волшебная сила невежества

               

             волшебная сила невежества
       шестая часть романа: не об Украине, а об окраинах наших высот




           на базаре мудрость продавали
                Маргарите Фроловой с благодарностью и горечью



       человек рождается, чтобы жить - по настоящему (по своему),
       а не готовиться всё время к (чужой) жизни.

                Борис Пастернак (почти)

    Хотелось бы мне сказать о моём герое: что весь он (сразу же) - стал тем, кто ныне он есть (аз есмь). Стал Николаем Перельманом, гением и победителем; но (очевидно же) - стал он собой совсем не сразу: не с самого начала, а задолго до него.
    Ныне слишком вокруг человека наверчено всякого лишнего; чтобы вернуться к началу начал, мало (в этом самом начале) - просто прибегнуть к термину «аутентизм».
    Который аутентизм (почти что состояние Адама - до грехопадения: всё дело в этом «почти») - это почти что насильственный (медицински определяемый) случай почти полного освобождения человека от плотских ограничений мысли.
    Подобный случай - а ведь это словно бы обретение ангельского статуса (даже поболее: человек - по образу и подобию - выше ангела). Пусть он (мой Герой) - будет таким «почти что ангелом». Которому можно пасть, но должно опять подняться и стать человеком Николаем Перельманом.
    Подобный случай - не зависит от человеческих хотений. Просто так «случается» - он становится «быть» (изначально даётся); причём - задолго до «всего»; вот как (не столь уж давно) - нам всем изначально дано было Царство Божье СССР; мы (тогдашние его населянты) - ничем не заслужили ни невиданных благ его, ни наглядных недостатков (разве что - памятью и верой предков).
    Эта история о том, как в человеке мог бы зародиться «такой» Николай Перельман (человек прозрения - в своём несовершенстве почти совершенный), а в в обществе (почти неизбежного грехопадения) - Царство Божье СССР: в идеале - земное «общее жити'е» (см. монастырские уставы); эта история и о том, как именно всего этого не происходит; итак - перед нами «просто» изначальный человек.
    Хотелось бы мне вот ещё что ещё сказать о моём Герое: он в этот мир пришёл за земной мудростью и увидел, что давали к ней в придачу земные же глупость и старость. Хотелось бы ещё раз (и не раз) - почти что избавить его от подлости и глупости, и от невежества… Но тогда эта история была бы просто историей падшего ангела, а не восходящего человека.
    И не происходила бы она (эта завершающая - ещё до всяческих начал - история) в городе Ленинграде. Причём - не в моём привычном нынешнем Санкт-Ленинграде противоречивой, могучей и одинокой России, а именно в тогдашнем советском Ленинграде позднего СССР (государства, у которого было много неверных друзей, в отношении которых оно - не совсем невежественное, но - наивное, сильно заблуждалось).
    Хотелось бы нам всем - не заблуждаться. Но это практически означает - не жить (не блудить по поверхности Истины).
    И всё же (чего уж) - не заблуждаться хотелось бы.
    Потому - вернёмся к предположению: перед нами история ангела, падшего из Царства Божьего (на небе) - в Царство Божье (на земле).

    Можно соглашаться, можно не соглашаться. Но придётся ещё раз (и не раз) определить начальный посыл: реальный аутентичный СССР (согласитесь) - не что иное, как попытка построить руками людей Царство; а что до сопутствовавших этой вавилонской стройке смертей, то ведь и без неё (этой «бесперспективной» стройки) их было в избытке.

    То есть и в Царстве Божьем СССР со Смертью (персонифицированной, обладающей «личностью») - обстояло так же как и везде (предположим: в преисподней альтернативе - какой-нибудь Вавилонии заокеанной); Смерть (как отдельная личность - для каждой отдельной личности) словно бы и была, но (в виртуальности идеологий) - её словно вовсе не было.
    Конечно, русскому человеку любой национальности («я русский человек грузинской национальности» Иосиф Сталин) приходилось за свою жизнь и смерть не раз и не два  умирать и воскресать - это наша вековая традиция.
    Разве что в Царстве Божьем СССР всё это сопровождалось поверхностным атеизмом. Который не отрицал того факта (сформулированного ещё фельдмаршалом Минихом): даже сам по себе этот поверхностный  русский атеизм управлялся непосредственно Богом.
    Ведь у Бога мёртвых нет, ибо все живы: это всем известно, но - не все это поняли.
    Поэтому каждому (кто в Смерть поверит) - предстоит провести в ней (и с ней) всю свою бес-смертную жизнь: пребывая в пред-смертии.
    Хотя (именно что находя себя - только в пред-смертии) со стороны человека (пред-смертного) порою получаются опасные душе спекуляции (единственно в невидимом реальные: прозрением, познанием и не-знанием).

    Казалось бы, в этом позднем Царстве СССР отсутствовали спекуляция (смыслами) - всё это законодательно запрещалась, но - оное «добавление» цены к изначальной стоимости» (как и во всём прочем - почти что свободном от совести - мире) присутствовало во всём.
    Разумеется, это «добавление» было основано на унизительной для людей и весьма лукавой лжи: что у них «есть» жизненная необходимость в большем, нежели им для жизни души достаточно.
    Кто из нас тогда понимал, что всё это - унижение (почти уничтожение) живой души? Почти что немногие. Которые к тогдашним (не всегда сиюминутным) «властителям дум»  отношения не имели никакого.

    Казалось бы, и в начальном, и в позднем СССР - у людей уже было «их достаточное», но они (часто спекулятивно - то есть даже в моём земном Царстве Божьем - противозаконно) хотели - именно что многожды большего «житейского»; им ещё только предстояло (как той старухе из пушкинской сказки) - вдоволь нахлебаться непоправимо грядущей душевной пустоты из разбитого корыта.
    Предстояло увидеть, как на башне Кремля спускается красный флаг СССР.
Желая «такого» большего, советские люди (как и вообще - все люди) не только торговали - собой, а ещё и бездумно и безоглядно торговались (добавлялись друг к другу) - тоже собой; ничего особенно исключительного в этом не было: любые люди всегда жили взахлеб.
    И никогда от торговли собой не отказывались те, кто полагал торговлю единственным средством земной коммуникации; и никогда ещё этот механизм коммуникации не давал сбоя… Кроме этого удивительного, когда-то описанного Хайямом, случая:

    На базаре мудрствовать продавали.
    Старость предлагали к ней в придачу.
    Люди проходили, но не брали.
    Уходили молча, деньги пряча.

    Итак: Царство Божье СССР. Итак: я. Которого - тоже я («другой я» - нынешний) сей-час буду называть «он»; чего уж объяснять, зачем мне эта отстранённость - проще показать:

    Короче суть. Понятней только смерть.
    И необъятней жизнь.
    Всё это центр и точка поворота.

    Вся муть, что поднялась сейчас со дна,

    Видна мне: То, что есть она,
    Моя неисправимая вина.
    Я различил до четверти, до сотой

    Всё, что мешает мне в текущем дне.

    А дальше что? Глазам не завидущим
    Путь ясен здесь: Вся плоть уйдёт туда.
    А мне останется проточная вода.

    Ведь это центр и точка поворота.

    А дальше только суть моя без счёта.
    Тем более сейчас моя работа
    Ценна и на просвет видна.

    Итак, начнём: мой Герой (невидимо - ещё совсем юный ангел; видимо - провинциальный юноша из хорошей семьи, отпущенный на учёбу в большой город Ленинград) был сей-час - в точке своего поворота: дома у своей знакомой (невидимо - древней Евы; о видимом - чуть ниже),.
    Был он почти что в гостях у Бога. Потому что настоящий человеческий дом - это почти рай , и все мы (до грехопадения) - у себя дома и у Бога за пазухой.
    В те годы (ещё в раю позднего СССР - нашем общем доме) принимавшей его хозяйке было где-то - «за сорок»; насколько «за» или насколько - «после» (всего, что нам предстоит), я не знаю и знать не хочу: в том «своём» почти что раю она вдруг стала мниться себе древней Евой, негаданно встретившей разминувшегося с ней во времени и возрасте Адама.
    Ошибка была почти смертельной: он был ангел.
    Ему было девятнадцать или даже двадцать: полугодом больше или полугодом меньше, не всё ли равно (особенно - для ангела)? Она была киплинговского типа геологиня из тогдашнего СССэРа и (действительно всерьёз поработав в геологоразведочных партиях) всем своим видом была обветрена, просолена и потаскана.
    Хозяйка дома была (с её прокопченым маленьким лицом) - просто и наглядно некрасива.
    Он же был юн, невежествен (но - с хорошим советским средним образованием); я мог бы добавить: был он и смазлив, и потенциально (за душой) весьма умён... Ан нет! Я не стал бы торопиться ни с его возрастом, ни с пред-стоящим ему умом.
    Я вспомнил: ему тогда уже было почти по-более двадцати: по-более! Но - не по-больнее! Ибо он был очень здоров. Потому что сейчас (тогда) он был весьма глуп и инфантилен.

    Глупость продавали на базаре.
    Молодость давали к ней в придачу!
    Люди подходили, покупали,
    Убегали, позабыв про сдачу...

