Когда я слышу словосочетание «заочное обучение», то почему-то всегда вспоминаю стихотворение А. С. Пушкина об отцах пустынниках и жёнах непорочных и о том, как те вперяли ум «во области заочны», слагая множество Божественных молитв…
У нас в Семинарии тоже существует этот сектор, и меня как молодого преподавателя русского языка и литературы сразу приставили к «отцам-заочникам». Они приезжают в Лавру сначала ради поступления в Семинарию, а затем – на сессии.
Много лет, уже и по принятии священного сана, я участвовал в скромных экзаменационных трудах, оказавшихся и благодатными, и благодарными.
Вы только представьте себе: у вас появляется возможность повидать батюшек со всей Руси великой: архимандритов (правда, не часто), игуменов, прото- и просто иереев… Встреча с ними для меня всегда была событием. Почему? Да потому, что хороших людей немало, а тем паче в среде российского духовенства. Ведь в большинстве своём это истинные подвижники, возрождающие нашу глубинку! Строят храмы, просвещают народ, болеют душой за державу, воспитывают собственных детушек (а их в священнических семьях не двое и не трое), учат уму-разуму подрастающее поколение, которому, быть может, придётся отстаивать Россию пред лицом неведомых испытаний.
Безусловно, и для провинциального духовенства приезд в Троице-Сергиеву Лавру – тоже событие… На время оставив родной приход и матушку «со чады», священник приезжает в эту главную обитель России, тесно общается с собратьями, молится у чудотворной гробницы Преподобного и начинает готовиться к экзаменам за день до их начала. Отчего так? Причина весьма понятна. Обременённый множеством обязанностей, находясь в круговерти приходской жизни, редкий пастырь может позволить себе роскошь углубиться в мир духовной литературы. Тем более штудировать пособия по церковным наукам и конспектировать богословские сочинения. Уж умолчу о курсе русского языка…
Удивительно, но батюшки, обыкновенно такие мудрые, важные и дородные, волновались на моём экзамене, как малые дети! Вот аудитория заполняется духовенством. Молодые, ещё безусые худенькие дьяконы, почтенные и представительные настоятели, с крестами на груди, украшенными драгоценными каменьями. Встречаются здесь чёрные, как смоль, курчавые головы, которые заставляют вспомнить героев Тургенева, Чехова и Мельникова Печерского. Увидишь здесь и окладистые, тронутые сединой бороды, достойные кисти русских передвижников или лёгкого, насыщенного тёплым юмором ласкового лесковского пера. Это уже не «Русь уходящая» – знаменитая многофигурная живописная композиция преемника нестеровского таланта Павла Корина. Чудом сохранившееся и ставшее ныне хрестоматийным полотно запечатлело исповедников Русской Церкви послереволюционных лет. Лица их суровы и тревожны. Епископы и игумении, монахи и белые священники напряжённо вглядываются куда-то вдаль, готовя себя к смертельной битве с «багряным драконом безбожия», глава которого испещрена именами богохульными (См.: Откр. 17, 3.). Большинство из выписанных смелой кистью Павла Корина священнослужителей пострадали за благочестие, засвидетельствовав собственной кровью веру в воскресшего Христа.
Нет, это Русь возрождающаяся! Передо мной, светским (но не советским) педагогом, сидят представители духовенства XX столетия. Немало среди них и интеллектуалов, давно оставивших студенческую скамью, а иногда окончивших и несколько высших учебных заведений. Другие батюшки попроще, однако у всех за плечами нелёгкая школа жизни. Выделяются лица молитвенников, умеющих и в толчее людской сохранять памятование о Боге и поддерживать огонёк непрестанной молитвы в сокровенной лампаде своего сердца. Почти не встречаешь здесь лиц угрюмых или чем-либо недовольных. Светлая печать кротости и смирения, вовсе не препятствующих проявлению природной живости характера, – отличительное достоинство православных пастырей.
Меня почему-то охватывает чувство жалости к батюшкам: и за их волнение перед экзаменом, и за непрестанные труды и заботы, материальные трудности, которые испытывают многие священники из глухих, затерянных на необозримых просторах России деревенских приходов. Хочется ободрить и порадовать священнослужителей, использовав экзамен по русскому языку как повод, и превратить эту встречу в праздник общей веры и любви во Христе. Наверное, я плохой экзаменатор, обличением которому может служить старинная поговорка: «Дружба – дружбой, а служба – службой»…
– Дорогие отцы и братия, сердечно приветствую вас! – так дерзновенно встречал я прибывших на экзамен, когда уже стал академическим священником. – Разрешите поблагодарить всех, кто сегодня собрался здесь на экзаменационную сессию с надеждой на милость Господню… Ведь надежда не посрамляет (См.: Рим. 5, 5.), не правда ли?
– Спаси вас Господи, отец Артемий, будьте и вы милостивы к нам, уж мы вас не забудем в своих молитвах у престола Божия, – достойным Шаляпина басом загудел тучный протодиакон в светлом подряснике с широким расшитым поясом, какой часто встречается у представителей малороссийского духовенства.
– Дорогие батюшки, есть ли среди вас те, кто не хочет долго мучиться и в состоянии сам оценить свои знания на хорошую, твёрдую троечку?.. Если таковые присутствуют, то можете собственноручно поставить себе отметку в ведомость, а я уж распишусь в ней, как ваш неизменный благожелатель.
