11 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Ночь. «В какой области стремления человека раскрываются все шире и шире, желая покорить горизонты, перелистнуть забытые страницы книг? Стремления росли и растут с первого вдоха, с последнего увиденного мига. Они живут, выбирая секунды, будто окаменелые статуи, затихшие на века, они притупились возле пустоты, но и не далеко от людской молвы. И каждый день, как на выставку к ним приводят различных переживаний, иногда забредают чувства, хотевшие увидеть того, что с ними никто не станет. Ах, как они умеют завидовать сами себе, та же Любовь, и пламенная Радость, не успевшая выгореть на чьих-то губах, всегда стремиться к тому, чтобы их обеих ждали, накрыли на стол царскую скатерть, расставляя красную икру. Хотя на лакомства им все равно, само отношение, они запряжены им, подобно запряжённым в вожжи у самого настоящего крестьянина, не боявшегося мороза. И если, человек не испытывает страха не к чему, то они бояться потерять его, отношение, самое лучшее, с которым их ждут. А вот, стремления об этом позабыли когда-то в одночасье, и перестали вспоминать, у них осталось свойство только думать, его не разбить в камне, скорее разобьется сама кора камня, но не то, что связывает их тонкой проволокой с сознанием. Именно с ними сознание с накрашенными ресницами, сидевшее в троне показывают всю свою честность, и всю свою лень. Им бы помочь, прикоснуться сердцу, преподнести главному механизму физической оболочки некоторые скульптуры, поросшие мхом. И тогда бы он зашевелился от рук мудрого сердца, в котором бы закружилась борьба обещаний самому себе и то, о чем оно запретило говорить. Спасите скульптуры, со временем они точно разрушаться, мох не удержит их за треснувшие кисти, рта они не приоткроют. Будут молча умирать стремления понять, стремления увидеть, стремления услышать родной голос! Они станут просить похоронить их в сладком сне, где им предоставиться подобная возможность, это отпустит их в вечную жизнь в цветущем затменье.»- когда ушли мои стремления разобраться во всем, что творилось в нашей зависшей и зависимой жизни? Я всегда говорила «нашей», потому все, что касалось их, каждого из нас, так или иначе отмечалось в моем календаре мыслей. Я постепенно убивала свои стремления, много отдавалась свежему воздуху, и просила о том, чтобы унес меня туда, где все бы свершилось заново. Не допустила бы, не дошла, повернула стрелы в другом направлении, и мы бы счастливые сидели за нашим столом, или спали в кроватях, но только под отдельности. Разве я могла пожертвовать нашей дружбой, близостью сердец, чтобы вернуть назад то, что крутилось и никак не могло остановиться? Нет, ведь дороже всех на свете то, с чем засыпаешь, с чем просыпаешься…
Ночью они жили, Аринка, Алексей, нет, ошиблась, они существовали. А я пыталась отыскать эту жизнь в потемневших подушках, залезала глазами под пол, желая убрать страшные узоры от штор. Мне мерещились гиены, с огромными пастями, и безобидными клыками, которыми они не могли проткнуть даже сой сон. Ночью не приходила и Тиша, зарывшись в одеяло, я спала левом боку в пустой комнате, твоей комнате. Я не говорила тебе об этом, но здесь, до сих пор не успели выветриться твои, сладкие духи, и я хранила их, изредка делала глотки нового воздуха, не открывала окон. Пока был этот пленящий запах, я чувствовала твое присутствие, и делалась счастливой от ложных иллюзий. Нельзя не посмотреть на то, что в иллюзиях давно проглотила меня, проживала, но не вернула. Это было начало ночи, на погоду я не глядела, наскучили голые ветви, и одиночество. Еще минут пять назад, я говорила с тобой, говорила с Тишиной, обратилась даже к Ветру, чего делала крайне редко. И теперь, раскинувшись от одеяла, я спустила его по талию, покасались на острые завитушки на полу. Они бы соединились вокруг, будь, растрепал бы их сон, или проникший воздух схватил бы упрямо. Я подумала о том, что во сне они обязательно соединяться в назначенный узор, и эта картинки унесет меня в добрые дали, где вода из розового озера будет плескаться у ног счастливого монаха. Он не будет знать о компьютерных жизнях, об учении, о холодном стекле, оно будет видеть это море, мир, который ему подарил Творец и все, и все. Поговорила бы с ним о том, о чем он знает, не стала бы портить его впечатления о Земном шаре. Правда, что сказать ему постепенно уволакивалось в черную дыру, пространство и космические кометы забирали меня в новую историю сна, которую я никак не ожидала увидеть.
