***
Маму свою Сашка помнил, но едва ли. Я же не помнил ее вообще, но это в общем-то было вполне закономерно, так как я был младше Сашки на полтора года и мне его мама матерью не являлась. Сашка про это никогда даже и не заикался, а лет в семь мне все разьяснила бабушка, хотя и нехотя, но я настоял. "Да, - говорила бабушка, - Сашина мама уехала, а эта женщина - ему мачеха. То есть - жена Сашиного отца." "Как-как? - не понял тогда я, - новая мама то есть?" "Не новая мама, а мачеха, - поправила меня бабуля, - мамой она Саше никогда не будет. Мама бывает только одна. А Марина - Сашина мачеха. Вот подрастешь немного - поймешь." Больше она ничего не сказала, ни тогда, ни когда я снова донимал ее на протяжении следующих лет. А что - видать, сплетничать особо было не про что. По слухам, Сашина мама и Сашин папа никогда не спорили, не орали, посуду не били, соседи на них не жаловались; просто в один прекрасный день Сашина мама собрала вещи и села y подьезда в такси. Больше ее никто не видел. Говаривали, что они с Сашиным отцом развелись тихо и мирно, расстались по-хорошему и что укатила она-де в Воронеж. А потом вскоре обьявилась Марина.
Я вот и говорю - я-то вообще ничего не заметил. Мне казалась, что и была всегда это одна и та же женщина - невысокая, стройная, с грустными светло-голубыми глазами. Но бабушка уверяла - нет, вовсе нет, Сашина мама была много старше, хотя пускай тоже невысокая и светленькая, но эта женщина - Марина - уж точно не Сашкина мать. Когда Марина обьявилась в нашем доме, ей было лет двадцать, Сашке же, соответственно - пять. Хорошо было бы сказать, что была она Сашке сиделкой и что, одно за одно, закрутила роман с его разведенным отцом. Это бы моей бабушке наверное больше понравилось, это бы очень походило на ее теленовелы. Но на самом деле, Сашин отец встретил ее где-то на станции, то ли позвонить ей нужно было, толи денег на билет не хватало. Сейчас я этого уже не помню, да и неизвестно, насколько правдивы были соседские рассказы.
То что Сашка ненавидел Марину видно было как говорится за километр. Я часто бывал у него дома и хорошо помню как Марина ставила перед нами миски с пельменями, а Сашка хватал их, горячие, прямо руками, и швырял ими в Марину, хрипя истерически: "Не хочу!" Марина, оставленная дома одна с пасынком и соседским ребенком - мной, то есть - заламывала руки и молила, "Ешь, Сашенька! Вон - Женечка ест..." Сашка орал еще пуще, иногда даже бил тарелку, а когда Марина убегала в комнату в слезах, Сашка улыбался и спокойно запихивал хлеб, или что еще оставалось на столе, себе в рот. Конечно, потом приходил с работы отец, Сашке здорово влетало, он два дня не выходил на улицу, но потом все начиналось опять. "Не кричи так, Саша." - "Захочу - закричу!" "Кушай борщ, Сашенька!" - "Отстань, ты мне не мать!" "Все равно кушай!" - "Невкусный! У мамы был лучше..." Иногда Марину прорывало, она визжала "Ну и едь тогда к своей мамочке, подкидыш!", на что восьми-, девяти-, десяти - или одиннадцатилетний Сашка вопил "Это ты пошла вон, это мой дом!" И так далее, и так далее, по кругу.
"Хоть бы мама приехала и забрала меня" - шептал мне Сашка под одеялами из которых мы строили в их зале крепость, - "Как же мне надоела эта Маринка!" Но отец ни разу не возил его в Воронеж, а мама никогда не возвращалась в Москву. Я спрашивала бабушку, почему Сашу оставили с папой, но и она, местный многоглазый дозор, ответить ничего не могла. Сашина мама была вежливая, приветливая, давала занять муку, соль, сахар, работала в поликлинике, ходила на местные собрания, платила дворничихе и поломойке. А вот Сашу оставила. А может, отец его не отдал.
О Марине бабушке тоже сказать было немного - ну что, молоденькая - и без прописки, ну тут все понятно, ни кола ни двора, черть откуда - ну что за старого пошла и с маленьким ребенком... ах ну и это тоже - как такой вот кого-то воспитывать, да еще и чужого? Но с другой стороны - тоже вежливая, хотя и застенчивая, соль-сахар в займы дает с охотой, на собрания ходит, хотя и молчит, дворничихе платит и говорит спасибо. Да и ребенку так лучше, чем с отцом-одиночкой, хотя и с родной матерью было бы лучше еще, родная мать, она все-таки авторитет, а тут эта, обдергайка, с улицы, ни кола ни двора, но с другой стороны, воспитанная, вежливая.... ну и так далее, по кругу.
