Валери

Валери рисовала.
Сквозь открытое окно в мастерскую ветер доносил звуки приближающейся грозы. Легкий зеленый тюль шелестел, словно за ним прятался шепчущий призрак. За окном, внизу, бушевало море. За окном острые молнии распарывали черные подушки туч. За окном бушевала непогода, и ветви насквозь промокшей груши сиротливо скребли по стеклу.
Валери рисовала – самоотверженно, самозабвенно, как будто в последний раз. И на ее картине не было ни грозы, ни туч. Дождь закончился, и солнечные брызги сверкали на сочных зеленых листьях, на изумрудной траве и мокрых камнях. Море было спокойным, оно безмятежно похрапывало, и ленивые волны сонно натыкались на берег. Легкие перья разорванных грозой облаков плыли в бирюзовом небе, таком бездонном, что взгляд тонул в нем. А на горизонте, на тонкой линии, которую было практически не видно, гордо реяли белоснежные паруса. Это был мир, который она видела сейчас. Сквозь тучи и холодный ливень, в котором не было ни единого проблеска света, она видела надежду. Белый парус качался на волнах, он был еще далеко, но несомненно, когда-нибудь, парусник достигнет спокойной гавани и останется здесь. Это была надежда.
Валери рисовала, ее сердце билось спокойно, впервые за много дней. И только зеленые глаза сияли лихорадочным возбуждением.
Горячие облачка мятного пара поднимались над кружкой чая. Иногда, отвлекшись от работы, она делала глоток, а затем кисть снова продолжала танцевать по бумаге, оставляя за собой шлейф радужных цветов. На этой картине сияло счастье, то, которое жило в сердце художницы в этот самый миг. Казалось, что нарисованный воздух пахнет озоном, нарисованные чайки пронзительно кричат, а нарисованный зеленый тюль по-настоящему шелестит от легкого ветерка.
Это была важная работа, одна из самых важных в ее жизни. Быть может, последняя, этого Валери не знала. Это был сегодняшний день.
В этот день не произошло ничего примечательного. Но ценность заключалась не в этом. Просто такие дни, как сегодняшний, художница умела ценить.
Она нанесла последний мазок на поверхность нарисованного моря и торжественно отступила на шаг назад. Вот теперь все готово. Теперь осталось только немного подождать.
На следующий день Валери снимет холст с подрамника и отнесет в галерею, где он займет свое место среди дюжины других картин. Их мало, но каждая – особенная. Каждая картина – это еще один день. Их следовало хранить, как сокровище.
Солнечные брызги сияли на ветвях нарисованной груши. Они казались настоящими. Теплыми. Живыми.

Перед сном Валери всегда проходила по галерее и закрывала картины драпировками. Нет, она не боялась, что кто-то увидит их, подкравшись в ночи и заглянув в одно из больших окон на противоположной стене. Вернее, она не боялась, что их увидит КТО-ТО. Нет, все не так, все гораздо хуже. Их могло увидеть ЧТО-ТО. И ему не требовалось смотреть в окно, оно просто приходило и ВИДЕЛО. Но Валери наивно полагала, что ОНО не сможет причинить вреда ее сокровищам, если их спрятать.
У НЕГО не было имени и не было лица. Вернее, лицо было. Художница много раз пыталась его нарисовать. Но эти картины не украшали галерею. Они хранились в черной папке, в книжном шкафу, между томиком Эдгара По и папкой с больничными счетами. Эти рисунки она никогда не доставала в такие дни, как сегодня. Иногда ей хотелось их сжечь, но что-то ее останавливало. Это лицо было слишком живым, оно смотрело на художницу сквозь бездну темных измерений, смотрело прямо внутрь ее. Валери казалось, что безопаснее держать его там, так она, по крайней мере, знала, где ОНО сейчас. Но конечно ОНО не подчинялось художнице и не было заперто в черной папке. И от НЕГО приходилось прятать картины.
Это был ритуал, после этого можно было выпить еще чашку чая и лечь спать, слушая, как шумит прибой, шуршат листья или дождь барабанит по крыше.
Утром она первым делом отдергивала драпировки, чтобы убедиться, что все на месте. И жизнь продолжалась дальше.

