Земной инопланетянин
Николай Петрович уже не шёл, а бежал по лесу, огибая кусты и деревья. Тропинка становилась всё незаметней, под ногами шуршала опавшая листва, и сырые ветки больно хлестали по лицу. Наконец тропинка пропала вовсе, и это было явным признаком того, что он заблудился.
«Вот и сходил за брусникой, - чертыхнулся он, - а где меня теперь искать, никто не знает».
Он посмотрел в небо, по которому бежали рваные облака, и чертыхнулся ещё раз. Становилось холодно, и скоро должно было начать темнеть.
Николай Петрович заблудился впервые в жизни. Лес он любил, а здешнюю приполярную тайгу просто обожал. Неделю назад он вернулся с женой из отпуска с Большой земли, так здесь величали среднюю полосу России. Прибыли они чуть раньше положенного срока, ему хотелось немного порыбачить перед началом работы. На Правой Хетте рыбалка была отменной. Эта северная речка, правый приток реки Надым, была чистой, и рыбы в ней было полно. К тому же, после рыбалки они хотели подсобрать ещё на зиму брусники и клюквы. Витамины на Крайнем Севере никогда не помешают. Два предыдущих года, которые он работал как проклятый, монтируя турбины на компрессорных станциях, в отпуск он не ходил. На Севере можно так делать, можно работать без перерыва несколько лет и копить отпуска в одну кучу, а потом взять их и использовать за один раз. Отдыхали они с женой на своей малой Родине, отпуск получился большим, свыше ста дней, хотя об отпуске так говорить не следует, отдыха никогда много не бывает. Пробыли они на Большой земле с конца мая до середины сентября, поэтому возвращались обратно радостные и довольные.
В первые дни на Хетте клевало хорошо, язь шёл буром, и был он от полутора килограммов и выше. Сначала на рыбалку вместе с Петровичем ходила его жена, она у него молодец, ловко управлялась с подсачком и не упустила ни одной подсечённой рыбины. Но потом дома, глядя на эти красивые создания, как они плавали в ванной, прежде чем оказаться на сковородке, ей становилось жалко их, и она сказала об этом мужу.
«Зимой, ещё, куда ни шло, - говорила она, - налимы не такие красивые, их жарить не жалко, а от этих у меня слёзы на глаза наворачиваются…я уже не могу больше».
«Признаться, и я уже давно сбил свой рыбацкий пыл, - отвечал Петрович, и чтобы угодить жене предложил ей заняться «тихой рыбалкой», а именно, сбором ягод.
Николай любил собирать и грибы, и делал это он с не меньшим удовольствием, чем ловил рыбу, но здешняя грибная пора уже почти отошла. Осталось только время для тихой охоты на ягоды, но и оно скоро заканчивалось. Север есть север.
А за грибами здесь вообще ходят от силы два месяца году: в июле и августе. В сентябре тихая охота ведётся уже в основном на бруснику и на остатки голубики да ещё на клюкву, которую собирают на болотах. Это делают те бесшабашные люди, которым сам чёрт не страшен, которые не боятся провалиться в трясину, ходящую ходуном под вашими ногами, норовя в любую минуту прорваться, и таскающие потом эти ягоды полными вёдрами домой. Клюква здесь вырастает отменная, и соку в ней – из двух ягод можно надавить полстакана. С кислинкой, правда сок получается, но сыпанешь в него сахарку и... высший пилотаж. На языке тогда ощущается не только его вкус, но и вся его витаминная свежесть.
Сразу после их возвращения в родное Приполярье, дни здесь установились, как на подбор, тёплые и солнечные. В конце сентября такое тут редко бывает, сказывается, наверное, всеобщее потепление. Добралось оно и сюда на Крайний Север. В лесу стало тепло и сухо, и гнус с комарами куда-то пропал. В летнюю пору эти создания здесь здорово отравляют жизнь. Поэтому, когда они исчезают, бродить по лесу одно удовольствие. Жена вместе с Петровичем тоже принимала участие в их походах по сбору витаминов, но лес она, в отличие от мужа, не очень любила, даже побаивалась его.
«Это я из-за тебя в него хожу, - говорила она, - чтобы витаминов набрать побольше, не хочу, чтобы ты зимой болел. А так, я бы в эти твои дебри ни ногой. Ещё увижу там чего-нибудь...».
«Нет в лесу ничего такого, чего стоит бояться, - увещевал её Николай, - бояться надо людей. Природа нам ничего плохого не сделает».
«Ладно, не успокаивай, - отвечала жена, - ты же прекрасно знаешь, с тобой я в огонь и в воду…».
Побродив три дня по тайге и набрав «в лёгкую» несколько вёдер первоклассных ягод, жена занялась их закладкой на зиму. Процентов на семьдесят это была брусника, но попадалась и голубика, крупная, с сизым налётом. Её было меньше, потому что она, как и грибы, тоже уже почти отошла. Большую часть собранного жена замочила в деревянном бочонке, около ведёрка, рассыпав по целлофановым пакетам, уложила в морозильник, а остальные ягоды, раздавленные и помятые, засыпала сахаром. Петрович кроме брусники умудрился собрать ещё около ведра клюквы, он тоже был бесшабашным парнем. Но сделал он это уже один, без жены, на болото с ним идти она наотрез отказалась.
Время, проведённое в лесу, пошло им на пользу. Не смотря на то, что собирали ягоды они с утра до вечера, чувствовали они себя бодро. Когда занятие в радость, усталость редко приходит, а если и приходит, то приятная. Да и дело всегда спорится.
В тот памятный день, когда всё произошло, с утра набежали тучи, и здорово похолодало. До Ледовитого океана от посёлка, в котором они жили, и который тоже назывался Правой Хеттой, было рукой подать. Его ледяное дыхание ощущалось сразу, как только менялся ветер. Жена в то утро в лес не пошла, и Петрович тоже сначала этого делать не собирался, но после обеда кто-то клюнул его в одно место, и место это у него зачесалось. Он взял в руки пластиковое ведро, надел на голову спортивную шапку и никому ничего не сказав, вышел из дома. Через полчаса он уже был на высоком берегу Хетты. С крутого обрыва, на котором он остановился, открывался замечательный вид. Внизу река тихо несла свои воды, а за ней на другом берегу, пологом, вплоть до самого горизонта простиралась тайга. Если долго всматриваться, то на горизонте можно было различить кромку, разделявшую небо и землю. В солнечную погоду вид этот был завораживающе красив. Если бы Петрович был художником, он нарисовал бы картину не хуже Левитана и отдал бы её в Третьяковскую галерею. Пусть и московский люд бы порадовался, глядя на такую красоту. Не каждому доведётся увидеть её даже за всю свою жизнь.
«Вот куда должны высаживаться инопланетяне, - отчего-то подумалось ему, - а не на чей-то огород. Тогда и контакт получился бы соответствующим».
Почему к нему пришла эта мысль, Петрович думать не стал. Он посмотрел на другой берег, пытаясь разглядеть то место, где был удобный сход с узкоколейки в лес, и куда обычно жители посёлка ходили за ягодами, и ему вдруг показалось, что он там что-то увидел. Это что-то было зелёного цвета, но более ярким, чем потускневшая одежда сентябрьской тайги. Оно высветилось на мгновение чётким силуэтом, но потом размазалось и исчезло.
«Зрение уже ни к чёрту, - подумал Петрович, подбирая с земли гладкий увесистый камешек, - да и день сегодня пасмурный».
Подойдя к самому краю обрыва, он размахнулся и бросил камешек в реку. Дождавшись, когда тот плюхнется в воду, Николай покрутил над головой пустым ведёрком, присвистнул что-то соловей-разбойничье и бодро зашагал к узкоколейке. Дойдя до неё, он с разбегу взбежал на насыпь, и отправился по шпалам к железнодорожному мосту. Ходить по шпалам всегда неудобно: наступать на каждую - слишком коротко, а шагать через одну - для этого слишком короткие у Петровича ноги. По самомУ мосту идти оказалось ещё тяжелее, да и опасно, к тому же. Под шпалами ничего не было, они как бы висели в воздухе, прикрученные снизу болтами к рельсам, поэтому можно было запросто между ними провалиться в воду. Глядя под ноги и аккуратно переступая с деревяшки на деревяшку, Николай запел свою любимую песню.
«Там, где клён шумит, - запел он во весь голос, и эхо, отражаясь от воды и деревьев, мелодично вторило ему, - над речной волной…
Хорошо жить на белом свете», - подбодрил он себя.
