ДОЛГО И СЧАСТЛИВО
Посмертные записки верной собаки.
Ранним утром он прокрался на кухню и напрасно обшарил шкафчики.
Давно уговаривала его бросить курить, а он отмахивался.
Не узнаешь, чем пахнет земля после дождя, и как идут дожди, и чудно различать это за пылью и гарью огромного города. И множество других запахов, будто каждый раз заново открываешь мир.
Когда привел ее, прислушался к моим советам.
А теперь напрасно искал на кухне.
Не нашел и вернулся.
Склонился над кроватью.
Я не подглядывала, но видела в щелочку.
Светлые волосы разметались по подушке.
- Будто застывшие струи водопада, - сравнил он. – И благословенны камни, омываемые этими водами. Был бы я таким камнем…
А у меня короткие, но густые волосы, они защищают от зимней стужи.
- И персиковую кожу лица не обезобразили морщины, - вгляделся он.
Отсутствие морщин сродни чистому листу, на котором жизнь не оставила отметин.
- Морщины разгладил бы губами. Жесткими и шершавыми губами, что могут исцарапать и покалечить, - придумал хозяин. - Нет, излечил бы воспаленным дыханием.
Прикрылся ладонью, чтобы не обжечь.
Сочинитель, как насмешливо дразнят его немногочисленные наши знакомые.
Тогда шерсть моя топорщится, а в горле зарождается утробное рычание.
Одеяло сбилось, как ему не надоест любоваться?
Хрупкая шея, тоненькие ключицы, безволосые холмики с черной вершиной.
От терпкого запаха духов першит в горле, и слезятся глаза.
Мне показалось, что сердце его проломило ребра.
Мускулы мои взбугрились, помогу, если позовет.
Не нуждается в моей помощи.
Женщина услышала хруст и насторожилась.
Одной рукой прикрыла бедра, другой грудь.
Будто оттолкнула хозяина.
Потом с головой укрылась одеялом.
Столкнула его в пропасть. Искалечили камни на дне ущелья.
- Когда привел тебя, комнату озарило. Этого свечения хватило на всех, - однажды признался он.
Фальшивой, лживой улыбкой встретила она это признание.
Будто придумал, что девчонки звонко ударили каблучками, а парни встопорщили петушиные гребни.
- Да, - вспомнил обо мне. – Разве ты ее укусишь?
И снова забыл о моем существовании.
- Но постепенно наползли тучи, – поспешил сказать, пока она не проснулась. Если услышит и согласится, хлынет дождь.
- Но тем сильнее согревает меня твой огонь, - оправдался он.
- Вставай, родная, - прошептал мужчина.
Интересно, когда успели породниться?
Шепот его обернулся ревом труб и грохотом барабанов. Лапами зажала уши, но все равно едва не оглохла.
- Ее тело прекрасно в своей наготе, - недавно признался он. – Прекрасное роднит. Не существует других женщин. Они смешны и уродливы.
Губами исследовать каждую складочку, каждую извилину. Испить сладкий и сладостный сок. Наслаждаться, но так и не насладиться.
Словно вбивал гвозди, я извивалась и корчилась от боли и унижения.
- Вставай, родимая, - усугубил свою вину.
И зажмурился, чтобы не ослепнуть.
Странное поведение, втихомолку разглядывал ее, а теперь отвернулся. И заранее оделся, раньше не стыдился наготы.
Разбивая ноги на щербатых половицах, разбиваясь о стены, подобрался к окну. Лбом прижался к стеклу, остудить жар.
Дождь посек листву, осень пришла внезапно и неистово.
Я тоже зажмурилась.
Наверное, так надоел ей, что приказала отвернуться.
Стекло зазвенело под грузом его отчаяния.
Не только зажмурилась, но заслонилась лапой.
Ранее донимали меня любовной игрой. И мне не укрыться в крохотной квартире. Невольно изучила правила этой игры.
Встречались в одежде, и медленно, так медленно, что уже невозможно противиться желанию, помогали раздеться.
Наверное, так пахнет в хлеву или на конюшне.
И хозяин, когда уже не мог сдерживаться, рвал неподатливые пуговицы и выламывал молнии.
- За это будешь наказан, о, наказан, наказан…, - шептала она.
Распухшие ее губы похожи на подгнившие половинки неведомого плода. Языком он раздвигал эти половинки. Или по склонам холмов карабкался к черной, разбухшей вершине. Или долго и подробно блуждал по равнине живота, все ближе подбираясь к источнику.
К сладостному источнику, однажды заявил он.
Истомившись, жадно приникал к нему.
Но осенние холода, кажется, остудили их пыл.
Или он посчитал ее изнеженным тропическим цветком, а она поверила сказочнику.
- Можно, - разрешила ему.
Я снова вгляделась.
Медленно и осторожно, чтобы не полопались жилы, оглянулся на ее зов.
Одни женщины встают, будто ночью сражались с нечистью, однажды просветил он меня. Волосы всклокочены, по лицу размазаны тушь и краска, на животе вмятины, груди свисают выжатыми бурдюками.
От таких скрываешься в ванной. И там долго отдираешь грязь своего воображения.
Другие пытаются привлечь непристойными жестами. И почти невозможно выжить в застенке.
Некоторые завлекают умными намеками. Тронешься умом, но так и не разберешься в хитросплетении пустых слов.
Свою, единственную – так назвал ее – нашел он около вокзала.
Где хлоркой напрасно пытаются извести стойкий кошачий запах.
Явилась из другого мира, почудилось ему, из другой вселенной и не знает, как вести себя в незнакомой обстановке.
