимного хозяина. Пошли они опять без подруг, так Соня решила, а она знает, что лучше.
     На сей раз у Семёна опять были Ольга с «Михал Михалычем», Олег, Игорь с Ларисой, Леон. Яши не было, был неизменный Иван Петрович Сидоров, который так же сидел в углу за торшером и ещё одна энергичная дама, сидевшая в кресле рядом с Леоном. Её представили как Елену Борисовну. Прямыми чёрными короткими волосами, худобой и «раскосыми» очками в золотой оправе она отдалённо напоминала Хакамаду. Позже выяснилось, что она в качестве какого-то инспектора постоянно бывает в провинции, контактирует с разными людьми и очень склонна к анализу и синтезу. Разговор опять шёл о власти и истории.
     -Самое неблагородное и, даже, неблагодарное дело – судить историю,- говорил Олег, когда Сергей с Николаем вошли в комнату, - во-первых, мы судим не историю, а описанные кем-то факты, причём, описанные со своим пристрастным мнением, да и сами факты могут быть искажены. То же и о репрессиях.
     -Что ты хочешь сказать, что их не было?- взорвалась Ольга.
     -Я этого не говорил, а вот Волкогонов заявил, что все, кто до него писал историю этого периода, всё врали, а он скажет правду. Верить ему или нет? Я не хочу верить. А Пихоя, архивист, утверждает, что вся история советского периода, и официальная, и неофициальная имеет уровень журналистики. Кто хочет знать правду, тот должен читать документы в подлиннике.
      -А Волкогонов как раз этим-то и занимается, прежде, чем писать.
     -Возможно, только документы писали в двадцатые-тридцатые годы,  те люди, а читает их  Волкогонов в восьмидесятые и пытается нам изложить в своём понимании, просеяв через свои политические пристрастия.
      -Он имеет на это право,- заключил Михал Михалыч.
     -А я имею право знать истину, а не мнение Волкогонова,- вставил Иван Петрович.
     Неожиданно всех удивил Игорь. Он почему-то погрустнел и тихо проговорил:
     -Я, конечно, далёк от науки, но мне покоя не даёт вот что: Кутузов у нас герой, спаситель отечества. Недавно я читал что-то о Бородинской битве, оказывается, там были примерно равные силы, что-то около 120000 с каждой стороны, русские были дома, хорошо знали местность, был приток резервов и нормальное снабжение, позади Москва и… проиграли. Ничего нового в тактике, оперативном искусстве, потом позорная сдача Москвы даже без попытки уличных боёв, пожар, стояние и лишь потом движение назад. Этак в сорок первом можно было сдать и Ленинград, и Сталинград, и Москву. В чём его величие?
     Все замолчали, долго никто не мог собраться с мыслями, Сергей в душе аплодировал Игорю, даже Семён не нашёлся, что сказать. После длинной паузы Елена Борисовна задумчиво сказала: 
     -Это так ново, но интересно. Мы редко задумываемся о соотношении власть-народ, а оно важно для понимания сути явлений, причём, народ – это то, что там, в провинции, живёт, плодится, трудится и умирает. Часто, очень часто мы слышим, как с экранов и страниц за народ говорят, а это не народ. За народ нельзя говорить, он сам скажет результатом истории. Власть же всегда против народа и его интересов, народ видит, чувствует это и, как правило, редко поддерживает власть. А ему надо так мало: чтобы власть жить не мешала, причём, это во всех странах и во все времена.
     -А демократия,- заёрзал Леон,- это же власть самого народа!
     -Слово красивое, Леон, а суть та же: власть элиты для себя за счёт других. Правда, Лена?- с улыбкой тихо сказал Иван Петрович.
    -Подтверждаю!- веско сказала Елена Борисовна,- всё в истории закономерно и всё логично.
     -И революция?- опять заводился Леон.
     -А что, революция?- теперь уже Олег завладел общим вниманием,- это одно из звеньев бесконечной цепи событий, спаянных причинно-следственными связями. Произошло то, что должно было произойти и так, как могло произойти. Почему сейчас многие интеллигенты стенают по поводу жертв, разгула жестокости, разрушения храмов и дворцов?
     -Но ведь, действительно, много дров наломали, цвет нации уничтожили, тогда, да и потом тоже,- веско сказала Ольга.
      -Цвет?- с нажимом произнесла Елена Борисовна, переключая внимание на себя,- если бы это действительно был цвет, то он должен был видеть, что революция неизбежна и должен был возглавить её, а так это не цвет, а пустоцвет.