Пройдя последнюю опору, он ненадолго задержался. Вода, плавно огибая эту опору с двух сторон, образовывала за ней глубокий омут. В позапрошлом году Петрович вместе со своим сварщиком Колей Ушаковым вытащил из этого омута не один десяток красавцев язей. Правда, потом он их почти всех…нет, не отпустил… такого поступка в посёлке никто бы не понял, он раздал их молодым специалистам, только что прибывшим на север.
Перейдя на другой берег, Николай Петрович остановился у зарослей ивняка. Промозглый ветер теребил всё ещё крепкие, но уже неживые листы. Ещё одно усилие, и они упадут на землю, закончив свой короткий земной путь. Николай обернулся и посмотрел на высокую кручу, на которой он только что стоял. Очертания её терялись в туманной дымке. Каких-нибудь тридцать лет назад, когда строился этот мост, на круче стояли бараки, и в них жили политзаключённые. Они строили эту дорогу, а теперь вот он, Петрович, прокладывал здесь газопроводы. И тогда и сейчас, всё делалось для страны, для людей, но какая выходила разница… Прошлым летом, когда здесь тянули импортную ветку «Уренгой-Помары-Ужгород», бараки ещё стояли. Их снесли перед самым приездом иностранных шеф инженеров. Управляющий генподрядного треста приказал столкнуть их в реку. Бульдозерист быстро справился с задачей. За полчаса «ножом» своего «Катерпиллера» он повалил их, сгрёб в кучу и столкнул деревянное месиво в воду. Уже через месяц, когда от бараков и духу не осталось, и на их месте стала прорастать свежая трава, Николай монтировал на здешней компрессорной турбины. Они были западногерманской фирмы «AEG-Kanis». Шефом от этой фирмы был назначен молодой немецкий инженер из Эссена. Ох, и дали они тогда с ним жару. Благо жена Петровича на ту пору уехала на Большую землю проведать захворавшую мать. Оставшись холостяком вместе с холостяком немцем, они оторвались по полной. Пили в основном русскую водку.
Надо сказать, что на трассе до приезда иностранцев действовал сухой закон, но они его выполнять отказались, они даже записали об этом в свои контракты. А вот для русских всё осталось по-прежнему. Петровичу со своим шефом повезло, как никому. Буркхард оказался настоящим западным немцем, понятия не имевшим о нашей российской жизни, но язык русский почему-то знавший в совершенстве.
Они быстро с ним подружились, выпив при первом же знакомстве полную сумку горячительных напитков, которую немец привёз из Надыма. Потом он ими снабжал и себя и Петровича по мере надобности до окончания стройки. В Надым за этим летать уже не приходилось, всё поставлялось в столовую для иностранцев, которую соорудили быстрее, чем столкнули бараки в воду, в полном ассортименте. Имелось даже баварское пиво, коего Буркхард (настоящее древнегерманское имя, так похвастал сам немец перед Николаем) не любил, а Петрович совсем даже наоборот. Но, греха в этом нет, молодость есть молодость, и ничего тут не попишешь. Про работу они тоже не забывали, более того, она была у них на первом месте, и как бы там ни было, компрессорную свою они сдали заказчику в срок и на отлично. И получилась эта компрессорная лучшей на Северном участке.
Для перекачки газа по трубопроводам одних турбин мало, нужны ещё нагнетатели. На Правохеттинской станции они были французской фирмы «Крезо-Луар», а, значит, необходим был ещё один шеф инженер, с которым Петровичу предстояло непосредственно контачить, француз. Он почему-то сразу не вписался в их компанию, вернее, немец его невзлюбил. Буркхард, этот древнегерманский гот, с самого начала не стал приглашать потомка древних галлов на совместные их посиделки с горячительными напитками.
«Не достоин, - говорил он Петровичу, поднимая очередной гранёный стакан, в котором булькало сто пятьдесят «Столичной», - мы их, то есть мы - немцы, их - французов, победили за четыре недели».
«А мы вас, за сколько? - хотелось возразить Петровичу, - мы – русские, вас – немцев? Пусть и не так быстро, но всё же….мы победили».
Но он не стал расстраивать Буркхарда своими железными аргументами, тот и так их отлично знал, не смотря на своё древнегерманское происхождение, да и невыгодно это было делать Петровичу. По окончании монтажа, а это должно было случиться в середине лета, предстояло подписание актов приёмки турбин в эксплуатацию, и немец в этом вопросе был не последним лицом. Именно он осуществлял надзор за монтажной бригадой Петровича и строго следил за соблюдением технологического процесса. Просто так, за рюмкой, он акты бы не подписал. А без этой формальной процедуры невозможно было запустить агрегаты в трассу. Поэтому Николай попытался сразу примирить две враждующие стороны, но сколько он не предпринимал в этом направлении усилий, ничего не получилось.
Зато получился казус с французом - и смешной, и не очень. Петровичу вздумалось однажды поумничать, и он не нашёл ничего лучшего, как примерить свою умственность на потомке галлов. В школе он изучал французский язык, но все мы помним, как тогда это происходило. Хорошо, если в голове оставалось несколько фраз, а то иногда у выпускника школы в мозгу не застревало вообще ни одного слова. Да и зачем ему это было нужно, если путешествовать предстояло только по родной стране. Но у Петровича несколько фраз всё же застряло, например таких:
«Комси комса, бонжур, ассэй ву и ещё «а тут аллёр», что означало – до скорого свидания». Запомнил он их, наверное, для того, чтобы удивить прибывшего на Крайний Север француза в самый неподходящий для того момент.
Всплывали иногда у Петровича в голове и другие фразы, немецкие, хотя он этого языка не изучал. Сказывалось частое посещение в детстве фильмов про войну. Вот он взял однажды и применил одну из них по назначению. Будучи в сильном подпитии, обоюдном к слову сказать, он не нашёл ничего лучшего, как ткнуть исподтишка немца сзади пальцем между лопаток и скомандовать:
«Хэндэ хох»!
Буркхард, где стоял, там и сел и потом долго не мог прийти в себя. Когда же он, наконец, очухался, то слёзно попросил своего русского друга больше так никогда не делать. А ещё туда же…победитель галлов…
С французом всё вышло по другому, по трезвому, но от этого, не менее экстравагантным.
Однажды на компрессорную не явился их переводчик. Поговаривали, что он уехал делать доклад наверх по инстанции. Все знали, что переводчики - это негласные агенты КГБ. Правда, технарям, вроде Петровича, строившим газопроводы, это было по барабану. Для них язык чертежей был куда важнее любых устных анонимных докладов. Николай встретил тогда Андрэ, так звали французского шефа, на компрессорной возле турбины. Монтажники Николая установили её на фундамент всего пару дней назад и теперь «обвязывали по маслу». Нагнетатель фирмы «Крезо-Луар» стоял пока рядом на песке. Через пару дней и его нужно было затаскивать двумя «Коматцу» на фундамент, а потом центровать с турбиной в один газоперекачивающий агрегат. Француз прибыл на встречу с целой кипой чертежей, которую едва мог держать в руках. И вот, когда он начал объяснять Петровичу, жестами и мимикой, за какие проушины надо цеплять нагнетатель для такелажа, Николай взял и ляпнул:
«Тю э ля прёмьер фуа а люньон совьетик»?
Что по нашему означало:
«Ты впервые в Советском Союзе»?
Французских слов Петрович знал мало, но произношение у него было неплохое.
Поэтому француз не просто испугался, когда услышал родную речь, он испугался до смерти. Выронив чертежи из рук, Андрэ драпанул с компрессорной, только пятки его засверкали. Появившийся в этот момент невесть откуда Буркхард, даже посвистел ему во след.
С тех пор без переводчика француз и русский уже не общались ни разу.
Николай подозревал, почему драпанул француз, и чего он так испугался. Вероятно он подумал, что Петрович знает французский язык в совершенстве, а не пык-мык, как было на самом деле. И он, Петрович, наверняка, раньше подслушивал беседы Андрэ с другим французом, электронщиком, и потом, конечно, доносил об этих разговорах кому следует…
«Наивные эти люди, французы, - подумал тогда Николай Петрович, - жизни они не видели. Кроме своего Наполеона и красного вина за обедом, ничего-то они не знают».
«Так им и надо, - позлорадствовал вдогонку убежавшему французу, сразу ставший довольным немец, - я же тебе говорил, Никола, что не стоит его приглашать на наши посиделки. Не достоин, - и потом Буркхард ещё прибавил, усмехнувшись, - а я думал, ты только немецкий знаешь…в совершенстве».