Нет, сна нет, наверно проклятие - уснуть, и тут же проснуться! Дайте мне голубую гавань, дайте хоть что-нибудь. Я свесила голые, холодные ноги с кровати, подтянула голубую тунику с рукавами в три четверти. Нащупав пол, приподнялась, но подкосившиеся ноги велели упасть. Я присела нежданно на корточки, ощутила, что с волос соскочила резинка, и светлые волосы разбрелись по спине. Переведя взгляд на тот же угол, на который падала тень от штор, я протерла глаза обеими руками, и увидели закрутившиеся круги. Живые, порезанные ровными линями, они словно бултыхались в воде, и поймать их стало невозможно. Похожие на круглые, резиновые мячики они проваливались вглубь жесткого пола, одновременна под стоком яркого света. Я не удивилась бы тому, что если бы обернулась, увидела включенные проекторы, отблески белизной, и, рухнув на ноги окончательно, услышала команду: « Кадр первый. Вхождение в сон». Право, мне не показались никакие слова, круги, будто замки от тайных, непоказанных дверей крутились быстрее. Я решила проследить за светом, и вовремя повернула голову в сторону твоей двери. Окаменев, зачесав ладонями волосы назад, я отвечала себе самой здоровым взглядом, что увидел бьющие сквозь что-то квадратное солнечные, осенние лучи. Непременно осенние, я столько гуляла под закатом октября, что этот не был исключением. Знаете, как это чувствовать сказку, чувствовать себе Алисой знаменитого Льюиса? Я помнила верно, это чувство, и пошла ему на встречу, быстро, не боясь спугнуть, я улыбнулась, коснувшись твердой ручки двери. Увидела, как по белым носочкам проскользнул еще один луч, и остановился у голени. Не став отныне медлить я поняла, что больше всего на свете, если даже во сне, что больше похож на неизведанный полет для моей души, я хочу быть там, в предоставленной осени. И вот я приоткрыла ее не спеша, с верхнего угла на голову посыпалась чуть ли не побелка, что-то схожее с ней, я закашляла, после чего сделала еще один, заключающий толчок.
Разумеется, с этих пор я та самая Алиса, или девочка, вернувшаяся к тем, от кого пыталась скрыться под слоем реальности? Но я не скажу, что эта осень сразу стала явной, я вышла не спеша, глядя на свои ноги, и на то, как белоснежные пяточки в носках превращались в темные два пятна. Стройка? Раскинулся дом, лестничный пролет, к которому я вышла, не сразу напомнил мне тот, который я знала до единого угла. Только подставленные друг к другу блоки, составляли бетонную стену строившегося дома. Не спутать не с чем было, есть и будет, этот пол, пыльный, ближе к сероватому, на нем лежали в углах какие-то железные детали, ключи. Но я тут обрати внимание к проему, проему в квартиру, это расположение мест заинтриговало не так, как висевшая над ним белая с кружевами занавеска, точно кухонная. Я приблизилась к ней, постоянно оглядывалась, оглянулась и на то место, из которого вышла, но твоей комнаты там уже не было. Ни в коем образе это не спугнуло меня, и остановившись в пороге, отодвинув занавеску, мысли нарисовали за меня недостроенный дом. Эта лестница, последняя ступенька западала, из-за отколовшегося от нее каменного куска, вытянув шею, я заметила это, тут ринувшись внутрь. Длинный, но абсолютно голый необустроенный коридор. Будто шел 1973 год, и ни Тиша, ни Ветер не узнали про это место, даже они сами, даже мой любимый поэт. Почесав правую щеку, я оставила занавеску в покое, и решительно нырнула в левую часть отрыва дома, в будущую гостиную. Откуда-то сильно дуло, и я, обняв руку об руку, нырнула в просторную комнату, с отделанным, не пыльным подоконником. На нем, отвернувшись от меня, повернувшись к миру, сидел тот, кого невозможно спутать.
- Ветер, и что же ты меня не встретил? Запуталась едва ли, и листья у дороги пали. На них ты смотришь без разбора, без черного на голове убора. И правда, траур нам на что? Все числа выбросились из окна, и не приветствует нас, тебя дорогая Тишина. Поговори со мною, Ветер, твой вкус, отточенный характер к моде, и покопаться бы мне в гардеробе, на плечи кинуть легкую кофтень, и со стены стереть ту рваненькую тень.- я говорила с ним, смело подходя ближе. Было я прошла шагов пять посередине, и он протянул на правой руке, весивший, будто на гвозде темный плащ. Он обнажил запястье, а через миг и свое лицо с правильными чертами. Его приглаженные волосы изменили его со стороны пропорций, и я уставилась на них, наивно улыбнувшись.
- Я говорю, и на тебя с пренебрежением смотрю. Ты рассуждаешь, что попала в прошлые года, о нет, их увела зима, и не причём тут дождевая, капающая с крыш вода. Подумай хорошо, уж мог бы знать об этом месте я, когда присутствовал во льдах, гадал я о спасении меня. А Тишина, ее ты не ищи, она уже давно расплавилась на солнце спаде, и не отыскать ее в засохшем шаге. – он в одно мгновенье соскочил с подоконника, направляясь ко мне, следил глазами затем, как я накинула его плащ на плечи, скрыв руки во внутренних карманах. – А ночь решила скоротать тебе былые дни, на них веди ты свет души, и больше листьев ты в воспоминаниях пиши. Не хочешь ли спасти любимый космос? – он подошел ко мне вплотную, повел взглядом вниз.
- Вы предлагаете мне искушенье, но не вернусь на ваше усмотренья. Скажу Вам честно, без измен любви, героем всем предательства, что пусть останется мое сиятельство…- не договорив, он перебил меня.
