Рассказ 1 Благословенное для бизнеса советское время
К дяде Артуру в нашей семье относились разно. Младший брат отца, он имел ярко выраженную кавказскую внешность, что нравилось русской маме, но его бесшабашный характер постоянно вызывал её ворчание. Дело в том, что дядя жил с нами. В пятикомнатной квартире места хватало всем – и мне с младшей сестрой, и ему, и маме с отцом. И не в этом было дело. Я и сестра Тамара (Тамар-джан – для всей папиной родни, Томка – для маминой, Тамара – для отца, назвавшей её в честь знаменитой на Кавказе царицы Тамары) обожали дядю – у него на нас всегда находилось время, в отличие от родителей.
Мать и отец тоже его любили, но постоянно ругали за излишнюю открытость и доверчивость. От матери ему иногда даже прилетало – мокрой тряпкой (сколько помню себя, мать всегда что-нибудь стирала, уж слишком дохлая, по её выражению, стиральная машина у нас была) или ладонью по загривку. Зато мне доставалось самое любимое – дядины рассказы. Он был прекрасный рассказчик, темой служили его похождения, и когда истории для него заканчивались печально (частенько), я испытывал сложные чувства – от восторга (надо же так уметь!) до грусти и даже страха. Дядя посмеивался в усы, но кавказский его нос опускался к губе, а в глазах появлялось странное выражение.
Прошли годы. Дядя давно женился и живёт своей семьёй. А его рассказы с какого-то момента стали барабанить мне в темечко, требуя выхода. Я начну с истории (совсем не смешной и не очень грустной), которая сейчас поражает – так легко в те давние времена можно было организовать бизнес. И ничего особо интересного, кроме этого, в ней нет.
Но рассказывать буду от себя, так как не могу передать дядины интонации. И слова уже во многом будут моими, память-то не та.
Итак.
В восемьдесят восьмом году я уже третий год работал инженером в НИИ химизации сельского хозяйства, что входил в состав Сибирского отделения Академии сельхознаук. Завлаб постоянно подбрасывал мне задания - то мнение выразить по какой-нибудь научной книжке (о применении математики в сельском хозяйстве), то какое-нибудь устройство соорудить для сжигания образцов или точного внесения удобрений. Потому я не удивился очередному вызову и характерному началу разговора: “Значит так, Артур Тиграныч. Есть важное, но трудное задание. Опять ты нужен на переднем крае, - шеф совсем уж развалился в кресле, и я понял, что в этот раз пропал. – Хочу я людей наших подкормить, - он многозначительно посмотрел в стену на портрет вождя, потирая огромную проплешину. – И потому задумал приборчик. Который ты организуешь производить и продавать.
Я тоже посмотрел на портрет вождя, который всю жизнь боролся с такими мелкобуржуазными идеями. Уже три года это не считалось преступлением, но… А шеф решительно закончил: “Даю на размышления день. Завтра утром – да или нет. Работать будем при местном комитете комсомола”.
А ещё через неделю он отправил меня в автошколу: “Тебе придётся самому заниматься закупками необходимого”. И я начал обучаться вождению. Но когда получил права, они мне так и не понадобились. До сих пор. Объём моей работы так вырос за пару с небольшим месяцев, что шеф выделил мне водителя с грузовичком.
Работа была совершенно непривычная и частенько весьма экзотическая. Так, например, коробку для нитротеста (того самого приборчика, для оперативного обнаружения нитратов в овощах) шеф замыслил в красивом кожзаме, пару рулонов которого удалось найти в НПО им. Ленина. Производящее какую-то военную хрень НПО секретилось как могло, и мне пришлось собрать порядка двадцати подписей для разрешения столь ответственной покупки. Склад, административный корпус – я два дня гонял из одного места в другое, расположенное за несколько кварталов от первого.