     -Не слишком ли резко?- вмешался Леон.
     -Не слишком, Леон,- продолжала распаляться Елена Борисовна,- много крокодиловых слёз излили эти «цветы», а те, кто всех кормил и кормит, рабочие и крестьяне, они не пишут, а создали народную мудрость: от трудов праведных не наживёшь палат каменных. Кому неясно, что нет честно нажитых богатств?
     Игорь несколько потупился, но слушал внимательно, а Елена Борисовна продолжала так же уверенно:
     -Любое богатство, любая роскошь – это отобранные рубли несчастных, отобранные разными способами, но всегда нечестно. Капиталист отбирает ставкой оплаты труда, купец – ценой, чиновник – взяткой, юрист – казуистикой, а творческий интеллигент -  ценой книги, картины, билета в театр, на концерт, и так далее. И все считают, что именно они должны зарабатывать много, а сколько «много» – это каждый сам себе отмеривает. И никто, повторяю, никто  не сравнил свои затраты труда и вознаграждение за него с затратами труда и вознаграждением за него рабочего и крестьянина. Как может этот «цвет нации» отдыхать на Багамах или в круизах, если у рабочего, не бездельника, а рабочего, работающего в полную силу нет средств, чтобы прилично накормить своих детей. Крестьянину не на что купить угля на зиму, нечем заплатить за электричку до ближайшего города? Или кто-то считает, что до революции этот «цвет» был другого цвета? История свершилась закономерно и справедливо. Самое печальное, что всё может повториться, потому что у истории  не учатся, к сожалению.
     Сергей слушал внимательно, а в голове роилось: Россия – страна с непредсказуемым прошлым. Да историю нельзя переделать, а как хочется многим, но как они жалки, переписать учебник можно, но историю не переделаешь, можно снести Мавзолей, но и этим историю не переделать. А где же «цвет», что он вещает и думает ли он, чем слово его отзовётся? А потом будут говорить, что чернь взбунтовалась, варвары всё разрушают и уничтожают. А где же «цвет»?
     -Лена, я очень уважаю твоё мнение, но не со всем согласен,- глухо проговорил Игорь, потупя взор,- поверь, чтобы начать и развернуть любое дело, нужны средства, а как их аккумулировать? Да и работают разные люди по разному. Согласись, что прежняя уравниловка к застою привела?
     -Не соглашусь,- парировала Елена Борисовна, допустим насчёт аккумулирования средств ты прав, но что заработало на деньги МММ, Хопра, Властилины и других – пшик, что дали две тысячи частных банков стране – ничего. Да, люди разные. Более того, я согласна с тобой, что организовать производство значительно труднее, чем просто выполнять известные операции рабочего. Но…, но, во-первых, уравниловки никогда не было, а к застою привели равнодушие и серость тех, кто захватил власть по трупам своих отцов в семидесятые, а лидер был слишком добр, что в большой власти страшнее любой диктатуры. И «цвет», который подпевал, лизал пятки и всё оправдывал. А теперь другая крайность: клановые интересы, корпоративность делают своё грязное дело. Все эти финансовые пирамиды были задуманы властью, как средство отвлечения денег с рынка. Удалось, а потом сама же власть всласть попользовалась этими деньгами и сейчас делано возмущается. Таможенные барьеры созданы для обогащения таможенников с ведома властей и явно не за так. Законы должны писать профессионалы, твердит пресса, то есть, юристы, а они уже власть и пишут законы так, чтобы не юрист в них не разобрался, поэтому опять же нужны юристы, чтобы читать законы и это тоже статья дохода, и не малая. И так во всём, и «цвет» всё это оправдывает.
      -А власть всегда была для себя,- подал голос из-за торшера Иван Петрович.
     -Безусловно,- поддержал Олег,- только умная власть создаёт себе условия, укрепляет трон, что невозможно без укрепления производства, а, следовательно, и улучшения жизни народа, а глупая власть крадёт деньги, чем рубит сук, на котором сидит. И опять у истории никто не учится.
      Сегодня Семён даже не вмешивался, разговор сам по себе шёл в нужном русле (и в нужных рамках), Эльвира хлопотала по кухне, входила и выходила, а на лице её было спокойно-довольное выражение. Сергей видел это и мысленно радовался за неё, за то, что её не волновали эти разговоры, молодец, она сейчас отдыхает. Эльвира смотрела на Сергея спокойно, без надрыва, без той глубокой грусти, что была в прошлый раз, смотрела и дарила тёплую, дружескую улыбку.