Петрович вспомнил об этом и усмехнулся. Ещё он вспомнил, как однажды посреди зимы пришёл на компрессорную с немцем пешком. Они тогда опоздали на вахтовый автобус, а до места работы от жилого посёлка было не меньше двух километров. Буркхард тогда замёрз, как цуцик, и когда они зашли в тёплое помещение штаба стройки, то он здорово смахивал на окружённого под Сталинградом захватчика, только корзин не хватало на его ногах. А когда он увидел электронный градусник, который показывал температуру за бортом в минус пятьдесят четыре и три десятых градуса, то впал в настоящий ступор.
«Дайте мне тёплую ручку, - закричал он, - я запишу об этом событии в своём блокноте. А то в Эссене мне никто не поверит, что я при такой температуре работал на улице».
Петрович, вспомнив про этот случай, усмехнулся ещё раз. Не зря на Руси существует поговорка:
«Что русскому хорошо, то немцу смерть». Наверное, её придумали при Петре Первом, когда в Россию приехала основная масса немцев. Тогда, наверное, бывали случаи похлеще этого.
В этом году иностранцев уже не было на строительстве очередной нитки газопровода, приходилось справляться своими силами.
Но от их присутствия осталась польза - это официальных два выходных, а то бы так и пришлось работать с одним до самой пенсии.
Перед тем, как спуститься с насыпи и войти в лес, Петрович ещё припомнил, как перед приездом иностранцев ходил осматривать бараки. В самом ближнем к реке было три кухонных чана, литров по сто пятьдесят-двести, в которых, по всей видимости, готовилась пища. В следующем были нары, на которых зеки спали. Николай потрогал их, и ему показалось, что они хранили ещё тепло тех, кто на них спал. Потом он вернулся в первый барак к чанам и тоже их потрогал. Два из них были чугунными и блестели до сих пор как новые.
«Да ведь и лет прошло не так-то много, - подумал он, - как же они тут обходились без мази от комаров? Недаром говорят, что узкоколейка эта построена на человеческих костях».
За те десять лет, что Николай Петрович пробыл на Севере, он так и не привык ни к комарам, ни к гнусу. И Жена его тоже не привыкла к этим созданиям. Но дома они с ней соорудили для себя маленький оазис. Они натянули марлю на все форточки и на входную дверь. А летом плюс к этому ещё навешивали на окна одеяла, потому что спать во время белых ночей без затемнения было практически невозможно. Петрович ещё поставил в квартире два вентилятора, один в спальне, чтобы не так было жарко, и другой в прихожей. Этот последний он направил на входную дверь, чтобы ни одно комариное создание не могло проникнуть в их дом. После всех мероприятий им казалось, что уже ничто не мешало им жить. Правда, будучи в командировках, Петрович на комаров не так обращал внимание, потому что без жены он позволял себе немного расслабиться, то есть принять рюмочку-другую. А выпивший человек, как известно, редко обращает на что внимание. Это уже новая порода людей, и не лучших, как правило.
Петрович ещё раз посмотрел на мост, по которому час назад прошёл тепловоз. Он притащил оборудование для их компрессорной станции, значит, возвращаться обратно будет только завтра.
В начале пятидесятых, когда строилась эта дорога, Сталин мечтал соединить узкоколейкой Норильск и Лабытнанги, чтобы по суше вывозить полезные ископаемые сибирских недр. Но сделать этого он не успел, в 53-м благополучно скончался. Теперь дорога эта очень пригодилась строителям газопроводов, и Николай был одним из них. Он возглавлял бригаду турбинистов монтажников, то бишь был "белой костью" на компрессорной станции, как их тут называли. Работа ему нравилась, да и перспективы роста были неплохими.
Пока он стоял, задумавшись, вспоминая былое, ветер усилился и стал холоднее. Нужно было идти в лес за брусникой. Петрович посмотрел в пустое ведро, потом перевёл взгляд на уходившую в дебри тропу и сделал первый шаг. Замечать то место, с которого он зашёл, Петрович не стал. Не стал он делать зарубок на деревьях и ломать верхушки кустов, чтобы легче было выходить обратно. За те десять лет, что он прожил на Крайнем Севере, он сроднился с Приполярной тайгой. Всё ему здесь было родным и знакомым. Не один газопровод с его участием уже был проложен через эти дебри, а сколько ещё предстояло…
Сперва ему показалось, что в лесу тепло, и температура такая же, как в предыдущие дни. Он лазил по полянкам, таская за собой ведро, иногда оставлял его в приметном месте и использовал для сбора ягод свою спортивную шапку. Потом высыпал из неё бруснику в ведро и замечал, насколько сантиметров в нём прибавлялось ягод. Брусники в этот раз было много, сочной и крупной.
«Вроде я уже собирал её здесь в прошлый раз, - думал Петрович, продвигаясь по полянке вприсядку, - она что, новая к зиме вырастает»?
Мысль о том, что он мог забрести в другое место, незнакомое, в голову ему не приходила.
Если бы с ним была его супруга, она сразу бы обратила внимание, что эти места нетоптаные, но её не было, и Петрович чувствовал себя спокойно. Собирая ягоды, он не забывал о себе. Первые полчала большую их часть он отправлял себе в рот, пока не начал щипать язык. После этого продолжил есть только голубику, а ещё спустя какое-то время стал проносить мимо рта и её и класть все ягоды в ведро. Спешить ему было некуда, и он, не торопясь, меньше чем за пару часов наполнил ведёрко до верху. Ползая по одной из полянок, Николай нашёл ещё семейку подосиновиков, шесть красно-белых красавцев. В конце сентября это было настоящей удачей. Грибы он аккуратно срезал под корень и положил сверху на ягоды. Получился неплохой натюрморт.
«Жене покажу», - улыбнулся он и стал определяться, в какую сторону выходить. Обычно, Петрович долго не размышлял над этим вопросом, он действовал автоматически, полагаясь на интуицию. И надо сказать, она его ещё ни разу не подводила. А дело в том, что у него имелся один секрет, очень ценный, подаренный ему самой природой, а, может, и ещё кем-то….
Нет, в высшие силы он не верил, а с определённого момента даже обижался на них…если бы они, конечно, были. Так вот секрет этот заключался в том, что, заходя в любой незнакомый лес, в голове у него как бы включался автоматический компас и действовал до тех пор, пока Петрович снова не оказывался в знакомом месте. Он даже заметил, что, выходя из леса, всегда попадал ровно в ту точку, с которой начинал движение. Об этой своей способности Николай узнал ещё в детстве, а потому не боялся бродить по лесам и весям. Компас действовал всегда безотказно и включался он не только в лесу, но и в других незнакомых местах тоже. И даже город исключением не являлся. Правда по незнакомым улицам надо было путешествовать пешком, а не в маршрутке или на такси. В них чудесный компас работать отказывался. А пешком, куда бы ни направил свои стопы Петрович и какие круги не выписывал по незнакомой местности, он всегда знал, как выбираться обратно. Однажды ещё во времена юности с ним произошла одна интересная история, очень знаковая. Он тогда учился в институте и летом работал в стройотряде в Коми АССР, на сплаве леса. Тайга в этой республике была такой же непроходимой, как и надымская, только деревья там были потолще. И вот однажды с другом студентом в воскресный день он отправился за грибами. День был ясный, на небе ни облачка, заблудиться в такую погоду для Петровича было совершенно невозможно. Набрав грибов по полной корзине и закусив, чем бог послал, наступила пора возвращаться обратно. И тут выяснилось, что слово «обратно» Николай и его друг понимают совершенно по-разному. Коля предлагал идти в одну сторону, а его друг в другую, в противоположную. И друг этот, к тому же, очень упёртым оказался. Он ни в какую не соглашался уступить Николаю и требовал отправиться в самую чащу. Пришлось его не послушаться, развернуться на сто восемьдесят и пойти в "правильную" сторону, в ту, в какую указывал Петровичу его компас. Другу ничего не оставалось, как последовать за ним, слишком уж уверенно Петрович себя вёл, но сделал он это неохотно. Поэтому пока они шли таким манером, друг всю дорогу не переставал ныть.
«Куда ты нас ведёшь? – нудел он, - мы уже давно заблудились», - и прочее.
Ныл он до тех пор, пока Николай не показал ему на сбитый мухомор. Этот тридцатисантиметровый красавец, всего полчаса назад торчавший из зелёного мха, был этим самым другом и сбит. Как же обрадовался оппонент Николая, увидев поваленный гриб, этого передать нельзя. По выходе из леса, он долго жал Петровичу руку, а потом неожиданно признался, что теперь бы пошёл с ним и в разведку.
