О СВОЁМ ДРУГЕ ЮРЕ ШИХАНОВЕ И ОБЩИХ ДРУЗЬЯХ ВСПОМИНАЕТ АЛЕКСАНДР ЛОФИЧЕНКО.
ВСЕ СЛУЧАИ ВЫПИВОК ПРОИСХОДИЛИ В БОЛЬШИНСТВЕ СЛУЧАЕВ ПО ПРАЗДНИКАМ И ВЫХОДНЫЕ ДНИ.
(В конце рассказа "Пока их помнят - они живы" - ещё о других общих знакомых)
Юрий Шиханов, Валентин Конычев, Пётр Мурый и я жили в одном доме, построенном в 1965 году по проекту известного архитектора Жолтовского на Проспекте Мира, все в коммунальных квартирах.
Наш дом строился почти два года, первый подъезд, а за ним и второй были заселены ещё в 1964 году, а третий подъезд в 1965 году, и строился он уже без лепных украшений на всех потолках, как это было в первом и втором подъездах.
Наступила Хрущёвская эпоха тотального экономного строительства «без излишеств» (тогда единственный выход со станции метро ВСХВ построили с тремя эскалаторами).
Почти все ответственные квартиросъёмщики этого дома работали в МСХ России, или имели какое-то отношение к нему, остальные были работниками КГБ, МВД и других аналогичных служб.
Михаил Рабилизиров и Владимир Морозов жили неподалёку на улице Бориса Галушкина.
Юрий Шиханов и я приехали в свой дом из Подмосковных посёлков по Казанской железной дороге: Юрий из Вешняков, я – из Удельной. В этих посёлках находились церкви: каменная – в Вешняках; деревянная – в Удельной, единственных, вплоть до самого Раменского.
Тогда, на Пасху, некоторые богомольные старушки шли туда прямо по железнодорожной насыпи из посёлков, находившихся между ними.
Когда я познакомился с Юрой, мне было 14 лет, а ему16 лет, и оба уже курили. Курить мы выходили на лестничную клетку, где и познакомились. Я был из семьи инженеров-гидротехников, у Юрия отец был парторгом Минсельхоза России, мать его была домохозяйка. У обоих были младшие брат и сестра.
Постепенно, Юрия и меня стали знать в их семьях, теперь они могли уже по-приятельски заходить друг к другу. Дома меня все звали Николаем, хотя по метрике я был Александр (вернувшись с войны, мой отец решил меня называть Николаем, в память своего брата, тогда считавшегося без вести пропавшим). С тех пор, в школе меня звали Александром, а приятели по дому Николаем. Так по сию пору в этом доме (где я продолжаю жить) и родная сестра называют меня.
С Юрием я часто посещал ВДНХ (тогда ВСХВ). Тогда там функционировали павильоны 16-ти советских союзных республик с демонстрацией в них всего самого лучшего, что производило в ту пору их сельское хозяйство.
В некоторых павильонах южных республик были оранжереи с тропическими растениями. Постоянно на территорию выставки приезжали гости со всей великой нашей страны в своих национальных костюмах, играла музыка – там была постоянно праздничная обстановка.
Устав гулять, мы любили отдыхать на лавочках напротив фонтана «Дружба народов» и, любоваться фонтаном «Каменный цветок». Тогда выставка была преимущественно сельскохозяйственной, и на её территории между павильонами стояла всевозможная сельскохозяйственная техника, на которую мы залезали и потом друг друга фотографировали.
Всё было бы хорошо, но у Юрия была беда, правая его рука была сухой, здороваясь, он подавал левую руку. До Вещняков, его семья жила в Воронеже
(как он вспоминал, когда пленные строили в городе дома, мальчишки залезали на крыши соседних домов и стреляли по ним из рогаток) а ещё раньше в Перьми, где он, катаясь на коньках, цеплялись крюками за борта проезжавших (тогда редких) грузовиков. При этом, однажды он неудачно упал на правую руку и повредил в ней нерв. С той поры она стала сохнуть. Теперь, компенсируя это, он усиленно тренировал левую руку, что легко мог отжиматься от пола одной левой.
Жили мы в больших коммунальных квартирах, окна которых выходили во внутренний двор, Я на шестом этаже, Юрий на пятом, прямо подо мной.
Каждое утро мы встречались так: я слегка дважды стучал в свой пол, что слышал живший ниже Юрий, и мы выходили на лестничные площадки со своими папиросами и сигаретами. Иногда я спускался на Юрин этаж, но чаще наоборот, Юрий поднимался на мой шестой.
Там было веселее, на шестом этаже в квартирах проживало больше молодёжи, к тому же, там часто присутствовал, живший на нём, Геннадий со своей семиструнной гитарой. Несмотря на то, что был он старше нас на несколько лет, он дружил с нами.
Чтобы отличить его от других живущих в нашем доме Геннадиев, между собой мы его называли «Генка-нос», за его большой с горбинкой нос (на смуглом узком лице), он немного смахивал на цыгана. Ему импонировало наше к нему уважение, к его виртуозной игре на гитаре.
Поначалу, он играл модные тогда блатные и цыганские песни (Высоцкий тоже начинал с них), но после того, как ему пришлось отсидеть несколько лет в лагере в Карелии, за ограбление со своими друзьями одногодками (из соседнего дома № 186) табачного киоска. В память об этом, на его плече осталась красивая цветная татуировка с красивой Карельской природой (лесное озеро, и над ним, на скале - одинокое дерево).
После отбытия срока, Геннадий охладел к своему старому репертуару.
Он стал брать уроки игры на гитаре у известного в ту пору гитариста Иванова-Крамского и, выходя на лестничную площадку, играл преимущественно классику, деликатно отказывая нам играть блатную музыку.
Среди нас на лестничной площадке иногда появлялась Лида Копылова, жившая напротив квартиры Славы Дунина (сына старого большевика), рядом с квартирой Жени Филомафитского.
Много лет спустя, я случайно встретил Геннадия в Доме пионеров (на «Чистых прудах»), где он вёл гитарный кружок, жил он тогда в другом месте.
Каждый вечер на шестом этаже собиралась небольшая кампания: Генка-нос с гитарой, Юра Шиханов, Слава Дунин, братья Коноваловы. Младший из братьев - Саша был немного младше нас, и был постоянным нашим приятелем,
Старший брат, недавно окончивший суворовское училище, иногда выходил со своей трубой, на которой громко играл, чем приводил в негодование Цветаеву – лифтёршу, сидевшую на стуле у лифтов на первом этаже.
Её сын Саша появлялся среди нас реже, они жили на пятом этаже. Рядом с ними жила семья Фомичёвых, их сын Саша постоянно был среди нас. Чтобы их отличить в нашей кампании, одного Сашу называли «Цветай», другого «Фома». Его мать одно время работала кассиршей в маленьком кинотеатре клуба «Дружба» (в доме №188), в народе прозванном «ватник».