    Она (что называется) - «положила на него глаз»: стала вожделеть к не-возможному. Она могла бы даже (не-своими словами) - сказать:
    -  «Моя любовь чудовищно-ревнива: она не вынесла бы меня красавицей. Говорить о внешности в моих случаях - неразумно: дело так явно, и настолько - не в ней!
    Могла бы. Но - не стала.
    Всё равно он бы не оценил сиюминутном прелести этих цветаевских слов. Более того: он бы решил, что автор - она. И он бы - почти обязательно обиделся бы тому, что она - может так формулировать реальность, а он - ещё нет (да и сможет ли когда либо - неясно).
    Она бы всего этого хаотического подросткового невежества сейчас (тогда) - не вынесла.
    По советским меркам она не роскошествовала, но и не бедствовала. У неё была бродяжья неухоженная двухкомнатная кооперативная квартира неподалёку от станции метро Купчино.
    Кстати, там же (что для дальнейшего важно) находится железнодорожная станция пригородных поездов.
    Мой тогдашний недо-Герой был (точнее, мог бы стать): во-первых - «божественно»-хорош; во-вторых - мог бы обрести «божественный» голос версификатора реальности (инструмент для нейролингвистического программирования, см. одну из предыдущих частей); всё это «тогда» - было выше его нынешнего понимания: он понятия не имел, чего хочет и что может.
    Слово «Герой» - полубог (вкусивший евино яблочко демон-стратор каких-то особых способностей) отсылает нас не только к Дороге Доблести (упоминаемой в предыдущих частях), но и к фрейдистскому язычеству древних греков: сам термин эдипов комплекс родился задолго до 429 г. д. н. э (приблизительно), когда Софокл усладил им античные Афины...
    Вспомним предыдущую часть: в Греции геев не было! Но и этого мой тогдашний Герой не знал...
    Она (моя геологиня) - всё это видела…
    «Если вы смотрите на свою жизнь линейно, как на отрезок времени, то действительно поздно что-то менять. Если же вы научитесь больше присутствовать в «сейчас», большая часть таких мыслей просто отпадает. Вы понимаете, что способны сознательно выбирать и делать то, что хочется. Сейчас...» (Пабло Пикассо)…
Она (моя геологиня) - всё это видела: не то, что есть, а то, что обязано быть. Серебро Господа моего. Струны миропорядка.
    «Странно, как тяжело увидеть, насколько убеждения контролируют результат ваших действий, и что вы привыкли смотреть на свой мир лишь с одной перспективы.» (опять Пабло Пикассо)
    Она, эта невысокая черноволосая и некрасивая женщина (прямо-таки знаменитая эрмитажная «любительница абсента») - видела: он (вожделенный ею ангел) - пронизан волшебными, изначально данными ему (непонятно и несказанно, почему - ему) струнами серебра.
    Наконец-то мы видим её: невысокой и черноволосой. Но сама она - видела и другое: что сам он (слепец) - этих струн не видит. Ему люто мешает его невежество. Она могла бы сразу сказать ему:
    «Ты не понял всего. Будь счастлив с кем хочешь. Не могу же я требовать у твоего сердца больше, чем оно может мне дать…»
    Она могла бы, но (опять и опять) - не стала: всё равно он не оценил бы мгновенной прелести этих слов Достоевского из «Униженных и оскорблённых». Он даже не счёл бы их самих ни униженными, ни оскорблёнными.
    И был бы прав - хотя бы потому, что не представлял всей чудовищной несообразности своего образования.
    Но его правота его не оправдывала.
    Не оправдает она (его потенциальная правота) - ещё и той взаимной и подлой глупости, которую они совершит вскоре.
    Впрочем, разумеется - есть своя правда и в другом (например - в их взаимных ожиданиях): «Человек должен максимально раскрыть свои способности. талантливый огранщик алмазов, превратившись в пекаря, пусть и занимается достойным и полезным делом, но занятие это для него - грех!» (А-йом ойм).
    Это (тоже) - правда. Человек приходит в мир - не для того, чтобы сделать счастливым другого человека; что бы там не говорили вам: «не надо любить человечество - полюби соседа»; человек приходит - не для того (хотя и может вполне достойно положить свою жизнь ради другого человека).
    А (всё-таки) - для чего приходит в мир человек? Не знаю. Или говорю, что не знаю. Ибо мысль изреченная известна лживостью.

    Все эти мгновенные прелести происходящего - делающие мгновение почти вечным, невозможны без своих сносок на полях: отсюда и непрерывные цитаты, комментарии былых гениев к нынешним и будущим комментариям нынешних и будущих гениев.

    И вот что я (нынешний я) - мог бы сказать для моей милой геологини: не оправдывай своей гордыни и своей похоти - своим же стремлением к высокому предназначению. Предназначение (по достижении) - не исправит уже совершённого: у Бога нет прошлого и будущего, всё и всегда - настоящее.
    Но я буду куртуазен, имея дело с женщиной. Особенно с той женщиной, которая (вне своих реальных возможностей: в вещах) - дала мне столь многое в вещем.
Пусть даже сумею понять эту данность - многожды позже: лишь перекинувшись в Николая Перельмана.
    Потому я прибегаю к эзопову языку:
    «А Эзоп обращается к хозяйке.
    -  Женщина, - говорит он, - вот что тебе нужно сделать: когда твой муж куда-нибудь уйдет, купи ты себе раба - молоденького, хорошенького, послушного, глаза ясные, кудри золотистые.
    -  Зачем? - спрашивает жена Ксанфа.
    -  А затем, - говорит Эзоп, - чтобы красавчик этот и в баню за тобой ходил, чтобы красавчик этот и одежду от тебя принимал, чтобы красавчик этот после бани и одевал тебя, и сандалии тебе на корточках шнуровал, и заигрывал бы с тобой, и в глаза бы заглядывал тебе, словно ты ему по сердцу, словно и ты с ним куплена; а ты бы ему улыбалась, а ты бы на него стала зариться, а ты бы его кликнула в спальню - растирать тебе ножки, а там и затомилась бы, а там и приобняла бы его, а там и поцеловала бы, а там и до всего бы дошла в своем бесстыдстве мерзостном; а философ пусть себе остается опозоренный и осмеянный. О славный Еврипид, золотые были твои уста, сказавшие:

    Ужасен гнев валов средь моря пенного,
    Ужасен натиск рек и буйство пламени,
    Ужасна бедность, много в мире ужасов,
    Но нет ужасней зла, чем злая женщина.

    (здесь я - который уже нынешний я - улыбаюсь)
    Говорит Ксанф:
    -  Неужели это ты, жена философа, умная женщина, хочешь, чтобы тебе прислуживали только хорошенькие рабы, и не понимаешь, какие сплетни и какой позор навлекаешь ты на мужа? Нет, вижу я, просто ты шлюха и потому только не даешь себе воли, что еще не знаешь, на что способен твой новый раб.
    Говорит жена Ксанфа:
    -  Откуда такая напасть?
    А Ксанф ей:
    -  Он и сейчас славно говорит, но ты смотри, милая, не попадайся ему на глаза, когда будешь мочиться или испоражниваться: вот тогда-то он станет настоящим Демосфеном
    -  Клянусь Музами, - говорит жена Ксанфа, - этот человечек, по-моему, хоть и страшен, да умен. Что ж, я готова помириться с ним.
    -  Ну, Эзоп, - говорит Ксанф, - хозяйка с тобой мирится.
    -  Видишь, хозяин, - говорит Эзоп, - поразить и укротить женщину - это надо уметь!
    -  Ах ты, разбойник! - говорит Ксанф.»

    Она (моя геологиня) словно бы услышала эту мою нынешнюю «эзоповщину». Она улыбнулась и словно бы сказала:
    -  «Откладывайте на завтра лишь то,что вы не хотите завершить до самой смерти.
    Действие - основной ключ к успеху.» ( опять Пабло Пикассо)
    Здесь я бы трижды подумал - прежде чем банально и пошло решить, что моя геологиня (почти производное от греческий богини) всего лишь хочет вкусить плоти моего «падшего» ангела; но - сейчас я был «здесь» (в будущем) и уже знал - что это «тогда» (прошлое): в прошлом всё ещё только предстояло.
    Поэтому я нынешний - единожды подумал другое: пусть завтрашний сам думает о завтрашнем, довольно сегодняшнему дню своей заботы.
    Так что даже ежели и предстоял мезальянс между почти что уродливой (всего лишь пожилой) полу-богиней и чудовищно глупым (то есть, юным и почти прекрасным) ангелом - то и пусть: не буду вмешиваться.
    Тем более, что меня там почти что уже и нет! Я уже не смогу не быть собой, который нынешний. Или - смогу? Коли будет в этом переможении-совокуплении (перемоге - всемирной и всемерной мечте свидомитов) смысл.
    Смысл - был. Но меня (в этом смысле) - его не было. Так бывает.
    Она сказала
    -  Завтра Новый год. Не хочешь отпраздновать его со мной?
    Он не понял простой вещи: на самом деле праздновать ей было не с кем.
Впрочем, ему - тоже, только он этого ещё не понимал. Он ещё и не начинал понимать неизбежность одиночества.

    Старость, она же страсть.
    В старость возможно впасть.

    Старость, она же власть.
    Её можно украсть

    И укротить на года целые поколения.
    Старость приходит к гению.

    Старость приходит к святости.
    Я ли пройду вдоль пропасти, не заглянув в неё?

    Всё, что моё - моё.
    И не моё - моё брошенное жильё.

    Если мне свет не мил,
    Я свою жизнь прожил не до разрыва жил.

    Он (ещё) не знал этой простой вещи. К тому же - ещё даже не начинал понимать о своём «ангельском чине», но - ему предстояло: он был пред-стоящий ангел.
    То есть (кем бы он себе или другим не казался) - ещё не-сбывшимся или всё ещё будущим (у Бога, напомню - таких нет), был он именно что - не настоящий; именно поэтому оказался он таким - здесь и сейчас (в настоящем): падший.
    Ничего особенного: всё мы таковы. Мы не те, кто мы есть: мы (странствуя в пространстве и времени) - почти никогда не встречаем настоящих себя: отсюда и одиночество.
    Это очень тяжело (чувствовать такое), это почти невыносимо, но - именно это чувство (неизбежности одиночества) люди сразу же замечают в себе... И сразу же начинают это замечания на полях своей жизни ненавидеть.
    Согласитесь, маргинала не любят - инстинктивно, то есть - животно. Я вот тоже не люблю - себя (когда я нахожусь ad marginem самого себя): я всё ещё человек, и ничто животное мне не чуждо.
    -  Хорошо, - сказал он. - Давай праздновать вместе.
    Он подумал, что праздновать - это праздник. Он ошибался.
    -  Тогда завтра в семь утра встречаемся на железнодорожной станции, - сказала она. - Я сговаривалась со своими старыми и верными друзьями на Камчатке, что каждый Новый год мы будем выбираться «в поле» и там особенно помнить друг о друге.
    Он не очень понял, о чём она. Но не хотел, чтобы она поняла о его непонимании, потому промолчал. Она кивнула:
    -  Договорились?
    - Да. Только не в семь, а в восемь. Можно?
    Он не любил рано вставать. То есть он мог, но при этом мучился.
    -  Нет, - сказала она.
    Хорошо, - сказал он.
    Он подумал - не о «хорошо», а о завтрашнем мучении. На которое он шёл и из вежливости, но - ещё и из похоти (отчасти похожей на её «возвышающую похоть»: хотелось и ему что-либо вещее у неё приобре'сть): он хотел надеяться, что поход не будет напрасен и поможет наполнить его жизнь смыслами… Он ещё не знал, что поиски смыслов - тоже похоть.
    Похоть юности.
    -  «У юности нет возраста» - подумала бы (возразила бы: похоть не только юности, - если бы слышала его мысли) геологиня, но (опять) - словами Пикассо: этот мир сносок и цитат, толкований на полях мироздания (ad marginem) был ей привычен, а он его ещё не ведал...
    «Не позволяйте общественному мнению диктовать вам, что вы можете, а чего нет, только из-за вашего возраста. В большинстве случаев возраст находится лишь у вас в мозгу.»
    Он (невежественный юнец) - не верил; «а чтобы сделать, надо верить». (Пабло Пикассо); разве что - я бы добавил к великому знанию великого живописца своё малое словесное дополнение: наш возраст - его всем нам продают!
    Продают (но и мы продаём) - на том торжище (и хорошо, если - на Сорочинской ярмарке Великой Русской Словесности), где каждый старается всучить первому встречному свою скоморошью маску с грубо и примитивно нарисованными образованием и воспитанием глазками...
    Что поделаешь, все мы жертвы губительного для нашей страны ег (ограничивающего наше многомерие); речь о настоящем...
    Разумеется, речь об истине.
    И вновь словесное дополнение (лишь отчасти моё - в истолковании):  что есть истина? Она в том, что у всякого человека болит голова, и он малодушно помышляет о смерти.

