Под вечер я люблю сидеть на красном стуле в саду и любоваться нашим ухоженным газоном с двумя клумбами. Газон вчера покосили, так что вид чудесный.
А потом я гляжу вдаль на ближние высокие березы и дальние чернеющие в закатном солнце сосны. И приходят в голову разные мысли. Иногда - всем известные мысли и мне самому известные, но подуманные как-то иначе, по-новому. А иногда- неизвестные. И даже еще не мысли, а только их зачины, их облако, их туманность.
И вот туманность эту хочется записать, дабы не забыть на следующий день.
Вот и сейчас, глядя на дальний лес и светлое ранневечернее небо, когда на сердце и в голове спокойно и пусто, но пусто такой пустотой, из которой рождается новая мысль или новое чувство, мне подумалось как же так? Ничего ведь не было, откуда взялись эти необычные и сложные чувства, которые так трудно бывает выразить точно? Откуда? И мне вспомнилась древняя мысль, которая никогда не была мне близка и не очень была понятна. Мысль о том, что человеку надо познать самого себя. Что ему надо заглянуть в себя.
Вот это самое заглянуть мне было не понятно. Что значит заглянуть? Куда? В какую часть самого себя? И как это сделать?
Предполагалось, то, что меньше надо смотреть на окружающие предметы и думать о них, а больше вглядываться в собственные чувства и мысли. И пытаться в них, в чувствах и мыслях, разобраться.
Мне это было непонятно. Я пробовал и у меня ничего не получалось. Не только толковых мыслей не возникало, в которые надо вглядываться, но даже и просто связных.
А если что-то путное приходило в голову, то приходило в голову либо от внешних предметов, либо и без них, но не тогда, когда я невесть куда вглядывался, а невзначай, неожиданно, на пустом месте. Ни с того, ни с сего.
Как же так, думал я? И вот, что пришло мне в голову, когда я смотрел на чернеющий вдали лес.
Мы не можем заглянуть в себя прямо. Нет не можем. Не получается. Но можем пойти на хитрость. А хитрость состоит вот в чем.
Есть предметы, которые могут нам помочь. Они, как зеркало. Глядя на них, мы можем взглянуть на самого себя.
Как это?- спросите Вы. Попробую объяснить непростую мысль.
Вот- дальний лес. Я смотрю на него долго и ни о чем не думаю. Ни о себе, ни о лесе. Я смотрю долго, а потом отвожу взгляд и вслушиваюсь в самого себя. И, иногда, не всегда, но иногда что-то начинаю понимать. То, что не понимал раньше. И то, что касается меня самого.
Не обязательно смотреть на лес. Может быть, на облака. Или на гору. Или на костер. Или на ветхий деревенский дом. Чаще всего на что-то, что связано с природой. Что является частью природы.
Такие предметы можно еще назвать иначе- посредники. Вполне можно так назвать. Ибо посредством них мы можем заглянуть в самих себя. То есть поступить согласно древней мудрой рекомендации. Прямо заглянуть не можем, а посредством них - легко.
Выходит, Сократ(или Платон?) прав! И надо познавать себя. Только вот не растолковал он нам, как это сделать. И каждый, в меру своих сил и ума, пытается осуществить эту работу самостоятельно.
И мое маленькое размышление- не более, чем одна из милллиона таких попыток.
Куда же ты ушла, дружок?
Калитка ветхая открыта.
И легонький с утра снежок
Отметит милый сапожок
Набойкой кованой подбитый.
Тебя и сад узнает наш.
И пес соседский устаревший.
И огонек печи сгоревший.
И на комоде карандаш.
Так где же ты, дружок, сейчас?
Тебя я ждал в ночи февральской.
Фонарь, хотя бы мало-мальски,
Тебя бы осветил как раз.
Но позабыла ты про нас.
Тебе до печки дела нету
И ни ответу, ни привету
Который день, который час.
Куда же ты ушла, дружок?
Стучит в мое окно синица
И будто слышу голосок…
Поземка легкая резвится.
А теперь несколько слов хотелось бы сказать от автора. Впечатления мальчика, едва подростка – это одно. А мысли человека прожившего уже бОльшую часть своей жизни изрядно повидавшего и помыслившего- совсем другое. Мальчик почти ничего не придумывает: все так и было, как он рассказывает. Но только в рассказе его, в основном одна сторона. А есть, ведь и другая.
