Для того, чтобы уехать куда-нибудь, нужны в большинстве случаев вокзалы, в неорусском стиле или от тульских архитекторов – неважно, была бы свободная в нем скамейка и поезд. Следы появления слова "вокзал" в русском языке до конца неясны, но вот что писал сопляк-лицеист Пушкин в 1813 году, за 12 лет до постройки первой железной дороги в Англии:
На гуляньях иль в воксалах
Легким зефиром летал...
Вокзалами называли тогда что-то другое, куда более легкомысленное, чем теперь.
Уже на подходе к вокзалу желающий уехать чувствует в себе некую перемену - реальные заботы несколько размываются, сквозняком из отворенных вокзальных дверей сдувает последнюю суету сует и весь горизонт заполняет троичный код - билет-чемодан-свисток. И если к тому времени у него уже успели украсть телефон – он химически чистым осадком выпадает из объективной реальности вплоть до самого отправления, превращаясь из желающего-уехать в желающего-поскорее-уехать. Билет сверен и проверен, желающий-поскорее-уехать присаживается у лестницы на картонку, мягкую, с памятью о другом только что отошедшем тёплом пассажире северо-западного направления.
Из картона же, только твердого, делали когда-то и билеты на железной дороге - маленькие рыжие карточки с аккуратными дырочками компостера - тайна этих дырочек ушла потом в перфокарты ЭВМ. Из картона сделан и сам вокзал, вероятно из пищевого - пряничный фасад под высокими теремами кровель вполне съедобен, обсыпан сахаром послойно со сливовым вареньем. Это Ярославский.
Ярославский вокзал традиционно собирает народу больше, чем могут вместить все его поезда, отъезжающих для него многовато и они лишены в значительной своей части потустороннего взгляда настоящих пассажиров, а напротив - смотрящие вполне осмысленно.
Из под арки вокзала с картонкой "Прохода нет" на ленте, идет человек, лицо его пусто, одна нога боса, обмотана пепси-мешками и поставлена на картонку, в картонку через дыру продет шнурок. Человек делает шаг, подтягивает раздувшуюся лиловую ногу на картонке шнурком, делает следующий шаг и все снова. В спокойных глазах нет ни боли, ни просьбы, есть только уверенность, что скоро, дня через два, а то и к утру эта беготня вокруг кончится, и что русский модерн вместе с Федором Шехтелем смешон, когда нет в нем мест для сидения, хотя бы и без спинок.
Полночь.
В угол перед широким проходом к путям подъезжает фургон, через минуту с разных сторон к нему подходят менты с выловленными проститутками и заталкивают их внутрь фургона. Распоряжается всем перезрелый сержант, он еще не совсем осознал силу своего телесного количества, стремящегося из амуниции и из под пилотки всеми свободными формами. Проститутки тоже не из балетных, одна из них никак не может поднять ногу до порога фургона, получается только с третьего раза.
- Штаны надо надевать пошире! – шипит сдавленный бронежилетом командир.
- Много же ты с такими штанами наработаешь? – отвечает толстуха, - Хотя у тебя и без штанов ничего не выйдет! – добавляет она уже из фургона.
- Поболтай еще!
- А что, мамке пожалуешься?
Сержант захлопывает за ней дверь, пристукивает дубинкой.
Минут через десять приходит и мамка с картонкой, уводит мента, скоро возвращается без картонки, заглядывает в фургон и выводит всех своих.
Среди этих никуда-не-едущих порхают легкими зефирами пацаны, увлеченные каким-то особенным делом, по-птичьи пересвистываются через площадь, отсиживаются на выложенных картонками ступеньках перехода, обсуждая Стуса, утаившего две тубы клея, снимаются с места всей стайкой и исчезают за углом. В руках у каждого зажат смятый пакет с клеем, время от времени они раздувают его и делают вдох - выглядит все непринужденно и по-лягушачьи естественно, так курят сигару во время душевного разговора, а чтобы придать своим словам больше веса, не позволяют друг другу затягиваться, пока их не выслушают до конца.
Перед аркой вокзала стоит широкий мерс, разделяя чемоданный поток надвое, водитель спит, откинув черные кудри назад, под лобовым стеклом выставлена неровная картонка – "Покупаю всё". Написано без ошибок, но с сильным восточным акцентом.
2001