...Прошло больше двух недель, как Сулу переехала к тете. Акыл не звонил и не появлялся. Через родственников узнали, что он снова в командировке. Сулу подозревала, что причиной отъезда была их ссора, плакала и бичевала себя.
Макпал старалась успокоить племянницу, приводила различные примеры из жизни, уверяла, что все утрясется.
– Не грусти, моя красавица, – говорила ласково. – В жизни не такие еще испытания бывают. Рассуди здраво и не совершай ошибок, исправить которые будет невозможно. Без любви, конечно, сложно жить. Обрести ее и потом добровольно отказаться – смерти подобно, но прежде чем семью ломать и терять все, что имеешь, надо сто раз все взвесить.
Сулу молчала.
Эмоции так ее опустошили, что она мечтала только об одном: умереть и избавить себя от этой мучительной неизвестности. Зависая в глухой паузе после пережитого, она си лилась прийти в себя, но понимала, что долго это не продлится.
Иногда, вспоминая Ираклия, Сулу одолевало страстное желание – позвонить, позвать к себе и, превратившись в маленькую зареванную девочку, уткнуться в грудь, прося защиты и любви.
Сулу задыхалась без него.
– А у меня приглашение, – сказала тетя как-то за вечерним чаем. – В субботу на свадьбу идем, Сулу.
– На какую свадьбу?
– Куралай замуж выходит...
Сулу быстро взглянула на тетю: Куралай была двоюродной сестрой Акыла.
Нервно схватив пиалу, она сдвинула брови:
– Не пойду я никуда...
– Пойдем-пойдем. А то ты совсем приуныла, девочка...
– Не пойду, – повторила упрямо Сулу. – Не хочу его видеть!
– Ну, об этом еще рано говорить. Видеть – не видеть... Пойми сама: все заметят твое отсутствие, а это больно ранит не только Акыла, но и озадачит родственников. Пока еще не решили все семейные вопросы, надо соблюдать какие-то приличия. Сейчас не время для пересудов. Давай перевалим через эту свадьбу, не будем омрачать ее, а там решай – как вам быть.
– Он оскорбил меня, тетя! И потом, после моего объяснения не вижу смысла появляться нам вместе. Все!
Макпал строго посмотрела поверх пиалы.
– Ты эти жалаирские штучки брось! – нахмурилась она. – Будем справедливы, Сулу: ты тоже не осталась в долгу! Ни одному мужчине не понравится, если в одно замечательное утро жена за чаем скажет, что влюбилась в другого. Тут одной затрещиной не обойдешься! Я помню, покойный муж неделю не разговаривал со мной только за то, что на чьейто свадьбе какой-то подвыпивший танцор слишком меня при жимал.
Макпал заливисто рассмеялась, чуть не пролив чай. Ей всетаки удалось уговорить Сулу.
– Хорошо, – согласилась Сулу, обижаясь на упрямость тети. – Но сидеть рядом с ним я не буду!
– Какая ты упрямая! – покачала головой Макпал. – И за что тебя мужчины любят!..
* * *
Банкетный зал ресторана заполнялся гостями. Вдоль богато накрытых столов бегали расторопные официанты. У входа в зал возникла легкая толчея.
– Эх, казахи, казахи! – весело приговаривал отец невесты. – Что мы за люди, без опоздания не можем! Ну, проходите, проходите, гости дорогие!
Он старался никого не пропустить, поздороваться, обнять и расцеловать.
– Макпал! Сулу! – радостно крикнул им. – Проходите! Спасибо, что пришли!
– Пусть будет благословенно ваше торжество, жанымау Сакен. – улыбнулась Макпал. – Извините за опоздание, пробки на дорогах.
– Ничего-ничего. Все опаздывают, разве не видите?! Сулу, родная, как поживаешь? Как Акыл? Что-то не видно его...
– Спасибо, дядя Сакен. – коротко ответила Сулу. Макпал отошла здороваться с другими гостями.
Сулу незаметно и с тревогой осмотрелась, боясь увидеть среди гостей Акыла.
– Привет, Сулу! – подскочил двоюродный брат. – Что одна стоишь?
– Ой, Жасулан, привет! – она взъерошила ему непокорный чуб. – Сядешь со мной рядом? Глядишь, невесту тебе подберем какую.
– Сяду, но мне бабушку приделали в довесок, придется и ее пасти. На казахских свадьбах ведь старушек всегда больше, чем молодых девиц, какая тут невеста. Разве что за пятьдесят.
Сулу любила его за острый язык.
– У-у шайтан! Старушек, значит?