На этом многолюдном шестом этаже иногда появлялся парень (одних лет с Генкой-носом), живший в первой секции нашего дома. Это был сложного типа инвалид: у него был большой горб и полу парализованные нижние конечности.
Передвигался он с помощью больших костылей. Среди ребят, он звался всеми коротко «Горбатый».
Это было время, когда книги в красивых твёрдых обложках были в большом дефиците, и на нашем этаже он, почти всегда, появлялся с несколькими такими книгами. У нас глаза загорались от взгляда на них. Он их приносил на продажу или в качестве обмена на другие, не менее редкие книги.
У Горбатого были резкие и хищные черты лица. Кисти его мускулистых рук с длинными пальцами были необычайно сильными. Никто не решался испробовать их силу на себе.
Однажды, проходившая мимо нашей кампании мать Жени Филомафицкого, увидев его, и как он ловко и изящно тасовал карты, сказала: «какие у вас музыкальные пальцы», не подозревая, что была недалека от истины – это были пальцы профессионального вора карманника.
На первом этаже в нашем третьем подъезде находилась небольшая библиотека. Приходившие люди вешали свою верхнюю одежду на вешалку при входе в основное помещение, так он при посещении её, не забывал обшарить все карманы в висевшей одежде.
По-своему, он был даже демонически красив. Несмотря на такое своё инвалидное состояние, он всегда был в бодром и весёлом настроении духа (возможно, из-за вечно лёгкого опьянения). Появившись из лифта на своих костылях, он по ступеням необычайно ловко и быстро оказывался среди нас, и тут же доставал из своего кармана колоду карт.
Играли обычно в «очко», иногда в «буру» на маленькие деньги (большим деньгам в нашей кампании было не откуда взяться). В этой игре иногда принимал участие ровесник Генки-носа Виктор Мурушкин с восьмого этажа, сын полковника КГБ.
Играли также и на принесённые Горбатым книги, который, повиснув на костылях, очень крупными кистями рук профессионально тасовал, видавшие виды, карты, поставив на кон принесённые с собой редкие книги.
Потом, случайно выяснилось, что их он «добывал» в подвальном хранилище книжного магазина «Прометей», находившегося в цокольном этаже под третьим подъездом нашего дома.
Вроде бы, туда он попадал из соседнего подвального помещения под жилыми этажами. Самым азартным игроком был Слава Дунин, желавшим, во что бы то ни стало, заполучить одну из принесённых «горбатым» книгу в красивом твёрдом переплёте.
Кто-то из ребят первой секции дома говорил, что, когда происходило поэтапное вселение в него жильцов, нижние его этажи были ещё в лесах, и Горбатый по ним залезал в чужие квартиры и, по мелкому, воровал. Однажды, в одной из квартир его «застукали», и он, убегая, спрыгнул с третьего этажа.
Вот тогда он и повредил свои ноги, а до этого, он был просто горбатым. Его отец был каким-то ответственным работником Минсельхоза, простых людей в этот «сталинский» дом не поселяли.
По молодости, мы играли в футбол непосредственно на нашей просторной лестничной площадке. С пятого этажа поднимался Дунин Слава. В игре иногда участвовали и мои соседи братья Клименко. С седьмого этажа спускался, такой же молодой, Исламов..
Это очень не нравилось некоторым жильцам, особенно пенсионеру Когану из среднего коридора шестого этажа. Он грузно, грозно и медленно выходил из квартиры в длинном кожаном пальто, сверкая линзами очков.
После чего, вся наша футбольная кампания разбегалась во все стороны.
Наступала тишина.
Немного погодя, выходил мой квартирный сосед пенсионер Карпушин (предварительно, они созванивались), и отправлялись во внутренний двор.
Там они, гуляя по кругу, следили за порядком в нём.
Но этот этажный футбол был короткое время, когда мы были очень молоды. Потом, закономерно, наши футбольные баталии протекали на, построенной к этому времени, спортивной площадке во внутреннем дворе.
Там стихийно формировались команды, преимущественно по подъездному принципу. Шиханов Юра был одним из лучших игроков дома, и его всегда брали в любую команду. Прежде чем выходить во двор нашей маленькой кампании играть в футбол, Юра всех обзванивал.
В нашей команде третьего подъезда были Юра Шиханов, Слава Дунин, Саша Мельников, Юра Романов, Саша Фомичёв, иногда Женя Филомафитский, ещё реже Саша Цветаев и Ремизов (с восьмого этажа), которые позже ездили играть в футбол в Сокольники на Ширяево поле (стадион Спартака).
В противоположной команде были, в основном, ребята с первого подъезда: Саша Колесников, Игорь Попов, Валентин Конычев (с младшим братом), Женя Агеев, Петя Мурый, и Виктор Мелешко, игравшего потом за команду мастеров.
Ребята немногочисленного второго подъезда выступали за обе команды по ситуации, в какой было меньше народа. Помню из них Игоря Сободу, Сашу Захарова, Севу Попова, братьев Горбуновых.
К нам во двор приходили играть в футбол ребята и из других домов, учившиеся в одной школе с нами. Иногда из числа собравшихся зрителей находился охотник поучаствовать в игре какой-нибудь команды в футбол. Это позволялось с условием баланса - найти тут же второго участника игры для другой команды. Иногда, предварительно сговорившись, играли против ребят с Сельскохозяйственной улицы на лужайке среди берёзок перед Северным входом ВСХВ (помню лишь одного – Клячкина).
В числе постоянных зрителей был Генка с фиксом из первого подъезда, и Сашка «седой» с третьего подъезда – оба с первых этажей.
К ним присоединялся Виктор Мурушкин , позднее переехавший в другой дом, но не забывал приходить к своим старым друзьям на задний двор, с которыми он привычно выпивал.
К этому времени он работал бульдозеристом на одной из закрытых подмосковных свалок, с которой приносил много разных книг, выкинутых туда из типографий, из-за какого-либо их брака.
Ещё он угощал всех сигаретами «Ява» удивительной длины, вдвое большей обыкновенного. Их выбрасывали с сигаретных фабрик, по причине сбоя автоматов при обрезке сигарет перед упаковкой их в пачки.
Ещё он себя обеспечивал, по аналогичной причине, и продуктовыми товарами.
Александр Мельников, сын генерала КГБ (мы его звали Сашка-генерал) жил на моём шестом этаже, потом стал капитаном нашей дворовой сборной команды завоевавшей первое место среди дворовых команд Москвы.
Когда умер его отец (ранее умерла ещё не старая его мать), я вместе с ним ездил в военный госпиталь.
Работал Саша в институте Кинематографии (ВГИК-е) осветителем, и был всегда в курсе всех музыкальных новинок (песню Марины Влади на смерть Высоцкого он нам принёс сразу же после её записи).
Последние годы жизни (это было время пресловутой «перестройки») он уже там не работал по причине выхода на работу под хмельком.