Петрович улыбнулся этим воспоминаниям, взглянул на грибной натюрморт, порадовался, что в скором времени будет созерцать его на сковородке, и направился к выходу.
Где этот выход находится, он не сомневался. Нужное направление он выудил из памяти, а потому шёл уверенно, без тени сомнения. Зачем волноваться заранее, если чутьё у тебя, как у волка. Тропу он нашёл сразу, только не смог определить, по ней он углублялся в лес, или это была другая тропа. На всякий случай пару раз он останавливался и прислушивался, не проплывёт ли по реке моторка и не пролетит ли над головой вертолёт. Петрович примерно знал, в какой стороне проходит лётная трасса: Старый Надым-Пангоды и обратно, вот и вся незадача. Если бы он услышал гул лопастей, то это было бы только дополнительным ориентиром. Для этого и ясной погоды не требовалось, всё им определялось на слух.
Николай вспомнил, как это делали его монтажники, и как в первый день, когда он молодым специалистом прибыл на трассу, эта их способность его сильно поразила. В штабе стройки проходила планёрка, намечались сроки пусконаладочных работ, и тут неожиданно над головой загудел вертолёт. Единственное окно в помещении штаба, а он находился в строительном вагончике, было завешено шторой, и увидеть, что это за летательный аппарат, было невозможно.
«Шестёрка», - уверенно сказал бригадир монтажников, взглянув на сварщика Колю Ушакова, будущего рыбацкого напарника Петровича.
«Точно, - подтвердил тот, хитро поглядывая на вновь прибывшего молодого специалиста, – восьмёрка гудит иначе».
Петрович решил сначала, что они издеваются над ним, над их новым безусым начальником, который ещё не нюхал севера, но оказалось, что они говорили правду. Через полгода Николай сам уже безошибочно определял на слух, когда свистят громадные лопасти Ми 6-го, а когда мерно гудят элегантные винты Ми 8-го. И делал это не хуже других.
Но в этот раз на реке и в небе всё было тихо, лишь только деревья, недовольно шумя, качались над головой.
«Чувствуют, наверное, перемену погоды», - подумал Николай и стал сверяться со своим внутренним компасом. Ему вдруг показалось, что в этот раз он выдаёт что-то не то.
«Ладно, раньше времени переживать не стоит, - подбодрил он себя, - внутреннее моё чутьё пока меня не обманывало, выберусь и на этот раз».
Сначала он шёл по тропе, которая пусть и петляла, но всё же выделялась среди зарослей. Она огибала кусты, пролегала под поваленными деревьями, которые были ещё живы и не сбросили свой вечнозелёный покров, потом она вышла на ровное место, и Петровичу вдруг показалось, что ещё немного, и появится свет в конце тоннеля. Ох уж этот свет вместе с тоннелем. Очень скоро Николай не обрадуется ни тому, ни другому. И как бы в подтверждение этому, тропа начала забирать всё время вправо. Сперва не очень заметно, а потом всё сильнее и сильнее. Наконец, Петрович почувствовал, что идёт он уже совсем в другую сторону. Пришлось с тропы свернуть, но вне тропы сразу начались густые заросли ивняка, через которые было почти невозможно пробраться.
«Может, это и неплохо, - приободрился Николай, - значит река поблизости, значит, иду я верно».
Продираясь через заросли ивняка, он напал на другую тропу, новую. Она была не такой приметной, зато почти прямой. От радости Петрович запел марш энтузиастов и прибавил шаг.
«Скоро должен появиться железнодорожный мост», - подбодрил он себя.
Но прошло двадцать минут, тридцать, а моста всё не было, вместо этого тайга начала густеть.
«Неужели не туда попал»? - заволновался Петрович и впервые в жизни почувствовал, как холодок страха начал заползать к нему в душу.
«Поверну назад, - решил он, - раз компас сбился, найду то место, где срезал подосиновики и оттуда начну всё сначала».
Развернувшись, уже вприпрыжку, Николай побежал по тропе в обратную сторону. Но бежал он не долго, потому что уже окончательно понял, что заблудился. Волшебная карта больше не работала в его голове, и куда теперь идти, было совершенно непонятно.
«Не дрейфить, - приказал он себе, - ты не пацан».
Петрович остановился и снова попытался сориентироваться.
Над головой его по-прежнему шумели деревья, и по небу ползли рваные облака. Набегая друг на друга, они сливались в одну большую тучу, которая приобретала свинцовый оттенок.
«Наверняка, ночью дождь пойдёт, - мелькнуло у него в голове, - а, может, уже и снег».
И мысль эта, пробежав пупырышками по коже, не успокоила его, а только прибавила волнений. Николай попытался определить, с какой стороны дует ветер. Ведь если погода резко изменилась, значит, ветер теперь дует строго с севера на юг. Надо лишь теперь определить стороны света, и будет понятно, куда выходить.
«Но как их определить»? - Петрович снова заволновался.
Он посмотрел на кроны деревьев, выбрав для этого самые высокие, и решил, в какую сторону они будут больше наклоняться, там и будет юг. Но деревья почему-то клонились в разные стороны с одинаковым размахом, не отдавая предпочтения какой-либо из сторон, и ветер дул порывами и тоже во все стороны. Петрович вспомнил, как в таких случаях поступали герои голливудских фильмов. Какой-нибудь американский ковбой плевал на палец, поднимал его вверх, и после недолгих раздумий выбирал правильное направление. А если этого не удавалось, то янки-герой при помощи перочинного ножа и столовой вилки сооружал для себя непромокаемый трёхкомнатный шалаш. Потом ночью в него, конечно же, забиралась сексапильная блондинка, и вместе они неплохо проводили время. В другое время Петрович только бы улыбнулся этим мыслям, но сейчас ему было явно не до смеха.
«Надо посмотреть, с какой стороны мох гуще растёт у корней деревьев, там и будет??? А что там будет? – заволновался он, - юг или север»?
Обойдя вокруг нескольких деревьев и пощупав мох у их основания, Петрович вдруг понял, что у разных деревьев он растёт по-разному. На одном дереве мха было больше с одной стороны, а на другом - с другой.
«Подзабыл я все эти школьные фишки, - подумал Петрович, - придётся мне идти наудачу. Но, как бы там ни было, паниковать всё равно не нужно».
Переложив пару раз ведёрко из одной руки в другую, он стал продираться сквозь заросли и сразу вышел на новую тропу. Она была шире двух предыдущих и более утоптанной, но куда она вела, понять было невозможно.
«Раз есть тропа, - успокоил себя Петрович, - значит по ней ходили люди. Куда-нибудь она меня, да приведёт».
О том, что по ней могли ходить не только люди, он пока не догадывался.
Сперва Петрович шёл медленно, потом зашагал быстрее, потом ещё быстрее, а потом, будто сорвавшись с низкого старта, помчался по тропе без оглядки. Ветки кустов хлестали его по лицу, но он уже не обращал на это внимания.
«Скоро темнеть начнёт, - шептал он, - а у меня спичек нет».
Это уже походило на катастрофу, но Петрович по-прежнему не позволял себе отчаиваться.
Неожиданно тропа также резко закончилась, как и началась, и за ней снова последовали непроходимые дебри. У 65-й параллели, в ста километрах от Надыма, они абсолютно непролазны. Продираясь сквозь кусты, Николай уже понимал, ночевать ему придётся здесь, посреди тайги.
«И зачем я только курить бросил, - корил он себя, - сейчас бы у меня были спички, и всё было бы не так страшно. А теперь ночью да без огня - ведь можно запросто пропасть…и не только от холода.
Надо палку срезать, - осенило его, - всё же тогда будет какое-никакое, но оружие. Мало ли что может случиться ночью».
Подойдя к ближайшему кусту, Петрович выбрал ветку потолще и достал из кармана перочинный нож. Пусть он сейчас и не герой-янки, а русский-неудачник, но через полчаса он будет держать в руках увесистую палку.
На деле всё так и случилось, и даже быстрее. Иногда и страх бывает помощником.
«По щучьему велению, по моему хотению, - прокричал Петрович и покрутил палкой над головой, - пусть теперь кто-нибудь только сунется ко мне, он тут же пожалеет об этом. Как там сэнсэй учил нас»? - Николай ещё несколько раз покрутил дубинкой над головой, едва при этом себя не задев.