- О, кем себя ты возомнила, неуч то ли пила из протекавшего ты ила? Взгляни, в чем ходит твой герой, похоже все на ослепший геморрой. Стоптались сапоги мои, как мечты заветные твои. А в новом мире, в настоящем, нарисованном твоей-то краской, не в силах обувь подобрать себе, желаю вразумления предать тебе. Не возражай, и буре всей не угрожай, но если не сменю сапог, случится на земле потоп, затоплен станет драгоценный луг. Чрез дыры просочилась пыль, она несет в себе ту быль. Но только слышать ты о них не хочешь…Скорее есть ответ, и на поступки некие отчет, ты больше их не любишь!?- Свидетель многого уверенно покачал головой.
На услышанное я капризно толкнула его в упрямую грудь, содрала с плеч плащ, и пустилась в обратную сторону. Я покоряла лестницы, прислушиваясь, не шел ли следом, не читал ли моих заколдованных мыслей. Я не считала ступени, захлебывалась обидой и тем бессилием перед самой собой. Каждый пролет был открыт, и я мечтала броситься вниз, пока не увидела крыши, с которой падать было бы в сотню раз приятнее, чем разбиться, зацепившись о ржавый крюк. И подобное, подобное произнес мой Ветер, посланный мне, нам всем. Его не выдумала моя голова, не создали тучи, он отчетливо понимал, и отвечал за свои слова. Думала, что никогда прощу ему этого. Безжалостно открыв ржавую, скрипучую решетку, я пустилась на встречу естественного, ледяного воздуха. Октябрь накрыл пасмурное небо, солнце ушло с той его фразой, лживой фразой, от которой я горела внутри. Точно вступив на крышу, я услышала знакомый, женский голос:
- Погоди, он не хотел, и тучи за собою не веди! Они под властью настроенья, и не опущено, не скрыто твое священно рвенье. Мы слышим этот стук, и хлопоты, объятья рук. Но больше воздух ты не обнимай, и прошлому, и прошлому тверди: «Прощай», но только из воображенья ты стаю журавлей не выгоняй. Как остры их клювы, опали в ноги дюны, и у собаки с щек текут густые слюни. Их подтереть, к себе не значит приручить, и день из солнца смастерить. Взгляни, оно ушло от нас, и в полдень не взойдет на крышу дома та, которую прозвали Тишей, стремящейся все выше. Забудь о старом, как о самом малом…
Этот голос стихал, приближаясь к концу предложения. Не разобрав его до конца, я вникала в запущенные слова, но они пролетали мимо меня, касались натянутого электрического провода, и провисали над квадратным отрывом. Я направилась вслед за предложениями, прошла вперед. Здесь было чисто, неприкосаемо, казалось и голуби и те облетали пустое пространство, они не прятали хвостов в отверстия под высокой полосой. А я мечтала увидеть полет хоть бы единственной птицы, вечно свободной, имеющей возможность присесть здесь на короткие минуты и взвиться ввысь, конечно, не порвать материю, и не выйти за облака. Я медленно проходила дальше, застыла над проводом, пригородившим мне дорогу, и вмиг ослабла думать, говорить, появилась расслабленность. Я сказала себе, что повернусь, как только солнце оставит царапину на пол лица, и вот оно, набравшись смелости, укратко кралось вновь. Но до меня, своей героини, оно и не коснулось, брызнуло в открытый проем, в котором застрял голос. И я обиженная на всех, не признанная за собственные мысли любимым миром, развернулась, покосившись на то, как у двенадцатилетнего силуэта в правой руке искрился пойманный луч. Это была необъятная красота, которая происходила в сказках при добром финале. Но у нас не конец, и не начало, у нас затмения посреди кадра. Солнце не отходило, не отходило от девочки Али.
Я помнила наизусть эти глаза, всегда ожидающие, что их куда-нибудь позовут, или что-то расскажут, выходящие вон из всех рядов маленькой жизни. Да, для нее жизнь всегда была мала, но открыть ее, сделать ее просторы бескрайними было настолько легко, что после она точь-в-точь пересказывала все себе на ночь, лежа на пухлой кровати в их гостеприимном доме. Коли я во сне все-таки, коли это схоже с видением, я была жутко счастлива, что увидела именно ее, что своенравный Ветер, указывающий, что и как делать покинул мне родное место. Алька, а на голове у нее как обычно резвились два светлые хвостика, заплетенные у затылка, опустила руку, выронила луч. Тот пополз по железному, стоящему столбу и вскоре скрылся. Я вдруг произнесла, двинулась с места:
- И возраст не помеха, услышу я и голос вымышленного эха. Поймала солнца луч, и вспомнила, как обходили мы дороги чрез висевшее небо из черных туч. Тебя узнать мне не составило труда, и на лице моем наверно просияла правда. Ее в себе я берегла, считала все, что та мола. Пойди же ты по ближе, мне мало взгляда, подайте грозди вымытого винограда. А может сейчас нахлынет град, мы спрячемся в шалаш, построим из подушек, засунем внутрь всех твоих игрушек…Ну улыбнись, ну подарили улыбку!
Подойдя к ней, я склонила на колени, протянула обе ладони, но она смущенно стояла в кожаном пальтишке, пуговицы которого были застегнуты все до одной. Спустя секунду, она не сдержалась, и вяло засмеялась, некоторые волосы попали ей на глаза, как отойдя от ветра, она оставила меня, пробежав к краю крыши. Немедленно встав, я устремилась за ней.
