(... то ли видится мне..., то ли чудится мне... Короче, навеяно...)
...Надсадный кашель скручивал в жгут, тупой болью отдаваясь в пояснице саднящей от утреннего удара прикладом конвоира... Тяжело дыша и отплёвываясь сукровицей, он выпрямился и приложив к выпуклым надбровным дугам ладонь в рваной суконной рукавице, посмотрел в даль безбрежного лесного массива тайги, застывшей в зависи морозной дымки... Вздохнув, он наклонился и поднял со снега пилу... Шаркающей походкой, утопая по колено в сыпучем от мороза снегу, он подходил к первой своей В ЭТОТ ДЕНЬ лиственнице... Объём её ствола вселял в его душу животный страх: знал он, сколько сил лиственница заберёт у него, пока там в выси - уже спиленная - не дрогнет она перед прощальным, величественным падением... Обняв её ствол, прижавшись к нему измождённой, покрытой седой щетиной впалой щеки, он отаптывал бездумно снег вокруг лиственницы обходя её по кругу, оттягивая ужасающий его момент взятия лучёвки в руки..
- Эй, Карлыч, хватит там приплясывать: норму выработки никто не отменял, - донеслось жизнерадостное от костра, где грелись мордатые конвоиры в белых тулупах, - Приступай к работе, сука!...
Стоя на коленях, упёршись в ствол головой в шапке-ушанке, он вгрызался, водя лучёвкой вперёд-назад, в ледяную стылость древа и устало-вялые вызываемые им мысли о ТОМ, ПРОШЛОМ тепле студий, где он "жёг глаголом" - увы, его не согревали... Шел только четвёртый месяц его Колымской "командировки" из 15 лет, которые были ему отмерены народным судом столь ему ненавистной страны, населённой ненавидимым им народом...