«Где мои приключения, - подумал он, - я жду вас», - и тут он увидел, как из-за близлежащих деревьев потянуло зеленоватым туманом. Туман этот струился над самой землёй, окутывал кусты и покрывал толстым слоем опавшие листья. Николай не удивился этому, он уже давно ждал для себя чего-то необыкновенного. Жить просто так ему уже давно надоело, он давно жаждал приключений, конечно же, фантастических. Стиснув дубинку, Петрович поднял её высоко над головой и сделал пару выпадов.
«Я готов сражаться, - прокричал он, - где вы, мои противники? Вы всё время мешали мне жить. Сейчас вам за это не поздоровится».
Петрович стиснул в одной руке ведро, в другой увесистую палку и смело шагнул в полосу тумана. Как только нога его скрылась в нём, в его тело будто вонзилась тысяча тончайших игл, и окружающее потеряло всякую реальность.
Деревья вдруг вытянулись до самых облаков, а, может, это облака упали на них, прикрыв приполярную тайгу ватным покрывалом, ветер вдруг стих, перестав шуметь в ветвях, и воздух стал наэлектризованным, как после грозы. От этих ощущений Петровича даже озноб прошиб, хотя холоднее не стало.
«Может, магнитный пояс Земли сместился, - подумал он, - сейчас задует с Ледовитого океана посильнее и принесёт циклон с температурой в минус сто двадцать градусов, и я, как древний мамонт, замёрзну в мгновение ока. Только в моих кишках потом найдут не зелёную непереваренную траву, а едва забродивший брусничный сок.
А, может, я вообще сейчас нигде не брожу, и всё это мне только снится»? – засомневался Петрович, и чтобы проверить эти сомнения он переложил в одну руку палку с ведром, а другой, изловчившись, ущипнул себя за то место, в которое его недавно клюнули. Резкая боль в нём вернула его в реальность.
«Никакой это не сон, - чертыхнулся он, нисколько этому не обрадовавшись, - тогда что же»?
Николай посмотрел по сторонам и принюхался. Озоновый запах всё никак не проходил. Тогда он снова взял дубинку в одну руку, а ведро в другую, и, приподняв оружие над головой, смело направил свои стопы к источнику зелёного света.
Думать о том, откуда ему было здесь взяться, он не стал, да и просто думать ему не хотелось, ему вдруг стало всё безразличным. Как зомби из плохого голливудского триллера, еле переставляя ноги, он стал медленно погружаться в зелёный туман.
И вот когда он погрузился в него с головой, то неожиданно обнаружил, что находится уже не в дебрях, а стоит на какой-то поляне, и рядом с ним инопланетный корабль. И это от его поверхности струился загадочный свет. Корабль был небольшим, не более пяти метров в диаметре, сферической формы и слегка приплюснутый у полюсов. Стоял он на четырёх выдвижных опорах, окружённый зелёным сиянием.
«Настоящая летающая тарелка, - подумал Петрович, - такие обычно рисуют в газетах или показывают по телику».
Пока он соображал, что ему предпринять дальше, дверца корабля откинулась, и из него выскочил, как чёрт из табакерки, инопланетянин. Он был невысокого роста и очень походил на пирата Глота из мультика «Тайна третьей планеты». Пират был тоже зеленоватого цвета, но в отличие от тумана, испускаемого кораблём, он был непрозрачным. Была ли на нём одежда, определить было невозможно, если на нём и был какой-то костюм, то очень уж идеально подогнанным по фигуре. Разглядывая его, Петрович не заметил никаких признаков пола. Мужская это была особь или женская, понять было нельзя.
Скорее мужская, решил он, если судить по остроте зубов, по лупоглазости, и по его свирепому виду. Но, как бы там ни было, перед ним стоял собрат по разуму, и его надо было поприветствовать. Петрович уже было собрался поднять для этого руку, в которой было ведро, поднимать руку с палкой по известным причинам он не решился, инопланетянин мог его не так понять, но, сделав небольшое движение, он эту самую руку опустил. Вид этого «разумного собрата» не внушал никакого доверия.
Инопланетянин заметил незаконченное движение землянина и взял инициативу в свои руки. Он не стал ждать Петровичевых нежностей, а сразу набросился на него. Щёлкнув для острастки зубами, пират подпрыгнул к землянину и вцепился в полу его куртки. Надо было срочно защищаться, а то не ровён час, пират не ограничится курткой, подпрыгнет повыше и вцепится Петровичу в глотку.
Не долго думая, Николай размахнулся и слегка треснул нападавшего палкой по голове. Сделал он это не сильно, так, чтобы только отпугнуть пирата, а не навредить ему. Но эффект от удара получился неожиданным. Раздался звук, похожий на хлопок, и инопланетянина лопнул, как мыльный пузырь. От него осталось только зелёное облачко. Пока Петрович соображал, что произошло и как быть дальше, из открытой дверцы корабля, как из рога изобилия, посыпались другие пираты. Словно стая волков, клацая острыми, как бритвы зубами, они стали окружать землянина.
« Конец, - подумал Петрович, пятясь назад, - сейчас они меня загрызут. Но просто так я им не дамся».
Он вспомнил, как в таких случаях учил поступать их сэнсэй. Главное, в любой ситуации не терять хладнокровия. Инопланетяне это, или хулиганьё из подворотни, какая разница. Отпор нужно давать всем.
Петрович повёл взглядом вправо-влево, потом повёл туда-сюда дубинкой, как его учили на тренировках, и боковым зрением наметил дерево, к которому можно было прислониться спиной.
«Ничего, что я один против всех, - подумал он, - сэнсэй учил, что когда-нибудь в жизни это обязательно произойдёт, и тогда навыки, полученные на тренировках, пригодятся. Теперь я готов ко всему, к любым приключениям».
С этими мыслями, среди которых всё же превалировала одна, вдруг это всё не взаправду, а лишь во сне, Петрович начал пятиться назад, стараясь не выпускать из поля зрения намеченного дерева.
«Только бы не споткнуться и не упасть», - думал он, шаря сзади рукой, в которой по-прежнему держал ведро с грибами и ягодами. Наконец ведро это стукнулось о преграду, и Петрович с облегчением прислонился к дереву спиной.
Ведро он осторожно поставил рядом на опавшую листву.
«Просто так я им не дамся, - решил он, - буду биться до конца».
Подняв дубинку над головой и сжав её обеими руками, он наметил для себя первую жертву. Вернее, уже вторую.
Когда круг инопланетян сузился до расстояния, с которого можно было атаковать, Петрович оттолкнулся от дерева и с криком "Ки-ия-а" ринулся на противника. Для первого удара он выбрал самого крупного и самого злобного пирата. Размахнувшись, на этот раз уже изо всей силы, он рубанул его по голове. Лупоглазый лопнул в мгновение ока, оставив после себя зеленоватое облачко. Петрович усмехнулся, поднял палку ещё выше и рубанул следующего. Дальше всё пошло, как по маслу. Когда превратился в туман последний инопланетянин, Петрович опёрся на дубинку и вытер пот. Бой был окончен. Адреналин победы переполнял его, ему хотелось петь, кричать, плясать, ему много чего хотелось. И оказалось, что для такой славной победы не нужно никакого допинга...
«Первая инопланетная война выиграна», - крикнул он и потряс в туманном воздухе дубинкой. Пора было возвращаться домой.
Николай Петрович подобрал ведёрко, которое стояло нетронутым на том самом месте, куда он его поставил, и с опаской поглядывая на «летающую тарелку», вдруг из неё ещё кто-нибудь выскочит, бочком стал выбираться из туманной поляны. Неожиданно «тарелка» подпрыгнула и... тоже лопнула, и от неё тоже осталось лишь туманное облачко. Но Петрович уже не обращал на это внимания, он бодро шагал по лесу, твёрдо уверенный, что на этот раз он идёт в правильном направлении. Лес вокруг него снова стал обычным и больше не походил на сказочный, сказочным стал лишь запах. С озонового он сменился на запах цветущего клевера. Петрович даже покосился, нет ли где рядом стожка свежескошенного сена, но никакого стожка не обнаружил, вокруг него были по-прежнему лишь кусты и деревья.