Мы ещё учились в десятом классе, а Шиханов уже окончил техникум по озеленению, где учился после седьмого класса. Работать он поступил в трест Зеленхоз, теперь стал иметь свои, а не, как его приятели, родительские деньги. (Через шесть лет его друзья закончили высшие учебные заведения, и стали дипломированными инженерами, а у кого были военные кафедры ещё и офицерами, а, поступив на свои работы, и они заимели свои деньги).
В первый год проживания в нашем доме, у Юры Шиханова не было друзей, кроме меня. Потом в результате футбольных баталий он стал своим среди всех их участников. Но особенно сблизился он с моими приятелями одноклассниками: Петром Мурым из первой секции нашего дома и Володей Морозовым, сыном заведующего отдела культуры в ЦК КПСС.
Жил он в «цековском» доме (как его звали поначалу по застройщику), или «красном» доме, (так его стали называть потом из-за цвета его кирпичей) на ул. Бориса Галушкина.
В этом же доме жил и наш с Морозовым одноклассник Дима Макаров, чей отец был директором Университета Марксизма-Ленинизма (при ЦК КПСС), но он не часто появлялся в нашем дворе.
С Валентином Конычевым из первой секции Юра вначале познакомился во время игры в футбол, но крепко сдружился уже потом в дачном посёлке Минсельхоза России, где снимали дачи их высокопоставленные отцы.
Это потом его отец от Министерства получил дачный участок в Калистово (по Ярославской ж.д.), куда на всё лето переезжала их семья. Так как, Юрий работал в организации снабжавшей все московские цветочные магазины всевозможными семенами, то, естественно, его дача была вся в цветах, за которыми усердно ухаживала его мать.
Когда в нашу семью приехал мой дядя Ваня из Навои (в те годы абсолютно русский город, он там служил в армии и женился на русской), то я попросил Юру достать для него газонные семена Мавританской смеси, что он и сделал. И мне, для моей дачи в Крюково, он доставал семена различных овощных культур, тогда он брал меня с собой во время своих рабочих визитов в подопечные ему магазины, и всё, что я просил, он мне вручал.
Как-то незаметно, в нашей кампании появился Миша Рабилизиров, тоже из моего класса, и тоже благодаря мне. Вначале, он дружил только со мной.
Поздними вечерами, когда в моей коммуналке все засыпали, мы с ним на кухне по маленькому приёмнику «Москвич-3» ловили джазовую музыку, которая тогда в нашей стране была под запретом.
Сам он жил в одном из двухэтажных бараков в АСГ (Алексеевский студенческий городок), расположенных несколькими рядами между улицами: Касаткина и Бориса Галушкина (в большинстве из них находились студенческие общежития), в маленькой комнате с родителями и двумя старшими братьями. По национальности он был азербайджанский тат.
Дополнительную тесноту в их комнате составляли множество ковров, рулонами стоящих по углам и лежащих сверху двух шкафов. Его отец был большим специалистом по коврам, которыми он успешно торговал. Надо было понимать, что в этом ему, посильную помощь оказывали и его сыновья.
Когда я приходил к Михаилу, чтобы потом направиться гулять на любимое ВСХВ, то всегда удивлялся, как они все там умещаются, и, тем более, вместе спят (естественно, на нескольких развёрнутых коврах).
Меня очень радушно встречала его мать, маленькая, сухонькая, с чёрными кудряшками женщина. Появлялся у них я обычно днём, старшего брата уже не было, второй брат, собираясь уходить, обычно крутился перед трюмо, примеряя перед зеркалом один пиджак за другим. Их, щупленький, с голым, коричневым черепом отец сидел неподвижно на табуретке посередине комнаты, как сомнамбула, абсолютно не реагируя, на всю суету вокруг него.
У всех них были глаза, как бы навыкате, и были маленького роста, а мой друг Миша был самым высоким и крупным среди них телом, и как я понял, самым любимым сыном у их матери. В школе его единственными друзьями были я и Пётр Мурый, и только потом, через меня, Юрий Шиханов.
Он был непременным участником всех игр в карты у Петра Мурого, в комнате которого друзья собирались, когда его мать куда-то уходила, он об этом нам сообщал, тогда мы вчетвером играли в карты поначалу на интерес, а потом и на мелкие деньги. Проигравший должен был положить свой проигрыш на середину стола.
Когда там набиралась сумма, необходимая для приобретения бутылки 0.5л. армянского портвейна 1.27 р., 1.37р., 1.42р. Портвейн с первой ценой был неважным, чувствовалась краска, со второй – уже лучше, а с третьей ценой был хорошим, даже сказать, вкусным. Теперь, кто больше всех проиграл, должен был бежать в магазин «на горке», находившийся за рекой Яузой (тогда некоторые в ней купались) в городке «Моссовета» на пригорке.
Иногда, заигравшись, забывали про время, а, взглянув на часы, увидев там без 15-ти 11-ть, быстро посылали в магазин самого скорого, чтобы успеть туда до его закрытия. Помниться, мне иногда приходилось туда бегать, что было прыти, вместе с Мишкой, и успевали к самому его закрытию, уже буквально двери закрывали, но мы так умоляли продавщицу, что она милостиво отпускала нам наш товар.
Однажды, я предложил своим друзьям отметить мой день рождения в известном на всю Москву ресторане «Арагви», что было воспринято с большим энтузиазмом. Скинулись по десятке (тогда это были большие деньги) Шиханов, Морозов, Мурый, Рабилизиров, Дунин. Пока долгого изучения меню, исходя из наших наличных денег, мы сделали заказ: марочное вино, лёгкие закуски и, естественно, шашлыки.
В середине застолья Мише Рабилизирову стало дурно (он был единственный из непьющей семьи), в его желудке стало бурлить и его содержимое стало проситься наружу. Что делать? Мы все перепугались, что будет, если это произойдёт в таком знаменитом ресторане.
И тут Володя Морозов быстро сообразил. Он быстро схватил вазу с цветами, и вынув их оттуда, прислонил её ко рту Михаила, который сразу же этим воспользовался, после чего вновь, воткнув туда цветы, поставил её на место.
После покупки мне родителями магнитофона Яуза (20 кг.), друзья стали мне приносить кассеты с разными записями, популярными в те времена. Чаще всего слушали Петра Лещенко, его мы слушали с большим удовольствием.
Мише Рабилизирову очень нравилась песня Лещенко: «Моя Марусечка, моя ты душечка». Он выучил её наизусть, а слова: «Как-то вечерком, мы с милой шли вдвоём, а фонарики горели» он выговаривал особенно выразительно, помахивая в такт перед собой рукой.
Юрию больше всего нравились песни: «Чубчик кучерявый» и «Чёрный ворон».
Когда мы были навеселе, то непременно исполняли некоторые песни Лещенко совместно и, непременно, очень громко (точнее, просто орали).
Слушали также песни Теодора Бикеля (его называли некоторые Байкалов) – «На руке моей вьётся колечко, это всё, что осталось от счастья, от любви за туманною речкой, от негаданно вспыхнувшей страсти, ах как больно, больно сердце бьётся, отбивая горестный вопрос, отчего, отчего она уже не вернётся, отчего в любви так много слёз …».