Наступает полная тишина. Шёпотом отцы обмениваются мнением: может быть, здесь скрывается какая-то провокация? Я выжидательно смотрю на лица присутствующих. Наконец кто-то с задних рядов протискивается вперёд, приговаривая:
– У меня всенощная сегодня, спешить нужно… Я не гордый, «я согласен на медаль»…
– Как ваше имя?
– Священник Иоанн Снегирёв, Владимирская епархия.
– Хорошо, батюшка, ваша скромность действительно заслуживает одобрения. Но я боюсь, что вы можете дать не слишком похвальный пример всем прочим. А может быть, вы несколько занижаете свою планку? Не изволите ли расставить знаки препинания в следующем предложении?..
Я на секунду сосредоточиваюсь, закрываю глаза и медленно произношу вслух сентенцию:
– Смирение – главное условие стяжания Божией благодати…
Иерей с волнением смотрит на меня и переспрашивает:
– Ч-что я должен сделать?
– Подумайте, какие знаки препинания в этом предложении вы хотели бы поставить.
Я повторяю фразу ещё раз. Нервно моргнув и истово осенив себя широким крестным знамением, батюшка отвечает:
– В конце предложения – точка.
– Чу;дно! А вы ещё собирались себе три поставить! Давайте натянем на четвёрочку. Какой ещё знак препинания нам просто необходим?
Я медленно произношу подлежащее: «Смирение…» – и затем продолжаю: «…главное условие стяжания Божией благодати».
– Тире? – неуверенно спрашивает батюшка, что-то припоминая и чертя перед собой в воздухе указательным пальцем горизонтальную линию.
– Прекрасно! Совершенно справедливо! Дорогие отцы, какой отметки достоин наш собрат из Владимирской епархии?
– Уж не меньше четвёрки, а то и все пять, – трубным голосом отвечает за всех тот же протодиакон.
– Что вы, что вы, отец Артемий, я не люблю пятёрок, от них одна гордость лезет в голову, – растерявшись от радости, с широкой улыбкой на устах, застенчиво говорит отец Иоанн. – Мне только четыре – и то радость велия…
Отцы оживляются, с лиц сходит напряжение, повсюду сквозь усы и бороды светятся улыбки. Отец Иоанн удаляется, принимая на ходу поздравления, а я перевожу взгляд на лежащую передо мной ведомость.
– Ну а теперь давайте по списку…
Тут я решил предварить опрос ещё одним духовным размышлением. Оно как-то сразу родилось в моём сознании: «Отец Небесный, знающий все сильные и слабые стороны каждого человека, да раскроет Свои объятия священнослужителю такому-то (я намеревался назвать фамилию следующего батюшки) и дарует ему премудрость и разум для удачного ответа…» Таков был мой план продолжения экзамена. Оглядев в который раз милых батюшек и ободрив их приветливой улыбкой, я начал заготовленную в единочасье речь:
– Отец Небесный…
Внезапно во втором ряду поднялась рука, и послышалось отрывистое армейское:
– Я!
– Кто-то уже рвётся отвечать?
– Вы назвали мою фамилию, я – отец Небесный…
Такого дружного хохота, захватившего и меня в свою власть, я, признаюсь, давно не слыхивал в Семинарии. Хотите верьте, хотите нет, но в списке значилась именно эта фамилия – Небесный! Широко разведя руками, я обратился к аудитории:
– Ну, дорогие мои, такого в мировой истории, пожалуй, ещё не было! Как хотите, но экзаменовать отца Небесного я просто не имею морального права. Ваше суждение, друзья: какую отметку мы ему поставим?
– Не будем гневить Бога, однозначно пять баллов, иных вариантов просто быть не может! – громогласно вынес общий вердикт мой добровольный помощник – отец протодиакон.
Красный от смущения, невольно ставший предметом общего внимания, «небесный» батюшка подошёл к моему столу, и я с удовольствием поставил ему высшую отметку. За одну фамилию! Фамилию, которая ко многому обязывает, не правда ли?
Признаюсь, что до сих пор (а ведь прошло более пятнадцати лет, как я перестал преподавать в московских духовных школах) знакомство на экзаменах и духовное дружество с отцами-заочниками отзывается подлинной радостью в моём сердце.
По педагогическим и миссионерским делам я немало путешествую и, посещая самые отдалённые уголки нашего Отечества, весьма часто встречаю в различных храмах и обителях своих бывших учеников, которые с истинно русским гостеприимством раскрывают мне свои тёплые объятия. И вы знаете, становится ясно, для чего существуют на свете экзамены, по крайней мере, в духовных учебных заведениях…
Выскажу свою точку зрения, которую наверняка кто-то из читателей пожелает оспорить. Экзаменационные испытания нужны для взаимного возрастания в любви Христовой. Любовь и есть та премудрость, которая сходит свыше, чистая, мирная, скромная, послушливая, полная милосердия и добрых плодов, беспристрастная и нелицемерная… (См.: Иак. 3, 17.). Обогатившись ею при взаимном общении, экзаменаторы и экзаменуемые призваны щедро делиться этим сокровищем с ближними ради спасения собственных душ во все дни земной жизни...
(Глава из книги "Учительство").