Запах этот напомнил ему лето средней полосы, которое недавно он так классно провёл, и которое так быстро закончилось... впрочем, как и всё в нашей жизни. Но всё равно это было приятным завершением его приключений. Конечно, если они завершились…
Николай Петрович всё шёл и шёл, а туман всё не кончался, наоборот он начал сгущаться, вытягиваясь в полупрозрачный тоннель. Каким-то образом Николай оказался внутри него, и это его нисколько не удивило. В тоннеле было сухо и тепло, а клевером пахло ещё сильнее, почти до приторности, словно жасмином. Петрович был уверен, что тоннель этот приведёт его к исходному месту, а именно, к железнодорожному мосту. Теперь он в этом не сомневался, потому что компас его снова наладился и работал как часы. И ещё, Николай всегда знал, что кроме компаса, по жизни его ещё кто-то ведёт, некто более могущественный, чем все компасы мира. Вот только, кто именно? – это был неразрешимый вопрос всей его жизни. Но, тем не менее, Петрович всегда чувствовал внутри себя зов, и если он следовал ему, то у него всегда всё получалось, если же противился – то тоже получал, но уже по полной программе. Сейчас он знал, он был уверен, что Ангел-Хранитель опять вместе с ним, а, значит, ему нечего бояться. Поэтому Петрович даже припустил от радости по зелёному тоннелю. Ни одной ветки не проникало внутрь него и не задевало его лица. Бежалось ему легко, словно по тартановой дорожке. Через десять минут тоннель неожиданно пропал, и Николай выскочил к железнодорожному мосту. Сердце его бухало у самого горла, от испуга ли, или от радости, теперь это было всё равно, главное он был жив и, вроде, даже при памяти. В руках он по-прежнему держал пластиковое ведро, а вот дубинки не было, наверное, он её где-то потерял. И это было к лучшему. Не стоит оставлять вещественных улик о таких событиях. Потом проще будет обо всём этом забыть.
У моста человек-землянин отдышался, потом, полюбопытствовав, оглянулся. Конечно же, никакого зелёного полупрозрачного тоннеля позади него не было. Перед ним расстилалась осенняя тайга: мокрая, унылая, с нетерпением ждущая первого снега.
«Сколько же я по лесу мотался? - начал вычислять Петрович, - вроде не мало, но почему тогда до сих пор не стемнело»?
Он покрутил над головой ведром, как это делал в детстве, не боясь, что из него что-то выпадет, а потом заглянул в него.
Натюрморт из грибов был на месте, и ягоды под ним были в полном порядке, он ничего не просыпал и не растерял, пока носился по лесу, но на самом верху прямо на грибах лежало нечто, что привлекло его внимание. Этим нечто был цветущий клевер. Ветвь была всего одна, но на ней красовались три крупных сиренево розовых бутона.
Николай от неожиданности вздрогнул, потом аккуратно взял этот цветок и непроизвольно понюхал его. Запах свежескошенного сена ударил ему в нос.
«Будто летом», - подумал он и инстинктивно зашвырнул цветок в кусты.
«Не нужно ничего оставлять, - снова приказал он себе, - я же взрослый человек».
Покрутив ещё пару раз ведром над головой, Петрович взял его в руку и быстро зашагал домой.
«Может, жена меня ещё не хватилась? - думал он, - может, она у кого-нибудь в гостях? Да и времени ещё не так много прошло…».
Петрович чувствовал, что в этот день и со временем было не всё в порядке, но жену свою он знал отлично. Ни у кого она не в гостях, она сидит дома, давно ждёт его и очень волнуется. За это он и любил её, хотя уже давно не говорил ей об этом.
Петрович перебрался через мост, аккуратно ступая на шпалы, не хватало ещё после всего случившегося провалиться в холодную воду, потом сбежал с насыпи и поднялся на крутой берег реки. Отсюда сегодня он и начал своё путешествие. До посёлка оставалось рукой подать.
По дороге Петрович то и дело засовывал руку в прорванную полу куртки и пытался там что-то нащупать. Но кроме синтепона внутри неё ничего не было. Взглянуть на прогрызенную дыру воочию он так и не решился.
Когда Николай добрался до дома, было уже порядком темно. Жена встречала его у самого порога. Увидев мужа целым и невредимым, она сначала вроде обрадовалась, и искорки радости заблестели на её лице, но они тут же погасли. Не дав Петровичу опомниться, она сразу на него набросилась. Говорила она долго и пламенно, и всё высказала, что о нём думает.
«У других мужья, как мужья, - говорила она, и голос её при этом срывался, - пусть и выпивают иногда, зато сидят дома. Один лишь ты шляешься, где попало. Не надо мне ничего рассказывать, я слушать тебя не желаю. У тебя всё не как у людей. Ещё бы полчаса, и я бы подняла посёлок на ноги. Ты где был»?
Рассказывать о том, что произошло на самом деле любящей женщине, да ещё с взвинченными нервами, никогда не стоит.
Поэтому Петрович сунул ей в руки ведро, а сам молча ретировался в спальню. Зажигать свет он не стал, бросил куртку на не разобранную кровать и опустился на стул. Голова у него гудела, и он обхватил её руками. Так он делал всегда, ещё с ранней юности, когда с ним бывало не всё в порядке. А в юности у него часто болела голова, и тогда он обращался за помощью к инопланетному разуму. В то, что он существует, Петрович никогда не сомневался. Он думал, что инопланетяне – это такие же люди, как и мы, только сверх разумные и сверх добрые. На своей планете они появились раньше, чем люди на Земле, и теперь развились там до невиданных высот. Они умеют перемещаться на любые расстояния и читать мысли. Скоро они с юным Колей установят телепатическую связь и помогут ему. Надо лишь правильно сформулировать мысленный сигнал, такой, чтобы они заинтересовались им и поняли, что с Колей можно иметь дело, и послать его им. И вот когда они разберутся, что к чему, то тогда обязательно объявятся, и Коля заживёт совсем по-иному. Ведь если честно, в юности ему не очень нравилось жить: он был из бедной семьи, родился в захолустном городе, в школе-восьмилетке учиться ему не нравилось, а в десятилетке вообще вместо урока астрономии ученики пилили дрова. Что его ожидало в будущем?
А вот объявившиеся инопланетяне ему бы сразу помогли: и с любимой девушкой контакт наладили, и первый разряд по лёгкой атлетике оформили. Потом бы они всё ему организовали, о чём он мечтал: и полёт на Луну сразу после школы, и следом полёт на Марс. Без таких событий Коле не интересно было жить. Стать поваром или моряком он никогда не мечтал, он был с детства продвинутым мальчиком. И в восьмилетке Коля учился лучше всех, и в десятилетке только на отлично, физику и математику так просто обожал, а по астрономии в его городке ему не было равных. Даже теперь, подними его ночью и спроси, сколько километров до Луны, сколько до Солнца и сколько парсек до ближайшей звезды, он ответит без запинки. Он даже знает, что ближайшая к нам звезда – это не Альфа Центавра, а её соседка - Проксима. И ещё, он много чего знает, что не очень ему пригодилось в жизни…
Но тогда, в детстве, ему не доставало сущего пустяка: он никак не мог придумать такую мысль, которая бы поразила инопланетный разум и заставила бы его пойти с ним на связь…Как бы тогда ему зажилось…
Иногда, когда он уж очень долго сидел на стуле, ему начинало казаться, что и придумывать ничего не надо, они и так всё о нём знают, они слышат его, они ведь такие умные...
Но время шло, а ничего не менялось. Мальчик взрослел, мужал и потихоньку разуверялся в существовании инопланетян.
«Почему они не прилетают на Землю? – спрашивал он себя, – почему не хотят общаться? Или они долететь не могут? А, может, их нет вообще»?
Коля не хотел в это верить. Законы Вселенной везде одинаковы, и если есть на Земле жизнь и разумные существа, то они обязаны быть и в других мирах. Пустых случайностей во Вселенной очень мало, если вообще таковые имеются. Даже звёзды взрываются не просто так, а чтобы дать материал для новой жизни, более сложной, а, значит, более прекрасной. Когда-нибудь Петрович напишет об этом трактат.
Он вспомнил один из своих разговоров с другом, который состоялся ещё в институте. У друга тогда случился бзик на почве влюблённости в первую красавицу курса. Кроме того, что он потерял покой, ему ещё стало казаться, будто он скоро умрёт. Или под поезд попадёт, или под машину, или самолёт, на котором он будет лететь, разобьётся. И тогда его жизнь, такая сладкая и притягательная, такая невероятно желанная, прервётся в самом начале. А у него такие грандиозные планы на эту сладкую жизнь…
Николай тогда своего друга успокаивал, он говорил ему, что не стоит бояться этих событий. Они слишком маловероятны, чтобы произойти именно с тобой. Гораздо вероятнее дожить до семидесяти, а, может, до восьмидесяти лет, а потом умереть в холодной постели: в одиночестве, в полном убожестве и безвестности. Такая участь для нас, «успокаивал» он тогда друга, намного вероятнее, чем счастье быть погребённым в морской пучине вместе с лайнером и пассажирами. А если тебя это накроет уже отдохнувшим, когда ты будешь лететь из отпуска, то это будет настоящим счастьем.
