Иду вечером по черному блюзовому нагретому асфальту, шагаю между оставленными ящиками из-под фруктов и опорожненными бутылками — прямо, не сворачивая, ползу по своему маршруту под готовящимися ко сну высотными домами в сторону станции глубокого залегания «Лавлино». Ветер. Дует и пропадает. Один раз обдул меня и сразу все. У меня был лучший друг и куда-то делся, говорит он. Ты не видел моего черного друга? Такой, весь шуршащий и слегка помятый — нет, говорю, не видел. Понятно, говорит ветер, жалко. Вот жалко, а. Вот блин. Он взвивается вверх, покидая пределы жилого массива, расталкивает облака и забивается где-то между них реветь, оставив после себя только сухонькую пиктограммку на чьем-то треснутом экране, которую чей-то отполированный эволюцией thumb смахивает влево, и кто-то усталый только пожимает плечами — ну, пасмурно так пасмурно, ну, осень так осень.
Мой путь лежит мимо разобранных рыночных палаток, в сторону вентиляционных шахт метро, высящихся на фоне закатного неба, засасывающих в подземелья воздух и аккумулирующих у своих подножий битое стекло, вареную кукурузу, мрачных представителей субкультур и юркие невысокие силуэты маршруточных зазывал. Розовая вывеска «Студия маникюра Лены Лениной» и уходящие от нее вверх застекленные каждый по своему дизайну балконы смотрят на меня вопросительно. Че ты встал, как бы говорят они. Че, никогда не видел девушку без мейка? Че такое, продолжают они, помедлив. Нормально я выгляжу? Нормально все?
А помнишь, Лен, говорю я, как бы игнорируя вопрос, помнишь, ты раньше писала? Сколько у тебя книжек вышло — одна, две? Помню, я взял одну в «Библио-Глобусе» — мы бродили там с моей подружкой — я не могу сказать «девушкой», потому что формально мы еще не встречались — в общем, ходили там в поисках какого-то унылого учебника по одной из инженерных дисциплин, ей было скучно, мне было скучно, я давно исчерпал темы для разговора, и моим единственным спасением было то, что в книжном магазине необязательно постоянно разговаривать, можно сделать как бы отсутствующее лицо, как бы стеклянный взгляд и просто идти между стеллажей, как бы вглядываясь в сумрак современной русской словесности — так вот, Лен! — в какой-то момент мне стало совсем не по себе, и я чисто ради фана схватил с полки «Бестселлеры» твой маленький аккуратненький томик. Вот хоть убей, не помню ни обложки, ни названия, но помню, что на первой же странице мне попалась какая-то фраза, над которой мы с подружкой начали безудержно ржать, просто-таки покатываться со смеху, она тут схватилась за живот, ааа, говорит, меня щас разорвет, я ее так слегка приобнял и как-то сразу атмосфера разрядилась, и стало легко. Потом мы с ней стали встречаться, и где-то год провстречались. И вот сейчас, Лен, продолжаю я, глядя на горящую слабым светом грязноватую вывеску, в которой гудит подызносившаяся проводка, — и вот сейчас я снова тут, болтаю с тобой, вместо того, чтобы устраивать свою личную жизнь.
Откуда-то с верхних этажей, из департаментов высушенных ногтей, с распахнутых в сторону центра многоквартирных пластиковых ресниц, на мою голову срывается несколько разных по температуре слезинок. А ты думаешь, мне легко, вступает она, слегка наклоняясь над моей фигуркой и роняя вдоль фасада прядь густых оптоволокон, ты думаешь, я всегда буду молодой и успешной? Нет, Ваня, мне, конечно, очень приятно, что ты меня помнишь, но, при всем уважении, однажды я стану старой и некрасивой, и никому не будет интересна моя личная жизнь, и никто не будет хотеть ноготки как у меня, ах, и ты понимаешь, что мне нужен будет кто-то, кто понимает, кто-то, кто принимает— ты слушаешь?
Я отвлекаюсь, я отстраняюсь, усилием воли возвращаю фокус на пластмассовые буквы, подмаргивающие светодиоды, подпрыгивающие пылинки в искусственном луче, подрагивающие железные заусеницы проводов в наступившей ночи, я отступаю к метро, все еще озираясь на скукоженную вывеску, которая в трио с тонкой луной и понурым светофором создает переменчивое асфальтовое пятно. И, когда я окончательно отворачиваюсь, уголовляясь в моем пути на север, в центре этого пятна, среди окурков, оберток и более мелких, безымянных кварков урбанистического мусора, появляется черный целлофановый пакет из супермаркета. Луна зевает, условно закрывшись обрывком облака, светофор взрывается зеленым, у круглосуточного магазина стартует самодельный арабский суперкар.