Сами приборчики производили сотрудники лаборатории, чей жизненный уровень и пытался поднять завлаб. Прибор – громко сказано. По сути две основные составляющие – индикаторная полоса и шкала сравнения. На тоненькие индикаторные полоски требовалось капать испытуемый сок, для чего прилагалась пипетка. Полоска окрашивалась, и надо было сравнить полученный цвет с цветами на шкале сравнения. Розовый цвет фламинго означал границу, за которой нитраты превышали норму. А малиновый цвет грозил повреждением здоровья вплоть до...
Всё это, плюс рекламный листок, плюс ещё какая-то мелочь - укладывалось в коробку, упаковывалось и рассылалось наложенным платежом. Куда? И вот здесь – самое интересное. Денег на рекламу у нас не было. Как её давать, где – мы не имели понятия. Поэтому поступали просто (реально горжусь этой своей идеей): из газет “Правда” и “Известия” выписывали важную коммерческую информацию – наименование колхоза или совхоза, район и область/край. И отправляли заказными письмами рекламку и заявку на приобретение нитротеста на имя председателя колхоза или директора совхоза. Получали извещение об оплате от возжелавшего и отправляли ему нашу красивую коробочку.
Говорят, что сейчас всё решает бумажка. Нееет. Теперь всё решают деньги. Вот тогда решали бумажки. Для обычного деревенского председателя или директора получение таких заказных писем кое-что значило. Желание отрапортовать об исполнении было вбито в их клеточки десятилетиями советского строя. Тем более что цена вопроса – каких-то сорок рублей. А нитратная тема тогда звучала громко.
В общем, наши объёмы росли стремительно, и директору (через пару месяцев наш завлаб стал директором малого предприятия, мною же организованным) пришлось выделить из лабораторного штата ещё троих сотрудников для производства нитротестов. Наша четвёрка стала получать через три-четыре месяца по тысяче рублей, весьма показательно в сравнении со ста тридцатью рублями инженерской зарплаты.
Параллельно я работал с юристкой из Президиума Академии, она помогла запатентовать нитротест. И с этого момента мы не платили никаких налогов. Нет, мы и до этого не платили налогов – на законных основаниях. Сначала – как работающие от комитета комсомола. Как зарегистрировали патент, сразу реорганизовались в малое предприятие. Но теперь нас выручал закон об изобретательстве. В течение пяти лет он позволял не платить никаких налогов (кроме как с зарплаты) от деятельности с использованием патента.
Оформление до сих пор вызывает смех. Я приходил в налоговую и говорил, что мы работаем по закону об изобретательстве. Они мне – принеси, мил человек, текст закона. Я приносил – люди просили всерьёз. Организационно всё напоминало годы революции. А до этого я приносил в налоговую документы по правам коммерческих организаций при комсомоле, потом – о правах малых предприятий.
Мы перешли на производство индивидуальных нитротестов – для населения. Рублей за пять. Но то уже другая история. Закончившаяся полным раздором в нашем небольшом сообществе, ростом моего авторитета в кругах яхтсменов и буеристов (коллег шефа по этим забавам), завистливо наблюдающих, как стремительно набирает вес и богатеет их неказистый товарищ за счёт таланта (!) некоего парнишки (меня!). И моим переходом в лабораторию к одному из них. Где опять всё повторилось, уже с мини-АТС. Вплоть до того, что удалось получить авторское свидетельство и на эту мини-АТС (с помощью всё той же юристки), и когда всё начало плодоносить – опять уходить, так как вдруг обнаружилась жена у нового директора, которая имела своё представление о том, как бизнес делается.
С упомянутой юристкой пришлось пересечься через пару лет, уже по разные стороны барьера арбитражного суда. Это ещё одна отдельная история. Весьма поучительная, оставившая долгозаживавший след.
Ну и конечно, это было постсоветское время: уже - не социализм, пока – неизвестно что. Так что с названием я погорячился. Не погасла, значит, во мне коммерческая дядина искра.