— Хулиганье! Шпана! — кричал клоун. Его картонный некрасивый нос покосился на резинке, уходящей под дурацкую красную шляпу, он кричал, что найдет на нас управу, велел немедленно убираться вон, удивлялся беспечности наших родителей и все это не совсем обычными словами, на какие способен только по-настоящему культурный человек. Слово хулиган в деревенском обиходе было, конечно, но все больше в смягченной форме, лишенной скрытой матерной наготы - фулиган, шпана же, как класс, была вообще неизвестна.
Клоун воспринял нас всерьез, потрясал руками, поворачивался к каждому в отдельности и в каждом замечал исключительные недостатки, отчего мы просто не могли не проникнуться к себе уважением. Подельников у меня было двое — Арсен и еще один пацан такого размера, каких не принято замечать перед собой, а тем более помнить их имена; мы подглядывали сквозь щелку скрипучей двери представление-монолог, хотя никакого действия видно не было, видны только деревяшки кресел поперек зала и слышно тявканье клоунской собачонки сквозь скрип двери. У артиста лопнуло терпение и он спустился со сцены, раздвинув тем самым воспитательные рамки представления за пределы зрительного зала.
В те времена все хорошо знали историю про клоуна и его собаку — как говорили — ученую, которая умела снимать ошейник в отсутствие хозяина, съедать приготовленную колбасу и снова залезать в ошейник. Слава о них бежала далеко впереди по всем городам и весям и по нескольку раз перебегала дорогу, переодевшись конкурирующими клоунами. И вот эта живая с собакой легенда стояла в полутора шагах и обещала нам и всем другим несчастным безбилетным незавидное, жалкое будущее, лишенное света и правды, что мы выслушали с плохо скрываемой благодарностью и вышли из колхозного клуба плечом к плечу, будучи на самом деле с Арсеном заклятыми врагами с тех самых пор, как он сдул на речке мой ЗиЛ-овский баллон, проковыряв забитый земляничным мылом вентиль. Щепкой проковырял, козлина.