Когда Сашке было тринадцать, погиб его отец. Прорабом он работал на стройке, так его то ли краном, то ли доской пришибло. Сашка не появлялся в школе недели две и во дворе его я тоже не видел. Я ему не звонил, как-то было странно и неудобно. Потом он появился опять, злой, ядовитый и растерянный. Коротко бросил, что ездил к матери в Воронеж. На вопрос почему вернулся, не сказал ничего, только плюнул на землю и плохо оскалился. Может и не ездил он никуда, черт его знает.
Так и остались они вдвоем с мачехой. Без отцовского кулака, Сашка делал вообще что хотел. В то время он мало со мной общался, много курил, пил самогон с противными парнями из соседского двора и зубоскалил соседям, а Марина ходила с вниз опущенной головой, на "Здравствуйте" грустно кивала, будто, из-за стыда, то ли за Сашку, который ей был вовсе не сын, толи за саму себя, до боли застенчивую учительницу, зарабатывающую гроши в местной, засранной школе, всегда в той же протертой юбочке, в свои тридцать выглядящая едва ли на двадцать один.
Годам к шестнадцати мы с Сашкой опять почему-то начали общаться. У него все еще был старый отцовский компьютер и, бросив школу, Сашка научил себя зверскому хакерству. Мы часто сидели в его комнате - Марину он после смерти отца выселил в зал - и до полуночи зудели в чатах, хохотали, играли в по-черному скачанные, недетские игры, а Марина то и дело просачивала личико в скверку двери и шептала, "Мальчики, давайте покушаем?" "Ребята, давайте хоть томатного соку налью?" "Женечка, мама звонит. Давай домой, а?", на что Сашка ревел: "Пошла отсюда, проститутка тупая!" и Марина исчезала, а в итоге за многой приходил отец, за уши отдирал от Сашкиного компьютера, хлестал по шее, коротко извинялся перед Мариной, которая бледной рукой закрывала за нами дверь.
И опять все катилось по кругу, Сашка кидал тапком в приоткрывавшую дверь Марину ("Проклятая! Хоть бы замок поставить на дверь! Без отца тут вообще охренела! Вышиб бы ее отсюда, да руки не доходят!" Марина все это конечно слышала, идти ей по видимости, было особенно не куда, в Москве семьи у нее не было. Друзей тоже вроде бы не было, только однажды, по словам то ли Сашки то ли бабушки, вроде приходил к ней один молодой человек, но все это быстро прекратилось. Обошлось, думаю, не без Сашки.
Мне ее было жалко, естественно, и Сашка от этого очень бесился, он говорил, что Марина продолжает с ним жить только из-за квартиры ("Квартира-то моя, от отца досталась! По завещанию! Отец не дурак был, эту дуру здесь не прописал! Вот через год вышибу ее обратно в Мухосранск!" Но восемнадцатый его день рождения прошел, а Марина все продолжала жить теперь уже в Сашкиной квартире. Я продолжал общаться с ним даже когда уже поступил в институт и был свидетелем многого - как Сашка, обкурившись, облевывал туалет, как орал, как соседи вызывали милицию, как Марина, краснея и бледнея, отмазывала его, а Сашка хамил ей потом: "Не подмазывайся ко мне, вот вышибу тебя в Мухосранск, никому ты тут не нужна..."
Вот однажды, в совершенно обыденный вечер, я, тогда уже на предпоследнем курсе универа, снова сидел у Сашки в гостях. Черт его знает почему я до сих пор тогда продолжал общаться с ним, то ли по привычке, то ли потому что он мог мне скачать бесплатно любую музыку, а то ли просто потому что мы были соседями, и опять, как и много лет назад, за нашими спинами скрипнула дверь. Кто его знает, что в этот раз Марине понадобилась, но Сашка даже не дал ей рта открыть, он просто схватил и, не глядя, бросил себе за спину первое, что попалось под руку. Это был нож - мы стругали колбасу прямо у него на парте. Она тихо вскрикнула, и у меня аж передернуло сердце. Дверь закрылась, а я подскочил со стула.
"Чего там?" - буркнул Сашка. Он наверное, даже не заметил, что случилось.
"В сральник надо" - бросил я, - "Не могу больше, щас обоссусь!"
"Угу" - хмыкнул он. Он был с головой погружен в игру типа старого Дума.