    Итак, речь о настоящем: потом, после его решения праздновать с нею Новый год, они какое-то время неловко поулыбались друг другу, поговорили какие-то слова, кое-как повозились с одеждой друг друга и таки переспали: и всё это - почти не целуясь... То есть - почти не губы в губы!
    И всё это не было прекрасно, но было утолением плоти, то есть тупой похотью.
Здесь мне вспомнился Малец-Эрот из самой первой части всей этой истории. Помнится, он даже разговоры разговаривал с Перельманом, выступая в роли своеобразного хора в древнегреческой трагедии: привнося пояснения своего изысканного язычества... Которое (в конечном счёте) свелось к другом (гнилозубому) Мальцу из петрониевского описания пира.
    Кажется, тот Малец (будучи рабом) - пытался напихать в рот еды перекормленной суке, любимице своего хозяина, безразмерно разбогатевшего вольноотпущенника. Впрочем - не помню внешности, забавна лишь лествица смыслов: рабы, вольноотпущенники, перекормленная сука.
    Этот гнилозубый Малец-Эрот - сыграл-таки с моим героем в свою игру: истина прежде всего в том, что головы у всех болят - по своему; любовь же человеческая есть (отчасти) житейское утоление плоти, которую утолить - следует, но - в меру; вот да-ле-е..
    А (да-ле-е) - что есть мера? Не в том ли, насколько малодушно ты помышляешь о смерти? Но голова сейчас пройдёт, тучи рассеются, и не плохо было бы прогуляться...
    Даже ежели делать прогулку не внутри себя (в своём одиночестве и молчании), но - вместе с моими ангелом и полубогиней! Тем более, что мне в голову пришли две-три мысли: я думаю, они могут тебя, читатель, заинтересовать.

    Не будем никого порицать. Тем более себя. На самом деле у неё была похоть - отдавать: ведь у неё было никому не нужное богатство неких тонких знаний.
То, что эта похоть (отдавать свою тонкость) переплелась с похотью (брать услады от плоти) - нет ничего необычного: оправдать себя можно по разному; мало кто умеет не оправдываться, а изменяться.
    Я забыл сказать, что звали геологиню-полубогиню Маргарита, как булгаковскую героиню; признаюсь, что вела она его на новогоднюю прогулку - не как наваррская королева, а скорее как «иностранный консультант»: говорила слова, недоступные ни Берлиозу, ни Лиходееву.
    Более того, в роли такого псевдо-учителя она могла бы обнадёжиться, что все её сверхзнания и сверхчувствования (а именно: всё эти ремарки, все эти сноски, делающие плоский мир реалиста хоть и объёмным и почти вечным, но - виртуальным и даже версифицируемым), заронят в юном невежественном любовнике чувство Предназначения Высокому.
    Свою усладу она не то чтобы полагала малой платой за обучения (согласитесь, как и пациент врачу - ученик обязан платить обучающему); усладу она полагала предметом дружбы... Другое дело её свежеиспечённый любовник! Там была просто прихоть и глупость. Брать у неё её знания - он был не готов.
    А вот то, что у неё была её похоть - отдавать: это хорошо, что она была.
У многих из нас - даже этой похоти не было: эти «многое» - не знали, чего хотели, и были в своём невежестве слабы. Нас же (вот зачем я всё это рассказываю) интересует в невежестве - сила.
    Которая сила (может даже) - противостать обречённости. Что до погибельности такого поведения моего «будущего» Николая Перельмана, лучше чем в нижеследующем тексте об этом и не скажешь:

    Друзьям детства

    А мы воруем груши
    В саду у бабы Вали.
    О том, что губим души,
    Мы думаем едва ли.

    Да мы и не губили
    Своих чистейших душ,
    Мы ангелами были,
    Но нам хотелось груш.

    Я вспоминаю часто
    И сад, и груши те.
    А годы дальше мчатся
    К могильной темноте.

    Не ангелы уже мы,
    А многих вовсе нет…
    И бьёт в глаза скаже;нный,
    Слепя;щий детства свет. (Поэт Николай Зиновьев)

    Достойный текст. Многое объясняющий в происшедшем. Текст весьма хороший. Плохо другое. Если бы сие «прелюбы сотвори» было исполнено хоть какой-то красоты (согласитесь, можно было бы уповать на то, что похоть гордыни - с её стороны, а с его - обычное «переспать по случаю» может выглядеть достойно); ан нет!
    Вышло и глупо, и непоправимо пошло.
    Другое дело, что оба старались этого не заметить. Ну с его стороны - понятно: классический советский недо-образованец... Но уж она была достаточно начитана! Да и всю жизнь прожила в Ленинграде (замечу: ещё не Санкт); Маргарита - (не) могла бы попробовать себя удержать от очевидного соблазна.
    Она, будучи беспросветно одинокой и бездетной, искала даже не дружбы (настоянной на усладе, прелести трубадурской); она нашла (чего уж) - иллюзорную возможность передать (настоянной на древнегреческом отношении учителя и ученика: помните - «там все были геи»): для этого ей была необходима некая власть над ним.
    Здесь не могу не процитировать: «Не ищите власти, богатства, влияния … Нам не свойственно все это; в малой же доле оно само придет - в мере нужной. А иначе вам скучно и тягостно жить.
    Привыкайте, приучайте себя все, чтобы ни делали вы, делать отчетливо, с изяществом, расчленено; не смазывайте своей деятельности, не делайте ничего безвкусно, кое-как.
    Помните, в «кое-как» можно потерять всю жизнь и, напротив, в отчетливом, ритмичном делании даже вещей и дел не первой важности можно открыть для себя многое, что послужит вам впоследствии самым глубоким, может быть, источником нового творчества…
    Кто делает кое-как, тот и говорить научается кое-как, а неряшливое слово, смазанное, не прочеканенное, вовлекает в эту неотчетливость и мысль.
    Мои милые, не дозволяйте себе мыслить небрежно. Мысль - Божий дар и требует ухода за собою. Быть отчетливым и отчетным в своей мысли - это залог духовной свободы и радости мысли.
    Почаще смотрите на звезды.
    Когда будет на душе плохо, смотрите на звезды или лазурь днем. Когда грустно, когда вас обидят, когда что не будет удаваться, когда придет на вас душевная буря - выйдите на воздух и останьтесь наедине с небом. Тогда душа успокоится.» (Павел Флоренский)
    Он (а я его, моего ангела, так и оставлю безымянным) - своекорыстно искал у неё той силы, которой у неё не было; настоящую её силу (силу Великой Жены - которая есть в любой женщине), которая была главной... Этой силы он не видел.
    Дай Бог, со временем (если хватит сил) он увидит.
    Но (тогда) - будет уже поздно, конечно: времени нет, но возраст и старость имеют место быть.
    Потому (после неловкого соития) - она предложила ему остаться у неё до утра, но он сослался на какие-то несущественности и отправился к себе; они на краткое время расстались, ещё и ещё сговорившись о завтрашнем вояже...
    Итак, о происшедшем:

    _________________________спорное, но неоспоримое

    Любовь людей есть ложь, и эта ложь
    (любовь людей) есть зло, но наименьшее.

    Всё остальное - большее из зол.
    Совсем как буриданов тот осёл:

    Сама его заминка меж стогами
    И есть та льдинка между берегами,
    Что сокрушается меж прочих льдин!
    Мне кажется, что я совсем один…

    А я совсем один на самом деле!
    Не девять душ египетских, что в теле,
    А лишь одна.
    Мне мнятся времена…

    А нет времён.
    И я в любовь влюблён…
    А нет любви. Есть меньшее из зол.
    И я как буриданов тот осёл:

    Столь механичен!
    Ибо единичен,
    Как этот мир, который сокрушается...
    Лишь в слабости моей он заблуждается.

    Признаюсь, что открыть эту лживость (как страницу - на полях которой помещены помянутые мной сноски) дано не всем.
    Признаюсь, что всё якобы «твоё» насущное и прописное - совсем не то (или почти не то), без чего не живут душой; главное: что это якобы «твоё» - никогда не будет тем, что тебе действительно необходимо.
    Такое открытие приходит к каждому, но не каждый его (как страницу со сносками) для себя открывает.

    Впрочем, некоторые всё же - ищут для себя смыслы именно в сносках (ad marginem). Именно в этих деталях их и находит их личный дьявол.
    Впрочем, всегда есть мнимая надежда, что страницу (вместе с этим, именно этим дьяволом) можно перевернуть. Поэтому - «просто продолжайте идти». (Конфуций)
    Вот и я переворачиваю страницу с совокуплением (иначе, блудом) Маргариты и ангела и отправляю их обоих (на следующее утро, конечно) на железнодорожную станцию Купчино; было это, надо признать, не под сам Новый год, а дня за два до него… Было это, надо признать, ещё в те времена, когда зимы были зимами.
    Впрочем, кажется, уже и «глобальное потепление» минуло. Быть может, лето перестанет напоминать Лету, а зимы напомнят о Космосе.