Вынырнув откуда-то, бабушка Жасулана подняла сухую ручонку, чтобы дать ему подзатыльник. Жасулан со смехом увернулся.
Сулу обнялась со старушкой.
– Мейраш-апай, отпустите его со мной?
– Да хоть навсегда, – проворчала она с улыбкой. – Еще пяти минут не прошло, а уже утомил!
– Вот так всегда, – оглядел гостей Жасулан. – Половина свадебного вечера уходит на объятия и приветствия с родственниками, в полночь еле-еле сядешь за стол и кушаешь, пока говорят тосты, минут пять танцуешь и всю ночь опять обнимаешься, прощаясь с родственниками до следующей свадьбы. Или до похорон.
– Пусть отсохнет у тебя язык и отвалится челюсть! – испуганно воскликнула бабушка. – До каких таких похорон!
– Мейраш-апай, – рассмеялась Сулу. – Никто умирать не собирается, не беспокойтесь. Ой! А это кто к нам пришла! Карашаш!
Сулу подхватила маленькую щекастую племянницу в на
рядном платье.
– Какая ты красивая! Какая ты большая! – она стала целовать ее в ямочки на щеках. – На свадьбы уже ходишь! Ты будешь сегодня танцевать?
– Буду, тетя Сулу, – покивала с готовностью Карашаш. – И песни буду петь.
– Здравствуй, Сулу.
К ним подошла мать девочки.
– Здравствуй, Саида. Какая она славная у вас. Обнялись.
Сулу еще раз поцеловала девочку и вернула матери. Запыхавшись, Макпал привела какуюто незнакомую
женщину средних лет.
– Сулу, познакомься, – довольным голосом проговорила.
– Это Маржан, из нашего аула. Наша родственница, между прочим, сестра троюродная! Раньше всех до седьмого ко лена знали, а сейчас даже троюродные братья и сестры не узнают друг друга.
– Здравствуйте, – учтиво кивнула Сулу.
– Здравствуй, дорогая! – улыбаясь женщина, потянулась, крепко обняла ее и расцеловала, выдавая в этой искренности родственную связь.
– Она маленькой девочкой бегала, когда я на парней поглядывала. А сейчас смотри, какая красавица выросла! Молодежь растет, а мы стареем, эх... Но так Аллахом предназначено: луже сохнуть, бархату облезать, а человеку увядать. И знаешь, как ее зовут? Ни за что не уга даешь!
– Вы же сказали – Маржан, – улыбнулась Сулу.
– Ну, Маржан это понятно. А называют ее – «Директор плова»! Вот как! Я как в прошлом году ездила в аул, на похороны двоюродного брата своего, там она меня и узнала. Слава о ней по аулам идет. Директор плова и есть!
– Как – директор плова? – растерялась Сулу.
Маржан застенчиво рассмеялась, обнажив золотые коронки.
– Сейчас все объясню: лучше Маржан никто плов не может приготовить. Так ведь, Маржан?
– Так, – согласно покивала женщина, – это факт. Только на троих-четверых приготовить сложно. Вкусный плов получается, когда готовишь сразу на сто, а то и двести человек.
Чувствовалось, что она гордится своим умением.
– Вот видишь! – включилась тетя. – Как в ауле случались похороны, обязательно звали ее, потому как на ближайшие тысячу километров вкуснее никто не мог приготовить плов. Вот и прозвали ее – «Директор плова». И что удивительно! Как умерла старая Несибе, говорят, что-то не по правилам сделали с ней, то ли не так обмыли, то ли голова на бок упала у нее, но все пошло наперекосяк. Комуто из старух привиделось, что порча на аул пойдет. И действительно: то и дело умирать люди стали: и старые, и молодые.
– Не смейся, шайтан! – бабушка Мейраш больно ущипнула внука. – Слушай, что умные люди говорят!
– Дада, – поддакнула Маржан. – Святая правда! За короткий срок больше пятнадцати человек умерло в ауле. Даже участковый, – ты же помнишь его, Макпал, – умер, и учительница химии. Вот надиректорствовалась я тогда!
– Помню, конечно, – печально покивала Макпал, – всех помню. На похороны бедной Сандугаш как раз и ездила. Дружили мы с детства. Старую Несибе как раз она обмывала. Вот и поплатилась. Вот вы, молодые, не верите во все это, но было какое-то проклятие.
– Конечно, проклятие было, а как же, – поддакнула бабушка Мейраш. – А что дальше, доченька? Как справились?
– Справились, слава Аллаху! Решили старики к имаму за советом поехать, – продолжила Маржан, – и велел он устроить большой ас, жертвоприношение то есть. Зарезали трех коней и накормили весь аул. Даже аким области приезжал. И с тех пор прекратились смерти, представляете? А то замучились тогда все...