На кухне горел свет. Марина сидела ко мне спиной, поджав под себя одну ногу, и мне сразу стало немного легче. Она услышала меня и повернулась. К лицу у нее было прижато вафельное кухонное полотенце. Оно было мокрым.
Она кивнула мне, как-то одними глазами. Я сел на табуретку рядом. Она на секунду убрала полотенце от носа и рта и тихо спросила:
"Налить томатного соку?"
Я не знал, что ответить и просто кивнул.
Она встала с табуретки и достала из холодильника трехлитровую банку и налила мне полный стакан. Затем снова отняла полотенце от лица:
"Вот Саша в детстве тоже его любил. И Сергей Михайлович."
При этом глаза ее налились слезами, и у меня екнул желудок. На лице ее красовался порез, над верхней губой и до щеки. Он сочился кровью.
"Ничего" - заметила мой взгляд она, - "Не глубокий. Не стоило мне вас беспокоить. Просто хотела Саше напомнить, что утром ему... Да не смотри ты на меня так, пей!"
Оне было улыбнулась, но порез разверзился и она ойкнула и снова прижала полотенце к лицу.
Я хлебнул, и снова бессловно взглянул на нее. И вдруг осознал кое-что, да так внезапно, что у меня закружилась голова.
А она между тем начала что-то яростно шептать. Я сперва даже не мог сосредоточиться, мой стакан сока и ее голубые глаза и окровавленное полотенце как-то прямо разрывали мой ум, а она, между тем, продолжала:
"...зачем, вот ты думаешь зачем... да, вот все говорят, квартира, квартира, зачем мне квартира-то это, у меня под Саранском есть целый дом, брат, две сестры, мама с отцом, даже дедушка... Тетки, дядька, у нас все есть, и коровы... Меня родители давно домой зовут, знаешь как? Прописка, прописка, к чему мне эта прописка? У нас в деревне в огороде такие помидоры - какая тебе прописка? Вон сок томатный пьешь - с наших помидоров-то. Брат привозил. В гостинице останавливался, как же, Саша же..." Она отвернулась и поморгала, затем: "Мне-то оно все на фиг не нужно. Но у Саши-то кроме меня вообще никого нет!"
Я аж поперхнулся. Томатный сок попал мне в дыхательные пути, я зашелся кашлем, а из глаз брызнули слезы. Марина подскочила и шлепнула меня по спине. И осталась так стоять, видно, вдруг еще раз шлепнуть надо будет. А меня продолжала кружиться голова так, что я аж с хватился рукой за стену. Томатный сок, окровавленное вафельное полотенце, Маринина рука на моей спине...
Я любил ее. Я был влюблен в нее без памяти. Вот наверное почему я общался с Сашкой все эти годы. Я любил ее но не осознавал этого. Господи, какая она была! Что тогда, раньше, что в тот день, на кухне! Эти прозрачные, тоненькие руки, эти прозрачные, голубые глаза! Эти волосы, золотые под уродливым желтым светом! Я так хотел отнять это полотенце от ее лица и поцеловать ее, не в щеку, как маму, а в губы и сильно, как еще сегодня утром целовал свою девушку Галю...
Марина тем временем снова села на табуретку, и опять поджала ноги, как кошка, и отняла полотенце от губ, и мне хотелось, чтобы все она это придумала, и что не кровь это, а всего лишь томатный сок, и вот сейчас я...
"Женька!!" - заорал Сашка из спальни так громко, что стакан выскользнул из моей руки и остатки сока потекли по обшарпанному столу, - "Ну где ты там? Я сейчас начну новый уровень!!"
Марина посмотрела на меня так, что меня опять повело, я подскочил с табуретки и попятился назад, и каким-то образом добравшись до прихожей, краем глаза увидел, как она подтирает томатный сок со стола углом того же вафельного полотенца...
Я вылетел тогда из Сашкиной квартиры и поскокал по лестнице вниз, бегом, бегом до своего подьезда и - сразу в душ. Всю ночь меня мучили кошмары.
Я не был у Сашки после этого случая почти год. Я старался проводить все время или в институте, или с друзьями, или дома у Гали, но целуя ее, я часто представлял Марину, но такой, какая она была когда мы были маленькими, когда я еще не мог понять, почему она Сашке - не мама, когда она была веселой и улыбчивой и кормила нас пельменями и угощала меня липкими барбарисками. И мне все думалось, что надо бы сделать что-то, надо бы с кем-то поговорить, или - черта с два - самому - зайти к Сашке и просто забрать ее. Подальше от него. Подальше от всего мира. Рассказать ей все. Признаться ей в любви. Какая глупость. Боже мой, какой идиотизм. Двадцатитрехлий студент и сорокалетняя училка. Куда ж я ее повезу? И сам - куда денусь?