    Тогдашнее предновогодье было весьма студёно и снежно. Но - «не судите и увидите скрытую красоту». (Пикассо); не прячьте лицо своё от зимнего ветру и увидите сердце зимнего неба и пустые рельсы перед прибытием электрички.
    Ехать ему (моему ангелу) - до железнодорожной станции было с пересадками: сначала на троллейбусе до метро; потом (как это было хорошо) - уже без пересадок, по прямой и под землёй.
    Разумеется, он - опоздал (родиться: ему бы в её юность)... Разумеется, она дождалась (тем более, что он всё равно не знал конечного места назначения); более того, Маргарита несколько опасалась, что он может вообще не явиться.
    Слишком поспешил он ретироваться после акта любви.
    Кстати, «о любви» (которая - не роман ги де Мопассана): вернёмся ко «грехопадению» ангела; хоть я и называю моего героя светоносно-юным, но ни в коей мере ни разу не помещал его на то место, которое занимал Люцифер...
    Кстати, вы знаете, кто впоследствии занял место «не к ночи будь помянутого»? Царица Небесная, после своего Успения.
    К чему это я? А к опасным аллюзиям: геологиня (полу-богиня) Маргарита невольно претендовала стать ему царицей... Повторю: разумеется, она его тоже не любила и полагала произошедшую постель актом некоего дружества, свидетельством особого доверия.
    Она говорила себе: я ему передам свои тонкие знания. Это была похоть самооправдания... Повторю: так в Греции (где не было геев) учитель-философ (почти что Ксанф) платонически брал в ученики нежного мальчика... И передавал ему свои тонкие знания!
    Вот и она собралась (всего лишь) - платонически передать; так ей хотелось думать... А что любовь?
    «Любить - видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.» (Цветаева); повторю: она его - не любила и видела таким, каким его осуществили обстоятельства; себя она полагала обстоятельством новым, способным если не изменить его прежние установки (задумки Бога), то и не испортить последующей жизни.
    Она, разумеется, ошибалась: она была для него нынешнего - бесполезна. Но (и она об этом даже не догадывалась) - именно в этом было её благо: она не могла навредить своей несвоевременной пользой... «Разлюбить - видеть вместо него: стол, стул.» (Цветаева)
    Они оба - не любили. Они (каждый по своему) - помышляли о какой-то пользе: для себя и якобы для другого. Они встретились и увидели пустую и заиндевелую железнодорожную платформу.
    Всё.
    - Ты опоздал. Я люблю пунктуальность, - сказала она.
    Он промолчал. Она (обветренным личиком) сделала недовольную гримасу. Она почти что влезла этим своим личиком и этой своей гримасой в его лицо.
    -  Прости, проспал. Почти проспал. Потому мне (всё ещё - почти во сне, почти по Кастанеде с его доном Хуаном и галлюциногенами из кактусов) пришлось свернуть реальность, заместить её сновидением, сделать свою плоть невесомой и понестись-понестись-понестись, догоняя нынешнюю метель, - мог бы сказать ей «ещё не он» (мой падший ангел)
    Но «будущий он» (лет этак через тридцать) - мог бы это высказать! Разве что (лет через тридцать) - тогда уже он будет брезговать магическими ритуалами... Сознательно брезговать: не терпел насилия над невидимым: словно бы душой по шершавой стене - натерпелся бессмысленных потуг насилия над невидимым.
    Тем более что оно - невозможно (но не всякий это понимает сразу).
    -  Извини, - сказал нынешний (Кастанеды не читавший) он.
    Он - смотрел на пустую платформу. Ему - в лицо (и без её личика) мело-мело-мело по всей земле, во все пределы; он - не хотел приезжать, но приехал, и теперь ему предстояло то, чего он не понимал; то, что вчера они оба совершили метафизическую глупость (которая, признаю, была всё же неизбежна) - всё это не имело никакого значения.
    Была зима. Было бело и бессмысленно. Но они оба были с эти не согласны: она от бессильного знание, он - от всесильного невежества; впрочем, «Может тот, кто считает, что может.
    А не может тот, кто считает, что не может.
    Это непреложный, неоспоримый закон.» (Пикассо)
    - Ладно, - безнадёжно сказала она. - Одну электричку мы уже пропустили, следующая через полчаса.
    Он (дрогнувшим внутренним оком) - увидел это: полчаса на платформе.
    -  Что скажешь? - сказала она.
    -  Злой тоской удручена к муравью ползёт она, - мог бы улыбнуться он. Или даже сразу (не дожидаясь) перефразировать своего предсказуемого (находящегося совсем рядом) раздражённого муравья:
    -  Ты всё спа'ла? Это дело! Так поди же переспи'!
    Имелось в виду: переспи' - наново, поменяй реальность на ирреальность, мир-здесь - на мир-не-здесь; вот так (над-реально) - а не с кем-то соприкоснуться (краснея удушливой волной) гениталиями.
    Очень (у него) - выходило кастанедово и доно-хуаново; впрочем (напомню) - самого Карлоса (простите фамильярность) он ещё не читал и даже не слышал о нём... И «вообще» - никуда ехать и встречать Новый год (вот оно, совмещение времён) он не хотел; но - полагал себя должным... Не только за «пересы'п», но и - «вообще».
    Но даже за вчерашний «пересы'п» - должным: это и есть власть (учителя над учеником) - как песчинки часов песочных, она хотела то ли перетечь в него, то ли его в себя (постепенно, по частям делая целым) его принять... Так она хотела (так он полагал): всё это не было добром.
    Они (разумеется) - оба этого, не понимали.
Не понимали, что падение - это падение: им оно казалось простительным!
    Они были правы: когда-нибудь потом - простится. Здесь и сейчас - никогда, даже если не будет ощущения краха.
    Эти крахи - они как крохи: будут копиться и соберутся в чёрствую краюху старости. Вот так они зло и выбрали - оба (вовсе его злом не полагая).
    «Вы говорите: «Как я могу любить Вас? Я и себя не люблю». Любовь ко мне входит в Вашу любовь к себе. То, что вы называете любовью, я называю хорошим расположением духа (тела). Чуть вам плохо (нелады дома, жара, большевики) - я уже не существую.» (Цветаева).

    -  Ладно, что тянуть? - сказало бы (им обоим) мироздание, если бы - захотело (и для мироздания нет никаких оснований, кроме простого: я хочу). - Вы оба обречены, расставайтесь поскорей.
    Разумеется (даже разумом) - ничего такого произнесено не было. Просто-напросто полчаса ожидания на холоде платформы вдруг съёжились до одного сокращения сердечной  мышцы, и пришёл кармический (состоящий из вагонов-перерождений) электропоезд, дабы отправить незадачливых любовников в чудовищной астрал зимнего леса.
    По силам ли им такое зрелище? Посмотрим.
    Видел ли ты, читатель, декабрьский лес под Санкт-Ленинградом? Причём - не нынешний, окружённый иллюзиями глобального потепления, а тогдашний (то есть раньший) - из настоящего (ещё не преданного) СССэРа?
    Скорей всего, нет, зачем тебе? Мало кто по доброй воле отправляется в нижние миры Розы Мира (собирать свои ипостаси)
    Да и мои герои - не собирались. Однако - собрались.
    Они запрыгнули в один (внешне - совершенно случайно им поданный и двери свои перед ними гальванически распахнувший) вагон: всё же ещё раз спрошу себя: дай Бог памяти, какой это был год?
    Пожалуй, предательская реформация Царства Божьего СССР уже началась, но - ещё не развернула себя в полной своей ясности… Скорей всего, год был 87-ой, а вагон был от электропоезда - самый что ни на есть первый.
    Действительно: зачем остальные тянуть? Нам сейчас интересны мы.
    Потому (когда они вошли) - вагон оказался пуст. Да и отапливался он скверно: время было (даже с учётом опоздания «юного» любовника «пожилой» геологини) раннее и предпраздничное; однако же мироздание (для ещё большей наглядности) - могло бы предложить им одного-двух попутчиков.
Мироздание не сподобилось.
    На окнах вагонов (ни зги, сплошной иней) и на пассажирских сиденьях - ни зги, сплошной иней (воображаемый: даже внутри своего тела - холодно).
    Они сели. Сиденья (повторю) - троны ледяного царства: она была Маргарита, он - грядущий царь иудейский, которого - распни его! Распни! Причём - проделай это вполне по Аристотелю: в ритме, слове, гармонии...
    «По порядку, вслед за только что сказанным, нам следовало бы говорить о том, к чему должно стремиться и чего остерегаться, составляя фабулы, и как будет исполнена задача трагедии.
    Так как лучшая трагедия по своему составу должна быть не простой, а запутанной и воспроизводящей страшные и вызывающие сострадания события, - ведь это отличительная черта произведений такого вида, - то прежде всего ясно, что не следует изображать на сцене переход от счастья к несчастью людей хороших, так как это не страшно и не жалко, а возмутительно. И не следует изображать переход от несчастья к счастью дурных людей, так как это совершенно нетрагично: тут нет ничего необходимого, ни вызывающего чувство общечеловеческого участия, ни сострадания, ни страха. Не следует изображать и переход от счастья к несчастью совершенных негодяев. Такой состав событий, пожалуй, вызвал бы чувство общечеловеческого участия, но не сострадание и не страх. Ведь сострадание возникает при виде того, кто страдает невинно, а страх из-за того, кто находится в одинаковом с нами положении [сострадание из-за невинного, а страх из-за находящегося в одинаковом положении]. Поэтому такой случай не вызовет ни сострадания, ни страха. Итак, остается тот, кто стоит между ними. А таков тот, кто, не отличаясь ни доблестью, ни справедливостью, подвергается несчастью не вследствие своей порочности и низости, а вследствие какой-нибудь ошибки, между тем как раньше он пользовался большой славой и счастьем, как, например, Эдип, Фиест и знаменитые люди из подобных родов. Поэтому требуется, чтобы хорошая фабула была скорее простой, а не «двойной», как некоторые говорят, и представляла переход не от несчастья к счастью, а наоборот, от счастья к несчастью, - переход не вследствие преступности, а вследствие большой ошибки или такого человека, как мы сказали, или скорее лучшего, чем худшего.» (Аристотель, Поэтика)

    Следует признать, я нашёл фабулу: намекнул, что ангела ждет участь царя; зря я это сделал. Не следует умножать количества (сущности) возможных «будущих», ведь даже я рассказываю эту историю - из одного из них: из того настоящего будущего, что представляется почти единственным и непоправимым... Зря я это сделал.
    Тем более, что сделать я ничего не мог.
    -  Долго ехать? - спросил ангел.
    -  Минут сорок, - ответила геологиня.
    Земной (простите - зимний) кармический (простите - непреклонный, хотя и составной: из одного - нашего - вагона) электропоезд уже набрал более чем приличную скорость; впрочем, всё ещё мимо проносились дома и прочие производственные постройки... Долго ехать? Минут сорок.
    А сколько сносок способна в себя поместить (по силам ей в себя принять) любая минута, кто знает? Только я.
    Ведь это моя минута.
    Впрочем, срок можно сократить: это как с человеческой жизнью; коли очень не терпится посетить ледяные миры, расходуй ресурсы теплого тела (в котором холод - кажущийся), они - не безграничны и быстро иссякнут.
    Оттого (по официальной, весьма пошлой и неверной трактовке) старость так похотлива к молодой плоти.
    Если бы так просто, не было бы этой истории.