Поговорим об учителях. Да. К ним не испытывали любви. Это так. Но, правда и то, что относились к ним, за редким исключением с уважением. Были учителя, как мальчик и говорил, людьми порядочными, добросовестными, знающими свое дело, объективными.
Да. Они не вызывали любви. И увлекали лишь тех, кто сам готов был увлечься. Но объясняли они ясно. Не были жестоки, хотя и были строги.
И в мир знаний они нас все-таки вводили. Пусть нередко и помимо нашей воли. Что ж! И в нынешние времена вход в этот мир нелегок.
Может быть и можно сделать из урока интересную живую беседу. Но не всегда это возможно. И не надо строить иллюзий. И предъявлять к людям(учителям ) непомерные требования.
Для нас школа, точнее школьные уроки- был во многом труд. Ну что ж1 Разве всегда труд интересен или желанен нам даже и тогда, когда он благотворен и необходим и душе нашей и нашему уму.
Все равно школа, в отличие от некоторых других периодов жизни осталась в памяти светлым пятном. В ней помимо уроков было совершенно необходимое свойство : она давлала нам школьных друзей, она создавала товарищество, объединенное общим делом и общими трудностями. А были и переменки, был школьный двор, была баскетбольная секция, которую вел замечательный учитель физкультуры и в которую многие из нас мечтали попасть. Были девочки, в которых мы хоть и платонически, влюблялись. И чувство это было необходимо детской душе, оно и согревало и развивало детскую душу.
Кроме того, если взять всю нашу детскую жизнь, то школа делала то, что совершенно не может сделать школа нынешняя: они оставляла нам много времени. Она не требовал от нас непомерных усилий и не выживала нас, как виноградинка. В это смысле она была гораздо гуманнее нынешней школы с ее непомерными требованиями, с ее нарушениями прав детей и почти каторжным детским трудом.
И вот та жизнь, жизнь с природой с товарищами, с книгой на все это оставалось уйма времени и если у тебя было желание, стремление, способности ты рос, развивался, креп. Ты имел возможность видеть разные стороны жизни.
А наш школьный замечательный хор! О нем мальчик и не вспомнил. А зря.
Учителями, как и сейчас были, в основном, женщины. Но некоторые из мужчин, которые преподавали нам – воевали. И тот учитель химии , почти уверен, воевал тоже. А мы, дураки, над ним смеялись И некому было нас вразумить и наставить.
Один из моих школьных приятелей- Ленька Попов. Мы с ним часто слоняемся туда-сюда. Как уроки закончатся, через часик и выходим на улицу. И что-нибудь придумываем. Нам с ним никогда не скучно. В этот раз мы с ним вышли на нашу центральную улицу без всякой цели. Подошли к парку и уселись на скамеечку рядом со стадионом.
А я в это время как раз только что прочитал данную мне на два дня толстую, зачитанную до дыр книгу, которая называлась так: «Парапсихология: реальность или вымысел» .Страшно увлекательная оказалась книжка.
Если вы не в курсе, то я в двух словах объясню: парапсихология- это передача мыслей на расстояние. Американские ученые ее открыли, а наши, будто бы, провели исследования и подтвердили. Да, дескать, в самом деле, так. Мысли, оказывается, можно передавать на расстоянии. И вот я, решил один из этих опытов провести сам. Тут мне как раз Лешка и был необходим. Я ему говорю:
«У тебя, Лешка, есть три копейки?»
Он удивился: «Откудова, говорит!»
«Ну, ладно,- говорю я,- у меня есть две копейки. Тоже подойдет. Мы сейчас с тобой опыт проводить будем»
«Какой такой опыт?- загорелся Лешка.
«Сейчас расскажу» И я ему рассказал немного о телепатии. Он сразу просек о чем это я и навострил уши.
«Вот здорово!- говорит он.