Одним хмурым апрельским днем, мне позвонил отец. Я тогда уже практически жил у Гали. Он сказал коротко:
"Заедь домой."
Я поехал. Мне было как-то тревожно всю дорогу. Отец редко просил заехать, а по телефону говорить не любил, поэтому я вынужден был мучиться всю дорогу. Автобус то и дело попадал в пробки, у меня отвисла рука, было жарко, и тошнило.
Дома, едва я снял ботинки, отец позвал на кухню. Не моя руки, я взял протянутую мне чашку чая.
"Выпьем чаю." - Сказал отец.
Мать не говорила вообще ничего. Даже булки не предлагала. Хотелось есть, а мы сидели и пили пустой чай в тишине. Затем отец опять сказал:
"Иди, зайди к Саше."
"Зачем?" - спросил я, - "Мы уже год не общаемся."
"Зайди!"
Я оставил недопитый чай и снова надел промокшие ботинки. Пошлепал в соседний подьезд.
Сашкину дверь открыл высокий, порыпанный мужчина с обветренным лицом и чистыми голубыми глазами. Не успел я спросить, кто он, как он огромной рукой взял меня за плечо и втянул в проем, затем как-то боком протиснулся обратно к двери:
"Пойду, покурю на площадке."
Я, ничего не понимая, направился в зал. В дверях столкнулся с Сашкой и едва не заорал. Он был очень похож на зомби из одной его нелегально скачанных видео-игр. Его глаза были красными, кожа - бледно-серой, а вокруг губ был тонкий белый ободок засохшей слюны.
"Сюда" - без приветствия, он толкнул меня в зал. Я запнулся.
Я даже не понял сперва, на что смотрю. На кухонном столе, в какой-то коробке, лежала девочка. Тоненькая, маленькая, совсем подросток. Черты лица ее были остренькими, губки - тоненькими, а кожа - белая, белая. Только я собрался спросить какого черта, как я понял, что это вовсе не девочка, а Марина. И лежала она не в коробке, а в дешевом гробу. У меня упало сердце, но вместо того, чтобы отступить назад, я сделал шаг вперед, ближе к ней, потом еще один, и чем ближе к ней я подступал, тем старше она становилась, и тогда, когда я очутился так близко, что мог бы взять ее за руку, ей уже было лет восемьдесят, и закрытые ее прозрачные веки окружали сотни морщин и кожа была изьедена ими-же, и вены проступали змеями на сморщенной шее. Возле щеки был виден короткий, глубокий шрам.
Сашка оказался вдруг рядом со мной и я, едва не упав, набросился на него, целясь прямо на горло:
"Ты убил ее, сволочь!"
Сашка отступил вовремя и мне пришлось схватиться прямо за гроб, который едва ли не грохнулся с кухонного стола. Сашка же замямлил, не мигая:
"Да что я... рак у нее был, Женька... А мы не знали. Она в больницу пошла... кашляла что-то. Там прямо на рентгене его и нашли. Говорят, он все ей изьел уже, к тому времени. Легкие, печень, поджелудок... Я то что? Рак у нее был..."
И так, как заведенный. По кругу. А у меня голова кругом пошла. Опять. С чего-то вспомнился томатный сок. Сзади схватили сильные руки, мужской голос - видать, того из прихожей, начал приговаривать "тихо, тихо", усаживая меня на первый попавшийся стул, а потом...
А потом, через полгода, не стало и Сашки. Передозировка. Мне позвонил отец.
Опять, "зайди." Опять, пустой чай. Опять, "зайди к Саше."
На Сашкины похороны Галя не хотела меня отпускать. Она была на третьем месяце, ее целыми днями тошнило и она беспрестанно ныла и огрызалась. Все дни были какими-то бессмыссленными. Осень переходила в зиму. То и дело вспоминалась Марина, и тогда хотелось что-то ударить, врезать кому-нибудь. Не уберег, не уберег. Да и она-то что? Дура. Бессмыссленная жертва неблагодарному ублюдку. Который убил ее... а без нее не смог. Тупая, бездарная, бессмыссленая жизнь. А у меня вон - ребенок будет. Ребенок женщины, которую я не люблю. Буду теперь работать, зарабатывать им на жизнь - тупая, бездарная жертва. Потому что ту, которую любил - не уберег. А она сама-то что? Глупая жертва неблагодарному ублюдку... Ну и так далее. По кругу.
***