«Мало кому так везёт, - Николай тогда хлопал по плечу своего друга и невесело смеялся, - всех нас ждёт иная судьба, более страшная, потому что она будет обыденной».
Помнится, от этих «оптимистичных» объяснений товарищ его тогда не сильно успокоился, но объяснение это запало ему в душу. Потом, много позже, когда они уже повзрослевшие встречались по окончании института, они всегда вспоминали этот разговор и всё больше убеждались в его справедливости.
И на счёт инопланетян с некоторого момента Николай стал думать примерно также.
«Если они есть, - думал он, - то уже давно должны были объявиться. Хотя, может быть, есть более достойные для контактов, чем я. Мне уже под сорок, а я пока нуль без палочки. На Земле хватает талантливых людей и без меня: учёных, поэтов, композиторов, спортсменов. Для меня, наверное, это будет слишком много чести…».
Дело в том, что Петрович уже давно перестал думать о себе, как об избранном, скорее он думал о себе, как о неудачнике, но скоро он и об этом думать перестал. Теперь уже его институтский друг при редких их встречах его успокаивал. Друг был приверженцем теории множественности жизней одной души в разных телах и говорил Петровичу, что в следующем воплощении тот обязательно вытащит счастливый билет. Это успокаивало Николая, но ненадолго, потому что в эту теорию он совсем не верил. Петрович по-прежнему считал, что жизнь – это что-то такое... единственное и неповторимое, такое хрупкое, что дано только здесь и сейчас, и существует оно только с первой попытки. А всё остальное - не подкреплённые ничем праздные домыслы.
Больше того, Петрович стал сомневаться в существовании другой разумной жизни вообще. Он, как Иосиф Шкловский, который после выхода из клинической смерти разуверился во всём, а особенно в том, что кроме землян ещё кто-то существует, тоже стал думать точно так же.
«Почему это, - думал он, - инопланетные тарелки, садятся всегда в чистом поле, в лесу, или у кого-то на огороде, а сидящие в них НЛОшники общаются с какими-то дебилами. Потом они этих дебилов берут к себе на корабль, ставят на них опыты, или даже совокупляются с ними. Гораздо разумнее общаться с людьми достойными. Ведь если НЛОшники долетели до Земли, то у них должна быть ума палата. Лет через тридцать-сорок, может быть, и нам на Луну слетать будет, всё равно, что в туалет сходить… Это сравнение Петрович тоже приводил своему институтскому другу во времена оны, но и оно со временем не оправдалось. В туалет люди ходили здесь, на Земле, и надо признаться, не очень аккуратно, а на Луну они уже давно не летали. И не из-за несовершенных технологий, и даже не из-за отсутствия денег, денег в мире достаточно, а из-за того, что кто-то могущественный и недобрый, какой-то наш доморощенный земной инопланетянин взял и решил всё за нас. Он направил все наши силы и средства на войну между нами. Убивать почему-то всё ещё слаще, чем летать на Марс…».
Но со временем Николай Петрович и так думать перестал, время на то и время, что в конечном счёте оно всегда берёт своё. Когда ты всю жизнь занимаешься не своим делом, разувериться во всём совсем нетрудно, и наоборот, очень трудно совершить что-то хорошее. Может быть, если бы тогда в юности, Николай поступил в Физтех на факультет аэрофизики и космических исследований, всё пошло бы иначе. Может быть, он уже открыл бы какой-нибудь фундаментальный закон, и люди летали бы теперь, как птицы… И этот, подслушивающий его мысли, наконец-то вышел бы с ним на связь…
Но половина жизни уже за плечами, вторая летит гораздо быстрее, и время одинокой холодной постели совсем не за горами.
Хорошо, что в тайге сегодня случилось то, что случилось. И даже, если это плод моего болезненного воображения, это всё равно лучше, чем ничтожная обыденность бытия»…
Николай с силой сжал виски и чуть ли не закричал:
«Где же ты, который должен мне помочь»?
«Я здесь, - раздалось у него в мозгу, - спрашивай».
«Ты кто? – Николай чуть не подпрыгнул на стуле, - инопланетянин»?.
«Нет, - ответил голос, - я Конрад, а инопланетянин – это ты»…
Петрович вжался в стул и ещё сильнее надавил на виски.
«Вот и галлюцинации первые начались, - подумал он, - хотя, кажется, уже не первые, в моей жизни бывало и не такое».
Он посмотрел на кровать, на которой лежала его куртка, и у него появилось непреодолимое желание проверить, осталась на ней дырка от зубов лупоглазого, или там уже ничего нет.
В жизни с ним случались разные необыкновенные истории, но необъяснимой оставалась лишь одна, хотя она произошла при свидетелях: при его жене и при коте Степане.
Петрович раньше об этой истории никому не рассказывал, потому что до конца не был уверен в её реальности. Но куда деть свидетелей. Человек – ещё ладно, но вот как быть с котом, который перепугался круче людей! Человека можно напоить, ему можно что-то подсыпать в еду, наконец, внушить что-то. Но что можно подсыпать или внушить коту, который перепугался тогда больше хозяев.
Событие это произошло жарким летом. Тогда в их округе горели торфяники, и в городе, в безветренную погоду, было совершенно нечем дышать. Всё лето они не открывали ни окон, ни дверей, ни днём, ни ночью. И вот как-то однажды Петрович проснулся посреди ночи и потянулся за пластиковой полуторалитровой бутылкой. Её он с вечера наполнял водой и ставил на прикроватный столик. Пить тогда от невыносимой духоты хотелось постоянно. Впотьмах, спросонья, он попытался схватить бутылку за горлышко, но вместо этого ткнул в неё рукой. Покачнувшись, бутылка полетела на пол.
Подхватить Петрович её не успел, и тут началось такое, что потом запомнилось ему очень надолго. И не только ему, но и его жене и коту Степану тоже. Бутылка упала на пол, но звук от падения был таким, будто упала она не на что-то твёрдое, а, наоборот, на что-то мягкое, и мягкое это оказалось живым. И оно, это живое, вдруг пронзительно заверещало:
«И-и-и… и-и-и», - закричало оно, отчего мурашки побежали по телу Петровича, и потом эта живность метнулась в угол, к платяному шкафу. Шкаф был закрыт, но следующий крик раздался даже уже не из него, а как бы снаружи, из-за стены. Так, по крайней мере, показалось Петровичу, потому что необычные звуки эти стали глухими и доносились уже как бы из-под земли.
Жена Петровича тут же проснулась и долго не могла понять, что происходит.
«Кто это кричал»? – спросила она, стуча от волнения зубами. Было видно, что она сильно напугана.
«Кошка», - сказал Петрович, потому что надо было хоть что-то сказать.
«Какая кошка? – закричала жена, - у нас нет никакой кошки, у нас кот, и он у меня сейчас под одеялом, и дрожит он там, как осиновый лист».
Петрович стал успокаивать супругу, объясняя, что это, по всей видимости, заскрипела половица от удара бутылки, или воздух вырвался с визгом из-под пробки, но, рассказывая этот бред, сам он в него нисколько не верил. Это не было ни скрипом половицы, ни визгом пробки, это было криком живого существа, которого никак не должно было быть внутри их квартиры. Но, как бы там ни было, своим красноречием и своей уверенностью он сперва успокоил жену, а потом и кота Степана. Хотя кот потом долго ещё прятался под одеялом от любого малейшего шума. С тех пор прошло достаточно времени, многое забылось, и Петрович не считал уже этот случай реальным.
И теперь в сегодняшнем происшествии в тайге он тоже уже не был уверен. В лесу он был один, и кроме рваной куртки, других доказательств не оставалось. А куртку можно было порвать, где угодно.
Чтобы развеять сомнения, Николай встал и подошёл к кровати. Куртка лежала на прежнем месте, и он провёл по ней рукой. Никакой дыры в поле он не обнаружил, всё было совершенно целым.
«Фу-уу, - выдохнул облегчённо Петрович, - главное теперь об этом никому не рассказывать, и жене тоже».
Он вернулся на оставленный стул и снова обхватил голову руками.
«Ты здесь? – мысленно спросил он, - или ты тоже пропал вместе с дыркой».
