«Скажи мне кто твой критик…..»
Ещё только начиная писать «рассказки», в качестве первых читателей и критиков я выбрал двух близких друзей. Оба в течение всей жизни много и постоянно читали, один даже является лингвистом по образованию, а второй сам пробовал силы в литературе. Но, принадлежа к разным поколениям, они тяготели к диаметрально различающейся прозе. Старший, Андрей, предпочитал романы или объёмные повести серьёзного содержания, желательно с подытоживающим заключением или моралью. Более молодой, Александр, любил рассказы, в крайнем случае, короткие новеллы, но обязательно весёлые. При этом, и тот и другой обладали потрясающим чувством юмора, высоко ценимом мною в людях.
Отправляя им свежеиспечённые опусы, я с нетерпением ожидал рецензий, осмыслив которые, правил содержание или форму «рассказок». Полярность их пристрастий была мне на руку, один регулярно предлагал сократить длину и прибавить весёлых эпизодов, а другой требовал в завершение основной темы обязательно дописать назидательный вывод. Если же текст нравился обоим, я понимал, что попал в точку, раз и критик «справа» и критик «слева» удовлетворены.
Помня из детства басню Михалкова про слона - художника, я совсем не хотел ему уподобиться, а исходя из теории статистики, напрочь отметал ультраполярные отзывы.
Кроме двух основных рецензентов я изредка прибегал к услугам маститого Ильича, приятеля, первым «пославшего» меня в литературу, да и напутствие звучало крайне «непарламентски». Известный переводчик, один из немногих литераторов, работавших с неподдающимися, на мой взгляд, переводу произведениями «битников» Берроуза, Керуака и Буковски, он не пренебрегал и американскими классиками. Во время бурного празднования его шестидесяти шестилетия Ильич подарил мне новенькую книжку переводов Фитцджеральда, ещё отдающую типографской краской.
Литературное общение с Ильичом обязательно требовало личных встреч, что случалось не часто, в силу его занятости «выше головы». Последние «писательские посиделки» произошли на Большой Бронной в относительно новом сетевом заведении «Чебуречная СССР», куда коренной житель Патриарших затащил меня, не приемля возражений.
Знаменательно, что в Советские времена в этом неприметном здании, соседствующим с первым Советским Макдональдсом, размещалось легендарное 108-е отделение милиции, хорошо знакомое всей неформальной московской молодёжи, проводившей время на «стриту». Мы с Ильичом, правда, порознь, неоднократно посещали этот оплот порядка в свои молодые годы, естественно, не по своей воле.
Ныне, путь к месту нашей трапезы напоминал спуск в преисподнюю: крутая лестница с двумя резкими поворотами вела в облагороженный глубокий подвал, где прежде располагались камеры для особо опасных. Полутёмные коридорные закоулки заканчивались приятно освещённым уютным зальчиком.
Мы обсуждали наши литературные дела за гранёными стаканами «Старки», не виданной мною с незапамятных времён. Ностальгией по «Совку» был пропитан весь дух заведения – удачная находка современных грамотных маркетологов.
Антураж напоминал недолго просуществовавшие ночные пельменные, созданные с целью заботы о жителях столицы, трудившихся во вторую смену. Постановлением Мосгорисполкома в конце 70-х в каждом районе Москвы на базе существующих точек общепита открылось по одному заведению, причём информация с названиями и адресами была размещена в «Московской Правде» и «Вечерней Москве». В параллель со свежесваренными пельменями (из известной каждому советскому человеку красно-белой пачки), ночные кафе активно торговали спиртным из под прилавка. «Пельмешки» мигом превратились в центры притяжения окрестных жителей, ведущих нездоровый образ жизни. Страждущим уже не было нужды ехать в ближайшие таксопарки, заменившие традиционные для старой Москвы «шланбои», так ярко описанные Гиляровским.
Сегодняшняя реплика заведений 70-80-х существенно превосходила свой прообраз из той эпохи: во-первых, чистотой, а во-вторых, задушевной потаённостью, приветствуемой не страдающими клаустрофобией завсегдатаями. Опять же, молодая женщина за стойкой радовала приветливостью и сердечным отношением, которое после «литра выпитой» можно было счесть за что-то большее.
Заказав для начала (чтобы не заводиться) триста грамм давно забытого напитка, за приятной, но не лишённой горячих дебатов, беседой мы ещё неоднократно повторили первоначальную дозу. Предметом затяжной дискуссии стало главенство литературного перевода над обычным «примитивным» творчеством. Я не оспаривал суждений моего знаменитого собеседника, памятуя его горячий нрав, хорошо знакомый мне ещё с начала 90-х.