- К чему воспоминания хранить, нарочно их будить?- спросив это, она обернулась ко мне, поставив ногу в красном сапоге на самый край, выточенный металлическим склоном в виде горки, - Сегодня ты во сне, и прячешься в цветах, как те во льне. Раскрасить ли не хочешь улицу, как съесть обжаренную с корочкой ту саму курицу? Ну, ну взгляни же вниз, и нет фундамент, не повис. Ты не вернешься к нам, он рухнет!- она сделала акцент на последнее слово, ощутив, как я схватила ее за руку. Высвободившись, она сделала еще шаг, и, вытянув голову вперед, показала мне туманный альбион, скопившийся у окон второго этажа.
Я рассчитывала увидеть более насыщенное пространство, выстеленный, закатанный у подъезда асфальт. Но от него не было и следа, слегка только торчали под туманом черные пятна, сбитые пятна. Содранный асфальт уже не был прежним, и я припомнила, как вступала по нему в кожаных сандалах, взятых из «Березки». Чудной магазин, диковинный для них, обыкновенный для меня, но с манящим запахом, пронесся мимо силуэта Альки, не поднимавшей головы. Для нее мы стояли на краю пропасти, у ног безвыходности, мы еще не сложили свои умозаключения, но спешили рассказать их небу, всему чему угодно, но только не друг другу. Разумеется, я любя смотрела на эту девочку, на голову с половиной ниже меня, и она, несомненно, снова ожидала слов, каких-то мнений, может клятв. Мне жутко неудобно было видеть, как она буквально висела над крепостью, и потому я проговорила то, чего не ожидала от себя:
- Кого, чего жизнь станет ярче с моим отказом, когда ссылаюсь я на скуку раз за разом. Убить меня она готова, ее не надо призывать и требовать, чтоб снова. А знаешь, Алька, уж с какой охотой промчалась под дождем, уселась в домике твоем, и чтобы пригласили на спектакль, билет бы был уже оплачен. Ты помнишь славные деньки? Растай, немедля, Алька. Узнай меня, ведь это я! И надоело жить по чьей-нибудь указке, замазывая все страницы выданной замазкой. Конечно, вы, вы вразумили, и сладким чаем разума, как будто напоили. Мне стало, говорит с тобой легко, и старая карета, увозящая в реальность, сломана, разломана. А ну-ка повернись…
Черты ее лица преображалась, щеки румянились. Стал накрапывать дождь, но я велела ему подождать. Я схватила Альку за мягкую ручку, и просиявшие глаза блеснули маленьким энтузиазмом. А где же резвость, куда оплыла? А я, я ожила! Пройдясь вперед, я направилась к другой стороне дома, и, зажмурив глаза, вступила на подобный край крыши. И что я увидела? Туман освободил вид из своих оков, я широко вцепилась глазами за каждую деталь, за каждое оконце на доме с правой от меня стороны. Глядела сверху вниз, не заметила, что Алька присела слева, свесив ноги с высоты.
- Наверно ты решить успела, что к возвращению готова? Но вот, проявиться сейчас весь интерес, и приземлится вертолет на полосу из рельс. Часы, ты вспомни о часах, как люди в древних племенах, о своих Богах! Вернешься лишь тогда, когда нуждаться станешь в помощи, едва не потеряя ты свое пристанище. Не потеряй того, мы просим, кого ты потеряла в городке…- она шепнула последнюю фразу мне на ухо, я смущенно взглянула на нее, но два хвостика исчезли, сама она оставила меня одну.
Но, когда, когда и как я смогу потерять свое пристанище, и, причем человек, которого нет и не было в моем настоящем мире? Разумеется сон, но нельзя не присушиться к тому, о чем поведала Алька, дочь актера, игравшего во Мхате, игравшего всю жизнь с нами в летние дни. Пора была рассеять эту прохладную гладь, прочувствовав на себя холод, поджав ноги, я прыгнула на зов октябрь, прыгнула в свой декабрь.
За один миг на лоб мне успела брызнуть капля спелого дождя, которого не было в мирной ночи в Евпаторском Заведение. Я не вскакивала с кровати, просто поняла, что вернулась из того самого сна. Но вспомнив заветную деталь, я облокотилась на локти, нежно посмотрела на отражение штор, которого не было. Луна ушла, спрятавшись со своим блеклым светом, без нее мне не спалось…Прошло пол часа, и не выдержав я прильнула к телефонной трубке, объединявшей расстояние в единой комок разговоров. Твой голос вылечил мои мысли, успокоил и любопытство. Но главнее стало то, что я позволила сделать вдох своим стремлениям, жизнь без которых вовсе не моя жизнь.