«Я всегда здесь, - усмехнулся голос, - вернее, я всегда с тобой. Я – это ты, только из твоего будущего. И я не инопланетянин, повторяю это тебе ещё раз, инопланетянин – это ты. И если у тебя есть хоть немного любопытства, я могу тебе рассказать, что к чему».
«Валяй», - сказал Петрович, и голос продолжил.
«Когда-то на Землю из созвездия Ориона прилетели первые переселенцы, - продолжил голос, - это случилось в эпоху питекантропов-неандертальцев. Тогда параллельно с ними жили на Земле ещё несколько видов обезьяноподобных существ, но по теории Дарвина в людей они бы всё равно не превратились. С ними пришельцы и начали свою работу. Они изменили нескольким особям гены, и те дали разумное потомство. Потом они провели такие же опыты на других континентах: в Евразии, в Северной и Южной Америке, в Австралии и даже на островах Полинезии. Убедившись, что новый вид успешно адаптируется и воспроизводится, они улетели обратно, и вернулись на Землю только около десяти тысяч лет назад. К тому времени новые люди расплодились и завоевали своё место под солнцем, но цивилизации так и не создали. Со вторым своим пришествием инопланетяне повторили эксперименты. Более того они их усилили. Они обучили разумных аборигенов ремёслам, научили их читать и писать, а потом стали с некоторыми жить, напрямую передавая им инопланетные гены. Так появился твой первый предок, - сказал голос, - он жил в Древней Греции и записал первые легенды о человеко-богах…».
«Почему ты не откликнулся раньше? - Петрович прервал монолог своего потомка, - почему ты сделал это только сейчас? Ты не представляешь, насколько бы это мне облегчило жизнь».
«Природа не ставит такой задачи, чтобы облегчить или усложнить кому-то жизнь, – потомок усмехнулся, - и ты не исключение. Да, ты более чувствен и раним, чем другие, но что с того? Там, в созвездии Ориона, твои предки живут иначе. Они счастливее людей. И солнце там светит ярче и климат теплее, недаром всё это тебе снится в твоих снах…но такой свою жизнь они сделали сами. Теперь на Земле наш черёд, нам теперь здесь выкручиваться. Нельзя осчастливить кого-то, если этот кто-то сам не потрудится для этой цели в поте лица. Я думаю, ты сам давно это понял, поэтому я к тебе и пришёл только сейчас».
«Мог бы не приходить раньше, но, хотя бы дал о себе знать, - обиделся Николай, - говоришь, там и солнце ярче, и климат теплее… ты же знаешь, мне всегда этого здесь не хватало. И ещё, люди на нашей Земле… они такие злые, и у них так мало души... а ума ещё меньше…
Правда, сегодня я сам был не на высоте, не умнее своих собратьев по разуму, и чего только не натворил в тайге. Кажется, я даже лишил кого-то жизни» - Николай горестно вздохнул.
«Никого ты ничего не лишил, - успокоил его голос, - эти зелёные человечки бессмертны по своей сути, им ничего не сделается. Они тоже продукт экспериментов орионцев, - прибавил он, - пришельцы просто хотели сделать их долгоживущими и определить в помощь к разумным землянам. За основу они взяли гены амёб, те ведь долго живут, считай вечно, но в результате получилось всё не очень здорово. У амёб оказалась одна душа на всех, и зелёные человечки получились любопытными, злыми и бессмертными одновременно. Говорят, их часто видят в местах будущих катастроф, и будто бы они предупреждают об этом людей и даже каким-то образом способствуют тому, чтобы разрушений было меньше. Но это не так, ни одной катастрофы они не предотвратили и никого не спасли. Злое любопытство, и ничего больше. Говорят, над Чернобыльской АЭС их тоже видели и над башнями близнецами в Нью-Йорке тоже. Но что толку, и там, и там людей погибло предостаточно, и не худших людей, и никто их не спас.
НЛОшных человечков в разные эпохи видят в разных местах, и они всегда подлаживаются под соответствующее мировоззрение людей. В Древнем Риме их видели разъезжающими на колесницах, в Средние века они летали по небу на летучих голландцах, а вот уже не меньше полвека, как их видят перемещающимися в летающих тарелках.
Ты не переживай за них, - успокоил Петровича голос, - ты ничего не сделал этим лупоглазым, они просто дематериализовались и тарелку свою утащили с собой. Потом они где-нибудь снова объявятся. Катастроф на нашей планете хватает».
«Хорошо, - ответил Петрович, - и на этом спасибо. Я понимаю, помочь ты мне не в силах, но хотя бы подскажи, как мне жить дальше? Ты ведь – это я, только в будущем, и выходит, ты тоже инопланетянин».
«Дело в том, что я и этого не могу сделать, - вздохнул огорчённо голос, - ты думаешь, я не хочу тебе помочь… Конечно, хочу. Но свою судьбу каждый вершит сам. Люди обычно думают, что от них мало что зависит и потому откладывают свою жизнь на потом. Сначала на завтра, потом на послезавтра, а потом навсегда. Я понимаю, в начале жизни и погулять хочется, и дурака повалять, что ж, жизнь есть жизнь, но не надо заигрываться, потому что «потом» может не наступить никогда. Есть вещи, которые нужно сделать здесь и сейчас. Их и без подсказки каждый знает, со стороны можно только предупредить, что уже пора, и что завтра может быть поздно. Этим обычно занимается интуиция, она всегда всё подсказывает, но сегодня я решил подстраховаться и откликнулся на твой зов. Ты теперь подумай, что тебе необходимо сделать прямо сейчас».
«Есть у меня одна мыслишка, - задумчиво сказал Николай, - она тревожит меня с самой юности. Но мысль эта, как бы помягче выразиться, не совсем обычная, она радикальная и могущая подорвать основы. По сравнению с ней мысли Джордано Бруно – это детские стишки о Космосе, но и за них его сожгли на костре».
«А ты не бойся, - подбодрил Петровича Конрад, - ты сделай что должно, и пусть будет, что будет. Тебе же всегда нравилось это высказывание, по крайней мере, тебе не так тоскливо будет жить, да и мне здесь станет полегче. Я ведь такой же, как ты, а потому, мне нисколько не легче в этом моём далёком будущем. В будущем тоже всё очень непросто, ничего не определено и не завершено,и ничего не ясно окончательно. Ведь со временем ничего не меняется, а если и меняется, то потом снова возвращается на круги своя».
«Хорошо, - сказал Николай, - если это надо не только для меня, то я готов».
Петрович встал со стула, взял куртку с кровати и повесил её на гвоздь. При этом он, как бы невзначай, провёл ещё раз рукой по целой, нигде не прорванной поле, и отправился на кухню. Там уже вовсю пахло жареными грибами.
«Жена, - сказал он, - иди ко мне, я тебя обниму. Я ведь почему раньше таким сдержанным был, потому что я пылкий очень. А ты страдала, думая, что я мало тебя люблю. Знай, это не так... и даю слово, что больше я не буду скрывать от тебя: ни слов, ни чувств, ни наедине, ни на людях».
Жена с кухонной тряпкой в руках так и осталась стоять посреди кухни. Петрович подошёл к ней, обнял её за плечи и поцеловал в макушку. Она разрыдалась, спрятав заплаканное лицо на груди мужа. Он погладил её волосы и крепко, как самое дорогое на свете, прижал её к себе.
«Для начала – неплохо», - раздалось в мозгу Николая Петровича, и он улыбнулся.
Вечером, лёжа в постели, он думал о Конраде. Получалось, что и его потомок тоже был инопланетянином.
«Странно всё устроено на этом Свете, - думал Петрович, - все мы созданы из одного вещества, все мы едины, все потомки одного существа, Богом ли Его назвать, или всемирным Разумом, не важно. Важно то, что мы есть, что мы живы и радуемся от того, что живём. Мы надеемся и переживаем, мы любим и ненавидим, мы верим и отчаиваемся, но, в конечном счёте, всегда всё преодолеваем. Да, мы пока ещё не знаем цели своего существования, и это не добавляет лёгкости нашему бытию, но и это преодолимо. Настанет день, когда мы всё обо всём узнаем.
Глядя на стрелу времени, уходящую в бесконечность… в бесконечность прошлого и бесконечность будущего, я понимаю, что жизнь наша, зародившись однажды из одного маленького хрупкого комочка, будет расти и шириться, будет крепнуть и развиваться, будет совершенствоваться и наполняться любовью, которая, в конечном счёте, превозможет всё... и чудо, под названием жизнь, уже не прервётся никогда».
Петрович усмехнулся этим своим мыслям и подумал:
«Всё же неплохо быть инопланетянином…».
27-го апреля 2016 года.