Однажды домовой из Александрийского театра, которому уже вернули первоначальное имя, сидел у друга в гостях и смотрел, в который раз, «Севастопольский вальс». Глядя, на Зоеньку Виноградову, восхитившую его еще когда-то в образе молоденькой героини, а теперь играющую другую роль, он неожиданно вспомнил про ее чудесную тетушку в «Свадьбе Кречинского». Затем мысли перескочили на Аллочку Семак в роли Лизы, потом на артиста, что когда-то служил и у него.
- Послушай, а где твой Расплюев? Где наш Боренька Смолкин? Куда запропал?
- Так ушел, - ответил Иванян. – Говорят, дворецким у няни какой-то служит.
- Ишь ты, любовь, должно быть приключилась.
- И я так думаю. Няню-то прекрасной величают.
Разговор об этом, в общем-то, очень понятном для обоих домовых, чувстве, напомнил Росси-Александрину про его личную жертву по имя этой самой любви. У него давно чесался язык поведать кому-нибудь о ней, но мешал страх – а вдруг воспримут не так, а вдруг чина лишат, и что тогда? Он украдкой внимательно взглянул на Иваняна, и подумал, что если и поймет его кто-то так, как надо, то только старый приятель. Сомнения мучили, но тайна жгла, и Росси решился. Он вдохнул побольше воздуха и выпалил:
- А я раз играл на сцене. С людьми.
Иванян в недоумении уставился на друга, потом глаза его наполнились ужасом.
- Да ты что? – зашептал он, с испугом оглядываясь по сторонам. – За такое ж чина лишить могут и выгнать! Ты, это, больше никому! Ни-ни! А то, что я делать-то без тебя буду? И что тебя потянуло на общение? Это ж нельзя, строго-настрого! – высказав все, что и без него гость прекрасно знал, он уже с неприкрытым жгучим любопытством спросил, - Ну и как?
- Здорово! Честно, я б и еще раз, но случая больше не представилось, - Росси-Александрин вздохнул с сожалением и с грустной улыбкой посмотрел на приятеля. - Строго говоря, я и закон-то не нарушал, не общался - роль без слов была. Но, ты прав, об этом молчать надобно. Я только тебе, как другу.
Иваняну, убедившемуся, что подслушать их некому, теперь не терпелось узнать все подробности такого исключительного происшествия.
- Но как, как случилось-то такое? Как решился-то?
- Как. Ты ж знаешь, как я люблю своих актеров, вот из-за любви и решился.
- Ну и? – нетерпеливо поторопил хозяин.
- Что, ну и? Понимаешь, пришел как-то ко мне в театр служить артист молоденький, ну, назовем его Коленькой. Чую – талантливый парнишка, но уж шибко самоуверенный. Ты ж знаешь, у молодых-то планы сразу наполеоновские – главные роли подавай, а ему в новом спектакле, что как раз репетировали, дали роль маленькую. Да и не роль вовсе, а так, ролишка на две минуты без слов. И надо-то среди гостей побыть, главному герою на глаза попасться, и все. Так, можешь себе представить, не идет. Нет, ходить-то он ходит, но режиссеру не нравится.
- Представляю. Режиссеры эти, они, ох, такие строгие бывают. Вот, помню, служил у меня Юлик Хмельницкий. Деспот, все плакали от него, но какие спектакли ставил! Легкие, веселые, шикарные, хотя, бывало и со слезой.
- Бывают тираны, это точно. Так вот, как-то иду осторожненько по театру, и вдруг слышу - в закутке разговаривают. Ну, приблизился, схоронился рядышком и стал слушать. А беседовали там трое – Коленька мой, бутафор и бутылочка, уже початая. И жалился Коленька на жизнь свою невезучую, мол, мало того, что роль дали никудышную, так и режиссер придирается. «А еще, - плачется он, - пригрозил мне, что коль и сегодня не пройдусь, как надо, то вообще из театра выгонит. Это меня-то! Да дай мне роль, я ж сыграю так, что ого-го, а тут-то? Играть что?». И опять бутылочка забулькала.
- Ну, да. Полюбляют некоторые это дело не дело, - Иванян грустно закивал головой.
– Ишь, нашли панацею. А ведь вред сплошной, когда не в меру и не ко времени.