«Не допустить затмения это тоже, что и помочь ожить своим скульптурам. Никто не сможет удержать за того, кому они принадлежат. Потому душа мается многие дни в поисках ответа на то, как сохранить стремления, осуществляя их на половину целых процентов. И все-таки она придерживается той точки зрения, в которой скульптуры должны жить, не смотря на исключительность, не полагаясь на самих себя, они должны стоять ровно, пока бьется сердце. Сердце! Именно старику-сердцу следует дать эту проблему на решение, преподнести, повязшие во мхе скульптуры с окаменелыми лицами. И тогда на чудо неугомонным мыслям главный механизм физической оболочки своим тяжелым молотком создаст трещину, та поползет по руке к примеру Афродиты, и зажжётся пламя внутри ее груди, мох облезет, трещина заклеится кровью, глаза моргнут. Сердце, дайте ему разобраться со своими стремлениями и оно никогда не ошибется, никогда не откажет в том, что дорого ему, и с чем придется расстаться по воле его законной.»
***
11 декабря. 2018 год. Гостиница «Лучи Евпатории» при втором флигеле Медицинского училища №2». Поздний вечер. « Риск - оправданное дело. В себе он собирает все злосчастные качества человека, собирает в плотный кулак и выбрасывает в пропасть, над которой совершается затмение. Затмение, пожалуй, именно и оно доказывает всем, и прежде всего душе способность выстоять, способность пройти вычерненную дорогу, приклеившись руками к канатной веревке, оторваться от которой и есть и желание, и есть то, что называют пройти. Откуда берется дорога? Легче нее не придумать ничего, мы не будем брать изысканные геометрические формы, изменять планировку мебели в комнаты, где раскрыты шкафы. Верно шкафы, самые обыкновенные и с резьбой распахнуты в той комнате внутри пропасти, над ней, и протянута дорога из невидимости. Вот, милая душа, стоит всегда пороге решительности и отступления, она решает достигнуть цели иным путем, но без решительности ее ноги увязли в жидком креозоте, и выбраться из него не представляется возможным без соглашения на риск. А какому светящемуся шарику охото выстоять бесконечные часы ожиданий непонятно чего, или холода, когда его конечности застынут, и можно будет разрубить лед молотком? Верно, таких вы не увидите, они лучше свалятся в пропасть и голодные шкафы, борющиеся друг за друга за права сказать, захлопнут двери, унеся человека в обратную сторону, где страха будет гораздо больше, чем желания. У души, вступившей на риск, имеется в запасе множество шансов, но все они превратят и съедят ее смелость, пока крохотная душа, в обличие силуэта вцепиться руками в деревянные кольца. Начало у них стальное, а вглубь они уходят деревянными, с вонзающимися занозами в ладони при бездействии, и бесполезном на них висении. Представим, как эта душа, решавшаяся самостоятельно без чьих-то подачек пройти к финишу, должна испытать на себе и гул говорящих шкафов, находившихся на уровне третьего этаже от висевших колец, и чувство, когда затекшее тело тянет вниз и ему становится все-равно, а сердце желает биться медленнее… Оттуда не выбраться, и не уйти, пока цель не будет подарена черной пропасти с бурлящей жидкостью, или пока новый герой не коснется последнего кольца!»- она стала явно претворяться, что не знала о риске, что не думала о нем, что забыла в одень день колдовства. И притворство ее оно было никому, никому не нужно кроме преданных Свидетелей многого, даже ты, ее последняя надежда, к которой можно было явиться в ночной рубашке ночью, и то отпала. Ей казалось, нашей черноволосой девушке, что с каких-то дней, бродя по коридорам, ведущим из гостиницы за первые окна нового училища, она окончательно сойдет с ума в этих поисках. Скоро она заблудится, и старая лампа, которую она отыскала в пыли в кладовке полу часу назад, перегорит, потому что лучина не выдержит такого напряжения, но она горела слабым светом, качаясь на левой ладони Аринки. Больше всего на свете ее, право, удивляло то, что не успел начаться вечер, и закончился сонный ужин, как все присутствующие вымерли в этом здании, и их успешно похоронили в запертых комнатах. Но туда, куда привели ее ноги по звонкой плитке, ходу не было даже самому опытному человеку, жившему здесь на протяжении долгих лет. Снаружи оно верно казалось из рода современного модерна, без завилистых коридоров. Но Аринка ошибалась, предполагая подобное. Еще минуты назад, выйдя на кафель, она сняла с ног черные балетки, прислоняя их к груди. Веяло лютым морозом, хотя обратившись ко окну, она непременно разглядела падающие крохотные снежинки. Они были настолько молы, не собраны, что стоило им упасть на широкую раму, а девушке замереть у ободранного подоконника, частицы снега таили, не составляли ее одиночества. А закружилась бы метель, снег проник бы внутрь и закрутившийся вихрь показал бы ей то место, в котором наградой лежала искусственная радость. Она вяло отпустила руку от груди, туфли поставила на край подоконника, примела подошвой облетевшую краску, рядом оставила и лампу. Она провела кончиками пальцев по наэлектризованным волосам, как те легли спокойно за ее плечи в шерстяной, алмазного цвета кофте, заканчивающейся у голых колен.
