Тогда я смотрела на них с завистью — на безнадёжно больных, дряхлых, согбенных, еле передвигающих давно отказавшиеся от повиновения ноги, с трясущимися руками, немолодо пахнущим телом с сухой морщинистой кожей, покрытой бог знает чем; с сухим морщинистым голосом, сто лет назад простуженным бог знает чем; со скрипом и шелестом, и шепелявостью звучания речи в отсутствие всяких зубов; беспомощных, в самой тихой и самой стойкой из всех форм беспомощности на этом свете.
Я смотрела и думала: какое же это счастье, войдя в столь печальную пору жизни, сохранить друг друга и сохранить себя друг для друга. Чтобы идти вот так под руку, самой шаткой и самой надёжной опорой один другому. Вот оно, одно целое из двух единственных во всём мире его половин.
Это было в тот период моей жизни, когда чувство одиночества тяготило меня, как никогда. И вокруг себя я, кажется, только их и видела, эти чудесные стариковские пары. И смотрела с неистребимой тогда во мне завистью к ним.
А когда это гнетущее чувство одиночества в моей душе уступило место другим, более радостным ощущениям, я перестала их замечать.
Пожалуй, это было то единственное в моей жизни, чему я завидовала. Чувство зависти к кому-то или к чему-то не посещало меня ни до, ни после.
...Я любила смотреть на них со спины. Казалось: вот так и уйдут когда-нибудь вдвоём, словно сиамские близнецы, неразделимые даже самым безжалостным скальпелем в руках доктора Время. Уйдут, растворятся, исчезнут. Только вдвоём. Только одним целым.
А я останусь, чтобы запомнить, как отчаянно завидовала им — безнадёжно больным, безнадёжно беспомощным, в самой прекрасной из всех форм беспомощности на этом свете.