– Слава Аллаху, – успокоилась бабушка. – Традиции беречь надо, не зря же они придуманы! Оступишься, и вот что бывает.
Сдерживая улыбку, Сулу вежливо слушала и старалась не смотреть на ухмыляющегося Жасулана.
– Ну что, казахи, все собрались? – голос Сакена наконец отвлек. – Тогда уж начнем!
«Вот идут молодожены, расступайтесь, гости...» Все стали подпевать.
Раскрылись двери и появились молодожены. Жених и невеста были наряжены в национальные костюмы. Остроконечное саукеле невесты было таким высоким, что смахивало на шапку звездочета. Расшитый золотом богатый орна мент на ее бархатном синем камзоле повторялся на рукавах пиджака жениха. Румяные и счастливые, они немного смущались, то и дело переглядываясь друг с другом.
– Ах, какие красавцы! Какие красавцы! – восхитилась бабушка Майраш. – Счастья вам!..
Сулу на время забыла о своих волнениях, поддавшись общему настрою.
Обряд Беташар, означавший приоткрывание лица невесты, Сулу любила больше всего: домбрист, распевая оды о красоте и невинности невесты, грифом инструмента мед ленно приподнимал вуаль с ее лица. Этот момент трогал Сулу до слез.
В центре зала, на подставке, был установлен большой, круглый поднос.
Музыкант лихо заиграл на домбре.
«Ааай– хоооу. Начинаем Беташар! Собирайся млад и стар! Жених птицу белую поймал И привел в дом божий дар! Вот красавица сноха!
Своей поступью плавна, – как бархан!»
– Сейчас невеста пресс будет качать, – ухмыльнулся Жасулан и скосил взгляд в сторону бабушки, опасаясь подзатыльника.
Та не слышала внука. Поглощенная ритуалом, Мейраш приставила ладонь к уху, чтобы не пропустить ни одного слова, и согласно кивала головой при каждой фразе.
«Поклонись свекрови, – мужа для тебя родившей, Чтобы стала ангелом она – тебя полюбившим. Чтобы сладок был чай в твоей пиале... »
Матери твоей второй, – один салем!»
Невеста сделала глубокий поклон.
Свекровь важно прошла к блюду и положила деньги. Все захлопали.
Сулу вспомнила свадьбу Айгуль три года назад. Тогда, во время этого обряда, она стояла позади невесты и каждый раз, когда Айгуль кланялась, подшучивала, нашептывая опытным суфлерским шепотом:
«Ниже кланяйся, Айгуль, ниже.»
Айгуль фыркала, еле сдерживая смех, и делала кулак за спиной, чтобы та не смешила. Хорошее было время...
«Свекру, – воспитавшему для тебя мужчину, Чтобы был он другом – за тебя заступающимся, Чтобы не было сора на твоей кошме. Отцу второму твоему – один салем!» Невеста снова поклонилась. «Золовке, – взрастившей друга для тебя, Чтоб была она – тебя превозносящей, Помогала тебе печь хлеб и варить еду, Сестре своей новой – один салем!»
Из толпы поочередно стали выходить родственники, имена которых назывались. После перечисления ближайших родственников, для экономии времени, стали называть имена супругов парами.
«Габдолле и Райхан: родственникам мужа по отцу твоему
– один салем!»
Держась за руки из толпы вышли Габдолла и его беременная жена, Райхан.
«Акылу и Сулу: родственникам мужа твоего по матери –
один салем!» – услышала вдруг Сулу и обомлела.
На противоположной стороне круга произошло какое-то движение. Впереди расступившихся гостей вышел Акыл. Он растерянно поправил очки, озираясь.
– Чего ждешь! – толкнула сзади Макпал. – Выходи, тебя ведь он ищет! Не позорься! На, возьми деньги!
Она всучила какую-то банкноту.
Сулу так растерялась, что не могла сдвинуться. Наконец, толпа выдавила ее в круг.
Акыл увидел ее. За забралом очков невозможно было понять – что он чувствует, но внимательный взгляд жены заметил, как нервно дернулся уголок рта. Зажав банкноту вспотевшими пальцами, Сулу сделала на деревянных ногах пару шагов и остановилась, не в силах сдвинуться более. Щеки горели. Акыл подошел и протянул купюру. Она чуть заметно мотнула головой. Они молча подошли к подносу и, положив деньги, снова разошлись, поспешив на свои места.