«Сейчас я буду смотреть тебе в глаза и передавать изображение монеты Монета будет лежать либо решкой, либо орлом вверх. А ты должен уловить мои сигналы, увидеть монету и сказать мне. Сказать как она лежит. Это,- добавил я,- и есть опыт,»
«Мы стали экспериментировать. И Лешка то угадывал, то нет. И нельзя было по нашему опыту сказать есть ли телепатия на самом деле.»
«Так не пойдет,- говорю я Лешке,- научный опыт так не делают.
«А как же надо?- спрашивает он.
«Нам надо посчитать количество экспериментов и количество удачных результатов. Если ты угадаешь больше половины, значит телепатия существует.»
«Я смотрел Лешке в глаза пронзительным взглядом, пытаясь сколько возможно усилить передаваемое изображение. В конце концов, я утомился. И говорю- хватит.»
«Мы подсчитали результаты нашего опыта. Удачных попыток оказалось больше, чем неудачных .
Но ненамного. Шестнадцать против двенадцати. Все же, мы сочли это приемлимым результатом. И, тем самым, подтвердили результаты американских и советских ученых.
Мы сидели на скамеечке и поглядывали на футбольное поле, на котором обычно проводились матчи местной команды и на которой проходили также ее тренировки. Но сейчас поле пустовало.
Лешка, маленький щуплый белобрысый, неизменный приятель и сотоварищ мой, сидел рядышком и я подумал, как хорошо, когда у тебя есть друзья. И еще я подумал, что зря так наезжаю на школу. Ведь, если бы не школа, то и с Лешкой бы мы не познакомились и не подружились. Да и еще и Вовка Кармазин хороший парень, и мой напарник по рисованию: Вовка Калужин. Ведь это все мои школьные друзья.
«Я так растрогался, что моя мысль пошла дальше. И я даже не только о школе подумал с удовольствием, но и об учителях. И они показались мне вполне даже ничего. А при воспоминании об учителе химии, которого мы нещадно третировали и которого за глаза пренебрежительно называли Шуриком, я подумал, что мы сами дураки и обижаем хорошего человека. Ни за что ни про что. А потому нам надо не сетовать, а на самих себя оглянуться.
Такие благочестивые мысли приходили мне в голову, как вдруг на поле бодро выбежали футболисты нашей городской футбольной команды. В черных трусах и в ярких красных майках с гордой надписью «Спартак». Я сразу забыл про школу и глазами стал выискивать на поле главную достопримечательность команды- центрофорварда Бутусова. У него на левой ноге, на колене была белая повязка и говорили, что левая нога у Бутусова смертельная. И бить ей ему нельзя...
Бутусов и его команда ничего не показали. Они бегали, как весенние, только что проснувшиеся мухи и ничего с противником поделать не могли, куски дерна отскакивали от еще влажного майского поля. Эти куски заляпали игрокам и трусы и яркие майки. В старании игроков упрекнуть было нельзя, Бегали они много. И толкались изрядно. Но за мячом не поспевали. Мы с Лешкой за них болели, и криком их подбадривали, но они пропустили три штуки и даже знаменитый бомбардир ничем им помочь не мог. Это был уже солидный дядька, и, поняв неизбежность поражения, вовсе уже не бегал, а стоял на дальнем фланге, вроде как покуривал. Но вдруг мяч отскочил к нему, защитники соперника, видимо не заметив его, дали неточный пас. И он, не спеша, убрал сначала одного защитника, потом второго и под острым углом к воротам пробил несильным резаным ударом. Мяч угодил в самый уголок и затрепыхался в сетке. А Бутусов, не изображая никаких эмоций, лениво поплелся на свое место. Мы с Ленькой кричали, радуясь тому, что наш кумир забил такой классный гол даже и без использования своей «смертельной ноги». Но наши все равно проиграли. Игроки, обливаясь потом, грязные от нашей черноземной грязи, отправились в раздевалку.
А мы с Лешкой остались на скамеечке. Солнце пригревало. Мы сидели, посматривая, как ветер теребит молодые клейкие листики тополей. Никуда идти не хотелось.
Я любил приходить на стадион. И, как я теперь понимаю, не только и не столько из-за футбола. Мне нравилось просто сидеть на скамеечке и посматривать, наблюдать.