     Власть. Что же это такое? Сколько раз Сергей задавал себе этот вопрос и никогда не находил исчерпывающего ответа. А сколько на нарах о том же переговорено. И вот что закономерно: все власть клянут, а как только есть возможность, рвутся туда, якобы, с добрыми намерениями. Но скоро, очень скоро они меняются, и власть остаётся прежней, причём, независимо от формы правления власть всегда безнравственна. Лишь единицы пытаются протестовать, но их быстро выбрасывают за борт, а самые сильные, которые рождаются раз в столетие, а то и реже, подминают под себя толпу власть имущих и правят,  в общем-то, по тем же законам, но по своему произволу. Их боятся, слушаются, славят, боготворят, а после смерти называют тиранами и проклинают. Опять же, всегда и везде. Просто сейчас об этом много говорят, много слышат, а по сути ничего не изменилось за тысячи лет. Очнувшись от своих мыслей, Сергей прислушался, как Олег учительским голосом говорил в поддержку Елены Борисовны и его собственных мыслей.
     -Владимир Святой крестил Русь, а, по сути, навязал чуждую народу религию, затем, народил кучу детей, раздробил страну на княжества, «дал суверенитета, сколько проглотят» и погрузил Русь на четыре века в жуткую междуусобицу. За время ига русские убили русских в сто раз больше, чем монголы. Иван Калита, почитаемый в истории, подкупом и коварством, руками монголов казнил  или подло убил тверских князей. И таких примеров до наших дней не перечесть: Грозный и Лжедимитрий, Годунов и Петр, Екатерина и Павел, Николай 1 и Николай11, Сталин и Ельцин. Где же то, что мы называем нравственностью? И где святая церковь, и где «цвет» нации – интеллигенция? Есть правда истории: сильный всегда наверху, а не нравственный.
     -А если это так, то не лучше ли властям оставить как можно меньше возможностей,- достаточно решительно и громко проговорила Леонову мысль Ольга, уставшая от недостатка внимания к её персоне.
     -Можно попытаться,- продолжал Олег,- но, вряд ли, из этого что-либо выйдет. Власть, сама власть не согласится с тобой, Оля, твои мечты останутся мечтами, а зло в мире, в обществе не исчезнет, потому, что это присуще внутреннему миру людей. Или кто не согласен?               
     Олег обвёл всех глазами, После недолгой паузы раздался голос Ивана Петровича: 
     -Не согласных не будет, наверное. Много красивых слов можно говорить о свободе в царстве частной собственности, но они останутся словами. Игорь, скажи, ты свободен?
    Игорь безнадёжно махнул рукой и виновато улыбнулся.
    -Вот то-то и оно, продолжал негромко Иван Петрович,- поэтому и в прошлое сейчас плюют все журналисты и политики. Идеи братства, равенства и свободы давно живут в мечтах, а попытка воплотить их сорвалась. Почему? Видимо, потому, что человек в силу своего несовершенства, а именно, в силу непреодолимого стремления возвеличивать свои способности, силу, собственность, себя перед другими ещё не способен или не готов воспринять сердцем эти идеи, а попытки насадить эти ценности, впрочем, как и другие, силой всегда сопровождалась кровью, и всегда терпели поражение. Даже двухтысячелетнее христианство, не сумев существенно повлиять на сознание людей, говорит, что человек свободен лишь тогда, когда ежедневно и ежечасно кается в своих грехах, не сравнивая себя с другими, а говоря себе и богу, что он самый грешный, а честная собственность никакого отношения к свободе не имеет. Это только инструмент, с помощью которого один человек лишает свободы другого, сам же при этом не становится свободным.               
     Расходились все какие-то подавленные, без огонька. Неизвестно, этого ли добивался Семён, но и он был задумчивым, хотя и тепло прощался со всеми. Сергей про себя решил, что с него хватит этих «салонных откровений», нового он почти не услышал, лишь убедился ещё раз, что везде мысли бродят, что все люди разные и что у большинства тоска по лучшей жизни выливается в душевные поиски истины и подтверждения своим мыслям о справедливости. Вот теперь и решай, что первично, а что вторично. Гений, безусловно, Владимир Ильич, но и он, пытаясь решать за других, неизбежно зашёл в тупик. Опять тот же выбор: сытое стадо или удовлетворение пытливого ума. Сейчас и он, Сергей, не дал бы ответа на этот вопрос. Если сытость притупляет ум, покрывает плесенью мысли? Есть даже такие снобы, которые осуждают Лермонтова за то, что тот пошёл на дуэль и сгубил себя в 26 лет, Есенина за пьянство и самоубийство, Высоцкого и так далее. И кто осуждает? Тот, для кого сытый желудок и собственность превыше мечты, хотя бы такой эфемерной, как мечта о свободе, равенстве и братстве. Кого же жалеть? Высоцкого или современного нувориша с его толстой мошной? Много, ой, как много было на пути Сергея и обид, и голодных дней, и зубовного скрежета и все-таки он был по-своему счастлив. Он ни за какие коврижки не променял бы свою прежнюю жизнь ни на какую другую, сколько бы об этом не верещали в уши ужасно умные журналисты и телекомментаторы, политические обозреватели и продажные священники.