Кто-то проходил в этот час на улице, по расчищенной от снежного буяна тропе, но, не взглянув вверх на свое счастье, он пропустил этот силуэт, хранимый теперь не только Тишиной и Ветром, но и кем-то иным, скорее давним врагом. Она поставила руки на край подоконника, словно зацепилась, измотанная пройденными холлами, залами с бесконечным количеством пустых склянок, и тех, в которых плавал раствор натрия. Ей хотелось чихать от полученных паров выгоренной стены в шестой комнате, где днем, во время их приезда вспыхнула горелка. Но она не брала во внимание эту непринужденную историю, и лицо ее застыло под светом оголенного фонаря, что был ниже ее на пару сантиметров и дальше. Правда, не смотря на мелочи, у него вышло осветить половину ее лица, правый глаз остался в тени, шевелились мокрые ресницы. Он помог ей, и своенравный поток воздуха, смешанный с прохладой, не подчиненный Ветру из столетней ссоры, заметил силуэт героини. Он пролетел мимо нее раза четыре, всячески возвращался и потому приносил на стекло еще больше мелких крупинок, выстраивавшихся определенным рисунком, словно трафаретом. Коснувшись белой защелки, Аринка чуть приподнялась, приоткрыв замершую раму. Она сделала едва заметную щель, и в приступе жара потянула слабую руку к оживленному воздуху.
- Скажи мне воздух, ну скажи, о чем волнуется море, и как избежать нам повторное горе? Я знаю, нельзя мне бродить в ночи, но не кому будет тогда растопить печи. С тобой на другом говорю языке, и дело мое представится вдалеке. А может рядом совсем хлопает дверь, и не спокойные вещи лежат на цепи, ты лишь в это поверь! Мне и риску, ему легко отдаться. Кажется, рвутся к рукам предметы, собираются в стенах и отголоски поэтов. Пишут много стихов, не пуская деталей, и про стариков и про… Дай мне снега, и полна им твоя телега. Тебя не прошу я о фруктах, лишь о силах сгустках. Не напрасно в отчаянье коридоры я все замела, и воды второй час не пила. – она договорилась, ощутила, как на горячую кожу ее приземлился снег, и фонарь ослепил ее еще больше, словно толкал, толкал вперед.
Двинувшись прямо, она внезапно ощутила в своей голове кружившиеся мысли. Разбросанные, то и дело свободные они в бреду сплетали сеть, чтобы поймать ее смелость, заточить в свои лапы и отвести сердце спать. Уже не глядя ни на что, она свернула за угол, и стеклянная комната и металлическим замком отогнала невоспитанные, приунывшие мысли. Забыв о свете, она свыклась в темноте, о холоде в ногах и не вспомнила. Она, было бросилась к этой комнате, покосилась на плотно прикрытую дверь, и спустила все быстрые шаги. Зря торопилась, зря шла, ключа не достать так же, как и покоя в завтрашнее утро, которое озарит ядовитое солнце и от голубых глаз Лешки останутся искры негодования. Она внутри себя предугадывала эту картину, и, коснувшись левого веска, сняла с него горячую каплю, высвободилась и из кофты, бросила ее позади себя. Наверно стены слышали, как внутри себя она молилась о каком-то чуде, о том, чтобы металлическая клетка открылась, и она спасла из плена холодные стекляшки. Оставался еще один решающий шаг, как она кончиком ногтя царапнула тяжелый замок, и он полетел вниз. Вовремя наклонившись, она смягчила его удар, сохранила заветную Тишину. И вот ей стало не важно, как дверь оказалась открытой, и почему с пола исчезла ее кофта, и кто потушил лампу?
Тайный поклонник или верные друзья? Нет, если бы это был Ветер, то сегодня он бы не целовал Ольгу в мягкие щеки, а если бы Заступница израненных сердец, то сегодня бы она не оставалась ночевать у Государыни Судьбы! Можно гадать сколько угодно, но мы вернемся к тому, как опытная в названия Аринка, впервые в жизни чувствовала себя счастливой в том, что все внедренные в нее знания из медицинских справочниках и на лекциях, так хорошо усвоились в ее гладком уму. Она обошла вертикальные шкафы, с множеством препаратов, предназначенных для различных опытов и контрольных работ, которые в скором времени станут поджидать ее и Алексея. Она помнила день, схожий с этим, но он остался там, в Евпаторском Заведении, в котором я ловила подсказки снов. Оставался последний третий ряд, открытый, с выходившими окнами на вид ее родного побережья. Но сейчас оно тянуло к себе не насколько сильно, сколько цель, которой она отдала свои силы, и едва мутно видела оставшиеся названия, пока в углу, ниже ее талии она не нащупала знакомую картонную упаковку с синей наклейкой. На вес она казалось тяжеленькой, и, приподняв картонную крышку, Аринка облегченно выдохнула. Встрепенулась о кофте, и, посмотрев в обратную сторону, где оставила лежать ржавый замок. Эйфория от найденного прошла, на удачу ей не требовался морфий, как к нему и потому черноволосая девушка мгновенно потеряла ориентир. Темнота отныне не показывала ей свои легкие пути, и она поняла, что теперь совесть легко станет называть ее воровкой ампул, воровкой своего спасения.
Между тем, помешкав, она смело дернулась вперед, и тут чьи-то зеленные, кошачьи глаза пронзили ее острой шпагой по ребрам. Этот удар он объявился концом! Она разглядела настырные брови под седой челкой человека, который еще сегодня днем похвалил ее за высказанный материал. От ужаса, сковавшего ее рот, она не пошевельнула губами, лишь еще сильнее прижала к животу картонную упаковку. На лице Изондия Павловича появилось неуемлемое любопытство, оно воткнулось в невинный взгляд Аринки. Девушка увидела на нем одетый бардового цвета вязаный свитер, темные брюки слились с обстановкой. Шла минута, и она вновь прочувствовала, как с прядей ее волос, волос воровки по шеи стекали крохотные капли. Но то были капли не только испуга.