Ещё слушали и Бориса Рубашкина – «Бирюзовое злато колечико, покатилось по лужку, ты ушла и твои плечики, скрылися в ночную мглу».
Вадиму Кузищину очень нравилась его песня из кинофильма «Последний дюйм»: «Трещит земля, как пустой орех, как щепка трещит броня, а Боба вновь разбирает смех: какое мне дело до вас до всех, а вам до меня …».
Были ещё у меня кассеты с песнями Окуджавы, и сестёр Бери («Тум балайка …,», «Купите папиросы …»).
В нашем доме на пятом этаже в среднем коридоре (сразу за квартирой Славы Дунина) жила одинокая женщина Вдовина с дочкой Ольгой. Так в эту дочку и влюбился Юра.
Мы, его друзья, об этом не знали, он от нас это скрывал.
Потом он мне рассказывал, что с ней гулял по Сокольникам, посещал тамошние кафе, и даже имел с ней интимный контакт в лесистой части этого парка. Он был вхож в их семью, и мать была не против их брака.
За спиной Юры незримой тенью высился его папа, парторг целого министерства, невысокий, лысенький, круглолицый, улыбчивый Николай Герасимович. Но, последнее слово, естественно, было за самой Ольгой (она была художницей), вполне вероятно, у неё появился другой вариант.
В своё окно я видел, как она садилась в машину (тогда редкую) жителя из первой секции нашего дома (похожего на теперешнего Давила Копперфилда) сына важного чиновника той поры.
Через некоторое время они прекратили свои встречи, Юра очень долго переживал этот разрыв. При встрече с владельцем машины он молча, кивая головой, здоровался. Позже, когда зарубцевалась его любовная рана, он со мной немного поделился этим куском своей жизни.
Конычев Валентин, после восьмого класса поступил работать на завод Сельскохозяйственной техники (у Курского вокзала), продолжая учиться в вечерней школе, потом женился на своей первой любви Галине.
Она жила на Проспекте Мира в деревянном доме с садом (теперь там заправочная станция, слева от супермаркета Вавилон»). Потом у них родилась дочка, и заводское начальство предоставило ему, их комсоргу, однокомнатную квартиру у ВИСХОМ-а (на Дмитровском шоссе).
Шиханов, время от времени, навещал друга. Валентин выходил с мячом на спортплощадку у дома, и немного поиграв, они с бутылочкой портвейна беседовали о разном.
Весенней порой, когда появлялась первая травка, мы выходили играть в футбол на газоны с другой стороны Проспекта Мира (теперь там подземный гараж), предварительно сбросившись на бутылочку вина, которую мы выпивали в конце игры. Когда же денег на неё не хватало, тогда Юра мог до игры пойти к родителям Саши Мельникова и занять у них, не сообщая ему самому об этом. Только Юра мог позволить себе это.
В нашем капитальном «сталинском» доме архитектора Жолтовского был противорадиационный подвал, оборудованный для спасения жильцов нашего дома в случае атомной войны. Он был очень обширным, с несколькими туалетами и душевыми. Вход в него был внутри цокольного этажа дома и закрывался двумя (с просторным тамбуром между ними) большими стальными дверями, с массивными поворотными рукоятями.
Вот этот подвал стали посещать несколько человек из нашей кампании, вначале: Юра Шиханов, Слава Дунин, Валентин Конычев, Саша Коновалов. Света во всех его разветвлённых помещениях не было, была единственная лампочка у самых дверей. Поэтому у кого-то из нас был китайский фонарик, у которого вечно отказывали батарейки, и тогда мы оказывались в кромешной темноте.
Прописывали вновь посвящённых так. Вначале его проводили при свете фонарика в одну из самых дальних комнат, потом его выключали, а сами сразу при этом замолкали и замирали. Все мы к этому моменту уже знали наизусть расположение всех комнат и прекрасно ориентировались в темноте, касаясь ладонями подвальных стен.
Кроме, почти ежедневных игр в футбол по вечерам, Юра с приятелями посещал пивные бары, которых тогда было в Москве много. Самый близкий к дому был на Проспекте Мира рядом с Ростокинской улицей в двухэтажном здании на втором застеклённом этаже, внизу был ресторан.
Все любители пива округи, собирались там, и почти всегда в нём был Женя Агеев из первой секции, живший на 9-ом этаже ниже Петра Мурого, работавший в хозяйственной части МГУ (по его словам, часто бывавший в Кабардино-Балкарии на их Эльбрусской базе в Терсколе).
Местные выпивохи приходили туда с непременной бутылкой спиртного, рискуя нарваться на штраф за её распитие, поэтому делали это быстро, и успевали до того, как милиционер, которому сообщал кто-то из присутствующих об этом, поднимется по лестнице, и появится в пивном зале.
Во всех обыкновенных пивных Москвы пиво пили стоя за круглыми столиками, под которыми были крючки, на которые вешались сумки пришедших туда. из которых вынимались запретные бутылки, и куда они же прятались, при сигнале о появлении милиции.
Только в центральных районах столицы в пивных барах были сидячие места за квадратными столиками, Так в дорогом пивбаре с официантами в подвале на углу Пушкинской (теперь Большая Дмитровка) и Копьевского переулка посетители сидели за длинными массивными деревянными столами и лавками.
Пиво там было значительно дороже, чем в нашей «шайбе». И приходить туда нам было очень накладно. Там тоже были кампании со своими бутылочками спиртного и единственной целью её быстро выпить, запив потом местным жигулёвским (другой марки пива в пивбарах тогда не было). Официанты, разносившие пиво, откровенно жульничали, приносили неполные кружки с пивом, наполненные на треть сверху густой пеной (явно искусственного происхождения).
Потом семейство Шихановых переехало в трёхкомнатную квартиру в Новые Черёмушки, которую Юрин отец получил от МСХ России. Через некоторое время Юрий пригласил самых близких друзей к себе в гости, чтобы отметить это знаменательное ту пору событие: Валентина, Петра, Михаила и меня.
Вина было достаточно, так что мы быстро опьянели. Курить выходили мы на небольшой балкон.
Когда я случайно поднял голову, то увидел над собой лицо красивой девушки, которая вышла на свой балкон, привлечённая громким разговором с нижнего балкона. Мне она так понравилась, что я стал с ней разговаривать, а потом и совсем встал на перила Юриного балкона, чтобы лучше общаться, потом и вовсе стал делать попытку залезть на её балкон.
Она не на шутку испугалась за меня, как бы я не свалился вниз, поэтому ласково предложила мне зайти к ней в гости, что было значительно проще.
Дверь мне открыла её мама, и, пригласив за стол, предложила чай с печеньем. Сидя с ними за одним столом, я стал им говорить о причине моего появления в нижней квартире, где стал жить мой друг Юрий, не сводя глаз с девушки.
Через некоторое время за мной пришёл Юрий, и я, попрощавшись, обещая непременно прийти к ним в гости потом, спустился к своим друзьям.