Сначала огородил ее невидимой стеной, чтобы избавить от пытливого надзора.
Или она как та купальщица заслонилась распущенными волосами.
А он с такой ненавистью осадил соглядатаев, что те поспешно ощупали одежду. Все ли на месте, застегнута ли ширинка.
- Если…, - подобрался и поздоровался он.
Она разобралась в куцем слове.
- Перед женщинами плащи и сердца в грязь! – провозгласил он.
И она разрешила швырнуть.
- Любую твою прихоть, любое желание!
Она милостиво кивнула.
- Помнишь, любовь беспощадно подобралась, написал провидец!
- Жажда,- поправил полузабытого писателя. – Я погибал в пустыне, но набрел на оазис, если не позволишь напиться…
- Да, - позволила она.
Хриплый голос, тоже пересохло горло.
- Светит солнце, пока светит солнце…, - неосторожно очертил он границы их существования.
И пришла осень.
-Можешь обернуться – разрешила она
В строгом костюме, прикинувшаяся деловой и недоступной, так легче оттолкнуть и уничтожить.
Утром, не сдержавшись, склонился над ней.
Она выдержала эту прощальную пытку, прикинулась спящей.
Летом он одел и украсил ее, сопровождал и терпеливо маялся по бутикам и магазинам.
И устроил секретаршей к бывшему однокласснику, его знатная контора расположилась в центре города.
Но она замерзла на севере.
- Обещал увезти меня на сказочные жаркие острова, - укорила обманщика.
Почудилось, что из магазина выкинули гнилые продукты.
- Дворец на берегу океана, - напомнила она. – И чтобы пальмы в саду, и райские птицы на лужайке, и туземцы с тамтамами.
Нет, не надо туземцев, предпочитаю белых поклонников.
Губы ее сошлись в тонкую полоску, глаза нацелились двумя стволами.
Даже бродяги побрезговали копаться в гнилье. В удушающем смраде задохнулся город.
Напрасно хозяин пытался удержать ее распростертыми руками.
Распяла и приторочила к перекладине.
- Ты не возведешь дворец. – Нацелилась и замахнулась.
- Когда-нибудь? – откликнулась на его немую мольбу. – Жизнь коротка, глупо и бессмысленно откладывать на потом.
С пробитых ладоней кровь скатывалась на землю, оставляя проплешины.
Отравила его кровь, и уже ничего не вырастет на мертвой земле.
Потом, когда он угомонится, когда обессилит и забудется беспокойным сном, залижу эти раны.
Хозяин не сразу распознал приторный запах крысиного яда.
- С тобой напрасно потратила несколько месяцев жизни, - укорила напоследок.
Дверь скрипуче затворилась.
Дергался и извивался на пыточном ложе.
Потом вырвался, остались окровавленные куски мяса.
Я хотела задержать его. Запах смерти не спутать ни с какими запахами, а он не почуял, оттолкнул жестоко и безжалостно. Носок ботинка вонзился в ребра.
Можешь убить, но только останься!
Но лишь разбилась о закрытую дверь.
Заплакала и завыла, прохожие насторожились и затаились.
А хозяин не внял предупреждению.
Напрасно пытался пробиться в контору бывшего одноклассника.
С крепостной стены лили вар и сбрасывали камни, а ворота стерегли дюжие бойцы.
В очередной раз вышвырнули его, лицо изуродовали синяки, клочьями повисла одежда.
Праздные зеваки одобрили боевой их настрой.
Если бродяжка посчитает себя господином, то им не поздоровится. И рухнут вековые устои.
Сам виноват, не обеспечил скромный достаток.
Много ли им надо, достаточно, если муж возвращается домой. В любом состоянии. Пусть бездыханным трупом валится у дверей, втащат его. Разденут и обмоют, уложат на супружеское ложе. А когда очнется, опохмелят больного и убогого.
А если замахнется, облобызают бьющую руку.
Насмешками проводили отчаявшегося человека.
И вроде бы ничего не изменилось в мире.
Теперь и немедленно, возжелала предавшая его женщина, рабочие расчистили строительную площадку, принялись возводить дворец.
Но смердела земля, напрасно выжигали ее огнем.
Потом притерпелись к запаху, человек везде выживет.
- Не выживет, - не согласился хозяин, все потеряв, проиграв и отчаявшись.
Сначала крался около домов, со стен срывались камни и шрапнелью разлетались у ног. Потом пробирался краем дороги. Водители проклинали и грозили. Потом прошел минным полем, но чудом миновал растяжки. Попал в чумный барак, но, кажется, не заразился. Корабль разбился на прибрежных скалах, но его выбросило на песок. Спасся в горящем доме, в извержении, в хаосе братоубийственной войны.
- Не выживет. – Вернулся умирать в опустевший дом.
Мы вместе, мы навсегда, подползла и обняла самого близкого мне человека.
Даровала ему свое тепло.
Как свеж и вкусен запах разнотравья, как нежна и ласкова земля. Как неистребима жизнь, даже выкошенная под корень опять зеленеет она упрямыми всходами. Как свежи и бодрящи утренние туманы. Как чудно восходит солнце.
Уговаривала и прижималась. Пусть трещат и лопаются изломанные ребра.
Одаривала запахами луга и возрождения.
Тепло мое и надежда переливались в него.
И уходили смерть и отчаяние.
Но иссякала жизненная моя сила.
И перед тем, как забыться, успела подумать: теперь выздоровеет, и будет жить долго и счастливо.
Долго и счастливо, попрощалась с ним.
Август 2016.