Прежде всего, мне нравилось огромное свободное пространство. В те годы, я бы не смог это так сформулировать. Но мне нравилось пространство везде. И когда я стоял на высоком обрыве речки Байгоры и смотрел на раскинувшееся на том берегу село Песковатка с разрушенной красной церковью вдалеке, и на железную дорогу, которая вилась тонкой ниткой еще выше церкви и по которой нередко проходили груженые составы. Я любил ходить на лыжах по снежной целине, в которую превращалось огромное огородное поле возле реки, о котором я Вам рассказывал. Зимой это пространство как будто еще больше расширялось и по нему мы, с кем-нибудь из друзей, без лыжни уходили далеко-далеко, в сторону Кузовского леса. Однажды в изрядный мороз в одной из таких прогулок я отморозил палец, который потом нарывал и болел, и который я смазывал вонючей мазью.
Мне нравились пространства и в те времена, когда мы с дедушкой на мотоцикле ездили на рыбалку по разбитым ухабистым нашим дорогам. И однажды завернули на какой то скудный хутор. Отдохнуть. На хуторе была пасека. Пасечник, одноногий мужчина, ловко управляющий костылями, вынес мне миску липкого пахучего меда и кружку молока. И еще кусок белого хлеба. Я поел и решил пройтись, пока дедушка обедал с хозяином и вел с ним разговоры. У дедушки было тут четыре улья, за которыми присматривал пасечник. И у нас в чулане всегда стоял гречишный мед в больших флягах из под молока. Мы в детстве мучились без сладкого, но мед я не любил. Перекусив, я решил размять ноги. Тропинка вела в поле. Огромное поле цветущей гречихи. Пчелы то и дело пролетали мимо , пот выступил на лбу, а я смотрел на это бескрайнее поле и не мог насмотреться ..Картинка гречишного поля стояла у меня перед глазами, а я вдруг обнаружил, что сижу на лавочке со своим другом Лешкой, который терпеливо ждет, когда я посмотрю на него. Футболисты давно ушли. А на дальней меньшей стороне стадиона виднелся народ и мы пошли туда смотреть.
То был урок физкультуры у семиклассников. Они стояли около прыжковой ямы и смотрели, как их товарищи прыгают. И мы с Лешкой присоединились к зрителям.
Я и сам любил прыгать. Это единственный вид спорта, который у меня получался- прыжки в длину. Прыгали на отметку. И были здесь ребята, которых я часто видел в школе, но с которыми не был знаком. Здесь была и Ленка, девчонка, которая мне нравилась уже второй год. Прыгала она неплохо, но и без блеска. При ее виде я напрочь забыл о прыжках. Это была необыкновенная девочка. Другой такой в школе не было. И я уже второй год на нее засматривался. Конечно, засматривался просто так. У нее были светлые волосы связанные в хвостик и удивительно нежная заразительная улыбка.
Я познакомлюсь с ней в десятом классе. Когда в школе будет проходить вечер посвященный дню учителя. Но об этом я, если и расскажу, то отдельно, не сейчас.
Насмотревшись на красавицу, я вернулся к наблюдению за прыгунами. Некоторые ребята прыгали толково. И техника у них была. Где-то в район пяти метров. Учитель физкультуры с помощью ученика замерял рулеткой результат и записывал его в синий блокнотик.
Учителя физкультуры звали Федор Иваныч. Это был крепкий мужчина с красным квадратным лицом, невысокого росточка. Он был настоящий энтузиаст и вел физкультуру, кажись у всей нашей огромной школы. Как он умудрялся это делать никто не знал. Казалось, он в школе и днюет и ночует. Когда я говорил о редких светлых пятнах среди учителей, к этим светлым пятнам смело можно было отнести Федора Иваныча. На вид он казался строгим и никогда не улыбался. Но что-то в нем такое было… Нестрашное. И народ к нему тянулся, сам не ведая почему.
Федор Иваныч организовал в нашей школе секцию баскетбола и все вдруг так полюбили баскетбол, что от желающих играть и тренироваться никакого отбою не было. И я тоже записался на секцию и от всей души полюбил эту чудесную игру. Но на секции народу было много, а спортзал маленький и вдосталь наиграться было невозможно. И от того многие из нас страдали.
Бывает, человек делает совсем не то, что задумал. Бывает он совершает самые неожиданные поступки.