Когда мы ехали обратно к себе домой на Проспект Мира, я заметил, что Валентин слегка пошатывается, и сказал Петру Мурому, чтобы тот поддерживал его.
Услышал это, Валентин обиделся, и продемонстрировал нам свою относительную трезвость, стремглав сбежав по эскалатору метро вниз, да так, что никто не смог его догнать.
Потом, долгое время Юрий мне говорил, что когда иногда встречался в своих Новых Черёмушках с живущей над ним девушкой, так та спрашивала его о его друге Александре, почему он не приезжает к нему больше. Видно так сильно её поразило его стремление к знакомству с ней.
Домой со своей работы, Шиханов приезжал на платформу Рижская, где ближайшая пивная была за Крестовским мостом (в начале Мурманского проезда). Она была в круглом, со стенами из пластикового шифера небольшом помещении, где к бочковому пиву тогда всегда подавали настоящие горячие сардельки с квашеной капустой, было чертовски вкусно!
За свою круглую форму у всех местных посетителей она называлась Шайбой.
Потом, по мере накопления денег его владельцами, рядом (взамен) построили длинный сарай вдоль проходящей рядом железной дороги из такого же пластикового шифера. Его превратили в обширный пивной бар, где к пиву подавали варёные креветки и нарезанные копчёные сардины.
Но по старой привычке на него перешло старое название, посетители его по инерции продолжали называть Шайбой. Туда приходили большими кампаниями, и старались занять столики в самом конце этого сарая без окон с внутренним слабым освещением, подальше от входа, для чего заранее посылали своего человека, который всех предупреждал, что тот или иной столик занят.
Такие кампании обычно приносили с собой спиртное, и когда, время от времени, в пивную входили милиционеры, этих выпивох не было видно, по причине массы народа.
А появлялись они обычно после сигнала кого-нибудь из обслуги, и сразу направлялись к, указанному каким-то стукачом, определённому столу.
Но пока они пробирались между столиками с людьми, те успевали спрятать все штрафные улики в свои сумки, висевшие на крючках под их столиком, и потом смотрели невинными глазами на появившихся около них алчных блюстителей закона.
Вот этот пивбар чаще всего, посещал Юрий со своими друзьями - Володей Морозовым и мной. Так как вокруг столика обычно стояли не менее шести человек, то частые посетители поневоле уже знали друг друга, и иногда обзаводились нужными по жизни знакомствами, встречаясь где-нибудь на улице, уже кивали друг другу, как старым знакомым, и справлялись о новостях на пивном «фронте».
Тогда в воскресные дни Шиханов, Морозов и я иногда посещали пивной бар на Колхозной (сейчас Сухаревской) площади Садового кольца, напротив Склиф-а. Это было как бы посередине между ВСХВ (где жил я и Володей) и Черёмушками (где потом жил Юра).
Там к пиву продавали то же, что и в Шайбе, но иногда завозили раков и лангусты, но, судя по их запаху, второй свежести.
Этот пивной бар был очень популярен среди студентов, там мы встречали Петиного племянника Сергея, тогда уже студента МГИМО со своими друзьями.
Иногда, в этот пивбар прибегали санитары из СКЛИФ-а с бидонами за пивом, говорили, что однажды один из них попал под машину, когда перебегал Садовое кольцо.
Во время моей учёбы в институте, у меня появились новые друзья: Геннадий Гудков (он жил в общежитии) и Вадим Кузищин (он жил у Павелецкого вокзала), которого я потом познакомил с Юрием Шихановым. Большинство друзей Юрия стали ими, после моих знакомств их с ним.
Когда он переехал жить к своей жене на Шаболовскую улицу, на Мытной улице (что неподалёку) уже стал жить Вадим Кузищин со своей гражданской женой (с его работы), то они не забывали встречаться между собой с непременной бутылочкой портвейна.
Не помню по какой причине, но одной снежной зимой Юрию и Вадиму вздумалось поехать на Шиханову дачу. В этой поездке им составили кампанию: Миша Рабилизиров, Петя Мурый и я. Шиханов сказал, что у него там есть электрообогреватель, и холодно не будет. В электричке ехали уже все навеселе, и с несколькими бутылками вина.
На станции Калистово, где была эта дача, нас встретил глубокий снег, а мы были все в городских туфлях мокасах, и шли мы по колено в снегу.
Подойдя к даче, мы увидели, что открыть калитку нет никакой возможности – снегом было заметено до середины забора, и нам пришлось через него потом кое-как перебираться.
Дача у Юрия была из щитовых блоков и одинарным полом, поэтому маленький обогреватель был бессилен против 15-градусного мороза. Когда было выпито всё вино, пришло время укладываться спать. Пол был ледяной,
Юрий притащил из сарая несколько пустых мешков, но всё было напрасно, и пришлось нам в полудрёме ожидать рассвета, чтобы, стуча зубами от холода, брести к станции, где смогли отогреться лишь в подошедшей первой электричке на Москву.
Володя Морозов в жизни Юры Шиханова занимал немалое место.
Со временем получилось, что самым близким другом Юрия стал Володя Морозов, надо понимать, их сблизило, как детей высокопоставленных родителей. Одним летом, друг Юриного отца, директор виноградарского совхоза на Тамани пригласил его семью в летний их отпуск к себе отдохнуть.
Николай Герасимович побыв немного, отбыл в своё министерство, оставив у моря своих трёх детей: Юрия, младших, дочь Татьяну и сына Влада с его женой.
Благодаря Юрию, вместе с ними там был и Володя с женой Ириной.
Юра с юмором потом рассказывал, про Володю, который перебрал вино нового урожая. Они обедали вместе с рабочими, которые собирали виноград. На длинном столе, за которым они все сидели, ставили несколько трёхлитровых банок со свежим виноградным вином.
Рабочие, поев и выпив, сколько им хотелось, ушли, а Володя, увидев, сколько ещё осталось в этих банках вина, не мог это вытерпеть. Он взял и полностью допил одну из этих банок.
Но вино свежего отжима имело коварное свойство.
Когда они пришли к своим палаткам, то с ним стало плохо. Он лёг, на лице его пошли красные пятна, он стонал, и его жена клала ему на лоб мокрое холодное полотенце.
Юра настолько сдружился с Володей, что стал его первым и, даже, основным другом. Когда у того квартира пустела после отъезда всех его родственников на дачу, он приглашал его к себе в гости, и они, напившись вина, горланили: «Чёрный ворон, я не твой!».
Выспавшись, они звонили мне, чтобы я приходил к ним, и присоединялся к их мальчишнику. Я, естественно, приходил с бутылкой винца. На закуску Володя из холодильника вынимал пиво и всевозможные закуски, которые приносил его отец из цековского буфета. Это была буженина, красная рыба и другие деликатесы не известные тогда простым гражданам.
К пиву Володя однажды поставил на стол большую консервную банку, в которой вертикально была уложена бесподобная вобла (мягкая, полупрозрачная, и чудно пахнущая), не такая, какую обычно продавалась на наших рынках, которую потом все колотили изо всех сил о что-нибудь твёрдое.