    Мой ангел был (мог бы стать - в будущем) «восприимчив, как душевно, так и накожно, это его главная и несомненная сущность. От озноба и до восторга - один шаг. Его легко бросает в озноб. Другого такого собеседника и партнёра на свете нет. Он знает то, чего Вы не сказали и может быть и не сказали бы… если бы он уже не знал! Чтущий только собственную лень, он не желая заставляет Вас быть таким, каким ему удобно («Угодно» здесь неуместно, - ему ничего не угодно.)
    Добр? Нет. Ласков? Да.
    Ибо доброта - чувство первичное, а он живёт исключительно вторичным, отражённым. Так, вместо доброты - ласковость, любви - расположение, ненависти - уклонение, восторга - любование, участия - сочувствие. Взамен присутствия страсти - отсутствие бесстрастия (пристрастие предчувствия - бесстрастие отсутствия).
    Но во всём вторичном он очень силён: перл, первый смычок.
    А в любви?» (Цветаева)
    -  А ведь в любви оба они, ангел и геологиня, лгали - потому, что не могли не лгать и не знали правды: какова она, настоящая любовь, не придуманная (как, кстати, не знаю её и я), - сказал я (из своего будущего).
    Мне было можно говорить из будущего. Я (себе) - разрешил «отнимать аромат истины у живого цветка» (перефраз А. А. Блока)
    А так же я (себе) - разрешал ускорять и ускорять кармический поезд (из одного вагона), принуждая его превышать допустимые безопасные скорости: чего бояться? У Бога мёртвых нет, но все живы... Но(!) - есть одно особенное «но» в историях с кармическими поездами.
    Ежели поезд кармический, следует помнить, что карма - вовсе не душа (с её бессмертием), а исполнение должного (того, что совершится в любом случае, с тобой или без тебя, ибо мироздание ждёт этого совершения).
    -  Долго ехать, - повторил ангел.
    Он сказал правду. Правда, сказанная ангелом, изменила виртуальный мир, и они сразу (без перестука колёс и перехода из одной прижизненной реаинкарнации - то есть из вагона в вагон - в другую приехали в ледяную преисподнюю питерского предновогоднего леса. Точнее, на какой-то в нём полустанок.
    -  Всего сорок минут ехали, не хнычь , - неприязненно сказала геологиня.
    Они вышли из вагона. Она бодрилась. Слабости она не терпела. Пробовала не терпеть. Но, будучи женщиной одинокой и бездетной, и социально не успешной (разве что не только декларируя, но и по убеждению этому перечившей), она бывала слаба и смешна; и нечего было возразить на эту слабость и нелепость.
    Разве что: кто без нелепости, пусть первый бросит свой камень
    -  Если бы ты пришёл вовремя, мы бы уже возвращались.
    Он не сказал, что холода от этого меньше не стало бы. Просто холод - начался бы раньше, а вот закончился ли - раньше, да и закончился бы вообще - вопрос. Ибо о происшедшем меж них (или - с ними) сексе они не говорили, хотя не думать о нём не могли. И это оказывалось несколько (не)смешным.
    Будучи насмешкою над всем человеческим родом.

    «Комедия, как мы уже сказали, есть воспроизведение худших людей, однако не в смысле полной порочности, но поскольку смешное есть часть безобразного: смешное - это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное; так, чтобы не далеко ходить за примером, комическая маска есть нечто безобразное и искажённое, но без (выражения) страдания.» (опять Аристотель); так в чём же комедийность ситуации?
    А в самой её безнадежности - хоть как-то быть разрешённой: не спросит дозволения, а прийти к приемлемому результату. Хватало, впрочем, и того злого факта (из-реки по имени факт: вот я и называл героиню геологиней Маргаритой, а ангела - просто безымянным падшим, ведь стыдно мне лишь за него), что оба моих героя разрешили себе ту глупость, которую они совершили.

    «Комическая маска есть нечто безобразное и искажённое, но без (выражения) страдания.» (опять Аристотель) И всё это было бы классикой несомненности, ежели бы исподним комического не оказалась космическая преисподняя, в кою они (мои глупые недолюбовники) сейчас и направлялись.
    Зачем им было (так) направляться? Надев комические маски нелепых любовников.
В любом случае, такое их взаимное любование (масками друг друга) - ничего не решало. В свой личный ад они вступили даже не вчера, а задолго до своего формального рождения.
    Она сказала ему:
    -  «Люби меня, как тебе угодно, но проявляй это так, как угодно мне. А мне удобно, чтобы я ничего не знал», - то ли уже сказала ему она, то ли (ещё только) - могла бы сказать вослед Цветаевой (мне кажется, или моя геологиня это уже говорила - тоже вослед? Не важно); будем считать, сказала!
    Он согласно кивнул.
    Он не понимал: она возражает своей личной Смерти (из предыдущих частей мы узнали: Смерть весьма персонифицирована); но (несмотря на персонификацию) - Смерть не есть зло или добро... Она видела: её новоявленный любовник аморфен как облачко; была ли в нём «воля в зле» (или добре)? Никакой!
    «Вся прелесть его и вся опасность его в глубочайшей невинности. Вы можете умереть, он не справится о вас в течение месяцев. А потом, растерянно: «Ах, как жаль! Если бы я знал, но я был так занят... Я не знал, что так сразу умирают...» (Цветаева)
    Интересное слово: сразу. Для меня в нём три десятка (ещё только будущих) лет и две или три будущих смерти (лично моих); и это ещё немного.
    Мужайтесь, дальше будет дальше.
    Уже давно было им (а постепенно - всё больше и больше) холодно. Но они демон-стративно крепились. Холод этот был - внешний; до внутренней преисподней было им недалёко, но - взаимное невежество отделило их от неё (напомню - у каждого она - и своя, и общая).
    Они, ведать не ведая (обороняясь невежеством) - спускались в свою (одну-разную, однообразную - на двоих): спуститься можно было после очередной смерти «личного» сейчас; что я могу сказать о них? Хороши они или плохи, или совершенно обыденны - пусть их, моих прошлых и будущих настоящих...

    На бойне любви убивают лишь лучших,
    не слабых, уродливых и невезучих.
    Не надо бояться подобной кончины.
    Убит нелюбовью? Знать, жил мертвечиной! (Джалаледдин Руми)

    Мервечиною они не жили, и это хорошо. Впрочем, те ледяные демоны, что ожидали их в своей преисподней, были заведомо их (человечиков) крепче... Заведомо. Разумеется, что демоны (тоже - демон-стративно) попробуют далеко моих любовников завести.
    Он опять согласно кивнул. Сколько можно кивать, отвечая псевдо-согласием на невысказанные, не услышанные, не понятые чужие мысли? А до тех пор, пока чужие мысли не проживутся и не станут своими мыслями.
    Тогда (и только тогда) - им можно возражать.

    Долго ли, коротко ехали они в преисподнюю зимнего леса, где людям совсем-совсем нет места, но - они приехали: это был Богом забытый полустанок. И ничего на нём не было. В том числе (на земле) - ни души. В том числе (в не-бесах) - ни души.
    -  Потому ты числу не служи, - могла бы сказать геологиня Маргарита.
    Она действительно могла бы это сказать:

    А для низкой жизни были числа,
        Как домашний подъяремный скот.
          Потому как все оттенки смысла
           Умное число передаёт.

            Патриарх седой, себе под руку
           Покоривший и добро, и зло,
         Не решаясь прикоснуться к звуку,
       Тростью на песке чертил число. (Николай Гумилёв. Слово)

    Она (сама) - не сказала. Зато (само) несказа'нное - выгнуло лёгкой дугой воздух той преисподней, на которой (если эту преисподнюю понимать - пока как платформу перед следующей) они выгрузились: по этой лёгкой дуге вырывался из лёгких выдыхаемый ими воздух, создавая впечатление выдыхаемых душ.
    Эту мандельштамовскую «дуговую растяжку - можно было наблюдать чуть выше «по тексту», а наяву - прямо у их губ.
    Были души - без очертаний. Слов (очертаний душ) - не было. Зато - было много чего вокруг. Лес. Иней. Пространство. Серое, очень низкое небо. (в этот момент мой падший ангел потрогал - изнутри - языком нёбо, потом один из зубов, грозивших в скором времени заболеть).
   Ещё он вспомнил коричневые морщинистые соски на её обвисших дряблых грудях.
Ему стало неприятно, и он постарался о сосках - забыть. Никакой связи воочию увиденных им вчера престарелых молочных желез со вселенской стужей, окружившей Царство Божье позднего СССэРа, он не мог найти: он - ещё не взглядывал из грядущего.
    -  Приехали, - чтобы что-то сказать, сказала она.
    Он огляделся. То есть сделал это ещё раз. Душа его осталась глуха.
    -  И что мы будем здесь делать?
    -  Пойдём в гущу. Прямо в чащу, - сказала она. - Так мы с моими камчатскими друзьями уговорились: быть в поле.
    В поле - это такой термин (пояснил я - из своего грядущего, - для невежд: я всё не устаю наслаждаться своей будущностью по отношению к давно минувшему; это правильная гордыня, ведь мы уже в их - прошлых людей - личной преисподней); сказано для того, чтобы отделить настоящее поле от человеческих половых признаков.
    -  Ты это уже говорила. Что же, идём.
    И они пошли в ледяной лес. Ничего глупее они не могли сделать. Разве что - решиться ещё раз переспать. Прямо здесь, посреди зимы.
    Но у него и мысли такой не возникло, у моего падшего ангела.
    Они - выбрали (а это было непросто) среди снегов хоть какую-то видимую протоптанность (или она им только казалась: ветром чуть отнесло снега, по обе стороны разбросало, дабы мнилась тропа); очень скоро снег стал попадать ему в его скверную советскую обувь; но - нет!
    Советская зимняя обувь - была вполне со «знаком качества»; о да! Советская обувь. Но снегу - всё было равно. Хорошо или плохо - он попадал.
    Именно. Такими обрубками. Такими «следами в целине снега». Попадалось и думалось.
    Ибо (иначе и быть не могло) - бесконечно холодно. Стало (стыло-стыло-стыло) - повсюду и сразу.
    Ей (отчего-то) - вспомнилось (но не произнеслось вслух) цветаевское: «Рассказ юнкера: ...«объясняюсь ей в любви, конечно, напеваю...». Но и тогда она не приняла эту стороннюю мысль за подсказку мироздания. Она (отчего-то) - продолжала думать, что отчаянно нуждаясь в «своей стае» он (при её неоспоримом превосходстве в тонких осознаниях) - будет становиться к ней всё ближе и ни за что от неё не откажется.
    Но - они были в преисподней (каждый - в своей). Она была в отчаянии: её иллюзии рушились. Он не собирался от преисподней отказываться: он её вообще не видел.
    Он и от геологини - не собирался отказываться: её у него вообще не было. Разве что она - мнила себя его наставницей, а он - вообще не считал, что нуждается в наставниках. Идиот. Он ещё даже не знал классического: я готов учиться у всех, но никогда не буду ничьим учеником.
    А узнал бы, не понял.
    Впрочем, даже она, один-единственный раз («Эрика» даёт четыре копии», Александр Галич) - проглядевшая бегло андреевскую Розу Мира в самиздатовском варианте, никак не соотносила нынешний лес с помянутому в ней ледяными мирами; здесь мы и подошли к цели повествования: волшебной силе невежества.
    Ничем иным, кроме как невежеством, не объяснить их отважное присутствие в нижних мирах. То, что они всё ещё живы. А волшебным, в свой черёд, оказывается их мужество (производная их же невежества), с которым они сюда отправились.
Совершив это «присутствие в аду» - почти сразу после «акта любви», сделавшего их обоих крайне уязвимыми для сил преисподней.
    Единственная их надежда была на их личную незначительность.
    Впрочем, уже тогда на экраны СССР вышел прекрасный мюзикл с Гурченко Рецепт её молодости, где один из героев славно так напевал (предвещая скорее наступление дикого капитализма):

    Мы нищему, равно как принципу, рады,
    Здоровому желудку всё равно!