     Занятый своими мыслями, Сергей не сразу заметил, как разговорился Николай Гаврилович. Шли они по достаточно пустынной улице, и Николай говорил даже не с Сергеем, а как бы продолжал разговор в «салоне».
     -И о чём, собственно, спор? При чём здесь собственность? Она же и есть инструмент власти. Ведь власть - это не только президентство и формал, а если один - предприниматель, потому что собственник, а другой- наёмник, потому что гол как сокол, то здесь власть проявляется ещё жёстче. А поскольку власть всегда безнравственна, то и собственность тоже, более того, собственность всегда агрессивна. Нет и не может быть понятия достаточности как свободы, так и собственности, чем больше имеется, тем больше хочется. И борьба за собственность ничем не отличается от борьбы за власть, и все способы здесь так же хороши. По-моему, на этом пути репрессий может быть даже больше, хотя они не так наглядно будут выражены: убитые старики и обнищавшие беженцы - это уже первые жертвы, я не говорю про заказные убийства. Чем киллер отличается от палача ГУЛАГа? Да ничем. И крупный магнат, продавая землю или завод, нисколько не будет думать о людях, проживающих и работающих там, об их судьбах. И опять он ничем не отличается от тех тоталитарных чиновников, которые проводили репрессии.
     -Так точно, Коля,- поддакнул Сергей,- что же может быть другим, если и те и другие являются членами одного и того же общества. И коммунисты не с Марса, и собственники тоже. Я лично в претензиях к «цвету нации».  Они должны бы это понимать и не за власть или собственность ратовать, а поднимать самосознание людей. Писать, рисовать, играть, создавать шедевры (по способностям) и никогда не тусоваться на «манежах и аренах, где мильён меняют по рублю», не продавать себя ни за малые деньги, ни за большие, не продавать свой талант на аукционах столиц. А высшей наградой себе считать не премии и лауреатские дипломы, а признание народное, уважение и считать свой долг выполненным, если тебе удалось хоть на чуть-чуть сделать самосознание людей выше, а значит и жизнь лучше. Поэт, композитор, художник, артист не создают машин и не растят хлебов, но они в состоянии донести до каждого, что нельзя топтать газон, отравлять природу, материть соседа и носить камень за пазухой. Что пока мы все не будем добрей и честней, никто не создаст нам лучшей жизни, не бог, не царь и не герой и, даже, не хозяин - собственник земли, заводов, газет, пароходов. А когда вместо этого я вижу, как на аншлагах и презентациях, на конкурсах и творческих вечерах одни паразиты расхваливают и награждают других, и все вместе они ублажают всячески третьих, тех, кто измывается над трудовым народом глубинки, мне, честное слово, не хочется осуждать ГУЛАГ. Знаю, что это плохо, но не хочется и всё тут.
     -Таковы «правила игры»,- отозвался Николай Гаврилович,- как ты сам говорил: не мы их создавали, не нам и менять.               
     -Отчасти ты прав, Николай, но только отчасти. Ударили по щеке - подставь другую - тоже правило, а кому от него легче? Если двигателями прогресса в общественном устройстве всегда были выдающиеся умы, которые сеяли семена, а молодые всходы делали дело, то и сейчас всё должно быть так же. К сожалению, не видно пока ни одного генератора идей, а делать что-то надо, иначе дойдёт до большой крови.
     -Знаешь, Серёжа, я, как и многие, наверное, хотел всегда быть чистым, непричастным. А сейчас задумываюсь.  И нет покоя. Врут все СМИ, что коммунисты были во всём виноваты. Нет. Если это действительно вина, то виноваты все, виноваты больше всех как раз те, кто не хотел быть причастным, своим попустительством, равнодушием, покорностью виноваты, повторяю, если есть вина. И особенно те, кто нёс слово в массы или не нёс, когда надо было нести. И сейчас то же: можно сказать, что вся эта мерзость - это не я, это кто-то. Хорошая позиция: голову в песок и будь, что будет. Но грызёт душу что-то, неправда это, опять, то же: если есть вина в этом безвременье, то и я виноват, и каждый виноват, потому что все подонки выросли из нашей среды, а не с Марса. Мы их породили своим молчанием, согласием, и нам  отвечать.