Утомившись от всего этого изобилия, ребята решали отдохнуть в парке Сокольники. Володя в дорогу делал бутерброды из своих продуктов, и, купив пару бутылок вина в гастрономе на первом этаже его дома, все отправлялись в сторону пивного бара Прага, который был на пригорке в Сокольниках (в «перестройку» его сожгли, руины стоят по сию пору).
Потом Володя женился на Ире из дома напротив его дома, он приходил туда почти всегда с Юрой. Их всегда радушно встречали отец Иры и её младший брат. Он работал стеклодувом в закрытом институте, которым заведовал Капица, и был любитель выпить, но преимущественно водку.
Когда те появлялись на их маленькой, как у всех тогда, кухне, он торжественно ставил на стол бутылку водки, и приглашал разделить с ним его скромный ужин. Это был интересный собеседник, и большой жизнелюб. Он со товарищи на плоту провёл один свой отпуск, кажется, на реке Каме, потом показывал фотографии.
Как стеклодув, ему не было равных в Москве. Как-то сидевшим на его кухне Володе и Юре, уже изрядно выпившим, он незаметно заменил своему зятю рюмку, и налил вино по новому.
Володя этого не заметил, и когда все стали выпивать, взял эту рюмку и, опрокинув её в рот, вдруг понял, что его рюмка пуста, хотя, на вид, со стороны, оно там было. Он громко возмутился, чем привёл в большое веселье своего тестя.
Оказывается, тот сумел мастерски выдуть эту рюмку с двойными стенками, между которыми поместил подкрашенную жидкость. Не работавшая тёща не вмешивалась в такие выпивки, хотя её муж частенько приходил домой «на бровях», но он зарабатывал так хорошо в своём «ящике», что успешно содержал и её и двух уже взрослых детей.
Когда Володя женился на Ирине, красивой блондинке, та работала в ближайшей столовой, но его отец настоял, чтобы она закончила пищевой институт, и помог ей устроиться на работу в фирму Океан.
Сам Володя окончил институт Стали, в котором когда-то учился его отец, после чего стал получать тот мизер, что получали тогда все выпускники и других вузов.
И теперь его жена, работая в своей (знаменитой и богатой тогда) фирме "Океан", получала значительно больше своего супруга, получая там шикарные рыбные наборы ко всем праздничным датам.
А в новый год, кроме шикарного праздничного рыбного набора, Ирине выдавали на два лица приглашение в один из столичных ресторанов к полностью сервированному столу, что, конечно, нравилось Володе, но в то же время и немного уязвляла его самолюбие.
На его работе ничего такого не было. Он даже сожалел, что учился в институте «Стали и сплавов», и иногда, выпивши горестно высказывался, что окончив его, ему осталось только сталь есть.
Юра к ним домой заходил как свой человек, нахлебником он не был, и всегда с ним была какая-нибудь бутылочка.
Если в будни он встречался с друзьями преимущественно в Шайбе, то в выходные дни они собирались в Сокольниках на Ширяевом поле, где, распив бутылочку портвейна, наблюдали за игрой молодёжных футбольных команд Москвы.
Кроме клубных команд, там часто выступала команда ФШМ, в которой играл Рейнгольд (известный тогда в кругу болельщиков, как "всадник без головы"), знаменитый своим перебрасыванием в атаке футбольного мяча через себя.
Потом, они с хорошим настроением шли в сторону пивбара «Прага», если в его меню кончились шпикачки, и заменили их чем-то другим (или же по причине недостатка средств), тогда неподалёку, через аллею, находился длинный фанерный сарай зелёного цвета, в котором продавалось разливное пиво. Полные кружки ставились на короткие и во всю длину этого сарая полки.
Но в хорошую солнечную погоду людям не возбранялось выходить с кружками наружу за этот сарай в низину. Ребята, взяв для начала по две кружки пива, шли за сарай, где на одном из многочисленных пеньков Володя раскладывал свои аппетитные бутерброды, любовно сделанные из рыбных наборов, которые регулярно получала его жена в фирме Океан.
После дождевых дней это место с пеньками слегка затапливалось, за что этот фанерная пивнушка называлась у его посетителей Лягушатник.
Ещё одна пивная находилась в жилом доме на улице Королёва (с другой стороны от музея Королёва). Кроме высоких столиков, по двум боковым стенам там были устроены дополнительные питейные места в виде длинных коротких (таких, чтобы можно было поставить кружки с пивом) полок.
К пиву продавалась разнообразная закуска, но она была там дорогой, поэтому многие приходили со своей закуской, а некоторые и с выпивкой, на свой страх и риск, Среди обслуги находились милицейские соглядатаи и наводчики.
Когда его закрыли, на улице рядом открылся пивной киоск, в котором продавалось пиво исключительно на вынос. По выходным дням, к его открытию, около него уже стояла солидная очередь с одной, а то и двумя трёхлитровыми банками, с которыми потом, счастливые отправлялись по своим домам. Но местные «алканавты» с литровыми банками для пива паслись неподалёку постоянно.
Тогда во всех точках продажи разливного пива, продавалось исключительно жигулёвское пиво. Кроме упомянутых пивных, пиво продавалось и в отдельно стоящих киосках, внутри которых стояли бочки (поначалу деревянные с деревянными пробками, потом металлические), где на закуску продавались сушки, посыпанные крупной солью, из находившегося там большого бумажного мешка.
Кружки с пивом люди ставили на полочки, устроенные по бокам этих киосков.
Помнится, один такой киоск стоял на Трубной площади со стороны Страстного бульвара, в конце которого стоял общественный туалет, что было очень кстати для этой публики.
Зимой, продавщица держала у себя и чайник с тёплым пивом, из которого доливала в уже налитые кружки, по желанию клиентов, говоря, перед тем, как налить пиво: вам с подогревом?
В сильные морозы, в процессе пития, по краям кружек образовывался слой из замёрзшей пивной пены, но это не могло испортить настроение любителям пива. Некоторые местные приходили туда со своими чекушками, из которых периодически доливали в свои кружки, предварительно, оглянувшись по сторонам.
Таких рисковых выпивох частенько караулили издалека местные милиционеры, в надежде содрать с них штраф за распитие спиртного в общественных местах, а особо ретивых и вовсе отвезти в вытрезвитель.
Когда Юрий в конце недели, задержавшись на своей работе, в кампании начальствующих лиц, нагружал себя спиртным больше обычного, тогда у него, естественно, утром в субботу голова сильно болела.
Едва проснувшись, он подходил к телефону, и тихо, чтобы не разбудить родных (а также, чтобы не слышали его разговор) звонил мне домой, и спрашивал, есть ли меня чего-нибудь выпить. Услышав утвердительный ответ, а у меня почти всегда в холодильнике было (как минимум полбутылки) портвейна, он тут же говорил: придержи её до моего приезда, я сейчас выезжаю к тебе.