От гостей не ускользнуло странное поведение супружеской пары. Это было почти позором: выйти с разных сторон и после этого снова разойтись...
Сакен внимательно проследил за ней взглядом.
«В их доме явно покачнулся шанырак», – подумал с досадой.
Наконец, все сели за стол. Сулу заметила Акыла. Он сидел в соседнем ряду, хмурый и неулыбчивый. Акыл тоже высматривал ее. Встретившись взглядами, спешили отвернуться, но глаза помимо воли снова и снова скрещивали шпаги: Акыл
– грозно и нервно, Сулу – взволнованно и упрямо.
Проголодавшись, Жасулан принялся уплетать все подряд.
– Скоро же бешбармак будет, чего накинулся на ерунду?
– толкнула бабушка.
– Я люблю ерунду вроде устриц и икры, – ухмыльнулся
Жасулан. – А бешбармак твой мне уже надоел.
– Устрицы! Эта молодежь не только одеваться, но и кушать стала не по-нашему, – бабушка, мотая головой, пожаловалась Макпал. – От бешбармака отказывается, а кушает каких-то червей...
Сулу так передернуло от этих слов, что еле сдержала рвоту.
– Ну, Мейраш-апай! – поморщилась Макпал. – Весь аппетит отобьете!
– А что! – пожала худыми плечами бабушка. – Правду надо прямо говорить!
Расправившись с очередной устрицей, Жасулан наклонился к Сулу:
– Хочешь, я в твоего мужа устрицу кину? Или помидор,
– спросил шепотом.
– Зачем? – смутилась Сулу.
– Он же обидел тебя. Обидел ведь? Я ему отомщу.
– С чего ты взял, что обидел? Все нормально, успокойся.
– Когда все нормально, то муж с женой рядом сидят. На свадьбе Жанибека он тебя чуть ли не с ложечки кормил. А теперь вы даже не смотрите друг на друга...
– Замолчи, не твое дело, – шикнула Сулу и отвела взгляд.
– Как хочешь, – нейтрально сказал Жасулан, потянувшись к очередному блюду. – Но если вдруг захочешь, – пожалуйста.
За соседним столиком возле бородатого мужчины склонилась официантка.
– Ага, вам чай с молоком или без? – спросила она.
– С молоком, доченька, а как же, – довольным голосом кивнул мужчина. – Это ведь как, – начал он весело и громко объяснять соседу, – чай без молока – холостой чай, а с молоком – женатый. Мы, люди женатые, женатый чай и будем пить, а холостые пусть пьют холостой.
Он громко рассмеялся и неожиданно так же громко рыгнул.
– А разведенным какой чай пить? – послышался чей-то вопрос.
Все рассмеялись.
– А разведенные пусть разведенный чай и пьют, – не растерялся кто-то, со смехом отвечая за мужчину. – И пусть разводят его – чем хотят.
Сулу неприятно поежилась, сдвинув брови. Настроение снова испортилось.
...Чья-то шепелявая бабушка, сидящая напротив, рассказывала Мейраш-апай о какой-то другой свадьбе у крутых родственников.
– И когда наштупил обряд шашу, предштавляешь, Мейраш! Вмешто конфет и монет штали бросать чистое золото!
– Да ладно тебе, – недоверчиво скривилась бабушка Мейраш. – Сейчас такие конфеты стали выпускать, что на золотые монеты похожи. Померещилось тебе, старая!
– Клянусь Аллахом! Шама видела, не вру!..
– Да ладно тебе, ешь бешбармак. Сулу, уж не мой ли внук там отплясывает?
– Он-он, – с улыбкой ответила Сулу. – Хорошо танцует.
– Да, танцевать он умеет. Это тебе – не работать. А ты чего не танцуешь, милая?
– Голова болит, Мейраш-апай, – прикинулась Сулу. – Может, попозже...
– Попозже... Не от того ли голова разболелась, что от мужа далеко сидишь? – спросила лукаво.
Зардевшись, Сулу промолчала.
– А теперь – лезгинка! – громогласно объявил тамада. – А
ну, выходи, кто может!
Многие одобрительно крикнули. Лезгинка была излюбленным танцем на казахских свадьбах. В отличие от других, где плясали все, кому не лень, она требовала знания определенных движений, поэтому не всякий решался выйти в круг: стремительная и зажигательная, задорная и своенравная, лезгинка считалась мерилом танцевального мастерства, и тем, кто демонстрировал его, доставался особый почет и уважение гостей.
Заиграла музыка.
В круг выбежал паренек невысокого роста. Выкрикивая
«Асса!» и лихо двигая ногами, он стал кружиться и приглашать глазами партнерш.