В его «Зойкиной» квартире в огромном сталинском доме, вытянувшемся от гостиницы «Пекин» на целый квартал вдоль Садового Кольца, мы регулярно устраивали нескончаемые, продолжительностью до двух недель, «творческие вечера» с калейдоскопом событий и лиц, обсуждая всевозможные умственные вопросы и музыкальные пристрастия. Он уже тогда подавлял меня своим могучим интеллектом, заставляя вспомнить непререкаемого эрудита - персонажа «Времени больших ожиданий» Паустовского - корректора студента Колю, считавшего Льва Толстого «Старым чудаком, объевшимся сеном!».
Темперамент и воззрения Ильича совершенно не изменились, хотя с той поры минуло аж четверть века. Мало того, обойдя возраст Христа уже вдвое, Ильич всё ещё сохранил пламенную веру в свои идеалы и вполне приличную худощавую фигуру, несмотря на сидячий образ жизни и регулярное злоупотребление.
Литературный диспут плавно перешёл в область воспоминаний. Из памяти чудесным образом вынырнуло наше, не лишённое приятности, времяпрепровождение в период неудавшегося переворота ГКЧП. Именно во время путча в квартире Ильича случайно встретились все персонажи этого опуса.
Молодой критик тогда завершал высшее техническое образование, одновременно проходя курс молодого литератора у гостеприимного хозяина, а Андрей, уже тогда любитель серьёзной литературы, служил в немалых чинах на Шереметьевской Таможне. Влекомый юношеским максимализмом Сашка примчался проявить свою активную жизненную позицию и поучаствовать в защите демократии. Тем более, что большинство событий разворачивались практически под окнами Ильича.
Заехав к Ильичу проститься перед отъездом в Германию, я как обычно завис в «странноприютном» доме на неделю. Вызволять меня из «плена» и приехал, возвращающийся с ночной смены, Андрей. Имея определённый боевой опыт (срочная служба в очень ограниченном контингенте Советских войск в Сирии в конце 70-х: по американской терминологии «Highly Classified Information»), он сразу преподал молодому идеалисту первые уроки партизанской войны в городских условиях. К базовым навыкам относилось умение при помощи арматурных прутьев определённой длины и сечения останавливать движущуюся бронетехнику, вогнав прутки в траки гусениц. Александр тут же унёсся к сантехникам местного ЖЭКа, которые за мизерную мзду, в виде двух бутылок водки, снабдили пламенного борца нарезанной под размер арматурой, достаточной для остановки пары дивизионов гусеничных бронетранспортёров. Дальнейшего развития событий мне увидеть не довелось, потому что ослабленный бессонной ночью и активно поглощёнными на кухне Ильича демократическими напитками Андрей увёз меня к себе в Переделкино практически не оказавшего сопротивления. После августовских событий критики пересекались редко, но «спаянная арматурой» дружба не ржавеет.
После повторения «Староводочного» заказа, мы перешли к событиям сегодняшнего дня. Ильич, будучи совершенно политически неактивным, изредка включал телевизор только для просмотра футбольных матчей, поэтому следующим вопросом стало издание моих творений. По авторитетному мнению «генералиссимуса от перевода» начинать стоило с книги, а то и с двух. Причём не каких-нибудь электронных, а только бумажных и немалыми тиражами. Умудрённый опытом «старец» поведал, что издатель в литературном мире сродни продюсеру в киноиндустрии, и предупредил, что часто путь к успеху лежит через постель. Впрочем, тут же успокоил, что мне это не грозит. И напомнил о своём первом издателе, который, будучи нестандартной ориентации, не давал прохода одному из литературных учеников Ильича, но тот был существенно моложе и симпатичней меня.
Третья порция напитка настроила нас на грустный лад. Мы вспомнили друзей и подруг далёких лет, которых уже давно нет с нами. Моё высокое желание установить им «нерукотворный памятник» путём написания поимённых «рассказок» вызвало у Ильича одобрение, сопряжённое с сомнением в успехе предприятия. Немного порассуждав на тему потребностей современных читателей и их интереса к роли отдельных личностей в истории, Ильич предложил закругляться.
В полутьме подвала я торил дорожку, а Ильич двигался за мной. Обернувшись при выходе на улицу, я обнаружил, что мой старший товарищ исчез. Появившись минут через пять и недовольно охая, он пояснил, что, слегка потерял равновесие на предпоследней ступеньке лестницы и без особого успеха попытался ухватиться за меня. Неожиданное ускорение моей размеренной поступи сыграло с ним злую шутку, и он скатился кубарем, пересчитав все повороты и ступени бесконечной лестницы. Усадив невинно пострадавшего в подъехавшее такси и волнуясь за целостность костей Ильича, я попросил его позвонить по достижении им заветного домашнего дивана.
Звонок раздался только к вечеру следующего дня, когда я уже не очень помнил его акробатическую эскападу, что полностью подтверждает обоснованность термина «Ретроградная амнезия». Бодрый и полный сил Ильич освежил мою память и подарил мне замечательное название будущей рассказки «Как я провёл путч!», напомнив несколько эпизодов из общего прошлого.
Можно ли после этого не любить критиков?!