Приехав ко мне, он тут же опохмелялся, и после пространного объяснения, где и с кем он вчера выпивал, а когда на часах время приближалось к 11-ти (час Волка по часам кукольного театра на Садовом кольце) открытию московских магазинов, он по телефону звонил Володе Морозову, чтобы тот с бутылкой вина приходил ко мне (потом он наверстает).
Но видно и Володя накануне тоже злоупотребил спиртным, поэтому, едучи ко мне в лифте на шестой этаж, умудрялся там выпить треть бутылки (как бы свою долю). Появившись в моей комнате с двумя третями портвейна в бутылке, он извинялся, что не утерпел.
Но Юрий и я прощали ему такой, понятный им, проступок, и великодушно делили на троих, оставшееся в бутылке вино. Потом они решали, куда они направят свои стопы в эту субботу, на ВДНХ или в Сокольники.
Если на ВДНХ, то там имелись свои отличные продовольственные магазины, если же в Сокольники, тогда надо было заранее запастись вином.
Иногда (обычно в выходные дни) друзья отправлялись на ближайший стадион им. Мягкова, находившийся на Второй Ярославской улице, неподалёку от перекрёстка с улицей Бориса Галушкина (после переименования части Ярославского шоссе в Проспект Мира, Вторая Ярославская улица стала просто Ярославской улицей).
Там мы смотрели на игру молодёжных московских футбольных команд, предварительно (оглядываясь по сторонам) выпив бутылочку портвейна на лавочке в миниатюрном сиреневом скверике этого стадиона. Но, естественно, друзьям такого количества выпитого было недостаточно, и они отправлялись по Ярославской улице в сторону находившихся на ней гостиниц ВСХВ, где находился продовольственный магазин, чтобы приобрести там бутылку водки за 2.87 руб.
Обычно, деньги на дополнительную выпивку бывали лишь у Юрия.
Но, вечером в конце выходного дня, часто водки на прилавках уже не было (была полностью раскуплена), оставался лишь коньяк за 3.12 руб. Делать было нечего, покупали этот коньяк, хотя он труднее выпивался большими порциями, после чего сильно охмелевшие друзья, провожали такого же Юрия домой, посадив на автобус №81, который тогда ходил по Ярославской улице (от Курского вокзала до гостиницы «Турист»).
Когда Юрий и его родня переехала в третий проезд Марьиной Рощи, то иногда по пути домой «застревал» в ресторане Рижского вокзала, и оттуда звонил мне, чтобы я составил ему кампанию.
Один раз, я застал его уснувшим за последним столиком, сложившим голову на сложенные руки, перед ним стоял недопитый графин с томатным соком. Надо понимать, в сильном подпитии, он заказал томатный сок, чтобы встретить меня трезвым.
Подошедший официант сказал, что его предупредили о скором приходе к нему друга, и он, деликатно ждал. Так как Юрий неоднократно посещал этот ресторан, то его уже знал все официанты, на чаевые он не скупился.
Во время его проживания в Марьиной роще, когда он вечером приходил домой, то первой его встречала маленькая дочка его сестры Татьяны и внимательно всматривалась в него, и, увидев, что он пришёл «навеселе», быстро поворачивалась, и бежала к Юриной матери с криком: «бабуля, а Люля пяный пишол!». Его сестра была замужем за известным в литературных кругах поэтом Мартыновым,которого Юра очень уважал и, когда тот бывал у них дома, с удовольствием составлял ему кампанию.
Я иногда приходил к Юре в Марьину Рощу, курить они выходили на балкон, который выходил в сторону товарных путей Рижского вокзала. Он рассказал, что в соседнем доме жила известная право защитница Новодворская (её иногда видели в одной нижней рубашке, выбрасывающей мусор в ближайший мусорный бак).
И, однажды, когда мы стояли на балконе и курили, Юра указал на стоявшие почти под самым его балконом, на самых крайних путях три грузовых вагона, и сказал, что это грузины привезли в Москву портвейн и коньяк.
Во время своей стоянки они приторговывали вином в разлив.
Для этого надо было подойти к первому вагону со своей пол литровой банкой, тихо постучать в их дверь, и, в открывшуюся на стук дверь протянуть банку и деньги.
Потом, так же безмолвно открывалась эта дверь и подавалась банка с вином. С двумя банками они потом вышли из дома и направились к этим вагонам.
Выдержав небольшую очередь, с наполненными банками друзья отошли под ближайшие деревья, где на траве уже сидели ребята со своими банками, среди которых они встретили даже тех, которые жили в доме Николая на Проспекте мира. Между прочим, вино было вполне приличным, не хуже магазинного, к тому же чуть ли не вдвое дешевле. В некоторые вечера, когда к ним заходили их соплеменники из этих вагонов доносились мелодичные многоголосые грузинские песни.
Через некоторое время об этих вагонах узнали все выпивохи Марьиной рощи, некоторые там не только дневали, но и ночевали. В поисках своих мужей туда отправлялись некоторые верные жёны, чтобы отвести тех домой.
Юра всегда меня приглашал к себе на дачу в Калистово, что я иногда делал.
Если это была осень,то мы вместе ходили в ближайший лес за грибами. Его родители, давно знавшие меня, всегда радушно встречали меня, вместе обедали и чаёвничали, и вообще угощали меня всем, что у них к тому времени поспело на их участке. Также я с удовольствием помогал им, в чём сам был горазд. Один такой случай описан мной в рассказе "Спасённые яблони. Кровница"
Личная жизнь у Юрия проходила в кратковременных знакомствах с такими же, как он женщинами, не обременёнными супружескими узами. Но когда в такие ночи он отсутствовал дома, и его мать спрашивала, где он пропадал, тот говорил, что ночевал у меня.
Вследствие этого у Юриной матери стало складываться нехорошее отношение ко мне, и как-то она об этом прямо сказала, когда я звонил Юрию.
Мне было очень неприятно это слышать, и я прямо ей сказал, что её сын ни разу у меня не ночевал. Услышав такой категоричный ответ, Юрина мать передо мной извинилась. Потом я имел крупный разговор с Юрием, который передо мной тоже извинился.
Иногда к Юриным амурным делам присоединялся и Володя, который в свою очередь говорил дома, что ночевал у Юрия. Точнее, было обычно наоборот, вначале Морозов заводил знакомство с девушками, а так как, с деньгами у него было неважно, то, зная, что у Юрия они «водились», приглашал его.
После чего с вином и закусками они отправлялись к ним в гости, и иногда с ночёвкой.
Но был один случай, когда Володя неожиданно пригласил Юру и меня в гости к своей новой чернокудрой любовнице. Оказалось, что она была, так называемой «московской женой» какого-то богатого торговца грузина, который, по приезде в Москву, останавливался у неё.
После его отъезда, в её уютной однокомнатной квартирке оставалось большое количество вина и коньяка, и в его дни отсутствия там стал появляться наш Володя. А при виде такого большого количества спиртного он решил сделать широкий жест, пригласить к своей новой любовнице и своих друзей.