...На следующий день- а была как раз суббота- мы договорились встретиться с Лешкой у моего дома. И пойти на речку. День обещал быть теплым и мы намеревались и искупнуться и потусоваться.
Когда мы проходили мимо школы, я заметил, что форточка на одном из окон открыта настежь.
Мы подошли ближе и увидели, что это форточка спортзала. Ее, видно, забыли закрыть. Когда уборщица мыла полы она форточку открыла, а когда уходила, закрыть ее забыла. Школа не работала. Мне пришла в голову шальная мысль. А ну, говорю, Вовка поддержи меня. Я взобрался на высокий карниз окна, ухватился за раму и всунул голову в форточку. Как-то мне удалось втиснуться в форточку и благополучно спуститься в зал. Я подставил стул и рукой втянул в спортзал и своего друга. Так мы совершили противозаконный поступок, без разрешения проникли в школу. Но о том мы не думали вовсе. Баскетбольные мячи в огромном количестве поглотили наше внимание.
...Мы с Сашкой играли целых четыре часа. Мы были мокрые от пота. Но все никак не могли утолить баскетбольный голод. Как красив, как совершенен баскетбольный мяч, как метко он летит в кольцо, как натягивает сетку, а потом проваливается вниз. Как гулко и упруго он отскакивает от дощатого пола, как медленно вращается в полете. Как слушается он твоей руки и твоего взгляда при ведении, как удобно ложится в твою ладонь при броске.
Мы не попались. Слава богу, никто нас не заметил и мы как забрались в спортзал так из него и выбрались. И даже форточку за собой закрыли. Мы с Сашкой были вполне счастливы.
Надо было умыться и попить. Пить хотелось необычайно. Мы двинули к площади перед парком, где у нас было свое тайное местечко.
Нередко выходя из стадиона мокрыми от пота мы мечтали только об одном- вволю, всласть напиться. И один великовозрастный десятиклассник, видя наши метания, сжалился и надоумил.В трехэтажном доме, который, как подкова опоясывал площадь, на втором этаже в длинном как труба коридоре был крани раковина. И любой кто знал мог сюда придти и умыться или попить. И вода здесь была небыкновенно холодная и вкусная. Хотя сам коридор, холодный сырой и темный мог навести на мрачные мысли. Но мы его вовсе не замечали и не замечали склизкий дощатый чуть подгнивший пол. И не понимали, что коридор этот относится к бесконечно длинной коммунальной квартире.
Мы только пили эту чудесную воду и босые снова сбегали вниз на свет, на солнце и садились на лавочку в сквере, расположенном в центре площади. Этот сквер на мбыл по душе, поскольку обсажен был кустарником кислого барбориса и мы любилижевать кислые его листочки. Четыре скамейки были расставлены по кругу и сегодня ни одна из них не была занята. В центре стояла большая ваза с мелкими цветочками, может быть петуньями, а може с ноготками
Чрез три года в день пятидесятилетия октябрьской революции вместо вазы здесь поставят огромные серп и молот. Вроде как символ октябрьской революции. И сквер потеряет и уют свой и свою притягательность, но тогда я буду учиться уже в десятом классе и у меня будут совсем другие заботы и мне будет не до этого безвкусного фанерного памятника.
А сейчас я сижу на скамеечке со своим другом, но думаю о своем. Я думаю о том, как бы побыстрее закончить школу и уехать отсюда и начать настоящую интересную жизнь. Такую, какой живет мой дядя, студент московского энергетического института. Мне кажется, что моя нынешняя жизнь. о которой буду я вспоминать с большим теплом, на самом деле - не жизнь. А только подготовка к жизни. А настоящая жизнь начнется позже. И я стану настоящим физиком, как Ломоносов, или настоящим поэтом, как Лермонтов. И думаю я об этом совершенно серьезно, наивно полагая себя совершенно равным этим великим людям. как будто они такие же, как и те, кто живут со мной на одной лестничной клетке.
Через четыре года я закончу школу и поступлю в институт и столкнусь с тако жизнью, о существовании которой я и не слышал никогда и не читал.
И трудно мне будет и муторно на душе. Но я справлюсь. Я не подкачаю...