    Так что ничтожество (личное) - никогда не является гарантией безопасности. В связи с этим можно вспомнить эпизод из Жизнеописания Эзопа (книга о Ксанфе-философе и Эзопе, его рабе, или похождения Эзопа), где один из учеников говорит другому:

    «-  Отчего это, скажи на милость, когда овцу ведут к мяснику, она молчит, а когда свинью ведут, она визжит во всю глотку?
    Никто не мог ответить. А Эзоп говорит:
    -  Оттого, что у овцы и молоко полезное, и шесть отличная, так что её время от времени стригут и доят, и от этого ей становится только легче: вот она и идёт под нож спокойно, ничего худого не думая, и при виде железа не трусит. А от свиньи ни шерсти, ни молока, вот она и визжит, когда её ведут, так как знает, что годиться лишь на мясо.
    И ученики воскликнули:
    -  Славный ответ, клянёмся всеми Музами!»

    Вот так и мой ангел спокойно шёл в ледяной лесу: пока что пригодный лишь на мясцо (даже не мясо): он (лишь по невежеству своему) - полагал себя в безопасности; она, его плоти (мясца парного) - вкусившая, о страхе не ведала (тонким телом, парящим по-над пропастью своего пожилого и несколько рыхлого тела) лишь потому, что на месте страхов у неё сейчас были страсти.
    Ей хотелось быть - с кем-то. Зря хотелось, ибо - безнадёжно.

    Дело было вполне безнадёжно,
    Но делать его было надо.

    Жизнь была вполне безвоздушна,
    Убегая вдоль её взгляда.

    Ведь душа оставалась с ней
    И ложилась в постель - вместе с ней:

    Словно пух тополей!
    Никаких вам летейских полей.

    Её жизнь продолжалась - здесь:
    Этот мир ей достался - весь.

    И понять её очень несложно:
    Нестерпимо ей именно то, что вполне безнадёжно.

    -  Хороший текст, - сказал бы я (из своего будущего), если мог бы хоть что-то им сказать.
    После чего обязательно бы добавил:
    -  Пожилой текст, потасканный, с ороговевшими подошвами души'.
    Если бы я мог им это сказать, то и геологиня мне бы ответила:
    -  Такой же, как и моё лицо. С ороговевшими подошвами души'.
    Но этого, разумеется, не произошло. Дело было вполне безнадёжно.
    -  И куда мы идём? - повторно спросил он, упирая именно на «куда».
    Она не ответила. И без того было холодно. В преисподней, которая словно бы вовсе и не была преисподней. Просто было в ней отсутствие смысла, и всё.
Впрочем, геологиня об этом ведала: нет в этом мире ничего, кроме достоинства и чести.
    Даже жизни - словно бы нет: есть лишь отдельные телодвижения. Они шли. Их ноги утопали в снегах. Идти им было некуда, но - они обязательно шли.
    Ходил ли ты, читатель, в зимнем нехоженом лесу?
    Если ходил, тебе нечего объяснять. Если не ходил, тебе бесполезно объяснять. Это как с жизнью:

    Ночь долго длилась в ожидании совы,
    Но первый зрячий объявил всем утро:
    -  Вы спали? Что ж проснулись вы,
    Когда другие сон изображают мудро?

    И пустота цветёт на сотни лет окрест,
    И выходили в пустоту нагие…
    Не жили? - отвечаю.
    -  Что ж рождались вы?

    Она этого текста не знала и знать не могла: он ещё не был извлечён из тёплого облака ноосферы, дабы прозвучать на холодном просторе густого заиндевелого леса. Она не могла предположить, что эти буквицы будут сложены именно так и именно им, её никчёмным любовником.
    Более того, я не знаю, хорош этот текст или плох. Я знаю лишь, что он правдив - просто потому, что правдив! И услышанный нами отрывок - его завершение, а не его начало; так почему его звучание - имеет такое значение? А потому: они шли и шли - их обувь и заледенела, и (так обычно бывает) промокла.
    Им (помимо самого пути) нужна ещё мотивация... Наконец, по достижении какой-то (лишь ей ведомой) кондиции геологиня остановилась и сказала:
    -  Погоди.
    Она достала из рюкзака (о котором я первоначально не стал упоминать, дабы не усугублять внешней сума-сбродности действа) помятую аллюминиевую фляжку (явно заслужившую - в отличии от него - право быть здесь) и спросила:
    -  Ты выпьешь со мной - за тех, кто в поле? Выпить следует равно в... - она назвала какую-то цифру, соотнеся разницу во времени часов: становилась ясно её скрупулёзность; он растерянно ответил:
    -  Я не пью, ты знаешь.

    «В каждой трагедии есть две части: завязка и развязка; первая обыкновенно обнимает события, находящиеся вне (драмы), и некоторые из тех, которые лежат в ней самой, а вторая - остальное. Я называю завязкой ту часть, которая постигается от начала до момента, являющегося пределом, с которого наступает переход к счастью (от несчастья или от счастья к несчастью), а развязкой ту, которая продолжается от начала этого перехода до конца...» (Аристотель); перелом в сегодняшней истории наступил с предложения выпить, а развязки не будет никогда, даже через тридцать лет.
    Ведь даже через тридцать лет я об этой развязке - ничего (почти) не ведаю.
    -  Это чистый спит, - сказала она. - Его можно и нужно пить. Если ты мужчина.
    Он (к стыду своему признаюсь) в те годы не ещё читал Мастера (такое тогда часто оказывалось: книгу было не достать) и никогда (тогда) не понял бы, что Маргарита выступила в роли Бегемота.
    Впрочем, желая стать его наставником и (одновременно) сближаясь с ним посредством плотских утех (так сказать, но - ничего утешительного в них он для себя не нашёл), она неизбежно сыграла роль мелкого демона-искусителя.
    Его счастье: он не понял, что его искушают, и что он искусился.
    Её счастье: она не поняла, что сотворила чёртову мерзость.
    Ведь могло оказаться и так, что в этом мире наказуема невинность, а невежество - хранимо судьбой; впрочем, это об одиночестве, а пока я признаюсь: текст, что о цветущей пустоте - окончание, вот его начало:

    Ненавидят и любят, но ради себя.
    На роду не написано быть мне любимым
    Бескорыстной любовью или быть бесконечно гонимым
    Скакунов поголовьем по степному простору травы…

    А потом с поколением ранним и очень ранимым
    У костров на глотки поделить родники человечьей молвы.

    -  Значит, не будешь, - сказала она.
    -  Не буду, - сказал он.
    Это они (само собой) - о «выпить». Ненавидят и любят, но ради себя. Но (ради себя) - ничего не будет. Потому вообще - ничего не будет. Это и есть ад. Даже в Царстве Божьем нет других преисподних.
    Она выпила из фляжки. Совсем не чуть-чуть. Поперхнулась. Он смотрел. Это очень напоминало их вчерашнюю плотскую любовь.
    -  Мы обычно ещё костры разводим, - сказала она. - Но сегодня не стоит.
    -  Правильно, - подумал он.
    Она почти услышала. Стало ещё холодней. И это было правильно. Окруживший их заиндевелый ад исполнял роль хора в трагедии. Ведь и хор является частью целого. Целым же для моих героев является не только их взаимное (весьма нелепое, хотя для них - в целом - игравшее в постановке роль положительную) невежество, но и скорая кончина их мира.
    Хотя (для них) - тогдашний крах Царства Божьего СССР ещё немыслим.
    Впрочем, я скажу ересь: оно (Царство Божье СССР) всё ещё незыблемо и для меня, то есть - и через тридцать лет.

    «Итак, о всём прочем уже сказано; остаётся сказать о словесном выражении и области мыслей. Относящееся до последней должно заключаться в риторике, так как более относится к этой области знания. К области мысли относится всё то, что должно быть достигнуто словом. Сюда относятся: доказательство, опровержение, возбуждение душевных движений, например сострадания, страха, гнева и тому подобных, и сверх того возвеличение или умаление.» (Аристотель)

    Ну вот, мы и подобрались к главному в любой преисподней: возвеличению. Даже и ничтожного атома: покуда человек есть мелкий атом - почти что адом будут друг для друга; и в чём тогда спасение - только через Воскресение Среды; но - какое Воскресение в аду? Для начала надо из ада (распада Царства Божьего СССР) - выйти...
    Он смотрел в (свою) стужу. Она смотрела в стужу (свою же); что видела геологиня - не знаю, а вот мог ли он увидеть в этой преисподней мою Марию На-Заре? И кто она есть, ипостасью кого может она оказаться?
    Она появляется в рассказе Анахорет (части этой истории). Так же она присутствует в романе Среда Воскресения. Везде она - то оказывается едина (во плоти и в сущности) с какой-то юной и прекрасной особой, то предъявляет себя как некую антитезу Великой Блуднице, то едва ли не возвышающейся до облика Царицы Небесной...
    Потому: забудем о мастере (он ещё не мастер) и геологине Маргарите. Подумаем о том, как нам с вами из преисподней выбраться...
    Нам («фомам неверующим») - которым нужно нечто ощутительное...
Нам («фомам неверущим») - почти что фантомами ставшим для настоящей реальности: Царства Божьего СССР...
    Замечу: как раз сейчас (в их «сейчас») - Царство Божье СССР существует! Маргарите и ангелу надо всего лишь вернуться в Ленинград! Который (ещё) - совсем не Санкт-Ленинград всей этой правдивой истории.
    Так вот зачем мне Маия На-Заре. Которая выходила из пены морей на берегу Русского мира (ad marginem нынешнего бытия великой и одинокой России); там были лето и Лета - здесь лес и стужа неверия.
    Так вот зачем она была мне не-обходима: чтобы вывести тогдашнего (меня) - из преисподней зимнего леса. Чтобы вывести (нас всех) - из надуманной преисподней распада Царства Божьего СССР...
    Согласитесь: под покровом Богородицы находится моя Россия, весь мой Русский мир... И всё же: что такое - «вывести из ада»?
    Вот что доступно человеческому толкованию.
    Господь, после крестной смерти своей, одновременно находился в нескольких «местах»: во гробе Господнем, одесную Отца и (как усопший человек) в иудейском шеоле (аду) - только как усопший человек Он и мог оказаться в этом надуманном пространстве мыслеформ, где нет и не может быть ни богов, ни героев, ни демонов...
    Далее: во Гробе Своём - Он Воскресает. Одесную Отца - Он пребывает. А из Преисподней (иудейского шеола) - Он выводит всех праведников! Это вещи очевидные (в невидимом): как нам (ощутительно, аки фомам неверующим) убедиться в осуществлении ожидаемого?
    В том, что после Успения Богородицы - стало возможно спасение человечества русскими. Вы скажете, что во времена Богородицы русских не было? Русский здесь понимается всечеловеком: Такие «русские» люди были всегда.
    «Те, которые жили согласно со Словом (Логосом), суть христиане, хотя бы считались за безбожников: таковы между эллинами - Сократ и Гераклит и им подобные.» (Мученик Иустин Философ)
    Итак, моя Мария На-заре: она - выходила из пены морей; возможно ли ей - выйти к нашим псевдо-любовникам (из стужи земли)? Знаю: для Той, чьей ипостасью она является, невозможного (даже без мольбы к Сыну своему) - нет.

