I.
Смывались
масляные
краски
с промозглых
мостовых
C'est beau Paris.
Горшки
цветущих
астр
бледнели
в роскоши
доисторических
вкраплений.
И пышнотелый
содержатель
Гербуа
ворчливо
чахал,
пойманный
туманом.
Он,
неумолимый
спутник
Сены,
нередко
пробирался
в зияющие
щели
подворотен.
В них
на кладку,
уподобляясь
акварели,
сползал
щегольский глянец
и открывал
слепому взору вид
на пращуров
Кале.
И след
Наполеона,
изборожденный
едкостью
коммуны,
вплетался
в впадины
морщин.
Дворец
Тюильри
блистал,
как серебром
отлитый
агнец.
Непробиваемой
лозой
струился
плющ,
нефритовой
вуалью
оккупировав
кварталы.
II.
Запечатлев
поверхность
арочной
дугой,
Мост Сен-Мишель
стремился
к витражам
капеллы
Сент-Шапель,
что по веленью
Аполлона
воссоздавали
прелесть
черного опала
на переполненных
скамьях,
смятенно
достигая труб
органа.
За взгромоздившимся
холстом
одноименного
бульвара,
где сквозь
прорехи
возвышался
Люксембург -
-небесталанный
подмастерье
итальянцев -
воздвигнут был
архитектурный чародей,
воспетый с гордостью
Гюго
на поприще
поборника
идей
республиканцев.
Не покидая
караульный
пост,
химеры
преданно
склонялись
над столицей,
храня
готическую
скорбь
обветренных
фигур
вокруг прославленного
ШпИля,
готового
проткнуть
ворота
необетованной.
III.
Вновь.
Преломляя
тротуарный
пиетет,
извилины
слуги
потопа*
закрепощали
в центре
силуэт.
Он,
облаченный
при рожденьи
в непосрамленную
развратом
наготу,
взирал
со снисхожденьем
на безысходством
узурпированный
город.
Икры,
напрягаясь,
с усильем
прорывались
сквозь
захеревший
архитрав
истлевшего
под кабалою
постамента.
Их сдерживал
гранит,
врастая
в мускулистость
бедер,
но
раскалывался.
прах.
как не имеющий
пред мощью terra
жезла.
Живот
вздымался,
сбрасывая
плесень,
замуровавшую
огюстовскую
грудь.
И руки
нежно
впитывали
трепет
оловянной
ткани,
ей укрывая
тонкий
подбородок
и губы,
превращенные
в коралл.
Спадая
на нахмуренные брови,
застывший
локон
завивался
у висков.
И завершая
путь
на скулах,
подписывал
углем
негласное
согласье
с полумраком,
что побеждал
в борьбе
с платоновским
лучом.
С полета
птицы
римская
осанка
очарованием
представ,
вручала
подсознанью
плод
для искусительных
раздумий,
к ограде
накренясь
окостеневшими
плечами,
едиными
движеньями
шепча
хвалу
Гефесту,
Зевсу
и Аиду
на языке
троянских
женщин и мужей,
что впитан был
с строкАми
мором пораженного
Гомера.
IV.
Ступни
рабочего
народа
дробили
парапет,
метаясь
от начала
к краю.
И в шествии
своем
они
сравнимы были
с Садомом и Гаморой,
творя
пожарище
из тел.
Раздался
вопль,
вереницею
объяв
сопревший
воздух.
И, желая
притронуться
к членАм
апофеозной
музы
Боттичелли,
протискивалась
чернь,
давя
французских
мэтров,
кои
спины
подставляли
под кнуты,
пытаясь
защитить
“Афину”
от расправы.
Сойдя
с ума
от ярости,
вскипевшей
в пламенных
сердцах,
толпа
стучала
челюстЯми,
швыряя
на отбитые
куски
пятневших
ребер
удушливые
путы
стершихся
узлов.
Ор,
раздирая глотку,
в преддверьи
битвы
смоченную
ромом,
распространялся
к острову Сите.
Возврат к
“Сожжению сует”,
владевший
разумом
людского
скопища
безграмотных
существ,
казался
небывалой
преисподней.
Шекспир
в гробу
не дважды
и не трижды
перевернут.
Веревками
связав
несчастный
и безвинный
плод
стараний
всех
древних
и живых,
глупцы
тянули,
надрываясь,
абстрактную
субстанцию
конечности
светил.
Она
в молчании
под гнетом
без колебаний
обращалась
к грозным
облакам.
Сверкнули
молнии.
Гром
окатил
трагичные
торцы
домов
эпохи
Карла
и оглушил
безбожных
мародеров -
-наследников
Нерона,
посмевших
посягнуть
на совершенство
первозданной
красоты.
V.
Но тщетно
убиенье
сил.
В поту
и грязи
шеи
заморав,
в итоге
черти
сдались.
и пред
"неопалимою
купиной"
опустились,
изогнувшись
червяками.
VI.
Смеркалось.
Весь Париж,
овеянный
бардельными
свечами
и вакханальной
плоскостью
изголодавшихся
геттер,
встречал
небескорыстных
чад
Лотрека
и Фонтена,
и
оповещал
о платонических
и плотских
утешеньях
для обездоленных
воров.
Свежеочерченный
экстаз
утихомирившихся
детищ
Евы
и Адама
сражал
дневное
возбужденье.
Забыт был
Нотр-Дам,
оставленный
на утренний
молебен.
И равно с ним
в забвенье
опустилась
уроженка
Палестины.
Эпиграф ей -
-cogito ergo sum.
И в нем
она
нашла
ниспосланное
Павлом
избавление
от мук,
причина коим -
-нерадивость
слуг
Христовых.
VII.
"Пути
господни
неисповедимы",
а, соответственно,
ни ангелам,
ни серафимам,
ни душегубам,
ни царям
не осудить
их перцевидный
нрав.
Взирая
благодарно
на галактику,
принять
необъяснимые
доселе
испытанья,
ибо их
боль
есть дар,
а дар
от небосвода
стоит
жертвы.