Самая ранняя пропала первой. ОНО предпочитало съедать ее в первую очередь.
Прежде, чем открыть очередную картину, Валери всегда настороженно замирала и прислушивалась. Тогда ей казалось, что она может услышать звук цвета, понять, насколько ясно он звучит, нет ли фальшивых нот. Сегодня звук показался ей слабым. Руки дрогнули, и пальцы свело судорогой, когда она дотронулась до тяжелой черной ткани. Сделав глубокий вдох, Валери открыла картину.
Полотно было чистым.
Они смотрели друг на друга, Валери и белый лист. Его белизна оглушала своей тишиной, она звенела, как зуммер над ухом, прорезая уютную атмосферу солнечной галереи. За спиной художницы солнце, мигнув, стало бледнеть, воздух показался ей ощутимо прохладнее, чем минуту назад. Ветер, взвыв, промчался по галерее, прогнав мимо застывшей девушки клочок старой газеты. В зале щелкнули часы, и маятник начал гулко отбивать семь тридцать, и этот звук приближался, будто кто-то шел в направлении галереи тяжелой бронзовой поступью.
Это был сигнал. Валери бросилась к следующей картине и отдернула занавеску. Картина выцветала, было слышно шипение краски, которая растворялась, словно на нее капнули кислотой. И следующая тоже выглядела не такой яркой, как вчера, и следующая.
Перед последней картиной Валери остановилась. Сделала глубокий вдох. Открыла.
Парусник исчез с горизонта. Вместо белых облачков, над морем плавали мутные серые тучи. А яркие брызги превратились в хмурую мокрую слякоть. Только призраки солнечных лучей все еще блуждали по картине, обещая надежду.
Валери закусила губу и закрыла глаза.
Все ясно. ОНО опять пробралось сюда. ОНО питалось цветами, поглощало их, словно сырое мясо. ОНО крало образы и дорисовывало свои собственные, наполняя ее галерею безысходностью. И что самое страшное, ОНО украло ее картины! Художница стояла с закрытыми глазами, пытаясь отчаянно вспомнить, что же было нарисовано на той, ранней. Она знает, она помнит, да, она же еще вчера отлично помнила тот день, каждую деталь!
Но память смеялась над ней. Потому что ОНО украло и ее тоже.
Валери открыла глаза и задернула драпировку.

Галерея была пустынна и темна. Все картины открыты, но от них на холстах оставались только призраки линий. Сегодня пропала вторая картина.
Вечером накануне Валери тщательно проверила все окна и двери, задернула все шторы. Ночью ее несколько раз будил странный шорох, доносившийся из галереи. Она его слышала, но не могла встать, ноги отказывались ее слушаться. А в это время ОНО пожирало ее творения, ее память, ее мысли и чувства. Художница не могла вспомнить, что было изображено на втором холсте.
Так было и в прошлый раз. Они будут исчезать один за одним, пока не пропадут все.
Утром она обнаружила на столе чашку остывшего мятного чая. Валери не помнила, когда успела его заварить и зачем это сделала, ведь она не любит мятный чай, а пьет только крепкий черный кофе. Плотно закрыв окно, за которым была отвратительная дождливая погода, художница закурила, с удивлением обнаружив, что кто-то убрал из кухни пепельницу. Странно… ведь пепельница всегда стояла здесь.
Она бродила по галерее туда-сюда, слушая завывание ветра. На картинах оставалось все меньше цвета. Они казались такими же серыми, как мир вокруг, как пустота, воцарившаяся в ее душе. Это все ОНО.
Сегодня она достала черную папку из шкафа, взяла в руки уголь и продолжила рисовать. Это была уже не картина с солнечными брызгами, тут не было места ни солнцу, ни радости, ни щемящему восторгу полета. Только резкие страшные линии, гротескные, ломанные, будто их сбросили со скалы на острые камни. В них почти не угадывалась форма. Но Валери чувствовала, как изображение смотрит на нее. Не улыбаясь злорадно, не с гримасой гнева, а просто глядит во все глаза. Сколько их, этих глаз?
ОНО заставляло художницу писать портрет чернотой снова и снова. Пока она не стерла пальцы, пока кожа не пропиталась углем насквозь.
А потом Валери пошла в галерею и обнаружила, что картины продолжают таять. Яркой оставалась только эта, последняя, но тучи на ней сгущались. Художница стояла перед полотном час за часом, вглядываясь в него, как близорукая, она пыталась увидеть парусник. Будто он не пропадал вовсе, а просто уплыл дальше, к горизонту. Надежда не могла исчезнуть. Надежда всегда есть. Она есть, надо только ее увидеть!
Но надежды не было.