    «Апостолу Фоме, который своим сомнением содействовал к большему удостоверению славной истины воскресения Христова, суждено было послужить открытию воскресения и Пресвятой Богородицы. По премудрому смотрению Божию, Фома не был при успении и погребении Божией Матери. Пришедши на третий день в Гефсиманию, этот пытливый ученик Христов с воплем и отчаянием повергся перед гробовою пещерою и громко выражал свое сожаление о том, что не удостоился последнего благословения Божией Матери и прощания с Нею. Апостолы в сердечной жалости о нем решились, открыв пещеру, доставить ему утешение - поклониться святым останкам Приснодевы. Но каково же было удивление их, когда они увидели, что там уже не было пречистого тела Богородицы, а лежали только одни погребальные пелены Ее, от которых разливалось чудное благоухание! Облобызав с благоговением оставшуюся во гробе святую плащаницу, они молили Господа открыть им волю Его относительно пречистого тела Богородицы. И вот, в тот день вечером, когда Апостолы и бывшие с ними собрались для подкрепления себя пищею, Сама Царица небесная разрешила недоумение их. За трапезою Апостолов оставалось незанятым одно место, и на нем полагалась часть хлеба, в память Иисуса Христа, называвшаяся «частью Господа». По окончании трапезы, все участвовавшие в ней вставали, благодарили Бога за насыщение и, подняв часть Господню, славили великое имя Пресвятой Троицы, произнося в конце молитвенные слова: «Господи Иисусе Христе, помогай нам»! и потом съедали часть Господню, приемля ее как благословение Божие. В продолжение Гефсиманской трапезы Апостолы думали и беседовали лишь о том, как не нашлось в пещере святого тела Божией Матери; и подняв, по обыкновению, часть Господа, стали воспевать хвалы Пресвятой Троице. Вдруг послышалось Ангельское пение; и когда они возвели очи свои вверх, то увидели Пречистую Деву, стоящую в воздухе, окруженную небесными силами и сияющую неизреченною славою. Она сказала им: «Радуйтесь! Я с вами есмь во вся дни»! Это явление так обрадовало Апостолов и всех бывших с ними, что все они воскликнули: «Пресвятая Богородица, помогай нам!» (Четь. - Мин. Авг. 15).
После этого не оставалось никакого сомнения, что гроб Пресвятой Девы сделался «лестницею к небеси» (Авг. 15. Вел. веч. стих. 1 на Господи возв.) и что самое тело Ее - как выражается св. Церковь - «возвысив на небеса возведе Иисус Сын Ея и Спас душ наших» (Авг. 16 на стиховне стихира 3). Все уверились, что Матерь Божия в третий день воскрешена Господом и вознесена с пречистым телом в славу небесную. Взяв оставленную в гробе святую плащаницу для удостоверения отсутствовавших и утешения скорбящих, св. Апостолы возвратились с радостною вестью в Иерусалим, после чего они опять рассеялись по разным странам мира для проповеди Евангелия. (Четь. - Мин. Авг. 15).
    Кончину Божией Матери св. Церковь называет «успением», а не смертью, потому что смерть, как возвращение земле ее персти, а духа Богу «Иже даде его», не коснулась благодатной. «Побеждены законы природы в Тебе, Дева чистая, - воспевает св. Церковь, - в рождении сохраняется девство и со смертию сочетается жизнь: пребывая по рождении Девою и по смерти живою, ты спасаешь всегда, Богородица, наследие Твое» (Авг. 15. Кан. 1, п. 9 и ирмос в р. перев.). Она лишь уснула, чтобы в то же мгновение пробудиться для жизни вечно блаженной и после трех дней с нетленным телом, как «небо земное, вселиться в небесное жилище» (Там же, п.4). Она опочила сладким сном, после тяжкого бодрствования Ее многоскорбной жизни, и «преставилася к животу», т.е. Источнику жизни, как «Матерь жизни, избавляя молитвами Своими от смерти души» (Тропарь праздника Успения Богородицы) земнородных, вселяя в них успением Своим живое предощущение жизни вечной.
Поистине «в молитвах неусыпающую Богородицу и в предстательствах непреложное упование, гроб и умерщвление не удержаста» (Кондак праздника). Пречистая Богородица, - как говорит св. Димитрий Ростовский, - была «дивна в преставлении: ибо гробом Своим не в землю нисходит, но в небо восходит и лествица к небеси гроб бывает» (Сочин. св. Димитрия Ростов, ч. III, стр. 142).

    -  Может, всё-таки выпьешь? - сказала геологиня Маргарита, протягивая фляжку со спиртом недо-мастеру: ты человек. Ты велик. Ибо тебе есть что отдать (взять).
Ты выстоишь. Ибо силён (слаб); а в силе своей (в слабости своей) ты всегда отыщешь резервы своего сверхчеловеческого основания (обоснования) своего существования.
    Ты человек.
    И сейчас (всегда) - ты в том или ином личном аду (но даже знание об этом - уже ад, потому что иллюзия). Как здесь не взяться возвеличению, ежели из ада предстоит подниматься.
    Как, предположим, Орфею, ведущему за собой Эвридику.
    -  Нет. Пить не буду, - зачем-то развёрнуто категорично ответил ангел.
Разумеется, он не цитировал эпизод из романа Пикуля (и фильма по роману) Моонзунд, диалог Артеньева и фон Кнюпфера: «Смерть, как и рождение, есть акт возвышенный. Пить не буду.»
    Даже если бы он и вспомнил этот эпизод. Он просто не полагал себя находящимся в аду и смерти. Да и происходило сейчас (по факту) - совсем другое: некая Маргарита (геологиня) привела за собой в ад за своего юного недо-любовника (знать не зная, что он - как падший ангел, и так в аду).
    Привела, ожидая (здесь и сейчас) - всплеска взаимопонимания. Совершив для этого всплеска некие ритуальные действия. Я уже говорил о том, как мой ангел ещё только будет относиться к насилию над незримым; так ведь мы уже убедились: в этой истории нет никакого «только сейчас» - есть всегда
    Она выпила из чаши (из крышечки фляги) - одна.
    Никакого единения он не чувствовал: было раз-(два-три)-единение, человеки оказывались ничтожными атомами постмодерна (лепи из них какие угодно сочетания); так рождался русский всечеловек.
    Не сейчас конкретно. Но и сейчас тоже. Ибо всегда.

    Перспективы его - могущие и быть, и не быть - запредельны; человек велик в своём ничтожестве (едва не сказал я, но - удержался: ничтожество и невежество лишь внешне схожи); скажи мне, мой друг (это я обращаюсь к самому себе), откуда взяться преисподней в Царстве Божьем СССР?
    А что СССР - именно Царство, у тебя нет сомнений.
    Дальше произошло банальное. Падший ангел признался:
    -  Я жалею, что пришёл в лес. Здесь как в аду.
    Она, как-то удивительно не захмелевшая от щедрого глотка спирта, поняла его правильно, но не удержалась и сказала:
    -  Что создать мог Господь, кроме рая?
    Он промолчал.
    -  Это Борхес, - сказала она. - Рассказик называется Роза Парацельса.
    Борхеса он тоже ещё не читал. Потому сказал:
    -  Я не верю в Бога. Так меня учили в хорошей советской школе.
    Надо признать, он не сказал: Господа.
    Она посмотрела на него с уничижительным сожалением. И зря, ведь он не лукавил, в прямом отличии от неё: ведь она таки уже понимала, что её учеником этот ангел не станет (но одно дело понимать, другое - хотеть, чтобы стал).
    Он - тоже хотел. Например, посмотреть в её личико. Но не мог: на её сморщенных (почти старушечьих) щеках лежат блеклые снежинки. Мироздание вокруг них было насквозь неправильным.
    Преисподняя Царства Божьего, населянтами коей они являлись.
    Он хотел посмотреть в её личико, но не стал себя (в прямом отличии от неё) себя заставлять. Он не был совсем уж плох. Хотя она сейчас так попробовала о нём думать. Разумеется, у неё не получилось. Ведь это означало: расписаться в совершенной обоими мерзости.

    «Так: денди, демон, архангел с трубой - он всё, что вам угодно, только в тысячу раз пуще, чем хотели вы. Игрушка, которая мстит за себя. Objet de luxe et d'art - и горе вам, если это objet de luxe et d'art (предмет роскоши и искусства, прим. моё) станет вашим хлебом насущным!
    -  Невинность, невинность, невинность! -
Невинность в тщеславии, невинность в себялюбии, невинность в беспамятности, невинность в беспомощности…
    Есть, однако, у этого невиннейшего и неуязвимейшего из преступников одно уязвимое место: безумная - только никогда не сойдёт с ума! - любовь к няне. На этот раз навсегда исчерпалась вся его человечность.
    Итог - ничтожество, как человек, и совершенство, как существо.

    Из всех соблазнов для меня я бы выделила три главных: соблазн слабости, соблазн бессилия - и соблазн Чужого.» (Цветаева. Москва. 1918-1919)

    Марина Ивановна была права: он был (здесь) - Чужим. А геологиня была - Здешней. Он сказал:
    -  Пошли отсюда.
    Она подумала:
    -  Грубо. И глупо.
    Он почти услышал. И почти сказал (в ответ):
    -  Извини.
    Хорошо, что не сказал. Она бы извинила. Они помолчали и - «пошли»: штампованные аргументы, которыми она «пошагово пошагали» из преисподнего леса, были донельзя пошлы. И это было (как и всё в этой истории) невыносимо пошло: выйти у них не получалось!
    Весь мир (казалось бы) - стал преисподним лесом: куда бы они не шли (проваливаясь в снега веков) - они не шли никуда.
    Правда, они этого не замечали. На деле они только-только пришли к консенсусу - выходить (геологиня вынуждена была согласиться: искренности между ними - даже не смотря на нелепый секс или благодаря нелепому сексу - не будет); они только-только собрались выйти, и это «собирание» заняло какую-то бесконечную секунду...
    И продолжало «занимать» - всё ту же бесконечную секунду. В которой распад Царства Божьего СССР - уже начался: они могли бы никуда и не выходить! Их присутствие или их отсутствие при распаде - ничего не значили.
    Они оба были столь же ничтожны, как и эта бесконечная секунда. Можно было бы сказать, что их личное свидомитство (лукавство, самооправдание, корысть и похоть) - тоже добавило пушинку, что переломила-таки спину верблюда (и это будет чистая правда).
    Но можно было и не говорить.