Из толпы вышла девушка в коротком синем платье и пиджаке. Не попадая в ритм, она смешно вертела бедрами на манер танца живота и безуспешно пыталась догнать парня.
– Выпила лишнее, наверное, – недовольно проговорила тетя Макпал.
– Не говори! – поддержала Мейраш, с прищуром вглядываясь в танцующую. – Лучше бы не позорилась... В наше время кто бы такое позволил себе! Может, ты станцуешь, а?
– повернулась она к Сулу, вперив пытливый взгляд.
– А ведь правда, Сулу, – заулыбалась Макпал. – Скинь с себя печаль, развейся! Уж тыто умеешь танцевать, я знаю!
Сулу помотала головой. Она хотела привычно отказаться, запирая себя в удобной и надежной норе, – подальше от внимания остальных.
Но тут что-то изменилось. Как будто в темноте зажегся долгожданный свет, указывая правильную дверь.
Внезапно ей подумалось, что глупо, глупо прятаться и зажиматься. Она возненавидела себя за нерешительность. Этот танец мог стать экзаменом ее смелости, вызовом всему неприятному, что оставалось за спиной, даже небольшим подарком тому чувству, которое она прятать не собиралась.
Сулу вспыхнула от досады за эту зажатость, за щепетильность и мягкотелость. В ней вспыхнула догадка, что жить не так, как она желает, – измена самой себе!
Именно сейчас, в эту секунду, она окончательно решила, что со старым покончено. Ей вдруг страстно захотелось войти в новую судьбу именно так: в лихом и веселом танце, а не плача и горюя. Ворваться туда – назло стеснительности, а может, – назло самой себе! Танцевать, смело и прямо, а не виновато глядеть перед собой. Танцевать – как жить! От крыто и честно!
Она поднялась так резко, что напугала Мейраш.
Мир сузился до танцевального круга. Она стала решительно пробираться к танцующим, больше всего боясь растратить эту смелость до цели.
– Асса! – крикнул паренек, заметив Сулу.
Красиво вскинув руки, она приподнялась на носочки и поплыла по кругу так плавно, будто ветер понес легкую мантилью над зрелой пшеницей...
Она хотела станцевать так, как учила бабушка Сулия. Она это видела и в Грузии, на концерте, устроенном для участников фестиваля. Это был нежный и страстный полет женщины, кокетливо уворачивающейся от чувственного натиска мужчины. В этом танце женщина была нежной, мягкой и гордой, но не вульгарной.
В какой-то миг ей даже показалось, что находится в Тбилиси, что на нее откуда-то с любовью смотрит Ираклий, и это раззадорило еще больше. Она снова стала Шарбану, кружась в счастливом танце с Джурхой. Любовь и танце вальный азарт завладели ей.
– Браво! Браво! – слышались крики.
Сулу не чувствовала усталости. Лица хлопающих ей людей расплылись в общее пестрое и шумное пятно. Она даже не видела своего партнера, но вдруг...
Спинным мозгом почувствовала: что-то изменилось. То ли одобрительных хлопков стало больше, то ли слетевший с партнера холодок обжег лицо. Она подняла голову и встретилась с напряженным взглядом Акыла.
Раскинув руки по орлиному, он влетел в круг, вытесняя танцора. Паренек еще проплясал малость, для приличия, и уступил круг, хлопая им.
Сулу споткнулась, испугавшись сначала. Потом призвала всю смелость и продолжила свой полет.
Это был танец дикого голубя и беркута.
«Ты моя, только моя!» – Акыл пытался подрезать ее стремительным движением.
«Я ничья! Я свободна, и лишать меня этой свободы ты не в силах!» – парировала Сулу, вырываясь из плена.
«Ты изменила мне! Я растопчу тебя и подчиню!» – жестко выплясывали ноги мужа.
«Я была честна с тобой. Не прятала ничего от тебя. Что еще?» – нежно говорили руки.
«Но я люблю тебя! – припадал на колено Акыл. – И просто так тебя не отдам!»
«Прости. Прости, но я люблю другого.» – отворачивалась
Сулу, пряча лицо за красивой кистью.
«Тогда не жди пощады!» – говорил тяжелый взгляд Акыла.
Этот взгляд выталкивал ее из танца, лишая свободы и любви, а может, и жизни.
Он подчинял ее и, напирая, обвинял.
Это был не взгляд, а еще одна пощечина оскорбленного самолюбия мужчины.
Найдя в себе силы, она ответила мужу прямым, долгим взглядом, дав ответную «оплеуху», и поспешила на свое место, еле сдерживая слезы...