- Приоткрыли сейчас какой тайник, и слов запас у вас поник. Скажу одно, меня вы пропустите, себя от них, от них уберегите!- она проговорила последние слова шёпотом, и на свое удивление в ту же секунду заметила за спиной пожилого человека черную фигуру.
В ней вспылили эпизоды, в которых матерь Лешки, являющаяся лишней в предначертанной истории, не могла освободиться от Правды. И как Открывательница тайных домыслов находила всех, кому не угодно было внедриться в происходившее. Отойдя назад, Аринка наблюдала за тем, как высокий силуэт постучал по плечу Изондия Павловича, и тот обернулся… Дальше черноволосая девушка считала секунды, просила о везении, чуде, но не о том, чтобы лицо спасителя приоткрыло ей занавес. В конечном итоге после общения глазами пожилой человек, не моргая поклонился, поклонился Пристрастию в шелковой, резной, коричневой рубашке, приталенной поясом и ушел, как ни в чем не бывало. Аринка провожала его глазами, волнение не отпустило несчастное на вид создание, и Брат Привязанности, сделав шаг, приблизился к ней. Она больше не думала не о чем, не упуская из рук драгоценные ампулы, она прислонилась к Пристрастию, не произнося не слова, не произнося ничего, чтобы могло испортить миг.
- И что теперь с ним будет?- спустя секунд шесть, прошептала Аринка.
- Уж ничего, чтоб Вам могло бы принести ненужный вред, он просто лишний в этих днях и любопытный больно дед!- он произнёс это быстро, коснулся ее головы, как продолжил, - Постойте, вы горите, и ни о чем не говорите…
- Нет, нет! – отозвалась Аринка, хотя картинки становились еще больше мутными, она явно обманывала Пристрастие, - Мне очень даже хорошо, но улицу бы верно, там свежо! - она, подняв голову выше, взглянула на его серьезное лицо. Она оторвалась от его рук, и слегка пошатнувшись, ощутила, как он, взяв ее за руку, другую приложил к вспотевшему лбу.
Тяжело дыша, они прибывали в одном мгновенье, которое лишний раз доказало, что обмануть Пристрастие невозможно. И сколько бы она упрямо не стояла на ногах, ее буквально бросало в долгий, полный сон. Он расставил по местам каждого, кто в эту ночь не верил сердцу, кто был предан не нужной совести. Он бы запер ее под слоем гранита, и та бы беспощадно билась, требую свободы. Но Арина выбрала, выбрала в очередной раз то, что пусть риск поймает ее, она не откажется от заговора с ним в ранние минуты.
- Отведите меня на воздух, я хочу увидеть улицу, и моря дух…- на этом она не выдержала, не договорила, и без сил ее ноги прильнули к полу. Пристрастие четко заметил момент, и не дал ее стройным коленям коснуться жесткого пола, подхватив черноволосую девушку, он слегка наклонился вперед. И был готов взять ее на руки, как…
За его спиной послышали приглушенные шаги, горевшие ясностью, в них не царила бессонница. Бессонница эта третьи сутки плела кружева, и стало ей все равно на ту, кто подняла шерстяную кофту с пола, кто стала Свидетельницей той сцены, которая могла только сниться. Эту сцену ей, Созерцательнице двух чувств, подарил риск Аринки. Без него она бы не дошла до сюда, где окно пропускало ледяной поток без спроса, а снег не унимал своих поданных. Снежинки, скачущие на конях, верных жеребцах приземлялись уже и на другую сторону стекла, не били его копытами, а смиренно склоняли голову перед пришедшей тайно Дочерью Черной Подруги. Но она открыто не верила им, и всем своим отвлеченным видом желала их исчезновения со своих смутившихся глаз. Повесив кофтёнку, на левую руку, Привязанность в пальтишке из золотых нитей, коснулась свободной рукой мягкого меха, что закрывал каемку у груди, и служил неким шарфом из молодой норки. Осторожность, скорее бдительность никак не давали ей познать разгадку того, кто пришел к героини, раньше ее, раньше точной подруги. Не болевшее горло давало ей настроения на то, что бы пройти дальше, и в темноте увидеть брата.