     Сергей молча смотрел на едва заметную среди городских огней далёкую звёздочку, мерцавшую невысоко над горизонтом.

                ЭПИЛОГ
     Зима, видимо заснула не во время и по улицам бежали весенние ручьи, дул плотный, влажный ветер, хотя на дворе был январь, а не март, тяжёлые облака закрывали небо. Друзья мои возвращались с концерта «Виртуозов Москвы», настроение было приподнятое. Хорошая музыка сделала своё дело, и никому не хотелось портить настроение сложными разговорами, которые волей-неволей привели бы опять к политике.
     -Соня, скажи что-нибудь,- попросил Сергей, заранее зная, что она понимает его с полуслова и что он хочет, чтобы она выразила благодарность хозяевам за эту возможность увидеть многое. Но Соня, которая, конечно, поняла его, что и подтвердила быстрым взглядом, заговорила о другом:
     -Третьяковка, конечно, это сказка, но маленькая выставка Константина Васильева убеждает, что живопись - это самое передовое искусство и самое правдивое. Не хочется верить, что художник умер, картины его живут и зовут вперёд лучше, чем все политики вместе взятые. Я думаю, что возрождение начнут именно художники. Не знаю, как там было в прошлом, в Ренессансе, а сейчас я верю Васильеву.
     -И Спивакову тоже,- поддакнул Николай Гаврилович, вспоминая слова о «цвете» и «пустоцвете»,- побольше бы таких. А Васильева не надо жалеть, он заслужил больше, чем жалость. Он в ряду с Перовым, Лермонтовым и Высоцким, а не с Глазуновым и Церетели.     Возрождение. Как оно сейчас нужно, и оно будет и, более того, будет тогда, когда должно быть, не раньше и не позже, а увидеть хочется уже сейчас. В конце концов, будет же когда-нибудь общество справедливее, чем сейчас, я верю в это, даже, если мне   не суждено дожить до светлого дня,- серьёзно и печально проговорила Соня.
     -Будет, обязательно будет,- Николай Гаврилович мечтательно улыбнулся,- хотя и сейчас многие считают его справедливым: говорят, что все люди разные и жить одинаково не могут и не должны, говорят, что деление на богатых и бедных - источник прогресса. Наверное, доля истины в этом есть, но только доля, а не сама истина.
     -А я не согласна, точнее, не со всем согласна. Да, люди разные, и жить они будут по-разному. Только разность эта должна быть выражена возвышением, почётом и уважением  высоконравственных, сильных, умных, а не унижением слабых. Пусть будут и богатые, и бедные, но туфли чистит каждый себе сам. Я  хотела бы жить в таком обществе, где нет лакеев и не надо кому-то прислуживать, кого-то телохранить, даже за большие деньги. Все одинаково защищены законом, все имеют равные права и возможности выразить себя, осуществить свои способности и желания. Помните, как в «Золотом телёнке», когда от миллионера Остапа Бендера шарахаются, как от чумы, а котлетки всем одинаковые. Это утопия, мечта, но человек всегда мечтать будет и как знать…, что нам сулит век грядущий?
 Ни Пи То значительно посмотрела на Сергея и попросило его сказать, как он думает, что сулит нам век грядущий.
      -Плохой из меня оракул,- спокойно проговорил Сергей, - но думаю так: чтобы общество стало справедливее, нужно новое мировоззрение, отказ от «моё», а оно, если даже появится, то без борьбы не войдёт в сознание. Так что потрясения будут, и большие, хотя точного сценария представить себе не могу.. Время распространения этого нового мировоззрения никак не меньше поколения, тем более, что противников много: все власти и все крупные собственники. Начало, возможно, и Васильев, адептами должны бы стать лучшие представители настоящей интеллигенции, а они сами должны появиться, их ещё нет. Донести это новое до всех, а потом спросить: за или против? Если больше «за», то остальные должны подчиниться. Но так не будет, а будет гражданская война. Хочется верить, что могучее оружие отрезвит умы от желания пострелять. Лучше, если всё это произойдёт сразу во всём мире – меньше жертв. А, впрочем, дай бог мне ошибиться!   
    1999 – 2014 год.
 
    
       
      
v