- Это точно, - в ответ тяжело вздохнул гость и продолжил. – Ну, так вот. Сижу я, значит, и думаю: «Это ж в каком виде ты сейчас пойдешь, Коленька? Пьяным-то что сыграешь? Нешто прощаться с тобой уже пора настала?», а самому так жалко парнишку, но и поделать ничего не могу – сам себя наказывает. Вдруг из закутка храп мощный раздается. Гляжу, бутафор, прихватив бутылочку, к себе поплелся, а Коленька спать остался. Представляешь, то есть вообще пред светлые очи режиссерские не хочет явиться. Я его будить, сначала тайком, потом уж в открытую, благо рядом нет никого. «Вставай, - говорю, - кто за тебя играть-то будет? Не я же». Но нет, спит мой красавец крепким сном, только со спины на бочок повернулся, калачиком свернулся и храпеть перестал. А надобно сказать, что Коленька уж и загримирован был, и в костюме для спектакля. И вот что было делать? Сел я рядышком, и задумался. «Ну, ладно, - размышляю, - Допустим, на сцену вместо тебя я смогу выйти. Увеличусь в размерах, загримируюсь погуще, костюм такой же сыщу – это ладно. Допустим, и бородой могу пожертвовать, чтоб такой же куцей стала, хоть и жалко, да ладно. Но как же я играть-то буду? Прогуливаться правильно туда-сюда, коль и ты этого не смог? Выходит, все одно из театра тебя выгонят?». Ну, стал вспоминать актеров своих великих, игру их, и припомнился мне случай, как один из них поучал молодого собрата. «Нет, - говорил он, - маленьких ролей. Все играть должно. Вот мельтешишь ты сейчас, как тень блеклая какая, а я же, глядя на тебя, идеей должен загореться. И зритель в это поверить должен. Покажи мне своим видом идею, не важно - какую, все равно у каждого мысли свои, но я зажгусь своей от тебя».
- Ох, Александрин, - качая головой, сказал на это Иванян, слушая друга с величайшим удивлением. – Мало того, что решился на такое дело, так еще и так обстоятельно подошел к нему. Мне б и в голову этакое сотворить не пришло.
- А у тебя опыта-то сколько? А у меня? – возразил ему на это рассказчик. – Да и выручать, как следует, надо было Коленьку моего, вот и продумывалось все досконально.
- Оно, конечно, так, но все же. Ты знаешь, я уже даже горжусь тобой, - Иванян восхищенно посмотрел на приятеля, но тут же, сделав серьезным лицо, погрозил пальцем, - Но, все равно, ни-ни, никому. Боюсь, другой кто не поймет. Ладно?
- Само собой.
- Ну, а что дальше-то было?
- Что дальше. Вышел на сцену, хожу меж гостями, а сам так усиленно идею свою вокруг рассылаю – не трогайте, мол, Коленьку, поумнеет еще, сгодится. Ну, тут герой главный появился, посмотрел на меня, на том роль и закончилась. Со сцены ушел, костюм быстренько на место вернул, и в зал, чуть ли не ползком, к режиссеру поближе, чтоб, если получится, мнение его сразу узнать.
- Ну и?
- Ну и. Репетиция закончилась. Режиссер с помощником обсудили главные моменты, а потом помощник этот и спрашивает: «Что делать с этим-то будем? Он же нынче даже стороны перепутал. Меняем?» У меня даже дыхание перехватило – неужто все зазря? А режиссер, подумав так, отвечает: «Да нет, нынче у него хорошо получилось. Не так, как я хотел, но хорошо. С таким видом загадочным прошелся, что даже мизансцена чуть иначе зазвучала. Глубже, я б сказал. Интересно, это он сам или случайно получилось? Позови-ка его». Ну, помощник убежал, а вскоре обратно и докладывает: «Прощения прошу, но такой-то напился и теперь спит. Видать от страха нервишки сдали». Режиссер нахмурился, потом видимо мысль какая-то другая посетила, он посмотрел на помощника и говорит: «Со страху, думаешь? Тогда ладно. Перед репетицией завтра намекни ему осторожненько, что, мол, я, вроде как, остался доволен. И поглядим – сможет он сыграть также или нет? Если сыграет – значит, вдумчивый паренек попался и, следовательно, можно и на что другое попробовать, а коли нет – готовь замену, а его вон из театра».
- Ну, дела! И как же? Выгнали?
- Нет, помог я ему опять.
- И как же?
- А так. Пока он спал, я усиленно стал навевать в его сон, что он накануне играл, а не проспал все на свете. И как прошелся. И все те слова, что вспомнил, тоже в сон впихнуть постарался. Помогло, видать. На следующий день Коленька сам продефилировал так, что режиссер еще больше доволен остался. Так что вскорости к нему и другие роли пришли, и даже главные. Я не ошибся, талантлив Коленька оказался.
- Ну, дела … Слушай, а что чувствуешь, когда на сцене стоишь?
- А это, брат, словами и не объяснить, это надо самому почувствовать. Мне вот, пока вспоминал, идейка в голову пришла – а не устроить ли нам самим театрик, так сказать, чину Домового? Ты у нас особа серьезная, можешь режиссером быть, ну а я играть стану.
- Так, это, театр одного актера, что ли?
- Ну, почему одного? Театров-то в Петербурге много, может, еще кто из хранителей мечтает на сцену не просто так выйти. Ты, это, подумай.
- А что думать, коль не владею я таким умением. Режиссером-то быть, знаешь, какая работа сложная да ответственная? Уж я-то насмотрелся.
- Вот, видишь, насмотрелся! А, значит, кое-что уже разумеешь. Театрик-то не завтра открывать, время есть, вот и приглядись повнимательнее, поучись. Сначала у своего, а после у моего. Это, конечно, время займет, но я у тебя поживу, пока ты у меня. Тебе ж там все знакомо, а мне тоже секретов нет в твоем хозяйстве. Ну как?
На том и порешили.
Продолжение http://www.proza.ru/2016/08/23/59