Какое спокойное зрелище, святое зрелище она постигла взглядом стоило фонарю за оконной рамой зажмурится! Силуэт, он разрезал темноту, и, встав в профиль, показался поистине удивленной Привязанности. Она отпустила все предположения, ненужные и самые близкие, за которые могла выразить благодарность сознанию. По лицу Пристрастия сползало новое отражение того же фонаря, тот словно проснувшись заново, дал клятву на то, что станет светить именно на того, в ком мнения два столкнулись по воле единой. Привязанность подходила все ближе, он же повернулся к ней, взглянул на ее эмоции через металлическую решетку, и улыбнулся, приподняв выточенные скулы. Нет, он не казался вытянутым, он превратился в того самого мальчишку подростка, которого Созерцательница одного чувства застала за улыбкой в возрасте трех лет. Она теребила игрушку, колокольчик, серебряный колокольчик, чья голова была умело сделана из остатков рудниковых камней. Драгоценности? Для нее они представлялись обычным предлогом для того, что притянуть к себе брата. Какой важный, в шифоновом костюме он расхаживал по залу дворца, то ли следил за порядком, то ли придавался мечтаниям, заглядывался на креслице, где и сидела Дочь черной Подруги. Тогда игрушка эта ударялась о звонкие ступени из чистого мрамора, не застеленного коврами, и дите смеялось, не представляя, не предугадывая, кто ходил перед ней. И сейчас, игрушка снова упала, но вот она разбилась вдребезги, осколки вонзились в ресницы Привязанности, и исчезло то, что было вспомнято. Она следила за тем, как Пристрастие аккуратно выходил из комнаты с пробирками, как придерживал голову Аринки, и обращал внимание на ее сложенные руки крепким замком у талии. Присутствуя вовсе не здесь, а жарком бреду, где запрягают в повозку розоватых свиней, она пересекала радугу, и сознание оно спало. Только вот руки ее расцепить стало невозможно, ногти въелись друг в друга, образовали вмятины в ладонях, но они держали картонную упаковку, ради которой босая черноволосая девушка преодолела лабиринт нового здания.
Созерцательница двух чувств, не медля, подбежала к вышедшему Пристрастию. Она встала к нему впритык, коснулась горячей ладони спавшей Аринки, и сосредоточилась на изменившемся Брате. Тот обмолвился словами второй, крепка держа героиню на руках, в то время как, Привязанность укрыла ее брошенной кофтой.
- Зачем Вы держите ее? С какой-то целью, И не уж-то все ее старанья сравняются с бледнеющей мелью? Я утопить не дам фрегат, пусть матрос оставил трос, я все равно велю ей убегать. Ей убегать от Вас!- она сделала явный акцент на его фигуре, и мнимо посмотрела на прикрытые веки Аринки, - В глазах у вас ведь кроется секрет, нам избежать бы Вашего присутствие, мы обойдемся как-нибудь без твоего напутствия!
- Конечно это вряд ли, под волнами минуты три назад все паруса единожды упали! Себя услышь, меня не прогоняй, довольствуйся спасеньем ситуации, не посылай моей ты Госпоже глупейших облигаций. Я мненье может не менял, но случай, я пропал! За риск, за риск падать мне ненужный иск. О суд бы с этим разобрался! Твой жалкий, необдуманный герой, он спит в постели, слыша звуки лир, но только это снега пир. Не зная не о чем, представить он не может, что девушка его попалась на крючке, и не спаслась от любопытных глаз, а он бы только бить нечетное количество красивых ваз. Он эгоист, никчёмный трус, ну и пусть, ее не отнесу, пока он сам не пустится вдогонку, и не свернёт в противоположную сторонку. – Брат Привязанности договорил, тут же направился вперед, бережно несся не слышавшую ничего Аринку.
Но одна из рук расцепилась, упаковка съехала с положенного места, и едва не упав, ее подхватила подбежавшая Созерцательница двух чувств. Она впервые коснулась того, от чего сковывало ее шею, от чего падая в бессилье, она была готова на все, лишь бы ощутить это ненастоящее тепло. Но стекло было холодным, и она мгновенно, не раскрывая, положила упаковку в глубокий карман кофты, проговорила:
- О, губит морфий всех людей, привязывай их к себе сильней. Невинные, виновные, кому-то, Богу не угодные, и вольные, спокойные…
Пол сменился паркетом, Пристрастие в кожаных ботинках твердо вступал на поверхность, пол трескался под его напором. Но звук этот не пропускала ответственная атмосфера, поля Земли не расходились, и задумавшаяся об этом Привязанность в доли секунд предположила, что так Лешка ни за что не отыщет Аринку, если только невидимая рука Тишины не отведет его…А где же она, снова пропала Тиша? Когда нужна Заступница израненных сердец, тогда ее не отыщешь, однако придет сама, Привязанность взглянула в то самое захлопнутое окно, у которого стояла Аринка. И в миг широко раскрыла розоватые губы, она не смеялась, но улыбка скрасила ее мрачное лицо. Она покосилась на крышу здания, расположившегося напротив. И на крыше, заметенной непривычным для Евпатории крупным снегом, танцевала босая Свидетельница многого. Она ловила мелкие снежинки, и те, падая на конец ее серого платья, образовывали горящие серебро.
«Что спасает человека, не обошедшего риск с верной стороны? Что предотвращает даже самый противоречащий науке случай? Любовь, любовь та, которая замажет хлопающие двери шкафов липкой мастикой, и те позволят силуэту отпустить кольца, чтобы ровно пройти по нижнему ряду. И вот руки расцепляются, шкафы смиренно выстроили прямую дорогу, и ключевое слово, ключевое действие затмит всех, кто подобен врагу, отдирающему мастику. Страх уходит, риск осуществлен, душа зацепляется за канатный трос, и каменная поверхность открывает перед ней цель, за которую царапины проели невинные запястья. Верьте риску, верьте ему, как никому. Но главное, определитесь ради кого вы вцепитесь в кольца, повиснув над страждущей бездной!»