    Я скажу страшную вещь. Мария На-Заре, иногда являющаяся ипостасью Царицы Небесной (держащей Покров свой над страною моей) - она, в земной своей реальности, ярая и не слишком умная противница СВО: аргументы, которыми она оперирует, у всех противников СВО на слуху, они столь очевидны и столь же очевидно опровергаются.
    Делать этого (опровергать) - я не буду. Тратить на это время - тоже «умножать» бесконечную секунду: они лежат в плоскости человеческого выживания. Решается (сейчас -и в СВО, и не только): превратиться ли человечество в огромных постмодернистский муравейник псевдо-личностей, или же - совершит невозможное: вернётся к «построению» Царства Божьего.
    Которое «построение» - ещё более (не)возможно, чем (не)возвращение к нему.
Что поделать: нас же интересует только не-досягаемое и не-обходимое: иначе нас не то что не будет; быстро установится, что нас (русских вселюдей) - вообще никогда не было (ни вчера, ни сегодня, ни завтра...
    Ни до Сотворения мира, ни после Апокалипсиса и Страшного суда.
    Ещё раз спрошу: видывал ли ты, читатель, настоящий зимний лес? Если да - понимаешь: там - не до видений (пограничных восприятий), и всё же - и там они есть или «должны быть»; если в Адлере было тепло и солнечно, и Мария На-Заре легко шла ко мне (моему Перельману) из пены морей...
    Но «это» - тогда: тогда ещё не было псевдо-успеха ВСУ под Харьковом.
    Какие-такие пограничные видения, когда в реале Сети вовсю разгоняется фейк «поражения» (становясь реальностью для миллионов людей)... Но ведь и сейчас видения -  есть: если есть вера; но - тогда и видения не нужны.
    Не мне решать о нужности. Знаю другое. Тогда, в более чем тридцатилетней давности зимнем лесу позднего СССР, никакой лёгкости не было и быть не могло; будем считать - псевдо-успех ВСУ (под Харьковом) состоялся точно так же, как псевдо-разрушение Божьего Царства (на карте СССР)...
    Ни вчера, ни сегодня, ни завтра никто и ничто не способно разрушить Божье Царство.
    И всё же: мои геологиня Маргарита и мой «падший» ангел застряли в бесконечной секунде: в шеоле (иудейском аду - где нет ни богов, ни героев, ни демонов; смерти и бессмертия - тоже нет: это и есть настоящий ад); эта секунда - не только для них: она могла стать со-бытие'м для всех.
    И это было хорошо. Мне обязательно следовало оказаться здесь, чтобы понять: отчего Мария - противница СВО (в одной из своих земных ипостасей - нынешней; Роксоланы, Хелги, Дульсинеи и прочая-прочая-прочая внутренние и внешние свидомиты) - это прошлое): а ведь это и есть её Успение.
    Теперь Сын принял её, и Она занимает место Царицы.
    Теперь - она может явиться и в зимнем лесу преисподней.

      Царица Небесная (Русская)
         М. Н.

    Чтоб заступить на место Люцифера,
    Мария как бы умерла - она успела!
    И не осталось Царствие без трона.
    Но это всё - потом или уже.

    А что сейчас на нашем рубеже?

    Нет Царства Божьего СССР.
    Есть стужа леса в дантовом аду.
    -  Из пены из морей я не приду.
    Вокруг века-века, снега-снега.

    Безудержный простор переплетений

    Кармических, - Не допущу крушений, -
    Могла бы так сказать Мария На-Заре!
    И ножкою - слегка, а на века - нагой...
    Никто другой - лишь только Всеблагая,

    Снимая свой Космический покров,

    Прикрыла нас... - И отступила мгла! -
    Сказать бы мог я - тоже не сказал.
    Я Слово удержал - у бездны на краю.
    Люблю я женщину? О нет, боготворю.

    Я - произнёс. Она - явилась: вот же она. Посреди моей бесконечной секунды. И на всю эту бесконечную секунду нам стало тепло. Но (напомню) - эта её ипостась была ярой противницей Русского мира и спасения человечества русскими.
    Нагая женщина - среди веков и снегов, Мария На-Заре. И вот каков разговор меж нами состоялся. Разумеется, присутствовавшая при разговоре геологиня Маргарита (хотя - в те годы восторженная сторонница генсека Горбачёва) - была бы со мной солидарна: Россию всегда надо спасать.
    Мария На-Заре - тоже не собиралась Россию предать. Разве что (вольно или невольно) - на распятие, с последующим Воскресением; слава Богу (при всём восхищении) - не ей это решать.
    Мария На-Заре (в отличие от геологини) была красива; здесь (на земле) - она была москвичкой из интеллигентной семьи: она не считала, что Россия в такой уж опасности: серия интеллигентски осмысленных новаций, и моя родина (или сборище маленьких родин) вполне может процветать.
    Юная нагая женщина, вся в лёгком сиянии, подошла - не тревожа снега и века; как женщина - она предлагала мне выбор: она или истина! При всём при том - она была ипостасью истины: здесь никакого выбора быть не могло (часть не есть целое)... Ох, тяжела ты, светоносная корона Люцифера!
    Она сказала:
    -  Я не общаюсь со сторонниками СВО. Если только это не мои кровные родственники.
    Я ответил:
    -  Я сторонник СВО. И я не твой кровный родственник.
    Как именно произошёл этот короткий диалог? Через тридцать лет (или даже поболее) - путём переписки по ватсапу; сейчас (когда никаких гаджетов ещё не существует) - просто и молча.
    Ответ был получен. Бесконечная секунда кончилась. Теплая нагая женщина посреди преисподнего леса истаяла.
    Принесённое ею тепло (бесконечной Леты) - иссякло.

    Но где-то (и в чём-то) - не иссякло. Ведь они (геологиня и ангел) - всё вынесли. Всё вынесли они - потом: и крах Царства Божьего СССР, и дикое унижение преданной и стремительно нищавшей России , и даже мои почти что блокадные зимы 91-92 годы (когда соседние прибалты подчёркнуто радостно перекрыли поставки продовольствия в Санкт-Ленинград); но - я не могу сказать о не-до-любовниках, что больше они друг с другом не виделись.
    Я просто не хочу помнить о других встречах.
    Скажу лишь, что больше друг с другом они не спали. И минуло тридцать (и более) лет. Через тридцать (и более) лет я могу попробовать объяснить, почему я называю моего героя падшим ангелом, а королеву Маргариту - геологиней: потому что использовать (как некие инструмент) тонкие знания в реальном заиндевелом лесу бытия - глупость.
    Лет через тридцать я это понял.
    Лет через тридцать и геологиня (тогдашняя полу-богиня земли) со мной обязательно бы согласилась: нельзя лезть в недра, используя мистический опыт как кирку и лопату рудокопа; а что Мария На-Заре предъявляла свой ультиматум в заиндевевшем лесу - это как раз нормально: Герой выберет правильно, а дурак решит, что его обманывают, и ошибётся.
    Думаю, сейчас она со мною согласна; знай она это тогда (или намеренно - по женских - обманываясь), не пришёл бы их с ангелом секс ко взаимной бессмысленности отношений (а в большем объёме - всех нас - к потере СССР; разумеется, не совокупление геологини и ангела тому причиной, а всеобщее наше невежество).
    -  Да, - сказала бы геологиня, а потом - обязательно бы процитировала:

    «Один дровосек рубил дрова на берегу реки и уронил свой топор. Течение унесло его, а дровосек уселся на берегу и стал плакать. Пожалел его Гермес, явился и узнал у него, почему он плачет. Нырнул он в воду, и вынес дровосеку золотой топор, и спросил, его ли это? Дровосек ответил, что не его; во второй раз нырнул Гермес, вынес серебряный топор и опять спросил, тот ли это, который потерялся? И от этого отказался дровосек; тогда в третий раз вынес ему Гермес его настоящий топор, деревянный. Признал его дровосек; и тогда Гермес в награду за его честность подарил дровосеку все три топора.
    Взял дровосек подарок, пошел к товарищам и рассказал все, как было. А одному из них стало завидно, и захотел он сделать то же самое. Взял он топор, пошел к той же самой речке, стал рубить деревья и нарочно упустил топор в воду, а сам сел и стал плакать. Гермес явился и спросил его, что случилось? А он ответил, что топор пропал. Вынес ему Гермес золотой топор и спросил, тот ли это, что пропал? Обуяла человека жадность, и воскликнул он, что это тот самый и есть. Но за это бог не только не дал ему подарка, но и собственный его топор не вернул.
    Басня показывает, что насколько боги помогают честным, настолько же они враждебны нечестным.» (Эзоп)

    Лгу: это я сейчас придумал, что геологиня Маргарита со мной была бы согласна.
    Правда здесь лишь одна: используя душу свою как инструмент, возможно получить лишь лопату для рытья могилы. А что ты при этом похоронишь (Царство ли Божье или утоление плоти) - не всё ли равно тебе, могильщик самого себя?
    И только невежество твоё (его волшебная сила) спасает тебя от окончательной могилы. Просто-напросто потому, что у Бога (верим мы в него или - как мой давний падший ангел - не верим) мёртвых нет.
    Но потом (именно поэтому: душа то жива) бывает стыдно и горько.
    Горько и стыдно. За всё: и за Царство Божье СССР, которое мы, потеряв его, предали, и за все наши остальные взаимные предательства (невежества), на которых держится и которыми (почти) спасается этот мир.
    Волшебная сила невежества.

    ________ Явит Бог своё торжество.

    Повелительное наклонение.
    По наклонной моё ускорение.
    Аки в воду я брошусь в ад.

    Повелительное наклонение.
    Хорошо мне менять природу
    У предмета или себя:

    Как сухарь на губе, и с хрустом!

    А потом природа ответит:
    Пусть побудет здесь место пусто...

    Мир придёт себя вновь собрать.
    В повелительном наклонении
    Естество своё соблюдать.

    ________ Явит Бог своё торжество.

    И всё же p. p. s. (от автора Дороги Доблести): «Любой человек должен уметь менять пеленки, планировать вторжения, резать свиней, конструировать здания, управлять кораблями, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости, облегчать смерть, исполнять приказы, отдавать приказы, сотрудничать, действовать самостоятельно, решать уравнения, анализировать новые проблемы, бросать навоз, программировать компьютеры, вкусно готовить, хорошо сражаться, достойно умирать. Специализация - удел насекомых.» (Роберт Ханлайн)