Когда пропала предпоследняя картина, Валери была в галерее. Она давно уже сидела здесь, но не могла вспомнить, сколько именно. Ночь, а может быть две или три, она бродила по дому, точно призрак. Картины таяли, она слышала, как они испарялись с жалобными стонами, как они звали ее, пытаясь зацепиться в памяти тонкими коготками. Этот шорох рвал ей сердце.
А еще Валери слышала сытое урчание ЕГО. Хотя вряд ли сытое. ОНО всегда было голодным, просто отступало ненадолго, впадая в спячку. Ей было безопасно находиться в галерее. Жизни художницы ОНО не угрожало, ЕМУ нужны были картины. Но только эти картины и были ее жизнью. Маленькими кусочками ее жизни. Днями, когда она по-настоящему жила, а не проводила в беспамятстве час за часом, бродя по пустым коридорам и слушая завывание ветра. Одна картина – один день. Их было так немного…
Теперь осталась только одна. Художница уже не пыталась отыскать парусник. Солнце исчезло с холста, уступив место тучам цвета извести. Вот-вот должна была начаться страшная буря. И она уже чувствовала на своем лице брызги злого соленого моря, слышала, как в небе собирается гром и заряжаются электричеством молнии. Осталось совсем недолго.
ОНО смотрело на нее. Валери не отводила взгляда от картины.
Это такая игра. Как в детстве. Кто первым отведет взгляд, то проиграет.
Только в этой игре проигравший умрет.

Заплесневевшая кружка с остатками мятного чая полетела на пол. Она ненавидит мятный чай! Кто пьет его постоянно в ее доме? В комнате было накурено, может быть, это курила она, а может, нет. Валери не вполне понимала, одна ли она здесь. После того, как пришло ОНО, все стало слишком неоднозначно.
У кофе был вкус кипятка. Потому что кофе закончился еще позавчера. Сигареты тоже. Или все это должно закончится только завтра?..
Валери смотрела в зеркало. Только в зеркале была не Валери.
Опухшие красные глаза, серая землистая кожа, чернота под веками, сбившиеся в колтун длинные рыжие волосы, черный халат, испачканный какой-то липкой дрянью – все это была она. Но ее черты менялись, искажались, становились другими.
Ее глаза превращались в черные бездны неузнавания. Нет, это была не Валери. Из зеркала на художницу смотрело ОНО. В его глазах не было ни капли чувств, ни искорки эмоций, только холодная пустота, как на ночном кладбище или на самом дне Марианской впадины. Это были мертвые глаза. И вся она превращалась в тлен. Волосы покрывались коркой седины, губы трескались, расползаясь в страшной ухмылке, и из трещин текла кровь.
В этом лице не было ничего человеческого. Это вообще не было похоже на лицо. Такое можно увидеть только в кошмарах. В тех самых, от которых ты не просыпаешься.
Это лицо она рисовала уже много дней.
Когда ты очень долго пытаешься придать чему-то форму, оно принимает форму тебя.

Она сидела в темной галерее. Света не было, может быть, ветер порвал провода, но она не знала, потому что уже давно не выходила наружу.
В темноте последнюю картину было почти не видно, все ее цвета слились в один черно-серый. Но еще можно было разобрать контуры открытого окна и ветки груши и… и… Кто нарисовал все это? Кто создал эту картину, которая гипнотизирует взгляд, заставляя часами вглядываться в открытое окно на холсте?
Она не узнавала ее. Она не помнила.

Кажется, прошла всего секунда. Но когда она открыла глаза, в окно густой жижей сочился холодный серый рассвет. Драпировка была задернута. Это она закрыла ее? Или ОНО?.. Или…
На этой картине было море. Там было солнце, пусть даже и невидимое. Там к горизонту мчался белый парус. Там шелестели листья груши, пел ветер и по небу скользили облака. Там была… там было… что-то важное… что-то, что ей сейчас было очень нужно, потому что если она не увидит… потому что…
Зверем бросившись на стену, она вцепилась длинными грязными ногтями в драпировку и сорвала ее с карниза.
Картина была пуста.
20.07.16