Его новая пассия, решила ему не перечить, и в какой-то день мы сидели вчетвером за её столом, уставленном дорогими бутылками спиртного и всяческими закусками. И это было при существовании у Володи законной супруги белокурой Ирины.
Юра Шиханов не долго был холостым, он стал жить гражданским браком с женщиной, у которой была маленькая дочка, у неё на Шаболовке. Потом пригласил Володю и меня к себе в гости, накрыл шикарный стол, со стороны его пассии были две её подруги. Юра был очень заботливым отцом для новой своей дочурки, когда та пошла в школу, он помогал ей готовить уроки.
После этой женитьбы он уже старался не приходить в новое своё жилище сильно поддатым. В конце тяжёлых лет «перестройки» его гражданская жена с дочкой уехала в Израиль на ПМЖ.
Конычев Валентин, проживая на Дмитровском шоссе с женой Галиной и дочкой, приглашал своих друзей приехать к нему в гости, и, заодно, поиграть в футбол, рядом с его домом было небольшое футбольное поле.
Казалось, ничего не предвещало беды в их, казалось, дружном семействе. Юра Шиханов, во время одного посещения Валентина, заметил, что не всё у них так хорошо, как хотелось бы.
Они вышли из его квартиры, и, купив вина, уселись на спортивной площадке ВИСХОМ-а. Там Валентин и сказал, что Галина сильно изменилась, перейдя в крупный мебельный магазин, директором которого был какой-то грузин.
Когда она приходила домой, то от неё часто пахло коньяком, усевшись на диван, и расставив ноги с пьяной улыбкой, смотрела на него. Он догадывался, что в мебельных магазинах дают взятки в целях получения дефицитной заграничной мебели. Как-то она проговорилась, что она может иметь в день столько, сколько ему платят на его работе в месяц.
Его счастливая жизнь явно дала трещину, а ведь он перед всеми своими друзьями гордился своими жизненными успехами: был комсоргом целого завода, женился на любимой девушке, получил квартиру, родил дочку.
Он не мог себе представить, что на его семейном счастье он должен теперь поставить крест. Перед ним открылась зияющая пустота в его дальнейшей жизни. И однажды Юра потрясённый заявил мне: «Валька повесился! И где! В собственном туалете!».
На похоронах от нашей кампании присутствовал один Шиханов Юрий. Потом он мне рассказал, что при отпевании, жена Валентина не проронила ни одной слезинки, такой же безучастной стояла рядом с ней его дочка. Младший брат Валентина рвался побить Галину, но его еле удержала родня.
В так называемые годы «перестройки» как у меня, так и у Морозова Володи, на наших работах зарплату платили с большим запозданием, и в таком размере, что только хватало на коммунальные платежи, при галопирующем росте цен на всё.
Мне иногда приходилось торговать бутылочным пивом и водой на авторынке у платформы Северянин. Володя, поначалу, когда его на работе назначили «Ночным директором» и платили хоть какую-то зарплату, терпел.
Но потом и на той работе стали ему платить с большими перебоями, тогда он устроился рабочим грузчиком на Сахарный завод. Его туда сосватал один посетитель «Шайбы».
По своей природе интеллигента, он с трудом таскал мешки с сахаром, и сильно уставал. Хотя он был физически здоров (в школе он быстрее всех пробегал 100 метров, и по другим физкультурным упражнениям был не из последних), местные грузчики оказались выносливее его.
После рабочего дня они обычно совместно пили водку, которая в то время повсеместно была плохого качества, и часто фальсифицированной.
И вот однажды жарким летом после конца работы он после выпитой такой водки упал на улице, и, не приходя в сознание, умер. Про это и его работу на Сахарном заводе мне рассказал Шиханов Юра.
После смерти Юриного отца, Николая Герасимовича, в квартире в Марьиной роще остались жить трое: сам Юрий, младший брат Владик, и их мать, которые потом решили её разменять. В итоге, Юрий с матерью переехал в двухкомнатную небольшую квартирку у станции «Лось» (по Ярославской ж.д.), а его брат с женой на улицу Руднева, у военкомата.
В те годы деньги стремительно обесценивались, и Юра при этом обмене сумел дополнительно получить миллион рублей старыми деньгами и важно называл себя новым миллионером.
Когда он переехал в «Лось», он узнал, что туда были ещё раньше переселены люди с Марьиной рощи, при сносе там старых пятиэтажек.
При посещении единственного продовольственного магазина, где местное мужское население покупало спиртные напитки, он даже встретил некоторых своих старых знакомых по прежнему адресу.
Они ему сказали, что после массового закрытия небольших марьинорощинских предприятий, многие рабочие, получив расчёт, покупали ящик водки и уходили в длительный запой, постепенно их не стало среди поредевшего трудового населения Рощи.
В Лоси, среди постоянных потребителей спиртного Юра стал очень уважаемым человеком. Когда он после работы приезжал туда и появлялся на платформе, то его уже ждали самые нетерпеливые по части выпивки, и в окружении небольшой свиты он шёл к магазину.
Там он покупал бутылку водки, пачку любимых останкинских пельменей (не чета нынешним), и плавленый сырок «Дружба». Потом в безопасном месте он выпивал дежурный стакан, оставляя корешам сырок и остальное содержимое бутылки, и с пельменями отправлялся домой.
Надо тут напомнить, что в стране это были голодные годы, денег у большинства людей не было, а у него они были, вырученные при переселении сюда.
Когда Юра приглашал меня к себе в гости в Лось, то история с выпивкой и покупкой пельменей домой повторялась лишь с разницей, что я тоже участвовал в распитии бутылки водки, плюс второй сырок «Дружба».
Вскоре моя жена переехала из центра Москвы (с улицы Алексея Толстого) на улицу Павла Корчагина (рядом с платформой Маленковская), в результате размена её коммунальной квартиры, тогда Юра приезжал к нам из своего Лося в выходные дни с чекушкой водки и небольшой закуской, и это было очень благородно в самые голодные годы «перестройки».
Встречаясь со мной, Юрий говорил мне про своего умного пушистого кота, который, когда Юра лежал на кровати, забирался на него, укладываясь точно на ту часть его живота, которое у него болело, как бы лечил его.
Каким-то образом кот чувствовал, в каком месте у него болит, и после некоторого времени тупая боль в его животе проходила.
Со временем он стал ограничивать себя в употреблении спиртного, но неожиданная коварная болезнь (рак крови) его быстро уложила, вначале в больницу, потом в собственную кровать. За ним по усердно ухаживали мать с сестрой, покупали самые дорогие лекарства, но всё было напрасно, и вскоре Юрия не стало.
Когда был накрыт небольшой поминальный стол, и за ним сели все Юрина родня, муж его сестры обратил внимание на их кота, который сосредоточенно смотрел в ближайший к столу угол комнаты, и на зов со стороны, не отвлекался. Как сказал зять: это он видит Душу Юры, которая невидима людям, но не кошкам.